Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Гости
© Zh-an11 мин. Страшные истории Zh-an 9-10-2022, 16:18 Указать источник! Принял из ТК: Radiance15
Чуть не весь год бабка Нюра носила одну и ту же зеленую кофту и темно-серую юбку в выцветший черный крап. Зимой поверх кофты и юбки она напяливала темное пальто, больше похожее на заводскую телогрейку, а от ливней и мороси в любое другое время года защищалась дождевиком, мятым, полупрозрачным, с шуршащими полами и капюшоном. Волосы у бабки Нюры гладко прилегали к темени, стянутые на затылке коричневым гребнем. Глаза были красноватыми, будто воспаленными. Грудь бабки Нюры выглядела плоской и костлявой, а живот вздувался, точно под юбкой был спрятан мешок с тряпьем.
- Ба, почему у тебя такое пузо? – удивленно спрашивал я.
- Старая я, - не обижалась бабка Нюра. – Вот нутря от времени вниз и сбилась, как ватола в пододеялке.
- А ты б поправила, - удивлялся я, что бабке не пришла в голову такая простая мысль. – Встряхнула бы!
Я показывал ей руками, как нужно вернуть «нутрю» на место.
- Вот ведь балабол ты, Борюшка! – качала та головой. – Не выправить ее, тряси, не тряси.
Бабка Нюра жила в собственном доме, в поселке рядом с городом. Ехать к ней нужно было на автобусе. Кататься в автобусе мне нравилось, особенно, если доставалось место впереди, справа от двери, возле короба, под которым прятался шумный дребезжащий мотор. В стекло перед водителем видна была дорога. Я сидел и мысленно командовал, куда рулить.
К бабке Нюре мы обычно ездили с мамой. Отец ее не навещал, видеть не хотел. Иногда мне казалось, что маму он видеть тоже не хочет. И меня.
- Драть тебя нужно, Борька, да без толку, - приговаривал он то и дело, выкручивая мне ухо.
Мама за меня заступалась. Бабка Нюра, когда изредка приезжала в гости, тоже заступалась и называла отца паразитом. Тот огрызался, но не сильно. Бабка Нюра спуску никому не давала.
Я побаивался ее, хоть и любил. Не из-за затрещин. Самым жутким было, что бабка Нюра видела покойников.
Сама она не скрывала своей способности. И, что поражало меня больше всего, другие тому не удивлялись.
Дом у бабки Нюры был деревянным, одноэтажным, со стенами из синих реечек, с окнами в пять стекол каждое, с крышей, треугольной спереди и украшенной жестяной бахромой по краям. При доме был сад, окруженный штакетным забором. От калитки к кривоватому крыльцу шла короткая дорожка с деревянной скамейкой сбоку. В саду росли несколько яблонь и вишня, были размечены грядки, на задах скрывались сарай и курятник.
Как-то раз я и мама были в поселке. Стояло лето. Окна были распахнуты. Бабка Нюра стряпала, мама чем-то занималась неподалеку, по другую сторону от дверного проема. Я глазел на улицу. Снаружи приглушенно квохтали куры.
Яркая точка влетела в окно, описала широкую дугу и каплей упала на край кухонного стола. Сложила красные надкрылки, похожие на отслоившиеся чешуйки, и втянула под них слюдяные лоскутки.
- Божья коровка! - я протянул к ней палец с заусенцем у ногтя. Я знал: если потрогать смешную коровку, она оставит на коже липкую каплю.
В тот же миг меня шлепнула по затылку костлявая ладонь бабки Нюры:
- Не трожь Лиду!
- Какую Лиду? – насупился я, размышляя: «Не заплакать ли?»
- Так вот же, ее! – сердито ответила бабка Нюра и махнула рукой. – Прилетела к нам, повидаться напоследок.
После она окликнула маму и сказала:
- Лида прилетела. Как раз ей сорок дён. Иди, посмотри.
- Это какая Лида? – спросила мама, почти как я.
- С «Сотки». В прошлом месяце померла.
Мама заглянула, кивнула и снова вышла.
Я оцепенел. Мертвая Лида сидела на нашем столе, алая, в точках, как гномий мухомор.
- Ну, лети себе, - произнесла бабка Нюра.
Лида встопорщила красные чешуйки и вылетела в окно.
- Зачем она к нам, ба?..
Бабка Нюра пожала одним плечом:
- Может, попрощаться. А может – так. Кто ж ее знает? Сама-то не скажет.
Я хорошо запомнил тот случай.
