Фигуры, просвечивающие сквозь плотный сумрак, окружали Сергея со всех сторон. Держались в стороне, вне круга света, расплывавшегося над пультом охраны. Одни — дальше, другие — ближе. Некоторые — за стеклянными перегородками, некоторые — прямо посреди коридора.

Сергей знал: если немного расслабиться, расфокусировать взгляд, они тут же начнут неспешно, по миллиметру, приближаться к нему. Если слишком пристально смотреть на одного, то другие, воспользовавшись этим, смогут подобраться ближе. Лишь неусыпный взгляд ночного сторожа удерживал их от нападения, убийства и захвата всего здания. Поэтому Сергей, вцепившись в подлокотники, как космонавт при перегрузках, плавно оборачивался в кресле вокруг своей оси. Взгляд скользил по округлым сглаженным головам.

Сны возвращались, становясь все осязаемее. Вначале их выдавала лишь утренняя тревожность, неосознанная и легкая, точно паутинка, запутавшаяся в волосах. Потом появлялись воспоминания, похожие на сны о снах. Сергей чувствовал поутру — что-то произошло, но припомнить, что именно, не получалось. Добраться до центра этого лабиринта не получалось очень давно — с окончанием осени уходили и сны, отступали, подергиваясь пленкой забвения, как лужицы коркой льда.

Вот и сейчас осень была уже на излете. Листвяная ржавь еще не скрыта шапками снега, но уже спаяна изморозью. Еще немного продержаться, и тогда… Главное — работу не потерять. Иначе выбор будет простой, но неприятный, из тех, где из двух зол выбираешь худшее. Нечем платить за квартиру — добро пожаловать в родительский дом, из которого при первой возможности нужно бежать в казенный.

Сергей был уверен, что его мать все эти годы только и добивается того, чтобы он ее убил. Это подтвердило бы ее правоту. Он представлял, как старуха лежит в луже растекающейся крови, и вместе с кровью по ее лицу расплывается блаженная улыбка. Глаза счастливо сужены и смотрят почти ласково, так бабушка журит маленького внучка: «Знаю все твои секреты. От меня не утаишь…» Год от года желание лишь усиливалось. Нет, к матери было решительно нельзя, лучше сразу в дурку.

***

Мать ушла на Сенной рынок, предоставив Сережу себе. Мальчик вытащил из шкафа внушительный деревянный короб, откуда вытряхнул брошенные вчера впопыхах богатства: облупившиеся на уголках разноцветные кубики, разномастных — от викингов до индейцев — солдатиков, несколько машинок и большую железную пушку. Боеприпасами для пушки служили выкрадываемые на время операции из подставки на мамином столе карандаши. Играть нужно было быстро — никогда не знаешь, в каком настроении вернется мама и чем вознаградит сына по возвращении: леденцами или дополнительным сверхурочным заданием по математике с приправой из подзатыльников.

Разложив кубики по цветам, а солдатиков по отрядам, Сережа побежал было к коридору — ему крепко хотелось по-маленькому, — но вскрикнул от укола в ногу. Затаившийся на пестрой поляне ковра индеец впился в мальчишескую пятку. Этого индейца Сережа особенно любил: голый по пояс, с ярко выраженной мускулатурой, в головном уборе, сжимающий в руках томагавки. Круче, наверное, только живой Гойко Митич. И вот этот неистовый воин из-за неосмотрительности хозяина лишился ноги. Мальчик забыл о своей нужде и, едва сдерживая слезы, принялся рассматривать игрушечного инвалида. «Не бывает одноногих индейцев! Теперь хоть к пиратам отправляй, есть там тоже один одноногий…»

Решение пришло тут же: мальчишка отыскал среди пиратов навевающую скуку одноногую фигуру и, немного повозившись, отнял у нее последнюю ногу. «Так. Что же дальше?». Изолента не помогла — нога продержалась в импровизированном гипсе совсем недолго. «Ладно, подождет». Сережа двинулся к двери, на которой какой-то бесстыдный пухляш прудил в горшок, но, поравнявшись с трюмо, схватил с него коробок спичек и помчался обратно в комнату. «Эврика!» Приятно пахнуло горелым пластиком, бедро индейца и голень пирата размякли, чтобы, соединившись, застыть как ни в чем не бывало. Торжествуя, мальчик осмотрел творение своих рук и опробовал на ковре. «Стоит! Не хуже, чем на своей родной!» Мысли его помчались дальше, руки потянулись к кубикам.

