Доктор Херефорд Бивен задумчиво смотрел на маленького капского кролика; кролик же не обращал на доктора Херефорда Бивена ни малейшего внимания. Он сжался в комок на узенькой кушетке, перемалывая маленькими зубками маисовую кашу, и, судя по всему, был чрезвычайно доволен тем, что еды у него в достатке, несмотря на то, что кушетка стояла в лаборатории Института тропической медицины Джексона.

Молодой ученый держал в руке длинный керамический стержень и время от времени грозил им отрешенно жующему животному, однако подопытный лишь один раз продемонстрировал признаки беспокойства. Его длинные уши были прижаты к голове, чувствительные ноздри подрагивали — к тому времени он успел привыкнуть к человеческому запаху Херефорда Бивена, — большие черные глаза смотрели не мигая прямо перед собой, и внешне кролик не проявлял ни малейшего намека на отклонение от нормы.

Уже в третий раз за последнюю четверть часа Бивен поднимал стержень, словно хотел щелкнуть животное по носу, и в третий же раз опускал его. Потом, негромко вздохнув, он взял животное за уши, отнес брыкающегося зверька к небольшой клетке, осторожно посадил его внутрь и закрыл проволочную дверцу.

Он немного постоял, разглядывая крохотного заключенного, и тяжело вздохнул. Затем вышел из лаборатории и спустился в кабинет.

За большим столом сидел его ассистент Стюарт Гольд с трубкой в зубах, он был занят проверкой каких-то расчетов. Когда вошел Бивен, он оторвался от бумаг.

— Ну, — сказал он, — как там наш зайчишка?

— Зайчишка насыщается как свинья, — раздраженно ответил Бивен.

— Никаких изменений?

Бивен покачал головой и взглянул на часы.

— А который сейчас… — начал он.

— Пароход прибыл десять минут назад, — сказал Стюарт Гольд. — Я разговаривал по телефону с Ватерлоо. Он может появиться здесь в любую минуту.

Бивен походил немного по кабинету, сунув руки в карманы и опустив подбородок на грудь.

Наконец он подошел к окну и выглянул на шумную улицу. Мимо с грохотом тянулась бесконечная вереница автобусов. По тротуарам текла толпа пешеходов, поскольку институт стоял на самой оживленной улице в лондонском Вест-Энде и шел тот час, когда люди стекались в офисы, чтобы отбывать трудовую повинность.

На глазах у Бивена напротив входа в здание остановилось такси, и из него с юношеской прытью выскочил мужчина, однако седые бакенбарды до самого подбородка и морщинистое лицо ясно давали понять, что лет ему было около шестидесяти.

— Он здесь! — воскликнул Херефорд Бивен и бросился к двери, чтобы поприветствовать гостя и взять у него из рук чемодан.

— Как замечательно, что вы смогли приехать, профессор, — сказал он, от души пожимая путешественнику руку. — С тех пор, как я телеграфировал вам, меня не покидали опасения, что я вызвал вас по пустяку.

— Ерунда, — резко отозвался пожилой мужчина. — Я в любом случае намеревался посетить Европу, так что мне лишь пришлось немного перенести дату отплытия. Я предпочел бы «Мавританию» тому медленному почтовому судну, на которое я взял билет. Как ваши дела? Выглядите вы замечательно.

Херефорд Бивен проводил прибывшего профессора в кабинет и представил его Гольду.

Профессор Ван дер Берг был одним из тех людей, которым не грозит старость. Взгляд его голубых глаз оставался столь же чистым, каким он был в день его двадцатилетия, тонкие губы были готовы в любой момент растянуться в улыбке, точь-в-точь как во времена расцвета юности. Профессор патологической анатомии, великий анатом, один из ведущих бактериологов Соединенных Штатов прибыл, чтобы, вероятно, подтвердить сомнения и опасения Бивена, хотя в глубине души доктор почувствовал облегчение, когда узнал, что своим приглашением он лишь ускорил отъезд этого великого человека из Нью-Йорка и, следовательно, его нельзя будет считать в полной мере виноватым, если путешествие окажется в итоге бесцельным и разочарует профессора.

— Итак, — сказал Ван дер Берг, расправив фалды фрака и придвинув кресло поближе к маленькому камину. — Дайте мне секунду, я закурю, а затем можете рассказать, с чем у вас возникли затруднения.

Пару секунд он раскуривал трубку, затем осторожно задул спичку, бросил ее за решетку камина и, прежде чем Бивен успел открыть рот, сказал:

— Полагаю, вас встревожила январская эпидемия?

Херефорд Бивен кивнул.

