Золотой фонд
Лучшие истории за всё время существования сайта.
Настроить сортировку
{sort}
Глотка
© Юрий Нестеренко15 мин. Золотой фонд / Страшные истории Captain_Torch 26-08-2019, 22:32 Источник Принял из ТК: rainbow666
Увы, пути назад у меня не было. Тюремщик выжидательно посмотрел на меня — без злобы, но и без всякой симпатии — и я покорно пошел вперед, вглубь блока смертников.
Охранник остановился возле серой двери без номера и приложил свою карточку к считывающему устройству. Я знал, что в чужих руках эта карточка не сработает — какое-то там сканирование биометрики... Щелкнул замок, но тюремщик не спешил открыть дверь. Вместо этого он решил еще раз напомнить мне правила.
— Он прикован, мебель привинчена к полу. Тем не менее, соблюдайте осторожность. Не поддавайтесь на провокации, не приближайтесь к нему и ничего не передавайте так, чтобы он мог вас схватить. Не наклоняйтесь к нему, если он, к примеру, предложит что-то сообщить вам на ухо. Вцепится зубами только так. Не забывайте, кто это такой.
— Я хорошо изучил материалы дела, — ответил я, утомленный уже третьим подобным инструктажем.
— Не сомневаюсь, — на сей раз в голосе тюремщика все же обозначилась неприязнь. — Но вы можете считать, что, если вы на его стороне, то и он — на вашей. А это — большое заблуждение.
Я понимал причину его раздражения, но не стал напоминать в очередной раз, что я исполняю свой долг точно так же, как он исполняет свой, и личные симпатии тут ни при чем.
— Если что, сразу зовите на помощь, — закончил охранник, не дождавшись моей реакции. — Я буду за дверью.
Затем он открыл дверь, и я вошел.
Небольшое помещение было разделено надвое металлическим столом.
Человек в оранжевом комбинезоне, сидевший по другую сторону стола, и в самом деле был прикован к подлокотникам стула: за левую руку — простым наручником, за правую — цепью подлиннее, позволявшей при необходимости взять что-то со стола, если это что-то придвинуто достаточно близко. Его лодыжек я не видел, но не сомневался, что на них тоже кандалы.
Если бы не все эти аксессуары, его внешность была бы самой заурядной. На вид лет пятьдесят с небольшим (на самом деле ему было 48), лысеющий со лба, седеющий, ничем не примечательное лицо (такие лица — сущий кошмар для полицейских, ибо ни один свидетель не в состоянии внятно их описать), опущенные уголки губ, выцветшие глаза под набрякшими веками...
Впрочем, так оно обычно и бывает. Ни один маньяк не выглядит маньяком — иначе, собственно, их не было бы так трудно ловить. И даже после того, как все обвинения доказаны, соседи, коллеги, даже члены семьи не могут поверить. Что вы, такой приличный человек! Может, немного нелюдимый, но...
Тем не менее, именно этот немолодой мужчина с внешностью усталого бухгалтера из третьесортной конторы был тем, кого журналисты окрестили «вернувшимся Джеком Потрошителем», Jack-is-Back. По иронии судьбы, когда его, наконец, поймали, оказалось, что его фамилия Джексон. «Сын Джека», если буквально...
Впрочем, на самом деле с викторианским серийным убийцей его не роднило практически ничего, за исключением крайней жестокости. Джексон не убивал проституток. Сексуальные мотивы в его действиях вообще не просматривались, равно как и мотив кары за грехи. Его жертвами становились исключительно приличные люди. Пол и возраст для него значения не имели. Нелюдимым он, кстати, не был — напротив, охотно сводил знакомство, легко втирался в доверие, производя впечатление милого и безобидного, хотя и несколько печального человека — ну а потом...
Прежде, чем его смогли остановить, он успел убить двадцать восемь человек. Буквально потрошил их заживо. Иногда — целыми семьями. Особенно всех потряс случай в Филадельфии, где он убил мужа, жену, пожилых родителей мужа, приехавших погостить к сыну, и трех детей — мальчика восьми и девочек пяти и трех лет. Общественность тогда стояла на ушах, требуя от полиции найти убийцу. И даже не просто найти, а «прикончить ублюдка, пока какие-нибудь адвокатские крысы его не отмазали»...
