1 

Выскочить на ходу из машины было единственным способом спастись: кондиционер не работал вторую неделю, и «Фольксваген» превращался в духовку. Открытое окно обдавало жаром, и Роману казалось, что на двери автомобиля сидит огненная тварь и дышит ему в лицо. Кондиционер можно было починить, но загородный дом обошелся слишком дорого, и приходилось экономить.

Трасса сменилась грунтовкой, еще не затянутой в панцирь асфальта, и колеса машины подняли в раскаленный воздух пыль. Дорога спускалась в низину, и коттеджный поселок на берегу озера казался миражом. Тем не менее, он был там и купался в зелени. Старый лес сползал почти к самым домам, и осины бросали на свежие стены коттеджей рваные тени. Ива росла на плешинах газонов, а дикий шиповник лепился к заборам, не считаясь с архитектурным замыслом. Зелени было много. Слишком много, на взгляд Романа, но его мнение мало интересовало жену, а новый дом выбирала она, так что мужчине оставалось смириться и убеждать себя, что он принял решение о переезде сам.

К шести часам приехала газель с мебелью, и Роман до хрипоты доказывал грузчикам, что не затащит шкафы на второй этаж в одиночку. Проблему решили чаевые и бутылка водки, но к тому моменту, как машина скрылась за поворотом на трассу, мужчина едва мог передвигать ноги. Он лежал в кресле с холодной банкой «Карлсберга», чувствуя жжение в икрах и спине, и понимал, что завтра не сможет спуститься по лестнице. Жена говорила сама с собой, и можно было просто кивать, напоминая самому себе фигурку лысого китайского мудреца, прилепленную к приборной панели их автомобиля.

— Хватит пить, опять будешь стонать утром, что голова болит. — Фотокамера смартфона щелкала без остановки. — Поставим во дворе беседку. И да, я заказала в «Икее» вазы и дорожки на стол — голубые, с рисунком. Получится модно.

Роман представил счета за бензин, поморщился и закрыл глаза.

2

Горечь не смывалась. Роман снова и снова полоскал рот, но ощущение было таким, точно накануне он выпил паленой водки. Он плюнул в раковину и спустился на кухню. От запаха яичницы начало мутить, и он решил, что обойдется без завтрака.

— Куда ты положила аптечку?

Марина разливала кофе. На ее лице Роману померещилось что-то зеленое, но мгновение спустя он понял, что дело в отражавшей свет чашке, которую жена держала в руках.

— Посмотри в ванной. В коробке из-под утюга. — Глянцевые ногти вцепились в чашку. — Опять пиво?

Муж не ответил, торопливо поднимаясь по лестнице. Коробку с лекарствами он нашел в корзине для белья. Вынул мятую упаковку цитрамона, запил таблетки водопроводной водой и глянул в окно на соседние дома — еще спящие, несмотря на позднее утро.

Солнце поднималось, обещая жаркий день, и в воздухе уже колебалось прозрачное марево. Оно искажало вид за окном, и, возможно, именно поэтому Романа охватило омерзение. В панораме поселка чудилось нечто неправильное, фальшивое, как посмертный грим на лице покойника. Оно превращало залитые солнцем окна уникально-типовых коттеджей в бельма, а утреннюю тишину — в молчание старого кладбища с его запахом линялых букетов и ощущением взгляда в затылок. Марево поднималось над асфальтом и прятало за обманчивой прозрачностью что-то страшное и чужое, что-то, от чего пальцы скользнули по ручкам смесителя, словно срезанные с веревок марионетки.

Я сожру тебя.

Роман ощутил, как капли пота скользят вдоль позвоночника. Конечно, все дело в том, что он был против переезда и теперь готов придумать что угодно, лишь бы подтвердить свою правоту. Нет никаких голосов и тем более угрозы — просто дрожь горячего воздуха. Роман вглядывался в пейзаж, пытаясь понять, что его напугало. А потом увидел парковку, где со вчерашнего дня стоял автомобиль, и выбежал из дома, позабыв о дурных предчувствиях.

«Фольксваген» был ценностью. Говоря откровенно — первым взносом за новый автомобиль, который Роман собирался купить года через два. Но этим утром стало ясно, что вряд ли получится выручить за него даже половину стоимости.

Мужчина обошел машину, говоря себе, что дело в отравлении плохим пивом. Чем еще можно было объяснить то, что сквозь «Фольксваген» проросла осина и полоскала на ветру листвой, точно гротескный плюмаж?

Рука потянулась к карману штанов, ощупала мягкую ткань. Только через несколько минут Роман вспомнил, что бросил курить, и вместо затяжки заглянул под днище автомобиля, ожидая увидеть записку: «С первым апреля, дорогой!» Не беда, что на календаре июнь — Марина часто путала дни, могла и месяцем ошибиться. Но записки не оказалось. Вместо нее Роман обнаружил еще три тонких ствола, уже проросших сквозь кузов в двигатель.