— Что ж, — задумчиво проговорил профессор, — это неудивительно. Эпидемия тысяча девятьсот восемнадцатого года была тяжелой. Я отказываюсь называть ее эпидемией инфлюэнцы, поскольку убежден, что мало кому из нас будет приятно называть таким образом сокрушительное заболевание, которое возникло так внезапно, сделало свое дело, а затем столь же быстро и загадочно исчезло.

Он почесал бороду, глядя в окно.

— До сих пор я не слышал ни единой теории о природе этой эпидемии, которая бы полностью меня удовлетворила, — продолжал он. — Люди твердят о неких «переносчиках инфекции», но кто мог заразить дикие африканские племена в тот же самый день, когда целое сообщество эскимосов слегло в абсолютно изолированных от остального мира частях Арктики?

Бивен покачал головой.

— Эту загадку я не решил до сих пор, — сказал он, — и даже не надеюсь, что мне когда-нибудь удастся ее разгадать.

— Напрасно вы так говорите, — возразил профессор, качая головой. — Я до сих пор не теряю надежды отследить первые случаи заболевания, как бы затруднительно это ни было. В любом случае я воздерживаюсь от того, чтобы называть эту вспышку инфлюэнцей, и не так уж важно, какой ярлык мы на нее навесим в данный момент. С тем же успехом можно называть ее чумой или бичом. А теперь давайте перейдем к эпидемии нынешнего года. Я был бы не прочь сравнить собственные заметки с вашими, поскольку я всегда считал отчеты института самыми непредвзятыми. Полагаю, вам сказали, — продолжил он, — что исследования данного заболевания находятся вне сферы тропической медицины?

Стюард Гольд рассмеялся.

— Об этом нам напоминают каждый день, — сухо сказал он.

— А теперь расскажите мне, что произошло в январе текущего года, — сказал профессор. Доктор Бивен сел за стол, открыл ящик и положил перед собой тетрадь в черной обложке.

— Я постараюсь рассказать кратко, — сказал он, — не прибегая к статистическим данным. Восемнадцатого января около трех часов дня, что само по себе не имеет большого значения, всю страну и, как выяснилось впоследствии, весь континент поразила повторная вспышка данного заболевания.

Профессор кивнул.

— Каковы были симптомы? — спросил он.

— Люди начинали плакать… то есть у них слезились глаза, и на протяжении четверти часа это доставляло им огромное неудобство. По моим данным, период плача длился не дольше пятнадцати минут, а в некоторых случаях и гораздо меньше.

Профессор снова кивнул.

— Именно это случилось в Нью-Йорке, — сказал он, — а следующий симптом появился спустя шесть часов, он выражался в небольшом увеличении температуры, дрожи и сонливости.

— То же самое наблюдалось и у нас, — подтвердил Бивен, — а наутро все было хорошо, как и прежде, и сам факт заболевания легко было упустить из виду, если бы не наблюдения в различных больницах. Нас с Гольдом оно поразило одновременно. Мы оба сдали образцы крови и сумели выделить бактерию.

Профессор подскочил.

— Но ведь это значит, что вы единственные, у кого есть образец, — воскликнул он. — Похоже, кроме вас никто во всем мире не предпринял этого.

Стюарт Гольд снял с микроскопа большую стеклянную крышку в форме колокола, отпер ящичек, достал оттуда тонкий лист стекла с препаратом и вставил его в держатель. Отрегулировав линзу, он включил подсветку за прибором и пригласил профессора взглянуть.

— Вот оно, сэр, — сказал он.

Профессор Ван дер Берг наклонился к окуляру и долго смотрел в него.

— Прекрасно, — сказал он. — Никогда прежде такого не видел. Весьма напоминает трипаносому.

— Именно так я и сказал Бивену, — вставил Стюарт Гольд.

Профессор не отрывался от микроскопа.

— Похожа, и в то же время нет, — сказал он. — Разумеется, было бы нелепо предполагать, что всех людей поразила сонная болезнь, что, несомненно, было бы правдой, будь это трипаносома, однако данный микроорганизм совершенно мне не знаком!

Он вернулся к своему креслу и задумчиво задымил трубкой.

— А что потом?

— Я сделал посев, — сказал Бивен, — а затем инфицировал шестерых южноафриканских кроликов. Спустя час у них проявились первые симптомы. Их глаза слезились положенное время, через шесть часов у них поднялась температура, а наутро все было в порядке.

— Почему именно южноафриканские кролики? — полюбопытствовал Ван дер Берг.

