Сборник рассказов, написанных участником Мракопедии Towerdevil в рамках одного цикла (Прим. H.I.).

Мать Кошмаров

Те, кто может принять меня за обычного социопата или аутиста, не уйдут далеко от истины. Человеческая глупость, наглость, злоба, алчность и непробиваемая убежденность в собственном превосходстве заставит кого угодно стать мизантропом. Ну не нравятся мне люди, ни в массе, ни по отдельности. Такой уж я уродился. Со мной ли что-то не так или с вами, я так никогда и не узнаю. В одном я уверен: одиночество — это наилучшее и наиестественнейшее состояние человека.

Один из простейших способов добиться настоящего, полного одиночества — это сменить страну проживания. Сразу отпадает семья, слишком тяжеловесная и угнездившаяся в родных местах, раскинувшая по родине крепкие корни в виде родственников и имущества. Пропадают друзья и приятели, которых ты встречал на улице и с которыми иногда собирался попить пивка. Теперь мой мир населяли абсолютно незнакомые и безымянные люди, с которыми мой контакт был сведен к минимуму.

Вы , конечно, скажете, что нельзя избегать людей всю жизнь. И ошибетесь. Вот уже несколько месяцев я не выходил из дома. Зима была премерзко холодная, даже нос на улицу высовывать не хотелось. Я пытался некоторое время курить в съемной квартире, в которой живу, но потом подумал, что, во-первых нарушаю условия договора аренды, а новую квартиру искать не хотелось — в Мюнхене с этим жестко, а, во-вторых, заметил, что сам не переношу запах сигарет в помещении.

Так, промучившись недели три-четыре, я в какой-то момент осознал, что в сигаретах нужды больше не испытываю. Впрочем, у всего были последствия — я до крови изгрызал собственные ногти. Поняв, что оральная фиксация плотно укоренилась в голове, заказал себе электронную сигарету.

Заказываю я себе все. Технику, продукты, напитки, бытовые средства, одежду. Подписка Amazon Prime позволяла получать почти все товары в день заказа. Большинство курьеров также уже выучили наизусть мой адрес и приписку оставлять привезенное у двери. Услышав, что курьер ушел, я только тогда выходил в подъезд и забирал заказ. От меня во внешний мир уходили только деньги, безликие, безымянные и анонимные — на оплату квартиры, коммунальных услуг, интернета, заказов и честные тридцать процентов от дохода на собачьи приюты. Собаки у меня у самого никогда не было — я бы не смог выходить на улицу по три раза в день и отвечать на реплики типа «Ой, какая милая, а сколько лет, а какая порода?...», но сами животные мне очень нравились, и я регулярно переводил кругленькую сумму на счет организации, что занималась заботой о беспризорных животных по всей Европе.

Деньги на все свои хотелки я тоже зарабатывал не выходя из дома. Никаких ставок, майнинга или прочей сомнительной ерунды. Будучи весьма подкованным в языках, я занимался переводами, копирайтил и понемножку программировал. Так что на работу я сходил всего раз — передал в фирму документы и с тех пор только получал от них заказы на почту. Телефонные звонки тоже были редкостью — я объяснил начальству, что в силу аутистического и нервного расстройства бодрствую ночью. Конечно, на меня могли посмотреть, как на дурачка, но немцы почему-то очень уважают чужие привычки и болезни, так что даже не потребовали справки.

Ночная моя жизнь началась так: однажды, только встав с постели, я открыл вечно опущенные жалюзи — живя на первом этаже, я не мог отделаться от мысли, что все прохожие заглядывают внутрь моего жилища, как в аквариум — я понял, что снаружи глубокая ночь. Опустив жалюзи, с тех пор окна я не открывал и определял время только по часам в углу монитора. Имея привычку засиживаться подолгу в интернете, я в итоге сбил себе ритм напрочь.

В очередной раз сидя за компьютером, бесцельно ползая по интернету, наткнулся на какую-то косплей-галерею. Девушка была загримирована и одета под типично фентезийного суккуба. Почувствовав эрекцию, я привычно открыл свой личный онлайн-архив порно, и, пока тот грузился, сам отправился в спальню за смазкой и …тем, что я называл «швейной машинкой».

Поставив последнее слово секс-индустрии на режим подогрева и залив смазку в автоматический диспенсер, сам начал тем временем выбирать себе подходящие видео. Вкладка, еще одна вкладка, вот еще одна. Архив был подвешен в Deep-Web-е, поэтому я мог себе позволить хранить любую дрянь на сервере, не опасаясь, что в дверь ко мне постучат.

Не стоит обо мне думать как об извращенце. Вопрос не в моих пристрастиях, скорее, в моей испорченности. Нельзя из года в год возбуждаться от банальных мужчины и женщины в кадре и их наигранных стонов. Со временем тебе захочется, чтобы людей в кадре было больше, или чтобы они делали что-то необычное. Потом осознаешь, что какие бы извращения не были засняты, это все еще обычные люди, чья жизнь не поделится на до и после. Которые после съемок отправятся в душ, оденутся, попрощаются друг с другом и поедут по домам, будут пить кофе, играть с собакой, возможно даже — общаться с семьей, и никак не изменятся.

