Сколько я помнил, папа работал в ночную смену. Днем он проводил время со мной, братом и мамой, не отлынивая ни от домашних обязанностей, ни от общения с нами. Он не пытался уединяться, чтобы урвать часы для сна, и к ночи почти неизменно исчезал, не забыв поцеловать каждого – меня в постели, маму и брата там, где заставал во время их занятий: брат старше меня на пять лет, и ему всегда разрешалось ложиться позже. 

Мама не работала. Во всяком случае, постоянно. На ней лежало хозяйство, хоть папа и брал на себя многие обыденные заботы. Впрочем, порой она тоже покидала нас - не часто, но регулярно. Обычно папа загодя спрашивал у нее:

- Сможешь меня подменить?

Она ни разу не отказалась и предупреждала нас с братом:

- Сегодня я в «ночное».

Из прочитанных мне книжек я знал о «ночном»: там это означало ночевку в поле, обычно для присмотра за пасущимся на выгоне стадом или охраны урожая. Меня это смешило, я представлял, как такая домашняя и добрая мама напяливает тулуп и ушанку и сидит до рассвета, сжав мягкими теплыми руками грозное ружье. Служебные дела родители при нас не обсуждали, но мне казалось, что папа сторожит что-то важное. Может быть, ему выдают настоящий пистолет или даже собаку, умную и смелую. Конечно, не такую смелую, как папа, но положиться на нее наверняка можно. Почему же маме приходилось подменять папу где-то в полях?

Однажды я все же спросил у мамы про ружье и про ушанку. Она удивилась, потом рассмеялась и успокоила меня, что огнестрелом не пользуется. 

- Честное слово, - серьезно сказала она, но глаза у нее были веселые.

Я поверил.

Совсем редко папе и маме приходилось уходить вместе.

- Остаешься за старшего, - доверительно говорил папа брату.

А мама добавляла:

- Ничего не бойтесь. Все будет хорошо.

Я не очень любил оставаться с братом. Обычно он сразу начинал выпендриваться и приказывал:

- Спи, малявка! Не будешь слушаться, я сделаю с тобой что-нибудь действительно ужасное!

- Не командуй! – огрызался я. – Тоже мне взрослый!

Но слушаться приходилось.

Утешало что власть к брату переходила лишь до утра – и не чаще раза-другого в месяц.

А утром мама готовила завтрак и папа, сидя за кухонным столом, приговаривал:

- Сегодня мы были молодцы! Что бы я без тебя делал?

- Ты и сам бы справился, - отмахивалась мама, но было видно, что она очень довольная. 

Так я понемногу рос, и все шло чередом.

Я даже постепенно отвоевывал право слушаться брата не беспрекословно, а с оговорками. Иногда после отбоя специально вылезал из постели, чтобы прогуляться до кухни и выпить воды, хотя пить мне совсем не хотелось – просто из принципа. Я знал, что брат терпеть не мог, когда я шастал по квартире вместо того, чтобы лежать смирно. Наверное, я мешал ему заниматься чем-то своим, пока родители отсутствовали. Он-то точно не соблюдал в те вечера свой режим, считал, что ему можно. Брат злился и грозил мне жуткими карами. Я отвечал, что не ему меня наказывать. Но я на него не жаловался, никогда. Он на мое непослушание – тоже.

Я пошел в школу. В первом классе нас учили писать слова и читать. Это было смешно, но мне нравилось: сам я уже свободно читал, поэтому задания давались легко, и я был у учительницы на хорошем счету.