Сердце бухнуло дважды, прежде чем крышка капота отскочила кверху. Роману показалось, что двигатель заполнили тускло-зеленые гусеницы, но спустя мгновение морок развеялся и гусеницы превратились в ивовые листья. Они шуршали между трубок, пачкались машинным маслом и щупали коробку аккумулятора, словно живые злобные пальцы.

Роман отшатнулся. Потом огляделся, все еще надеясь на чью-то неостроумную шутку. Солнечный день превращал ситуацию в нелепость. Такое могло случиться ночью Хеллоуина, или в кино, или с кем-то из незнакомых людей — далеко отсюда, может, в тайге или на другой планете, но не с ним и не здесь — на освещенной полуденным солнцем парковке его нового загородного дома. Что, черт подери, сказать жене? Она собиралась ехать в город.

Он еще раз заглянул в двигатель. Ивняк не исчез, напротив, поднимал к солнечному свету серебристо-зеленые жала листьев. Неправильных, отвратительных листьев.

Романа передернуло. Он закрыл капот и медленно пошел к дому.

Это она. Точно она, больше некому.

Следующие полчаса Роман ждал. Едва отпитый кофе остыл. Мужчина смотрел на чашку и слушал, когда откроется входная дверь, и съемочная группа программы «Розыгрыш» ввалится в гостиную, щелкая камерами и засыпая нейлоновый ковер конфетти, а Марина скатится с лестницы, выкладывая на фотоконвеер соцсетей снимки его обалдевшей физиономии.

Напрасно. Жена ходила наверху, шуршала пакетами и пела что-то из новомодной попсы — безыдейное и розовое, как сахарная вата. Мысли Романа метались в такт едва слышной мелодии. Галлюцинация? Эксперимент правительства? Разум пытался найти объяснение, но лишь перегревался, как запыленный процессор. К тому же, жара сводила с ума.

Роман открыл кран, набрал в ладони воды и умылся. Холодная вода пахла тиной и чем-то кислым. Она обожгла лицо и прояснила голову — достаточно для того, чтобы понять, что он умирает от жажды. Мужчина снова открыл кран и начал пить, подбирая слова для разговора с женой. Вряд ли получится избежать скандала, но, поднимаясь по лестнице, он чувствовал облегчение оттого, что не придется ехать в город.

Марина обживала одну из трех спален, и заставленная коробками комната напоминала смесь барахолки и ботанического сада — из-за орхидей, уже заполонивших подоконник. Роман смотрел на цветущие фаленопсисы и вспоминал, как Марина выбирала окна. «Большие, юго-восточные, с широкими подоконниками». Какой в этом смысл, если их едва видно за цветами, большая часть которых ожидала переезда у тещи?

Услышав шаги мужа, Марина отставила очередную коробку и обернулась.

— Едем?

— Конечно. Только вырублю осину из салона.

Женщина поджала губы, и Роман вспомнил Маруську — толстую породистую крольчиху, которая полтора года прожила в его детской, прежде чем вывалиться с балкона на проезжую часть.

— Не хочешь ехать — так и скажи, но знай: кончилась туалетная бумага. Нарвать лопухов?

Роман пожал плечами. Идея с лопухами казалась ему не более идиотской, чем ивовые листья в моторе.

— Сама посмотри.

Марина не верила, но уже через несколько минут гладила ветви и улыбалась, все больше убеждая Романа, что он женился на сумасшедшей.

— Это взорвет Интернет!

— Скорее, машину. Нужно слить бензин, пока они не пробили бензобак. Что это за хрень?

— Уникальная почва, экспериментальные удобрения — какая разница? Я знаю, что нужно делать.

— Купить гербицид?

— Завести огород — разбогатеем на эко-овощах! Не все же тебе зависеть от моего отца.

— Считаешь, мы нищие?

— Я хочу одеваться в Милане. Впрочем, если я дорого тебе обхожусь, давай разведемся.

Роман промолчал. Он помнил брачный контракт, который подписал, ослепленный должностью в фирме тестя.

— И я останусь без штанов.

Марина отвернулась и защелкала камерой, прикрывая телефон от солнца. Ее платиновые волосы липли к влажной шее. Роман оглядел автомобиль.

— Позвоню в автосервис. Пусть приедут, осмотрят машину. Может, ее еще можно спасти. У нас есть топор?

Растения оказались крепче, чем рассчитывал Роман, и к тому моменту, как последняя ветка покинула двигатель, он валился с ног и умирал от жажды, хотя по ощущениям выпил уже целый колодец.