В другой раз я долго гостил у бабки Нюры один, мама привезла меня и вернулась в город. В один из дней бабка Нюра не стала накрывать стол к обеду. Вместо этого она собрала меня, как для прогулки, и мы вышли из дома.
- Ба, куда мы?
Бабка Нюра только отмахивалась и потирала костлявые ладони, будто катала в них пластилиновый шарик. Если честно, обычно обедать я не любил и всякую тарелку доедал из-под палки. Но в тот раз, будто из противоречия, в моем не получившем супа животе бурчало и посасывало.
Мы дождались автобуса и проехали одну остановку, а потом дошагали до какого-то дома среди других, похожих на друг на друга. Дом был не новый, беленый. Мы вошли. Внутри я увидел множество людей, они сидели за длинным столом, перегородившим всю комнату. Детей было мало, они не играли и жались к стенам. Над столом стоял негромкий гул голосов. Кто-то плакал.
Бабка Нюра с кем-то обнялась, побормотала, приблизив морщинистый рот к уху собеседницы. Ей и мне нашли за столом место. Супа не давали, но можно было попробовать салаты и холодец – хотя и то, и другое мне не очень нравилось.
Зато мне достались блины. Правда, без варенья и даже без сметаны, холодные и тонкие. Но уж ими-то я объелся! Слопал штук пять, не меньше. Еще мне принесли стакан с компотом, сладким, с протертыми ягодами. Бабка Нюра сидела рядом. Перед ней поставили рюмку. Пахло от рюмки остро, как в кабинете поликлиники, где мне делали уколы.
Во все рюмки на столе чередой плескали из бутылки. Я быстро понял, что попал на поминки. На похороны бабка Нюра не явилась – наверное, не хотела вести меня на кладбище. Зато теперь слушала, как собравшиеся то и дело называли имя «Нина», кивала, вместе с другими подносила рюмку ко рту. Ниной была та, которую без нас с бабкой Нюрой похоронили.
Солнце спустилось ниже и показалось прямо в окне у дальнего конца стола. От отворенной форточки отразился зайчик и лег на скатерть и половину тарелки с колбасой.
Бабка Нюра со стуком опустила рюмку на стол и указала на окно рукой:
- А вот и Нина. Проститься с нами хочет.
Я чуть не подавился. Завертел головой: мне померещилось, будто я пропустил, как покойница проскользнула в фортку, метнулась и скрылась под столом. Может, сейчас она пробирается там среди ног, чтобы вынырнуть передо мной из-под скатерти и схватить холодными руками? Я неожиданно заревел – в голос, со слезами. Бабка Нюра обняла меня. Кто-то сбоку одобрительно произнес:
- Дитё, и то скорбит.
Справа и слева принялись меня утешать, поближе к окну – высматривать Нину. Та не кралась ко мне, а неровно порхала у стекол – довольно большая, с трепещущими резными крыльями, темными с изнанки и рыжими поверху, будто облитыми черной краской, застывшей на рыжем черными подтеками. Я спрятал лицо на плоской груди бабки Нюры и не видел, куда потом Нина исчезла.
Домой мы направились почти на закате.
- Пешком прогуляемся, Борюшка, - предложила бабка Нюра. – Продышимся.
От нее теперь тоже пахло уколами.
Я шагал рядом, не обгоняя и не отставая.
- Ба, - подал я голос. – А как ты их узнаешь?
- Кого, Борюшка?
Она кинула взгляд по сторонам – наверное, решила, что я о ком-то из встречных.
- Покойников, - произнес я, понизив голос.
- Так чего ж их не узнать? – бабка Нюра двинула плечом вверх и вниз. – Они ж не прячутся.
Я вжал затылок в воротник. На миг мне почудилось, будто из-за каждого дерева на нашем пути вылезло по покойнику, не желающему играть в прятки.
- Ну, в смысле, как ты поняла, что это не просто бабочка, а Нина та самая?
- Бог ведает, Борюшка. Сама не знаю. Поняла, и все тут. Некоторые учатся со временем. Другие – нет, только если их носом ткнут. Может, и сам ты однажды сумеешь различать. А нет – так и не нужно, тоже не беда.
- А зачем они… прилетают?
- Не все и прилетают. Всяко случается. Зачем, спрашиваешь? Кто попрощаться, кто о себе напомнить. Иные соскучиваются. Или дело у них осталось, а то и обида. Сказать-то не могут.
- А почему выглядят по-другому?