Спать меня по-прежнему отправляли рано, пусть и не так рано, как прежде. Я приспособился: читал интересные истории под одеялом, используя телефон как книжку. Книжки я тоже брал в кровать, тогда телефон служил фонариком. Мама уже почти не проверяла меня – наверное, считала, что я достаточно повзрослел для этого. Рассказы я любил захватывающие – с приключениями, с таинственными событиями. Не прочь был даже, если история оказывалась страшной. После чтения, погасив телефон, я лежал и заново переживал повороты сюжета. В восемь с небольшим лет почти все истории казались описанием реальных событий – ну, кроме тех, в чьих названиях было слово «сказка». Но и сказки попадались пугающие – например, про медведя с отрубленной лапой, который брел сквозь ночь на скрипучем деревянном протезе к своему обидчику, деду, попробовавшему медвежьего мяса.

Порой меня лишали спокойствия непонятные звуки. Внезапный скрежет, шорохи, постукивания. Я уговаривал себя, что их причины для меня не опасны. Например, захлебываться, как утопленник, могла труба внутри стенки. Топать и стонать за окном моей комнаты без балкона вполне были способны голуби, облюбовавшие подоконник, неугомонные даже ночью. Но однажды… Не скажу, когда точно, помню только, что вскоре после дня рождения брата, в поздний час стук донесся из шкафа, стоявшего напротив моей кровати. Сначала я не испугался, просто не успел. Потом подумал, что мне показалось – либо появление звука, либо расположение его источника. Словно в насмешку надо мной, стук повторился, едва я успокоился. Потом за дверью шкафа коротко зашуршало. 

Я натянул одеяло на голову. Расположил рядом с лицом телефон с включенным фонариком. Затем решил, что сам себя выдаю пробивающимся сквозь ткань светом, и погасил его. А еще позже не выдержал и зажег вновь, не желая оставаться с неведомой угрозой в темноте. Можно было бы покинуть кровать, а за ней и комнату. Но путь пролегал мимо шкафа и того, кто в нем прятался. С чего-то я уверился, будто фонарик удержит лихо от немедленного нападения, но не станет защитой, если я двинусь беде навстречу. 

Звуков из шкафа больше не доносилось. Я лежал, трясся, едва не скулил. И незаметно для себя уснул, словно страх утомил меня, взял измором.

Утром я проснулся. Шкаф стоял как ни в чем не бывало. Я вылез из постели, протиснулся мимо деревянной громады с одеждой. Выскочил в коридор.

Папа уже вернулся. Он сидел у кухонного стола, а мама вкусно шкворчала чем-то у плиты. 

- Уже поднялся? – удивилась мама. – Как ты? Выспался?

День был не школьный, я мог бы понежиться в кровати подольше, меня не собирались будить. Вот только оттягивать подъем в то утро я не собирался.

Я сходил в туалет и – без большой охоты – к умывальнику. Почистил зубы и сел за стол. Мама разложила передо мной вкусняшки для завтрака. Папа подмигнул:

- Спорим, что я съем быстрее?

Сначала я хотел сказать про шкаф, но пришлось жевать, чтобы не проиграть. Папа опередил меня совсем чуть-чуть, после его победы я почти начал говорить о шкафе, но тут появился проснувшийся брат, и разговор перешел на другое.

Следующего вечера я ждал с неуверенностью. Включил фонарик, едва остался один в постели. Не читал – просто держал его наготове и ждал. Шкаф молчал. Тот, кто в нем мог прятаться, ничем не выдавал себя. До момента моего засыпания – и дальше, до утра. И на другую ночь тоже. Мне все еще было не по себе, но я уверился, что все страшное позади. Тогда-то тот, кто в шкафу, проявил себя снова.

Тук-стук!.. Я замер. Показалось? Мне очень хотелось, чтобы померещилось. Чтобы слух только понарошку уловил этот звук. Но шкаф мне назло скрипнул. Что-то бродило в нем, раздвигая одежду, словно заросли в ночных джунглях. Я не выдержал и отогнул угол одеяла. Смотреть на темную комнату было жутко, но еще кошмарнее было оставаться под постельной накидкой в неведении, что происходит снаружи.

Обитатель шкафа что-то сдвинул в своем тайнике.

