Монстр – это тот, у кого внутри что-то искажается, а затем неуклонно растёт до тех пор, пока не вырвется наружу в непропорционально большом виде.

Нацуо Кирино

Ремигиуш Вишневский жил на Калиновом уже третий год, но запомнил первый день так, словно он был вчера. Квартиру вместе с ванной и кухней заполняли груды коробок, цветы в горшках, сумки и пакеты, распиханные по углам без всякого порядка. Ремигиуш сидел с Эдитой в центре этого пандемониума, усталый до такой степени, что не мог даже разговаривать. Внезапно приоткрылась дверь, и в щели между ней и косяком возникла рожа хмельного люмпена. Голосом, которого не постыдился бы сам Химильсбах¹, красноносый алкаш прохрипел:

— Дадут пятьдесят грошей. Ну.

Они переглянулись, не понимая, о чём речь, но наглый тип не уходил, требуя пятьдесят грошей на вино. Отклика не нашёл. Превозмогая усталость, Ремигиуш поднялся с кресла и выкинул его в коридор.

Это не уберегло их от типичных неприятностей, связанных с проживанием в районе, который получил имя в честь куста с маленькими красными ягодками, а в особенности — в доме номер девятнадцать, окрещённым местными домом чудес.

Субботним утром, в пять минут седьмого, их разбудил ритмичный стук в стену спальни. Ремиг страдал от похмелья после новоселья, а потому решил переждать. Через неделю ситуация повторилась. На этот раз он не выдержал. Остервенился. В одних спортивных штанах и тапках выскочил на лестничную площадку, готовый раскровянить морду тому дебилу, который украл у него сон.

До рукоприкладства не дошло, поскольку шум издавала сторожиха, прочищавшая забитый мусоропровод, труба которого проходила как раз по стене новых жильцов. На вопрос, зачем нужно греметь в такое время, пани Ангелова резонно ответила, что тоже хочет иметь свободный день, и потому чем скорее возьмётся за работу, тем быстрее закончит. Вроде бы логично. Вроде бы.

Район обрёл дурную молву ещё до того, как они переехали. Несколькими месяцами раньше среди бела дня зарубили топором ребёнка, который не смог ответить на фундаментальный вопрос случайно встреченных фанатов: он за «Вислу» или за «Краковию»?

О преступлении рассказали в криминальных новостях, что дало жителям района шанс поведать о своих болях, размышлениях или просто засветиться в ящике. Многие воспользовались возможностью. В эту группу не вошёл, однако, пан Владимир, пенсионер из тридцать шестой квартиры, с которым Ремигиуш перекинулся парой слов, вынося мусор. У мужика были слегка редеющие волосы, остриженные ёжиком, и открытое, хоть совсем не простецкое лицо. Наверное, так выглядел бы Гжегож Чеховский², если бы пережил операцию.

— Срамота это, шутовство одно, — вспоминал старший клон Чеховского, перекладывая папиросу в левую руку, чтобы правой поскрести шею. — Таких, которые лезут на афишу, у нас всегда хватало. Было бы ещё чем хвалиться, убогие...

— Да, с этим плохо, — поддакнул Ремиг, озираясь, не появилась ли поблизости ватага кровожадных гопников. В поле зрения возникла одетая в чёрное девочка-подросток, дрожащими шажками шедшая по парковой аллее. Владимир проследил за его взглядом.

— В этой печальной стране люди панически боятся ярких цветов, — насмешливо заметил он, затянулся ещё раз и кинул окурок на газон.

— Я и сам не шибко весёлый, — ухмыльнулся Вишневский. — Хотя и борюсь с этим.

— И правильно, дорогой сосед. Печаль нужно держать на расстоянии. А я уже должен бежать, пока моя дражайшая меня не сожрала, — с сожалением простонал Владимир, нагибаясь к стоявшему возле ноги мусорному ведру. — Вы же знаете, какими вредными могут быть бабы. Моя целыми днями сидит на кухне, точно хочет снести яйцо. Брюзжит и брюзжит, чёрт её возьми, а выгнать куда-нибудь, хотя бы на церковную службу...

Ремиг буркнул, что понимает, а затем впихнул мешок с мусором в переполненный бак. Его жена тоже в последнее время начала действовать ему на нервы.

Они познакомились в студенческие годы. Причём не на вечеринке или на концерте, а в библиотеке. Ремиг собирал материал для магистерской работы, она — для бакалаврской. Темы их были близки, в силу чего и книги требовались примерно одни и те же. Когда Эдита вторично опередила его, перехватив сборник лекций, за которым он охотился, Ремиг в шутку полюбопытствовал, не делает ли она это нарочно, чтобы его позлить. Слово за слово, она согласилась поделиться с ним всеми материалами, которые раздобыла. Он в ответ пригласил её на кофе. Кончилось тем, что кроме книг она предоставила ему своё тело — куда более сладкое, чем самое сладкое пирожное. По крайней мере, ему тогда так казалось.

