↑ Недостаточно мистический год

Эта случилось в 1974-ом.

Не думаю, что этот типовой советский год напоминает вам о чём-то таинственном. Чертовщине как-то сподручней происходить в упадочные царские времена или в лихие девяностые. А в моём случае это был Союз середины семидесятых — сравнительно сытый и уже очень застойный, где в каждом парке по девушке с веслом, в каждом доме по брошюре издательства “Прогресс”, и даже в каждой глухой деревне найдётся ленинская комната. Если и сохранились где-то вампиры или оборотни, то сидят тихо-тихо, потому что слышали от агитатора из общества “Знание”, что они больше не существуют.

А всё-таки — было, было…

↑ Дом Доллар

В том году году наша семья как раз получила трёхкомнатную квартиру в ещё недостроенном доме на улице Кульман, 15.

Этот дом — до сих пор легенда. Чтобы вместить в городскую застройку невообразимые пятнадцать подъездов, его построили изогнутым в форме латинской буквы S. Так что народ немедленно прозвал наш дом — Долларом.

А по соседству, на улице Кульман, 13, уже закладывали фундамент для ещё одного дома по тому же проекту. Но уже покороче, всего на шесть подъездов. Народ потом окрестит его Центом.

Домов-кукурузин (их проектировала та же архитектор — Ладыгина) на Комаровке тогда ещё и в помине не было. Их построят только в начале восьмидесятых. Так что наш дом-Доллар был самой впечатляющей многоэтажкой в тогдашних окрестностях Комаровского рынка.

Девятиэтажный, добротный, кирпичный, покрытый глазурованной плиткой цвета морской волны — он и правда напоминал океанский вал, нависший над неряшливыми бетонными хрущёвками. Внутри дом был не хуже — бесшумные лифты, всего лишь по две квартиры на этаже, в каждой огромная ванная, кухня с выходом на балкон, паркетные полы, и даже отдельные рукомойники в туалетах.

В эти дома селили только заслуженных. В одном дворе с нами жили герои тогда ещё недавней войны, ещё молодые член-корреспонденты национальной Академии наук, пара-тройка народных артистов, народный поэт из школьной программы с эпическим псевдонимом Танк, и даже один выдающийся ботаник-дендролог.

Уже в четырнадцать лет я понимал, что мой отец, хоть и был на заводе “Горизонт” большим человеком, не смог бы заселиться в такой дом своими силами. Квартиру нашей семье выбила незабвенная тётя — Аврора Фишелевна. Я с детства боялся эту женщину и поэтому запомнил её хорошо.

Невероятно высокая и худая, угловатая, с короткой, но стильной стрижкой, надменным взглядом и неизменно насмешливым голосом. Её точёный, но жёсткий профиль напоминал, что это она решает, кто здесь красавица. Она пользовалась французскими духами из конфиската и умела унизить кого угодно.

Именно от неё я узнал, что и у неё, и у её сестры (то есть, моей мамы) Вилоры — особенные, революционные имена. Значит, и меня могли назвать Коминтерном или Иридием.

А ещё она любила порассуждать о том, что благодаря успехам партии в социалистическом строительстве люди стали жить слишком хорошо и позволяют себе излишние вольности. И что рано или поздно настанец конец — разумеется, вольностям, а не партии.

Коммунизма всё равно не избежать — это она знала твёрдо. Но как страшно не дожить до этого времени — как не дожили бесчисленные герои и жертвы революции и отечественной войны! Вот почему каждый должен хорошенько постараться, чтобы коммунизм наступил ещё при его жизни. А иначе зачем были жертвы?..

Но я не думаю, что тётя работала в органах. По-моему, её должность была чисто партийной. А выбитая квартира стала для Авроры Фишелевны очередной вехой в построении коммунизма — хотя бы для своей семьи.

Тётя так много говорила про эту квартиру, что когда я впервые выбрался посмотреть дом, то сначала не понял её восторгов. Просто голые стены, из окон — вид на деревья и строительные котлованы с кучами песка. Ну и что здесь такого хорошего?

Но это глупое разочарование быстро сменилась удивлением. Я переходил с комнаты в комнату, а они не кончались и не кончались. В какую бы комнату я не зашёл, — там непременно была ещё одна дверь, за которой скрывалась ещё одна комната, кладовочка, или выход на необыкновенно просторный балкон.

Но по-настоящему я оценил новую квартиру только когда мы переехали. Даже после того, как перевезли нашу старую мебель, места оставалось сколько хочешь. Я даже ухитрился перетащить на новое место и перепрятать мой секретный сверток.