То ли дело видео другого качества… Найти его сложно, добывать и хранить незаконно, снимать небезопасно, а смотреть…

Это ощущение запретного щекотало нервы более, чем что-либо другое. Когда-то и моя жизнь разделилась на до и после. В такие моменты перед глазами стоит картинка из детства, как я в школьной форме осторожно подбираюсь к двери в физкультурный зал, шмыгаю внутрь и прижимаюсь лицом к тонкой щелочке двери в подсобку физрука, где высокий и статный пожилой мужчина, Андрей Валерьевич, запускает руку в обтягивающие тонкие ноги лосины худой девочки и будто что-то там ищет, а та стоит молча, смирно и лишь тяжелое дыхание отличает ее от безжизненной куклы. Тонкие кости таза и ключицы торчат под кожей, плоская грудь нервно вздымается, а глаза направлены в потолок и в них отражен ужас, стыд и что-то еще, чего я в силу возраста не смог распознать. Никакой лишней плоти, ничего лишнего. Лишь удовольствие одного и безразличие другого.

Потом я стал старше, и мне самому выдался шанс стать «взрослым». Я до сих пор вспоминаю этот момент с сожалением. Возможно, это определило всю мою жизнь наперед — эта полная хохотушка, что неожиданно воспылала ко мне страстью, была… какая-то слишком живая. Все эти жеманные движения, объятия, попытки залезть языком мне в рот… Она была вовсе не похожа на ту девочку в физкультурном зале. В итоге я просто оттолкнул ее, слух разошелся по всему институту, и с тех пор больше никто попыток не предпринимал.

Так, вкладка за вкладкой, я совершал одно правонарушение за другим. Кликая мышкой, я продолжал искать что-нибудь, что вызовет во мне возбуждение, что подарит мне особые ощущения, что станет моей фантазией и моим личным грехом на сегодня.

Но ничто не цепляло. Камбоджийские дети выглядели слишком раскрепощенными, те санитары в морге имели вид скучающий, будто проделывают все это сильно не первый раз, а животные были и вовсе безразличны к происходящему, словно деревянные.

Разочарованно закрыв окошко, я отправился на поиски чего-то нового, чего-то большего.

Даркнет — гадкое место. Здесь позволено все, что только можно придумать или представить. Продажа наркотиков, оружия, услуги киллеров, даже торговля людьми для тех, кто готов платить. Но я собирался копать еще глубже. Без поисковика каждый поход вглубь становился целым приключением.

«Швейная машинка» приветственно мигала синим огоньком, сигнализируя, что нагрелась до температуры тела, а мои ноги, наоборот, замерзли — вот уже добрые часа два я сидел без штанов, но с тупым упрямством продолжал кликать мышкой, проходя по одной ссылке за другой. Похоже, в этот раз я вознамерился найти нечто по-настоящему уникальное. Наконец, бесконечный треск кнопки прекратился и я погрузился в чтение. Многостраничный тред для таких, как я — пресытившихся. Речь была в основном на английском, картинки совершенно необыкновенных фетишей перемежались руководствами по мастурбации разными неожиданными способами. Так-так, самодельный флешлайт, трансвеститы, фут-фетиш…Тьфу, какая скукотища! Я даже проверил — не выкинуло ли меня в обычный интернет. Но я продолжал упрямо скроллить, в надежде найти нечто особенное.

«Стучите и откроют вам, ищите и обрящете, просите и дано будет!»

В одной незаслуженно знаменитой глупой книжке иногда встречаются и здравые мысли. Как и в этом пустом треде нашлась-таки жемчужина. На плохом английском некий аноним спешил поделиться радостью находки, и, если примерно перевести и пригладить шероховатости неграмотного использования языка, сообщение звучало так:

«Сап, аноны. Сам давно мучаюсь, ни трапы, ни японское БДСМ уже не вставляет. Полгода залипал на детские ножки в колготках, но потом автор выложил совсем жесть и его, похоже, прикрыли, так что ссылки не будет. Было приуныл, но потом наткнулся на чей-то архив. Похоже, чувак из Австралии, и архив раздается напрямую с жесткого, так как открывается только с двух до пяти по CET. Большая часть файлов битая, архив громадный, продолжаю копать, но если у вас откроется хоть один видос — либо сблюете на пол, либо кончите без рук. Как-то так.

Ссыль вот — …»

Дальше, как и ожидалось, совершенно невоспроизводимая вереница символов. Кажется, было даже что-то из Юникода. Удачно, что я — ночное животное и сейчас как раз требуемый временной промежуток — четыре часа ночи. Всего час до закрытия, если верить анону. Кликаю на ссылку и…

Перед моим лицом оказывается та же ссылка, только изображенная крупнее. Это скриншот! Какой подлый прикол! Какой гадкий прием! Я уже было собрался закрыть тред, но палец завис над клавишей и я задумался: а что если там и правда есть нечто такое, что расшевелит мой увядший гипофиз и даст новые эмоции? В конце концов, что я теряю? Я провел куда больше времени, набивая никому не нужные тексты технической документации или программного кода для сайта по продаже натуральных удобрений. Неужели один маленький грешок не стоит десяти минут стараний?