Да, людей моей профессии часто упрекают в аморальности. Дескать, за деньги мы готовы выгораживать кого угодно. Не могу сказать, что эти обвинения совсем беспочвенны — хотя, по-моему, элементарная справедливость требует, чтобы, раз есть сторона обвинения, была и сторона защиты. И у нас тоже есть своя профессиональная этика. Но все-таки мы тоже люди, а не просто профессионалы. Никто в моей юридической фирме не хотел браться за это дело. И не потому — во всяком случае, не только потому — что гонораров оно не обещало (сам Джексон нанимать адвоката не стал). И даже не потому, что дело выглядело совершенно безнадежным: доказательная база была более чем убедительной, никаких нарушений, к которым можно было бы придраться, полицейские не допустили, да и сам Джексон признал свою вину по всем инкриминируемым эпизодам. Но главное — никому и в самом деле не хотелось спасать от электрического стула подобного типа. Да, бывают убийцы, и даже многократные убийцы, заслуживающие снисхождения — но это явно не тот случай.
И тогда шеф сбагрил это дело мне, как самому молодому. Мол, это твой шанс проявить себя. Ну а ежели ничего не выйдет, то, в общем, от вчерашнего практиканта никто особых чудес и не ждет...
Нет, я, конечно, тоже не испытывал симпатии к такому подзащитному. Но, в конце концов, работа есть работа.
— Здравствуйте, мистер Джексон, — профессионально улыбнулся я, доставая из кейса ноутбук и раскрывая его на своей стороне стола. — Я ваш адвокат. Меня зовут Майк...
— Я отказался от адвоката, — глухо перебил Джексон. — К тому же приговор уже вынесен. Что вам еще от меня надо?
— Вы, вероятно, не в курсе, но недавно в закон штата внесены изменения, — пояснил я все тем же уверенным тоном. — Отныне при рассмотрении дел, допускающих вынесение смертного приговора, участие адвоката обязательно. А поскольку закон не имеет обратной силы лишь в тех случаях, когда ухудшает положение осужденного, ваше дело подлежит пересмотру.
— То есть вы думаете, что это улучшит мое положение, — усмехнулся он.
— Сказать по правде, ваше положение весьма серьезно, — констатировал я, продолжая, тем не менее, излучать уверенность. — Все улики против вас, и у нас нет ни единой зацепки, позволяющей...
— Я действительно убил всех этих людей, — снова перебил он. — И, если будет новый суд, я повторю там свое признание. Так что, может быть, не будем затевать всю эту канитель?
— В демократической стране признание — еще не доказательство вины, — напомнил я. — Мало ли какие обстоятельства могли вынудить...
— У вас плохо со слухом, или вы не понимаете по-английски? Никто меня не вынуждал, не пытал и не угрожал. Я убил двадцать восемь человек совершенно сознательно и добровольно. И столь же добровольно сознался в этом после ареста.
— Но не до! — заметил я. — Если вы, по вашим словам, не хотели скрывать содеянное, почему вы не явились с повинной?
— Потому что я хотел продолжать убивать, — просто ответил он. Уфф... Ну ладно. Такая у меня работа.
— Вы можете объяснить, почему вы это делали... и хотите продолжать делать, мистер Джексон?
— Потому что я чудовище, которому нравится потрошить живых людей. Разумеется, это было сказано все тем же тоном «получи и отвяжись». Я постарался придать своему голосу побольше проникновенности и заглянул ему в глаза:
— Но ведь есть же и истинная причина, не так ли?
Он промолчал, стараясь выглядеть все так же равнодушно, но все же на мгновение отвел взгляд.
— Вы можете сказать об этом мне одному, — дожимал я. — Если хотите, это останется между нами.
Он продолжал молчать, и когда я уже уверился, что ответа не будет, вдруг буркнул:
— Вы не поймете. Или решите, что я псих.
— Экспертиза признала вас полностью вменяемым, — напомнил я.
