I Глухо брякнув об асфальт, по переулку покатилась жестяная банка. Стены в пять этажей здесь почти смыкались, и в кирпичном ущелье звук отдавался, как раскаты далёкой грозы. Но сквозь просвет между домами проглядывал сентябрьский – ни облачка, ни птицы, – закат. Силуэты антенн на крышах врезались трещинами в небесный янтарь. Посреди переулка, не выйдя ещё из тени, беспокойно вертел головой...
Сумрачным ноябрьским утром 1867 года над Парижем угрюмой коммуной толклись сизые тучи, извергавшие из недр то холодную морось, то снег. Чахлые снежинки ложились на облезлую черепицу столичных крыш, на чугунные колпаки фонарей, на брусчатку бульваров и непролазную грязь предместий — и растворялись, оставляя за собой еще более густой оттенок серого или черного, чем прежде. С одной и той же отупелой...
Когда разразилась война, работал я объездчиком в поместье барона фон Шпигель, в провинции N**. Дело моё было несложное и весьма приятное: осматривать угодья да следить, чтоб деревца не рубили, кому не следует. А поместье невелико было. Там и места такие: холмы кругом, а на холмах леса, сплошь дубы да берёзы... Зверя пострелять, красотами здешними полюбоваться — это пожалуйста. А так — не каждому...
Земля засыпает. Утром она умылась росой, но влага давно ушла: день был жаркий. Сладкая дрема слышится в стрекоте сверчков. Пчелы уже сложили крылышки в своих медовых домиках и видят пряные сны. Ветерок на ощупь пробирается средь высоких трав, иссушенных летним небом. А оно покрывается румянцем, точно устыдившись дневных дел — ведь сегодня оно раздевало детей и стариков, юношей и девушек, мешало...
Когда к базе подкрадывается рассвет, я сижу у окна. Больше делать нечего. В камине уютно полыхает. Запасы топлива — в основном разделанная мебель — вповалку сложены слева. Очень хочется чаю. Меня устроил бы даже презренный пакетик с опилками и землей, но заварки нет. Я обшарил всю комнату и ничего не нашел, кроме охапки кленовых листьев в тумбе под телевизором. Какая-нибудь городская шмакодявка...