День 146

Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что надо было начать вести этот дневник раньше, гораздо раньше, в тот самый день, когда пепел в первый раз упал с неба. Но кто мог догадаться или предположить, что это будет так долго, так тяжело и так… так?

Я помню, как это началось. Белесо-серые хлопья, как ошметки расползшегося от старости застиранного белья, стали падать на город сразу после утренней мессы. Святой отец, выйдя на ступени церкви вслед за прихожанами, пошутил, что это, наверное, Бог оповещает о приближении купцов с севера. Вездесущие мальчишки, снующие под ногами, как рыбы на перекатах, загалдели, обсуждая, что же могут везти гости: мех, кость, диковинную кислую ягоду? и сколько перепадет нам с пошлин? Взрослые снисходительно улыбались их фантазиям — северных купцов здесь не бывало уже лет десять, после того, как построили мост на переправе у Трех Дубов. Ныне их путь пролегал через другой город — постоялый двор, и оттуда шел на запад — через холмы и цепь озер. Для нас это стало потерей: товары южан уже не пользовались спросом, и пошлина с них была мала; с запада все больше прибывали нищие паломники и жадные студиозусы; и только благодаря восточным караванам наш город еще существовал.

Старый Жуйс, прибившийся к нам лет сорок назад уже тогда полуослепшим и совершенно беззубым, иссиня-черный от похабных татуировок, со знанием дела сообщил, что это где-то горит лес. Мол, ветер гонит пепел через поля, не давая ему осесть — и только тут, заблудившись в шпилях и башнях, щедро рассыпает свою ношу на нас. Ах, если бы это было так! Пусть бы сгорели все леса в сутках пути вокруг! Пусть бы выгорели все поля и луга! Но, увы, старый прохиндей ошибся.

Первым умер один из близнецов Мюльнов. Все мальчишки в тот час, высунув языки, ловили диковинные хлопья. Морщились от кисловато-горького вкуса, сплевывали начинающую жечь слюну — но продолжали ловить, хвастаясь друг перед другом своей ловкостью. Тот Мюльн был самым ловким. Щербатым ртом он хватал воздух, как большая рыжеватая рыба, подпрыгивая и хитро кося на соперников зеленым глазом. А потом упал и умер.

Это уже после его тело выгнулось в судороге, изо рта пошла белесо-серая пена, лопнули сосуды, залив белки глаз кровью — и агония схлынула, оставив лишь скрюченный, твердый, как мореное дерево, труп. Но в минуту бессильного, неотвратимого — мертвого — падения мальчика оземь вся площадь, до того галдевшая и бурлящая своими житейскими проблемами, замолчала, словно кто-то зажал огромной пятерней эти пять сотен ртов.

Потом были хватания дергающихся и рыдающих мальчишек, сование им в глотки заскорузлых и мозолистых пальцев, раздирающих мягкие и нежные щеки — и рвота, рвота, рвота, белым и желтым, зеленым и красным, до прозрачной, горькой и едкой желчи.

Умер лишь один — сын судебного писаря Роди, — обмяк в руках старого Жуйса, тоненько пискнув, как мышь в когтях совы. И тоже через пять минут сплясал безумный послесмертный танец.

Мы испугались. О, как мы испугались!

Накинув на лица платки, натянув на головы рубахи — кое-кто даже задрал до ушей юбки, обнажив молочно-белые, греховно-белые ноги, — мы бежали под защиту крыш, в церковь, ратушу, ближайшие лавки. Бросив два маленьких детских трупа на площади, мы дрожали, дрожали, забывая даже молиться — пока пепел не прекратил падать.

Поспешное отпевание и столь же поспешное погребение спустя час — матери рыдали, доктор умолял дать выяснить причину смерти, а мы торопились, словно за нами гнались исчадия ада. Знали ли мы в тот момент, что настоящие исчадия были у нас на руках?

Той же ночью судебный писарь размозжил лопатой голову помощнику доктора — дерзкий юнец явился на кладбище, чтобы все-таки выкопать для наставника труп. Когда мы пришли наутро, привлеченные рыданиями и криками, то увидели, как безутешный отец молотит сломанным черенком кровавое месиво, взбивая пахту из земли и мозгов. Святой отец отпускал ему грехи, пока два дюжих стражника набрасывали на шею петлю и перекидывали через сук дерева — мы не прибегали к суду, когда убийство было очевидным, — но последние слова писаря были: «Он шевелится, шевелится, шевелится!»

