Снаружи слышно гул ветра и шуршание шин подъехавшей к подъезду машины. За стеной кто-то смеется, соседи сверху смотрят телевизор. Привыкшие к темноте глаза различают стул в углу, шкаф с висящими на дверце вещами, приоткрытый ноутбук на столе. Уже, наверное, часа два ночи, но сон все не идет, и Влад вздыхает, переворачиваясь на другой бок. Отвернувшаяся к стенке Яна совсем неподвижна — эта бессонницу сроду не знала, везет же. Влад запускает руку под ночную рубашку и осторожно проводит ладонью по бедру Яны, по талии, по животу. Пальцы пересчитывают выпирающие ребра и ласково сжимают мягкую грудь. Кожа теплая как свежевыпеченный хлеб на бабушкином столе — это тепло прекраснее всего на свете. В серые бессонные часы Влада часто посещает темная мысль, что однажды он также прикоснется ночью к Яне, а она окажется холодной. Наверное, это и правда может случиться — нескоро, через долгие десятилетия, но может. Влад зажмуривается, отталкивая нахлынувшую тоску. Рано об этом думать. К тому же, по статистике у него больше шансов стать холодным первым. Не успеть ощутить утрату родного тепла на другой половине кровати.

Он успевает провалиться в неровный сон, когда Яна выскальзывает из объятий и сползает с постели. Шлепают по полу босые ступни, щелкает выключатель, в кухне загорается свет. Через дверной проем спальни видно обувную полку в прихожей и свисающее с вешалки пальто. Влад щурится, терпеливо ожидая: опять проголодалась посреди ночи. Сейчас нажуется печенья, а днем будет крутиться у зеркала и стонать, что непростительно разжирела.

Из кухни не раздается ни звука. Проходит две или три минуты, и в комнату заползает ледяное дуновение. Кажется, открыто окно.

— Тебе жарко, что ли? — вполголоса спрашивает Влад.

Ответа нет. Нахмурившись, он стряхивает одеяло и ступает на остывший пол, обнимая себя за плечи.

— Ян, там январь вообще-то, ты с дуба рухну…

Замерев на пороге кухни, он широко открывает глаза. Яны нет, только равнодушно гудящий холодильник, укрытый скатертью стол и распахнутое настежь окно. Вырвавшись из оцепенения, Влад в два больших прыжка оказывается на подоконнике и высовывается наружу. Укрытый снегом двор с высоты шестого этажа кажется крошечным и непривычно далеким. Мерзнут на парковке автомобили, кружатся колкие снежинки в свете уличных фонарей. Прикусив губу до крови, Влад всматривается в поисках распластавшегося человеческого силуэта, но снежный покров нарушают лишь следы проехавшей недавно машины.

Влад пытается что-нибудь выкрикнуть, но сдавленное горло исторгает только хрип. От мороза спина и плечи покрываются мурашками, вцепившиеся в раму пальцы коченеют. Взгляд цепляется за фигурку в дальнем конце двора — темно-синее пальто, меховая шапка. Не видно, мужчина это или женщина, но голова повернута в его, Влада, сторону. Надо спуститься, спуститься и спросить, поискать внизу, посмотреть…

— Ты чего это удумал?

Обжигающе горячие руки хватают поперек живота и стаскивают с подоконника. Влад не удерживает равновесия и валится на спину, больно ударившись лопатками. Склонившись, Яна убеждается, что он жив и возвращается к окну, чтобы закрыть.

— Ты что, правда хотел… ну, это самое? — спрашивает, помогая подняться.

Глаза размером с блюдца, медного оттенка волосы разметались по веснушчатым плечам. Тяжело дыша, Яна осматривает Влада.

— Прыгнуть хотел? Совсем дурак?

Дар речи возвращается, и Влад ошарашенно выдыхает:

— Я думал, это ты прыгнула.

— Куда? — Яна бегло оглядывается на окно. — Я спала как убитая, куда я прыгнула-то? Проснулась из-за того, что чуть не околела, а тут ты… Тебе приснилось, что ли?

Влад хлопает ресницами, не находя ответа. Даже если все в самом деле было сном, кто тогда зажег свет в кухне и открыл окно? Он же не вылезал из постели, когда это случилось!

— Ты, может, лунатишь? — спрашивает Яна. — Не замечал? Может, в детстве что-нибудь такое было?

Влад неуверенно мямлит:

— Да нет вроде…

Она качает головой, машинально поправляя волосы. Веснушки на побледневшем лице горят особенно ярко, зеленые глаза сверкают как драгоценные камни.

— Это мне что, ночами теперь не спать, за тобой следить? — говорит. — Что же это за жизнь такая будет?

— Не спать, ага, куда там, — невольно усмехается Влад. — Ты вырубаешься быстрее, чем до подушки доползаешь.

Она пытается сохранить серьезное выражение лица, но не выдерживает и расплывается в улыбке:

— Ой, ну тебя. Еще раз — и в глаз, понял? По психологам затаскаю. Или кто там этим занимается?

На следующий день дверной звонок ввинчивается в уши звонкой трелью, и Влад вздрагивает, поднимая голову от ноутбука. Вроде никто не обещал явиться в гости, так что можно и не открывать — скорее всего, опять будут рекламировать выгодные тарифы или донимать вопросами религии. Надо просто подождать, и они уйдут.

Трель повторяется, и Влад стискивает зубы, угрюмо глядя в экран, где смазливый блогер проверяет, сколько пачек чипсов нужно, чтобы заполнить ванну. Не проходит и десяти секунд, как звонок снова надрывается. И, не успев толком затихнуть, снова.

— Охренели, — шипит Влад, сталкивая ноут с коленей и выбираясь из-под одеяла.

В глазок видно только размытую фигуру на слабо освещенной лестничной площадке. Ни листовок, ни других проясняющих ситуацию признаков не различить. Звонок заливается в очередной раз, когда Влад поворачивает замок и дергает ручку, стараясь принять максимально суровый вид.

Раздражение тут же уступает растерянности — за дверью невысокая тощая женщина лет пятидесяти с жиденькими черными волосами, выбивающимися из-под меховой шапки. Пучеглазая и бледная, она похожа на лягушку, вырядившуюся в темно-синее пальто. Это она наблюдала из другого конца двора сегодня ночью.

Женщина с беззастенчивым любопытством рассматривает Влада, чуть приоткрыв рот, будто оттуда и в самом деле вот-вот выстрелит липкий лягушачий язык. Так проходит больше минуты, а потом Влад выдавливает:

— Вы, собственно, кто?

— Меня зовут Ольга.

Взгляд больше не любопытный, теперь он упирается Владу в лицо словно большая тупая игла так, что хочется прикрыться руками.

— И кто вы, Ольга?

— Я… Ээ, я хотела бы поговорить.

Она чуть наклоняется вперед, чтобы заглянуть в квартиру — проверяет, есть ли кто еще.

— Ты один?

— Какая разница?

— Не бойся меня, Владик. Я хочу всего лишь поговорить.

