— Итак, вы хотите оплатить размещение на год вперед? — продажница в брючном костюме открыла проспект на нужной странице. — А родственник себя обслуживает? Если он неходячий, цена, конечно же, будет выше…

— Ходячий-ходячий, — заверила Маша, с торчащими зубами блондинка.

— Тогда подходит программа «Круглогодичная», на ней вы экономите до сорока процентов в сутки, всего сто сорок девять тысяч рублей.

— Маш, дорого выходит! — пожаловался Машин супруг, рано начавший лысеть одутловатый мужчина.

— Нормально! Не жадничай. Ты посчитай, Володь, выходит всего четыреста в сутки.

— Хорошо, — крякнул Владимир, — Берем. Не везти же его обратно.

— Именно! — обрадовалась продажница, — Как зовут пациента?

— Демьян Григорьевич Климов, тридцать первого года рождения, — оттарабанила Маша.

— Ого! Ваш дедушка прошел войну?

— Ему всего четырнадцать было. Да, партизанил помаленьку. Он сам с Беларуси, из-под Хатыни, вы понимаете…

Все трое скорбно примолкли, точно отдавая дань уважения погибшим.

— Так, а чем у нас болеет Демьян Григорьевич? Артрит, деменция, сердечно-сосудистые, катаракта, диабет? — пухлая ручка хищно нацелилась на многочисленные графы в бланке.

— Да знаете, ничем. Артрит, конечно, возраст, сами понимаете. Передвигается с трудом, но в коляску нипочем не хочет. Зубы до сих пор свои, представляете?

— Ничего себе, у меня-то вон, видите, о, — продажница оттянула пальцем губу, демонстрируя золотые коронки. — Скажите, почему вы решили привезти Демьяна Григорьевича в центр «Долголетие»?

— Как бы... — Маша замялась. — В общем, прадедушку мама привезла из глухой деревни. Сама жила в однушке, вот и разместила у нас. Потом мама… — раздался натужный всхлип. — Мама умерла, а нам остался эдакий подарочек.

— Соболезную. Возникли проблемы с взаимопониманием?

— Ну… Дело в том, что дедушка — колдун, — в ответ на недоуменный взгляд собеседницы Маша усмехнулась — мол, сами все понимаете. — Или знахарь. К нему люди обращались — у кого скотина мрет, кто разродиться не может, кто замуж выйти — он помогал. Даже с райцентра ездили и из Минска… Шарлатанствовал помаленьку. А как его в город перевезли — совсем с цепи сорвался. Говорит, грязное здесь все, криксы из мусоропровода завывают, упыри кошек уличных жрут, совсем запустили…

— Угу, — кивала продажница, делая заметки в бланке. — И что, буянить начал?

— Не буянить, но… Володь, ну что ты молчишь, расскажи! — ткнула Маша мужа. Тот, будто очнувшись от глубокого сна, проморгался, откашлялся и заговорил:

— Да тут рассказывать нечего. Ну, таскает домой всякий хлам, талисманы из веток и шишек делает — вся квартира в этом гербарии. Орет постоянно, что мы то домового не уважили, то, понимаешь, мусор на ночь глядя вынесли — хобыря якобы прикармливаем. А что она рыбу чистила и на всю квартиру шмон идет — это ему ничего…

— Это все?

— Если бы… — протянула Маша. — Последней каплей… Представляете, ночью не спалось, я встала, а он стоит над колыбелькой Коленьки со свечой и шепчет что-то. И воск-то, воск — прямо в кроватку капает! Ясно дело, что здесь только дом престарелых…

— Извините! — с неожиданным нажимом воспротивилась продажница. — У нас не дом престарелых. «Долголетие» — престижный реабилитационный центр на базе санатория для лечения суставов. Я понимаю, что говорят о домах престарелых, вы наверняка думаете, что у нас здесь вонь, антисанитария...

— Нет-нет, ни в коем разе!

— Вы посмотрите сами — у нас обширная лесопарковая зона для прогулок, хвойный лес. Вдохните, вдохните! — под напором этой приземистой женщины чета Симахиных послушно засопела. — Чувствуете? То-то ж. Современное оборудование, меблированные апартаменты, круглосуточное наблюдение, четырехразовое питание, сотрудники строго с профильным образованием, никаких дилетантов!

— Мы верим-верим, извините, просто… Стереотип такой, что отправлять родственника в дом престарелых — это…

— Правильное и мудрое решение, — продолжила за клиентов продажница. - Вы избавитесь от лишних хлопот, а ваш дедушка получит квалифицированную медицинскую помощь, уход и обслуживание. И трудности быта перестанут отравлять радость общения с пожилым родственником. А наш главврач... Александр Семенович, между прочим — видный специалист в геронтологии и ревматологии в частности! Какие препараты принимает ваш дедушка?

— Да… Собственно, никакие, — Маша растерянно переглянулась с мужем. — Он сам какими-то травками-корешками лечится, чаи заваривает.

— Ох уж эти знахари! — по-доброму усмехнулась продажница, — Ничего, схему лечения мы подберем.

Демьян Григорьевич не любил, когда его называли по имени-отчеству. Лучше просто «Демьян», на худой конец «Дед Демьян». Но после переезда в город все почему-то принялись поминать его батюшку. Тот за свою жизнь только тем и отличился, что спьяну поколотил мамашу Демьяна, а после повесился на осиновой балке в погребе. Его-то Демьян и увидел первым — неупокойник страшно хрипел, пучил глаза, шевелил синим вывалившимся языком и раскачивался на веревке, пытаясь схватить сына. И вот опять:

— Демьян Григорьевич, вы присаживайтесь, и мы мигом вас докатим! — неестественно ласково проворковала санитарка, тыкая его под колени сиденьем инвалидной коляски.