Мысленно сдерживая фантазию, пытаясь не обнадеживать себя почем зря, я осторожно, стараясь не ошибиться ни на йоту, символ за символом вводил ссылку в файл текстового редактора. Если работа должна быть сделана, то я не хочу потерять результат из-за случайно нажатой клавиши. Сложнее всего было с символами Юникода — различия между ними нередко составляли пару пикселей, и я до боли в глазах всматривался в насмешливо гнущиеся крючки.

Те, в свою очередь, перетекали друг в друга , извивались, словно клубок червей, не давали взгляду ухватиться. Их шевеление показалось мне столь реальным, что я даже решил проверить — а не гифка ли это, что прибавило бы гнусности жестокой шутке. Нет. Изображение имело соответствующий формат и лишь один кадр. Допечатав последний символ, я без сил откинулся на компьютерное кресло. Одной рукой, чтобы прибавить моменту торжественности, использовав горячие клавиши, я вставил ссылку в строку и нажал кнопку перехода.

По закону подлости браузер незамедлительно выдал мне четыреста четвертую. Ну разумеется. Я мысленно поаплодировал говнюку, сидящему где-то по другую сторону монитора. Неплохо-неплохо, анон. Я злобно застучал по кнопке обновления страницы, особенно ни на что не надеясь. И вот, когда я уже тянул курсор к крестику в углу экрана, не забывая шлепать по F5, что-то изменилось. Вместо мгновенной ошибки, браузер начал что-то загружать. Загрузка шла долго, скорость была мизерная, будто архив лежал на глубине Марианской впадины.

Я тут же бросился отключать все возможные скачки, обновления, торренты. Оглядев комнату, я ринулся к своим бытовым приборам. Консоль легко отключилась от интернета, телефон тоже, а вот со «швейной машинкой» возникли проблемы — нету у таких приборов авиарежима. Недолго думая, я просто вынул аккумулятор из устройства. Успеть, успеть, осталось не более получаса до пяти утра, и тогда — все… А что, если хозяин архива больше не выйдет в сеть? Что, если его отключат или арестуют? Нет, все должно быть сделано сегодня.

Мечась по темной комнате, освещаемой лишь неровным светом монитора, я наступил в давно остывшую пиццу, которую заказывал вчера, позавчера… неделю назад? Сложно следить за временем, когда живешь в темноте. И сложно не поскользнуться на холодном и начавшем пованивать сыре. Я полетел в темноту под компьютерным столом, к оранжевому глазу тройника. Не особо заботясь о собственной безопасности, я попытался любым способом увернуться от кнопки, которая бы отключила компьютер, монитор и, главное, прервала бы скачку. Уже, запоздало, влетая носом прямо в ножку стола, я вспомнил о бесперебойнике, но было поздно. Разбив нос, я все-таки спас процесс скачки.

От скуки я начал расхаживать по комнате, успел что-то почитать, попить кофе. Когда я услышал заветный сигнал браузера, то тут же бросился к компьютеру. Файл назывался «Торговое_предложение_2». Я, с замиранием в сердце, чуть было не нажал на иконку распаковки архива, как вдруг опомнился и включил антивирус, который тут же завизжал, как резанный. Что же, мы все же рискнем. В определенный момент, исследуя интернет, принимаешь вирусы и опасность заражения как неизбежное зло. И… распаковать!

Если это злая шутка, то ее автор подошел к делу серьезно. Архив был закрыт паролем. Ну, разумеется. «Давай, анон, подбирай, ведь там внутри лежит самое вкусненькое!» «Но и нас не лыком шили», — внутренне усмехнулся я и включил брутфорсер. Подбор начался, и, если верить прогнозу программы, займет еще часа три. Можно было попробовать поспать, но боль резала лицо напополам. Адреналин выветрился, и я в полной мере ощутил вред, нанесенный организму. Кровь стекала со лба на глаза и периодически мешала видеть. К счастью, у компьютера всегда лежит рулон салфеток, так что совсем без зрения я не оставался.

Чтобы побыстрее вырубиться, я дошел до аптечки в ванной и начал искать что-то, чтобы снизить болевые ощущения. Аспирин, ибупрофен, кодеин, оставшийся после воспаления легких… Все не то: либо слишком слабое, либо вовсе не подходит. В конце концов на глаза мне попался пузырек с транквилизаторами, заказанными мной в Глубинах.

Хорошо, что я успел сесть в кресло перед тем как подействовали таблетки. Отрубился я почти мгновенно. Сном это назвать было нельзя — я не потерял ощущение времени, сновидений в привычном смысле тоже не было. Вместо этого в голове, словно слайды, проносились странные картинки… Будто передо мной на полу копошатся какие-то толстяки, бледные и рыхлые, не имеющие лица, они пожирают друг друга, и лишь кровь, текущая из моего лица, добавляла цвета бледно-телесной массе. Или это были бульдоги? Или опарыши?