На спине тут же выступает холодный пот: оказывается, собственное имя из уст незнакомого человека режет слух острее крика. Можно было бы решить, что это какая-нибудь родственница Яны, но Яна выросла в детском доме, поэтому такую мысль приходится отмести.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

Ольга улыбается неловко как гость, случайно уронивший бокал. Рука взмывает вверх, чтобы поправить шапку.

— Откуда? — повторяет Влад.

— Это неважно. Важно то, что… Мм, а почему ты один? Где жена?

— Мы пока не женаты.

Она понимающе кивает:

— Ты из тех умных мальчиков, которые не торопятся завести семью. Согласна, сначала нужно пожить самому. Знаешь, как сильно хочется жить тем, кто заводит жену и детей слишком рано? Я имею в виду жить, а не существовать. Им хочется, да. Чтобы ни забот, ни хлопот, только вот жизнь и только вот удовольствие от жизни. Но ничего не поделать. Конечно — что поделать, когда ошибка уже случилась. Я это про свадьбу да про детей. Хорошо, что ты избежал этого.

Глаза Ольги мечутся по сторонам, речь то бодрая и четкая, то скатывается в шелестящий шепот. Нос непрестанно шмыгает, длинные узловатые пальцы теребят пуговицы пальто. Влад качает головой. По нутру расползаются нехорошие предчувствия, будто кто-то плеснул туда из грязной лужи. Пора это прекращать.

Он говорит:

— Зачем вы за мной следите?

— В смысле?

— Я видел вас ночью, смотрели прямо на меня. А сейчас приходите и откуда-то знаете, как меня зовут.

— Ты все не так понял, я же…

— Если еще раз увижу — вызову полицию. Понятно, да? Или сразу санитаров, а то вы явно кое-откуда сбежали!

Влад хлопает дверью и быстро поворачивает щеколду, будто Ольга предпримет попытку вломиться. Несколько минут стоит неподвижно, прислушиваясь, но с той стороны не раздается ни звука. Сорвавшееся в галоп сердце постепенно утихает, и он сжимает переносицу пальцами, стараясь сосредоточиться. Раз эта сумасшедшая знает адрес, спрятаться не получится. Остается надеяться только на то, что угроза ее напугает.

Вечером, когда Влад у плиты помешивает жарящуюся картошку, из прихожей слышится скрежет ключа. Скрипят петли, но вместо привычного «я приперлась!» раздается:

— А это что?

Убавив огонь, он спешит в прихожую. Раскрасневшаяся от мороза Яна в полурасстегнутом пуховике непонимающе разглядывает наружную сторону двери. Прищурившись, Влад различает нарисованный черным маркером символ — будто бы солнце, но вместо лучей в разные стороны расходятся птичьи крылья.

— Ты уже видел? — спрашивает Яна. — Я когда утром уходила, ничего такого вроде не было.

— Нет, — тянет Влад. — Не видел.

— Может, дети какие-нибудь напакостили? Или приходил кто-нибудь?

Воспоминание об Ольге накрывает сознание прохладной тенью. Сам не понимая зачем, Влад врет:

— Никто не приходил.

Заметив проступивший на лице Яны испуг, он изображает ободряющую улыбку:

— Иди на кухню, там картошка на плите, последи. Я тут пока сотру.

— Картошка? — шутливо кривится.

— Я не виноват, что у тебя выпала смена на воскресенье, и мне пришлось готовить! — смеется Влад. — Скажи спасибо, что не яичница.

Пока он елозит по рисунку влажной тряпкой, Яна шатается из спальни в кухню и обратно, раздеваясь и помешивая ужин. Брови опущены, губы сжаты, пальцы раз за разом нервно приглаживают волосы.

— Да не переживай, — говорит Влад, когда она в очередной раз шаркает мимо. — Всего лишь дурацкие каракули.

— А? А, да-да.

Кажется, дело совсем не в рисунке.

— Как там твои кошечки? Много народу сегодня? — осторожно спрашивает Влад.

Яна работает ветеринаром и порой возвращается домой в плохом настроении просто из-за того, что пришлось усыплять какую-нибудь престарелую болонку или ампутировать лапу коту. Говорят, у врачей со временем вырабатывается цинизм, защищающий душу непробиваемой броней, но Яне, видимо, пока не хватает практики.

— Да ни о чем, — слышно из кухни. — Так, средне. Думала, будет больше.

— Было что-то серьезное?

— Нет. Глисты, лишай, порванное ухо. Мелочи.

Влад бросает тряпку под обувную полку и закрывает дверь. Яна бредет в спальню, на ходу расстегивая джинсы.

— А чего тогда такая мрачная?

Она останавливается, опираясь плечом на стену, и глядит беспомощно как ребенок, случайно разбивший окно отцовской машины. Повисает тишина, нарушаемая только картошечным шкворчанием, и Влад начинает беспокоиться по-настоящему:

— Что случилось-то?

Яна опускает глаза:

— Да я беременна, блин.

Уголки рта ползут вниз, нос собирается складками — сейчас разревется. Вздохнув, Влад бережно прижимает ее к себе. Все внутри перемешалось: страх, волнение, безнадега, предвкушение.

— Я с ним ничего делать не буду, — бубнит Яна ему в грудь. — Если хочешь, съеду хоть завтра, но с ним я ничего плохого не…

— Ой, что ты порешь-то, — усмехается Влад. — Ничего плохого мы с ним не будем делать, конечно.

Она вскидывает влажные глаза:

— Правда? Ты ведь говорил, что не хочешь, а я…

— Года три назад говорил. Мы тогда только познакомились, помнишь? Конечно, не хотел. Теперь хочу. Да и пора уже так-то, нам по двадцать пять лет. Когда, если не сейчас?

Она поднимается на носочки, чтобы чмокнуть его в губы. В этот момент из кухни доносится запах гари.

— Конец моей картошке.

— Ну и хорошо, — говорит Яна, отступая. — Сегодня у меня все равно нет сил делать вид, что это вкусно. Лучше пиццу закажем.

Влад демонстративно поджимает губы, и она хихикает, семеня на кухню, совсем растерявшая недавнюю хмурость. Он с тревогой оглядывается на дверь, будто Ольга прямо сейчас стоит там, подслушивая каждое слово.

За следующие два месяца бессонница набирает небывалые обороты. По три-четыре ночи в неделю Влад раздраженно ворочается долгими часами, не в силах ухватиться за сон, а потом забывается зыбкой дремой, чтобы проснуться от будильника совершенно разбитым. Голову наполняет туман, сгущающийся с каждым днем вне зависимости от того, удалось поспать или нет. Мигающие огни светофоров на дороге, гудки автомобилей, мелькающие перед глазами документы на работе, вопросы коллег — все сливается в серую кашу, спутывается в пыльный клубок ниток.

Яна тычет пальцем в монитор, где цветут яркие пятна детской одежды:

— Смотри, это точно можно уже брать, подойдет и мальчику, и девочке.

И Влад бодро кивает, изображая энтузиазм, а сам все больше злится, что нет сил радоваться по-настоящему. Наверное, если как следует выспаться, можно будет носить Яну на руках и с упоением выслушивать ее бесконечный щебет, но чем дальше, тем несбыточнее кажется мечта о крепком сне.

