Гнездо
Окна залиты ночной темнотой.
Темное зимнее утро. Снаружи воет ледяной ветер.
Постель тепла, как гнездо. Тело покоится, погружённое в тепло. Остатки сладкого сна ещё держат, но пробуждение неизбежно. Сколько бы ни откладывал, не избежать. Нужно призвать бодрость. Этот день...его надо пережить, протянуть. Вся жизнь должна поместиться в этом дне. И этот день будет длинным, как целая жизнь.
Я резко сбрасываю одеяло. так лучше. Тело, сильным рывком, поднимается. Ступни касаются пола — холод ударяет, как стена, и я окончательно выхожу из мира сна. Надеваю заранее приготовленную тёплую одежду. Представляю, как ночью снова вернусь в это гнездо, в это убежище, накроюсь тяжёлым одеялом и вернусь в уютное царство сна. А сейчас — вперёд. Подготовка тела к длинному дню. Разогнать кровь. Добыть и приготовить еду.
Наливаю в чашку горячую воду, оставшуюся в термосе, разжигаю печь, ставлю ноги на стол и пью воду маленькими глотками. Это притупляет утренний голод. Одновременно читаю. Чтение питает ум, вода — тело. Перед выходом гляжу в окно: небо тёмное от края до края. Ветер бешено трясёт ветви деревьев, воет, ревёт по улицам, как разъярённый зверь, гонит мусор и листья. Горячая вода согрела меня изнутри. Я кутусь и выхожу наружу. Ледяной поток воздуха сжимает дыхание, быстрым шагом разогреваю мышцы. Ветер морщит лицо. Холод обволакивает, как ледяная плёнка.
На перекрёстке, на углу, раньше была кофейня. Внутри стоял густой, приятный запах кофе, и всегда вежливые, улыбающиеся девушки варили или мололи кофе. Девушки менялись, но улыбка и доброжелательность переходили, как эстафета. Там всегда было людно. Заказывали латте или капучино, турецкий кофе варился в песке в маленьких турках, кофемолка тихо гудела, и аромат был особенно насыщенным. Я молол двести или триста грамм — в холодные зимние дни мне особенно нравилось заходить туда, вдыхать тёплый аромат кофе.
Теперь все стёкла выбиты, всё вынесено. Кофе я пил в последний раз два месяца назад. Когда всё это началось, ещё можно было делать запасы. Теперь кофе не достать, или стоит так дорого, что не подступишься. Скоро придётся уходить отсюда — двинусь на запад. Там теплее, больше зелени. Если соберу жёлуди и найду где-нибудь сохранившуюся мельницу, смелю… а если уж мечтать — пусть будет запас кофе, вот чего бы я хотел. Наткнуться где-нибудь на кофейный мешок.
Вспоминаю утра, начинавшиеся с кофе. С кофе и поджаренным хлебом. Кофе должен был быть молочным, горячим, пенистым. Хлеб — слегка подрумяненным, мягким внутри. Мёд и топлёное масло перемешанные. Я медленно жевал — вкус наполнял рот, горло, внутренности, и долго ещё не отпускал.
Эту тьму, кажется, уже никогда не пробьёт солнечный луч. Плотная, всеохватывающая мгла. Но солнце взойдёт. У света и тепла тоже есть эта сила — быть всеохватывающими. Интересно, что там, на западе. Как выглядит море. Говорят, оно отступило.