— Вот и замечательно.
— Но, раз уж мы об этом заговорили... в общем-то да, это наша единственная зацепка. Видите ли, я изучил вашу биографию. Она была самой обыкновенной, пока три года назад вы не попали в аварию. Тяжелая черепно-мозговая травма, клиническая смерть. Вы находились в этом состоянии почти одиннадцать минут. Считается, что необратимые повреждения в мозгу происходят уже через шесть. Но это, понятно, в среднем. Индивидуальные особенности организма... Так или иначе, врачи вытащили вас с того света. Потом — несколько месяцев реабилитации. Тесты, томограммы, все такое прочее. В конце концов вы были признаны полностью оправившимся. Здоровым физически и психически. А спустя неделю начали убивать.
— Вот видите, те врачи тоже признали меня нормальным.
— Врачи тоже могут ошибаться. Нет, я не хочу сказать, что вы псих, мистер Джексон. Но для нас важнее всего не то, псих вы или нет на самом деле, а то, что по этому поводу подумает суд, вы меня понимаете? Такая тяжелая травма головы обычно не проходит без последствий, и у нас есть все основания требовать новой экспертизы. А там... нет, я не говорю, что вы должны симулировать. Просто, возможно, держаться с врачами более откровенно, чем прежде, больше рассказывать о своих тайных страхах и фантазиях, ну и...
— Зачем? — усмехнулся он. — Чтобы избежать электрического стула?
— Если угодно, да, — кажется, я все же позволил себе некоторую нотку раздражения. Плохо, непрофессионально, надо лучше следить за собой...
— А если мне не угодно?
— То есть вы хотите, чтобы вас казнили?
— Хочу.
— Значит, вы все-таки сожалеете о содеянном? Вас мучает совесть?
— Я делал то, что должен был делать. И если о чем и сожалею, так только о том, что успел так мало.
Так. Похоже, психиатры и в самом деле проглядели очевидное. Долг, миссия, «голоса в голове велели мне...» в уголовной практике не счесть случаев, когда убийца симулировал сумасшествие, чтобы уйти от наказания. Но тут, похоже, ситуация прямо противоположная — псих, симулирующий (и притом успешно!) душевное здоровье из желания быть казненным. О таком мне слышать не доводилось. Как же он обманул врачей? Впрочем, понятно — судебные психиатры тоже привыкли иметь дело с обратной ситуацией...
И если все и в самом деле так, то это не только дает мне шанс на выигрыш безнадежного дела, но и превращает меня из человека, по долгу службы защищающего законченного выродка, в спасителя больного, который, конечно, не виноват в своей болезни.
— Вы не могли бы пояснить, в чем именно состоял ваш долг, мистер Джексон? И кто возложил его на вас?
Но он вновь предпочел закрыться, словно моллюск на морском дне, к которому протянули руку.
— К чему все эти разговоры? Я уже сказал, мне не нужна ваша помощь. Если закон требует выполнить какие-то формальности в мою защиту — делайте это, но без меня.
— Да, конечно, — я сделал вид, что сворачиваю ноутбук и собираюсь уходить. — Мне же меньше работы, и, если мой клиент настаивает, я так и поступлю. Просто, знаете, мне подумалось — даже не как адвокату, а как человеку — вот вас казнят... кстати, довольно скверная процедура. Официально считается, что смерть на электрическом стуле наступает сразу, но это далеко, далеко не всегда так. Бывает, что ток приходится пускать и по второму, и по третьему разу... лопается и дымится кожа, глаза в прямом смысле выскакивают из орбит, жесточайшая судорога ломает кости...
— Я знаю. Если вы хотите меня напугать...
— Нет, нет. Просто хочу, чтобы вы ясно себе представляли, что вас ждет. Но, допустим, вас это все не беспокоит. Однако... вы ведь знаете что-то очень важное, не так ли? И ваша тайна умрет вместе с вами. Разве это не досадно?
— Скажите еще, что, если я вам все объясню, вы продолжите мое дело, — усмехнулся он.
— Нет, конечно. Такого я вам не скажу.