Слишком жарко, в этом дело.

Он отшвырнул секатор и вытер лоб. Духота предвещала грозу, но небо оставалось безоблачно-голубым. Ветер нес запах нагретой травы и затхлости, и, вдыхая вязкий воздух, Роман понимал, что скучает по городской пыли. А еще по шуму. Здесь было слишком тихо даже для загородного поселка, дома в котором заселены едва ли наполовину. Молчали птицы, и стрекот кузнечиков звучал, будто сквозь плотную ткань — глухо и неправильно. Порыв ветра ударил по деревьям, и их шелест оказался похож на злобную ругань. Роман вздрогнул. Ощущение возникло неожиданно, и он обернулся, чтобы убедиться, что никто не смотрит ему в спину.

Участок был пуст. Мужчина взглянул на поврежденный автомобиль.

Пятьсот тысяч первоначального взноса.

Роман пнул колесо и зашагал к дому.

Ему нестерпимо хотелось пить.

Солнце спустилось к горизонту, и в воздухе разлилась прохлада. Через окно гостиной Роман видел, как, несмотря на его усилия, зеленый чехол хоронит «Фольксваген». Гибкие побеги двигались в салоне, упирались в крышу, пробивали окна. Лобовое стекло пошло трещинами и внезапно осыпалось. Мужчина задернул шторы, чувствуя, как страх сжимает его внутренности.

Семейный ужин прошел до нелепости обычно — под пустую комедию и женскую болтовню. Роман смотрел, как жена перелистывает бесконечную ленту Инстаграма, словно перед домом не скрипел умирающий в зеленых тисках автомобиль, и беззаботность в гостиной превращалась в фальшь. В тридцать четыре Роман ощутил себя ребенком, в шкафу которого поселился бука. Скрип форточки, шелест занавески, упавшая в шкафу вешалка — и маленькое сердечко пляшет чечетку, а звон в ушах убивает разум. Знание приходит, и его не в силах спугнуть ни солнечный свет, ни ночник возле ненадежной детской кроватки. Можно отворачиваться, кутаясь в одеяло, и изучать индейцев на обоях, пока глаза не начнут слипаться, но бука не уходит. Он следит сквозь замочную скважину и хрипло дышит, просовывая под дверь шкафа узловатые пальцы. И пусть потом — после череды ночных истерик — можно согласиться на выключенный свет и сделать вид, что все в прошлом, убедить самого себя, что дело в воображении, и лежать в темноте, глядя прямо на шкаф, в первой серьезной попытке повзрослеть…

Но разве это отменит подмигивание звериного глаза в темной дыре замочной скважины?

Или сотрет из реальности заросший автомобиль, скрип которого чудился Роману даже через обшитую сайдингом газобетонную стену?

Супруги уже спали, а в лунном свете шатер над крышей «Фольксвагена» щетинился ветками, колыхался и шептал. Тени на участке удлинялись, и вместе с ними сквозь металлические прутья забора тонкими спицами прорастала ива. Крючья теней, отброшенных побегами, падали на стены дома, почти касаясь незашторенных окон.

3

Топор сверкнул на солнце и впился в буро-зеленый ствол. Удар, еще один. Тяжелая ветка осела на землю, и в шелесте листьев Роману снова почудилось шипение. Он отбросил ветку в сторону.

Зелень разрасталась. Роман собирался устроить скандал в риелторском агентстве, когда обнаружил осину в автомобиле, но сразу не дозвонился, а после начались проблемы со связью. Растения не ждали, пока мужчина сменит мобильного оператора. Всего за пару дней они превратили «Фольксваген» в металлолом, заплели забор и пробили пол на террасе. Но все это казалось ерундой по сравнению с тем, что обнаружила Марина этим утром.

На ее щеке и ладонях начал расти мох.

Еще накануне зеленые потеки на коже можно было списать на краску или осыпавшиеся с век тени, но теперь крохотные ростки расползались по коже, как живая клякса, собирались в подушечки и цвели.

— Это все земля, — уверяла Марина, изучая в зеркале свое отражение и соскребая ногтями зеленый налет. — Наверное, попала на кожу, пока я сажала салат.

— И проросла?!

— Вспомни свою машину. Я не думаю, что это опасно: смотри, почти все стерлось.

Фотография лица отправилась в соцсети, и когда Роман с топором выходил во двор, Марина разложила газеты в гостиной и подсыпала землю с участка орхидеям.

— Ты говорила, орхидеям не нужна садовая земля.

— Они не будут против такой земли. Я уверена.