Время до свадьбы пролетело без больших встрясок; Ремиг стал магистром, скоро и Эдита пошла по его следам. Счастье не покидало их — оба нашли работу. На кокосы не зарабатывали, но смогли снять однокомнатную квартиру без изысков — главное, теперь они были вместе и составляли планы на будущее: подкопить деньжат, построить дом, завести детей.

С последним не заладилось. Сами потуги были приятны, но не приносили ожидаемых результатов. Со временем они пришли к мысли, что в их случае не обойтись без лечения бесплодия. Но чьего? Получилось, что обоих, ибо исследования показали, что у Ремигиуша вялые сперматозоиды, а у Эдиты — слишком высокий уровень пролактина. Специалисты один за другим вытягивали из них средства, не давая ничего, кроме смутной надежды.

Кто-то из знакомых посоветовал расслабиться и поехать в деревню или в отпуск, подальше от ежедневных забот. Кто-то другой заявил, что лучше всего зачать по пьяни... Немного от отчаяния, а немного из желания приключений они отправились в Кению на сафари. Вылетели из Берлина с пересадкой в Мюнхене. Затем провели несколько дней в гостинице, осмотрели окрестности Момбасы — совершенно космическое смешение африканского и азиатского климатов; затем был гвоздь программы — слоны с рыжей кожей, носороги, львы, гепарды и пантеры, крокодилы, гиппопотамы и стаи фламинго в естественной среде.

Гид им попался замечательный: не только показал всё, что стоило посмотреть, но и превосходно справился с непредвиденными затруднениями, вроде багажа Эдиты, обнаруженного за четыреста километров от места их пребывания. Багажа, который она нашла... на следующий день. Те две недели представлялись им сказкой, сном, от которого они не хотели пробуждаться. Но пришлось возвращаться к действительности. Лететь в ноябрьскую слякоть.

Чтобы хоть как-то спасти остатки хорошего настроения, Эдита придумала что-то вроде позитивной психотерапии. Вечерами, особенно если их накрывала меланхолия, они садились за накрытый кружевной скатертью столик с двумя зажжёнными свечами, включали мягкую музыку, открывали бутылку вина и воображали, будто находятся в кафе где-нибудь в Париже, Вене или Праге.

И вдруг, не прошло и месяца после возвращения из Кении, случилось чудо. Эдита обнаружила, что беременна.

Судьба оказалась к ним более чем благосклонной: не успели они прийти в себя, как Ремигиуш занял пост начальника отдела и получил прибавку к зарплате, благодаря чему банк без возражений дал им кредит на жильё. В срочном порядке они уладили формальности и купили собственные четыре угла.

В марте переехали, а уже в июле Эдита родила дочку, названную Ленкой.

Оба родителя были уверены, что раз их дитя является плодом зрелого чувства, оно должно унаследовать лучшие черты. На деле же оказалось, что Эдита родила... монстра.

Нет, её лоно извергло из себя совсем не уродину. Напротив, природа наделила Ленку необычайной красотой. Губками херувима, тёмными, мягко вьющимися локонами, сладким ротиком, ну и глазами... Глазами, в которых человек мог утонуть, забыв обо всём на свете. А когда эти дьявольски прекрасные губки раскрывались от смеха, мурашки бежали по спине. Ребёнок был слишком совершенен и безупречен, чтобы принадлежать к роду человеческому.

Владимир, а для друзей — просто Влодек, не был дряхлым старцем, но времена простого мочеиспускания для него давно минули. Как только он пересёк магический для всякого мужчины полувековой рубеж, начались типичные для этого возраста напасти: проблемы с позвоночником, который отказывался служить в самый неподходящий момент, язвенная болезнь, пронзающая языком боли, повышенный уровень холестерина и гипертония. Влодек всё чаще приходил к выводу, что собственное тело объявило ему войну. Войну, которую невозможно выиграть.

Покорность не была в его обычае. Вопреки неблагоприятным обстоятельствам он решил провести остаток жизни настолько интенсивно, насколько возможно. Интенсивно и с удовольствием.

Некоторым препятствием являлась Малгожата — прежняя любимая жёнушка, теперь вечно надутая и желчная матрона, застрявшая в периоде менопаузы. Относительно недавно, по причине впечатляющей гаммы разнообразных хворей, ей выделили ренту, что для Влодека стало подлинной мукой. Он не был заложником своих привычек, но постоянное бурчание жены, то и дело щёлкающей искусственной челюстью, ввергало его в бешенство.

— Выдержу, чёрт возьми, выдержу, — твердил он себе под нос, всё сильнее сомневаясь в правдивости этой декларации. — Не стану же я разводиться на старости лет!