Холмы
В последнее время я почти ни с кем не разговариваю. Редко встретишь кого-то, и не стоит. Лучше никому не доверять. Я иду к склонам плато. Там, на холмах, в заброшенных садах и заросших оврагах — гранатовые деревья. Местами ещё светятся красным перезревшие плоды. Вчера я сорвал сморщенное яблоко. Шиповник и мята ещё растут у пересохшего ручья. Сорвёшь дневной запас, может, и завтрашний, запихнёшь в карманы. С рюкзаком ходить опасно. На западе будет больше даров леса. Весной можно что-то посеять, заготовить на зиму. Посею в непроходимых местах — знать буду только я. Если вообще придёт весна...
Дорога к холмам перегорожена. Наверное, жильцы домов устроили заграждения. Но я знаю другой путь. Поднимусь оттуда. Всё равно надо быть осторожным: если следят — пойдут по следу. Похоже, сегодня я вышел поздновато. Надо выходить раньше.
При встрече с людьми я стираю эмоции. Лицо — без выражения, голос — без интонации. Лимит жалости исчерпан. Мы живём, как звери: если тепло и не голоден — уже хорошо. Остатки человечности храню глубоко, как угольки. Читаю, думаю, пишу. Если встречаю измученное животное — кормлю, если есть чем. А если вижу, что ему не помочь — глажу и быстро убиваю. Режим «скот» — надёжный. Эмоции, сила, энергия — на сохранении. Холод пронизывает до костей, до мыслей. Лёд ложится тонкой плёнкой на всё. Стоишь, борешься с зимним холодом — и сейчас не время мечтать о весне, о солнце, о тёплом воздухе, пахнущем цветами. Мечты — на ночь.
Ползу по холмам. Шаг твёрдый. Тело разогрелось. Издалека вижу яблоню, на ней остались плоды. Некоторые подпорчены, но срежу. Гранат треснул прямо на ветке. Несколько зёрен чёрные, но другие целы. Шиповник и мяту набил во внутренние карманы, даже в карманы штанов. Хватит. Главное — не чтобы рассвело. Возвращаюсь.

Город
Днём можно идти в центр. Дневной свет даёт несколько часов относительной безопасности. Пешком — около двух часов. Маршрут всегда один и тот же. Я знаю, где можно спрятаться, куда свернуть, если придётся убегать. География этого участка города хранится у меня в памяти как отдельный файл. Это главное, что осталось от прежней жизни — походы, горные тропы научили вниманию. Я наблюдаю за средой, запоминаю каждую дорогу. Контролирую, что вокруг.
На стенах города сохранились надписи прежней жизни:
«Танцуй со мной»... «Выйди из своей тюрьмы, чтобы перестать быть как все»... «Я использую небо как зарядку...» «Восстань»... «Сколько ещё детских душ ты хочешь?»... «Система должна быть разрушена»... «Борьба будет до конца»... «Русский корабль, иди на х…».
А теперь — новые: «Кто стер голоса», «Мы были здесь», «Продолжай дышать», «Невиданное, неслыханное — мы пишем на стенах».
Больше всего мне нравится одна — я всегда замедляю шаг, читаю снова, словно пробую вкус. Читаю, чтобы почувствовать:
«Солнце. Дорога. Море.»
Эти три слова. Эти три вещи ведут меня к тем чувствам, что я берегу. Здесь, в них, сильнее всего ощущаю вкус прежней жизни.
Теперь вокруг — зловоние, обломки, гниль, мох на асфальте, тление, плесень, копошение червей в углах, грязь, молчание и безжизненность.

Центр
На площадь въезжает большая машина с ржавым кузовом. На водительской двери — развернутая эмблема и надпись, видимо, военная. Мотор громко гудит, машина медленно катится, останавливается. Из переулков, подвалов, разбитых окон начинают выползать люди. Из кузова спрыгивают двое в масках и с оружием, в одинаковых утеплённых хаки-куртках. На левом рукаве — знак: синий круг, звёзды, стёртые буквы, читается девятка. Ещё трое остаются в кузове, с поднятым оружием. Они раздают крупу — то гречку, то овёс, то пшено. Всё происходит как в немом кино: редко вспышки суматохи, возни. Если начинается шум, троица на кузове поднимает оружие к небу, делает несколько выстрелов. Если не успокаиваются — целятся в конкретного и убивают одним выстрелом.
Первый раз, когда это случилось, толпа разбежалась, люди бежали, не оглядываясь. Потом повторилось. Больше никто не убегает. Каждый берёт своё. Когда площадь пустеет, все пятеро спрыгивают, грузят мёртвых в кузов, машина заводится и так же медленно, с гулом, уезжает туда, откуда пришла.
Этот рокот машины напоминает судороги цивилизации. Медленное умирание. Все понимают — долго так не будет. Запасы кончатся. Вооружённые «распределители» собьются в банды. Но пока эта машина здесь гудит — остаток цивилизации, последний клочок порядка. Раздаётся сытость. Временная сытость. Пока не самое страшное. Хуже впереди.
Сегодня — овёс. Я нарежу утром сорванное яблоко, добавлю несколько листьев мяты и сверху брошу зёрна граната.