— Сам дойду, чай, ня калечный! — резко каркнул он и зашагал к главному корпусу. Белый, украшенный потрескавшейся лепниной, тот напомнил ему Дом Культуры в родном райцентре. Опирался старик на грубо обтесанную осиновую трость, покрытую черной вязью сложных узоров — шишковатая кисть дрожала от напряжения, шаги давались с трудом, но это всяко лучше, чем ехать как убогому в коляске.

— А попрощаться? — виновато протянули родственники, застывшие у занюханной «Вольво».

— Попрощалися! — буркнул старик, и, не оборачиваясь, ускорил шаг, насколько позволяли больные суставы.

На входе в здание его, разведя руки в стороны, встречал тучный мужчина лет пятидесяти на вид, в белом халате и в очках с крошечными линзами, всем видом походивший на мультяшного крота.

— Здравствуйте, Демьян Григорьевич! — с театральной зычностью поприветствовал его «крот», протянул руку. — Добро пожаловать в ваши хоромы!

— Здоровее бывали, здоровее бачили, — скрипнул Демьян, пожимая мягкую, будто тесто, ладонь.

— Ух, ну и хватка! Сразу видно — руками работали!

— А вы животом, мабыць?

— Аха-ха-ха-ха! Отличное чувство юмора! А я буду Александр Семенович Варженевский, главврач и директор сего почтенного заведения! С самого дня основания, между прочим, здесь. Еще при Брежневе практику проходил.

— А я при Сталине таксама… практику.

— Эх-хе-хе! — Александр Семенович будто еще никогда в жизни не встречал такого искрометного шутника. — Ой, уморили, Демьян Григорьевич…

— Кали ласка, просто Демьян.

— Как скажете… Позвольте мне, Демьян Гр… Демьян-с, так вот, по-дворянски, позвольте провести для Вас экскурсию и показать, где тут у нас что. Вы своим ходом? Не прикажете ли подать транспорт? — «крот» кивнул на очередную коляску — та стояла рядом со входом.

— Я мабыць кости разомну.

— Это по адресу!

Аристократические замашки главврача удачно сочетались с антуражем центра «Долголетие» — здание чем-то походило на помещичью усадьбу, которую в советское время ободрали до штукатурки и набили немощными стариками. Пахло, на удивление, недурно — лавандовым мылом и антисептиками.

— Обратите внимание, совершенно безбарьерная среда — никаких дверей, порогов и лестниц! Если устали — вот, пожалуйста, коридоры оборудованы перилами. Все для удобства. Здесь у нас дежурит медсестра, Анна Павловна, прошу любить и жаловать!

На громогласную презентацию из-за двери выплыла похожая на белугу женщина, выдавила «Здрас-с-сте» и вернулась восвояси.

— Тут выход во внутренний дворик, там беседка, фонтан, дорожки, даже поле для крикета.

— Для чаго?

— Не забивайте голову. Партнера по игре в нашем заведеньице отыскать бывает непросто. Ну да, прошу за мной, на третий этаж.

С услужливым «динь» распахнулись двери лифта. Демьян взглянул в кабину, окинул взглядом зеркало от пола до потолка, перечерченное посередине перилами и, как-то изменившись в лице, проворчал:

— Я, мабыць, пешком пройдуся. Чай, ноги ишшо не отсохли.

— Ну вы, Демьян Григорич, кремень! — покачал головой главврач. — Давайте и я разомнусь с вами за компанию.

Каждая ступенька давалась с немалым трудом. Колени разве что не скрипели. Нависнув над лестницей, старик с трудом преодолевал пролет за пролетом, сопровождая подъем хриплым свистом из легких. Варженевский все порывался помочь, но Демьян отпихивал его тестообразные ручонки.

Добравшись до третьего этажа, старик, изможденный, привалился к стенке. Тут же под колени его толкнуло сиденье коляски. Он было воспротивился, но рыхлая, слегка влажная, рука опустилась на плечо, удержала.

— Будет-будет. Устали, поди. Давайте я вас покатаю. Тросточку вашу позвольте…

— Не чапай! — громко приказал Демьян, и его голос заметался по длинному пустому коридору. Грубо обтесанную осину он прижал к груди, как младенца.

— Как скажете, уважаемый, я ее только переложить хотел…

На третьем этаже находились жилые помещения. К сильному, уже навязчивому запаху лавандового мыла примешивались нотки многократно замытых человеческих нечистот. Большинство дверей были закрыты, некоторые — наоборот, распахнуты настежь, демонстрируя упакованные в полиэтилен белоснежные кровати.

— Тут у нас располагаются нумера, — не прекращал разглагольствовать главврач, пыхтя и толкая коляску.

В одном из дверных проемов Демьян заметил движение, приподнялся рассмотреть. Пахнуло свежим дерьмом. Санитар, менявший подгузник еще молодому, в общем-то, деду, брезгливо морщился. Вдруг, будто почувствовав взгляд Демьяна, резко рванулся к проходу и захлопнул дверь.

— Любопытной Варваре… — усмехнулся Варженевский. — Ревматоидный паралич. Полное поражение суставов. Страшное горе для семьи, конечно… Ну, да пойдемте, я Вас все же провожу в номерулю!

Комнатка оказалась чистой и уютной.