- Своих-то тел уже нет, вот и пользуются, чем могут – заёмно.
- Страшно! – вздохнул я.
- Да ничуть. Помолчат и сгинут.
- И ничего-ничего не говорят никогда?
- Нет. Не встречала такого, и другие не врали.
- Почему?
- Вот уж не знаю. Может, специально у них язык отнят, чтобы лишнего не наговорили. Негоже нам слышать, о чем они ведают. Если подумать – самый страх и есть, коли такой гость болтать начнет. Беды не оберешься!
- Ба, - завел я снова, - замирая от любопытства и ужаса. – А что такого покойники могут нарассказывать?
- Вот ведь неугомон! – только что меня на ходу обнимавшая бабка Нюра съездила по затылку пятерней, и я умолк до самого дома.
В одну из весен меня снова забросили к бабке Нюре. Та натворила теста, испекла куличи. Выкрасила в луковой шелухе и свекольном настое вареные яйца, смазала их постным маслом. Луковые были красивее, блестели, как шоколадки. Был вкусный праздник, мне досталось два разноцветных яйца сразу, хотя прежде остерегали, что больше одного в день есть нельзя. Бабка Нюра похристосовалась со мной, но вздохнула, что в этом году «поздняя Паска», а это не всегда к добру.
Я пожил у бабки Нюры долго.
Через неделю после разрезания кулича она объявила:
- Красная горка! Нужно на кладбище сходить.
Мы собрались. Бабка Нюра прихватила большую хозяйственную сумку.
Мы доехали на автобусе. Кладбище было на краю поселка. Кресты и нечастые каменные плиты, слегка похожие на торчащие косточки домино, начинались прямо за забором. Бабка Нюра побрела путанной дорожкой, петляя между внутренними оградками и невесть как не сбиваясь с пути. Вдруг она встала и охнула:
- Ждет! Вот ведь – совсем заждался!
- Кто, ба? – я вытянул шею. До того момента я и сам был занят - высматривал неведомую «красную горку»: где она тут? Можно ли с нее скатиться?
- Да Платоша же!
Бабка Нюра перекрестилась, привычно покатала в ладонях невидимый шарик и вытерла глаз согнутым пальцем.
Платоша, Платон – я знал, так звали моего деда. Сам я его никогда не видал, только на старых фото, вставленных в прорези картонных листов в толстом альбоме. Снимки были черно-белые, некоторые – коричневые. На совсем выцветших дед стоял молодцом, в кепке набекрень, с кудрявым светлым чубом.
- Здравствуй, Платоша! – бабка Нюра склонилась над могильным холмиком, заросшим яркой весенней травой. Среди зеленого горел желтый кругляшок – одинокий одуванчик.
Я на всякий случай встал позади бабки Нюры. Дед Платон выглядел безобидно, но кто его знает.
Над могилой поднимался черный железный крест из труб. На нем была табличка с тусклыми белыми буквами – выпуклыми, неровными. Наверное, их не раз обводили новой краской поверх старой. Бабка Нюра уложила в уголки креста принесенные с собой конфеты. А до этого она достала из большой сумки завернутый в тряпку серп, точно со знамени, только не золотой, а черный, и посекла на могиле сорняки и старую иссохшую поросль. Я впервые увидел такой – настоящий, с кромкой из частых игольчатых зубцов, а не гладкой, как на картинках. Одуванчик бабка Нюра не тронула, обошла его осторожно.
Когда мы собрались восвояси, я обернулся. Желтый дед Платон смотрел нам вслед. Он мне кивнул. При всей своей опаске, я решил, что мертвый дед не хотел меня пугать.
Но порой случалось иначе.
Однажды я вышел на крыльцо поселкового дома и оторопел. На скамейке внутри палисада сидел незнакомый старик. Он был худой, немного сутулый, в потертом коричневом костюме. Усы у него были длинные, изжелтые. Старик был неподвижен, никак не отреагировал на мое появление, только кончики усов подрагивали – не то от ветерка, не то оттого, что чужак шевелил губой.
Я осторожно отступил за дверь. Бросился к бабке Нюре:
- Ба! У тебя чужой старик во дворе! Воровать залез!
Бабка Нюра всполошилась, поспешила проверить, тревожно, но решительно. Выглянула наружу, вернулась, не сказав пришельцу ни слова. Успокоила меня:
- Не переживай, Борюшка. Стасик это. Посидит да скроется. Не украдет ничего.
- Стасик?