Следующие несколько часов Роман рубил проросшую через забор зелень, пытаясь отвлечься, но страх не отпускал его. Пугало то, с какой скоростью разрастался подлесок, пугала изматывающая жара и ощущение, которое появлялось, стоило только выйти на улицу. Роман убеждал себя, что все это — его задавленный протест против переезда, но когда в груди начинало ворочаться склизкое чудовище, в голову заползали странные мысли — жестокие, извращенные, и он не был уверен, что они принадлежали ему. «Озерный» терял очарование, хищный шепот в листве рождал паранойю, и даже воздух казался чужим.

— Чистый живой воздух, — Марина наблюдала за ним, загорая на краю еще пустого бассейна в полосатом раздельном купальнике. На позеленевшей коже густо лежал крем, и Роману нестерпимо захотелось срезать его бритвой — вместе с плотью, до самых костей. — Ты чувствуешь его аромат?

Он чувствовал: цветущий шиповник и что-то кислое, смешанное с запахом запревшей гнили. Роман говорил себе, что на озере цветет вода, и выброшенный на берег ил преет под солнцем, но запах все равно преследовал его и рождал в голове образы, от которых хотелось выть.

— Здесь испытывали химическое оружие. Ты видела соседей? Уверен, они сбежали.

— Не говори ерунды. Представь, как здесь будут расти наши дети.

Роман представил темные фигурки на фоне изумрудного газона. Длинные ветки росли из их голов и качались на ветру. Мужчину передернуло. Он снова замахнулся на кустарник, но нагретая солнцем голова закружилась и он едва не уронил топор на ногу. Предплечья и лопатки пульсировали болью. Роман вынул из кармана полупустую пачку сигарет (стратегический запас на случай срыва), закурил и набрал номер автосервиса, куда накануне эвакуатор отогнал «Фольксваген».

На этот раз связь не подвела, и звонок состоялся, но разговор вышел недолгий. Роман не мог обвинять ремонтников: машина погибла, это было ясно еще до того, как бензопила срезала последнюю ветку с разодравшего автомобиль куста. Разумеется, страховку он тоже не получит. А чего он ждал?

«Бешеные кусты не являются страховым случаем, но мы пойдем вам навстречу, поскольку вы наш постоянный клиент и нам нравится цвет вашей машины».

Роман со злостью швырнул телефон на землю. Потом поднял, обтер налипшую на дисплей почву и обошел дом, в глубине души надеясь увидеть на стоянке свой «Фольксваген». Но на вздутом асфальте снова разворачивала листья молодая ива. Мужчина стиснул зубы. К черту страховку, как теперь выбираться отсюда?

Погруженный в мысли, Роман вышел за ворота, еще не заросшие сбрендившим ивняком, и зашагал мимо участков. Пожалуй, разговор с соседями успокоил бы его, но правда была в том, что ни он, ни Марина не видели соседей.

Мужчина пересек центральную улицу и свернул к берегу озера. Он шел, заглядывая на чужие участки, и видел зарастающие газоны, брошенные вещи и большие мшистые кочки, похожие на древние, вросшие в землю валуны. Их было немало — бесформенных и по-своему красивых, — но, глядя на яркий мох, так похожий на поросль на щеках его жены, Роман чувствовал омерзение. Поселок пустовал, и казалось, что успешные продажи — обман строительной компании. Молчаливые дома нависали, наполняя человека ужасом, заставляя озираться на глазницы окон, в которых то и дело мерещились бледные лица. Роман шел, убеждая себя, что все в порядке, делал шаг за шагом, хотя ноги подкашивались и мышцы деревенели. Воздух колебался, реальность плыла перед глазами, а по улице растекался омерзительно-сладкий запах.

Берег озера уже показался в конце улицы, когда Роман понял, что не дойдет до него. Что-то пришло из глубины поселка, а может, из леса, что-то живое, ненавидящее и голодное. Оно было похоже на холодное прикосновение ветра, от которого кишки покрылись льдом, а в горле выступила похмельная горечь. Нечто приближалось, шелестело в кронах, шуршало в траве, и от этого на затылке Романа поднимались волосы. Затем оно напало.

Роман упал на колени, содрав кожу о раскаленный асфальт. Горячее марево клубилось над дорогой, словно ядовитые испарения. Мужчина тер глаза и тряс головой, пытаясь прояснить сознание, но головокружение меняло местами небо и землю. Он слышал голоса, или же сам шептал безумные, отвратительные слова, похожие на древнее проклятие, и почва колебалась под ним, распахивала влажную черную пасть. Оставалось только лечь в нее — в эту жирную землю, лечь и выть, глядя, как прорастает сквозь кожу кровавая зелень, как она пожирает его, жадно впитывая горячие соки.

