Это кроссовер рассказов Чрево и Многоцветница. Рекомендую прочитать их для полного понимания сюжета.

Поворачиваю в замке ключ, тяну на себя. Тусклая подъездная лампа освещает высокую женщину лет сорока в ярко-красной куртке и белой шапке с помпоном. Наклоняется к проему:

— Здравствуйте, Наталья Петровна? Я Тамара.

Молча открываю шире, и она заходит, стягивая шапку. Крашеные каштановые волосы рассыпаются по плечам, пальцы деловито хватаются за пуговицы.

— У вас тут двери почти нигде не пронумерованы, еле угадала!

Пожимаю плечами, рассматривая ее с вежливой улыбкой. Минут двадцать назад Тамара позвонила и попросила встречи. Еще одна заботливая мамочка, решившая послать ребенка на занятия по французскому.

— Проходите на кухню, чайник недавно вскипел, — говорю, когда она вешает куртку на крючок.

Пока разливаю кипяток по кружкам, Тамара ерзает на стуле, с любопытством осматриваясь. От бежевой кофты пахнет дорогими духами, аромат приятный и едва уловимый, так и тянет приблизиться, чтобы прочувствовать как следует.

— Кто вам меня порекомендовал? — спрашиваю, ставя на стол корзинку с печеньем.

— Дочь лучшей подруги! Вы учили ее в школе, должны помнить — Настя Петренко.

Память молчит, ни единого шевеления.

— Да, способная девочка, — киваю. — Как она сейчас, нашла хорошую работу?

— Менеджер по работе с клиентами в одном магазине дорогой одежды. Когда узнала, что Влад захотел учить французский, сразу про вас сказала! Говорит, вы лучший вариант, особенно если заниматься на дому. Вы ведь больше не преподаете в школе?

— Больше нет.

— Почему? Педагогу необходима постоянная практика с детьми.

— Практики у меня много — клиентов хватает. К тому же, это намного проще, чем постоянно держать под контролем целый класс в школе.

Тамара звонко прихлебывает из кружки и понимающе закатывает глаза:

— Я бы и минуты не выдержала, это же с ума сойти! Целый класс детей! Я с одним иногда еле справляюсь, а тут целый класс. Была бы президентом, всех учителей поголовно наградила бы золотыми медалями, честное слово!

Опускаю глаза, изображая смущение.

— И все равно Настя очень жалеет, что вы ушли из школы. Она в десятом классе училась, когда произошла та катастрофа, вы у нее любимой училкой были. Извиняюсь, учительницей. Настя говорит, вы как раз после этого и уволились, а она…

Нервно перебиваю, пытаясь сменить тему:

— Говорить «извиняюсь» неправильно. Правильно будет «извините» или «прошу прощения».

— Вы же учительница французского, а не русского, — легкомысленно отмахивается Тамара. — Значит, это правда, вы уволились после того случая? Некоторые до сих пор вспоминают, хотя уже вот восемь лет прошло. Еще бы — целый дом взорвался, а причин так и не нашли. Вы ведь единственная выжившая из тех, кто был внутри?

— Я не была внутри, — улыбаюсь как можно прохладнее. — Просто оказалась рядом, вот и все.

— В любом случае, вам очень повезло! Такая страшная трагедия, столько людей…

По стенам проползают тени, реагируя на мое раздражение — они всегда готовы предложить способ заткнуть надоедливого гостя. Колышутся занавески, позвякивает на полках посуда. Чай в Тамариной кружке идет рябью, будто внутри кружится рыбка. Глубоко вздыхаю и говорю, уже не пытаясь улыбаться:

— Я думала, вы здесь по поводу репетиторства.

— Да, конечно! Извиняюсь. То есть, извините. Заболталась как дурочка, вечно меня за это ругают. Понятно же, что вам неприятно о таком вспоминать.

Покрасневшая до вишневого оттенка, она выуживает из кармана телефон и, открыв какое-то фото, тычет мне в лицо:

— Это Владик, тринадцать лет, очень хороший мальчик.

Щурюсь в попытке рассмотреть лучше, но Тамара все время болтает рукой, не переставая чесать языком, и различить получается только медно-рыжую шевелюру.

— Знаю, что вы сейчас думаете, мол, все родители считают своих детей хорошими. Мой правда хороший, все так говорят!

Она убирает телефон и доверительно шепчет:

— Честно говоря, он и не мой, если иметь в виду генетически. Мы усыновили его в пять годиков. Через месяц после свадьбы. Это я придумала, но муж был всеми руками за. Я по молодости наделала абортов, так что стала бесплодна в конце концов, а потом страсть как захотелось детей, ну, вы знаете, эти материнские инстинкты, они прямо зудят, так невыносимо, вам же наверняка знакомо, да?

Гляжу на нее, не отвечая. Над кружками вьется пар, из глубины пустой квартиры слышен говор телевизора.

— В общем, не суть, — продолжает Тамара, в очередной раз отхлебнув. — Мы усыновили Влада, и жизнь просто заиграла красками! А потом, буквально через несколько лет, мужа не стало — он давно болел, так что я успела смириться заранее. И, знаете, просто прекрасно, что у меня есть Влад! Мы так и идем с тех пор по жизни, опираясь друг на друга. Это очень сильная поддержка, большой такой, знаете, стимул жить. У вас есть дети? Вам же сейчас тридцать пять или тридцать шесть, да?

Скрестив руки на груди, терпеливо объясняю:

— Я могу заниматься с вами по понедельникам и четвергам, с двух до четырех. Если устраивает, то...

— Прекрасно! Завтра как раз четверг, Влад обрадуется. Он очень самостоятельный, будет ходить один, это же не страшно? Или мое присутствие обязательно?

— Нет, — усмехаюсь. — В вашем присутствии нет никакой необходимости.

Тамара поднимается со стула, отодвигая опустевшую кружку.

— Значит, сегодня с ним еще раз все обговорю и позвоню вам, чтобы обсудить финансовую сторону и прочие там мелочи. Вы мне очень понравились. Видно, конечно, что замкнутая, но у вас же травма наверное, после того случая, психологическая в смысле. Я понимаю — увидеть, как за раз умирает столько людей... Советую вам поскорее выйти замуж и родить! Обо всем другом и думать забудете, это самое лучшее средство от всех печалей, вот увидите!

Когда она уходит, я закрываю дверь, выдыхаю и сползаю по стене, обнимая колени. Злоба клокочет в горле как расплавленное олово. Всегда так — только решишь, что научилась себя контролировать, как тут же появляется подобная персона. Именно поэтому надо сводить все контакты к минимуму.