Март разворачивается за окнами во всей зеленеющей красе, когда, вернувшись с работы, Влад различает сквозь потемки подъезда рисунок на своей двери. Опять крылатое солнце. Сердце сжимается, живот скручивается в болезненном спазме.

— Ты дома? — нервно выкрикивает он, с трудом повернув ключ дрожащими руками.

— Да, — слышно из спальни.

Взгляд невольно мечется по прихожей, выискивая следы борьбы и кровавые брызги, но безупречный порядок ничем не нарушен.

— Никто не приходил?

— Неа. А ты кого-то ждал? Надо было предупредить.

По-домашнему растрепанная Яна в махровом халате выплывает в прихожую, держа в руках цветочный горшок с уныло осыпающейся бегонией.

— Ты с цветами ничего не делал?

— Что я мог с ними сделать?

— Не знаю, может, полил слишком много?

— Я же их вообще не трогаю, это твоя забота.

Яна поднимает горшок перед лицом, растерянно оглядывая жухлые листья. Влад хмурится:

— А что стряслось?

— Цветы завяли. Все в доме. Странно как-то, вроде вчера перед работой проверяла, ничего такого, а сегодня убираюсь и смотрю: подохли все, даже тот кактус. Вдруг какая-нибудь тля или типа того? Надо будет вызвать специалиста.

Равнодушно скользнув взглядом по горшку, Влад оглядывается на дверь и уточняет:

— Точно никто не приходил? Там опять этот рисунок.

Яна бледнеет, испуганно округляя глаза. Не надо было рассказывать, беременной лишние волнения точно не на пользу.

Он неловко улыбается:

— Не бери в голову, сейчас сотру. Опять кто-то шутит, видимо.

Через две недели рисунок появляется снова. Потом снова через месяц, потом через неделю, потом еще через три дня. Всегда удается смыть до того, как заметит Яна, но с каждым разом все сильнее трясутся руки, все больше плывет перед глазами. Влажная тряпка легко справляется с выведенными маркером линиями, не оставляя ни единого следа, но само изображение будто остается выжженным на сетчатке — неровный круг, множество маленьких крылышек со схематично обозначенными перьями.

Проходит еще неделя, и Влад замечает Ольгу во дворе через зеркало заднего вида, когда возвращается с работы — бросив в его сторону колкий взгляд, она скрывается в арке. Он резко тормозит, готовый выскочить и догонять, но едущий следом сосед раздраженно сигналит, требуя дать проезд.

Не дожидаясь лифта, Влад бегом взлетает на свой этаж и скользит взглядом по ставшему привычным рисунку. Сердце срывается куда-то вниз холодным комом: дверь приоткрыта.

— Яна! — хрипло выкрикивает он, толкая.

Никто не отвечает. Раз за разом повторяя «Ты дома?», он трижды обходит кухню, спальню и ванную, а потом достает телефон. Собственное дыхание, частое и прерывистое, стоит в ушах нескончаемым гулом, заглушая все остальное. Как сквозь мглу Влад различает имя Яны в контактах и давит с такой силой, что дисплей едва не трескается.

Секунда, вторая, потом из трубки раздаются долгие гудки, а из спальни — мелодия Яниного мобильника. Он лежит на столе и беззаботно вибрирует, высвечивая «Любимый». Похоже, забыла телефон дома. Или кто-то не позволил его взять. Выругавшись, Влад сбрасывает и набирает номер службы спасения, но тут из прихожей слышатся шаги.

Яна стряхивает шлепанцы и удивленно оглядывается, когда Влад орет:

— Ты где была?

— У с-соседки, я...

— У какой нахрен соседки? Почему дверь открыта? Знаешь, как я тут перепугался?

— Да я думала, что на минуту только, а там... — Яна обнимает его, дрожащего и взмокшего, не переставая тараторить: — Соседка, снизу которая, эта, как ее там, Татьяна Степановна, прибежала, мол, с собакой у нее что-то, я и выскочила, думала, на минуту всего, а там пока то да се, я же не знала! Помнишь, у нее чихуахуа? Я думала, на минуту всего...

Влад глубоко дышит, отгоняя волнение. Пальцы забираются в волосы Яны, пульсация в висках постепенно сходит на нет. Внутри ворочается смутное чувство стыда: сорвался как истеричка, не разобравшись толком. Нервы совсем ни к черту.

Он спрашивает:

— И что там с ее чихуахуа?

— Да фиг знает. Чахнет почему-то, хотя я ничего особенного не заметила. Здоровая с виду, да все лежит на своей лежанке, не ест даже. Сказала им завтра приехать в клинику, там уже буду разбираться, — Яна отстраняется: — Ты видел… На двери?

— Видел. Не переживай только, я сейчас все смою.

Она зябко обнимает себя за плечи, сутулясь.

— Татьяна Степановна говорит, что знает этот символ. Говорит, давным-давно была такая громкая история…

— Что за история?

Яна недолго молчит, а потом переходит на шепот:

— Она сказала, это знак одной секты. Видела по телевизору, в газетах читала. Типа больше двадцати лет назад эту секту менты накрыли за всякую жесть. Убийства там, всякое такое. В самый последний раз, ну, когда их нашли, они пытались принести маленького ребенка в жертву, менты прям во время ритуала к ним и вломились. Ребенка вроде спасли, а сектанты эти почти все что-то проглотили при задержании — и всё.

— Что всё?

— Всё. А кто не успел, их в дурку сдали, но и те потом тоже на себя руки наложили. Вроде бы никто из них не выжил.

Повисает неуютная тишина. Яна опускает голову и прикрывает ладонями округлившийся живот, будто защищая от опасности. Покачав головой, Влад осторожно сжимает ее плечи. Больше нельзя молчать.

— Кажется, кто-то все же выжил, — говорит медленно.

— В смысле?

Пока он рассказывает про Ольгу — как видел ее в окно зимой, как порола чушь на пороге, как спряталась только что в арке, — Яна каменеет лицом. Взгляд теряется в пустоте, губы сжимаются в тонкую линию.

— Я никому не дам до него добраться, — говорит, когда Влад заканчивает. — Никто моему ребенку не навредит, я сама ее в жертву принесу. Ни одна тварь до него не доберется, я ей…

Он мягко перебивает:

— Надо быть осторожнее. Не суйся куда не надо, не ходи там, где нет людей. Если что, ори «пожар», чтобы все сбежались. Мы пока даже в полицию обратиться не можем, потому что нет прямой угрозы. Никто не будет с этим разбираться. Поняла?

Она часто кивает, еле сдерживая слезы, а потом вдруг хватает его за руку, задирая футболку:

— Толкается! Потрогай!

Пальцы едва угадывают легкие движения. Кажется, будто под теплой кожей проплывает крошечная рыбка. Влад прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться, сфокусироваться на мимолетном импульсе. Тревоги, волнения, усталость от бессонницы отходят на второй план, и все заполняется искрами радости, словно одновременно вспыхнули сотни бенгальских огней.

Яна тихо повторяет с улыбкой:

— Я никому не дам до него добраться.

Ночью, проворочавшись несколько часов, Влад лежит на спине и буравит взглядом потолок. Глаза привыкли к темноте настолько, что можно различить отклеивающиеся в углу обои и паутинную вязь между плафонами люстры. Надо потом смахнуть, а то прямо заброшенная халупа, а не квартира. Родители пришли бы в ужас от такого. Хорошо, что живут в другом городе.