Приступ длился несколько бесконечных минут, а потом зло скрылось в глубине разлагающегося поселка — не сбежало, нет, лишь свернулось пружиной, выжидая время, чтобы вернуться. Роман застыл на четвереньках, слепо глядя на асфальт и роняя капли слюны. Затем встал — неуклюже, словно за минуту разучился ходить. Огляделся, размазал дрожащей рукой слезы. Его трясло и тошнило, а когда рядом захрустел шиповник, он замер, словно кролик, глядя, как из зарослей выползает нечто. Оно раздвигало колючие побеги, тянулось к асфальту и уже было совсем рядом, когда Роман опомнился и побежал. Сначала медленно, заставляя трясущиеся мышцы делать свою работу, а затем на пределе возможного — срывая сухожилия, задыхаясь от горящего в легких воздуха, роняя на ходу соленые капли с промокших ресниц. Он бежал, боясь обернуться.

Потому что тогда бы снова увидел, как ползет за ним огромная бесформенная кочка, оставляя на щербинах асфальта клочки содранного мха.

4

Они остаются.

Реакция жены сбила Романа с толку, и в первые минуты скандала он молчал, слушая, как Марина обвиняет его в мнительности и алкоголизме, имея в виду полупустой ящик пива в кладовке. Она не собиралась жертвовать его больному воображению свою почти элитную жизнь, и Роман впустую убеждал, умолял, доказывал. В итоге он уступил — от бессилия и усталости. Теперь — часы спустя — он стоял на террасе, глядя, как садится солнце, и дрожал.

— Тупая сука.

«Тупая зеленая сука», — поправил внутренний голос.

И голос был прав: несмотря на крем и эпилятор, к концу дня мох почти полностью покрыл лицо и руки Марины. Теперь она напоминала помесь садового гнома и болотной кочки.

Ну же, запости в Интернет.

Но на сей раз Марина не торопилась делиться новостями. Утром она смотрела, как раздувается на грядках посаженный накануне салат, и повторяла, что на такой земле можно делать деньги, потом замолчала, разглядывая свое отражение, а к концу дня — вскоре после скандала — забилась в истерике, раздирая лицо ногтями и умоляя перестать ее сушить. Она пила, жадно глотая воду, и в душе наблюдавшего за ней Романа ворочалось что-то очень похожее на злорадство.

— Чувствуешь прелести загородной жизни? Будем и дальше цепляться за этот дом?

Женщина не ответила. Она слишком долго убеждала мужа в своей правоте, чтобы признать поражение.

Свежеющий воздух обжигал лицо. Роман курил и пытался набрать номер такси, но телефон разрядился, и он убрал аппарат в карман. Фонарь над террасой тускло мигал и не мог побороть наползающую тьму. Зелень вокруг участка притихла, и Роману пришло в голову, что кусты наблюдают за ним тысячами узких зеленых глаз, едва качавшихся на черенках под касаниями ветра, и чего-то ждут. Мысль была глупой, но от нее похолодели руки, а громада леса на краю участка нависла могильной плитой. Мужчина собирался вернуться в дом — в мнимую безопасность электрического света, — когда заметил движение.

Позже, перетряхивая аптечку в поисках успокоительного, Роман не мог понять, что заставило его спуститься с крыльца. Это не было любопытство — после пережитого днем оно казалось неуместным, — это было что-то большее, неодолимое настолько, что он пересек задний двор и вплотную подошел к переплетению ветвей и листьев, еще два дня назад бывшему забором.

Он догадывался, что увидит.

Только убедиться, что не показалось… Только взглянуть, только…

Нечто выползало из темноты, и по мере того, как свет фонаря выхватывал подробности, в грудной клетке ворочалось что-то ледяное и скользкое. Днем, когда Роман мчался по поселку, мечтая запереть за собой дверь, существо показалось ему бесформенным. Но сейчас, в рассеянном свете фонаря, его очертания оказались смутно знакомыми и от этого еще более омерзительными. Тварь походила на проросший сорняками труп.

Зрелище лишало воли, и Роман замер, глядя, как существо ползет к нему. Оно перекидывало замшелые отростки один за другим, и те шлепались на газон, как переломанные конечности, вызывая к жизни детское воспоминание, оставшееся на всю жизнь кошмаром. Пусть оно и не было морской звездой, но даже легкого сходства оказалось достаточно, чтобы воскресить в памяти тот день на побережье, когда извивающееся безголовое существо шлепнулось на голый живот Романа под хохот двоюродных братьев. Желудок подскочил к горлу, и мужчина едва сдержал рвоту.

Оно было совсем рядом, почти хватало его за ноги, когда Роман вспомнил об отрезке металлического прута, который оставил утром возле бассейна. У него было мало шансов найти прут в темноте, но ему повезло — возможно, впервые с момента переезда в поселок.