Тени, черные и извивающиеся, сползают по стенам с потолка и собираются у моих ног темным озером. Гляжу в него как в бездну, выстраивая перед собой воображаемую стену. Вы не доберетесь до меня, я не дамся, нет.

Словно насмехаясь, они подползают ближе. Множество голосов переплетаются шепотом где-то в подкорке. Злоба ни на миг не утихает, бурлит и душит. Это они ее подкармливают, не дают остыть. Напоминают, что всего лишь одно мое желание — и чья угодно голова слетит с плеч. Сколько угодно голов. Они напоминают каждую минуту, днем и ночью, вот уже восемь лет.

Как будто об этом можно забыть.

Влад сутулится на стуле, легкомысленно болтая ногами. Вихрастый, рыжий, с глазами цвета янтаря, он похож на школьного хулигана с иллюстрации из какой-нибудь детской книжки. Щеки усыпаны веснушками так густо, что почти нет свободного места. Непрестанно крутя головой, он не устает широко улыбаться.

— Спину ровно, — говорю, усаживаясь рядом. — Испортишь позвоночник — так и останешься горбатым.

Он послушно выпрямляется, не сводя глаз с развешанных по стенам сертификатов. Родители любят, когда у преподавателя в гостиной куча грамот — это значит, что сделан правильный выбор, и перед тобой самый настоящий специалист.

— Тебе нравится французский? — спрашиваю, раскладывая на столе книги.

— Не знаю даже, нравится или нет, — отвечает, задумчиво поднимая брови. — Просто как-то захотелось его выучить, вот и все.

Значит, надолго не задержится. Таких учеников у меня было не меньше десятка — сегодня захотелось французский, завтра на секцию дзюдо, послезавтра вышивать крестиком. Они могут перепробовать сотню вариантов, прежде чем найдут то, что действительно по душе.

Влад вздрагивает, опомнившись:

— Я вам подарок принес!

Покопавшись в школьном рюкзаке, он вытаскивает учебник алгебры и, прежде чем я успеваю открыть рот, вытряхивает несколько кленовых листьев. Ярко-оранжевые, они разлетаются по столу пламенными островками.

— Вы же совсем не выходите на улицу, а там такая красивая осень, — говорит Влад. — Вот я и решил вам кусочек принести. Кусочек осени, в смысле.

Подняв один из листьев, я зачем-то подношу к лицу и вдыхаю. Ничем не пахнет, но легкое ощущение покоя накрывает душу зыбкой вуалью. Как будто вышла в чистое поле, где свежо, безопасно, и не надо постоянно бояться, что кто-то погибнет, если не сдержать ярость. Я почти забыла это чувство.

— Мне никогда не делали такие подарки, — улыбаюсь. — А откуда ты знаешь, что почти не выхожу?

— Мама сказала, вы не учите в школе, только дома занимаетесь. Значит, редко бываете на улице, правда же?

— Да, верно. Спасибо, Влад, это очень приятно.

Довольно щурится как развалившийся под солнцем сытый кот. Тени вращаются по полу вокруг его стула, и я невольно хмурюсь: не получается уловить их настроение. Раньше я всегда знала, нравится им гость или нет, а тут только странное смятение, ничего больше.

— Они похожи на бабочек, эти листья, — говорит Влад. — Большие и красивые, только мертвые. Вам нравятся бабочки, Наталья Петровна?

Чувствуя, как улыбка сходит с губ, я внимательно смотрю на него и пытаюсь разгадать, значат ли эти слова больше, чем в них может вложить тринадцатилетний подросток. Конечно, нет. Отвыкшая за последние годы от нормальной жизни, я только и делаю, что ищу в других подвох, пытаюсь докопаться до скрытого смысла, хотя давным-давно уже поняла, что сама виновата в окружившем меня мраке.

— Знаешь, — говорю наконец. — Давай уже начнем урок.

Вечером, когда отмокаю в ванне, телефон на стиральной машинке вибрирует. Дотянувшись, гляжу на дисплей и хмурюсь: номер не определился, но почему-то кажется знакомым. Наверное, с него недавно звонили.

— Да?

— Не отвлекаю? — бодрый голос Тамары.

Черт.

— Нет, все в порядке, я не занята, — говорю подчеркнуто вежливо.

Пена взлетает с воды, крошечные пузырьки разлетаются в стороны, и я прикрываю глаза, выискивая внутри себя спокойствие.

— Просто хотела вас похвалить, вам же будет приятно! — раздается из трубки. — Влад весь вечер только о вас и говорит! Я, кажется, сама на уроке побывала, уже знаю все, что вы сегодня проходили. Он в таком восторге!

Мысли о Владе тут же разбавляют напряжение. Так непривычно.

— А он вам как? — спрашивает Тамара.

— Очень… необычный ребенок. — Кажется, впервые в жизни я говорю эти слова искренне.

— Ой, вы даже не представляете, насколько необычный! Я рассказывала, как он родился?

— Вроде нет.

— Это просто нечто! Подождите, спрячусь в ванной, чтобы не подслушивал.

Слышно шаги, скрип двери, журчание открывшейся воды в раковине.

— Его родители, они погибли, — говорит Тамара, и я прижимаю телефон к уху сильнее, чтобы шум не мешал. — Отец у него сошел с ума, представляете? Отравил жену, а потом себя.

— Это… страшно, конечно, — тяну. — Но…

— Подождите, я не закончила! В общем, отравил, а она как раз была Владом беременна, поздние сроки. Их нашли только через два дня, вскрыли квартиру, а они там лежат в спальне в обнимочку как голубки, разлагаются.

Прикусываю губу.

— А ребенок в утробе живой! — заканчивает Тамара, выдержав театральную паузу.

— Так не бывает.

Смеется:

— Я точно это же ответила, когда мне рассказали! Но с фактами не поспоришь. Его выходили, с трудом, конечно, но выходили. Еще и назвали в честь отца, представляете, какая чушь? Эти соцработники, или кто там таким занимается, совсем тупые. Подумать только — назвать ребенка в честь отца, который хотел этого ребенка убить! Наверное, лень им было что-то придумывать. Можно же Ваней или Сашей, а они… Дурдом, правда? Я подумывала сменить Владу имя, но ему ведь было уже пять лет, он привык, так что оставили как есть.

Пока перевариваю услышанное, Тамара переходит на шепот и становится едва различимой на фоне плеска воды:

— Наталья Петровна, а вы верите в сверхъестественное?

Поднимаю глаза к потолку, чтобы посмотреть, как обрывки темноты переползают с места на место, будто бесплотные морские угри.