Из кухни явственно доносится чей-то вздох. Влад приподнимается на локтях и прислушивается, только теперь осознавая, какая плотная и неестественная тишина накрыла все. Нет ни уличного шума, ни соседского телевизора, ни гудения холодильника, только самозабвенно сопит у стенки Яна. Тяжело сглотнув, Влад принимает сидячее положение. Нужно вспомнить, куда положил перед сном телефон.

Вздох повторяется — совершенно отчетливый, ни с чем не спутаешь. Потом скрип отодвигаемого стула и шарканье ступней по линолеуму.

— Кто там? — сипло выдавливает Влад.

Ответа нет. Волосы шевелятся на затылке, сердце раздувается как воздушный шарик и тяжело ворочается в груди, отдаваясь тревожной пульсацией по всему телу. Влад тормошит Яну за плечо:

— Проснись!

Но она только зарывается носом в подушку, буркнув что-то невразумительное. Из кухни слышно стук посудного шкафчика и легкий перезвон тарелок. Затаив дыхание, Влад сползает с постели и бьет ладонью по выключателю, но люстра не загорается. Чертыхнувшись, он хватает табурет и, выставив перед собой ножками вперед, крадется в кухню.

Здесь светлее — окно не занавешено, и отсвет уличного фонаря разбавляет мрак, давая различить привычную обстановку. Все на своих местах, никого и ничего постороннего. Влад с трудом переводит дыхание и зажимает табурет подмышкой, освободившейся рукой нащупывая выключатель, когда из-под стола выскальзывает черная тень. Бесплотная и невесомая, она бросается вперед, поднимая над головой руку. Острие ножа ловит блик света в потемках.

Закричав, Влад прикрывается локтем, и лезвие бьет по запястью, вспарывая кожу болью. Влад падает на колени и отползает, не сводя широко распахнутых глаз с мечущейся тени — это Ольга, тощая, растрепанная и совершенно черная, будто кто-то старательно выточил ее из большого куска угля. Снова замахнувшись ножом, она толкает стол и прыгает вперед, но тут яркий свет заливает все. Лицо обжигает отчаянная пощечина.

Яна кричит:

— Ты совсем сдурел, что ли?

Картинка фокусируется: разбросанные по полу тарелки, густые алые брызги. Влад сидит на полу, крепко зажав в руке кухонный нож. Несколько порезов перечеркивают запястье, кровь сочится как сок из раздавленного граната.

— Где она?

— Кто? — спрашивает Яна, туго заматывая ему руку полотенцем.

— Оль... Ольга. Я видел Ольгу.

— Не было никого, только ты. Я крик услышала, прибежала, свет включила, а ты тут ножом себя режешь. Опять во сне ходил, да? Идем в ванную, быстро, там бинты.

Все качается: дверные проемы, шторка с кораллами, струя холодной воды, красные разводы в ванне.

— Вроде ничего серьезного, — бубнит Яна. — Я сейчас перевяжу, нормально будет. Ты правда не лунатил раньше? Второй раз уже такая хрень, точно не совпадение.

Глядя, как вода уходит в слив маленьким круговоротом, Влад качает головой:

— Это из-за нее. Она появилась, и это началось. В тот раз это было впервые, и я в тот раз ее увидел впервые. Она зачем-то это все делает, хочет зачем-то, чтобы я... Ну...

Яна льет что-то на кусок ваты, боль впивается в порезы с новой силой.

— Потерпи, так надо.

Туман в мозгу медленно рассеивается, осознание случившегося взрывается как хлопушка.

— А если бы, — тянет Влад. — Если бы ты меня не разбудила?

Яна хмуро глядит исподлобья, не переставая наматывать бинт.

— Разбудила же, — говорит. — В этот раз.

На работе Влад пытается сосредоточиться на принесенных только что документах. Буквы расплываются перед глазами, строчки переплетаются, суммы путаются. Приходится прикладывать усилие, чтобы разобраться, и это заметно тормозит процесс. Так не может продолжаться, надо идти к врачу, просить рецепт на снотворное. Впрочем, возможно, стоит оставить как есть, ведь неизвестно, что хуже — не спать или ходить во сне. Сплошное мучение. Сил все меньше и меньше. Это пока еще не предел, но очень близко к тому.

Телефон вибрирует. Яна.

— Да?

— Она здесь!

Пальцы мгновенно леденеют, дыхание сбивается.

— Где «здесь»?

Яна торопливо шепчет:

— Во дворе, на лавочке! С самого утра сидит, я сразу заметила, потому что не видела ее раньше, лицо же незнакомое. А она сидит и сидит как статуя! Я и заподозрила, пошла спустилась, через подъездное окошко рассмотрела, точно она! Прям как ты рассказывал — лупоглазая как жаба, волосы черные, сальные. Сидит себе и сидит, ровно под нашими окнами!

— Никуда не выходи, сиди дома, — хрипло отвечает Влад, резко подскакивая.

Бумаги спархивают со стола, карандаши со стуком рассыпаются по полу.

— Что-то случилось? — спрашивает секретарша, когда он проносится мимо.

— Мне домой пораньше надо, — выдыхает Влад, не оглядываясь. — Если шеф спросит, я в банк!

Взмокшие ладони сжимают руль, глаза не отрываются от ползущих впереди машин и перебегающих по переходам людей. Все словно в замедленной съемке, будто пробиваешься через густое желе как во сне, хотя надо лететь быстрее пули. Ольга может уйти в любой момент, ищи ее тогда непонятно где. Или еще хуже — найдет способ дотянуться до Яны.

Добравшись до двора, Влад паркуется на первом попавшемся свободном месте и бежит, задыхаясь, в сторону своего подъезда. Ольга здесь, в самом деле здесь — сидит на скамейке, чуть склонив голову, одетая в потертую бледно-голубую блузку и длинную черную юбку. Удивленно оборачивается, когда Влад хватает ее за плечо:

— Что вы себе позво…

— Это ты что позволяешь! — перебивает он. — Что ты тут сидишь?

Она передергивает плечами, стряхивая его руку, и поднимается.

— Могу сидеть где захочу. Мне никто не запрещал.

— Сиди где-нибудь в другом месте, понятно? Подальше от меня, от моего дома подальше! Понятно, нет?

— Мне надо здесь.

Влад отступает на шаг, с трудом заставляя себя дышать глубоко и ровно.

— Уходи, — говорит. — И не возвращайся никогда, хорошо? Отстань от меня, хватит рисовать всякую фигню на двери. Я знаю про вашу секту, поняла? Вот вызову полицию, тебя быстро упекут обратно в психушку, хочешь?

Ольга улыбается:

— Владик-Владик, не упекут меня никуда, меня же выпустили сами, я не сбегала. Выпустили, потому что сказали, что вылечили, я теперь свободная как птица. Видишь, вон голубь летит? Я такая же свободная, могу делать что хочу, сидеть где хочу, и не надо меня гнать, нет у тебя таких прав.