Штырь пробил тварь-звезду насквозь — мягкую сверху и неожиданно плотную в середине. Существо дернулось, неуклюже завалилось на бок, но все равно пыталось ползти. Роман не видел ни головы, ни рта, но изнутри проросшей сорняками туши доносились звуки — гнусное чавканье, точно раздутая обжорством свинья пожирала кишки, засасывая их в пасть, как спагетти. В панике Роман выдернул прут и ударил снова. На этот раз штырь уткнулся во что-то твердое, и мужчине пришлось навалиться всем телом, чтобы пригвоздить корчащуюся тварь к земле. Моховая поверхность вздымалась и опадала, существо кричало — если так можно было назвать булькающие хрипы в его глубине. Роман отступил назад. Он задыхался. Непривычные к нагрузкам руки дрожали, ноги не слушались, а по горлу поднималась горечь. Мужчину мутило. Он бросился к дому, но на полпути обернулся.

Существо дернулось раз, другой и затихло. В сгущающейся темноте оно сливалось с высокой травой — один в один замшелый «валун», какие Роман видел днем на соседских газонах. Мужчина подумал, а потом пошел в гараж. Он шарил по полкам, и непослушные пальцы роняли на пол инструменты вперемешку с оставшимся от переезда мусором. Наконец он нашелся — тяжелый фонарик, «орудие американских копов», как Роман называл металлический корпус в тридцать сантиметров длиной. Фонарик оттягивал руку, и идти с ним по чернеющей траве было не так страшно.

Роман подошел к твари, прислушался. Она не двигалась и молчала, так что он решился: подсвечивая фонариком, ухватил податливо-скользкий мох и дернул. Тот снялся полосой, точно ковер, обнажая лишенное кожи и глаз человеческое лицо. Нити корней сетью оплетали влажную плоть цвета свежей говядины и походили на белесых червей. Они покрывали остатки лица и спускались вглубь — в глазницы, рот и под рваный воротник грязно-желтой рубашки.

Мужчина отошел на несколько шагов, говоря себе, что это не может быть реальностью. А потом желудок не выдержал, и Роман согнулся, до боли в диафрагме извергая ужин.

5

Зелень сожрет тело, и никто не узнает, что случилось.

Эта мысль преследовала его весь день и билась в висках вечером, когда Роман перетаскивал подушку и одеяло на первый этаж — туда, где еще не было растений.

«Здесь невозможно спать. Слишком душно».

Марина поверила, хотя, возможно, просто устала спорить. Роман видел, как жена сдирала мох утром. Он сходил вместе с кожей, и кровавые дорожки расцвечивали бархатную поверхность, еще недавно бывшую ее лицом.

Идея убить жену пришла внезапно — не в первый раз за три года брака, но впервые всерьез. Мужчина не мог сказать, когда именно это произошло — когда он блевал рядом с трупом или когда прорастающая зеленью женщина ревела, сидя в наполненной холодной водой ванной и обвиняя его в эгоизме. И Роман видел, как на ее теле набухают, впитывая воду, подушки мха.

Утром он еще колебался и пытался вызвать помощь, но мох пророс на телефонах, окончательно оставив супругов без связи. Подлесок стягивался вокруг участка, воздух густел и вызывал дурноту. К середине дня Марина кухонным ножом срезала зелень с плеч. Глядя на это и снова слыша отказ бросить дом, Роман думал, что, возможно, сорняки пустили корни в мозг, лишив женщину разума, и это стало последней каплей.

Его план был неплохой заменой разводу, тем более что он обеспечивал переход финансовой доли Марины в бизнесе ее отца в распоряжение Романа. И этот план нельзя назвать убийством, ведь ему ничего не придется делать. Продержаться еще один день, затем Марина уснет — одна, среди своих питомцев, зараженных ненавистью и жаждой крови, как и вся зелень, вскормленная проклятой землей, а он уйдет. Уйдет пешком, так как ни одной машины в «Озерном» не осталось. Роман проверил. Он обходил участки один за другим, отхватывая секатором цеплявшиеся за плечи и волосы ветви. Нечто жгло ему спину, душило и шипело, выплескиваясь на землю брызгами растительной крови. Но это уже не имело значения. Роман видел в зеркале блеклую зелень под отрастающей щетиной, сходил с ума от неутолимой жажды и понимал, что времени на переживания у него не осталось.

— Мы уедем отсюда завтра, правда, милый?

Роман обернулся на жену с порога спальни. Марина сидела возле подоконника и гладила листья орхидей. Те и вправду не были против садовой земли: их толстые корни в поисках опоры закручивались в воздухе кривыми спиралями, делая фаленопсисы похожими на пауков, запихнутых в тесные горшки. Роман смотрел на них и видел, как цветы шевелятся, приподнимают глянцевые листья, подставляя их под пальцы его жены.

— Конечно. Я поймаю машину на трассе, и мы уедем.