На фанерной дощечке вырос сложенный из кубиков танк, больше похожий на ступенчатую пирамиду, на которой были расставлены отряды солдат. Теперь нужно было, пока не кончатся карандаши, разрушить приближающийся танк и сбить с него всю пехоту. С подоконника недовольным желтым глазом следила за приготовлениями большая черная, с рыжими линялыми подпалинами на боках, кошка Люся. В периоды спонтанной вражды мальчик несколько раз пробовал на ней свое оружие, но сегодня она не спешила покидать свой насест.

Сережа целился, не торопясь, наверняка, методично снося уровень за уровнем, выщелкивая одним «снарядом» по взводу противников за раз, но вместе с тем и подтягивая за веревочку танк все ближе к собственным позициям. До воображаемого окопа с Сережиной пушкой танку оставалось всего ничего.

Последним снарядом нечего было и думать остановить «врага». «Вот бы было что-нибудь мощнее обычных карандашей: осколочное или зажигательное…» Еще не успев осознать принятое решение, мальчик нашел в груде околоигрушечного хлама колпачок от ручки и, натянув его на карандаш, зажег спичку. Огонек разгорелся не сразу, тонкая нитка дыма потянулась к потолку, слюдянистые капли, вытягиваясь на длинных ножках, падали на ковер. «Промах!» — выдохнул Сережа и услышал, как в замке за спиной лязгнул ключ.

«Доигрался», — подумал мальчик с интонацией точь-в-точь материнской. Неуверенно махнул ладонью, пытаясь разогнать сизую дымку, бросился искать улику, но тут же, передумав, рванул к входной двери, захлопнув дверь в комнату.

Мама подвох учуяла сразу — в этом ей равных не было: то ли по висящему в воздухе аромату жженого пластика, то ли по затравленно мечущимся мальчишеским глазам и страшному нежеланию Сережи идти обратно в свою комнату. Почуяв неладное, мама быстро сбросила сапоги и, властно отодвинув сына в сторону, распахнула дверь в комнату.

***

Сергей оторвал подбородок от груди и затравленно огляделся. «Уснул! Уснул на работе!» Одна мысль металась между мгновенно загоревшимися ушами, раздаваясь, как эхо, распадаясь на полутона. Охранник крутанулся что было силы и съежился в кресле. «Далеко. Они еще далеко. Но уже ближе, чем прежде. Ближе? Сколько я спал? Несколько секунд, не больше? Сон был таким длинным, дома сны совсем другие — мутные, неразборчивые».

Войдя в привычный ритм, Сергей осторожно, чтобы ни на секунду не закрыть обзор, размял лицо. Это не помогло, сон накатывал, как прилив, отбегая после каждого броска, но захватывая себе тонкую полоску сознания. Сергей попробовал кусать губу, оттягивать веко, вырывать волоски на руке — ничего не помогало. Наконец он достал из ящика коробок спичек; опасливо повертев в руках, зажег на ощупь первую. Тонкий язычок огня облизал кожу и бурящей иглой вонзился в ладонь. Когда спичка догорела, Сергей достал следующую.

В окружающий мир вернулись краски, все краски, какими может оперировать ночной город. Ночь, владычествующая над всем миром и запускающая свои щупальца везде, где искусственный свет был слишком слаб, чтобы отпугнуть ее. Тени — робкие падчерицы ночи, которые могли пробраться чуть дальше, чем их мачеха, не боящиеся прямого столкновения со светом, умеющие скрываться и скрывать одновременно; быть прозрачными и почти непроницаемыми.

Кресло вращалось, вращалось, вращалось.

***

Мама переступила порог и застыла, не идя дальше и не оборачиваясь, словно ей было невыносимо находиться в комнате, но обернуться и посмотреть на собственного сына было еще невыносимее. Сережа пытался понять, что произошло, однако выступившие слезы размыли картинку, оставив лишь колышущийся за влажными линзами силуэт. Наконец мать развернулась и, грубо оттолкнув сына, бросилась в ванную. Сквозь слезы Сережа наконец увидел на полу под окном горящий, извивающийся языками пламени ком. Не прошло и мгновения, как мать уже вернулась и окатила пламя из ведра. Огонь сменился едким дымом, синтетическим с примесью какой-то дряни. Для верности мать повторила процедуру и, только поставив ведро на место, взглянула наконец на сына. В ее взгляде было столько ненависти и отвращения, что Сережа опустил глаза и увидел, как по светлым шортам расплывается мокрое противное пятно.

***

Не успев осознать, что снова уснул, охранник поднял голову и встретился бы взглядом с манекеном, если бы у того были глаза. Пальцы разжались сами собой, и догорающая спичка приземлилась в корзину для мусора, откуда тут же вылезла огненная рука и, цепляясь за ручки ящичков, вскарабкалась на стол, где принялась ворошить бумаги. Сергей, даже вскочив и отпрянув от стола, будто по инерции продолжал крутиться на месте. Манекены огромными солдатиками шагали к нему со всех сторон. Фигуры телесного цвета, черные и красные, лакированные и матовые, мужские и женские. Ежесекундно приближаясь, они все никак не успевали дойти до Сергея, хотя охранник никуда не убегал, лишь крутился волчком, выставив перед собой ладонь.