Это было настолько здорово, что мы готовы были простить дому Доллару и окрестности, перекопанные строительной техникой, и регулярный шум в пока ещё недостроенной части дома.

↑ Квартира с двумя туалетами

Как сейчас помню, в тот вечер я был дома один. Родители ушли вдвоём на какое там взрослое развлечение, положенные им по статусу. Это точно был не театр — иначе они бы взяли с собой и меня.

Шёл глухой и тяжёлый дождь, и наша квартира, погруженный вечерний полумрак, казалось не просто надежным убежищем посреди раскисшей Комаровки, а целым тайным дворцом.

Я сидел на тахте у себя в комнате, крайней по коридору, и читал, как сейчас помню, какой-то коротенький французский роман про несовершеннолетнего лучника, который присоединился к повстанцам Жакерии. А как раз перед этим прочитал “Белый отряд” Конан Дойла, где Жакерия изображена как натуральный бунт возможного средневеково-разбойного быдла. Юный лучник из французской книги и английский рыцарь из книги Конан Дойла воевали за разные стороны — но мне почему-то казалось, что если бы они встретились, то смогли бы поладить. А может быть, даже совершите вместе несколько славных подвигов.

Прямо посередине этой мысли я и услышал за стенкой громкий бульк.

В бульке само по себе не было ничего удивительного. Как я уже сказал, строительство ещё не закончилось и мало ли что творилось с канализацией.

Но всё же я встал и пошёл посмотреть. Я хотел быть уверенным, что этот бульк не затопит квартиру вонючей чёрной жижей.

Я выглянул в коридор. Там было тихо. А бульк, как я запомнил, послышался из-за малозаметной боковой двери, за которую я, кажется, ещё не заглядывал.

Ну, я и заглянул.

И за дверью обнаружился… ещё один туалет.

Со стандартным белым кафелем, как на вокзале, унитазом производства фабрики "Красный вантуз" и таким же рукомойничком.

Это открытие преисполнило меня гордостью. Конечно, я не мог понять, зачем в квартире два туалета. Подобные излишества положены, как я тогда думал, только американским миллионерам и суровым старикам из ЦК, наравне с пыжиковыми шапками.

Наверное, что-то напутали архитекторы или строители. Но это и не важно. Туалет был возле моей комнаты и всё равно, что мой. А в своём, отдельном туалете была какая-то совершенно королевская расточительность. Невольно вспомнишь, что у английского короля есть специальный слуга, который надзирает за королевским нужником, и это очень важная должность — со временем такой слуга становится королевским секретарём.

Я бы так и закрыл дверь новооткрытого сортира. Но тут послышался второй бульк.

И я её увидел.

Девочка стояла прямо на унитазе, как статуя на пьедестале. На её угловатые плечи наброшено длинное свободное платье, угодившее прямо под стульчак. Её худое, не старше двенадцати лет лицо под распущенными чёрными волосами переливалось потоками воды, а в глазах горел зелёный болотный огонь.

Руки были сложены чашкой, и там — огромная горсть красных ягод.

— Меня зовут Ундина,— сообщила девочка.

— Ну, привет, Ундина…

Я не стал называть ей моё имя. Я слышал, с духами это ещё опасней, чем с гопниками.

Она протянула мне ягоды. Красные ягоды так и лоснились свежестью, но к их запаху всё равно примешивалась нотка разложения.

Но я отлично помнил с уроков биологии, что есть можно только те красные ягоды, которые окультурены: клубнику, вишню, землянику, рябину и некий кизил, который я мог видеть тогда только в учебниках. А всё красное, что растёт в природе — это ядовитая волчья ягода.

Поэтому я не взял ничего — а тут захлопнул дверь второго туалета и запер его на швабру.

Потом огляделся и прислушался.

В квартире царила прежняя тишина. За окнами как и раньше шелестел дождь.

Я лихорадочно соображал. И чем больше думал, тем больше понимал, что кикимора была настоящей.

Этот дом вырос на моих глазах. И я знал, что до войны Комаровка оправдывала своё название — это был нищий квартал по колено в болоте, с заразными миазмами и тучами комаров. Зажиточные люди сюда даже не заглядывали. Ещё в середине семидесятых на здешних гнилых болотистых почвах стояли в основном утлые избушки и сараюшки, в окружении старых яблонь и груш.

А траншеи и котлованы для новостроек только добавляли хаоса и бездорожья. Я мог наблюдать всё это даже из окна моей комнаты.