Чтобы не свихнуться, а заодно иметь повод выйти из дома, он записался в университет для пожилых, где занялся изучением психологии. Ему не потребовалось много времени, чтобы убедиться: именно это направление помогает влиять на поведение людей. А поскольку лишь упражнения делают профана мастером, он взялся в рамках навязанной самому себе программы воплощать новоприобретённые знания в жизнь.

Для Ремигиуша сентябрь того года выдался обильным на стрессовые ситуации — как на работе, где проклятый кризис поставил под знак вопроса не только премию, но и зарплату вообще, так и дома, где всё встало с ног на голову.

Эдита после краткого периода депрессии, включавшего в себя пребывание в больнице и первые дни после возвращения домой, быстро пришла в себя. К сожалению, в рамках рационализации непонятной и опасной красоты Ленки, она убеждала себя, что их дочка не может быть столь идеальна и, следовательно, в качестве противовеса, должна скрывать в себе трагический порок, изъян или хотя бы генетическую болезнь. И понеслось: разговоры со специалистами, исследования Ленкиного организма (как правило — очень дорогие), какие-то ночные визиты «скорой»... Через несколько недель Ремиг не выдержал и отправил жену к психиатру.

Чтобы поменять лампочку, нужен, кажется, один врачеватель душ — разумеется, при условии, что лампочка хочет поменяться. Как было с Эдитой, неизвестно: может, благодаря терапии, а может, и хорошо подобранным лекарствам, скоро она успокоилась. Притихла, стала бледной, но хотя бы вела себя теперь как цивилизованный человек.

Дни бежали как фильм на перемотке. Осень, зима, весна, лето, снова осень... На Хэллоуин — наверное, в рамках снятия чар — Эдита приготовила на обед тыквенный суп. Получилось объедение, однако уже на следующий день у дочери подскочила температура и появилась сыпь от скарлатины. Через две ночи к рассыпанным по губам и рукам язвочкам добавился ещё один признак болезни — понос. Сразу после полуночи Ленка заблеяла, отчаянно требуя внимания. Ремигиуш сорвался с кровати и, полусонный, помчался на помощь. Извлёк малютку из воняющей выгребной ямой колыбельки и унёс в ванную. Из памперса вывалилась смердящая полужидкая куча, мгновенно заляпавшая коричневым пижамку. Превозмогая брезгливость, Ремиг снял её, усадил ребёнка на дне ванной и душем смыл размазанные по маленькому телу экскременты. Эдита за это время успела открыть окно в детской и поменять испачканное постельное бельё.

Всё это заняло у них минут двадцать. Но едва они успели вернуться к себе, как малютка снова развопилась — навалила ещё одну кучу. Уже меньшую, но опять пришлось мыть дочке зад и менять памперс. Эдита полетела на кухню за активированным углём и смектой, чтобы удержать говняное безумие. Это удалось им лишь в три часа ночи вместе с последней, седьмой кучей.

Ничего удивительного, что когда будильник вырвал Ремига из забытья, ему захотелось расплакаться. Погода тоже не настраивала на оптимистичный лад — начинался дождь.

Ремиг тихонько оделся, почистил зубы и вышел из квартиры. Лестничную площадку наполнял неприятный запах мокрой псины. Ремиг обошёл подозрительно выглядевшую лужу у лестницы и с напускной бодростью спустился на первый этаж. Тротуар перед домом приветствовал его густой сетью трещин, наполненных ручейками дождевой воды. Ремиг миновал сжавшуюся под зонтом старушку, влекущуюся в костёл или прямиком на кладбище, недействующий бар «Нептун», возле которого, не обращая внимания на погоду и ранний час, уже толклось алкогольное братство, прошёл мимо очень своевременной надписи «хватит ждать, пора действовать», а затем, ещё раз пообещав себе купить когда-нибудь авто с подогреваемыми сиденьями, сел в свой холодный «Опель».

Завёл мотор, полный надежды, что день окажется более удачным.

Но ошибся.

Ровно в полдень ему позвонил дежурный офицер из ближайшего комиссариата и посоветовал немедленно возвращаться домой, а вернее — к сторожихе в четвёртую квартиру, чтобы забрать дочь. На вопрос, что случилось, офицер ответил, что Эдиту отвезли в больницу Бабиньского³, и что подробности Ремиг узнает на месте.

Как он должен был поступить? Выдумав на ходу историю, будто его жена чем-то отравилась, отпросился у шефа и на полной скорости помчался на Калинов.

У Ангеловой его действительно ожидали двое в мундирах и улыбающаяся Лена. Отведя его в сторону, чтобы не услышала сторожиха, один из полицейских объяснил, что его жена бродила меж домами в одном халате, босая, с дочерью на руках. Кто-то подумал, что она пьяна, и позвонил в полицию. И лишь после приезда полицейских вызвали «скорую».

— Что с ней? — простонал изумлённый Ремиг. — Долго она там пробудет?