Когда действие транквилизаторов прошло, боль отступила, стала менее заметной, но все еще ощутимой. Для пробы я слегка надавил на нос, и в глазах потемнело. Пожалуй, без похода к врачу не обойтись.

Но это потом, а сначала… Брутфорсер не подводил никогда. При достаточном количестве времени и оперативной памяти он мог вскрыть что угодно. И в этот раз мой любимый инструмент не дал осечку — архив был открыт. Пароль представлял из себя, видимо, продолжение глупой шутки — он был одновременно прост и невозможен для перебора — «Dare!”. Все это продолжало походить на очень затянувшуюся шутку, но возбуждению моему не было предела. Я кликнул по первому видеофайлу. Ошибка форматирования. Ладно, исправим. Переписав формат, кликаю снова. Ошибка кодека. Переустанавливаю кодеки, обновляюсь до последних. «Ошибка тома. Файл поврежден или не существует».

Скриплю зубами, пытаюсь открыть следующий файл. Ошибка. Еще один. Снова. Еще один. Да! Началось воспроизведение. Левой рукой нервно жму на кнопку, расширяющую видео на весь экран.

Мутная VHS-съемка. Появляется название на английском: «Кормежка». В углу дата — 30.03.1922. Бред какой-то. Помехи на экране сменяются изображением неуютной желтой комнаты. Ну что же, хотя бы изображение цветное. Но звуковой дорожки, судя по всему, нет. Посреди комнаты за столом сидит голый мужчина средних лет, истощенный почти до состояния скелета, причем, судя по всему, терял вес он очень быстро: кожа свисает с рук, с лица и даже со стула.

Откуда-то из-за кадрa появляется… клоун. Самый настоящий клоун. Грим выглядит профессионально нанесенным, я вполне мог представить, что он только что вышел из цирка или с детского праздника. В отличие от своего визави, клоун был невероятно тучен. Второй подбородок растекся по кружевному жабо, ноги, похожие на колонны, грузно упирались в пол нелепыми клоунскими башмаками. В руках клоун нес, приплясывая, громадную тарелку, — нет — тазик какого-то супа и столь же огромную ложку во второй руке. Поставив тазик перед истощенным субъектом, клоун приглашающе пододвинул ложку к руке пленника. То, что он пленник, стало ясно сразу, как появился клоун — человек за столом весь будто сжался, словно пытаясь спрятаться от своего тюремщика за столом. Тем не менее, попыток сбежать он не предпринял. Внимательно взглянув на стул, я понял причину — крепкие ремни держали беднягу прикованным к своему месту.

Нерешительно, словно нехотя, а, вероятнее всего, так оно и было, пленник взял ложку и начал медленно хлебать жижу из тазика. Судя по медлительности и выражению лица человека за столом, давалась ему эта трапеза с трудом. Клоун же тем временем нетерпеливо наматывал круги по комнате, раскачивался из стороны в сторону и всячески паясничал, махал руками, что-то кричал, видимо, подгоняя нерасторопного едока. Немного промотав вперед, я остановился на моменте, когда пленник с отчаянием бросил ложку на стол и что-то крикнул клоуну. Тот, разъяренный, подбежал к человеку на стуле и стал что-то яростно втолковывать прямо на ухо, время от времени подкрепляя свои слова ударом по столу, и пленник вздрагивал при каждом ударе. Потом клоун будто бы успокоился, выпрямился, что-то спросил у сидящего на стуле, тот в ответ помотал головой, и тюремщик покинул кадр.

Не было его долго. Мужчина за столом в отчаянии уронил голову на руки и задрожал. Судя по выражению лица и движениям, пленник плакал. Я проникся невольной жалостью к бедняге, что вынужден проходить эту непонятную и, похоже, неприятную процедуру. Когда я уже предположил, что запись закончилась, в последние несколько секунд видео в кадре появился клоун со стоматологическим расширителем и грязной воронкой. На этом воспроизведение закончилось. Уже давно забыв, что поиск мой начался с желания спустить пар, я нетерпеливо начал щелкать мышкой по остальным видео. Ошибка. Ошибка. Ошибка. Есть!

Видео, как всегда, началось с названия — «Все ради детей». Прочтя название, я ощутил, как червячок тревоги заизвивался где-то под легкими. В кадре глумливо улыбался толстяк-клоун. Звука снова не было. Грим немного смазался, тяжелое дыхание урода заставляло все его расшитое одеяние вздыматься и опадать подобно пакету с попкорном в микроволновке. Камеру слегка потряхивало: судя по всему, теперь она была не закреплена, а находилась в руке толстяка. Тот же что-то сказал на камеру, после чего направил ее вниз, и здесь, кажется, пленка была повреждена, потому что изображение растянулось, потекло, покрылось белым шумом.