Жила в таких местах и своя особая, болотная чертовщина. Где же ещё жить чертовщине, как не на болоте? Так что не удивительно, что один из местных болотных духов ухитрился пробраться к нам в канализацию и сделался там особо опасной кикиморой.

Здесь, в вонючей болотной воде, разложение не прекращается ни на мгновенье…

↑ Дзермен не поможет

Наутро я спешил в школу — впервые за последние несколько лет.

Мне был нужен Андрей Гайдучик, мой одноклассник, изрядный знаток и любитель всяческой чертовщины. У него дома хранились машинописи с заговорами на смерть, дореволюционные издания лекций йога Рамачараки и ещё очень опасная английская книга, которую он никому не показывал. Название этой книги было таинственно, она называлась — Лавкрафт!

Сначала я хотел переговорить с ним, как обычно, в туалете. Но вовремя сообразил, что это слишком опасно. Мало ли, как быстро расходятся новости по минской канализации...

Был у нас ещё такой Дермен, очень странный, любитель лазить по лесу. Но он мог подождать.

Так что мы совещались в школьном дворе. Под изогнутым старым дубом, который помнил ещё те времена, когда нашей школы и в проекте не наблюдалось.

Я рассказал Андрею про туалет и девочку Ундину. И у него аж глаза загорелись.

— Это очень круто.— сказал Андрей,— Я бы посмотрел!

— Мне не посмотреть, а помощь нужна! Пока она меня к себе в унитаз не утащила.

— Ну, а я что с этим сделаю?

Вместо ответа я развернул и мой секретный свёрток.

— Если ты мне поможешь, это станет твоим.

Обмотанный газетами “Пионерская правда”, внутри свёртка лежал самый настоящий человеческий череп, уже высохший и пожелтевший от времени. Я наткнулся на этот чудо-трофей в одном из котлованов. В те времена многие новостройки ставили на месте бывших кладбищ.

— Значит, кикимора,— сказал Андрей, убирая в свой мешок заветный череп,— Это интересно. Думаю, бабушка Францевна что-то про них знает.

— А может, у Дзермена спросим?— предположил я.— Он литовец, судя по фамилии. Он тоже может что-то знать.

— Дзермену я колдовать не доверю,— с уверенностью произнёс Андрей,— Он совсем от корней оторвался. Доказывал мне, что его фамилия — в честь Дзержинского и Менжинского…

Так что после уроков мы сначала съездили к нему домой, чтобы оставить череп, а потом сразу же отправились к бабе Францевне.

↑ Францевна

Францевна, конечно, не приходилось Андрею родной бабкой. Её так называли все: бабушка Францевна.

Она жила в Зелёном Луге — одном из деревенского вида пригородов, обложивших город, словно короста. Её ветхий, наполовину кирпичный домик явно строили как времянку после войны — да так и оставили, потому что кому оно надо, строить это всерьёз?

Дверь не была заперта. Оно и понятно: кто рискнёт сунуться к ведьме? Мы миновали тёмную, как погреб, прихожую и очутились в главной комнате.

Та смердела особым, старушачьим запахом гнили и разложения. Углы завалены каким-то хламом ещё довоенных лет, в пол и стены въелась многолетняя чёрная грязь. Большую часть комнаты занимала огромная, косо сложенная печь. Она словно намекала, что людям здесь совсем не рады.

— Бабушка!— позвал Андрей.

Никакого ответа.

— Бабушка Францевна!

— Да здесь я, здесь,— заскрипел над ухом сиплый старушечий голос,— Угомонись, Ирод, пока нас всех не нашли!

— А кто нас ищет-то?— спросил я.— ОБХСС?

Я сходу предположил, что она не платит налогов со своей колдовской деятельности.

— Да какой тебе Обхесес!— возмутилась баба Францевна, не решаясь выбраться из-за печи,— Ты сам посмотри кто по улице идёт!

И то верно! По улице мимо нашего окна шёл самый настоящий молодой священник в кургузой куртке поверх старинной, длиннополой рясы. И даже с достаточно длинной рыжей бородой.

Прохожий священник - редкость даже сейчас, после религиозного возрождения. А тогда это было всё равно что встретить на улице инопланетянина.

Хотя, конечно, я знал что священники в СССР существуют. К тому времени в Стране Советов уже вошло в обычай хоронить по прежним обрядам и только совсем верные партийцы вроде моей тётки Авроры Фишелевны соглашались на одну гражданскую панихиду. А семьи побогаче, вроде нашей, даже тайком крестили детей.