— Неизвестно, — ответил старший из полицейских. — Это уже от нас не зависит.

— Она... — Вишневский потёр кулаками лоб, пытаясь остановить дрожь в руках. — Никогда так себя не вела.

— Будем надеяться, что это лишь минутное помешательство, — вздохнул младший полицейский. — Пока что займитесь, пожалуйста, дочерью.

Подписав заявление, что он получил дочку в целости и сохранности, Ремигиуш отнёс её в квартиру. Посадил перед телевизором, включил сказку с котом Филимоном⁴, а сам укрылся в ванной. И лишь там разрыдался.

Владимир видел, что вытворяет жена Ремига, но звонил в полицию не он. Печальный опыт времён социализма научил его не вмешиваться в подобные дела. Независимо от того, что случится в будущем и какова будет его роль в этом, он предпочитал оставаться в тени.

Отправка Вишневской к психиатру явила собой прекрасный повод реализовать следующий пункт плана, составленного бессонными ночами. Владимир пошёл навестить сломленного вдовца. Пошёл не с пустыми руками — прихватил китайскую куклу и чекушку хорошей водки.

Поначалу стук в дверь не принёс результата, но Влодек не спешил. Он хотел, чтобы визит прошёл в подобающей атмосфере. Ни в коем случае нельзя было вызвать подозрение.

Когда наконец Вишневский открыл, по припухлым глазам сразу стало ясно, что он плакал. Владимир, естественно, сделал вид, что не заметил. Пусть он и имел намерение впереться в жизнь соседа, но пытался сделать это по крайней мере в чистой обуви.

— Я слышал об этой... — он сделал паузу, точно искал соответствующее слово, — ситуации.

Ремигиуш кивнул, явно смущённый, что его личные проблемы стали достоянием жильцов дома.

— Я пришёл... э... принёс, — продолжал, запинаясь, Влодек, — кое-что для доченьки... и для вас.

Вишневский отступил в сторону, пропуская гостя. На пороге Влодек дал прелестной дочке хозяина куклу, на которой та и сосредоточилась. Мужчины уселись на кухне, соединённой с комнатой чем-то вроде большого окна, позволяющего наблюдать за ребёнком. Влодек вытащил из пакета бутылку, открыл её и, не вдаваясь в лишние пояснения, разлил по рюмкам, неизвестно откуда появившимся на столе вместе с двумя стаканами колы со льдом.

После третьей рюмки Ремигиуш немного расслабился. После четвёртой расслабился его язык. Он принялся рассказывать о том, как долго они мечтали о ребёнке и как специально для этого поехали в Африку, где у них наконец получилось.

— Я тоже когда-то был на чёрном континенте, — встрял Владимир. — Не лучшие мои воспоминания.

— Почему? — удивился Вишневский.

— Работал там два года по контракту, строил железную дорогу и... навидался страшных вещей.

— Страшных? В каком смысле? Бедность? Голод?

— И это тоже, — признался Влодек. — Но самое худшее — это одержимые дети.

— Одержимые? — Ремиг наморщился, невольно глянув на свою дочь, которая сидела на полу и крутила кукле голову то в одну, то в другую сторону, явно проверяя прочность игрушки.

— Да. Не знаю, зачем, но там на каждом шагу туземцы проводят какие-то языческие ритуалы. Куда ни повернись, везде суеверия и кровавые жертвы.

— Ужасно, — подытожил Вишневский, с содроганием отмечая, что кукле наконец открутили башку.

— Случалось, — продолжал сосед, — что если кто-то из белых оказывался слабым, неосторожным или слишком сблизился с местными, его ждал ужасный конец.

— В каком смысле?

— Тамошние колдуны насылали на них злых духов.

— Вы шутите!

— Чистая правда, богом клянусь! — Влодек ударил себя в несколько обвислую грудь.

— А как можно узнать, что кто-то одержим?

Сосед посидел минуту с выражением величайшей сосредоточенности, точно вслушивался в шёпот, лившийся ему в ухо.

— Зло не носят как татуировку на лбу, — вдохнул он сквозь зубы и в задумчивости посмотрел на свои ладони. — Его печати спрятаны на укрытых частях тела.

— Какие печати?

— Чаще всего они замаскированы под видом шрамов или родимых пятен.

— У них есть какой-то конкретный облик?

— Разные, — знаток одержимых выдохнул, словно понижал в себе давление. — Как только их увидишь, сомнений не будет — это они.

Ремигиуш взял бутылку, разлил остатки водки по рюмкам. Выпили.

— А можно ли от этого как-то уберечься?

— Вроде есть амулеты, весьма эффективные... Но когда такое произойдёт, надо применить куда более действенные методы.

— Например?

— Сатана не случайно воплощается в маленьких детях. Ему так удобнее. О детях заботятся, ну и вообще они кажутся добрыми и невинными. От них не ожидаешь нечистых помыслов или поступков.