Тем днем с неба снова падал пепел. Мы заперли двери и окна, законопатили все щели и спустились в подвалы, лишь раз в час высовывая наружу деревянную ложку, чтобы проверить — нет ли на ней белесо-серых хлопьев.

Пепел падал до вечера.

Потом мы обошли все дома и недосчитались только старого Жуйса — он перестарался в тщении спастись, в стремлении законопатить каждую щель и задохнулся в дальнем углу своего погреба. Мы похоронили его ночью, недалеко от могил близнеца Мюльна и маленького Роди, рядом с гробами помощника доктора и судебного писаря. И странное дело — нам казалось, что той ночью под землей действительно что-то шевелилось.

А наутро в ворота постучались мертвецы.

Дозорный выглянул посмотреть — и в тот же момент обмочился, как годовалый малыш. Высохшие, словно месяц лежали под палящим солнцем, трупы, облаченные в одежды купцов, студентов, паломников, бились в ворота. Они делали это методично и размеренно — головой, грудью, плечами и боками, будто хотели уронить ворота, сбить их, продавить, выдавить и смять под ногами. И идти дальше. Кто-то, промахнувшись мимо створок, колотился о стену. Их головы превращались в месиво, как упавшее с дерева старое осиное гнездо. И над всем этим висела пелена едва слышного бормотания, исходящего из сотен иссохших глоток.

Мы использовали все, что у нас было — кипящее масло, камни, бревна, ружья. Мертвецы падали, сваренные, расплющенные, продырявленные, но часть их вставала и продолжала свой путь в тупик, которым для них стал наш город.

И кровь. Которой не было. Нигде, ни капли.

Люди-изюм, люди-курага — эти мертвецы не гнили и не разлагались. Высушенные, словно прокопченные изнутри этим проклятым пеплом, они рассыпались на части — но каждая часть продолжала жить, и под городскими стенами, перебирая пальцами пыль и пепел, в которые превратились поля и луга, ползали кисти рук; перекатывались, помогая себе языком и ушами, головы; крутились на месте, то приподнимаясь повыше, то опускаясь, вяленые пенисы.

Они не приносили нам вреда — лишь досаждали своей назойливостью.

День за днем, и мы привыкли жить с мертвецами за стеной. Кто-то из них все так же методично бился в стены и ворота, пока не превращался в измохраченное нечто, не сильнее дуновения ветра. Кто-то, видимо, что-то все-таки поняв, ушел прочь или, обогнув город, продолжил свой путь без конца. А кто-то так и бродил на отдалении, в белесо-серой пустоте.

Это были те, кого погубил пепел. Застал врасплох на дорогах и торговых путях, перехватил в полях и лесах, поймал в свою ловушку, отравил ядом, лишил жизни — и смерти. Из старых могил не восстали древние мертвецы, не вставали на ноги и умирающие позже — но там, где лежали близнец Мюльн и маленький Роди, что-то шевелилось, шевелилось и шевелилось. И так же шевелились за стеной так и не пришедшие никуда купцы, паломники и студенты.

Пепел — вот что несло смерть. Он приходил с неба неожиданно — раз в неделю, раз в сутки, дважды в день. Кто-то говорил, что по каким-то, только ему ведомым приметам научился определять этот момент — но этим россказням не верили. Пепел превращал вдохнувших его людей в мертвецов — и в тот же момент мы вычеркивали этого человека из нашей памяти, вышвыривая за городские стены. Здесь не было места для жалости, любви или привязанности — разве их заслуживает шелуха лука, скорлупа ореха, сухая шкурка животного?

Пепел покрыл город сизой коркой. Крошащаяся под ногами, как старая глазурь на заплесневевшем пирожном, она была везде — на крышах, мостовой, подоконниках, ступенях, флюгерах, оградах, вазонах. Каждое утро она напоминала нам: нет, это был не сон.

Мы научились жить с этим. Научились осторожно ходить, поглядывая в белое — теперь оно было ослепительно-белым — небо. Научились по-новому дышать — мелко-мелко, закрыв рот и сужая ноздри. Научились говорить на выдохе и совокупляться в тишине, спать лицом вниз и испражняться на продажу.

Единственное, что мы еще не умеем — жить без еды и питья.

Мир за стенами города исчез, скрылся под слоем пепла и пыли, под мертвецами и их останками — и нам нечего искать там. Поля погибли, сгинули луга, сады с городских стен кажутся сваленными на горизонте рыбьими костями — белые, искореженные скелеты деревьев на фоне белого даже ночью неба.