— И правильно, я бы все равно не поверил. Впрочем... тайна... эту тайну действительно следовало бы знать всем. Но бесполезно пытаться объяснять. Никто не поверит. Даже не потому, что не смогут. Не захотят.
— Ну... попробовать вы же можете? Рассказать хотя бы одному мне. Может быть, я и не поверю, но в любом случае, что вы теряете? Он открыл рот, потом снова его закрыл. Помолчал. Потом вдруг решился.
— Вы верите в привидения? — спросил он, глядя куда-то в сторону. Нет, конечно же. Я не суеверный идиот. Но вслух я, конечно, сказал иначе:
— Ну... на свете много непознанного, я не исключаю вероятность их существования. А вы? Вы в них верите?
— Нет, — огорошил он меня. А затем добавил: — Верить можно только в то, чего не знаешь. А я видел их и общался с ними. Более того — я _был_ одним из них.
Так, так. Диагноз подтверждается.
— Вы, в общем-то, все сказали правильно, — продолжил он. — Все действительно началось с той аварии. И меня действительно достали с того света. Только это были не врачи.
— А кто? Ангелы? — кажется, мне удалось изгнать из интонации всякий намек на иронию. — Или, может, демоны?
— Нет, почему же. Люди. Мертвые люди.
— Зомби, что ли?
Он посмотрел на меня, как на недоумка, а затем вздохнул и спросил: — Что вы знаете о привидениях?
— Ну... считается, что привидения — это души людей, умерших скверной смертью. И в результате застрявшие между мирами. Нашим и... потусторонним. Их может удерживать здесь жажда мести, осознание невыполненного долга и все такое...
— Так, так. А как по-вашему, привидения несчастны?
— Вроде бы да. Их тяготит осознание этого самого недоделанного дела. Поэтому они бродят и стонут по ночам... — я не удержался и произнес последнюю фразу с театральным подвыванием. Джексон досадливо поморщился и задал следующий вопрос:
— А какова, как считается, главная мечта любого привидения?
— Обрести покой, — ответил я без запинки.
— Вот-вот, я тоже с детства это слышал, — кивнул он. — А вы никогда не задумывались, почему?
— Что почему?
— С чего бы привидениям так стремиться к этому самому покою? Чем плохо вести насыщенную жизнь за гробом? Почему люди поголовно убеждены, что привидения хотят сменять ее на... на что? На окончательную смерть, небытие — которого эти же люди так страшатся при жизни?
— Наверное, все-таки нет, — предположил я; прежде мне никогда не приходило в голову задумываться над подобными вещами. — Я так понимаю, покой — это переход в тот, лучший мир...
— Кто вам сказал, что он лучший?
— Ну, — пожал плечами я, — выражение такое...
— А откуда оно взялось, вы не задумывались?
— Вероятно, из надежды людей на лучшую жизнь хотя бы после смерти.
Хотя, если рассуждать с христианской точки зрения... и не только христианской... за гробом может ждать как рай, так и ад. Но, видимо, существование в качестве привидения — это своего рода чистилище... то есть, когда застрявшая душа получает возможность двинутся дальше, это значит, что ее грехи прощены, и ее ждет рай...
— Да уж, рай. Вечное блаженство, да? Ну, в каком-то смысле, так оно и есть... вот только смотря для кого. Как по-вашему, что душа делает в раю?
— Ну, я не знаю, — пожал плечами я. — Все эти описания, идущие со средних веков... типа там гуляют по саду и играют на арфах... всегда казались мне слишком наивными и примитивными. По-моему, от такого «блаженства» взвоешь со скуки уже через неделю, что уж говорить про вечность... Современные теологи, насколько я знаю, выражаются более туманно, типа рай — это место, где душа воссоединяется со своим Создателем... В любом случае, я не специалист по этому вопросу. Я сам, вообще-то, агностик.
— Агностик, — покивал Джексон. — Очень правильное слово. Оно означает — тот, кто не знает. И тем, кого вы называете «специалистами», следовало бы называться точно так же. Хотя они воображают, будто что-то знают, наивные идиоты...
— А вы? — спросил я напрямую. — Вы — знаете?