— А стало быть?

— Единственный способ изгнать демона из ребёнка — это причинить ему такую боль, чтобы он сам убрался из тела.

— То есть что? Пытать ребёнка? Как при инквизиции?

— Понимаю, как это звучит. Жутко. Но факт есть факт — злой дух, проникший в ребёнка, чувствует то же, что и он. Чтобы спасти ребёнка от вечных мук в аду, надо причинить ему боль. Да. И чем большую, тем лучше. — Влодек поднялся, разглаживая брюки на ляжках. — Ну ничего, дорогой сосед. Хорошо поболтали, но пора отчаливать, пока жена не назвала меня бродягой.

Через два дня Эдиту выписали домой с внушительным списком лекарств и советом пройти терапию. Но если лекарства подействовали, то терапия — нет. Наверное, потому, что к ней не прибегали.

Изменённый химический состав организма Эдиты сказался не только на трудностях с его опорожнением, но и на чистоте квартиры. Вишневская совершено спятила на этом пункте. Можно сказать, теперь она делала только две вещи — либо подметала, либо нет. При этом первому занятию посвящала куда больше времени и сил.

По этой причине на отца пали почти все заботы по уходу за Ленкой. А малютка как раз вступила в первую в своей жизни фазу бунта и, случалось, целыми днями визжала, как орда привидений. Единственным способом обуздать её была прогулка. И поэтому Ремигиуш до отупения курсировал по маршруту дом-работа-дом, а затем — дом-парк и, возможно также, магазин-дом. Съев обед, одевал свою вопящую обезьянку и выходил вместе с ней. Коляски не брали — дочка, научившись ходить, напрочь забыла о ней.

Казалось, так будет выглядеть и этот день.

Вишневский подошёл с насупленной Ленкой к дверям лифта и нажал на кнопку. Вдруг он наступил на что-то твёрдое. Думая, что это — игрушка, он нагнулся, поднял и лишь тогда сообразил, что держит в руке пожелтевшую от старости искусственную челюсть. Ремиг с омерзением откинул её от себя и вытер ладонь о штаны.

Кто столь рассеян, чтобы потерять искусственную челюсть?

В лифте он заметил нарисованный мелом на полу странный знак — вроде пентаграммы с вписанной в неё свастикой.

Сам рисунок не вызвал бы у него любопытства, когда бы не реакция Ленки — та уставилась на знак, пуская пузырящуюся слюну и забыв о привычке стукаться лбом в любую встреченную стену. Затем упала на колени и погладила свастикопентаграмму. Ремиг взял дочь на руки. Она не протестовала — была как тряпичная кукла. В таком виде он и вынес её на улицу.

На протяжении всей прогулки, которая, к счастью, прошла без проблем, Ремигиуш думал, чем он навлёк на себя такую лавину несчастий. Другие родители выводили своих отрад, чтобы похвалиться ими, он же охотнее всего спрятал бы Ленку в подвале, чтобы не причинить кому-нибудь вреда из-за неё. Может, в ней и впрямь угнездился демон? Неужто тот факт, что её зачали в Африке, предопределил судьбу девчонки?

Дома ему уже было не до размышлений. Нужно было переодеть и накормить малютку, дать ей витаминов... И лишь искупав её, он вспомнил рассказ соседа о знаках одержимых.

Как бы невзначай, проклиная себя за глупость, положил её в кроватку и принялся осматривать со всех сторон. Дочь вела себя исключительно спокойно, не вырывалась и не крутилась. На спине и попке Ремиг не заметил ничего подозрительного. Равно как на ладонях, руках, подмышками и на ногах. Он уже собирался прекратить исследование, когда что-то его толкнуло раздвинуть дочери ножки. Там-то он это и увидел. На внутренней стороне бедра, возле паха, находилось маленькое, едва заметное родимое пятно — удивительно схожее с рисунком в лифте.

— Ты что делаешь, ублюдок? Ты что делаешь?

Потрясённый, он не сразу сообразил, что слышит голос Эдиты, которая кинулась на него с кулаками и зубами, пытаясь оторвать от дочери.

Он не сопротивлялся.

Ему было уже всё равно.

Эдите так и не удалось втолковать, что она увидела совсем не то, о чём подумала. Жена закатила такую истерику, что ему не оставалось ничего другого, как позвонить в «скорую», которая и отвезла её прямиком в Бабиньского.

На этот раз её пребывание в больнице затянулось. Ни один врач даже примерно не хотел ответить, когда Эдита вернётся домой.

Квартира неумолимо превращалась в хлев. Дошло до того, что Ремиг боялся сесть, чтобы не испачкать себе брюки остатками каши. Он даже взял отпуск за свой счёт, но ни о каком отдыхе не было и речи. Он уже забыл, когда высыпался последний раз. Забыл, что такое быть здоровым. Его не отпускало ощущение, что кроме хронической мигрени он страдает какой-то вялотекущей психической болезнью, которая вынуждает Ремига во всём видеть вмешательство зловредных потусторонних сил.