— Нет, — говорю. — Не верю.

— Ну, я в общем-то тоже… Просто… Почему спрашиваю — на двери их квартиры, ну, в смысле, квартиры родителей Влада, был нарисован странный символ. Типа солнышко, знаете, как детишки рисуют, только вместо лучиков маленькие крылышки. Вот я думаю, вдруг это все как-то связано. Может, рисунок помог ему выжить? Но кто тогда его нарисовал?

— Звучит немного… абсурдно, — отвечаю. — В любом случае, о таких вещах лучше не думать. К тому же, мы точно никогда не узнаем всей правды.

Сентябрь неторопливо сменяется октябрем, пока я изучаю Влада так же, как он изучает французский — неуверенно, с интересом и сдержанным восторгом. Когда он приходит, тени впадают в непонятный транс, вращаясь спиралями на полу или потолке, и их влияние сходит на нет. В такие часы я чувствую себя свободной, но озадаченной — хочется выяснить, как это работает, узнать, почему именно Влад. Конечно, я не решаюсь задавать ему вопросы, чтобы не пугать, поэтому только смотрю, тщетно пытаясь уловить хотя бы малейшую подсказку.

— Вот, — говорит он, отдавая мне листок с выполненным заданием.

Изучив, я улыбаюсь:

— Хорошо, но не идеально. Смотри, вот тут, ты уверен? Может, все-таки другое окончание?

Он морщит лоб, беззвучно шевеля губами, а потом ойкает и наспех зачеркивает карандашом.

— Совсем другое дело, — киваю, увидев исправление. — Ты постоянно торопишься. В таких делах лучше лишний раз подумать, чем писать что попало.

Влад подпирает подбородок кулаком и хмыкает:

— Мама так же всегда говорит, хотя она сама торопыга. А ведь взрослые должны уметь то, чему учат детей. Как считаете?

— Очень хорошо сказано.

Невольно бросаю взгляд на потолок, где ставший уже привычным круговорот ни на секунду не замирает.

— Почему вы постоянно куда-то смотрите? — спрашивает Влад, тоже взглянув наверх. — То по сторонам, то туда, то сюда. Мне даже страшно бывает — вдруг сзади кто-то стоит?

Дура. Другие не видят тени, но точно видят, как я пялюсь в пустые стены.

— Разминаю глаза, — усмехаюсь, принимая непринужденный вид. — Тебе тоже не помешает.

— А если размять глаза, я увижу что-нибудь новое?

Прямо за его спиной тени стекают по стене.

— В каком смысле новое? — спрашиваю.

— Ну… Так невежливо говорить, но мне кажется, вы врете про эту разминку. А по сторонам смотрите, потому что вам видно что-то такое, что не видно мне.

Мрак забирается на стол, обтекая книжки. Сбитая с толку, я едва удерживаюсь, чтобы не ударить по столешнице.

— Глупости, — говорю резким тоном. — Не может же быть, чтобы одни люди что-то видели, а другие нет.

В голосе Влада звучит испуг:

— Ну, вы вот прямо сейчас на стол так смотрите, будто по нему тараканы бегают. А я вот ничего…

Тени касаются его руки и в одну секунду заполняют собой все. Гостиная погружается в темноту, черную и густую как вакса. Вскочив на ноги, я кричу:

— Влад!

Никто не отзывается. Выставляю перед собой руки и ступаю, пытаясь нащупать хоть что-нибудь, но ничего нет — ни стола, ни шкафа, ни даже стен. Кругом развернулась беспросветная пустота, ни единого лучика света. Не переставая идти, я снова зову:

— Влад! Слышишь меня?

По коже расползается странное щекочущее чувство, будто тонкие потоки ветра обдувают одновременно со всех сторон. Это мои тени.

— Прекратите, — говорю твердо. — Хватит, сейчас же!

Такого никогда не случалось раньше, но не могу сказать, что удивлена. Столько лет не давая теням желаемого, я подозревала, что однажды их терпение иссякнет, и это выльется во что-то неуправляемое. В конце концов, невозможно прожить в подобном состоянии долгую и здоровую жизнь.

— Не трогайте его! — шепчу. — Оставьте в покое!

Твердь под ногами растворяется, я падаю куда-то, невольно взмахивая руками. Ощущение невесомости поглощает целиком, и я захлебываюсь криком.

Откуда-то издалека доносится:

— Я здесь.

Голос Влада. Закрыв рот, я верчу головой, но все по-прежнему в темноте.

— Беги, Влад, — говорю. — Уходи отсюда.

Через целую вечность тишины он спрашивает:

— Что это? Кто они?

Почему-то волнение отступает, паника тает как льдинка, упавшая в чай. Спокойствие отталкивает все остальное, становясь главным и нерушимым.

— Откуда они? — спрашивает Влад.

— Я знала одну девочку. — Собственный голос звучит непривычно громко и мелодично, разбиваясь вдалеке бесконечным эхом. — Она боролась с ними, но сдалась. И они подчинили меня. Я думала, что тоже сдамся. С самого начала думала, что уже сдалась, но…

Мелькает что-то желтое и мимолетное как искра. Кто-то хватает меня за руку ниже локтя и с силой сжимает. Вскрикнув, глубоко вдыхаю и распахиваю глаза.

Я сижу на стуле в гостиной, испуганный Влад напротив, и всё на своих местах, даже бумаги с заданиями не слетели со стола. Тени вернулись на потолок и кружат, как будто совсем ничего не случилось.

— Вы что? — спрашивает Влад.

Тяжело дыша, смотрю на него, не в силах найти ни одного слова.

— Вам плохо? Я могу вызвать скорую, если надо. Такая бледная, я думал, в обморок сейчас упадете.

Что-то неправильное цепляет взгляд — это след у меня на руке ниже локтя. Черный отпечаток небольшой ладони с длинными тонкими пальцами. Кажется, грязь. Или сажа.

— Все нормально? — не унимается Влад.

— Что сейчас было? — выдыхаю. — Ты видел… темноту?

Нахмурившись, он недолго молчит, а потом осторожно произносит:

— Да ничего не было. Вы просто как-то… ну, столбом застыли и в одну точку смотрели, даже не дышали. Несколько секунд. А потом вроде прошло. Наталья Петровна, а вы эпилепсией не страдаете? Или что-нибудь такое?

Хлопает густыми ресницами, глаза невинные как у овечки.

— Врешь, — выплевываю неожиданно для себя.

— Кто, я?

— Я слышала твой голос прямо в голове. Ты залез мне в голову?