Остановив видео, я включил покадровое воспроизведение. Камера снимала тот самый тазик, из которого пленник ел суп, но на этот раз в нем лежали создания, больше всего похожие на новорожденных слепых щенков, — наверное, шарпеи, а может, бульдоги, или что-то в этом роде. Их кожа или шерсть сильно блестела. Они шевелили маленькими лапками, ворочались и раскрывали свои маленькие пасти. Медленно переключаясь, кадр за кадром, я почти вздрогнул, когда на экране появилась клоунская рука, в белой перчатке и с манжетом, сжимающая кирпич. На следующем кадре кирпич уже погрузился в массу копошащихся щенков. К горлу подкатила тошнота, я еле удержал содержимое желудка в себе. Попытавшись выключить видео, я промахнулся мимо нужной кнопки и вместо этого включил обычное воспроизведение. Клоун продолжал колотить щенков в тазике, превращая маленькие тельца в окровавленную кашу из мяса и костей, после чего начал орудовать кирпичом как пестиком. Когда в содержимом тазика уже нельзя было узнать щенков, он снова направил камеру на себя. Лоснящаяся морда что-то снова проговорила в камеру, после чего клоун поставил ее на стол. Помещение было похоже на кухню, впрочем, было сложно утверждать: с потолка тускло светила единственная голая лампочка. Клоун же тем временем взял тазик и выглядел, как настоящая стереотипная домохозяйка — теперь стало видно, что на нем еще и надет дурацкий фартук с оборками и котятами. Осторожно открыв дверцу духовки, толстяк погрузил тазик внутрь и стал крутить ручки на плите. На этом видео прервалось.

Ком в горле не желал двигаться ни туда, ни сюда. Ощущение запретности действительно появилось, как я и хотел, но теперь стало каким-то новым. Теперь запрет ощущался настоящим, из тех, какие лучше не нарушать. Но теперь мной овладело желание понять, что происходит, и досмотреть все до конца.

Пытаюсь открыть следующее видео. Ошибка. Еще одно. Снова ошибка. Следующее. Воспроизведение. Название «Вот это поворот». Снова та желтая комната. Теперь камера будто лежит на столе, как будто специально на уровне глаз голой девушки, привязанной к стулу в середине комнаты. Ноги также зафиксированы к ножкам стула, так, что видно татуировку бабочки на внутренней стороне бедра. Кожа ее покрыта синяками и порезами — видимо, девушка вела себя менее сговорчиво, чем предыдущий пленник. Миловидное личико покрыто потекшей косметикой, грудь дрожит в такт рыданиям. Гадливым угрем в сердце вползает похоть.

Почти незаметно для меня, моя правая рука тянется вниз. Тем временем в кадре появляется клоун, и я, уже ощущая некий зловещий гнет от его присутствия, руку все же не убираю. В руках у клоуна швабра и тряпка. Неожиданно. Неужели тот решил помыть полы? Легонько усмехаюсь, но тревога не покидает меня. Неожиданно, когда я уже приблизился своей похотью к девушке, ее судьба начала меня волновать. Любая жеманность или шутливость пропала из движений толстяка. Тот молча подошел к девушке со спины, на лице вместо улыбки застыло выражение лица человека, который приступил к неприятной, но необходимой работе.

Резким движением клоун накинул тряпку, которая на самом деле оказалась хозяйственной сумкой, на голову девушке и как следует затянул ручки, после чего вдел в них швабру. Ни на секунду не теряя возбуждения, я похолодел, медленно осознавая, что сейчас должно произойти. Клоун стал крутить швабру, и было видно, что каждый новый поворот дается ему с усилием. Девушка начала вырываться, дергаться, сучить ногами, но палач был неумолим, продолжая крутить свой страшный рычаг.

Внезапно из моих колонок раздался нечеловеческий визг. Я подскочил на стуле на добрые полметра вверх. Крики раздавались из колонок — появилась звуковая дорожка. Уняв бешено колотящееся сердце, я сбавил звук — и как раз вовремя: крик достиг крещендо, стул стучал ножками по полу, ткань трещала, скручиваясь все сильнее в руках мясника в клоунском костюме.

Вдруг крик прервался, раздался влажный хруст, а на ткани выступило красное пятно. Голова девушки в мешке по форме теперь напоминала неровное яйцо. Клоун облегченно и шумно выдохнул, отпуская швабру. Из-под ткани медленно вытекала кровь. Палач же, кажется, немного повеселев, подошел к камере и снова глумливо улыбнулся, будто специально играя на публику. Будто улыбаясь лично мне. После чего подошел к девушке спереди, почти полностью загородив ее своим раздутым телом, и ловким движением отбросил мешок с ее головы в сторону.

Оглянувшись, он еще раз гаденько ухмыльнулся и подмигнул камере, после чего стал медленно стягивать штаны. На этом запись прервалась.

Я просидел в шоке еще секунд тридцать, прежде чем осознал, что все еще держу член в руке. В омерзении я попытался отбросить его, будто и не свою часть тела. Боже, кажется я сегодня увидел лишнего. Я испытал необходимость выйти на воздух. Накинув что попало, я выбежал из подъезда, чуть не забыв ключи.