Женщина не ответила. Она сидела неподвижно — персонаж театра теней на фоне занавески, — и именно такой видел Роман жену в последний раз. Он спустился в гостиную, лег на диван и провалился в липкую тьму сновидений, полную живых копошащихся листьев.

Проснулся Роман неожиданно — от жажды и странного ощущения, охватившего его во сне. Ощущения, что он один в темноте, полной острозубых и отвратительных тварей в шкафу и под диваном, а может, и под одеялом — как раз рядом с его членом, прижатым к бедру рыжими «боксерами».

— Марина?

Она не ответила. Светящееся пятно электронных часов расплывалось, и цифра восемь на циферблате, пару раз мигнув, превратилась в тройку. Темный кокон гостиной наполняли шорохи — слишком тихие и жуткие, чтобы Роман мог позволить им быть реальными. Мужчина поежился, пытаясь унять сердце. Зло пробралось в дом, и он ощущал его пальцы на влажной от пота коже. Еще не до конца проснувшись, Роман попытался отыскать жену под одеялом. Не нашел. Затем вспомнил и поднялся в спальню, вздрагивая от скрипа ступеней под ногами. Он замер, прежде чем шагнуть в искаженную темнотой комнату.

Ничего не вышло. Сейчас ты ее разбудишь, и придется взять нож.

В спальне было особенно душно: воздух обволакивал легкие и забивал ноздри, заставляя вспомнить тропические теплицы Ботанического сада. Марина приходила от них в восторг, и конский хвост на ее затылке вздрагивал и качался, когда эйфория бросала женщину от одной части экспозиции к другой. В теплицах кружилась голова, на рубашке выступали пятна, и отравленный городской воздух хотелось пить, как родниковую воду. Но в них не было запаха разрытой могилы и того, что скрутило кишки мужчины в колючий ком.

Пахло кровью.

Пальцы нашарили выключатель, и свет залил комнату. Он ослепил Романа, и тот разглядывал спальню несколько минут, прежде чем смог увидеть то, что в ней находилось.

За несколько часов орхидеи заполнили комнату. Они цеплялись к неровностям стен, топорщили корни, свешивали с потолка мясистые листья и длинные цветоносы. Они цвели, распуская гроздья бабочек цвета гнилого мяса. Липкий воздух наполняла влага, и извращенные жаждой крови цветы блестели, роняя на пол прозрачные капли.

Роман шагнул вперед. Он слышал, как трещат стены, как стонет мебель и лопается оконная рама, сквозь которую прорастают цветы.

Убедиться. Просто убедиться, а потом бежать.

Он увидел жену. Увидел и начал отступать — осторожно, боясь споткнуться, упасть и остаться здесь — в теряющей облик спальне, в духоте и влаге тропических джунглей, среди хищных спиралей серебристых корней и нежных цветов, так похожих на порванные кровавые пасти. Марина сидела у окна, и плоские корни оплетали ее тело, врастали в плоть, а толстые розетки разворачивали листья на плечах и голове. Зеленые паразиты опустошали то, что несколько часов назад было Мариной, и у нее уже не было лица. Щупальца корней врастали в пустые глазницы и терялись среди мха. Струйка крови стекала из-под вывернутого на подбородок языка, и жирные бульбы торчали из глотки, как сморщенные лаймы.

Вкусно. Еще.

Роман побежал вниз — подальше от напитанных кровью голодных корней, но не успел спуститься с лестницы, как понял, что времени не осталось.

Гостиная трещала. Ламинат лопался, и сквозь него пробивались спицы ивы. Их было слишком много, чтобы бороться. Оставалось только бежать. Роман перескочил через последние ступеньки, пересек коридор, на ходу подхватывая собранную с вечера сумку, и схватился за ручку двери.

А что, если они заплели дверь?

Мысль походила на удар током, и Роман судорожно вдохнул. В горле запершило, и воображение нарисовало плети побегов, лезущие из глотки. Мужчина ощущал, как листья заползают в ноздри, с кровавыми соплями выдирают плоть, пробиваясь сквозь стенки черепа в мозг, и в панике налег на ручку.

Дверь поддалась, и он побежал к воротам. К черту все! И ивняк, и труп жены в спальне, и весь этот поселок, в безлунной тьме больше похожий на могильник, чем на элитную загородную мечту. Не его мечту — теперь он окончательно убедился в этом. Роман слышал, как трещали стены дома — его собственного, а может, и соседского, какая, в самом деле, разница, когда от человеческого жилья с каждой минутой остается все меньше, а чернильная зелень шевелится в душном безветрии, точно клубок гадюк перед зимовкой? Сейчас имело смысл только одно, и Роман понял, что проиграл: ворот больше не было.