— Потому что вторичные симптомы у них проявляются вдвое быстрее, чем у людей… по крайней мере, я наблюдал это в своих прежних опытах, — объяснил Бивен. — Я обнаружил это случайно, когда был в Грейамстауне, в Южной Африке, и это наблюдение мне впоследствии сильно помогло. Когда я связался с вами, я еще даже не планировал продолжать эксперименты. Я лишь хотел продемонстрировать вам бактерию…

Профессор строго посмотрел на него.

— А эксперименты продолжились? — спросил он.

Бивен кивнул.

— Пять дней назад, — негромко продолжил он, — появился вторичный симптом. Я покажу вам.

Вместе с профессором они вернулись в лабораторию, подошли к маленькой клетке и посадили извивающегося кролика на кушетку под яркие электрические лампы. Профессор осторожно ощупал животное.

— Температура не повышена, — сказал он, — и выглядит он абсолютно здоровым. Что с ним не так?

Бивен поднял зверька и повернул его голову к свету.

— Вы ничего не замечаете? — спросил он.

— Господи боже! — воскликнул Ван дер Берг. — Он же слеп!

Бивен кивнул.

— Он ослеп пять дней назад, — сказал он.

Ван дер Берг ошеломленно посмотрел на него.

— Вы хотите сказать…

Бивен снова кивнул.

— Я хочу сказать, что это и есть вторичный симптом, и он должен проявиться через две недели, считая с сегодняшнего дня.

Бивен замолчал.

Он усадил животное на кушетку и протянул руку, чтобы пригладить ему уши, но кролик вдруг отпрянул от него. Бивен снова протянул руку, и зверек опять предпринял отчаянную попытку сбежать.

— Но теперь он видит, — сказал профессор.

— Позвольте, — сказал Бивен.

Он подошел к доске, к которой был пришпилен лист бумаги, посмотрел на часы и сделал пометку.

— Спасибо, Господи, — сказал он. — Слепота длится ровно сто двадцать часов.

— Но ведь это значит, — проговорил Ван дер Берг, нервно нахмурившись, — что весь мир ослепнет на пять дней?

— Такова моя теория, — ответил ученый.

Профессор присвистнул и промокнул лицо большим цветастым платком. Не проронив ни слова, они вернулись в кабинет, где Ван дер Берг приступил к анализу. По его запросу перед ним один за другим появлялись исписанные данными листы. График изменения температуры, рацион и тому подобное — все это просматривалось и сравнивалось, а Бивен тем временем ходил в другую лабораторию, чтобы проверить остальных кроликов.

К моменту его возвращения профессор как раз закончил.

— Они все зрячие, — сказал Бивен. — Хотя еще этим утром я проверил каждого, и все они были слепы, как летучие мыши.

Профессор отложил записи.

— Я поеду в посольство, — сказал он. — Лучшее, что вы сейчас можете сделать, — это встретиться с кем-нибудь из вашего правительства. Дайте-ка вспомнить, вашего куратора зовут сэр Дуглас Секстон, не так ли?

Бивен скривился.

— Медик со связями в правительстве, — сказал он, — но при этом невыносимый человек. Типичный представитель старой школы, в которой…

— В которой не узнаешь ничего нового и ничего не забываешь, — угрюмо перебил его профессор. — Я знаком с этой школой. Однако поставить его в известность — это ваш долг.

Бивен кивнул и повернулся к Стюарту Гольду.

— Гольд, отмените, пожалуйста, мою лекцию, — сказал он. — Пусть Картрайт проведет для студентов опыт, который я демонстрировал вчера. А я пойду к Секстону, который, вероятно, уничтожит меня!

Сэр Дуглас Секстон жил в большом доме на огромной территории. Он был так богат, что мог позволить себе захудалого дворецкого. Этот сморщенный старичок отрицательно покачал головой, едва услышав просьбу Бивена.

— Боюсь, сэр Дуглас не захочет вас видеть, сэр, — сообщил он. — Через полчаса у него назначена консультация, и он заперся в библиотеке, строго указав не беспокоить его ни при каких обстоятельствах.

— Дело чрезвычайно важное, мне просто необходимо увидеться с сэром Дугласом, — твердо сказал Бивен. Дворецкий исчез на пару минут, а затем вернулся, чтобы проводить посетителя в большую мрачную комнату, где в окружении раскрытых книг сидел сэр Дуглас.

В знак приветствия он нахмурился: последователям Секстона не слишком нравились представители новой школы.

— Уверяю вас, доктор, вы выбрали самый неподходящий момент для посещения, — строго сказал он. — Полагаю, вас интересует правительственный грант для Института Джексона. Вчера я встречался с премьер-министром, и я бы не сказал, что он горит желанием тратить государственные деньги.