Запасы зерна и овощей подошли к концу еще месяц назад, как мы ни растягивали их. Пара мешков зерен и семян надежно заперты в городской ратуше — может быть, удастся прорастить их в подвалах, удобряя скрупулезно собираемым уже сейчас дерьмом. Но, скорее всего, нет — ведь для этого нужна вода.

С мясом в городе меньше проблем. Когда начал падать пепел, в городе было два пришедших за день до этого каравана. Мы бы все равно не прокормили чужаков. Они везли с собой соль, поэтому с сохранностью мяса у нас все хорошо. Правда, от солонины хочется пить.

Вода — вот с чем у нас беда.

Колодца за воротами раньше хватало с избытком — когда в городе были вино и молоко, квас и медовуха, пиво и настои трав. Но это все исчезло, сгинуло вместе с миром за городскими стенами. Теперь у нас была только вода — но и ее мы не сумели удержать. Мы слишком боялись выходить за ворота — пепел наводил на нас ужас, а мертвецы вызывали раздражение и злость. Мы привыкли к тому, что дожди омывают колодец, что караванщики, вытянув пару ведер, подкрутят разболтавшуюся ручку ворота или поставят в благодарность за воду новую цепь. И, наконец, мы были уверены, что из колодца можно только доставать.

Вчера утром посланный за водой мальчишка — это был второй близнец Мюльн — вернулся со слезами и криками, что воды больше нет. Конечно, мы не поверили. Как это — воды больше нет?

Увы, несмотря на то, что мальчишка, наверное, ошибся и вода в колодце все-таки была — для нас ее больше не существовало. Несколько десятков, а то и сотня мертвецов, повинуясь какой-то безумной прихоти, ночью отодвинули тяжелую крышку и прыгнули — или попадали? — в колодец, закупорив его, как крыса бутыль-ловушку. Мертвые тела шевелились, скрежетали, терлись о края, царапали камни — и бормотали, бормотали, бормотали… Казалось, что под ногами проснулись грунтовые воды.

Их было слишком много, и они забили колодец так плотно, что их пришлось бы выковыривать по частям, как холодную кашу ложкой. У нас не было на это сил. Мы потеряли нашу воду.

Старожилы вспомнили, что на западе, не более чем в дне пути, есть еще два колодца, вырытых лет сто назад, во время Шестимесячной войны. И река, конечно же, еще есть река.

Мы не хотели идти — видит Бог, как каждый из нас просил Его, чтобы не пришлось никуда идти! — но мы понимали, что без воды город обречен. Мы умрем от жажды и будем гнить под белым небом, покрываясь сизой, как старая глазурь, коркой пепла.

И тогда мы снарядили экспедицию.

Во главе ее поставили святого отца — остальные тянули жребий. Только мужчины, здоровые, с сильными ногами и руками, широкой грудью и мощной спиной. Для жеребьевки нас выбирали, как выбирают бычков на убой.

Выбор пал на Йокана, Курца, Тауба, Франша и меня. Бывший путешественник, трубочист, помощник кузнеца, стражник и школьный учитель. Пестрая компания. Но все мужчины, здоровые, с сильными ногами и руками и мощной спиной. Дай Бог, чтобы это нам помогло.

Мой нехитрый скарб уже собран. Если мы не вернемся к уговоренному сроку, наши пайки еды и воды разделят среди оставшихся в городе — жалкие крохи сверх, но кто знает, может быть, они и спасут чью-то жизнь. Хотя если мы не найдем колодцы, то город обречен.

Помоги нам, Господь!

День 147

Сегодня мы вышли из города. На шесть человек один верблюд — последний, что остался в городе. Вода важнее мяса. Для мяса в городе еще есть засоленные купцы с востока.

На верблюда мы навьючили бурдюки с водой — любопытное изобретение восточных купцов, легче и удобнее, чем наши бутыли, — несколько лопат и заступов, полдесятка ножей, ружье с мешочком пороха и горсткой пуль и еще немного всего по мелочи. И мясо, да.

Дух наш бодр, и мы готовы к великим свершениям.

День 148

Куда ни бросишь взгляд — все мертво. Иссохшие деревья поднимают к белому небу кривые, вывернутые ветви. Под ногами пружинит и шелестит пепел — здесь он не сбился в корку, как в городе, и это пугает до холодных мурашек. Иногда мне чудится, что там, в этой серой толще — я не говорил, что пепел приподнял мир на половину человеческого роста? — скрывается что-то недоступное человеческому разуму. Что-то древнее, непознаваемое, неосмысляемое… может быть, и наславшее на нас эту кару?