Мой товарищ Стасик остался в городе. Он жил через два дома и был чуть старше меня. Старик ничуть на него не был похож.
Бабка Нюра была немного обескуражена, несмотря на собственные успокоительные слова. Словно бы саму ее удивило появление незваного гостя.
- Стасиков только не хватало, - пробормотала она. - Давно не заводились.
Заводные Стасики? Я совсем запутался, а потом вдруг вспомнил, что Стасиками бабка Нюра называла тараканов, чем всегда меня смешила. Как это у тараканов могут быть имена?
Я перешел в соседнюю комнату. Придвинул к окну стул и встал на сиденье коленями. Скамейка отсюда была видна чуть сзади. Я наблюдал за дохлым тараканом со спины. От стояния на стуле коленки мои заныли. Я сдвинул ногу, с нее сорвался тапок и со стуком шмякнулся на пол. Старик тотчас вскочил, быстро-быстро засеменил по дорожке от дома. Калитка была приоткрыта, щель казалась совсем узкой. Не толкая дверь, старик изогнулся, проскользнул в щелку и метнулся вдоль забора – только я его и видел.
- Сбежал, ба! – завопил я.
Бабка Нюра сунула голову в комнату и поморщилась:
- Вот и славно.
Меня коснулась запоздалая жуть: от кого-то я слыхал, будто тараканы могут выесть детям глаза.
К нам в город бабка Нюра наведывалась изредка и всегда ненадолго.
- На кого я курей оставлю? – сетовала она.
Да и отец был бы недоволен, если б она задержалась. Но она его не боялась, не плакала украдкой, как мама порой. Наоборот, вела себя уверенно, не молчала. Отец отступал под ее отпором, но потом отыгрывался на моем ухе.
В год, когда я пошел в школу, бабка Нюра приехала меня поздравить в первый сентябрьский выходной. Она привезла яиц из своего курятника и полную сумку яблок. Сумка была удобная, на колесиках. Выложив гостинцы, бабка Нюра, не обращая внимания на мамины отнекивания, сходила с этой сумкой на ближний рынок, вернулась с овощами и затеяла щи.
- Для Борюшки наварю. Чтобы мозги у него лучше работали!
Бабка Нюра заняла кухню. Я играл в комнате, когда услыхал из кухни сокрушенное «Ох!..»
Прибежал на голос – узнать, что случилось. Бабка Нюра разбирала покупки. В раковине ждал кочан, который она всегда называла словом «вилок», хотя никаких зубьев, как у вилки, у капусты не водилось. На табурете, накрытом газетой, пирамидкой были сложены перемазанные в земле картофелины. На столе бабка Нюра растеребила огромный пук моркови. Одна морковища лежала на дощечке – оранжевая, с зеленым хвостиком, поросшая, как бородой, длинными желтоватыми корнями.
- Что случилось, ба?
Бабка Нюра ткнула в сторону дощечки ножом в кулаке:
- Семен Макарыч помер.
Неизвестный мне Семен Макарыч не шевелился. Я представил, каким он был при жизни. Семен Макарыч у меня получился с наполовину лысой головой и зеленой щетиной на макушке, с оранжевой кожей, с белесым налетом на скулах, с длинными и толстыми волосами на щеках, подбородке и над верхней губой. Глаза у него были сожмурены в тонкие штришки.
- А я и не ведала, - сокрушенно вздохнула бабка Нюра. – Он переехал давно, вроде бы к детям. Не писал.
Я мелкими шажочками, спиной, выбрался из кухни.
Что стало с бородатой морковью, я не увидел.
Тем же днем, в обед, бабка Нюра щедро плеснула мне щей. Я сидел, опустив голову, и не притрагивался к ложке. В тарелке передо мной, среди шинкованной капусты и картохи, виднелись яркие брусочки, и я думал, что это может быть нарезанный в соломку Семен Макарыч.
- Ну-ка, Борюшка, ешь, - подгоняла меня бабка Нюра. – Стынет.
Я попробовал щи только тогда, когда она начала сердиться и подняла ладонь – морщинистую, но по-прежнему тяжелую. Ощутил вкус овощей на языке, и все изо рта брызнуло прямо на стол. Потом меня стошнило.
Бабка Нюра всполошилась, дотащила меня до туалета. Дождалась, когда я перестану давиться, умыла, склонив над ванной. После переодела, сетуя:
- Заболел, родимый?
Я только трясся и слова не мог молвить, а когда немота отпустила, выдавил:
- Ба, я не хочу есть Семена Макарыча!