Влад откидывается на спинку стула, глядя недоверчиво:

— Как можно залезть кому-то в голову?

Влияние теней по-прежнему заглушено, поэтому ярости нет, только растерянность и обида. Наверное, это к лучшему: будь иначе, я бы уже устроила настоящую истерику. Влад задавал вопросы, это точно был он, значит, он знает и умеет гораздо больше, чем кажется. Из-за него здесь стало по-другому — сначала я думала, все изменилось в лучшую сторону, но теперь уверена, что наоборот.

— Уходи, — говорю. — Занятия окончены. Я больше не буду тебя учить.

— Почему?

Наклоняюсь над столом, слова льются сами собой:

— Потому что люди не любят, когда их заставляют раскрывать свои тайны. Не знаю, кто ты такой и что тебе нужно, но хочу, чтобы ты находился подальше от меня.

Пожав плечами, он сползает со стула и поднимает рюкзак.

— Иногда тайны лучше раскрыть, — говорит. — А то съедят изнутри.

Ночью я сижу за компьютером, крутя колесико мышки и просматривая строчки результатов поиска. Синеватый свет монитора выхватывает из темноты заправленную кровать, скомканную блузку на стуле, опустевший винный бокал на столе. В ушах все еще стоят возгласы Тамары, хотя с телефонного разговора прошло несколько часов: «что за вздор, нельзя так просто расторгнуть договоренность» и «если дело в деньгах, я могу платить больше», и «пожалуйста, одумайтесь, ну что за отношение». А еще «нельзя так поступать с ребенком, он привязался к вам как к родной» и «я думала, вы профессионал».

Битый час я гуглю «солнце с крыльями», «крылатое солнце», «круг с крыльями», но все без толку. Других зацепок нет, совсем ничего, что помогло бы подступиться к Владу. Эта загадка щекочется в мозгу, не позволяя думать ни о чем другом.

Вечером, отмывая с руки отпечаток, я догадалась, кому он может принадлежать, и от этого все внутри похолодело.

Отвожу глаза от экрана и улавливаю течение мрака в углу. Они бы не стали делать этого, я бы сразу поняла. Значит, Влад. Это все его воздействие, это все он.

В памяти всплывает удивленное веснушчатое лицо с широко распахнутыми глазами. Вполне возможно, Влад и сам не так уж много знает.

— С ним тоже кто-то есть? — спрашиваю. — Кто-то такой же, как вы?

Тени заползают на стену, меланхолично переливаясь волнами. О Владе им известно не больше, чем мне.

На десятой странице поиска попадается что-то необычное — заметка о местной секте, участники которой покончили с собой. По ссылке небольшая статья, где написано про жертвоприношения и кровавые ритуалы, а внизу фотография — солнце с множеством крыльев, нарисованное мелом на грязной деревянной стене. То, что надо.

Поиск начинает новый круг, но информации по-прежнему мало. Секта перестала существовать больше тридцати лет назад, когда участников арестовали во время одного из ритуалов. Несколько эзотерических сайтов показывают одну и ту же статью, а потом вдруг успех — ссылка на книжку, посвященную быту этой самой секты. Обрадованная, я кликаю по названию, но в ответ всплывает уведомление «изъято в связи с обращением правообладателя». Вздохнув, опрокидываю в рот последние капли из бокала и вбиваю в поиск имя автора. Журналист, ведущий новостей. Кажется, я даже видела его пару раз по местному каналу. Наткнувшись на его электронную почту, тут же набираю письмо.

Наверное, я не стала бы говорить лишнее, но выпитое вино срывает барьеры. В итоге текст выглядит как бред сумасшедшей, уверенной, что ее преследует потомок кровожадных сектантов, но я все равно отправляю, даже не перечитывая. Усталость сжимает в неумолимый кулак.

Мне нужна помощь. Мне очень давно нужна помощь.

Утром, умывшись и одевшись, я выпиваю пару таблеток аспирина и три чашки кофе, а потом, заранее сгорая от стыда, открываю электронную почту. Хоть бы не ответил, хоть бы он просто не ответил.

Но нет, одно непрочитанное письмо с заветного адреса длиной всего лишь в строчку: «Я хочу с вами увидеться». И номер телефона.

Блекло-голубое небо прикрыто серыми облаками как рваным одеялом. Прохладный воздух пахнет сыростью, полуголые ветви размеренно покачиваются, сбрасывая остатки листвы. Раз за разом поправляю воротник, спасая шею от ветра, и чувствую себя выползшей из панциря улиткой. Последние годы я выбиралась только в ближайший супермаркет, да и то лишь пару раз в месяц.

— Вы очень смелая, — улыбается Егор. — Думал, испугаетесь встречаться с незнакомцем в лесу, а вы даже вопросов не задали.

Он высокий и жилистый, старше сорока на вид. Глаза синие, русые волосы тронуты сединой на висках, полы черного пальто хлопают при ходьбе.

— Я все равно не люблю места скопления людей, — отвечаю. — Так что лес — вполне приемлемый вариант.

— Да, суету я тоже не люблю, — мягко соглашается он.

Мы ступаем по еле различимой тропинке среди редких деревьев. Пока подбираю слова, чтобы начать расспрашивать о главном, он говорит:

— Это ведь вы та выжившая после взрыва? Ну, когда целая девятиэтажка рухнула?

Вскидываю глаза, внутри тут же пробегает короткий электрический разряд злости.

— Я не выжившая, — бросаю. — Я находилась рядом с домом, а не внутри.

Егор качает головой:

— И все же вы единственный свидетель. Знаете, в то время я пытался достучаться до вас, взять интервью, но вы не отвечали на звонки.

— Я никому не давала интервью, и сейчас тоже не собираюсь, — подозрительно набычиваюсь. — А вы что, только поэтому захотели со мной встретиться?

— Нет-нет! Просто пытаюсь завязать разговор. У любой истории есть срок давности, знаете ли, и у вашей он уже истек. Не сердитесь, пожалуйста, я не знал, что эта тема вам настолько неприятна.

Мы идем несколько минут в тишине, а потом он продолжает:

— А насчет вашего письма... Понимаю, что вы очень взволнованы, но тут надо мыслить хладнокровно и не позволять себе верить... ну, во всякую чертовщину. Секты ведь на том и держатся — заставляют верить людей в то, чего нет. Чтобы извлекать выгоду.

— Какую выгоду извлекали эти люди?