— Вот, Демьян Григорьевич… Ах, прошу прощения, Демьян! Ваше пристанище. Тут вот тревожная кнопка у кровати — на всякий не дай Бог, — тут пульт от телевизора. А вид какой из окна — сплошные деревья, на сколько глаз хватает! Туалет, душевая. Кафель специальный, не подскользнетесь. Вещи ваши уже доставили, — слово «вещи» было слишком большим и обширным для заношенной спортивной сумки и сваленных сверху грубо выполненных деревянных фигурок. Варженевский окинул их взглядом, подошел, занес руку. — Разрешите?

И, не дождавшись ответа, взял одну — черную от копоти. Суровый старик держал в руках копье и кубок, скалился злобно. Другая, из выбеленного дерева изображала простоволосую бабу с серпом.

— По дереву вырезаю, — узловатая рука Демьяна тактично забрала идолов.

— Это удачно! У нас как раз есть кружок рукоделия, правда, Елизавета Сергеевна приезжает раз в месяц — маловато желающих…

— Дозвольте таперича… — старик выразительно кивнул на свои вещи.

— Разумеется, уже ухожу, отдыхайте, — главврач слегка поклонился и принялся отступать бочком к двери — на его тучную фигуру комната рассчитана не была. Демьян уже было принялся распаковывать сумку, как вдруг откуда-то из-за спины раздался тихий топот крошечных ножек — будто бежала крыса. Крыса в маленьких сапожках.

— Вы это слышали? — испуганно спросил Варженевский, застыв у двери.

— Слыхал, чай не глухой. Это вы ногтями по косяку стукали.

— Прекрасно. Извините за эту маленькую проверку, просто коллеги передали… Все, не смею более мешать. Отдыхайте.

Первым делом дед Демьян тщательно осмотрел комнату. Та оказалась стерильна до болезненности — никаких запахов, кроме лавандового мыла. Ни пыли, ни даже завалящего паучка.

— Недобро, без хозяина хата, — крякал дед Демьян, расставляя идолов у изголовья кровати.

На ужин подали оладьи, политые клейким сиропом, и чай. Чай привычно пованивал тряпками, а сироп оказался приторно-сладким, пришлось счистить ложкой. Таблетки «чтоб спалось крепче» Демьян спустил в унитаз. За окном темнело. Вяло шумело хвойное море, по-городскому перекаркивались вороны у мусорных контейнеров.

Почистив зубы казенной, пластиковой щеткой, Демьян сполоснул лицо, подмышки и пах, сдернул покрывало с постели и улегся на белоснежную простыню. Сон не шел. Терзали обида на внучку и ее безвольного муженька и тоска по родной деревне, густому подлеску, грибам, малине и долгим прогулкам по ночной чаще. Тревога нарастала, копошась под ребрами, давила на легкие, заставляла сердце заходиться в тахикардическом танце. Тени под потолком сгущались, формировались в хищные крючья и кожистые крылья. В голове сменялись картинки одна гаже другой: полные мертвецов хатынские овраги, младенчик с пробитой головой, высокие белобрысые дьяволы в черной форме…

— Вона ты где!

Жупка прятался за плоским телевизором на стене. Скрюченный, серый, размером с кролика, он просвечивал в лунном свете. В круглой дырке на месте лица растерянно перекатывалась горстка глаз. Демьян набрал воздуха в грудь и затараторил:

— Чернобога псы стерегут врата,

Мост меж Навью и Явью,

Придите, псы, за ночную хмарью,

За убёгшей тварью…

Договорить он не успел. Жупел тоненько запищал, с чмоканьем исчезая в стене. Малышу, конечно, было невдомек, что старик блефовал, и ни собачьей шерсти, ни сушеной калины у него не было. Жупка еще вернется, попробовать сны Демьяна на зуб, но ближайшие две недели можно было не беспокоиться.

Старика потряхивало — привыкнуть к столкновениям с теми, кто просачивается в наш мир из Нави, нельзя ни после десятка, ни после сотни таких встреч. Вынув из сумки маленькую таблетницу, Демьян зачерпнул темный комочек из сушеных пустырника и валерианы, закинул под язык и лег в постель. Уже засыпая, он слышал какой-то странный хруст, точно кто шею разминает, хотел было глянуть, но провалился в душный сон без сновидений.

Наутро страшно ныло левое колено. При попытке согнуть ногу боль растеклась кислотой по всему позвоночнику. Закатав штанину казенной пижамы, Демьян удивленно вскинул седые кустистые брови — и где он успел так садануться? Лиловый синяк расплывался на всю коленную чашечку, нога распухла и ощущалась чужой, будто деревянной.

На утреннем осмотре Варженевский аж присвистнул.

— Э-э-э, батенька! Да у вас гонартроз, батенька! — он почмокал пухлыми губами, смакуя страшное слово. — Да, гонартроз. Пропишем лечебную физкультуру и электростимуляцию. Заодно ибупрофен недурно бы для снятия болей. С него, конечно, в сон клонит, но и вы, считай, на каникулах, заодно отоспитесь. Наташенька, запишете?

Дебелая медсестра что-то лениво черканула в блокноте.

— А еще, Демьян Гри… А еще бы выдать вам ортопедические тапочки взамен этих… лаптей.

— А як жеж я на вулицу у тапочках-то?

— А зачем? Вы посмотрите, какая холодрыга — ветер, тучи, дождь скоро пойдет. Осень обещает быть сырой. Будут ныть суставы…

Действительно, небо налилось угрожающим темно-лиловым, в цвет синяка на колене. Деревья качало из стороны в сторону, точно через рощу пробиралось что-то громадное и неуклюжее.