Она щурится, слегка покачиваясь взад-вперед, ветерок полощет грязные волосы. Вид совершенно блаженный, именно такой бывает у городских сумасшедших.

— Ты откуда мое имя знаешь?

— Я же наблюдала, изучала, многое знаю. Очень долго искала сначала, между прочим. Даже думала, что не найду, но нет, все хорошо, нашла вот. Мне надо много знать, я же одна из нашей общины осталась, так вот. Мне одной теперь нести крест, а он тяжелый такой, ты себе не представляешь! Столько знать надо, столько сделать. Вот и сижу тут, изучаю, жду.

Влад нервно оглядывается, выискивая глазами свои окна. Яну видно в кухонном — замерла, прижимая руки к животу.

— Чего ждешь? — спрашивает он, поворачиваясь к Ольге. — Что тебе надо сделать?

— Ох, Владик, рано тебе знать. Подожди немного, тебе еще кое-что понять надо, кое-что увидеть, тогда я все тебе расскажу.

— Я хочу знать сейчас!

Она вздыхает и осторожно дотрагивается его висков указательными пальцами. Прикосновение прохладное и сухое. Как парализованный, Влад не трогается с места, будто в одно мгновение ногти Ольги могут удлиниться и пронзить его голову.

— Я же хотела с тобой поговорить, тогда еще, зимой, помнишь? Думала, вдруг получится? А ты сразу показал, что нет, не получится, потому что вот здесь, — пальцы давят чуть сильнее, — столько преград, столько неверия, что нет смысла говорить. Только ждать. Я хочу, чтобы ты еще помучился, побольше настрадался.

Отшатнувшись, Влад поднимает руку для пощечины, но промахивается, только кончики пальцев скользят по впалой Ольгиной щеке. Она кривится в кислой улыбке и спокойно опускается на скамейку, глядя снизу вверх.

— Вон пошла! — кричит Влад. — Чтоб я твою рожу тут больше не видел! Вон, говорю!

Он замахивается кулаком, но тут ловит на себе удивленные взгляды двух собачников неподалеку. Оглядывается: знакомые старушки на соседней скамейке застыли, разинув рты. Даже в одном из окон первого этажа видно чью-то любопытную физиономию.

— Никуда я не уйду, — шепчет Ольга.

Плюнув ей под ноги, он разворачивается и неровной походкой шаркает к подъезду.

Жара нарастает с каждым днем, накрывая все дыханием приближающегося лета. Заполненные солнцем дворы плещутся детским смехом и зарастают зеленью, становясь похожими на картинки из учебников для младших классов. Пока мир расцветает и радуется, Влад все меньше и меньше чувствует себя живым. Бессонница вытягивает последние соки, а прописанные врачом таблетки помогают лишь время от времени.

В последних числах мая Яна говорит за ужином:

— У Татьяны Степановны собака сдохла. Я так и не поняла, что с ней. Никаких болезней не было.

Понуро размешивает чай, стуча ложкой по стенкам кружки. Ей тоже не спится в последнее время — Ольга возвращается каждое утро и сидит во дворе до глубокой ночи, неподвижная и терпеливая как охотящаяся змея. Стирать с двери ее рисунки стало бессмысленно — не проходит и суток, как крылатое солнце появляется снова.

— Виделась в лифте с тем дедушкой, ну, который за стенкой живет. Говорит, у него в ванной черная плесень завелась, — продолжает Яна. — Я посмотрела, у нас тоже есть, в вентиляции, пока еще совсем глубоко, но она же растет, а это же вредно очень.

Влад кивает, глотая суп и почти не чувствуя вкуса. Каждое слово доходит до мозга с опозданием и делает все внутри немного темнее. Яна наклоняется над столом, напряженно заглядывая ему в глаза:

— В общем, я тут подумала кое-что, решила проверить. Притащила с работы цветок, так он наутро засох напрочь. Понимаешь?

— Не совсем, — признается Влад.

— Тут все гниет! Чахнет все, и чем дальше, тем больше. На себя глянь — покойник ходячий, смотреть больно. Я тут даже дышать не могу, гниль в воздухе ощущается. Чувствуешь? Мы как в болоте, в самом центре, и оно, это болото, все разрастается и разрастается. Из-за этой суки с ее рисунками.

Влад откидывается на спинку стула. Выслушай он такое полгода назад, только посмеялся бы.

— Хочешь, попрошу родителей у них пожить, — отвечает. — Только надо будет нам отпуска взять, потому что на работу ездить из такой дали не вариант.

Яна качает головой:

— Я думала о таком уже, тут вообще никак. Нам же все равно придется вернуться потом, нельзя же вечно у твоих родителей жить. Это во-первых. А во-вторых, вдруг она узнает, где мы, и там такое же начнется?

Стиснув зубы, Влад отворачивается. Кажется, будто на самом деле увяз в болоте — вязкая жижа затягивает вглубь, и сколько ни барахтайся, не выберешься.

— И что ты предлагаешь?

— Ну, я... — Яна запинается. — Я... Ну просто я хотела сказать, что... Да блин, какие тут могут быть варианты-то? Только один.

— Какой?

— Ну... Что-то решить с ней.

— Я же уже пытался поговорить, она ответила, что я должен страдать. Что тут решать-то?

Яна переходит на шепот:

— Да не так решить. А по-другому. Чтобы... ну, насовсем.

— Бред. Не неси такую дичь, хорошо? Подождем, пока она в открытую что-нибудь сделает, и вызовем ментов. Не вечно же на скамейке сидеть будет.

— Ты совсем меня не слышал, что ли? Ничего не будет в открытую, мы тут просто зачахнем как эти цветы, вот и все! Тут либо мы, либо она! Если ничего не сделаем, точно зачахнем!

Осунувшаяся, с лихорадочно блестящими глазами, Яна выглядит совершенно нездоровой. Влад мягко берет ее за руку:

— Я подумаю. Хорошо? Ты только не нервничай, тебе сейчас вредно очень. А она — сидит себе и пусть сидит. Посмотрим, что там дальше как, и будем от этого плясать.

Раздраженно фыркнув, Яна молча выдергивает руку.

Дни черны и тягучи как прилипший к подошве гудрон. Каждое утро, выходя на работу, Влад бросает взгляд в сторону сидящей на скамейке Ольги, а та даже не думает отводить глаза. Порой к ней подсаживаются местные бабульки, и тогда она поддерживает непринужденную беседу, будто сто лет тут живет.

Замкнувшаяся в себе Яна почти не разговаривает, отвечает односложно и допоздна пропадает в своей клинике. Ее легко понять — будь у Влада возможность, тоже сидел бы в офисе до ночи, лишь бы подольше не возвращаться домой.

Порой перед сном на Яну нападает мрачная говорливость, и она монотонно вещает в темноте:

— Дедушка тот, который за стенкой, помнишь? Приступ у него, с сердцем что-то. Увезли в больницу, говорят, совсем плохой.

В такие минуты Влад глядит в потолок, ничего не отвечая, и мысленно молится, чтобы она поскорее заснула.