— Ну, — Егор растерянно пожимает плечами. — Знаете, они были не совсем обычной сектой. Как правило, такие общины создаются каким-нибудь хитрецом, который пудрит людям мозги и заставляет их нести ему свои деньги. Схемы разные, но суть почти всегда одна. Эти же действовали совсем иначе. Потому я и решил в свое время изучить их внимательнее и даже написать книгу — очень уж занимательно это все.

Он явно затягивает, стараясь сохранить интригу и вызвать интерес, словно рассказывает сказку ребенку. Стиснув зубы, я уговариваю себя потерпеть. В конце концов, это единственный шанс узнать хоть что-нибудь.

— Они считали себя эдакими воинами добра, — продолжает Егор. — У них был свой пророк, якобы умевший видеть будущее. Ни за что не догадаетесь, чем они занимались. Есть предположения?

Прикрываю глаза, унимая поднимающуюся в груди волну гнева. Теней не видно, но они, конечно, рядом — прячутся среди деревьев, текут черными ручьями под лесным настилом. Подзуживают разорвать Егора на куски.

— Совсем никаких, — говорю.

— Вы бы все равно не догадались, — улыбается. — Пророк предвидел плохие события вроде изнасилований, терактов, массовых убийств и так далее. Они находили преступника до того, как он совершит преступление, и убивали. Как вам?

Хмурюсь:

— С одной стороны, звучит интересно. А с другой, чем они сами тогда отличались от этих преступников?

— Они считали, что несут бремя греха ради великого дела. Спорная ситуация, конечно. Это если принимать все всерьез и забыть, что мы говорим всего лишь о сумасшедших.

Молчу, распинывая мокрые листья.

— А дальше самое интересное, — усмехается Егор. — Со временем пророк, по всей видимости, поехал окончательно и узрел в своих видениях, что по воле хаоса придет на землю особенный ребенок, чтобы в этот самый хаос все и погрузить. Но придет не скоро, а через годы и годы, когда ни пророка, ни, возможно, его последователей уже не будет в живых. Знаете, что они тогда сделали?

— Не томите, — цокаю.

— Они нашли девочку, которая должна в будущем родить проклятого ребенка. Отобрали ее у родителей и убили их, чтобы не мешали. А потом закатили грандиозный ритуал, собираясь убить и ее тоже. К счастью, именно во время этого ритуала их и остановила полиция. Дальше, судя по вашему письму, вы уже знаете основное. А вот сейчас покажу, почему я захотел с вами увидеться именно в этом лесу.

Он неожиданно сворачивает с тропинки, уверенно шагая по хрустящим веткам. Удивленная, я семеню следом и начинаю жалеть, что согласилась на эту встречу. И без того хватает странностей.

Почти полчаса безмолвной ходьбы завершаются довольно неожиданно — мы останавливаемся у одноэтажного длинного дома, сложенного из добротных бревен. Тоскливо пялятся выбитые окна, крыша просела, дверь висит на одной петле. Вслед за Егором я ступаю внутрь, осматриваясь.

Здесь холоднее, чем на улице. Дверные проемы ведут во множество запустелых комнат с разбросанной мебелью, разбитой посудой, поваленными шкафами. Все грязное и гнилое, плесень уродует почерневшие стены. Кажется, давным-давно тут было что-то вроде общежития.

Егор приводит меня в большой зал в дальнем конце дома. Почти пусто, если не считать пыльных стеклянных осколков на полу и развешанных под потолком сухих пучков травы. На одной из стен все еще можно угадать рисунок мелом — большой круг, маленькие крылышки.

— Это комната для ритуалов, — говорит Егор, разводя руками. — Именно тут их и задержали.

Пока рассматриваю углы, выискивая что-нибудь интересное, он негромко продолжает:

— Но на этом история не кончилась. Да. Та девочка выросла, нашла жениха и забеременела. Никто не знает, что там у них стряслось, но обоих нашли мертвыми, а на двери был нарисован этот знак, — указывает пальцем на символ. — Он у них защитный, типа спасает от всякого зла. Это говорит о том, что кто-то из сектантов выжил и пытался завершить начатое. Но не получилось: как вы знаете, ребенок каким-то чудом не погиб и теперь ходит к вам учиться французскому.

Несколько минут мысленно пережевываю услышанное. Значит, Влад не потомок сектантов, а их враг. Порождение хаоса, если точнее. Подумать только — его появления на свет боялась целая секта.

— Больше не ходит, я его прогнала.

Егор глядит со смесью жалости и разочарования:

— Поэтому я и захотел с вами увидеться. Отговорить от глупостей.

Подхожу к окну и смотрю вдаль, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

— От каких глупостей? — спрашиваю.

— Это очень давняя и неприятная история, согласен, но не стоит так этим впечатляться. Тут полно совпадений, часто странных и пугающих. Полагаю, вы наслушались россказней его приемной матери, а потом и сами чего-нибудь нашли в сети, и теперь вам кажется, будто мальчик в самом деле какой-то не такой. Но это все бред. Я долго изучал историю этой секты, разговаривал с полицейскими, собирал крупицы информации. Они всего лишь шизофреники, не более. Осмотритесь — простой деревянный дом, где они жили как дикари, в грязи и без удобств. И почему-то пророк не предвидел, что полиция не даст завершить ритуал, так ведь? Значит, он не обладал никакими способностям. В мире не бывает ничего сверхъестественного, а зло исходит только от самих людей, вот и все.

Терпеливо слушаю, пока темные фигуры снаружи мелькают меж деревьев, похожие на обрывки пиратского флага.

— Не будьте строги к мальчику, — не умолкает Егор. — Ваше письмо меня встревожило, и я хочу вас успокоить и утешить. Я немало прожил и видел всякое, поверьте мне: у вас нет причин для беспокойства. Расслабьтесь и живите себе в удовольствие.

Отворачиваюсь от окна, но по-прежнему избегаю зрительного контакта.

— Это... пророчество, — произношу осторожно. — Оно не объясняло, как именно ребенок принесет хаос?

После осуждающей паузы Егор неохотно рассказывает:

— Пророку привиделось, будто дитя будет владеть разными силами, но главная способность — возвращать мертвых. Он станет мостом, по которому они вернутся. Мир живых смешается с миром мертвых, это и будет хаосом.

— Возвращать мертвых, — повторяю шепотом, вспоминая отпечаток ладони с тонкими пальчиками.

— Да. И ни один человек не сможет его остановить.

Наконец встречаюсь с Егором взглядом:

— А если это будет не человек?

— В каком смысле?