— Я хотел поговорить не о гранте, сэр Дуглас, — ответил Бивен, — а о делах куда более серьезных.

Он так коротко, как только было возможно, изложил результаты своего эксперимента, и на лице сэра Дугласа Секстона появилось едва заметное недоверие.

— Бросьте, бросьте, — сказал он, когда доктор Бивен закончил. Напряженные черты его лица немного расслабились в улыбке. — Приберегите эти истории для прессы, на случай, если вам захочется создать сенсацию или стать известным, но вы напрасно пришли с этими россказнями ко мне, доктору медицины, более того, доктору медицины со связями в правительстве и министерстве здравоохранения! Разумеется, я не отрицаю, что в восемнадцатом году случилась эпидемия. Я и сам испытал в связи с нею некоторые неудобства, но я убежден, что феномен легко объясняется резкой переменой ветра с юго-западного на северо-восточный, которая сопровождалась снижением температуры. Вы наверняка заметили, что в то утро температура упала на шесть градусов.

— Причины эпидемии меня не интересуют, — терпеливо пояснил Бивен. — Я лишь пытаюсь дать вам понять, сэр Дуглас, какую форму примет эпидемия.

Сэр Дуглас улыбнулся.

— И вы ждете, что я, — сказал он едко, — пойду к премьер-министру Англии и заявлю ему, что через четырнадцать дней люди во всем мире ослепнут? Дорогой мой друг, если бы вы опубликовали подобную историю, все перепугались бы до смерти и медицина вернулась бы к тому состоянию, в котором была сто лет назад! Да что там, это был бы настоящий позор для нас, медиков!

— Думаете, если бы я поговорил с премьер-министром… — начал Бивен, но сэр Дуглас посуровел.

— Если вы лично знакомы с премьер-министром, или у вас есть друзья, которые могут вас ему представить, то я нисколько не возражаю против вашей встречи. Однако я должен вас предупредить, что премьер-министр непременно захочет посоветоваться со мной, и тогда я буду вынужден высказать собственное мнение, которое будет идти вразрез с вашим. Я полагаю, доктор Бивен, вы допустили грубейшую ошибку, и, если бы вы потрудились умертвить одного из ваших драгоценных кроликов и сделать вскрытие, вы бы обнаружили истинную причину смерти.

— Доктор Ван дер Берг считает… — начал было Бивен, но сэр Дуглас фыркнул.

— Я ни в коем случае не могу допустить, чтобы какой-то американец указывал на мою некомпетентность. Я ничего не имею против американской медицины или хирургии, и среди американцев есть весьма прекрасные люди… думаю, с меня достаточно. А теперь, доктор, с вашего позволения…

Он демонстративно отвернулся к своим книгам, и Бивен вышел.

На протяжении семи дней трое ученых прикладывали все усилия, чтобы привлечь внимание властей. Они могли бы предоставить информацию газетчикам, но ни Бивен, ни Ван дер Берг не одобряли подобных методов. Мнения выдающихся умов, к которым они обращались за консультацией, расходились с точностью до наоборот. Некоторые лично приходили в лабораторию, чтобы проверить записи. Другие же отвергали саму теорию на корню.

— А вы сами ничуть не сомневаетесь в своих выводах? — спросил профессор, и Бивен ответил не сразу.

— Я сомневаюсь лишь в одном, сэр, — сказал он. — Насколько точны мои расчеты касательно времени. В ходе моих предыдущих экспериментов я заметил, что у этих кроликов болезни развиваются вдвое быстрее, чем в человеческом организме, но я отнюдь не уверен в непреложности этого закона.

Ван дер Берг кивнул.

— Я ходил в посольство, и они телеграфировали результаты вашего исследования в Вашингтон, — сказал он. — Там за них взялись всерьез. Власти проводят все возможные приготовления.

Ван дер Берг отправился назад в гостиницу, пообещав позвонить на другой день. Бивен же остаток дня провел в лаборатории, анализируя кровь своих маленьких подопытных и занося результаты реакций в таблицу, а спать лег лишь тогда, когда стрелка часов уже приблизилась к четырем. Той ночью он решил остаться в своей комнате в институте. Проблем со сном у него не бывало; едва опустив штору и заведя будильник, он залез в кровать и уже пять минут спустя крепко спал. Проснулся он с подсознательным чувством, что уже проспал положенное количество часов, и был необычайно бодр и полон сил. В комнате стояла непроглядная тьма, и он, нахмурившись, вспомнил, что лег уже под утро. Не может быть, чтобы он проспал всего пару часов.