- Да что ж тебе в голову взбрело? – рассердилась бабка Нюра. – Нешто я его в кастрюлю пущу? Прибрала его я. Хорошие щи вышли, без греха!
Я шмыгнул носом.
- Поешь? – сделала она попытку. – Старалась я.
Меня начала бить мелкая неуемная дрожь. Мне почудилось, что бабка Нюра сейчас задаст мне трепку, но та склонилась и прижала меня к себе обеими руками:
- Ох, Борюшка-горюшко, неразумное! Не надо щей. Хочешь, яишенку тебе сделаю, с глазками?
На это я согласился.
В тот раз бабка Нюра осталась у нас ночевать. Вечером меня уложили первым. Я заснул, потом проснулся. За прикрытой дверью звучали голоса – неприятно, сердито.
Я сел, сунул ноги в тапки. Подкрался к двери и потянул на себя ручку.
- …Тогда дом продадим, деньги добавим и квартиру эту разменяем. А то пусть в него и переселяется с Борькой. И в поселке можно жить нормально! – зло выговаривал отец.
Мама всхлипывала.
- Ты чего удумал, паразит? – уперла руки в бока бабка Нюра. – Не дождешься! Дом Борюшке отпишу, сама к нотарюсу пойду, пока жива! Такую бумагу составит, что на ворот тебе!..
Бабка Нюра добавила слово, за которое мне бы сама голову отшибла.
- А еще на лишение тебя прав подам! – продолжила она яростным шепотом. – Все твои художества поведаю. Ух, срамник, кобелина!..
И добавила другое слово, не лучше.
- Вы чего? – спросил я сипло.
- А ты чего? – рявкнул отец. – Подслушивать вздумал? Спать иди, а то я сейчас!
Он дернулся, я испугался и закрыл руками уши.
Мама вскрикнула:
- Не трогай его!
Бабка Нюра, хоть была среди них самой старой, перегородила проход и грозно прошипела:
- Попробуй только!
Отец покрутил головой, выругался, шагнул на балкон и хлопнул дверью. В буфете звякнуло. Через стекло балконной двери сквозь блики от кухонной люстры мигнула красная искра. Потянуло сигаретным дымом.
Бабка Нюра развернулась:
- И впрямь Борюшка, ложись. Хочешь водички попить? Только немного.
Пить я не хотел, поэтому позволил вернуть себя в постель. Спросил только:
- Ба, а когда твой дом продадут?
Она замерла на миг и отмахнулась:
- Не будет того. Ни сейчас, ни после. Все, спи!
Утром бабка Нюра собралась назад.
Мы зажили, как прежде, и жили так до зимы.
А потом отец ушел и не вернулся.
Вечером мама накрыла на стол для двоих. Третью тарелку приготовила, но не выставила. Я спросил, куда он делся. Мама ответила путано и едва не начала плакать, поэтому я не стал настаивать.
На следующий день третью тарелку даже не стали доставать из посудного шкафа.
Мы с мамой остались вдвоем.
Новый год отметили с Бабкой Нюрой, в поселке. В городе было бы интереснее, но бросить хозяйство без присмотра бабка Нюра не могла.
После мама привозила меня в поселок на каждые каникулы, а на длинные праздники и сама оставалась с нами.
Я переходил из класса в класс.
Иной раз ехать надолго к бабке Нюре не хотелось: у меня появились свои интересы. Но мама говорила:
- Ей теперь тоже нужно помогать. Сколько она с тобой тетешкалась!
А однажды мама вернулась домой чем-то явно удрученная. Не объясняя ничего, на другое утро не пошла на работу, не отправила меня в школу. Вместо этого мы поехали в поселок.
Бабка Нюра немного удивилась, увидев нас в неурочное время. Налила мне компота в комнате и ушла в кухню, где мама что-то шепотом стала ей рассказывать. Слышала бабка Нюра уже не так хорошо, как в моем детстве, поэтому и говорила громче. Наверное, ей казалось, что она приглушила голос, но до меня донеслось:
- Вот ведь бог прибрал паразита! Это ему наказание. Не нужно тебе туда ехать. Борюшке я рада, а ты охолонись, не подрывайся. Раз уж отпросилась, лучше у меня побудь.
Я пришел с пустым стаканом.
Бабка Нюра как раз говорила:
- Ох, явись он мне! Я б его!..
И хлопнула ладонью по столу.
Мы уехали на третий день. В школу мама мне написала справку на выдранной тетрадной странице и заклеила ее, чтобы я не мог прочесть.