Глупости, я все равно не решусь. К тому же, с Владом мы, скорее всего, больше никогда не увидимся. Не нужно было баламутить себя и других. Сжав в карманах кулаки, с трудом выдавливаю беззаботную улыбку:

— Неважно. Знаете, послушала вас и поняла, какая это все чушь. Стыдно признаться, но я выпила немного вина вчера, вот и ударило в голову, накрутила себе всякого. Теперь мне все ясно, и я точно не буду думать об этой ерунде. Извините, пожалуйста, что потратила ваше время.

— Все в порядке! — тут же расцветает Егор. — Рад был помочь. Проводить до дома?

В понедельник, без пяти два, просыпается дверной звонок. Дребезжащая трель чудится непривычно оглушительной, будто кто-то выкрутил громкость на максимум. Странно, никто не записан на это время. Только если…

Открыв дверь, выглядываю наружу, и сердце леденеет: на пороге Влад, улыбается и рассеянно поправляет сползающую лямку рюкзака. Вид настолько безмятежный и раскованный, что я невольно испытываю зависть. Хотелось бы тоже иметь столько наглости.

— Я говорила с твоей мамой, сказала, чтобы ты не приходил, — произношу прохладно.

Он пожимает плечами:

— Но мне же хочется. Вы репетитор. Мы платим — вы оказываете услугу.

— Я больше не беру ваши деньги и не оказываю услуги. Иди домой.

Пытаюсь закрыть дверь, но он быстро подставляет в проем ступню.

— Пожалуйста, — тянет жалобно. — Мы ведь только перешли к самому интересному! Я не отстану.

Долго молчу, прикидывая варианты. Вытолкнуть в подъезд и закрыться — будет торчать под дверями, переполошит соседей, невесть какие слухи поползут. Звонить Тамаре не поможет, раз уж после прошлого разговора Влад явился как ни в чем не бывало. Вызвать полицию — засмеют. Поднять руку на ребенка — вообще за гранью.

Влад ожидает, не убирая ногу. Кажется, видит меня насквозь — настолько пронзительны неподвижные глаза. Странная идея хлопает в голове как лопнувший воздушный шарик. Наклоняюсь, заговорщицки щурясь:

— А давай сегодня без занятий? Прогуляемся, я покажу тебе одно интересное место?

Он часто кивает, ничуть не удивленный:

— Я за!

Уже в глубине леса накрывает легкая паника — забыла, где надо сойти с тропинки. Влад спокойно ступает за мной, размахивая найденной палкой. За всю дорогу ни словечка не обронил, не задал ни единого вопроса, как будто прекрасно понимает, куда мы идем.

— Кажется, здесь, — говорю неуверенно, сворачивая в заросли.

Он послушно бредет следом. Свистит палка, сбрасывая листья с веток. Молчание становится все более и более неуютным.

Облегченно выдыхаю, когда среди деревьев показывается дом — не ошиблась. Влад восторженно охает и убегает вперед, чтобы изучить заброшку. Воровато оглянувшись как закоренелый маньяк, я захожу следом.

Слышно, как он бренчит и стучит где-то в глубине, перебирая ненужный хлам. В воздухе плавает потревоженная пыль, под ногами проминаются гнилые доски. Ссутулившись, я прохожу в комнату для ритуалов.

Влад приходит через пятнадцать минут, не уставая любопытно вертеть головой.

— А что это за место? — спрашивает. — Зачем мы сюда пришли?

Сглотнув, хрипло говорю:

— Хочу, чтобы ты мне рассказал. Раз уж не хочешь от меня отстать, я имею право знать, что тебе надо, так ведь?

— В смысле?

— Здесь, — обвожу руками стены, — очень много лет назад пытались убить твою мать. Когда она была младше, чем ты сейчас. Чтобы ты не родился. Тут жило много людей, целая община, и все они не хотели, чтобы ты появлялся на свет.

Он склоняет голову набок, не сводя с меня хмурого взгляда. Палка выпала из руки и лежит теперь на полу, напоминая засохшую змею.

— Поэтому не строй из себя наивного ребенка. И объясни мне, наконец, почему? — продолжаю. — Что ты такое, и зачем прицепился ко мне?

— Я не знаю, — спокойно пожимает плечами Влад.

— Как это?

— Мне никто не рассказывал. Некому было рассказать. Я чувствую… кое-что, и это, ну, оно как бы меня ведет за руку, надо только слушаться. Как бы предназначение. Например, я знаю, что вы для меня важны, поэтому мне и захотелось учить французский. Мы должны были познакомиться. Так что я не могу теперь взять и бросить вас. Вы верите в предназначение, Наталья Петровна?

Молчу, пряча замерзшие руки в карманы. Все, что происходит, кажется ненастоящим и глупым. Я, взрослая женщина, привела ребенка в лес и запугиваю рассказами о сектах, требуя каких-то объяснений. Надо совсем уж отчаяться, чтобы дойти до такого. Мои силы и терпение иссякли слишком скоро. Наверное, я начинаю сходить с ума — давно пора, с таким-то образом жизни.

— И вообще, — хмыкает Влад, не дождавшись ответа. — Вы говорили, люди не любят, когда их заставляют раскрывать тайны, а сами этим же и занимаетесь. Так не честно. Я тоже хочу знать.

Тени заползают в разбитые окна, текут по полу к его ногам. Прежде чем успеваю опомниться, они касаются подошв его кроссовок, и мрак заполняет все.

Я снова в невесомости, снова лишена страха и непонимания. Только спокойствие, настолько близкое к эйфории, что хочется раствориться в нем без остатка. Медленно вдыхая и выдыхая, я плыву куда-то вниз или вверх и безуспешно пытаюсь нащупать границы разросшейся вокруг пустоты.

— Вы так и не сказали, откуда они у вас. — Это голос Влада, твердый и настойчивый, ему нельзя не подчиниться.

— Я знала одну девочку, — шепчу. — Они перешли ко мне от нее. Я сама позвала.

— Зачем?

Воспоминания заполняют голову, они злые и опасные, но совсем не ранят. Как медведь, которому вырвали зубы. Словно со стороны я смотрю на саму себя в прошлом, раздираемую неуемной яростью, жаждущую отмщения. Черный дым пляшет вокруг, впитываясь в кожу, смешиваясь с кровью.

— Расскажите все, — говорит Влад.

— Мой жених и лучшая подруга, они… обидели меня. Обманули. Растоптали. Я думала, они заслужили самого плохого, поэтому готова была на все, лишь бы наказать. Поэтому и позвала тьму. Но потом… У меня хватило сил не делать этого.

— Но тьма не ушла?