Сон
Этой ночью мне снится, что я в лесу. На листьях, кустах, травинках вижу маленьких существ — крошечных человечков, как на детском рисунке. Думаю, что стал свидетелем великого открытия, которое перевернёт всё, что мы знали. Человечки пищат, машут руками, тонкими, как спички. Что-то мне показывают. Я беру одного в ладонь, разглядываю. Он перестаёт дёргаться и смотрит чёрными, блестящими, как зёрна проса, глазами. Беззвучно говорит: вы не выберетесь отсюда. вы все останетесь здесь.
Он не произносит слов, но я ясно слышу это послание.
Во сне я пытаюсь улыбнуться, успокоить его: «Я не обижу тебя».
Он повторяет то же — вы все останетесь здесь.
Не угрожающе, не злорадно — спокойно, твёрдо, и оттого жутко. Потом человечек спрыгивает с ладони и скрывается в траве.
Я просыпаюсь. Долго не отпускает чувство ужаса, тяжёлое осознание безысходности.

Сад
Снова иду по холмам. Сегодня поднимаюсь с левого склона. Та сторона уже вся выжжена. Дорога обрушилась, камни и щебень скрыли тропу. Раньше я часто поднимался здесь.
Тот человек, у которого здесь был сад, уже умер. Это было время простых, человеческих доброт. Тогда я ходил в леса и поля ради удовольствия. Где мы впервые встретились — не помню. Наверное, когда впервые проходил мимо его сада. В саду росли инжир, гранат, яблоня, вишня, черешня. Террасы из старых колёс, ступени из брёвен, посреди — самодельная хижина. Он показал, как открыть засов, где лежит ключ: «Когда хочешь — приходи, сорви, что созрело». В саду были проведены ручьи, журчащие между террасами. Я набирал воду в ведро и выливал себе на голову. Выносил из хижины деревянный стул, ставил под солнцем, срывал инжир и хурму.
Я знал: потом спущусь в город, зайду в магазин. Возьму с собой фрукты, хлеб, упаковку кофе на утро. Перед сном долго стоял под душем. Засыпал в чистом белье.
Тогда всё это не казалось особенным. Не стоило даже замечать.
Теперь мозг мгновенно зажигает эти картины прошлого: затемнённая комната с тяжёлыми шторами. Запах кофе перед первым глотком. Аромат поджаренного хлеба. Азарт покупки новой книги. Неутолимая жажда знания. Взгляд на извилистую дорогу из окна машины. Погружение в прозрачное море, давление воды, чувство собственного тела. Цвет чая, колыхание листьев в прозрачном заварнике. Асфальтовые тротуары под уличными фонарями, разноцветные отражения на мокром асфальте.
Щелчок открывающейся банки «Кока-колы» — тсссс... Весёлое шипение пузырьков во рту. Детский смех и визг на улицах, громкий смех взрослых...
Часть сада завалена обвалом, от хижины ничего не осталось. Отбрасываю воспоминания. Обхожу сад и поднимаюсь выше. Надо добыть немного фруктов на сегодня. Нет времени бросать якорь в прошлом.