***

Мать кричала долго, почти бесконечно долго, а Сережа не мог разобрать ни слова. Слезы стыда за пожар и замоченные штаны катились по лицу обильными весенними ручьями, в ушах гремел барабан пульса, сквозь который до сознания доносились лишь отдельные звуки. Тогда она схватила сына за шиворот — треск расходящихся швов и перестук пуговиц по линолеуму — и швырнула через порог на мокрый, устланный разбросанными игрушками ковер. Чувство нереальности происходящего улетучивалось; не было никакой надежды, что если Сережа зажмурится посильнее, то ему удастся снова провалиться в сон и встать через несколько часов абсолютно счастливым. «Поднимайся, гаденыш!» Мать встряхнула сына, будто котенка, и тогда он увидел перед собой, в коконе оплавившейся занавески, извернувшуюся, с глазами навыкате, Люсю. Запах горелого волоса ударил в нос, выворачивая сознание мальчика наизнанку.

***

Манекены извивались, бросались в ноги, заламывали руки, выбрасывали коленца. Огонь лизал их податливые тела, перетекая с одной фигуры на другую. Воспламеняющиеся силуэты покачивались, заходились в конвульсиях и передавали дальше огненную эстафету. Целая армия пылающих солдат. Солдатиков-переростков. Сергей метался между ними, уворачиваясь от рук, перепрыгивая подножки, в мгновение ока заплутав в торговом центре, который прежде знал как свои пять пальцев. Запоздало сработала система пожаротушения; десятки невидимых пор разом опростали все свои запасы. Одежда прилипла к телу, всколыхнула неосознанное чувство стыда, вода потекла по лицу, смывая весь окружающий мир.

***

Несмотря на молодой возраст, доктор Трещев держался в своем унылом казенном кабинетике весьма уверенно. Пока мать пересказывала ему свое видение случившегося, доктор, обхватив подбородок ладонью, задумчиво смотрел в окно, то и дело многозначительно кивая и хмыкая. К Сереже уже вернулась способность осознавать происходящее, и он, холодея от ужаса, слушал извращенные материнским сознанием подробности своего преступления. Когда она закончила, Трещев удовлетворенно кивнул.

— Да, патология налицо. Перечисленные вами признаки на все сто совпадают с выводами наших заокеанских коллег. Энурез, пиромания и, наконец, зоосадизм составляют так называемую триаду Макдональда. Вы не подумайте, что это приговор, но именно вышеназванные поведенческие реакции свойственны в детстве личностям, совершающим впоследствии особо тяжкие преступления…

¬— Вы знаете, доктор, а я ведь всегда знала, что с ним что-то не так. Слишком он похож на собственного беспутного отца. Тот тоже, когда напивался, прудил в штаны, да и Люсю еще котенком мог пнуть с похмелья…

— Это несколько другое, — вежливо возразил Трещев, — но я бы советовал уделять сыну больше внимания и при малейшем проявлении подобных склонностей без промедления обращаться ко мне. История, конечно, ужасная…

— Доктор, у меня ведь нет больше сил! Одного едва на тот свет спровадила, думала поживу спокойно хоть немного, но нет! Теперь этот, — она, не глядя, ткнула в сына пальцем, — меня доконает. Зачем ждать, пока он весь дом сожжет? Вы ведь можете назначить ему курс лечения?

Сережа хотел протестовать, но все слова будто вынули у него изо рта, вырезали, как опухоль. После того как мать закончила говорить, припомнив случай, когда мальчик у ящерицы отнял хвост — чем не брезговал ни один его однолеток, включая девочек — или обмочился в гостях в пятилетнем возрасте, Сережа сам не был уверен на сто процентов, что с ним все в порядке, что произошедшее вчера — лишь несчастливое стечение обстоятельств. Что кошка сама запуталась, испугавшись, в горящей шторе, что виной пожару упорный танк, а мокрые штаны… Любое подобное объяснение выглядело бы теперь нелепым.

— Если вы настаиваете, я не могу отказать, — пожал плечами Трещев и повернулся к мальчику. — Ну что, Сергей, поправим твою триаду?

***

Мокрый камуфляж, отдавая пар, примерзал к коже. Его скрип звучал почти механически. Навстречу промчались четыре пожарные бригады, но охранник даже не проводил их взглядом. Еще одна попытка вырваться из дурки не увенчалась успехом. Домой можно не идти — там будут искать в первую очередь. К матери тем более — она прочитает все по его лицу, и снова начнутся намеки, вслед за которыми придут подначивания; а там недолго и до издевательств. В этот раз рука могла не дрогнуть. Значит, опять к Трещеву.