Он потянулся к выключателю, чтобы включить свет и свериться с часами. Но, судя по всему, что-то случилось с лампами. На прикроватной тумбочке всегда лежали спички, мундштук и сигареты. Бивен взял коробок, чиркнул спичкой, но ничего не произошло. Он бросил спичку и взял другую — по-прежнему ничего.

Он держал бесполезную спичку в руке, как вдруг ощутил кончиками пальцев странное тепло. И тут же с криком выронил спичку — она обожгла ему пальцы!

Медленно Бивен свесил ноги с кровати, встал, на ощупь подошел к окну и поднял штору. Абсолютная чернота. Как он ни напрягал зрение, он не мог разглядеть в этой непроглядной тьме даже очертаний оконной рамы. Раздался звон церковного колокола, пробил час… девять, десять, одиннадцать, двенадцать!

Двенадцать часов! Не может быть, чтобы уже наступила ночь. Бивен ахнул. Полдень — и тьма!

Нащупав одежду, он стал одеваться. Окно было открыто, но шума снаружи не доносилось. В Лондоне было тихо — тихо, как в могиле.

Институт Джексона располагался на оживленной улице, и окно Бивена выходило прямо на дорогу, но теперь снаружи не шумели колеса, не стучали каблуки.

С трудом одевшись, обувшись и наспех зашнуровав ботинки, Бивен на ощупь дошел до двери и открыл ее. Из коридора его кто-то окликнул. Это был голос Гольда.

— Это вы, Бивен?

— Да, это я, что за черт… — И тут на него обрушилось осознание катастрофы.

— Ослепли! — прошептал он. — Мы все ослепли!

Гольд был контужен на войне и вследствие этого подвержен истерикам. И в этот момент Бивен услышал в его голосе истерические нотки.

— Ослепли! — повторил он. — Какой кошмар!

— Возьмите себя в руки, — строго сказал Бивен. — Этот день настал! Но через пять дней все пройдет, Гольд. Не поддавайтесь панике!

— О нет, я не буду паниковать! — проговорил Гольд дрожащим голосом. — Но это ужасно, не так ли? Ужасно, ужасно! Боже! Это ужасно!

— Спускайтесь в кабинет! — сказал Бивен. — Не забудьте о двух ступеньках перед лестничной площадкой. И двадцать четыре ступеньки на лестнице, Гольд. Считайте ступеньки!

Он уже наполовину спустился, как вдруг услышал снизу всхлипывания и узнал голос старой служанки, которая поддерживала порядок в жилом корпусе. Она стонала и выла.

— Тихо! — гневно прикрикнул он. — Что за базар! К чему это все?

— Ох, сэр, — простонала она. — Я ничего не вижу! Не вижу!

— Никто ничего не видит и не увидит в ближайшие пять дней! — сказал Бивен. — Соберитесь, миссис Морленд.

Он сориентировался и направился к кабинету. Едва дойдя до входа в комнату, он услышал стук в дверь; стучали с улицы, которая вела к жилому корпусу для сотрудников института. Осторожно маневрируя по коридору, Бивен подошел к двери и открыл ее.

— Здравствуйте, — раздался снаружи оживленный голос. — Это Институт Джексона?

— Слава богу, профессор, вы в порядке. Вы очень рисковали, добираясь сюда.

Профессор вошел внутрь, ступая медленно и крайне аккуратно, и Бивен прикрыл за ним дверь.

— Вы ориентируетесь здесь лучше меня, ведите, а я положу руку вам на плечо, если вы не возражаете, — сказал Ван дер Берг. — К счастью, я потрудился запомнить дорогу до вашего института. Мне потребовалось два часа, чтобы дойти. Ой!

— Вы ушиблись? — спросил Бивен.

— Посреди улицы я наткнулся на чертов автобус. Его бросили прямо там, — сказал профессор. — Полагаю, слепота настигла всех.

Вскоре вслед за ними в комнату, спотыкаясь, вошел Стюарт, нащупал стул и сел.

— А теперь, — энергично начал Ван дер Берг, — вам следует как можно скорее отыскать путь к канцелярии министра и побеседовать с кем-нибудь из властей. На следующие пять дней в мире воцарится сущий ад. Надеюсь, в этих расчетах вы не ошиблись, Бивен!

Херефорд Бивен ничего не ответил.

— Это все крайне неудобно, — заговорил дрожащий голос Гольда, — но, разумеется, через день или два все утихнет.

— Надеюсь, — зловеще отозвался голос профессора. — Пять дней большого вреда не нанесут, но за десять дней!..

Сердце Бивена упало, когда он услышал сомнение в голосе старика.

— Что — за десять дней? — переспросил он.

— За десять дней весь мир погибнет, — мрачно закончил профессор, и воцарилась долгая тишина.