Впервые за много месяцев я увидел восход. Тот нежно-розовым молоком тек по небу, предваряя приход солнца. Птицы чирикали, предчувствуя скорый приход теплых весенних деньков. Чиркнув зажигалкой, я глубоко затянулся сигаретой из оставленной про запас пачки и отметил, что курить на воздухе — это совершенно новое ощущение, нежели пускать клубы пара дома. Прикоснувшись пальцем к лицу, я заметил присохшую корку крови и вдруг понял, как, наверное, смотрюсь со стороны. Я скорее сиганул в кусты, что растут посреди дворика, присел на промерзлую землю и стал думать, что же я такое посмотрел.

Видео вовсе не походило на монтаж. Не было никаких украшательств, никаких подозрительных переходов. Похоже, я и в самом деле наткнулся на снафф. Причем снафф необычный: никаких типичных подземелий, крестов для распятия и изнасилований. Лишь какое-то странное, вычурное насилие. Вероятнее всего, хоум-коллекция какого-то маньяка. Что же еще ждет меня в архиве?

Но, вернувшись домой, я обнаружил, что большая часть архива — это странный видеоблог чудовищного клоуна. К сожалению, от его болтовни без звука толку было мало. Я пытался разобрать хоть пару слов, читая по губам, но язык, на котором говорил маньяк, был мне незнаком.

Лишь на одном из видео клоун, заметно худее и моложе, сидел на полу в окружении оккультных символов и что-то читал вслух с замызганной распечатки, слегка покачиваясь. Можно было подумать, что тот молится, но символы, окружавшие его, не наводили на мысли ни об одной известной мне религии.

Попытки восстановить прочие файлы ни к чему не привели — оказалось, что в них отсутствует не только аудио, но и видеодорожка. По сути, это были пустые оболочки видефайлов. Не могу сказать, что был разочарован своей находкой, но я ожидал, что содержимого будет больше.

Впрочем, один из файлов, похоже, все-таки содержал в себе что-то. Открыв его в текстовом редакторе, вместо привычной белиберды я наткнулся на ссылку — снова в извивающихся червях Юникода. Эту, к счастью, можно было открыть.

Снова архив. На этот раз подбор пароля занял у меня чуть больше четырех часов. За это время я успел сходить в душ, заказать пиццу и съесть ее под «Видеоблог Доктора Ужасного».

Когда подбор пароля закончился, я не смог сдержать горькой усмешки. «Sure?»

Вот так безопасность. Несомненно, тот, кто создавал этот архив, хотел, чтобы эти видео посмотрели. Но зачем было его так прятать? Чтобы нашел только «достойный»?

Какая глупость. Собрав нервы в кулак, я распаковал файл и включил воспроизведение. Как и раньше, высветилось название: «Матка».

Снова та же желтая комната без окон. Там, где раньше стоял стул, к которому маньяк привязывал несчастных, теперь в полу был люк. Я почти уверен, что на предыдущих видео никакого люка в полу не было. Впрочем, качество записи не позволяло утверждать наверняка. В кадр вошел клоун. Вернее, тот, кто гримировался под клоуна раньше. Вместо рыжих косм седые жидкие локоны обрамляли блестящую лысину. Этот человек продолжал выглядеть невероятно жирным, но при этом выглядел каким-то осунувшимся, будто измученным многодневной бессонницей. Впрочем, пожалуй, я бы тоже не спал, как праведник, сотворив то, что сделал он. Медленно, как будто через силу, толстяк подошел к люку и осторожно, сантиметр за сантиметром открыл его. Сначала ничего не происходило. Я было подумал, что видео зависло, но заметил тяжелое дыхание клоуна, который напряженно смотрел в люк, и даже сквозь «зерно» кассетной записи было четко видно, что бедняга страшно потеет. Все его некрасивое лицо блестело, будто натертое салом, а на футболке в подмышках набухали темные пятна.

И вот на краю люка показалась тонкая рука. Она вскинулась вверх, словно у прилежного ученика, потом как-то резко повернулась и изогнулась, словно перископ. Только после этого сложного танца рука ухватилась за край люка, от которого толстяк предусмотрительно отполз. Это что-то новенькое.

Что-то серое и дерганое продолжало вздыматься из черного провала посреди комнаты, а рука, уже укрепившаяся на краю люка, не прекращала конвульсивно подрагивать и барабанить пальцами по его краю. Мелькнула худая, серая спина, вынырнула вторая серая рука, а потом показалась лысая голова. Медленно, по сантиметру, существо выползало из подвала. Фигура казалась женской, хотя и очень худой. Впрочем, женщина казалась не истощенной, а, скорее, жилистой. Она ловко подтянулась на руках и покинула отверстие люка. Только сейчас я заметил, что там не было никакой лестницы. Либо это ящик метр на метр, либо клоун заточил у себя на этот раз какую-нибудь гимнастку.