— Откуда у вас тут священник?— удивился Андрей

— Да открыли вот тут церквушку рядом, чтоб им пусто было!— бурчала бабушка Францевна.— Даже кто-то из горисполкома приезжал на открытие. Делают вид, что религию больше не трогают. Лучше бы нам, колдунам, поддержки дали. Мы же часть их любимой народной культуры!

Я сразу понял что нужно сделать. И бросился к выходу.

— Ты чего?— спросил Андрей, когда догнал меня на пыльной грунтовой улице.

— Ведьма его боится,— пояснил я на бегу,— Значит, он — сильнее. А нам нужен тот, кто сильнее. Самый сильный, кого мы только можем найти.

Наконец, нам удалось догнать батюшку.

— Здравствуйте дети, — сказал он, когда нас заметил,— Я — отец Мисаил. Что вы хотите?

— Скажите, отец Мисаил,— выпалил я,— Вы ведь агент КГБ, как и все остальные священники?

Я ожидал какого угодно ответа, но только не этого.

Отец Мисаил не сказал ни “да”, ни “нет”, не обрадовался и не разозлился. Он лишь едва заметно засмеялся у себя под рыжей бородой.

— Дети, дети,— произнес он,— в вашем возрасте пора уже не только верить, но и думать, изучать, сомневаться. Вот подумайте сами, как устроено богослужение в Стране Советов? Здание церкви — собственность государства, отдавать его никто нам не собирается. Чтобы была служба, верующие должны зарегистрировать общину. И уже община нанимает меня и вроде как арендует у государства церковное здание. А чтобы общину зарегистрировали, у них должен быть надежный староста, который всем руководит и смотрит, чтобы ничего не было. Без разрешения старосты, я не могу не то что младенца крестить — покосившуюся икону правильно поставить. А этот староста почти всегда — заслуженный партийный работники на пенсии, из каким-то чудом уцелевших комсомольцев тридцатых годов, для которого не нашлось другой вакансии. Ну вот скажите, зачем партии вербовать священника, если можно поставить своего проверенного старосту, который и так всё решает?

Мы постояли, подумали. И поняли, что он прав.

— А ещё подумайте, дети, откуда вообще берутся батюшки в советской стране?— продолжал отец Мисаил.— Почти все мы — с Западной Украины, потому что там осталось старая деревня, которая не узнала революции и коллективизация. Но даже под древними рясами для партии мы — головорезы-бандеровцы и дикие гуцулы. Какой смысл нас вербовать?

— Ну вот и хорошо,— произнёс я, изображая невозмутимость,— Получается, вы — самый настоящий священник. И сможете помочь нам разобраться с одной самой настоящей чертовщиной.

↑ Невозможное станет возможным

Надо было спешить — скоро наступит вечер и вернутся с работы родители. Так что я рассказывал, что случилось, пока мы шли к трамвайной остановке.

На нашу странную компанию косился весь трамвай. Но никто не рискнул удивиться вслух. И даже Андрей не рискнул, как обычно делал с богомольными бабульками, излагать ему свои взгляды на оккультные тайны вселенной.

Пока мы доехали до нашего дома на Кульман, я успел рассказать всё. Священник почесал под бородой и сказал, что без экзорцизма тут не обойдешься.

— А у вас есть всё, что нужно для экзорцизма?— поинтересовался я.

— Увы, нет.

— А вы можете достать?

— То, что действительно бы могло нам помочь, лежит сейчас в запасниках ленинградского Музея Атеизма.

— Так как же вы тогда собираетесь победить эту кикимору?

— С божьей помощью.— сказал отец Мисаил,— С Его помощью и невозможное становится возможным.

И вот мы у меня дома.

Отец Мисаил сказал, что открывать дверь второго туалета пока рано, нужно сперва подготовиться. Он аккуратно разложил на столе распятия, крест, бутылочку со святой водой… И уже приготовился сделать что-то ещё, когда щелкнул замок и в квартиру ввалилась тётя Аврора.

↑ С позиции революционного гуманизма

Приходить без приглашения было для Авроры Фишелевны обычным делом. В конце концов, это же её усилиями получили эту квартиру.

Но к такому была не готова даже она, — не привыкшая ждать милостей от природы и умных действий от людей.

При виде священника у нас в доме тётя Аврора замерла на месте. И мне показалось, что я вижу, как поднимаются от ярости волосы у неё на загривке.