Зло торжествовало. Оно впивалось в человека миллиардами подвижных глаз, вдыхало запах его страха и уже ощущало липкую горячую кровь под корнями, пробивавшими жирную почву. Голод сводил с ума, и зло выло, предвкушая пиршество. Оно смотрело, как человек мечется между дрожащих от нетерпения растений, и смыкалось вокруг участка. Зло приближалось, накатывало тошнотворной волной, сводило конечности колкой судорогой, и Романа трясло, как будто был не июнь и жара последних дней не размягчала мозги в тающий студень.

Выхода не было. Мужчина обежал участок, ища просвет в живой изгороди, но растения смыкались и разбухали на глазах. Роман остановился на краю бетонного корыта, так и не ставшего семейным бассейном. Он думал — на пределе возможного, еще не срываясь в панику, уже трясшую ватные колени. Изрубленная им накануне ива не выпрямилась, и одна из ее ветвей напоминала ступень лестницы. Высокой, но досягаемой для перекачанного адреналином мужчины.

Роман подпрыгнул, схватился за шершавую плоть кустарника, и ужас пронзил его тело. Каждое касание вызывало отвращение, будто пальцы погружались в кишащее личинками мясо, а не хватали блестящие ветки. Роман лез, ощущая спиной пустоту и холод. Ему казалось, что на газоне стоит бледная фигура, которая прожигает его спину чернотой глазниц, и губы ее расползаются, обнажая порванную пасть бешеной гиены.

Он почти добрался до вершины кустарника, когда ветвь ивы подломилась, опрокинув его навзничь. Небо перевернулось над головой Романа, затем беззвездная чернота отдалилась, и край бассейна ударил в поясницу. Мужчина успел услышать хруст, прежде чем боль лишила его сознания.

Он очнулся там же — на дне бассейна, — и зелень куполом качалась над ним. Роман слышал шелест листьев, скрежет, треск и пытался встать. Пытался даже тогда, когда разум поверил в перелом позвоночника. Он пытался, все еще отказываясь верить и какой-то частью сознания продолжая считать процент своей новой доли в бизнесе тестя.

Скрежет нарастал. Он слышался отовсюду — неспешный, уверенный. Скрежет сводил с ума и рождал безумные мысли. Роман плакал. Потом смеялся и что-то кричал. Небо на горизонте — безмерно далеко от бесконечной ночи над проклятым поселком — начинало светлеть. Роман не видел этого. Он слышал, как трещит под ним бетон, как выползают в пропитанный жаждой крови воздух бесчисленные корни.

Мужчина завыл, а голоса в его голове взорвались хохотом.

Кем проклято это место? Сбрендившей шаманкой, ребенка которой озлобленные посельчане утопили в озере столетия назад, самой природой, озверевшей от людского насилия, или чем-то чужим, порочным и мерзким, просочившимся сюда из-за треснутой грани реальности? Какое значение это имело сейчас, когда его парализованные конечности оплетали корни, так похожие на белых червей, а над головой шептала отходную молитву сиренево-черная ива?

Вкусная пища.

Бетонные стены бассейна треснули и осыпались. Роман закричал. Он продолжал кричать, когда толстые корни аркой сплелись над его головой, роняя на зеленое лицо мужчины жирную черную землю.

***

Аромат шашлыка дразнил голодные желудки. Виктор плеснул пиво на зарумянившееся мясо, и в воздухе запахло карамелью.

— Отличное место здесь, красивое, — Егор смотрел на озеро, и солнечные искры до слез слепили глаза. — Как ты его нашел?

— В новостях показали. Сюжет про коттеджный поселок видел?

Егор обернулся. Перемешанный с ивой осинник трепетал на ветру листьями, и не верилось, что несколько месяцев назад здесь было человеческое жилье.

— Про эти развалины?

— Новости не смотришь? Строительная фирма уже полгода судится с обществом защиты древностей. Они под стройку срыли то ли капище, то ли могильники, я не понял. В общем, старье какое-то. Дали взятки и раскатали. А теперь историки глотки рвут про наследие и уничтоженные артефакты. Ну, про всю эту ерунду, как обычно. Да и с новоселами что-то непонятное: кто-то пропал, менты ищут.

Егор передернул плечами — холодный ветер забрался под рубашку, и мужчину охватило странное чувство. Он оглянулся, но никого не увидел. Виктор снял с мангала шампуры.

— Я вот что думаю: ты заметил, как тут все растет? Земля, небось, шикарная. Улавливаешь?

Гендиректор компании «Все для сада» задумчиво посмотрел на то, что еще оставалось от поселка «Озерный». Силуэты домов едва угадывались в густеющем лесу — не по-летнему мрачном, но полном силы.

— Пожалуй, ты прав, Витя. Кажется, мы нашли нужное место.