Чтобы не оказаться на кладбище или в психушке, он нанял сиделку дочери. Случай решил, чтобы первой на объявление откликнулась Марлена — девушка с милым голосом и ещё более милой внешностью. Ну и неглупая, наверное, потому что изучала право.

Кроме того, она пришла в условленный час, не опоздав ни на минуту.

Пунктуальность — очень редкая черта, особенно в наше время.

Он заранее прибрался в большой комнате, и потому без особого стеснения указал кандидатке на одно из кресел. Девушка охотно согласилась выпить кофе, в силу чего они начали беседу лишь через несколько минут, когда он перестал метаться по кухне.

Она посластила кофе двумя кусочками сахара, помешала, вынула ложечку из чашки, облизала и положила на блюдце. Наблюдая за её действиями, Вишневский мимоходом подумал, что никогда не видел, чтобы какой-нибудь парень облизывал ложечку. А вот женщины делают это часто. Имеет ли это значение? Кто его знает!

— Я уже сидела с младшей сестрой и с сыном моей тёти, значит, без проблем справлюсь и с вашей дочкой, — уверила его Марлена, поправляя упавшую на щёку прядь волос.

— Лена способна по-настоящему достать, — неполиткорректно признался он (они ведь ещё не договорились о плате).

— Это ничего. Я люблю детей.

Пока ещё, подумал он. Но не сказал этого.

— Замечательно. Видите ли, я пребываю в трудном положении, ну и мне нужен кто-нибудь на полную ставку, кроме выходных, естественно...

— Нет проблем. Я учусь заочно, и потому свободных выходных мне будет достаточно. Постараюсь быть полезной, по крайней мере, для вашей дочери. На уход за вами не подписываюсь. — Эта последняя фраза прозвучала как шутка, но Ремиг понял, что не может рассчитывать на дополнительные услуги сиделки. Впрочем, он был этим доволен. По крайней мере, на ближайшую пятилетку.

Ремигиуш закрыл ладонями глаза, потом сжал виски. Тяжело вздохнул, задержав воздух в лёгких. С него хватит.

Он встал из кресла и как можно тише открыл дверь в комнату Ленки. К счастью, та спала. К несчастью, была как и прежде нечеловечески прекрасна.

Со временем подурнеет, выскочат угри на лице, станет как все, убеждал он себя, стараясь не впадать в безысходность. Но червячки безнадёги, проникнув в сердце, окопались там крепко. Пусть они и не угрожали его жизни, но вызывали всё большую усталость и нудные, болезненные колики в грудной клетке.

Уже давно (месяц? два?) он не мог избавиться от предчувствия, что скоро случится что-то трагическое. А может, уже случилось, просто он этого не заметил. Наблюдательность никогда не относилась к его сильным чертам. Даже не работе он узнал последним, что один из его сотрудников — гомосексуалист. Причём этот сотрудник и не скрывал данного факта. Для Ремига, впрочем, это не имело значения. Ни тогда, ни сейчас.

Он включил телевизор, но быстро утомился от сообщений об очередных военных манёврах, плохой рекламы и многажды уже просмотренных фильмов. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, и тут он услышал осторожный стук в дверь. Сначала подумал — послышалось, но стук повторился.

Глянув в глазок, он с удовлетворением убедился, что к нему снова притопал Владимир. Один из немногих людей, на кого он мог положиться.

На этот раз сосед явился без чекушки. Тогда сам Вишневский поставил на стол початого «Джонни Уокера». Он не слишком любил виски, но из уважения к соседу решил, что сейчас — самое время.

— Как дела, парень? — Полное сочувствия лицо Влодека говорило, что он спрашивает не из простой вежливости, а действительно тревожится о Ремиге.

— Нормально. Справляюсь, — озадаченно ответил Ремиг, подумав мимоходом, что знаменитая пропаганда успехов совсем не отошла в небытие с эпохой товарища Герека⁵.

— А жена?

— Надеюсь, скоро вернётся. — Не нужно было уточнять, откуда — об этом знал любой житель дома.

— Наверняка. Не будут же её держать там до самой смерти. — Влодек сообразил, что ляпнул не то, и торопливо поднял тост. — Выпьем за здоровье! Пусть оно никогда нас не оставляет!

Стукнулись стаканчиками. Ремигиуш прикусил губу, борясь с собой. Его одолевали какие-то неясные подозрения.

— Ну а насчёт здоровья, как понять, что ребёнок одержим? — спросил он, превозмогая временную слабость.

Сосед сохранил каменное выражение лица, но внутри торжествовал.