— Я бы, конечно, посоветовал вам пересесть на коляску… — Демьян тут же замотал головой, — Ну, тогда тросточку вам подать?

— Нэ трэба! Сам возьму.

— Как скажете. Физиотерапию я поставлю в расписание, а вот с лечебной физкультурой придется обождать — специалист приезжает раз в месяц. У нас, к сожалению, большинство пациентов стационарные, спрос, как понимаете, невысокий…

— Я сам разомнуся, — махнул рукой Демьян, желая поскорее избавиться от навязчивого присутствия этого громкого и болтливого толстяка.

— Вот и славненько. Как спали на новом месте?

— Як младенец, — соврал Демьян. Перед глазами некстати встала картинка с детскими костями, запорошенными жирным черным пеплом.

Не зная, чем себя занять, Демьян расхаживал по своей нарочито дружелюбной, выкрашенной в пастельные тона тюрьме, пытаясь разработать колено. Нога никак не сгибалась. Старик осторожно заносил ее над ламинатом и так же медленно опускал, перемещая едва на пару сантиметров. В очередной раз отняв подошву тапочка от пола, он хотел поднять ее выше — всего чуть-чуть, для проверки — но страх испытать вновь ощущение, как кости трутся друг об друга, остановил на полпути. Демьян горько усмехнулся — когда-то он, тринадцатилетний пацан, пробирался в захваченные немцами деревни, воровал кур и даже резал глотки, рискуя в любой момент повиснуть в петле с табличкой «Я — партизан» на груди, а теперь боится согнуть ногу в колене. На глазах выступили слезы, он сцепил зубы, дернул изо всех сил ногой вверх, точно отвешивая кому-то пинка. В колене будто взорвался пиропатрон, дыхание сперло. Едва не упав, он схватился за перила и долго не мог отдышаться. Где-то на грани слышимости раздалось хриплое задушенное хихиканье, и Демьян еле удержался, чтобы не пнуть прочь собственную трость.

Отдышавшись, он побрёл дальше по этажу. На пути ему встречались редкие старички — еле передвигающиеся, буквально лежащие на своих ходунках, они уныло переставляли одеревенелые конечности, направляясь по одному им известному маршруту. Не без удивления Демьян отметил точно такие же, как у него, припухлости и гематомы на локтях и коленях. В одном из коридоров в него едва не врезался дюжий санитар с обезьяньим лицом, он толкал перед собой инвалидную коляску с иссохшей, похожей на куклу старушкой. Ту потряхивало в кресле, в остальном же она оставалась неподвижна. Санитар так спешил, что Демьян едва успел заметить уже знакомые вспухшие синяки на локтях пациентки.

Обед был далеко не королевский — сухой как песок творог, рыбная котлета с крахмалистым пюре, жидкий суп и несладкий компот. В отдельном стаканчике как и в прошлый раз, лежали таблетки.

— Там ибупрофен и успокоительное, чтоб спалось покрепче! — бросила разносчица.

— Дякую, — ответил Демьян, но женщина уже ушла. Поковыряв без аппетита творог, он вновь выкинул содержимое стаканчика в надколотый унитаз.

Попытки уснуть ничего не давали. За окном бушевала гроза, рокотала, стучала по карнизам крысиными коготками, раскачивала деревья до натужного треска. Ни примитивная молитва «Кот-баюн, приходи, сон скорее наведи», ни валериана с пустырником делу не помогали. Демьян слепо сверлил потолок, думая о своем. За стеной раздались тягучие стоны, кто-то прошагал тяжелой поступью по коридору — наверное, санитар. Стоны умолкли.

Не так себе Демьян представлял старость. Большой хутор, бегающие по двору внуки и правнуки, сыновья, невестки, и спокойная тихая смерть в собственной постели. Что теперь толку корить себя, мол, ховаться надо было со свечкой? Отец всегда говорил — «Что сотворишь — не воротишь», и сам стал иллюстрацией своим словам — вон он, в трости осиновой заперт.

До девяти лет Демьян не знал покоя. Пока остальные мальчишки беззаботно играли в реке, он и подходить к воде боялся: видел торчащую из неё шишковатую голову хозяина омутов — и действительно, в том месте потонуло немало сорванцов. Не понимал, как набирать воду из колодца, коли вспухшая склизкая тварь у него на глазах плевала ядовито-желтой слюной в ведро, стоило его опустить. Не хватало духу выбежать в поле в знойный полдень — сразу было видно, что баба в белом кружащаяся средь колосьев не петушков сахарных раздает.

Так бы и прослыл Демьян деревенским дурачком, что «видит всякое», если бы не бабка Ефросинья из соседней деревни. Жили они с матерью небогато — вдова так и не решилась сызнова сойтись с мужиком, а потому тянула лямку за двоих. Как-то раз захворала у них корова — кормилица единственная. Брюхо раздулось; бедняга мычит, мучается, жидким ходит, глаза больные, затуманенные. Тогда Демьян по наказу матери побежал к бабке Ефросинье — та была то ли фельдшером, то ли повитухой, а, может, просто баба знающая, но среди местных ее считали ведьмой.

Попросил Демьян хромую старуху о помощи, та схватила клюку, оперлась на посыльного и заковыляла. Демьяна в коровник с собой взяла — в подмогу. Ефросинья подняла хвост скотине, мальчишке наказала держать, чтоб не брыкалась. Раздвинула коровье нутро, а оттуда на Демьяна чей-то глаз с куриное яйцо как зыркнет — так мальчонка в навоз и повалился. Спросила тогда бабка строго:

— Нешто бачил его?