— Она не уйдет. Тьма ждет, когда я загадаю желание, чтобы исполнить его и забрать взамен мою душу. Она наполняет меня злобой, чтобы я сорвалась. Тьма сделала так с той девочкой, прямо на моих глазах. Это было невыносимо, столько боли… Она не заслуживала, такое никто не заслуживает. Поэтому я больше не выхожу из дома и стараюсь ни с кем не контактировать. Только репетиторство, мне нужно это, чтобы хватало на жизнь. Когда ученики приходят по одному, мне легче сдержаться, мне почти не страшно…

Темноту разбавляет пульсирующий оранжевый свет. Маленький огонек проплывает перед лицом, взмахивая пятнистыми крылышками, и я невольно ловлю его ладонью, обжигаясь. Боль приводит в чувство, реальность вырастает из сумрака: деревянные стены, грязный пол, Влад напротив.

Стыд, смущение, унижение, горечь обрушиваются на меня камнепадом. Прижимаю к губам руки и гляжу широко распахнутыми глазами, не в силах поверить, что излила душу перед ребенком. Так просто рассказала то, о чем боялась даже мыслить все эти годы.

На лице Влада нет насмешки, только сочувствие, но я все равно чувствую себя использованной и уязвленной.

— Ты, — повышаю голос. — Как ты вообще смеешь… Зачем так, это просто… Ты…

Он отвечает:

— Нельзя хранить такое втайне. Вам никто не поможет, если все время молчать.

— Мне не нужна твоя…

— Я пока еще не много могу, — перебивает. — Но вы всё говорите про эту «одну девочку». Странно даже, что вам жаль ее больше, чем себя. Хочу сделать вам приятное. Это не так уж много, но это все, на что сейчас хватает моих сил.

Улавливаю за спиной шорох и оборачиваюсь. В темном углу мелькают огненные вспышки, шевелится что-то черное. Прищурившись, различаю отваливающуюся от костей обугленную плоть, торчащие ребра, клацающую челюсть с остатками нижней губы. Покачиваясь, на свет выходит черный как смоль человечек, сплошь покрытый сажей. Кожа лопается на пальцах, пустые глазницы заглядывают в самую мою душу. Сотканные из пламени бабочки порхают над поникшими плечами, садятся на голову, где росли когда-то длинные волосы.

— Юля, — выдыхаю.

— Наверное, она тоже по вам скучала, — говорит Влад.

Поворачиваюсь к нему. Тело сковано ватной слабостью, в глазах меркнет, пересохший язык подчиняется с трудом:

— Так нельзя.

— Почему? — удивляется.

— Верни ее обратно! Сейчас же!

— Думаете, в аду ей лучше?

Юля ковыляет ко мне, протягивая обгорелые руки. В порванном животе поблескивают влажные внутренности, на полу остаются черные следы. Тени вьются вокруг нее, их непонимание передается мне, но уступает под натиском тоски. Тысячи раз я вспоминала Юлю, с искрящимися глазами показывающую бабочек в рамках. За прошедшие восемь лет не было такого дня, когда бы я не воображала, как все могло обернуться, если бы получилось помочь. Я бы отдала все на свете, лишь бы того дня не случилось, не пожалела бы собственную жизнь, чтобы все исправить.

Но сейчас она приближается, раскрывая объятия, а меня перекосило от ужаса. В нос бьет запах паленого мяса, тяжелый как несвежее одеяло. Тошнота подступает к горлу, и я бросаюсь прочь, еле сдерживая слезы.

Влад кричит вслед:

— Я думал, вам понравится!

Ночью, наплакавшись и наоравшись в подушку, я забываюсь неровной дремой. Снятся оранжевые бабочки и дым над развалинами. Я ступаю по кускам бетона, рассматривая выглядывающие из-под завалов лица — бледные и забрызганные кровью, они провожают меня взглядами бесцветных глаз. Иду дальше, пока на горизонте не показывается Влад, он стоит на руинах как на пьедестале, почти неподвижный, только ветер перебирает рыжие вихры. Заметив меня, поднимает руки к серому небу, и мертвецы поднимаются, разгребая обломки сломанными руками. Десятки, сотни, тысячи, они выползают наружу и показывают на меня пальцами, беззвучно разевая забитые пылью рты.

Вскрикнув, просыпаюсь, и нос тут же улавливает запах гари. Глаза различают мельтешение света — это горящие бабочки машут крыльями, выхватывая из темноты очертания сидящей в кресле Юли. Голова чуть склонена, бездонные ямы глаз направлены прямо на меня. Где-то здесь же, в темноте, мечутся тени, чувствую их эмоции как свои собственные — исступленная ярость того, у кого отняли что-то очень ценное. Они больше не испытывают смятения к Владу, теперь одна ненависть.

— Юля, — говорю, невольно обнимая подушку, будто это может защитить от опасности. — Послушай меня.

Слов так много, что приходится долго думать, чтобы сложить что-то внятное. Слезы обжигают щеки, горло сжимается в спазме.

— Как он смог вытащить тебя?

Тьма шелестит миллионом голосов, объясняя, что нет смысла задавать вопросы. В тот раз, перед самой смертью, Юля сошла с ума, и теперь она всего лишь тень самой себя. Безгласая, безвольная, ничего не осознающая.

— Это все неправильно, все, что с тобой случилось, этого не должно было произойти, — выдавливаю сквозь слезы. — Я не виновата. Я не хотела. Я так устала, так хочу, чтобы меня оставили в покое. Ты не должна быть здесь, это так неправильно... Что мне сделать, чтобы ты ушла?

Тени отвечают вместо нее: пока Влад жив, ничего нельзя изменить.

Юля поднимается, вскидывает руки к потолку, разворачивается в грациозном пируэте. Бабочки вьются огненными всполохами, а потом все исчезает, и в спальне остаюсь только я наедине с темнотой.

Еще пару месяцев назад я и представить не могла, что жизнь может стать мрачнее. Теперь каждый день проходит в вечной боязни того, что Юля появится из ниоткуда и будет неподвижно наблюдать, прячась в углу, пока не надоест. Такое случается минимум трижды в неделю, и с каждым разом я все ближе к нервному срыву.

Все занятия пришлось отменить после того, как один ученик неожиданно спросил «тут что-то горит?», когда Юля появилась прямо у него за спиной. Я аккуратно вывела его из квартиры, чудом убедив не оглядываться, и наврала про старую проводку.

Теперь приходит только Влад. С неуклонным упорством он звонит в дверь по понедельникам и четвергам с двух до четырех, пока я лежу на кровати, прижимая колени к груди, и мечтаю, чтобы все закончилось. В такие моменты тени сходят с ума: по квартире носится черный ураган, срывая шторы и сбрасывая книги с полок. Они жаждут разорвать Влада на ошметки, и со временем я тоже все глубже пропитываюсь этим желанием.