— Симптомы различны. Иногда это видно уже по глазам, а иногда их выдают печати дьявола на теле.

— А можно ли спасти такого ребёнка? — Ремигиуш невольно глянул в сторону комнаты дочери. Оттуда не доносилось ни единого звука, но уже от самой мысли о Ленке волосы вставали дыбом.

— Конечно. Но нужно подвергнуть его пыткам. Без этого никак.

Проходили дни и недели. Как ни надеялся Ремигиуш, ничего не менялось в лучшую сторону. Прогнозы ординатора отделения, в котором лежала Эдита, были неутешительными. У неё диагностировали относительно редкую и весьма трудную для излечения болезнь: тяжёлую степень расстройства сознания типа B, а конкретнее — так называемое пограничное состояние, характеризующееся пренебрежением нормами общественной жизни, неспособностью оценивать последствия своих поступков, эмоциональной неполноценностью, отсутствием сопереживания и чувства вины за причиняемый кому-либо вред.

Сплошные сливки.

Ленка росла и, хоть это казалось невероятным, становилась всё прекраснее. Вишневскому же из ночи в ночь снился кошмар, в котором его дочь, уже будучи подростком, нагая стоит у каменного алтаря и вырывает сердце лежащему на нём мужчине. Сон был такой реалистичный, что Ремиг мог даже заметить татуировку на спине Ленки. Он всегда просыпался до того, как успевал увидеть лицо жертвы, что усиливало чувство неуверенности и угрозы.

К сожалению, на этот раз он узрел лицо мужчины.

На каменной плите лежал он сам.

На работе он никак не мог сосредоточиться. Утвердившись локтями на столешнице бюро, делал вид, будто изучает разложенные перед ним бумаги. А перед его внутренним взором проплывали жуткие картины сна, перемешанные с образом закутанной в смирительную рубашку Эдиты.

Под надуманным предлогом он ушёл с работы пораньше и поехал в магазин инструментов. Там, поколебавшись, приобрёл пневматический гвоздезабиватель и запас гвоздей, достаточный, чтобы превратить пол спальни в ложе факира.

Выйдя из магазина, не сразу заметил, что снова начался дождь. Сел в машину и не спеша поехал. На улице Окулицкого пробка была больше, чем обычно, поскольку дорожные рабочие принялись класть новый асфальт, не обращая внимания на дождь. Это не сулило ничего хорошего, но чему удивляться? Им ведь платили за работу, а не за качество.

Машину он бросил прямо перед подъездом, не обращая внимания на то, что её может забрать эвакуатор. Сейчас ему было плевать на это.

Глянул на десятки окон, возносившихся над ним зубами распахнутой пасти. Часть из них сияла чистотой, другая часть пугала грязными стёклами и драными занавесками. Тряхнул головой, сбрасывая нахлынувший вдруг образ глобальной катастрофы, типа похищения землян инопланетянами или массового самоубийства.

Едва вошёл в дом, тут же ощутил дремлющую в нём энергию. Не позитивную, а напротив, зловещую, от которой следовало держаться подальше.

А может, он просто стал иначе смотреть на мир?

Путь на пятый этаж занял у него несколько минут и вызвал лёгкую одышку. Но в целом он оставался спокоен. Взялся за дверную ручку. Переступив порог, стиснул ручку гвоздезабивателя. Да, он слишком долго подавлял это в себе...

И тут же у порога увидел окровавленный след стопы на кафельном полу. Это была прелюдия к ожидавшему его чудовищному зрелищу. На диване в большой комнате лежало обнажённое тело Марлены. Её вскрыли от шеи до лобковой кости, а грудную клетку так раскурочили, словно искали там спрятанные сокровища. Внутренности и впрямь переливались, как драгоценные каменья, но ценность имели, пожалуй, только для своей владелицы.

На подгибающихся ногах Ремиг двинулся в комнату Ленки. На первый взгляд казалось, что там всё в порядке. Ему пришлось долго всматриваться, прежде чем он разглядел головку дочки, выступающую над одеялом в кроватке. Девочка лежала, повернувшись к стене и уткнувшись лицом в любимого медвежонка.

Пришлось откинуть одеяло, чтобы убедиться: кто-то выпотрошил дочку точно так же, как сиделку. Кто-то... Кто же мог совершить такое?

Кто?

Кто его опередил?

Ремиг сполз спиной по стене. Уставился на пол, на разбрызганные повсюду красные кляксы, пытаясь найти ответ на свой вопрос. Вместо ответа откуда-то донёсся мощный механический шум. Настолько сильный, что Ремиг не слышал больше ничего. В том числе и шагов своей жены.

Сигнал тревоги зазвучал в его голове слишком поздно. Ремиг успел лишь заметить краем глаза какое-то движение, после чего удар в затылок выключил его из игры.