— Это что вы тут устроили?— закричала она.— Молебен устроили? Развращаете молодёжь и завлекаете в свою секту? Смирение проповедуете, альтруизм и прочую лженауку? Я всё про вас знаю, всё ваше нутро гнилое! Ох, зря закончились времена революционного гуманизма, когда вашего брата кончали сразу же, стоило в доме древнюю рясу найти! Снова лезете к детям, с востока и запада… Но ничего — с приближением коммунизма всё вернётся, всё станет как прежде. Не успел товарищ Хрущёв показать последнего попа — так партия добьётся, что и показывать будет нечего. Увидите, обманщики народов, прямо перед глазами дуло нагана революционного гуманизма!

Тётя Аврора перевела дыхание и набрала новую порцию воздуха. Но продолжить свою тираду не успела.

↑ Навечно свободна

Стоило тёте Авроре распахнуть рот для второго залпа по многовековым религиозным предрассудкам — и в тот же миг дверь второго туалета распахнулась настежь. Сломанная пополам швабра звонко запрыгала по паркету.

На пороге туалета стояла Ундина. Её лицо подсохло сообразно погоде и под влагой на щеках можно было разглядеть зелёные пятна разложения. А вот ягодки горели по-прежнему. Похоже, маленькая кикимора и не заметила, что нас стало больше. Она чуяла живых, но не умела их различать.

— Возьми,— шептала Ундина,— Ешь! Стань волной! Возьми! Ешь!..

Отец Мисаил отпрянул и принялся истово креститься. До сегодняшнего дня он встречал бесов только в человеческом облике.

Но тётя Аврора не растерялась. Ей помогла та особая хватка, которая так важна, чтобы сделать карьеру в партии.

Одним движением она оттолкнула нас, выступила вперёд, сгребла у девочки из рук почти всю ягоду и опрокинула себе в рот — так, только кровавые струйки потекли.

Кикимора смотрела на неё с ужасом. И я заметил, что по-прежнему сложенные чашечкой руки дрожат.

Тётя проглотила ягоды, распахнул глаза — и тут я заметил, что она как бы колеблется. Словно вокруг тёти Авроры поднялось летнее марево или она была просто воздушным шаром в тётиной форме. У этого бурдюка есть форма, но он постоянно дребезжит и того и гляди порвётся.

— Вечность!— прохрипела тётя Аврора.— Власть!.. Свободна, свободна, навечно свободна! А вам, товарищ Ундина,— тётя опустила взгляд на девочку, которая трепетала всё больше,— придется служить. Служить Той, Кто сильнее тебя!

И тётя Аврора раскинула руки, как если бы пыталась заграбастать весь мир.

Ундина отступила на шаг. Потом ещё на шаг.

Наверное, в первый раз в жизни на её миленьком личике был написан такой неподдельный ужас.

А тётя Аврора надвигалась. И с каждым шагом она становилось всё ужаснее.

Ундина отступила ещё на шаг. Мне даже показалось, что она споткнулась и сейчас полетит кубарем прямо в свою лужицу. Но вместо того чтобы упасть, Ундина повисла примерно в метре над полом, замерла, покачиваясь, как на волнах. А потом одним прыжком юркнула прямиком в унитаз.

А тётя Аврора — за ней.

Послышались треск и хруст. Видимо, наши трубы не были рассчитаны на то, чтобы в них прыгали партийные функционеры. А потом раздался громкий бульк, и — тишина. Только бурлили какое-то время пузырьки в унитазе. Но и они успокоились.

↑ Расходимся

Мы остались втроём — и всё равно, что в одиночестве. Постояли, посмотрели на пустую комнату туалета с треснувшим унитазом и нетронутым рукомойником. Потом друг на друга, Мы пытались увидеть, как нас изменило всё, что случилось.

Потом батюшка Мисаил сказал:

— Я думаю, что мои дела здесь закончены. Не похоже, чтобы вы, ребята, хотели поговорить о Боге.

Мы все вместе спустились к выходу из подъезда.

Батюшка Мисаил пошёл по своим делам. Андрей Гайдучик постоял какое-то время, словно придумывал, что положено сказать в этом случае. Но двор выглядел настолько привычно, и в вечернем воздухе царила такая тишина и спокойствие, что он просто сказал:

— Ну, я пойду.

и торопливо зашагал к себе домой.

Мой товарищ был уверен, что чертовщина закончилось. И немного огорчён тем, что, возможно, в его жизнь она уже больше никогда не вернется.

...Он просто не знал, что в тот самый миг, когда мы расходились возле подъезда, его отец, директор восьмого гастронома, убегал через заборы Осмоловки. А следом летел, выводя причудливые виражи, оживший череп с глазами, пылающими рубиновым огнём.

Это был тот самый череп, который я подарил Андрею за помощь в экзорцизме.

Череп щёлкал челюстью и что-то кричал.

Причём на древнееврейском.