— Погибнет? — прошептал Гольд, и Ван дер Берг повернулся на голос.

— Что с вами?

— Контузия, — едва слышно пробормотал Бивен, и тон старика смягчился.

— Возможно, погибнут не все, — сказал он, — а только наименее образованные. Разве вы не понимаете, что случилось и чему еще предстоит случиться? В мире начнется голод. Весь мир ослеп, и как теперь мы будем добывать себе еду?

От ужаса по спине Бивена пробежали мурашки; он только теперь осознал, что на самом деле означает всемирная слепота.

— Все поезда встали, — продолжал профессор. — Только сегодня утром, сидя в своем номере, я размышлял над этим. Слепые люди на постах, слепые люди в кабинах машиниста. Весь транспорт встал намертво. Кто будет доставлять провизию людям? В первый же день товары в магазинах, до которых смогут добраться люди, закончатся, а пополнить запасы будет невозможно. Вы не сможете ни доить коров, ни собирать урожаи. Все крупные электростанции тоже простаивают. Никто не добывает уголь в шахтах. Постойте, а где у вас телефон?

Бивен нащупал аппарат и протянул его в ту сторону, откуда шел голос профессора. Прошло несколько секунд.

— Заберите, — сказал профессор. — Конечно, он не работает. Ведь и на телефонной станции никто ничего не видит!

Бивен услышал мерное «пых, пых», почувствовал запах табака, и отчего-то это его немного успокоило. Профессор закурил.

Он неуверенно встал.

— Положите руку мне на плечо, профессор, а вы, Гольд, возьмитесь за пальто профессора или что-нибудь в этом роде.

— Куда вы? — спросил Ван дер Берг.

— На кухню, — ответил Бивен. — Там осталось немного еды, а я умираю с голоду.

Обед состоял по большей части из черствого хлеба, печенья и сыра, запитых водой. Затем Херефорд Бивен пустился в свое необычайное странствие.

Он вышел на улицу и, придерживаясь перил с правой стороны, дошел сначала до Кокспер-стрит, а затем свернул на Уайтхолл. На середине вышеназванной улицы он столкнулся с каким-то человеком и, протянув вперед руку, нащупал чеканные пуговицы.

— Здравствуйте, — сказал он. — Вы полицейский?

— Все верно, сэр, — отозвался голос. — Я стою здесь с самого утра. Вы на улице Уайтхолл. Что случилось, сэр? Вы не знаете?

— Все люди стали жертвами временной слепоты, — протараторил Бивен. — Я доктор. Констебль, вы должны рассказать всем своим товарищам и вообще всем, кто попадется вам навстречу, что это лишь временное явление.

— Не думаю, что мне встретится хоть кто-то, — сказал констебль. — Я стою здесь и боюсь даже пошевелиться с того самого момента, как все это случилось.

— А когда это произошло?

— Около десяти часов, если я не ошибаюсь, — сказал полисмен.

— Как далеко отсюда до Даунинг-стрит?

Констебль задумался.

— Не знаю точно, где мы, — сказал он, — но вряд ли очень далеко.

Два часа усердных поисков, два часа он шел на ощупь, спотыкаясь, пытаясь успокоить отчаявшихся мужчин и женщин, которые попадались ему на пути к Даунинг-стрит.

Это путешествие по улице Уайтхолл останется самым ужасным воспоминанием Бивена до конца его дней. Он слышал лишь мольбы и рыдания. Слышал болтовню человека — он даже не мог понять, мужчина это был или женщина, — который обезумел от горя. Он вышел на Даунинг-стрит, когда часы пробили три.

Он едва не прошел мимо дома премьер-министра, но услышал голоса и узнал среди них голос Секстона.

Этот уважаемый человек с надрывом в голосе жаловался кому-то, кто отвечал ему тихим спокойным голосом.

— Здравствуйте, Секстон!

Бивен неуверенно сделал шаг вперед и столкнулся с выдающимся медиком.

— Кто это? — спросил Секстон.

— Это Херефорд Бивен.

— Это тот самый человек, премьер-министр, это о нем я вам говорил.

Руку Бивена сжала чья-то холодная рука.

— Пойдемте сюда, — сказал голос. — А вам не следовало приходить, Секстон, теперь вы не найдете дорогу назад.

Бивена повели по коридору — очевидно, довольно просторному, — и вдруг он ощутил под ногами тяжелый ковер.

— Где-то позади вас должен быть стул, — сказал новый голос. — Сядьте и расскажите мне все.

Доктор Бивен говорил десять минут, а слушатель изредка прерывал его вопросами.