Я поделился своими мыслями со святым отцом. Он сказал, что не будет считать, что я впал в ересь, а предпочтет думать, что я просто брежу от болезни.

Мертвецов здесь тоже нет — последнего мы видели в получасе ходьбы от города. Не знаю почему, но это очень радует всех нас, мы даже шутим и рассказываем непристойные анекдоты, как, например, о мертвеце и поварихе.

А еще мне кажется, что мы заблудились.

День 149

Мы действительно заблудились. Старожилы говорили, что до колодцев день пути, не более — а мы плутаем тут уже третьи сутки.

День 150

Сегодня мы увидели первого местного мертвеца. Когда-то, в той жизни, это был паломник-одиночка. Он брел, низко опустив голову, загребая иссохшими ногами пепел и сжимая в руках обломок посоха. По старой памяти он пытался опираться на него, но палка была теперь слишком короткой, и мертвец нырял вперед, едва-едва удерживаясь от падения. Наверное, в один из таких моментов оба его глаза и выскользнули из ставших слишком просторными для них глазниц, и теперь висели на тонких ниточках и били паломника по пергаментной коже впавших щек.

Святой отец перекрестил его и отпустил все грехи.

День 151

Мертвецов становится больше. Как и те, что у стен города, они не нападают, даже не выказывают никакого интереса по отношению к нам. Это несколько обидно. Они слоняются вокруг, идя какой-то своей, только им известной дорогой, — а если встать у них на пути, то тупо бьются о тебя, как о стену.

Франш вышел из себя и, прежде чем мы успели остановить его, выхватил лопату и снес голову нескольким мертвецам.

Святой отец заставил Франша выкопать в пепле братскую могилу и положить туда тела. Когда он читал заупокойную молитву, под нашими ногами слышалось шуршание.

День 152

Здесь все еще идет пепел. Кажется, что он крупнее и тяжелее, чем тот, что падает в городе.

Воду нужно беречь, поэтому мы мочимся на платки, которыми закрываем рот и нос. Пахнет отвратительно, во рту мерзкий привкус, то и дело удушливым комом к горлу подкатывает тошнота — но выбора нет. Никто из нас не хочет умирать. Нам нельзя умирать — ведь с нами погибнет и город.

День 153

Странно, что мы не видим мертвых животных, кроме коней и верблюдов некоторых купцов. Но и те здесь лишь потому, что мертвые пальцы крепко вцепились в ссохшиеся поводья.

Ради интереса мы отрубили одному из мертвецов-коневодов кисть. Лошадь еще некоторое время шла рядом с ним, а потом, словно увлекаемая невидимым ветром, стала сбиваться куда-то к северу.

День 154

Колодец погиб. Кто-то, сотни дней тому назад, не задвинул крышку — и теперь из него, как перестоявшее тесто из кадки, выпирает вязкая, мутная масса. Мы попытались выгрести ее — но проще вычерпать озеро дырявой ложкой.

Где-то рядом должен быть еще один колодец. Если не повезет и с ним, то нам, наверное, не стоит и возвращаться.

День 155

Курц решил совокупиться с мертвецом. Эта идея пришла к нему, когда он, лицом на рассвет, ронял свое семя, наблюдая, как пепел собирается под его ногами серыми комочками. Я поспорил со святым отцом, каковым считать этот акт Курца — мужеложством или же уестествлением себя мертвым телом. Святой отец, опираясь на факт того, что мертвецы мужского пола, склонялся к мнению о мужеложстве. Я же настаивал на том, что мертвецы не чувствуют, не желают и не действуют, поэтому мы имеем дело с обычным уестествлением себя подручным предметом.

Во время совокупления Курц описывал свои ощущения. Нам было скучно. Курцу, кажется, тоже.

День 156

Во время ночлега я видел жука. Большой, черный, блестящий, он катал из пепла шарики и куда-то исчезал с ними; а потом возвращался, снова катал, снова исчезал, снова возвращался… Мы поспорили со святым отцом — мертвец ли этот жук? Ведь мы не видим, насколько иссохла его плоть, какой вязкой стала кровь, не можем спросить его о чем-нибудь — чтобы получить или не получить ответа.