Женщина же — сама, вроде, никем не принуждаемая — продолжала медленно идти к толстяку, дергаясь и кривляясь, изгибая свой торс под самыми немыслимыми углами, ступая на самых кончиках пальцев, словно балерина. Я в балете не разбираюсь, поэтому утверждать со всей уверенностью не берусь, но, кажется, без пуантов такая вертикаль наклона стопы просто невозможна. В какой-то момент девушка на ходу встала на мостик, прошла так пару шагов и у самых ног бывшего клоуна встала на руки, после чего буквально перетекла в стоячее положение, изогнулась, вывихнулась, — иначе не скажешь, и застыла причудливой скульптурой перед ним, легонько подрагивая, будто под напряжением.

Зрелище смотрелось особенно жутко и нереально в абсолютной тишине. Но куда более пугающим стал момент, когда толстяк заговорил. Видео было скрупулезно отредактировано, поэтому голос его звучал неестественно, видимо, тот вырезал все посторонние шумы, чтобы больше ничего услышать было нельзя:

— Navrhnout succubus, dodání do Evropy, tři tisíce eur, hotovostní platba zavolejte na telefon — devět, nula, čtyři, pět, pět, osm…

Голос его был безразличным и каким-то серым. Продиктовав номер, чех подошел к камере и просто выключил ее. Вот и все. Никаких театральных эффектов. Ничего необычного. Если, конечно, не считать странной девушки из погреба. Многократно ошибаясь, я все-таки смог перевести речь клоуна и, мягко говоря, остался в замешательстве.

Значит, теперь этот монстр продает… раба? Судя по всему, какую-то лоботомированную гимнастку. Мне вспомнилась статья о гаитянских бокорах: лжеколдуны опаивали жертву наркотической смесью с высоким содержанием тетротоксинов, и жертва впадала в своеобразную летаргию, метаболизм замедлялся, и неотесанная деревенщина торопилась хоронить несчастного. А дня через три, когда связь между лобными долями сгорала от воздействия токсинов и недостатка кислорода, жрец вуду выкапывал беднягу, будил его при помощи разнообразных препаратов и получал в итоге послушного раба сроком годности в три-четыре года.

И что теперь делать? Первым порывом был, конечно, звонок в полицию. Потом я немного пораскинул мозгами и звонок отложил. Посудите сами: нашел я этого парня исключительно случайно — маньяк явно осторожен и наперед продумал все возможные способы отступления. Помимо прочего, у меня нет ничего, кроме видеозаписей сомнительного качества. Впрочем, главным аргументом, чтобы не обращаться к полиции, было то, что я не знал, а жив ли еще маньяк и не продана ли еще жертва.

Остаться в стороне я тоже не мог. Это стало моей историей, частью моего пути. Это я обнаружил чудовищное злодейство и я должен что-то сделать. Хотя бы для успокоения совести.

Итак, попробуем сделать то, что я умею лучше всего — заказать товар с доставкой на дом. Если я не помогу поймать маньяка, то бедной девушке хотя бы больше не придется жить в подвале. Вооружившись телефоном и открыв онлайн-переводчик в окне браузера, я набрал номер.

— Telefonní číslo účastníka není aktivní.

Ну, разумеется, номер абонента больше не активен. Чего еще я ожидал? Что психопат, записывавший свои убийства на допотопную камеру, до сих пор ждет звонка? Смешно. Для пробы я решил позвонить еще разок. Вдруг, на середине фразы о неактивности абонента, трубку кто-то поднял. Поставить эту запись на гудок, как фильтр от нежелательных звонков — очень хитро. Он и правда хорош.

— Hello, do You speak English?

Кашель, похожий на «угу», был мне ответом.

— Я бы хотел воспользоваться Вашим торговым предложением. Оно еще актуально? — спросил я.

Снова кашель.

— Доставка в Германию, когда сможете приехать?

— Шесть-восемь часов. Деньги наличные? Готовы? — на плохом английском разговаривал со мной человек, что на видео раздавил голову девушке при помощи мешка и швабры. Холодный пот выступал на спине, но отступать я был не намерен. Если уж я смог раскрыть его архивы, то уж заказать домой рабыню тоже смогу.

— Да, наличные, три тысячи евро готовы, лежат, ждут Вас, — я постарался надавить на жадность.

— Еще триста. Доставка, — наглел собеседник.

— Разумеется. Жду Вас. Через шесть-восемь часов?

— Да. Адрес.

Тут-то я и струхнул. Сообщить свой адрес настоящему маньяку? Да еще и подготовить для него деньги? Звучит как-то… слишком тупо. Тут мое сердце пронзил стыд — несчастная девушка еще неизвестно сколько времени проведет в рабстве, если я ее не выкуплю. Деньги мне наверняка вернет полиция или ее родственники, когда я верну ей свободу. А, даже если нет, — отдам деньги хоть на что-то по-настоящему — купить не очередную секс-игрушку или настолку, в которую мне все равно не с кем играть, а нечто бесценное — жизнь и свободу другому человеку. Три тысячи — не такая большая цена. На моих счетах накопилось по меньшей мере в два раза больше требуемой суммы. Внутренне содрогаясь от глупости, которую творю, я назвал свой адрес.

— Ты не один — уезжаю. Лишние люди поблизости — уезжаю. Странные автомобили — уезжаю. Жди, — ответил клоун и отключился.