— Значит, это должно продлиться пять дней, — произнес голос с ноткой волнения, — а мы должны продержаться эти пять дней. Вы, разумеется, знаете, что поставки продуктов прекратились. Нет никакого способа предотвратить эту ужасную трагедию. У вас есть какие-либо предложения?

— Да, сэр, — сказал Бивен. — В нашей стране есть несколько учреждений для слепых. Свяжитесь с ними и позвольте квалифицированным людям взять на себя производственные заботы. Думаю, это выполнимо.

Повисло молчание.

— Это можно было бы сделать, — сказал голос. — К счастью, телеграф работает удовлетворительно, поскольку сообщения можно получать на слух. Радиосвязь также работает, так что ваше предложение вполне осуществимо.

Последующие дни стали истинным кошмаром, дни, когда люди спотыкались, пытаясь на ощупь сориентироваться в чуждом для них мире в поисках пропитания. К вечеру второго дня прекратилось водоснабжение. Насосные станции перестали работать. К счастью, пошел дождь, и люди могли собирать воду в импровизированные мешки из своих макинтошей.

Доктор Бивен по несколько раз в день выходил на улицу, и во время одной из таких вылазок встретил другого искателя приключений, который сообщил ему, что улица Стрэнд частично охвачена огнем. Кто-то уронил лампу и не заметил этого. Доктор направился к улице Стрэнд, но клубы едкого дыма заставили его повернуть назад.

Вместе со своим информатором (который оказался мясником со Смитфилдского рынка) они направились в сторону института, взявшись за руки. Из-за неудачного стечения обстоятельств они свернули не туда и заблудились бы безвозвратно, если бы не наткнулись на ангела-хранителя в лице женщины.

— Институт Джексона? — переспросила она. — О да, я провожу вас.

Она ступала так твердо и уверенно, что доктор решил, будто ей удалось избежать всеобщего горя, но когда он спросил ее об этом, она рассмеялась.

— О нет, — весело ответила она. — Видите ли, я слепа от рождения. Правительство поручило слепым регулировать движение в разных частях города, чтобы помочь потерявшимся людям отыскать дорогу.

Она рассказала, что, по ее информации, в полудюжине частей Лондона бушуют сильные пожары. О столкновениях поездов ей ничего не известно, но премьер-министр сказал ей, что…

— Сказал вам? — удивленно переспросил Бивен, и она снова рассмеялась.

— Видите ли, я встречалась с ним раньше, — объяснила она. — Я дочь лорда Селбери, Лилиан Селбери.

Бивен знал это имя. Странно, но в его воображении она представлялась ему печальной женщиной среднего возраста, несмотря на красоту ее голоса. Она взяла его за руку, и они медленно направились к его дому.

— Вы, наверное, ужаснетесь, если я скажу, что все это мне даже отчасти нравится, — сказала она, — но это действительно так. Это так прекрасно — помогать окружающим! Конечно, положение ужасное, и меня все это начинает немного пугать, к тому же мне все перестали говорить, как я красива, потому что никто больше не может меня видеть. А это большой недостаток, не так ли? — Она рассмеялась снова.

— А что правительство думает обо всем этом?

— Они ужасно расстроены, — сказала она погрустневшим голосом. — Видите ли, они не знают, как теперь обращаться к людям. Они привыкли полагаться на газеты, но теперь газет больше нет, а если бы и были, то все равно никто не смог бы их прочесть. — Они остановились. — Теперь сойдите с бордюра, вот здесь, а через двадцать пять шагов снова поднимемся на бордюр. Мы проходим через сады Уайтхолла. Так вот, они все верят в чудеса и надеются на этого доктора Бивена.

Херефорд Бивен почувствовал, что краснеет.

— Надеюсь, их надежды будут оправданы, — сказал он мрачно. — Так уж вышло, что я и есть тот самый чудесный доктор.

Он почувствовал, как ее пальцы слегка сжали его руку от удивления.

— Правда? — спросила она, и в ее голосе появилась новая нотка интереса. — Послушайте!

Они остановились, и Бивен услышал звон колокольчика.

— Это один из наших друзей из церкви Святой Милдред, — сказала она. — Правительство решило испробовать систему городских глашатаев. Пока это единственный способ сообщать людям новости.

Бивен вслушивался в монотонный голос глашатая, но не мог разобрать слов. Девушка довела его до дома, и там они попрощались. Она провела рукой вниз по его правой руке, и он не сразу понял, для чего, пока она не нащупала ладонь и не пожала ее.

Пожилой профессор Ван дер Берг громогласно приветствовал вошедших в комнату.