Рассказал тогда Демьян все — про колодезное чудище, про хозяина омутов, про повешенного батьку, что в подвале болтается и норовит незваного гостя с лестницы спустить. Бабка Ефросинья выслушала, а на следующий день заявила маменьке, мол, забирает парня на год, на обучение. Мамка, конечно, в слезы, но Ефросинье перечить никто не смел. Через год Демьян вернулся домой, взял первым делом топор и, наговаривая заветные слова, срубил балку в погребе. После обстругал ее рубанком, нанес тайные символы и сделал себе палку, по болотам ходить… А уже через год пришли немцы.

В комнату тоже кто-то пришел. Это старик почувствовал не по дуновению воздуха, не по шуму, не по теням — изменилось что-то в самой структуре пространства. Казалось, будто и буря за окном, и санитары за дверью — все растворилось, оставив его наедине с неведомым кошмаром.

Откинулась крышка вентиляции, чуть погодя звякнула, закрываясь. Что-то большое бесцеремонно вползло в палату. Демьян обмер, одной рукой подтянул к себе трость. Если не шевелишься — может и не заметит. Кто знает, что за шатун тут бродит — место скорбное, грязное, переполненное смертями и болезнями, мало ли, что могло завестись.

А меж тем нечто ползло по потолку, бросая длинные угловатые тени, напоминающие паучьи лапы. Шуршало по штукатурке, волочилось. Качнулась люстра, задетая ночным гостем. Демьян набрал воздуха в грудь, сжал челюсти, глаза сощурил — иногда если чего увидишь ненароком, прежним уж не станешь.

«Ну, если подползет, я его тростью-то ка-а-ак...»

Подползло. И понял старик — не будет он злить это коленчатое, узловатое создание. Не просвечивал потолок через торчащие ребра, не проходило длинное тело через люстру — все оно здесь, и духом и плотью.

Тварь с хрустом крутила головой, выбирая точку для атаки. Нацелилась, выстрелила на всю длину своей костистой шеи с тонким гребнем позвонков. Существо двигалось с хрустом, какой бывает, когда разминаешь костяшки пальцев. Пальцы и правда были везде — они покрывали морду создания целиком, раскрываясь, точно пасть. Грязные, кривые ногти с траурной каймой, сбитые костяшки, струпья и язвы.

Скованный ужасом, Демьян следил, как существо присасывается в поцелуе к его обнаженному локтю, и по руке разливается прохладное, почти приятное онемение. В какой-то момент создание даже показалось ему милым — желтые, рассыпанные по морде глазки, круглый серый череп, детские пальчики на месте зубов… Да и сосал он локоть Демьяна точно младенец сиську. Почему-то вдруг захотелось откинуться на подушку, прикрыть глаза и прижать нечто к груди, поглаживая по гребнистой спинке...

— Ах ты, собака!

Старик прикусил кончик языка; вкус крови отрезвил, прогнал тягучий морок. Трость тяжело опустилась на круглую серую голову, заставив тварь упасть с потолка на кровать. Демьян в панике засучил ногами, пытаясь сбросить неведомое чудище, но лишь сильнее запутывался в одеяле. Навязчивые пальчики тыкались со всех сторон, проникали под кожу беспрепятственно, словно в масло, зарывались под ребра и в позвоночник. Пузырчатое похрупывание накрывало со всех сторон, и было уже не различить, где трещат конечности навьего отродья, а где его, Демьяна, кости. Поняв, что если сейчас ничего не предпринять, тварь сожрет его целиком, старик принялся нараспев молиться:

— Морена-Марица, снежная птица,

Лютая вьюга, белая пурга,

Кошная мати, стани во хладе…

Демьян почувствовал, как тварь навалилась ему на горло, мерзкие пальчики царапали зазубренными ногтями лицо, но нужно было говорить дальше:

— Снегами облачися, во нощи величайся,

Дозволь ныне тя величати,

Не расточати, а собирати,

Приди дорогами белыми,

Приди зелеными елями…

Обмотав длинную шею вокруг горла Демьяна, ночной гость затянул петлю, но последние слова успели вырваться натужным хрипом:

— Приди матушка,

Возьми платушку,

Сроку дай, сейчас не забирай…

Сверкнула молния за окном, вспышка озарила комнату. Едва угадывающаяся белая фигура, бликом возникла из идола, взмахнула серпом, разрезая объятия Демьяна и хищного создания. Взглянула на старика пустыми черными глазницами и растворилась в ночи. Уродец корчился на полу, перебирал в воздухе конечностями, как ребенок в истерике. Извернулся, подпрыгнул, встал не то на руки, не то на ноги, уставился мелким виноградом глаз на Демьяна. Тот уже стоял на кровати, выставив перед собой трость на манер шпаги.

— Ну, сука, ишшо хошь?

«Ишшо» тварь не хотела. Хрустнула обиженно, сороканожкой взобралась по стене и нырнула обратно в вентиляцию. Звякнула решетка. Обессиленный, старик упал на кровать. Дыхание долго не могло успокоиться. Даже три цветка боярышника не унимали зашедшееся точно в припадке сердце. Мир располовинило — разделило на темную палату дома престарелых и первозданную, незыблемую черноту — из коей появимся, в которую вернемся. Забрала матушка-Мара свою плату. Подойдя к зеркалу в туалете, Демьян с тоской уставился на медленно тускнеющий глаз. Зрачок, оставшийся без контроля хозяина, все норовил утечь куда-то под веко.