Франш прервал наш спор, наступив на жука ногой. Франш слишком тяжел — жук ушел в пепел полностью, и я, как ни пытался нащупать его обмотанной тряпкой рукой, ничего не нашел.

Потом, в течение всего дня, я высматривал жуков, но больше не увидел ни единого.

День 157

Курц снова решил совокупиться с мертвецом. Мы не стали ему препятствовать — тем более он сам сказал, что это скучно.

В середине акта что-то отвлекло внимание мертвеца. Тот вздрогнул и напрягся, поводя головой, как вспугнутая лошадь. Курц вскрикнул и дернулся, пытаясь отстраниться, но его пенис был плотно зажат анусом мертвеца.

Наверное, нам нужно было помочь Курцу. Ведь у нас были ружье, и ножи, и лопаты — а он лишь кричал с искаженным от боли лицом и умоляюще тянул к нам руки. Святой отец сказал, что, наверное, был неправ в том споре — и это действительно уестествление себя. Я молча кивнул головой, Йокан, Тауб и Франш тоже ничего не сказали.

Мертвец подергал плечами и пошел прочь, увлекая за собой истошно орущего Курца.

Мы молчали, пока его крики не растворились в падающем пепле.

День 158

Пепел прекратил идти. Надолго ли — не знаем, но надо пользоваться даже этой краткой передышкой. От мочи, смешанной с пеплом, наши щеки и носы почернели, кое-где кожа отошла от мяса, как кожица на ошпаренном кипятком помидоре. Зубы пожелтели, язык покрыт белым налетом, на деснах язвы — жевать мясо становится настоящей пыткой. Йокан-путешественник рассказал о восточных практиках питания через анус. Святой отец заметил, что постарается не рассматривать подобные беседы как ересь.

Мы потеряли верблюда. Во время ночевки он просто исчез — но при этом вся поклажа оказалась аккуратно сложена у нас в ногах.

День 159

Встретили Курца. Он так и не смог расцепиться со своим последним любовником. Они передвигали ноги синхронно, и издалека казалось, что это движется какой-то диковинный зверь. Мы окликнули Курца — но он молчал, только мертвец мерно и, кажется, удовлетворенно что-то бормотал. Когда же мертвец-и-Курц приблизились, мы поняли причину молчания трубочиста.

Возможно, мы еще найдем его платок.

День 160

Реки больше нет. Теперь это вязкая, мутная масса — точь-в-точь как та, которой был заполнен колодец. Попав в воду, пепел разбух-------------------

День 160, позже

Случилась беда.

Пробуя лопатой глубину реки, я поскользнулся и чуть не провалился в пеплореку с головой. Тауб успел вытащить меня — но, увы, моя сумка с запасными письменными принадлежностями сгинула безвозвратно.

Теперь мне нужно экономить чернила. Я долго думал, как это сделать — скупо фиксировать только самые важные события или же выработать свою систему шифровки, подобную той, что пользовался судебный писарь, где два-три значка обозначают целое слово? — но потом отказался от этих мыслей. Вдруг эти записи попадут к кому-то уже после моей смерти. Не хотелось бы об этом думать — но все в руках Божьих!

Так что сейчас последний раз, когда я использую знаки препинания и заглавные буквы. Конечно, это крохи и капли в море — но я буду думать, как еще ужаться.

День 161

франш мертв

ему в голову взбрела идея что можно не идти пешком а использовать мертвецов

поехать на них верхом

франш слишком тяжел я же говорил

у мертвеца на плечи которому он взгромоздился сломался позвоночник

если бы франш просто упал все бы было в порядке но он напоролся горлом на осколок кости

глупая смерть

к сожалению у нас нет достаточно соли

придется оставить франша тут

нехозяйственно

День 162

сгдн нм пкзлсь чт вдл жвг члвк

он шл нм нвстрч

мы зкрчл замхл ркм

члвк рзврнлс ушл

пчм

День 163

Я снова могу вести записи. Оказывается, если помочиться во вскрытые вены мертвецов, разжиженная мертвая кровь подобна по густоте и цвету чернилам. Теперь в моем распоряжении неограниченные запасы — во всяком случае, до тех пор, пока у меня есть моча.

День 164

Теперь пепел падает сплошным потоком, словно на небесах бушует всепожирающий пожар. Платки с мочой уже не спасают — пепел забивается в глаза, уши, разъедает кожу, заставляя остервенело чесаться. Мы дышим осторожно, сжав зубы до ломоты в скулах — но воздуха не хватает, в висках пульсирует кровь, перед глазами плавают цветные круги, а ноги дрожат и подгибаются.