Больше невозможно терпеть. Есть только один способ все закончить.

В холодный ноябрьский четверг я пишу на клочке бумаги «жду тебя в доме в лесу» и оставляю его под дверью, когда выхожу наружу. Влад найдет и прочитает, можно не сомневаться. Он одаренный мальчик.

Дорога до леса проходит как в трансе. Облетевшие ветви перечеркивают белесое небо черной паутиной, морозный воздух вспарывает горло при каждом вздохе. Замерзшая до самых костей, я не предпринимаю попыток поднять воротник или потуже затянуть шарф. В этом больше нет смысла. Больше ни в чем на свете нет смысла.

Тени окружают меня, когда захожу в лесную заброшку. Злятся, что не выбрала людное место. Черные пальцы дергают полы пальто, хватают за локти: еще не поздно одуматься и провести все в торговом центре или в аэропорту. Они хотят больше жертв.

Ничего не замечая и ни о чем не думая, я прохожу в ритуальный зал. Пальцы нащупывают в кармане кусок мела. Осматриваюсь: сырые стены равнодушны, лес за окнами гол и тосклив. Совсем не жаль расставаться с таким миром.

Медленно вдохнув, четко произношу:

— Я хочу, чтобы Влад умер.

Теперь дороги назад нет.

Тьма складывается в черные человеческие силуэты, они берут меня за руки длинными пальцами, управляют как марионеткой. Смотрю на все словно со стороны: вот я наклоняюсь, вот мел очерчивает круг, делит его прямыми линиями, рисуя внутри звезду. Рисунком все и должно закончиться, я обрекла себя на это давным-давно, когда сказала «помогите мне», и с тех пор только оттягивала момент. Бежала от неизбежного.

Не дорисовав одну линию, встаю ровно в центр. Усталость, копившаяся неделями, месяцами и годами, достигла пика. Больше нет сил сопротивляться.

Время замерзает как вода в луже, поэтому не знаю, сколько проходит, когда наконец слышатся шаги.

— Наталья Петровна?

Влад, раскрасневшийся от холода, одетый в кислотно-желтую куртку, выглядит здесь неестественно ярким. Замерев на пороге, он опускает взгляд к пентаграмме у моих ног и удивляется:

— А это зачем?

Хочется сказать очень многое: объяснять, плакать, жаловаться и ругать. Но вместо этого я наклоняюсь и молча дорисовываю недостающую линию.

Рисунок наливается светом. Здание тяжело содрогается, с потолка сыплется труха. Снаружи поднимается ветер, деревья размахивают ветвями, птицы заливаются испуганными криками.

Влад стоит месте, выпучив глаза. Слышно, как в глубине дома с треском рушатся стены, ломается хлипкая мебель. Бревна расшатываются, готовые вот-вот выскочить, когда пентаграмма исторгает поток жадного огня. Он облизывает меня, не причиняя вреда, и разбегается в стороны. Радость теней захлестывает как цунами. Они торжествуют, испепеляя все вокруг.

Грохот стоит такой, что я кричу, но не слышу себя. Где-то в бесконечном пламени бревна обрушиваются на землю, и все содрогается. Трещат ломаемые деревья, оглушительно воет ветер. Крыша взлетает в воздух как соломенная шляпа с головы зазевавшегося пляжника, разлетаясь по округе горящими обломками. Зажмуриваюсь, инстинктивно прикрывая лицо руками. Дрожь земли отдается в костях, барабанные перепонки едва выдерживают нескончаемый гул.

А потом все утихает, и связь с тенями прерывается. Словно на мне расстегнули ошейник и разрешили гулять где захочется. Больше нет ни чужеродной злобы, ни шепчущих голосов в голове. Затаив дыхание, я осторожно открываю глаза.

Первое, что видно — пентаграмма под ногами погасла, снова став всего лишь рисунком. От дома остались только развалины и опаленные бревна, раскиданные по округе. Земля на много метров вокруг выжжена, черные деревья повалены как после урагана. Пепел осыпается на плечи крупными хлопьями. Дым висит в воздухе плотной завесой, заполняя все запахом гари.

Влад так и стоит напротив меня, ничуть не пострадавший. Улыбается, крепко сжав кулаки, и я различаю шевеление меж его пальцев, будто там извиваются черные черви.

— Я их вижу! — радостно кричит он, встретив мой взгляд. — Вы направили их против меня, и я их теперь вижу!

Обессилено опускаюсь на колени, не веря глазам. Тени, жестокие, неуязвимые, погубившие множество людей и мучавшие меня на протяжении долгих лет, теперь пойманы тринадцатилетним мальчишкой словно насекомые.

— Вот для чего мы познакомились! — смеется Влад. — Чтобы вы отдали их мне, и я стал сильнее!

Пойманная тьма медленно впитывается в его ладони, заползает под рукава, сливается с кожей. Влад поглощает ее, втягивает как сок через соломинку. Детский восторг не сходит с веснушчатого лица, невинный и искренний как смех младенца.

— Их сила теперь моя. Теперь я могу намного больше!

Где-то далеко, там, где деревья уцелели, я замечаю человеческие фигуры. Десять, пятнадцать или двадцать. Деталей не разобрать, только поникшие головы и оборванная одежда. В каждом неуверенном шаге, в каждом случайном движении чувствуется столько скорби, что хочется задрать голову к небу и выть. Юля тоже там, с ними, такая же, как они — потерянная, ничего не понимающая. Искры-бабочки гаснут и загораются, гаснут и загораются, снова и снова.

— Она больше не придет к вам, — обещает Влад, на секунду обернувшись. — Я тоже не буду беспокоить, честно. Предназначение сделало что надо. Вы теперь свободная!

Поднимаюсь на неверные ноги. Все внутри перемешалось, все чувства переплелись между собой разноцветными нитками так плотно, что я вообще перестала понимать, чувствую ли хоть что-нибудь.

— Спасибо, — говорит Влад, когда разворачиваюсь, чтобы уходить. — Я никогда не желал вам ничего плохого, я бы не причинил вам зла. Вы должны это знать.

Угли хрустят под подошвами. Холодный воздух наполняет легкие при каждом вдохе, оставляет ощущение пустоты при каждом выдохе. Не хочется думать, какой ценой досталась свобода, это больше не имеет значения.

Потому что сколько бы мрака мне ни было предназначено, теперь он весь пройден и исчерпан.