— Это вы, Бивен? — спросил он. — Я раздобыл кусок холодной ветчины, но режьте осторожней, иначе отрежете себе пальцы.

Вместе со Стюартом Гольдом они провели день в лаборатории, кормили подопытных. Настало утро четвертого дня, а после полудня в дверь постучали. Это была давешняя девушка.

— Мне поручили отыскать вас, доктор Бивен, — сказала она. — На случай, если вы понадобитесь правительству.

Весь день он провел, бродя по пустынным улицам вместе с девушкой, и к сто двадцатому часу с начала катастрофы он обнаружил, что уже не ожидает трагического конца и горя, которое он вынужден будет делить со всем миром, а с нетерпением ждет момента, когда сможет взглянуть на лицо своей проводницы. Он дождался, пока стрелки часов сделают полный оборот, и прежде чем часы пробили десять, он выбежал на улицу. Он услышал, как Биг-Бен отбивает час за часом, но тьма не уходила. Прошел еще час, а затем еще, и душу Бивена наполнила слепая паника. А что, если зрение никогда не вернется, что, если все его выводы оказались ошибочными и то, что случилось с кроликами, не сработает с человеком? Что, если слепота останется навечно? Он застонал от одной только мысли.

Девушка стояла рядом, весь этот день он не выпускал ее руки. Его нервы были на пределе, но она каким-то образом чувствовала это и утешала его, как мать утешает свое дитя. Уверенно шагая, она привела его в парк, водила его взад и вперед по аллее, пытаясь отвлечь от ужасных мыслей, захвативших его разум.

После полудня его снова пригласили в кабинет министра и расспросили об экспериментах.

— Сто двадцать часов прошли, не так ли, доктор? — сказал голос премьер-министра.

— Да, сэр, — тихо ответил Бивен, — но не в наших силах утверждать, что это точное время.

Больше вопросов ему не задавали, но он ощутил повисший в аудитории ужас и вздрогнул, словно его пронзили в самое сердце.

Той ночью он не лег по своему обыкновению спать, а вместо этого бродил по улицам Лондона в одиночестве. Было уже около двух часов, когда он вернулся назад и обнаружил, что его знакомая стоит на ступеньке и беседует с Ван дер Бергом.

Едва заслышав голос Бивена, она подошла к нему.

— Министр снова собирает совещание, — сказала она. — Вы пойдете со мной?

— Надеюсь, я не заставил вас ждать слишком долго, — произнес он печально. Голос был таким хриплым и не похожим на его голос, что она вздрогнула.

— Не убивайтесь так, доктор Бивен, — строго сказала она, когда они отправились к Уайтхолл. — Ожидание неизбежности — это ужасно.

— Стойте, стойте! — хрипло воскликнул он, схватившись одной рукой за перила, а другой — за руку девушки. Что это, игра воображения? Вокруг по-прежнему было темно, моросил мелкий дождь, но теперь чернота стала разбавляться чуть более светлыми тонами. Перед ним возвышалось что-то черное и длинное, оно словно зависло перед его глазами, а над этой чернотой брезжил фиолетовый оттенок, и тогда Бивен понял, что перед ним, на лондонской улице, стоит фонарь, и он смотрит на него глазами, и его глаза видят. Черный Лондон, Лондон, лишенный света, Лондон, улицы которого были загромождены неподвижными машинами, которые все это время оставались на том же самом месте, где остановились в тот момент, когда наступила тьма; Лондон, полный спотыкающихся в полубезумной радости фигур, кричащих и рыдающих от облегчения — и он сделал глубокий вдох.

— Что такое? Что? — испуганно спросила девушка.

— Я вижу! Вижу! — прошептал Бивен.

— Правда? — спросила она с легкой завистью в голосе. — Я… я так рада за вас. Но это значит…

Он едва не расплакался от счастья и протянул к ней руки. Пошарив в карманах, он нашел коробок и зажег спичку. Блаженный свет замерцал перед ним, Бивен видел свет, но в этом свете он увидел кое-что еще — прекрасное бледное лицо, повернутое к нему.

— Я вижу вас, — снова прошептал он. — Господи! Никогда в жизни я не видел ничего красивее!

Лондон спал еще какое-то время просто по привычке, а с тусклым рассветом пробудился, чтобы взглянуть на мир, потерянный на пять с половиной дней; но всю ночь королевство лихорадочно трудилось, всех машинистов подняли с постели, полисмены разыскали всех грузчиков и кочегаров, и мало-помалу жизнь стала возвращаться в свое привычное русло, а люди смиренно замерли в благодарности за возвращение своего самого ценного дара и стали ждать — все еще голодные, но счастливые.