И снова потянулось: дом – школа, город – поселок.
Когда я был в пятом классе, бабка Нюра умерла.
Все, что с этим связано, запомнилось мне смутно, как бывает при болезни с температурой. Заботы обрушились на маму, я был ей плохой помощник. Близких родственников у нас не было. Очень пособили соседи бабки Нюры и знавшие ее жители поселка.
Бабка Нюра легла рядом с дедом Платоном – там, где тот кивнул мне желтой головой.
Живность со двора мама раздала соседям. Наверное, ее можно было продать, но маме было не до того.
Мама плакала сначала часто, а потом почти перестала.
Приблизилось лето. Мне впервые можно было провести его в городе, но я был не слишком рад.
Кажется, в конце июня я сидел у окна. Было жарко, на столе передо мной лежало надкусанное яблоко, мама купила целый пакет в магазине.
Раздалось гудение. Большая муха влетела с улицы, сделала круг над яблоком, в выемке которого начали проступать коричневые полоски. Мух я терпеть не мог: мне всегда говорили, что они переносят заразу. Осенью мухи умели больно кусаться, а сейчас, летом, способны были садиться на кожу и мерзко щекотать ее неспокойными лапками. Я бы пришлепнул незваную гостью, но знал, что она наверняка увернется, поэтому попытался отогнать ее ладонью.
Муха бесстрашно совершила посадку передо мной. Крупная, с зеленоватой спинкой, с толстым серым пузом в черных штрихах и полосках. Головка мухи была прилизанной, глаза красными – не яркими, а будто покрытыми темной сеткой. Полупрозрачные крылышки на спине раздвигались и сходились, как… как дождевик.
- Ба? – выдохнул я.
Муха потерла передние лапки, катая невидимую пылинку. Перебирая ножками, осмотрелась.
- Как ты? – спросил я глупо.
Муха, конечно же не ответила. Вряд ли бабка Нюра могла, но не хотела сказать мне что-нибудь ужасное – просто мухи не умеют разговаривать.
Взмыв в воздух, муха без понуканий устремилась в окно.
- Прилетай еще! – крикнул я.
Но она больше не вернулась.
Следующей весной в школе нам на ОБЖ рассказали об опасностях приблизившихся теплых деньков: свежем борщевике, иксодовых клещах, оживившихся ядовитых змеях.
- Змеи! – фыркнул мой сосед по парте, Колян. – У нас одна змея, активная весь год – математичка.
После уроков мы с Коляном традиционно вышли вместе – часть дороги домой у нас была общей, а потом пути расходились. На выходе со школьного двора Колян приотстал и неожиданно запрыгнул мне на закорки:
- Скачи, мой верный конь!
Я закрутился, стараясь его сбросить, а он сам ржал не хуже жеребца и не давался. Обиднее всего, что за этим наблюдали другие.
Я затаил месть. Там, где мы обычно срезали через сквер, я прыгнул на спину товарищу. Конечно, повторение – не идеальный ответ, но все лучше, чем проглотить обиду.
Колян повалился на бок, на газонную траву, и перекатился так, что я оказался внизу.
- Испачкаешь мне одежду, прибью! – заорал я, а он снова заржал.
Он был ловчее меня, ухитрился извернуться и сесть сверху, уперев мне руки в грудь.
- Даже черепашка-ниндзя на спине – это всего лишь черепашка на спине! – издевательски произнес он. – Попробуй, перевернись!
Я пыхтел, брыкался, но напрасно. Трава щекотала мне затылок и уши.
А потом щекотка в левом ухе вдруг переместилась вглубь.
Я вскрикнул.
В ухе словно крутанулось сверло дрели, шумя, как электроинструмент. Извиваясь, я потянулся к уху. Колян, не понимая, в чем дело, продолжал давить. Когда до него дошло, что дело плохо, он вскочил на ноги, а я остался лежать, тряся головой и корчась. Мизинец, засунутый в ухо, не достал до помехи. Я приподнялся, склонил голову и ударил по другому уху ладонью – все было напрасно. Сверло набрало обороты и вгрызлось в меня, как в арбуз.
- Ты чего? – забормотал испуганный Колян. – Чего?
Я снова закричал, и он бросился прочь. Наверное, за помощью, хотелось мне верить.
А потом стало не до того. Потому что голос, терзая мне ухо и отдаваясь внутри головы, издевательски произнес:
- Драть тебя надо, Борька, да без толку!..
2 115 просмотров
6 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