— А Татьяна Степановна щенка взяла, терьерчик мелкий такой, прикольный. И тоже заболел. Я смотрела, опять ничего понять не могу. Не бывает так, хоть ты тресни. Да и сама она на мигрень жалуется. Говорит, раньше никогда таким не страдала. Знаешь, как она сказала? «Как будто тут что-то гниет рядом и все отравляет». Сама вся бледная как стенка.

Слова похожи на длинные ржавые шурупы, что один за другим вкручиваются в череп.

— Забыла рассказать, я сегодня вызывала полицию. Приехал какой-то мудозвон, а эта тварь к тому времени свалила. Как почувствовала, прикинь? А этот хрен выслушал меня и говорит, типа в данной ситуации нет поводов для принятия мер. Типа прямой угрозы нет, как ты и говорил. Вот если бы она с ружья по вам шмаляла, тогда да, а так идите нафиг. Если хотите, приезжайте в участок для подачи заявления, но смысла особо нет. Это все он так сказал. Еще намекнул, что я беременная, а у беременных часто мания преследования. Чмо, короче.

Если закрыть глаза после приема снотворного, в голову заползает непроглядная мгла, отдаленно напоминающая сон, но даже сквозь нее слышен Янин бубнеж:

— А на два этажа выше мальчик живет, слабоумный, голова еще такая неровная, бугристая, видел же? Я тут с его матерью языком зацепилась, она говорит, у него кошмары в последнее время, кричит по ночам как резаный. Представляешь?

Тьма сжимается вокруг тесным коконом, и Влад разводит руки, пытаясь ее оттолкнуть. Холодные щупальца обвивают ноги, тонкие пальцы хватаются за шею. Кто-то ходит совсем рядом, слышно топот множества ног, говор тысячи голосов, далекий смех. Влад вырывается и бежит, все безнадежнее запутываясь в невидимой паутине. Незнакомые лица крутятся перед глазами, на долю секунды выныривая из темноты, чужие мысли заполняют голову, и становится кристально ясно, что бежать нет смысла, потому что все расколется, и из разлома придет то, что не должно приходить, и мертвые вернутся, и не только ему, вообще никому уже не убежать.

Кто-то больно сжимает локоть и дергает что есть силы. Твердый холодный пол больно бьет по пояснице и затылку. Мрак тает, открывая грязный подъездный потолок с мерцающими лампами и склонившуюся Яну.

— Проснулся? — спрашивает. — Я звала тебя, слышал?

Влад садится на полу, потирая голову. В ушах стоит гул, тело будто набили мокрой ватой.

— Ч-что... — выдавливает он, пока Яна помогает подняться.

— Я уже почти заснула, а тут смотрю, ты встал и пошел в подъезд, в одних трусах. Зову-зову — ноль внимания... Пошли, вон туда, держись за меня. Тут-то и поняла, что у тебя опять это. Побежала следом, а ты уже на перила лезешь. Еще чуть-чуть, и сиганул бы вниз. Ну и перепугал, блин!

Влад шаркает босыми ступнями, еле дыша. Нет ни испуга, ни волнения — на них нужны силы, а сил совсем не осталось.

Вечером Яна, неожиданно рано вернувшаяся с работы, осторожно, почти на цыпочках, заходит в спальню, где Влад меланхолично смотрит видео на ноутбуке.

— Вот, — говорит она, размахивая чем-то в руке.

— Что там?

Она садится на кровать, протягивая ладонь, где тускло поблескивает маленький бутылек с чем-то прозрачным. Названия на этикетке не разобрать — слишком мелко.

— Утащила на работе. Думала, не получится. Такие препараты под строгим учетом, мне башку открутят, если узнают.

Влад пасмурно глядит, как плещется жидкость, отблескивая крошечными бликами в свете люстры. Догадка уже заползла в мозг, уверенная и незыблемая, но он все равно спрашивает:

— Что это такое?

Яна долго молчит, а потом негромко объясняет:

— Я придумала, как все сделать. Мы пригласим ее как будто бы на чай, скажем, что хотим поговорить, скажем, что сделаем как она хочет, скажем, что на все согласны. Я поставлю это, — трясет пузырьком, — в шкафчик рядом с сахаром, так можно будет незаметно добавить в чай. Надо всего несколько капель. А когда она выпьет, скорее прогоним, потому что минут через двадцать-тридцать подействует, и она, ну... Это самое. Надо, чтобы успела за это время уйти, и, желательно, подальше.

Тишину нарушает только беззаботная мелодия из ноутбука, бесконечная и сюрреалистично радостная.

— Ты же сам видел, что становится только хуже! — продолжает Яна, не дождавшись никакой реакции. — Ты ночью чуть не спрыгнул, тебе мало? Хочешь, чтобы все закончилось так? Подумай о ребенке, что с ним может случиться, когда он родится и она возьмется за него? Если вообще родится, а то с такими темпами я ни в чем не уверена!

Влад тихо отвечает:

— Я не знаю.

— Что не знаешь?

— Ничего не знаю. Надо обдумать.

Яна поднимается. Щеки полыхают румянцем, грудь ходит ходуном в такт дыханию.

— Все у тебя одно да потому! «Надо обдумать», «посмотрим»! Хватит думать, понял? В крайнем случае мне не мешай, если сам боишься! Никто не доберется до моего ребенка!

Она выскакивает из спальни, а Влад пялится сквозь экран в пустоту.

Утром, дождавшись, когда Яна уйдет на работу, Влад откидывает одеяло. Сегодня выходной, значит, можно не торопиться — все должно пройти так, как он продумал ночью.

В кухне он открывает шкафчик и отодвигает сахарницу. Пузырек стоит там, прячась в тени как затаившийся хищник. План Яны глуп и опрометчив — такое преступление раскроют на раз-два, можно не сомневаться. Тогда вместо Ольги придут дяденьки из полиции, и на этот раз у них будут все поводы для принятия мер. Влад уверен в этом точно так же, как уверен в том, что Яна не отступится. Наворотит дел, пытаясь защитить ребенка, и испортит себе жизнь. Единственное, что Влад может сделать в такой ситуации — провернуть все в одиночку, взять вину на себя. Ради будущего Яны и ребенка.

Закрыв шкафчик, он подходит к окну. Ольга уже здесь — сидит, безупречно выпрямившись, на скамейке под старым тополем. Плечи опущены, руки сложены на коленях. Можно начинать.

Она поднимает голову, когда он останавливается напротив. Взгляд удивленный и вопросительный.

— Здравствуйте, — говорит Влад. — Я... Я думаю, что готов поговорить.

— Серьезно? Значит, ты все понял?

— Да, я понял. Может, пойдем ко мне? Не хочу, чтобы подслушивали.

Ольга долго осматривает Влада с ног до головы, и чудится, видит каждую его мысль. В самом деле, если допустить, что она и правда способна на то, что происходит, то обмануть никак не получится. План с самого начала был обречен на провал. Ничего не изменить.

Но Ольга говорит:

— Хорошо, пойдем.

И поднимается со скамейки.

Дома Влад усаживает ее за стол и копошится у полок, спрашивая как можно более легомысленным тоном:

— Вам чай или кофе?

— Чай. А есть зеленый? Я так давно не пила хороший зеленый чай. Сейчас сплошная экономия, приходится во всем себе отказывать. Так много хочется, а возможности нет.