Остаток ночи старик проворочался без сна, пытаясь привыкнуть к потере и ломая голову: как так, в доме престарелых — не в грязном бомжатнике, не в лесу, не в болоте, не на дне озера — самый настоящий воплотившийся навий? Не жупел, что нагоняет кошмарные сны, не вредный анчутка, что пакостит по мелочам, не злобная обдериха и даже не ночница! Нет, речь шла о самом настоящем телесном упыре! Вроде тех, что когда-то повадились ковыряться в хатынских оврагах, выискивая себе кусочек погнилее да послаще. Только этот предпочитал живых.

На утреннем осмотре главврач не присутствовал. Медсестра покачала головой, разглядывая синяк:

— Что же вы так, аккуратней надо…

Принесла мазь с бадягой, щедро нанесла на негнущуюся руку. Застывший серый глаз заметила не сразу, а увидев, долго вздыхала и всплескивала руками:

— Ну как же так-то, Демьян Григорьевич? Что я теперь Александру Семеновичу скажу? Выпишем окулиста из города, приедет, осмотрит…

Демьян едва замечал хлопочущую медсестру, думая о своем и невпопад кивая. Окулист ему, конечно, уже не поможет — если уж Мара что забирает, так насовсем. Раньше откупался курами и кроликами, но если уж оказался одной ногой на Калиновом мосту — не поторгуешься, чай, не на рынке.

Новая прогулка по центру «Долголетие» превратилась для Демьяна Григорьевича в настоящее расследование. Постукивая тростью и старательно переставляя неподвижную ногу, он вглядывался единственным зрячим глазом в лица своих товарищей по несчастью и находил клейма упыря на локтях, коленях и щиколотках.

Знахарством и костоправством Демьян когда-то тоже не брезговал и теперь опытным взглядом подмечал — у одной старушки позвоночник «склеился», и кожа на спине свисала складками, у другого — немощного деда в коляске — и вовсе обвисали и нос, и уши, лишившиеся хрящевой ткани. Все указывало на то, что упырь невозбранно доит целый центр, присасываясь к старикам, что благодарно принимали снотворное и успокоительное от вечерней санитарки. Ясно дело, откуда он тут такой. Суставы, артриты, артрозы и ревматизмы лечили, а болезнь — куда ей деться? Закон сохранения энергии, он и для Нави закон. Копилось-копилось, да и выплеснулось, как до краю набралось.

Можно было, конечно, оставить все как есть. Найти телефон, позвонить родне, попросить перевести в другое заведение. Вспомнились пулеметные очереди, что косили людей над оврагом, скрип веревки, отягощенной тяжелым зловонным грузом, грубые лающие слова на чужом языке…

«Дудки! От немца ня бёг, а тут стрекача задать удумал? Нет ужо! Ишшо повоюем!»

Вернувшись в комнату, Демьян принялся рыться в сумке, выбрасывая вещи на пол — так и не удосужился разложить по шкафам. Летели в сторону носки, трусы, какие-то треники, майки… Есть! С сожалением старик оглядел едва ношеный свитер с ёлочками — дочка покойная подарила, сама связала. Вздохнув, он потянул за ползущую петлю, распуская рукав...

Когда Демьян закончил, на полу покоилась горка темно-зеленой пряжи. Тусклое солнце за окном, стыдливо прикрываясь тучами, приближалось к горизонту. Нужно было торопиться. Быстро смотав пряжу в клубок, старик достал из сумки лезвие «Спутник» и надрезал запястье. Закапала темная кровь, впитываясь в клубок. Сухие губы нараспев шептали:

— Вейся, нить,

Да лейся песня,

Покажи, Чур,

Где тропка чудесна,

Где навья дорожка,

Где не шмыгнет

Ни мошка, ни кошка…

Набухнув от крови, клубок подпрыгнул на ладони, упал на пол, покатился под стол, оставляя багровый след. Там крутанулся и направился вверх по стене. Ткнулся в решетку вентиляции, раз-другой, разочарованно шлепнулся обратно на стол.

— Э-э-э, не, брат. Давай-ка иную дорожку шукай, в эту дырку я не улезу.

Клубок недовольно крутанулся, и заскользил по коридору, издали напоминая раненого зверька, что волочит за собой внутренности.

Быстро отыскав в сумке крошечный уголёк, Демьян зажал его в кулаке и поспешил за путеводной нитью. Клубок резво скакал по лестнице, старик как мог шагал следом, пересчитывая ступени тростью. Нога то и дело отзывалась перехватывающей дыхание болью. Левая рука вела себя не лучше, то и дело замыкая, да так, что Демьян чувствовал, как лучевая кость трется о плечевую. Изношенное сердце заходилось в припадке, легкие выплевывали влажные хрипы.

Миновав первый этаж, клубок покатился куда-то ниже, в подвал. Демьян последовал было за ним, но чья-то рука мягко опустилась на плечо, останавливая старика.

— Демьян Григор… Простите, все никак не привыкну. Вы мне в отцы годитесь, а я фамильярничаю, — Варженевский глупо хихикнул. — А чего вы на ночь глядя по лестницам скачете?

Старик, скрипнув зубами, развернулся к прилипчивому главврачу. Тот охнул и прижал ладонь к губам.