— Знаю. Я там был.
— В раю? Ах, ну да, клиническая смерть... Ну это, в общем-то, не вы один...
— Да, конечно. Даже книги об этом написаны. Полет по туннелю и все такое... Но я был там одиннадцать минут, не забывайте. Я прошел дальше других. Тех, которые смогли вернуться, конечно. И я видел, что — там.
— И что же? — заинтересовался я.
Я увидел, как лицо Джексона, остававшееся, если верить прессе, бесстрастным, когда он рассказывал полиции о совершенных им зверских убийствах и выслушивал собственный смертный приговор — вдруг исказилось и побледнело, даже посерело, за какой-то миг. Мне доводилось читать о таком в книгах, и я всегда считал это литературным штампом, но теперь увидел, как это происходит в действительности. И это был не просто ужас, который невозможно симулировать, который может быть рожден лишь воспоминанием о подлинных событиях (и каковы же должны быть сами события, если одно лишь воспоминание о них превращает лицо в жуткую маску мертвеца?!) — нет, в этой гримасе читалось еще и подкатившее комом к горлу непреодолимое отвращение.
— Там — Он, — глухо произнес Джексон.
— Кто? Бог? — не понял я. Впрочем, выражение лица моего визави скорее наводило на обратную мысль: — Дьявол?
— Называйте его, как хотите, — к Джексону вернулся его прежний брюзгливый тон. — Он внушил вам мысль, что их двое, все дуалистические религии держатся на этом, заманивая все новых и новых несчастных идиотов... но на самом деле Он один. Творец. Создатель. Он, или, скорее, оно... Душа должна вернуться к своему создателю, так? Но с чего вы все взяли, что это делается для вашего блаженства?! — теперь Джексон почти кричал. — Что Его вообще интересует чье-то блаженство, кроме Его собственного? И ведь, главное, все лежит на поверхности! Порой его служители проговариваются открытым текстом — впрочем, даже и они слепы и не понимают, ЧЕМУ служат... не понимают, что никакой награды и исключения для них не будет... Паства, да. Любимый христианский образ, куда уж яснее. И хоть бы кто задумался — а для ЧЕГО овцы пастуху, а точнее — хозяину стада? КАКУЮ роль он им готовит?
— То есть, вы хотите сказать...
— Мы — Его пища. Для этого Оно нас создало, и в этом единственный смысл нашего существования. А грешники, праведники, верующие, неверующие — это все не имеет никакого значения. Это пустые ярлыки, которыми мы тешим себя в нашем стойле. На самом деле кого волнуют убеждения корма?
— Ну, это, конечно, любопытная гипотеза... — протянул я.
— Это не гипотеза, идиот! — рявкнул Джексон, и его цепи звякнули. — Я видел это своими глазами! Или тем, что было у меня вместо глаз... там. Туннель действительно существует, и я пролетел его почти до конца. Только знаешь, что это такое на самом деле?
— Что?
— Это... это глотка.
Некоторое время он сидел молча, глядя на гладкую поверхность стола перед собой. Затем вновь заговорил:
— На самом деле наша участь еще ужаснее, чем у овец. Ибо Он пожирает заживо не наши тела, а наши души. Точнее, даже не так. Душа бессмертна, в этом нам тоже не наврали. И Он — Оно — питается не самой душой как таковой, а ее страданием. Тем ужасом и отчаянием, которые она производит в процессе переваривания... вечного переваривания, — Джексон вновь сделал паузу. — Я видел это. Там, куда ведет глотка... в утробе. Там... как бы скрученное коричневое пространство, все состоящее из какой-то рваной, грязной, лохматой паутины. И в ней висят люди... миллионы, миллиарды людей. Вы представляете себе старые, высосанные трупики мух — жертв обычного паука? Издали похоже, а вблизи выглядит гораздо хуже. Они висят там... полупереваренные, высохшие, лохмотья плоти свисают с костей, у многих уже нет конечностей или торчат какие-то обглоданные культи и обрубки... конечно, это не настоящие, телесные кости и плоть, просто наше сознание воспринимает изувеченную душу таким образом — но, в конце концов, если мы так это ощущаем, то какая нам разница, какова истинная природа? И они кричат. Они все вечно кричат...