Тауб и Йокан поймали четырех мертвецов — по одному на каждого — и сняли с них кожу. Растянув ее на перекрещенных распорках, выточенных из черенка одной из лопат, мы получили недурную защиту от пепла — подобную «зунтам», что как-то раз показывали нам купцы с востока.

День 165

Здесь, определенно, есть кто-то живой. Мы наткнулись на хижину, сложенную из мертвецов.

О, это поистине великолепное строение! Оно стоит того, чтобы зарисовать его — но у меня это всегда выходило дурно, так что ограничусь лишь описанием. Прежде всего, восхищает то, что мертвецы в ней находятся в первозданном состоянии — сколько мы ни изучали, ни присматривались, не увидели ни одного без руки или ноги или же отдельные части. Их конечности так причудливо переплетены между собой, так запутаны в узлы — как мы поняли, без переломов все-таки не обошлось, но как элегантно и хитро, буквально нескольких суставов! — что невозможно изъять одного из стены или крыши, чтобы не потянуть за собой остальных и не обрушить всю постройку!

Мертвецы бормочут и ворочаются, тщетно стараясь высвободиться и пойти своим путем — но крепко держат друг друга. Их негромкое ворчание и рябь, которая постоянно идет по стенам, убаюкивает.

Тауб сказал, что он останется тут и будет нас ждать. Я понимаю его — не будь возложена на меня ответственность быть летописцем этого похода, я бы тоже остался. Может быть, он дождется живого.

День 166

Пить хочется невыносимо. Вода закончилась вчера вечером, мы даже вылизали вывернутые наизнанку бурдюки. Мочиться на тряпки кажется кощунством, и святой отец попробовал напиться своей уриной — но его вывернуло наизнанку уже через секунду.

Йокан, вспомнив свои путешествия по пустыне — настоящей, из песка и камней, а не по этому белесо-сером аду! — предложил пососать камешек или кусочек металла. Ни того, ни другого — увы — у нас нет.

День 167

Языки распухли, словно во рту мы прячем тухлых, перезревших рыб. Щеки разлагаются изнутри, зубы шатаются и крутятся вокруг своей оси.

Мы сосем ногти, вырванные у мертвецов — Йокан говорит, что они на вкус точь-в-точь как галька, и мы верим ему на слово. Когда у кого-нибудь выпадает зуб, он выплевывает ноготь и начинает катать во рту костяной комок. Йокан говорит, что тот на вкус точь-в-точь как холодный металл — и мы тоже верим ему на слово.

День 168

КОЛОДЕЦ!

День 168, позже

Мы сделали из куска бурдюка воронку и залили воду в четырех мертвецов. Чтобы она случайно не вылилась, мы перевязали им пенисы и забили мокрым пеплом рты и анусы. Теперь в каждом мертвеце недельный запас воды. Это лучше, чем бурдюки.

День 169

Теперь мы знаем, куда делись все животные.

Лестница до неба. Верблюды, лошади, коровы, собаки, вороны, жуки, ящерицы, кролики, козы… все те, кого мы не видели в этой пустыне пыли и пепла, все здесь. Они не живы и не мертвы, может быть, просто спят. Мы не видим конца этой лестницы — глазам больно смотреть на белое небо.

Йокан сказал, что проверит. Святой отец возразил, что не сможет не воспринимать это желание как ересь. Йокан пожал плечами и послал святого отца туда, подумать о чем уже является ересью.

А потом стал подниматься по лестнице из животных. Когда он ступил на седьмого верблюда, у меня заболели глаза, и я отвел взгляд.

День 175

Йокан так и не вернулся. Три дня назад сверху упал его платок.

Я не стал показывать платок святому отцу. Мне кажется, это тоже будет ересью.

А еще от нас ушли наши бурдюки.

Странно, но пить не хочется.

День

Я распял святого отца. Если мертвецы похожи на нас, им нужно иметь свой символ веры. Святой отец поначалу возражал, но после смерти стал гораздо тише.

День

Где-то на горизонте падает пепел.

Я скучаю без мертвецов.

И пить совершенно не хочется.

День

Я вижу живого

Я

Вижу

Живого

Он стоит и смотрит на меня

А потом начинает биться

Биться о пустоту

Как бились те мертвецы о ворота и стены города

А потом разворачивается и уходит

Ночь

Я остался один.

Нет живых.

Нет мертвецов.

С неба начинает падать пепел.