— Зеленый есть, Яна его тоже любит, — голос дрожит, когда пальцы выуживают бутылек с ядом. — Вам с сахаром?

— Нет, конечно, кто же пьет зеленый чай с сахаром? Это не чай уже, а пойло какое-то.

Закипевший чайник щелкает. Обливаясь потом, Влад отковыривает ногтями колпачок. Ольга прямо за спиной, ей достаточно просто наклониться, чтобы увидеть, что он делает. Несколько капель срываются в чашку с оглушительным всплеском, и он замирает, прикусив губу. Да что за напасть, надо взять себя в руки, ничем не выдать волнение.

Ольга вежливо улыбается, когда он ставит на стол исходящую паром кружку.

— Вот тут печенье, берите.

— Ты совсем плохо выглядишь, Владик. Как у тебя это проявляется?

— Что проявляется?

— Воздействие извне. Тут у каждого по-своему — одни видят галлюцинации, другие слышат голоса. Что у тебя?

Еще и издевается. Опускаясь на стул, Влад говорит:

— Бессонница. У меня с детства с этим проблемы, но теперь хоть на стену лезь. Еще лунатизм. С тех пор, как... Вы и сами все знаете, зачем спрашивать?

— Я бы не спрашивала, если бы знала.

Она осторожно сжимает кружку в ладонях, будто замерзла. Под глазами темные круги, сами глаза покрасневшие и воспаленные, лицо серовато-желтое.

— А это правда? — спрашивает Влад. — Ну, про вашу сек… общину? Что хотели принести ребенка в жертву, а потом, ну… все покончили с собой?

— Это была великая миссия. Такие дела не творятся просто так, жертвы не приносятся впустую. На то была причина. Как и на все, чем мы занимались. Люди видели в нас монстров, и с этим приходилось мириться. Я понимаю, что это выглядит как зло, я понимаю. Но теперь и ты понимаешь, да? Ты сам сказал, что понимаешь. Понимаешь?

Влад медленно кивает, невольно бросая взгляд на остывающий чай. В таком разговоре почти невозможно делать вид, что понимаешь.

— Тот ребенок, которого вы собирались убить… Принести в жертву… Он правда должен был умереть? — Он подбирает каждое слово, будто ступает по канату над пропастью.

Ольга кивает:

— Таково было наше предназначение — умертвить. Чтобы предотвратить страшную катастрофу, не дать расцвести хаосу. Мы делали это не для себя, а для всех. Нас нельзя осуждать. Ты не осуждаешь?

— Нет.

— Мы испугались, когда нам помешали. И решили уйти из жизни сами, не дожидаться начала кошмара. У меня не получилось, это уже в больнице было, санитары не дали. Тогда я поняла, что должна остаться, что появится возможность все исправить. И она появилась, посмотри только. Меня выпустили из больницы прямо в такое важное время, разве это не доказательство предназначения? Как после этого люди умудряются не верить в судьбу?

— О каком важном времени вы говорите? — спрашивает Влад.

Она удивленно вскидывает брови, будто услышала нечто глупое:

— О времени, когда Яна зачала, конечно! Мне удалось вас найти так вовремя, теперь есть возможность все изменить!

— Как изменить? Рисуя свои иероглифы на двери?

— Это наш защитный символ, — усмехается Ольга. — Он немного ослабляет влияние. Совсем немного, но даже небольшое облегчение приятно, да? Если бы не рисунок, дела в этом доме шли бы хуже. Возможно, ты бы не дожил, не смог бы мне помочь.

Влад хмурится. Сонный мозг отказывается сопоставлять детали, картинка не сходится, разваливается как карточный домик.

— Теперь ты ведь уже понял, что должен быть благодарен мне? Должен благодарить, а не ненавидеть. Понял же, да?

Она с грустной улыбкой подносит кружку ко рту и делает большой глоток. Влад замирает, руки невольно сжимаются в кулаки.

— Теперь мы с тобой сделаем то, что у нашей общины не получилось в прошлый раз, — говорит Ольга, снова отпивая.

— Сделаем что? — заторможенно спрашивает Влад.

— Ты же сказал, что понял, разве нет? — косится с недоумением. — Нам надо убить Яну. Нельзя допустить, чтобы она родила. Мне нужна помощь, одна вряд ли справлюсь.

По позвоночнику проползает липкий холод. Некоторые детали наконец встают на место, но другие из-за этого разбиваются вдребезги.

— Так тем ребенком была Яна? — шепчет Влад. — Вы пытались принести в жертву Яну?

— Да. Так надо. Мы должны были сделать это тогда и должны сейчас. Ради всеобщего блага.

В наступившем молчании слышно, как смеются на улице дети, как играет музыка из чьего-то открытого окна. Кажется, весь мир вращается вдвое быстрее, пока здесь, в тесной кухне, все замерло на месте и поросло льдом.

Когда Ольга делает очередной глоток, Влад заставляет себя выйти из ступора. Времени совсем мало.

— Уходите, — говорит он, вставая из-за стола.

— Что?

— Вон отсюда. Быстро.

Она не двигается, раскрыв от удивления рот. Влад грубо хватает ее за плечо, заставляя подняться.

— Уходите, и подальше. Если через пять минут увижу вас во дворе, то врежу. И пусть все смотрят, пусть думают что хотят.

Ольга оглядывается на почти пустую кружку, в глазах мелькает понимание.

— Глупый мальчик.

— Я сказал, уходите!

— Ты думаешь, что одолел зло? Нет, дурачок, ты засыпаешь со злом в одной кровати каждую ночь. Это с ним нужно бороться, а не со мной, это из-за него тебе плохо. Он морочит тебя, посылает ложные образы, заставляет делать так, как ему нужно. Судьба Яны — родить того, кто посеет хаос в мире, поэтому мы пытались ее убить.

Влад срывается на крик:

— Вон!

— Как пожелаешь.

Прежде чем открыть дверь, Ольга оборачивается:

— Ты так ничего и не понял. Жаль.

Яна расцветает на глазах. Оформив декретный отпуск, она хлопочет по дому и выбирает одежду для детей в интернет-магазинах. К приходу Влада стол всегда накрыт как на праздник. Помогая ему раздеваться, она не устает повторять:

— Ты молодец. Я так счастлива, что ты у меня есть.

Через неделю после ухода Ольги она рассказывает перед сном:

— Я сегодня слышала, что несколько дней назад нашли тело. Женщина без документов, лежала в подворотне. В паре кварталов отсюда. На нее поначалу даже не обращали внимания, думали, алкашка какая-то набухалась и спит. Значит, все закончилось. Можно жить спокойно.

Влад не отвечает. Непрекращающаяся бессонница ясно дает понять, что ничего не закончилось. Даже удивительно, как легко Яна закрывает глаза на то, что из вентиляции в ванной расползается плесень, а новая собака у соседки все-таки сдохла.

— Кстати, я уже устала от этого рисунка на двери. Можно стереть?

— Нет.

— Почему?

Владу с трудом дается беззаботный тон:

— Сам сотру, как дойдут руки. Хочу лично с этим всем закончить.

Она тихо смеется, прижимаясь к нему под одеялом:

— Потрогай, толкается!