— Так все-таки — «полупереваренные» или «вечно»? Если «полу-», то должен наступать и момент, когда совсем...
— Вовсе не обязательно. Вы знаете, что такое асимптота?
— Кажется, что-то из математики...
— Ну да. Состояние, к которому можно бесконечно приближаться, но никогда не достигнуть. Так и тут. Некая сердцевина души все равно остается. Та сердцевина, что способна испытывать ужас и боль...
— И как же вам удалось оттуда выбраться?
— Я, естественно, рванулся назад, когда все это увидел. Как и миллиарды до меня. Но обычно люди, провалившиеся так глубоко, уже не могут вернуться. Даже если врачам удается реанимировать их тело, душа остается там. А на больничной койке оказывается очередной коматозный «овощ»... Но мне очень повезло. Рядом оказались те, кто мне помог.
— Кто? Вы что-то говорили о привидениях.
— Видите ли, это тоже правда — те, кто умирают скверной смертью, застревают между мирами. Они не проваливаются в глотку. Не знаю, почему, и они тоже не знают. Может быть, с Его точки зрения они что-то вроде незрелых или, напротив, порченных плодов... или же страдания, которые они познали при жизни, снижают их, так сказать, производительность после смерти — тогда это аналог выжатого лимона... Но самоубийство почему-то не годится, тут с легендами расхождение — впрочем, и мало кто способен покончить с собой достаточно мучительным способом... Большинство призраков, конечно, предпочитают держаться поближе к нашему миру, хотя в нем они практически бессильны. Бесплотные духи и не более чем, почти не способные взаимодействовать с живущими или с материальными предметами — подавляющее большинство историй, где утверждается обратное, все-таки байки. Но у них остается возможность созерцать, путешествовать, общаться между собой — не так уж и мало, особенно если учесть альтернативу... Но есть и те, кто забирается в глотку. Не из любопытства — ничего любопытного там нет. Просто пытаются спасти хоть кого-то из падающих туда. Чаще — своих близких, но иногда и случайных людей. Вытолкнуть обратно в мир живых — это, конечно, возможно только тогда, когда тело еще может быть возвращено к жизни — или сделать призраком. Это удается еще реже, если смерть была обычной. Кроме того, это опасно. Если привидение заберется слишком глубоко, его затянет в утробу, как и остальные души... Плевать или блевать Оно не умеет.
— Почему тогда вернувшиеся... после клинической смерти... не рассказывают того же, что и вы?
— Я уже сказал — они возвращаются с полпути, ничего не увидев. Большинство — благодаря одним лишь усилиям врачей. Но и те, кого выталкивают... там нет времени на объяснения. Если вы станете рассказывать человеку, которого затягивает в водоворот, что ждет его на дне — засосет обоих. Мой случай особый... меня вытянули оттуда, откуда не вытягивают уже никого. С одной стороны, я оказался сильнее прочих. Сила духа, да, в буквальном смысле... не то чтобы у меня какая-то особо крепкая воля и тому подобное, а просто как, знаете, бывают люди, устойчивые к ядам или к радиации... один на миллиард... это не личная заслуга, просто таким оказался. С другой стороны, те, кто меня тащили, пошли на ужасный риск... взяв с меня слово, что, если я вернусь к живым, исполню их поручения. Это длилось дольше, и там время для разговора уже было.
Он вдруг буквально стрельнул взглядом мне в глаза.
— Я знаю, о чем вы думаете. Что все это — просто галлюцинации, порожденные нехваткой кислорода в умирающем мозгу. Именно так ученые объясняют все рассказы переживших клиническую смерть, да? Так вот вам доказательство. Вы знаете, кто такой Дэниэл Дорн?
— Я знаю, кто такая Дайана Дорн, — произнес я, вновь вспоминая, кто передо мной. — Ваша первая жертва. Но никакого Дэниэла в материалах дела...