Доктор уже не был тем высокопарным юнцом. Он потолстел, осунулся и потускнел. Прежний задор, несмотря на нестарческий еще возраст, оставил его. Визитам Сергея раз в полгода-год он не удивлялся; если приходил в ночь — стелил ему у себя на кухне, не слушая возражений жены, словно чувствуя неприятную ответственность перед парнем.

Идти было неблизко, до самого Васильевского острова. Безлюдные улицы, пустые проспекты. Укачивающий ритм шагов. Глаза слипаются, но ноги сами знают дорогу. Шаг. Еще. Еще один.

***

Первое лечение Сережа перенес стоически — желание доказать матери свою нормальность не покидало его даже тогда, когда голова распухала от таблеток, превращаясь в невесомый воздушный шарик. Но мать не верила врачам, не верила сыну. Ища подтверждения своим страхам, изо дня в день она доводила мальчика до исступления, чтобы снова отправить его в лечебницу, где Сережа вскоре оказался в палате для буйных. Триада, придуманная заморским психологом, стала для него адом наяву. И не одним. Мальчик не находил спасения ни дома, ни в больнице, даже во сне он снова и снова переживал накопленные днем обиды и унижения, теряя под их напластованием первопричину. Жизнь стала для Сережи бесконечным наказанием без преступления. Весь мир требовал поддаться, сыграть по заданным правилам, оправдать материнские страхи, которые давно преобразились в надежды. Желание не стать таким, каким его хотят видеть, стало для мальчика смыслом жизни. Для этого нужно было вернуться к началу, вспомнить, как все началось. И теперь он вспомнил. Вспомнил.

***

Сергей пришел в себя на Банковском мосту — скрипнувшая доска под ногой отогнала сонный морок. В канале Грибоедова плескались ледяные чернила, с обоих берегов смотрели на припозднившегося путника скульптуры крылатых кошек с фонарями-нимбами над головами. Оставалось примерно полпути. Когда Сергей почти пересек мост, из-за постамента, на котором высилась одна из химер семейства кошачьих, вышла еще одна кошка, огромная, почти не уступающая размерами скульптуре. Путник на всякий случай оглянулся, но все скульптуры восседали на своих чугунных пьедесталах.

Огромная бархатисто-черная, забрызганная масляными бликами фигура, казалось, впитывала свет, только ее желтые глаза противотуманными фонарями пускали в лицо Сергею зайчики. «Ну вот. Наконец. Я заслужил прощение. Спасибо, Люся». Он подошел к застывшей фигуре и вдохнул незнакомо-острый звериный дух. Кошка не шевелилась. Тогда Сергей опустился на колено и, обняв статную колонноподобную шею руками, прижался щекой к влажной звериной скуле.

***

— Поджог? Ну наконец-то. Наши сомнения окончательно развеяны. — Мать прислушалась к запинающемуся на другом конце провода Трещеву и чуть разочарованно констатировала: — Хорошо, что никто не пострадал. Ну теперь-то вы за него возьметесь? А я-то вас предупреждала. Давно еще предупреждала…

Несмотря на озабоченный тон, она никак не могла побороть растянувшуюся на лице улыбку. Просмаковав, насколько это было возможно, подробности происшествия, мать включила новостной канал, сразу же наткнувшись на репортаж о ночном ЧП. Журналистка прогуливалась по слякотному холлу торгового центра, отпуская направо и налево циничные замечания. Крупные планы обгоревших манекенов, пожарные, скатывающие шланги, зеваки.

«На фоне пожара не осталось незамеченным еще одно чудовищное происшествие, — продолжил диктор в студии. — На Банковском мосту неизвестный загрызен сбежавшей из зоопарка пантерой. По стечению обстоятельств кордоны МЧС, перекрывающие Дворцовый мост, были отозваны для борьбы с пожаром, о котором нам уже поведала…»

Дальше хозяйка слушала вполуха, не глядя на экран — нужно было навести порядок на случай визита журналистов. Уж она-то постарается, чтобы о ее многолетних мучениях, о кресте, который она несла без сна и отдыха, узнало как можно больше людей. Эта мизерная награда отогрела бы ее уставшее материнское сердце…

***

Сережа лежал, чувствуя сквозь теплую негу ласковое и дразнящее поглаживание — кончик кошачьего хвоста гулял по щеке. Открывать глаза не хотелось — придется умываться, чистить зубы и идти в школу. Он повернулся на бок и зажмурился в надежде, что мама забудет разбудить его к завтраку.