Движения малыша теперь совсем отчетливые — можно различить, даже если едва касаешься. От каждого толчка по жилам Влада расплывается черная муть, ничуть не похожая на прежнюю радость. Муть смешивается с похожим на едкую кислоту чувством вины, что преследует со дня убийства Ольги, и все вместе это душит как угарный газ. Хочется закрыть лицо руками, убежать как можно дальше и дышать полной грудью, пока свежий воздух не выветрит грязь изнутри. Вот только невозможно убежать от самого себя.

В начале июля слабоумный мальчик, живущий двумя этажами выше, выпрыгивает из окна. Во дворе куча народу, полицейская машина и скорая. Взъерошенная женщина в синем халате, его мать, надрывается нечеловеческим ревом. Бабки на скамейке перешептываются, кто-то из толпы старательно снимает все на мобильник.

— Надо было следить лучше, — тихо говорит Яна, наблюдая с балкона. — Он же больной, тут глаз да глаз нужен. Никогда не знаешь, что ему там втемяшится.

Влад стоит рядом, не отрывая глаз от суетящихся внизу человеческих фигурок. В голове бьется колючая мысль: послушай он Ольгу, этого не случилось бы. Через минуту появляется другая: это только начало.

Той же ночью его будят черные люди. Немые и невесомые, они хватают его за локти и ведут по темноте. Теплый линолеум под ногами сменяется холодным бетоном, бесчисленные невидимые ступени уводят куда-то вниз. Выставив руки вперед, Влад шагает как загипнотизированный, не в силах даже задаться вопросом, что происходит.

Силуэты кружатся, толкают в плечи, щипают, покусывают. Они говорят, что ему нельзя думать о том, о чем он думает. Говорят, он не должен им мешать. Голоса далекие и безликие — ни мужские, ни женские. Влад открывает рот, чтобы ответить, но они тут же хватают его за язык пальцами, оставляя во рту стойкий привкус тухлятины и запах сырого подвала.

Прохлада обволакивает тело, в ступни впиваются камни и осколки. Тени велят идти на свет, и свет вспарывает темноту — белый, ослепительно яркий, он стремительно приближается, а Влад послушно ступает навстречу.

Визжат тормоза, лицо обдает стремительным порывом воздуха. Инстинктивно прикрываясь, Влад отшатывается, и реальность проступает из мрака — он посреди дороги, что за домом. Сейчас она пустынна, только одна легковушка со значком такси съехала боком на обочину и стоит, светя фарами.

— Ты конченый? — кричит водитель, выбираясь и в сердцах хлопая дверью. — Кто так выскакивает под колеса? Упоролся, что ли?

Влад осматривает себя — из одежды только семейники, босые ноги перепачканы кровью и грязью.

— Ты че такое сожрал, а? Я сейчас позвоню куда надо! Дебил!

Виновато ссутулившись, Влад быстро шагает в сторону дома под возмущенные выкрики таксиста.

Утром, когда он собирается на работу, Яна привычно выползает из спальни, чтобы проводить. Глаза щурятся на свет, волосы топорщатся в стороны.

— Ты вставал ночью, или мне показалось?

— Вставал, — Влад отводит взгляд. — Попить захотелось.

Она помогает затянуть галстук, слабо улыбаясь. Лицо спросонья чуть припухшее, от рук пахнет облепиховым кремом.

— Там чай на кухне, — говорит Влад. — Я себе сделал, да не успеваю уже. Выпей, пока не остыл. Зеленый, как ты любишь.

Смеется:

— И когда это ты успел перейти на зеленый чай?

— Ты же сама все время ноешь, что кофе вреден, — Влад строит рожу, передразнивая писклявым голоском: — «А еще кофеин вызывает зависимость!».

Яна хохочет, запрокинув голову. Повинуясь внезапному порыву, Влад прижимает ее к себе и шепчет:

— Ты — лучшее, что у меня было.

— И ты у меня. Только не «было», а «есть». И это навсегда.

Спустившись на улицу, Влад садится в машину и закрывает лицо ладонями. Слезы обжигают щеки, плечи содрогаются от рыданий. Картинки сменяются перед глазами, вспыхивают как неоновые вывески и распадаются мелкими фрагментами: смеющаяся Яна в кинотеатре, где они впервые встретились. Деловитая Яна с большими сумками в каждой руке, приехавшая, чтобы остаться насовсем. Беззаботно насвистывающая Яна у плиты, где в кастрюле кипит что-то вкусное. Напряженная Яна, с тревогой наблюдающая в окно за Ольгой. После этого картинки чернеют и тают.

Влад отнимает руки от лица. Усталость давит на плечи тяжелой великаньей ногой. Надоело бесконечно сомневаться в происходящем, взвешивать все «за» и «против», пытаться понять, что может быть, а чего не бывает. Надоело чувствовать себя грязным и гнилым из-за того, что убил человека, пытаясь спасти семью. И постоянно следить за криминальными сводками, ожидая, что вот-вот в дверь постучатся полицейские, тоже надоело. Но даже со всем этим можно смириться, если есть, ради чего.

Мобильник вибрирует, высвечивая имя начальника. Сбросив звонок, Влад выключает телефон и переползает на заднее сидение, чтобы свернуться там в позу эмбриона. Он бы не мучился так, если бы внутри Яны был обычный ребенок, которого можно любить и лелеять. Ребенок, а не неведомо что, отравляющее все вокруг и раз за разом пытающееся убить собственного отца.

Время теряет вес, и Влад в кои-то веки крепко засыпает. Во сне чудится, будто все случившееся оказалось выдумкой, и не было никакой Ольги с ее рисунками. Во сне Влад приходит домой, а Яна встречает его с улыбающимся младенцем в руках, и все кругом источает мягкий белый свет. Во сне Влад обнимает Яну и растворяется в этом свете без остатка.

Когда он просыпается, снаружи уже поздний вечер. Руки и ноги затекли, поясница болезненно ноет. Приходится осторожно выпрямляться, кряхтя и постанывая. Влад долго растирает одеревеневшие мышцы, а потом открывает дверь и, пошатываясь, ковыляет к подъезду.

Дома темно и тихо. После недолгой заминки Влад ступает в кухню, смутно надеясь, что увидит сейчас на столе нетронутую с утра чашку зеленого чая, но нет — чашка пуста, это видно даже в потемках. Чувствуя, как сердце сжимается и сохнет, Влад достает с полки бутылек с остатками яда. Совсем немного, но должно хватить.

Почти без вкуса, только легкая нотка горечи.

Зажмурившись, Влад стоит на месте, пока по телу не начинает расползаться слабость. Тогда, не открывая глаз, он направляется в спальню и заползает под одеяло, где лежит неподвижная Яна. Забирается рукой под ее ночную рубашку, пальцы касаются остывшей кожи бедра. Значит, все-таки пришлось это пережить. Хорошо, что ненадолго. Еще чуть-чуть, и они снова будут вместе.

Пока в голове меркнет, Влад переводит руку выше, чтобы дотронуться до холодного живота Яны, и, проваливаясь в плотный вязкий мрак, ощущает ладонью несильный, но уверенный толчок.