— Охохонюшки, я-то думал, Анна Павловна преувеличивает… Нешто катаракта? Или… Подождите, может, роговица повреждена? А, впрочем, что это я? Окулист приедет — разберется. Вы скажите, милейший, может, вам пока таблеточки от давления или укольчик, чтоб спалось лучше? Все что угодно...

— Знаете… — Демьян с сожалением взглянул на перила — клубка и след простыл. — Мне б костыль. Усе ж, трость, это, ведомо, не тое… Железный, коли можно.

— Не знаю, как насчет железного, а вот алюминиевых у нас в достатке. Тросточку я тогда заберу?

— Не чапай. Память это, — тут Демьян был не совсем честен. Помнить такое не очень хотелось.

— Как скажете, тут вот у нас, в кладовой…

Повезло — костыль оказался легкий, трубчатый. В самый раз. А что алюминиевый — то не беда. Твари с той стороны Смородины никакой металл не любят, кроме разве что золота.

— Так вам сподручнее будет. Может, вас проводить в нумер-то? Алеша! — дюжий санитар тут же вынырнул словно из ниоткуда. — Проводишь пациента?

— Дякую, я ужо как-нибудь сам… Лучше вон, подышать выйду, костыль опробую заодно.

— Не простудитесь! — заботливо напутствовал Варженевский.

Демьян вышел на широкое крыльцо, вдохнул влажный лесной воздух. Точно так же пахло в бесконечных родных болотах, где он петлял, путая следы, заманивал немцев в топи, а там натравливал на фашистов оголодавших и озлобленных лесных божеств, что остались без подношений, когда полыхали деревни. «Ведь не боялся же тогда! И сейчас трястись неча!» — настраивал себя Демьян. Куда там! Это покуда он молодой да горячий был, мог и гыргалицу скрутить, и с мавкой до утра в озере плавать, и упырю сердце вынуть, а теперь… Нога не гнется, рука как деревянная, глаз не видит…

С тяжелым вздохом старик окинул взглядом кромку рощи, над которой еще полыхало зарево погибающего заката. Едва не наступил на табличку «По газонам не ходить», нагнулся, кряхтя, сорвал цветочек клевера и спрятал в нагрудный карман.

Ни главврача, ни санитара в коридоре уже не было. Воровато оглянувшись, Демьян спустился в подвал — бурая линия крови на ступеньках вела именно туда. Едва не заплутав в тускло освещенных коридорах, старик коротко свистнул и прошептал:

— Чур-чур, узел свяжи,

Дорогу покажи…

Стоило ему это произнести, как что-то мягкое ткнулось в щиколотку — клубок. Схватив с пола ниточку, он последовал за покатившимся вперед проводником. Тот вскоре остановился у неприметной двери и безжизненно осел, выполнив задачу.

Без ручки, покрытая жестяным листом, дверь была заперта. У косяка зиял свищ замочной скважины. Первым делом Демьян достал из кармана уголек и начертил на двери крест. Подумав немного, добавил линий тут и там. Получилось то, что носили на шевронах и фуражках чудовища в человечьем обличье, что поджигали заживо селян, запирая их в сараях. Добавив по загибу на каждую линию креста, чтобы получились серпы, Демьян удовлетворенно кивнул. Скрутив подошву с костыля, попробовал металл пальцами — остро.

— Ну, с Богом, — выдохнул он бесшумно. Взял цветок клевера, растер в ладони, прижал к двери:

— Не жива и не мертва,

Помогай разрыв-трава,

Разойдись-ка ты на два

Как велят мои слова…

Мир дрогнул, сжался пружиной, а после — распрямился, выплюнув Демьяна в темный, душный подвал, полный шипением и жестяными трубами. Единственным источником света оказалась россыпь желтых глаз в углу. Раздался недовольный то ли писк, то ли хрип, хруст хрящей и суставов, после чего глаза вдруг перескочили на потолок — тварь готовилась атаковать сверху.

Демьян отбросил осиновую трость, поднес уголек к губам и дунул. Тот покраснел, раскалился, выпустил рой белых искр, точно новогодняя шутиха. Взвизгнув, создание замахало руками, сбивая жалящих светлячков с болезненно-серой кожи, не удержалось и шлепнулось на бетонный пол, извиваясь, как придавленная мокрица.

Старик не стал ждать, пока упырь придет в себя. Размахнулся костылем на манер копья, шагнул вперед, едва не закричав от боли, прострелившей колено, и вогнал острый конец прямо под торчащие ребра твари. Та жалобно заверещала на каком-то своем навьем наречии, беспорядочно зашевелились многочисленные пальцы на лице.

— Так-то, паскуда. Не таких утихомиривал! — довольно хмыкнул Демьян. Уголек в пальцах еще слабо тлел, освещая подвал. Бросившись на пол, старик обвел пригвожденную к полу тварь угольным кругом, стараясь не попасть под хлещущие конечности и удары костистого хвоста. Недолго думая, добавил еще две «свастики» на вентиляционные трубы под низким потолком — чтоб наверняка.

— Ну что, говнючонок, пора до дому? — злорадно спросил колдун. Засучил рукава, уселся на пол, положил перед собой уголек — ритуал предстоял долгий. Тварей пекельных убить нельзя — не жили они никогда. Зато домой возвернуть — за милую душу. Чернобог-батюшка не любит, когда слуги егойные в Явь сбегают, да живые души заместо мертвых пытают.