«Дверь! – пришла мне в голову спасительная и отчаянная мысль. – Дверь шкафа ни разу не пыталась открыться! Из него никто не сможет выбраться!»

Дверь дрогнула и приотворилась. Блик прополз по ее полированной створке, и возникла черная вертикальная щель. Темнота в щели хмыкнула.

Я не мог даже закричать, настолько это было страшно. За дверью смутно промелькнуло что-то бледное. Скрип! – это расширилась щель. Белая нескладная фигура полезла наружу. Одну конечность она протянула ко мне, темные скрюченные пальцы на фоне белой груди казались неправдоподобно длинными. Тот, кто выбрался из шкафа, хихикнул. И тогда я заорал.

Дальше события запомнились мне нарезкой, словно перебивка сцен в сериале.

Раз! – и в комнате загорелся верхний свет.

Два! – и рядом со мной уже трое, мама, папа и брат: мама обнимает меня, брат торчит перед шкафом, одна его нога внутри, запуталась в чем-то сорвавшемся с плечистой вешалки, а папа втиснулся между ним и мной, как судья между противниками на поле. Брат без штанов, но в свободном белом лонгсливе, чьи рукава почти закрывают кисти, а низ свисает чуть не до колен.

Три! – я и мама по-прежнему вместе, а брат и папа уже не с нами, и через дверной проем доносятся голоса: папин неразборчивый, но очень грозный, а брата –оправдывающийся урывками, словно папин выговор мешает ему:

- А что!.. Да он уже не малыш!.. Пусть знает!.. Это жизнь, а не детский сад!..

Мне очень хочется плакать. И трясет, будто я замерз. И, кажется, я обмочился.

Мама утешает меня. И какое счастье, что папа в эту ночь не был на работе – как бы иначе он успел прийти мне на помощь?

Наутро, за завтраком, папа и мама смотрели выжидающе, а брат был угрюмым. Наконец, под взорами родителей он буркнул мне:

- Извини…

- Дурак! – ответил я и неожиданно для себя добавил: - Сука.

Мама вскинулась и одернула меня, но папа неожиданно произнес:

- А ведь он прав.

В тот день о случившемся больше никто не сказал ни слова.

Не сразу, но я отошел от потрясения. Правда, шкафу я до конца так и не научился доверять. И не только своему: похожие стояли и у брата, и в комнате папы и мамы. Со временем, при свете дня, я обследовал их все, пользуясь отлучками родных. И не по одному разу. Ничего жуткого я не обнаружил, хотя секреты в шкафах все же хранились. Один из них, родительский, даже умел зудеть и издавать дрожащие звуки, некоторые – похожие на постукивание. Но он ни за что не ожил бы в шкафу самостоятельно. Мне было стыдно, что я на него наткнулся.

Годы бежали, как в считалке: раз-два-три-четыре-пять!..

Брат и я взрослели. Брату начали разрешать поздние отлучки: сначала на несколько часов, а потом он стал небрежно предупреждать семью:

- Сегодня ночью я не дома.

Поначалу мама переживала, не слишком ли часто он нас покидает, а потом – не без папиных аргументов – привыкла. Кажется, родители немного тревожились, но однажды это все же случилось, а после стало обычным: мне приходилось оставаться совсем одному, когда необходимость выгоняла по ночам из дома всех, кроме меня. Шкафы вели себя смирно, да и мои без малого тринадцать лет были – уже не восемь.

Еще до дня моего рождения мама начала намекать, что приближающийся возраст – особенный, и папе придется многое мне объяснить. Я пожимал плечами: жужжащий секрет мог бы меня слегка смутить, но уже не поверг бы в шок.

Праздник удался. Мне подарили смартфон, все меня от души поздравили, даже брат, который давно вел себя так, будто я стал его разочарованием по жизни. Папа налил мне в рюмку нашей фирменной домашней настойки, наравне со всеми.

- Не увлекайся, - нахмурилась мама.