— Потому что он погиб за пять лет до этого, — перебил Джексон. — Это ее отец. Он был одним из тех, кто меня выталкивал. И сам он... не выбрался. Это как в физике — сила действия равна силе противодействия... толкая кого-то наверх, сам проваливаешься еще глубже.
— Ну, в принципе, вы могли узнать это имя и без всякого...
— Да, конечно, — осклабился Джексон. — Имя. Адрес. Расположение комнат. И в особенности — код отключения охранной системы. В городе, где я никогда раньше не был, не имел знакомых и куда мне пришлось ехать через полстраны. Неужели чокнутый кровожадный маньяк не мог подобрать жертву поближе? А фамилии Краут и Поплавски вам тоже знакомы? Полиции ведь так и не удалось ответить на вопрос, каким образом я так легко проник в их дома?
— Значит, вы хотите сказать, что убивали про просьбе... родных и близких жертв?
— Не всех. Только первые три случая — да, я отдавал долг. А потом я понял, что должен продолжать. Я понимал, что что-то рассказывать и объяснять бесполезно, я окажусь в психушке. И заодно — как отреагируют на мои откровения все церкви. Идиоты, считающие, что с Ним можно договориться... Не с кем там договариваться. И вовсе не потому, что Он безгранично умнее нас. Скорее, наоборот — я сомневаюсь, что Он — Оно — вообще обладает разумом. Может, обладало когда-то, когда создавало мир... да и то вряд ли. А сейчас это просто ненасытная утроба... — он вновь помолчал. — Так что я отдавал себе отчет, что не могу спасти всех или большинство. Но я старался спасти хотя бы некоторых хороших людей, попадавшихся на моем пути. А единственное спасение от уготованной нам всем участи...
— Мучительная смерть.
— Да. Ну, или позорная, это тоже срабатывает. Но этого я им дать не мог — тут нужны ненависть и презрение большого количества народу... Угу. Как, например, в случае казни кровавого маньяка.
— Вы не думали о массовых терактах? — спросил я вслух.
— Думал, разумеется, — кивнул он. — Но при мощных взрывах большинство гибнет мгновенно, это не сработает. Правда, смерть от отравления определенными газами может быть достаточно мучительной... но мне их не достать и не изготовить. Я не химик.
— Ясно, — только и смог сказать я.
— Вы мне все равно не верите, — вздохнул он.
— Во всяком случае, то, что вы рассказали, выглядит достаточно...
— Не надо подбирать политкорректные формулировки. Давайте исходить из элементарной логики. Если мой рассказ — неправда, значит, я заслуживаю казни, как серийный убийца-изувер. Ну а если это все-таки правда — сами понимаете... Так что просто не вмешивайтесь, хорошо? Исполните предписанные вам законом формальности, но не более чем. В конце концов, это и вам же проще, во всех смыслах, не так ли?
— Да.
— Значит, мы договорились? — он с надеждой заглянул мне в глаза.
— Не беспокойтесь, мистер Джексон.
∗ ∗ ∗
Когда «Нового Потрошителя» судили в первый раз, зал был переполнен, да еще и снаружи перед зданием суда клубилась изрядная толпа, раскачивая над головами плакаты в стиле «Изжарить ублюдка!» Повторный процесс вызвал куда меньший интерес. Мало кто сомневался, что это чистая формальность, и при столь неопровержимой виновности приговор будет подтвержден. Даже большинство родственников жертв — исключая тех, кто был вызван в качестве свидетелей обвинения — предпочли не присутствовать, сочтя, видимо, слишком тяжелым для себя испытанием проходить через это снова. Хотя не сомневаюсь, что они собирались прийти на казнь.
Заседание катилось, как по рельсам, к закономерному финалу. Улики, протоколы, показания... «У защиты есть вопросы к свидетелю? — Нет, ваша честь. — Пригласите следующего...» Какие могут быть вопросы к бесспорно установлненным фактам? Художник небрежно чиркал карандашом по бумаге, набрасывая портреты участников суда. Один раз я поймал его насмешливо-сочувственный взгляд — дескать, не повезло тебе, парень, хоть дело и громкое, а тебе на нем точно не прославиться...