Эдита для уверенности ударила ещё пару раз и отступила на шаг, наслаждаясь устроенным ею кровавым пандемониумом. Затем уронила ненужный уже пестик для мяса и на негнущихся ногах подошла к окну. Раздвинула шторы и, ухватившись за косяк, влезла на подоконник.

Самый подходящий момент, чтобы упорхнуть.

Люди толкались, лезли вперёд, лишь бы оказаться в поле зрения камеры и хоть на несколько секунд появиться в телевизоре. В отличие от них, Владимиру не пришлось так унижаться. Телевизионщики заранее договорились с ним, ведь это он был тем бдительным гражданином, который уведомил о преступлении ответственные органы.

Один из журналистов поставил его в подходящем месте, другой подошёл к нему с оператором. Влодек поймал завистливые взгляды соседей, но и ухом не повёл. Он же был другом убитого, его глаза должна наполнять грусть, а не удовлетворение.

— Пан Владимир... — ведущий подставил ему микрофон чуть не под нос. — Как мы установили, вы были близким знакомым семьи Вишневских. Правда ли, что эта семья скрывала мрачные тайны?

— Ну а я знаю? — Влодек почесал подбородок, изображая придурка из Новой Хуты⁶. — Пан Ремигиуш... э... Ремиг был моим хорошим приятелем. И всегда останется в моей памяти порядочным человеком... Ему не повезло, что связался с вредной бабой. В голове не умещается...

— Хорошо, понимаю, — прервал журналист эти никому не интересные подробности. — Вы первым вошли в квартиру Вишневских, сразу после того, как...

— Да. — На этот раз Влодек сам прервал собеседника. — Страшная была картина, правда. Никогда ещё такого не видал и, дай бог, не увижу. За такое казнить должны! Всех этих бандюгов давно пора переловить, усадить в креслице и пару миллионов вольт через них... Да куда там, в нашей системе ведь нету...

— Дорогие зрители, — встрял журналист. — Ничего удивительного, что фотограф, который делал снимки на месте преступления, до сих пор не вернулся с больничного. Даже невзирая на то, что ему нынче платят лишь восемьдесят процентов от зарплаты.

Эпилог

Глаза Малгожаты светились любопытством. Они смотрели на него с вниманием, контрастирующим с небрежной позой их владелицы. Растёкшаяся в кресле, с вечно скривившимся ртом, она могла бы служить олицетворением недовольства.

Влодек не сомневался, что жена встретит его упрёками и претензиями. За то, что оставил её так надолго и что вместо похода в магазин изображал из себя телезвезду. Поэтому он заранее подготовил линию защиты.

— За кривляние перед камерой три сотни получил, котик, — начал он, намеренно уменьшая значение своего выступления и концентрируя внимание супруги на интересующей её теме, т.е. на деньгах.

— И что с того? — брюзгливо ответила она. — Большую часть всё равно спустишь на автоматах. Или водки купишь. А счета не оплачены...

— Сокровище моё, обещаю, что из этих денег... — попробовал он возразить. Куда там! Малгожата была не из тех женщин, к чьему рассудку стоило обращаться.

— Пьяница ты, вот! — рявкнула она. — Знаю я твои обещанья-вилянья!

— Чёрт бы тебя побрал! — не выдержал он. Нужно признать, в последнее время он часто терял контроль над собой. — Не ори, дура, а то снова заберу у тебя третьи зубы и сможешь болтать только с червяками.

Малгожата послушно замолчала. Неужели действительно испугалась, что он исполнит угрозу?

Даже если и так, теперь-то уж я не выкину челюсть в коридор, решил Влодек. Сколько бы потом этого барахла ни нашёл, всё моё.

Глянул на жену и, засопев, передвинул её кресло ещё ближе к окну. Несмотря на все его усилия, ему так и не удалось остановить начавшийся процесс разложения её тела.

— Одни хлопоты, — буркнул он, вынимая деньги из кармана и кладя их на стол. — Опять придётся покупать освежители воздуха.

Примечания переводчика:

¹Ян Химильсбах (1931 – 1988) – польский сценарист и писатель, непрофессиональный актёр. В силу хриплого голоса и характерной внешности играл в основном людей с социальной обочины.

²Гжегож Чеховский (1957 – 2001) – польский рок-музыкант, поэт и композитор, лидер группы «Республика». Умер в ходе операции на сердце.

³Психиатрическая лечебница им. Ю. Бабиньского в Кракове.

⁴Цикл польских мультфильмов для маленьких детей «Приключения кота Филимона».

⁵Период нахождения у власти партийного лидера Польши Эдварда Герека (1970 – 1980 гг.) был отмечен безудержной пропагандой успехов польского хозяйства и игнорированием со стороны СМИ нарастающих экономических трудностей.

⁶Металлургический комбинат в Новой Хуте был образцовой стройкой ПНР. Сегодня Новая Хута – депрессивный район с массой неимущего и малообразованного населения.