Но папа сказал:

- Лучше с семьей, чем за гаражами,- и подмигнул мне.

Мы замечательно посидели, и мне достались еще две рюмки – правда, уже не такие полные.

Наверное, мама оказалась права, и папа чуть-чуть увлекся. Из-за настойки все случилось: у меня от нее слегка шумело в голове, и я казался себе взрослым и веселым.

Мы вместе собрали со стола, и мама сказала, что справится с грязной посудой сама, но папа мужественно занял место рядом. Брат заикнулся было, что отлучится по своим делам, а мама отрезала: сегодня никто никуда не исчезнет в одиночку.

Брат обиженно заявил, что ляжет в таком случае спать, и для начала занял ванную.

План остроумной мести созрел у меня в шумной голове внезапно, но сразу с подробностями.

Я пожелал родителям спокойной ночи.

- Как ты себя чувствуешь? – озаботилась мама.

Я показал два больших пальца.

Потом я направился к своей комнате, погасил там светильник и плотно притворил дверь. Прислушался: в кухне и в ванной уверенно плескались водой. Я скользнул в комнату брата. Не зажигая света, подставил стул, поднялся на него и на один оборот вывернул лампы в люстре. Вернул стул на место, проверил новый смартфон и влез в шкаф брата. Мне не нужен был лонгслив. Я знал: достаточно толкнуть дверь шкафа изнутри и подсветить свое лицо фонариком снизу – эффект будет тот еще. Если брат захочет включить верхний свет и ударит по выключателю на стене, лампы не загорятся. Я едва не захихикал в шкафу, но сдержался: для моего замысла слишком рано было смеяться во мраке.

Я принялся ждать. От нечего делать я корчил в темноте рожи и разминал пальцы свободной руки. Панели шкафа подрагивали, когда я переступал с ноги на ногу. Дверь в комнату никто не открывал. Затея стала казаться мне глуповатой, но упрямство не позволяло от нее отказаться.

Укрытие в засаде стало причиной необычной иллюзии – мне показалось вдруг, что шкаф внутри не так уж мал, и его прослоенное висящим тряпьем нутро раздалось вширь и вглубь, перепуталось, как лабиринт, заполненный бахромой из лент – я посещал такой аттракцион, бродил в нем, раздвигая густые висюльки лицом и локтями. Двинешься по такому, и попадешь в неизвестное место, совсем не то, откуда начинал.

И - в тот момент, когда я вознамерился исследовать окружающий мир на ощупь, меня взяли за плечо.

Я не мог даже закричать, настолько это было страшно. Развернулся, вскинув приготовленный смартфон и включив фонарик. Лучу мешали окружившие меня лоскуты и лохмотья, но отсветов хватало, чтобы разглядеть то, что находилось рядом и касалось меня. Без белых одеяний – оно было просто голым, мокрым и мертвым: такое не может быть живым, как бы оно ни кривилось, ни разевало пасть и ни цепляло меня когтями. Ему не помогали ожить даже черты брата, невесть как переместившегося сюда из-под струи душа. Я рванулся, едва не выпав из шкафа плашмя. Уронил смартфон. Бросился к настенному выключателю, ударил по клавише. Свет, разумеется, не загорелся. И тогда я заорал.

Мокрый кадавр последовал за мной. Затем из-за створки на уровне пояса высунулось что-то толстое, изогнулось понизу дугой и вздыбилось вверх, как гигантский настенный канделябр. Оно дрожало и пульсировало, формировало себе морду, почему-то напоминавшую папины черты, и отращивало конечности, повторявшие изгибы червеобразного тела. Чудище схватило мои руки своими отростками, и смартфон с пола высветил его щупальца, обвившие мои когтистые кисти, кожа на которых была натянута сразу на кости и жилы, без признаков мяса. А из шкафа выдавилась третья фигура и прошелестела:

- Я ведь говорила – папе придется многое тебе объяснить.