И вот, наконец, мое выступление. Я поднялся, подмигнул художнику и, не торопясь, развернул свои бумаги.
— «Независимая психиатрическая экспертиза, проведенная... рассмотрев представленную аудио— и видеозапись беседы...» (да, да — и видео я тоже сделал, крохотный направленный объектив в верхней пуговице, в лучших традициях шпионских фильмов) «с использованием методик анализа... на основании... сложный случай диссимуляции... заключение... параноидальный психоз травматического генеза. Таким образом, на вопрос, был ли обследуемый вменяем на момент совершения инкриминируемых ему деяний и может ли нести за них ответственность, ответ — отрицательный».
Шум в зале. Джексон смотрит на меня круглыми глазами. Потом дергается с места, но охранники удерживают его:
— Ублюдок! Ты же обещал мне!
С подсудимым, прежде известным своей невозмутимостью — кстати, один из признаков диссимуляции — форменная истерика. Я снисходительно улыбаюсь судье. Неофициальное, но вполне показательное подтверждение правоты экспертного заключения...
Обвинение вяло требует назначить еще одну экспертизу. Судья отказывает. О да, разумеется — эксперты тоже могут ошибаться (хотя представленное мною заключение украшено весьма авторитетными подписями). Но любое сомнение трактуется в пользу обвиняемого. Тем более когда речь не о симуляции с целью спасти себе жизнь, а о диссимуляции с целью отправиться на электрический стул. Тут патология очевидна даже и без мудреных медицинских терминов...
Приговор. Все встают.
— ... невиновным по всем пунктам обвинения в связи с невменяемостью и направить на принудительное психиатрическое лечение...
— Подонок!
Это кричит уже не Джексон. Это женщина в черном платке, мать одной из жертв. Но обращается не к убийце, а ко мне. Она считает, что я спас истязателя ее ребенка от заслуженной кары. Хотя на самом деле пожизненная психушка — тоже не такое большое счастье... а Джексон наверняка окажется там пожизненно, с его-то опытом успешной диссимуляции ему больше никто не поверит. Думаю, еще лет тридцать минимум... в этих заведениях хороший уход и очень тщательный присмотр, умереть раньше времени ему точно не дадут. Женщину пытаются успокоить, потом выводят из зала. Я могу понять ее чувства, но я всего лишь исполняю свой долг, не так ли?
Художник не сводит с меня глаз, карандаш стремительно летает по бумаге. Не сомневаюсь, что за дверью уже ждут телевизионщики.
∗ ∗ ∗
— ... прямо с места преступления. Представитель полицейского департамента только что подтвердил, что найденное тело принадлежит Майку Голдмэну, молодому, но уже известному адвокату, который, в частности, прославился тем, что добился оправдательного приговора в деле серийного убийцы Джексона — «Вернувшегося Джека». Эта история вызвала противоречивую реакцию не только потому, что слишком многие в нашем обществе жаждали увидеть Джексона на электрическом стуле, но и потому, что Голдмэн добился оправдания, сделав и обнародовав запись конфиденциального разговора вопреки воле своего клиента. Однако его действия были признаны правомерными, поскольку осуществлялись в интересах клиента, который к тому же в итоге был признан недееспособным.
Относительно нынешнего жестокого убийства у полиции пока нет официальных подозреваемых, но, вероятнее всего, основной версией будет месть со стороны друзей или родственников кого-то из жертв Джексона; известно, что некоторые из них позволили себе весьма резкие...
— Боб, сейчас увезут! Снимай!
— Отойдите от носилок!
— Народ имеет право...
— Офицер!
— Все, все, уходим!
— Стер-р-вятники...
— Класс! Успел заснять лицо крупным планом!
— Ох, толку-то. Все равно нам не позволят пустить это в эфир. По этическим, мол, соображениям. Уроды политкорректные, невозможно стало работать... Ну-ка покажи, что у тебя получилось. Да поверни экран ко мне, отсвечивает! Хм...
— Что не так?
— Да нет, все так... Но ты когда-нибудь видел на лице трупа с пятнадцатью ножевыми ранениями такую довольную улыбку?
8 560 просмотров
4 комментария
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