Достав из-за пояса кривого обугленного идола, Демьян поклонился ему в пол, выпрямился и принялся монотонно зачитывать:

— Широка река, крепок мост,

Страшен змий, да псы скоры…

Заслышав эти речи, тварь забилась еще пуще; выбрасывала перед собой длинные тонкие языки, хрустела костистой шеей, царапала бетон, но Демьян был непоколебим. Уголь потух совсем, тьма сгущалась, становилась материальной, ощутимой, липла со всех сторон, точно мокрая собачья шерсть. Создание неистовствовало в кругу, чуя приближение своего повелителя.

— Зорки очи твои,

Остро копье твое,

А беглеца не удержали…

Демьян чувствовал, как дрожит реальность, открывая дорожку в Навь, слышал, как по Калиновому мосту стучат чьи-то гигантские железные сапоги.

— Приди, батюшка,

Усмири раба своего,

Забери его в чертоги черные,

Да пустоши зловонные,

Приди, бат…

Звякнул замок. Дверь за спиной распахнулась, ударив старика в спину. Единственный глаз ослепил нестерпимо яркий луч, беспорядочно заплясавший по подвалу. Вдруг направившись куда-то вверх, он с грохотом обрушился на голову Демьяну, и все вновь погрузилось во тьму.

Солоноватая дрянь высохла в горле, заставив старика закашляться. Глаза долго не могли привыкнуть к яркому белому свету. Тот лился из тяжелого фонарика Варженевского. Он смущенно развел руками.

— Вы уж извините, Демьян Григорьевич, что я вас так… по голове. Ну колдун-колдун, признаю, — закивал главврач. — А бизнес-партнера-то моего зачем? Хрящехмыл со мной, знаете ли, с самого открытия.

Демьян попытался дернуться, вскочить на ноги, но едва мог пошевелиться — всего его опутывала холодная окоченевшая плоть. Не сразу он заметил ритмичные сосущие звуки, раздающиеся из-за спины. Словно в подтверждение его догадки шершавые пальчики пощекотали шейный позвонок.

— А вы что думали, Демьян Григорьевич? Вы уж извините, я все же по имени-отчеству, мне так привычнее. Нет, убивать вас никто не собирается, мы же не звери… Да и кто за вас платить тогда будет? Между прочим, парализованный пациент приносит тысячу рублей в сутки. По программе «Тихая гавань», конечно же, меньше — до тридцати процентов экономия! Впрочем, это уже будет интереснее вашим родственникам, а не вам, — махнул рукой главврач. — Эх… Я вот как знал, что с вами будут проблемы! Надо было еще в первую ночь его подослать...

Демьян отчаянно замычал — челюсть и пальцы едва шевелились. Впившийся в спину уродец парализовал его, старик почти мог ощущать, как суставы и хрящи растворяются прямо под кожей, направляясь в желудок ненасытной твари.

— Понарисовали здесь всякого, — сморщился Варженевский. — А еще партизан… Все, допартизанились, Демьян Григорьевич! Будете теперь лежать, кашки жидкие кушать, телевизор смотреть, подгузники пачкать… А трость…

Александр Семенович поднял с пола украшенную символами клюку, взял в обе руки, приметился…

— Трость вам, пожалуй, больше не понадобится.

Демьян хотел было крикнуть «Не чапай!», но промолчал. Да и не смог бы — челюсть не шевелилась.

Варженевский со всей дури саданул тростью по колену. Хрясь! Клюка осталась невредима, а толстяк запрыгал на месте, держась за отбитую ногу.

— Крепкая! — простонал он, растирая колено. — Лучше мы...

Главврач прислонил клюку к стене, наклонил на сорок пять градусов, а сам прыгнул сверху. Раздался треск. Трость, служившая Демьяну много лет, надломилась надвое.

— Вот так! — Варженевский торжествующе поднял обе половинки в воздух, после чего отшвырнул в сторону Демьяна, чьи конечности выкручивались и искажались под неуемным аппетитом навьей твари.

А следом случилось странное. За спиной Варженевского замаячили чьи-то ноги, висящие в воздухе. Точно почувствовав что-то, главврач оглянулся и оказался лицом к лицу с прогнившим висельником. Набухшие, тронутые разложением щеки, вывалившийся язык, закатившиеся глаза. Варженевский завыл по-детски жалобно, но холодные руки прервали звук, сомкнулись на толстой шее, приподняли главврача в воздух. Засучили короткие ножки, слетели очки, раздался хрип, а следом — влажный хруст сломанного кадыка. Безжизненным мешком Варженевский свалился на бетон, выпучив глаза и высунув язык, точно передразнивая мертвеца.

А колдун с тоскливой удовлетворенностью наблюдал за плывущим к нему по воздуху отцу. Пожалуй, впервые в жизни Демьяну не хотелось убегать от своего родителя. Лучше лучше умереть от рук мертвого отца, чем лежать парализованным в подвале и ждать смерти от жажды.

Хрящехмыл не замечал присутствия заложного мертвеца, продолжая самозабвенно высасывать ликвор. Когда холодные руки сомкнулись на шее Демьяна, он спокойно закрыл единственный зрячий глаз, принимая смерть. Последней его мыслью была бесплодная надежда, что пока никто не сотрет печать Мары с труб и двери, нечисть так и останется запертой здесь, в подвале, неспособная больше никому причинить вред.

Уборщица со вздохом переставила жестяное ведро, наполненное серой мыльной водой. Пожилая женщина почти брезговала касаться жуткого, паукообразного символа.

— Это кто же такую дрянь-то, а? — спросила она у пустых коридоров цокольного этажа, щедро макнула тряпку в ведро и шлепнула ей по черной свастике на вечно запертой железной двери.