Вот и все. Я только что подписал себе приговор. Сейчас этот мерзкий толстяк приедет к моему дому и я сам открою ему дверь. Моя фантазия живо нарисовала сцену, как этот монстр в человеческом облике входит в мою квартиру, направив на меня револьвер, привязывает меня моими же ремнями к стулу и… делает что? Вытягивает кишки через задний проход при помощи остро заточенного крюка? Откручивает голову при помощи какого-нибудь пыточного инструмента? Закармливает насмерть супом из чистящих средств?

Бррр… Я постарался прогнать тревожные мысли прочь — в конце-концов, можно ведь и не встречаться с ним лицом к лицу? Как с доставщиками пиццы или почтовыми курьерами. Разница в том, что все эти ребята работали по предоплате, клоун же рассчитывал получить свое наличными. Если дело вообще было в деньгах.

Первым делом деньги нужно было снять. Мелькнула было мысль быстро раздобыть оружие, но доставляли его очень долго: в пяти-десяти посылках, разобранным, засунутым в какие-нибудь банки, чтобы не засветилось при сканировании. Попытаться оглушить его подручными средствами и вызвать полицию? Я даже в детстве не мог заставить себя ударить обидчика, — что уж говорить теперь, когда речь идет о нанесении настоящего вреда живому человеку, пусть даже это настоящий серийный убийца.

До встречи с кошмаром оставалось добрых часов семь. Можно было грызть себя и укорять в беспомощности, а можно было заняться делом. Смешно — у меня дома даже нету сумки для покупок или кошелька. Сложив кредитки в карман, я вышел на улицу.

Стук дятла и чириканье птиц — единственные звуки, которые можно услышать на улице в это время дня. Все соседи были либо на работе, либо на учебе, поэтому, пока я не вышел на перекресток, двор и тихие улочки вокруг сослужили роль своеобразной адаптационной зоны, прежде чем шум у остановки метро оглушил меня, расколотил внимание и разбередил мои страхи.

Странное это было ощущение — забраться в свою берлогу в начале зимы и выйти из нее только под конец марта, словно медведь. Впрочем, страннее было то обстоятельство, что все эти люди, идущие по своим делам — за покупками, к врачу, пообедать во время паузы или просто прогуливающиеся, радуясь первым теплым денькам, — ходили вокруг и не знали, что в их спокойную вотчину, прямо сюда, из куда менее благополучной и законопослушной Словакии или Чехии на каком-нибудь разбитом в хлам Фольксвагене едет настоящий монстр, и на закате дня он уже будет здесь.

Удивительно и непривычно это было — после стольких месяцев оказаться в окружении людей. Сердце колотилось, отдаваясь гулким колокольным звоном в ушах, я старался избегать взглядов, невовремя вспомнив, что на лице у меня громадная нашлепка из пластырей. Юркнув в дверь банка, я с облегчением оказался в тихом закутке с банкоматами. Сунув карточку в щель, я ввел пин-код и требуемую сумму. Разумеется, не могло быть все так просто. Суточный лимит снятия — пятьсот евро. Я мог бы снять еще по пятьсот с остальных карточек, а дальше что? Взгляд, по удачному совпадению, упал на ламинированное объявление на стене: «Уважаемые посетители, денежные выплаты суммой больше 500 евро можно получить у оператора по предъявлении удостоверения личности и карты банка. Администрация Stadsparkasse München».

Ох, черт. Многовато для меня за один день. Неужели ради этого я учился программить, брутфорсить, ломать и искать, ради этого я сбежал из страны и от семьи, чтобы теперь идти на поводу у совести и снова… возвращаться в реальный мир?

С тяжелым сердцем я встал в несправедливо короткую очередь. Какой-то студентик, старушка, мать с коляской и я. Хотелось постоять подольше, свыкнуться с фактом, что та улыбчивая девушка с пышным бюстом за стойкой уже скоро заговорит со мной и я буду вынужден ответить. Я уже было собрался слабовольно развернуться, но усилием воли заставил себя представить тот ужас, бессилие и отчаяние, которые, должно быть, испытывала та несчастная в подвале клоуна. Вдохнув поглубже, я дождался, пока отойдет старушка — та передвигалась мучительно медленно, опираясь на свои ходунки, — и шагнул к стойке:

— Добрый день, чем могу помочь? — прощебетала девушка на немецком с легким турецким акцентом.

— Мне нужно… Да, здравствуйте, — путаясь в словах начал я, — мне нужно снять три тысячи евро с моего счета. Три тысячи триста. То есть, две восемьсот. Извините. Да, точно, две восемьсот.

Слегка закатив глаза, сотрудница банка приветливо покивала и попросила у меня паспорт и карточку. Пока та ходила за деньгами, я мысленно еще раз прокрутил в голове предстоящую ситуацию: я пригласил серийного убийцу к себе в гости, пообещал не звать полицию и собираюсь встречать его с весьма крупной даже для меня суммой. Я нервно хихикнул — что же могло пойти не так?

Принеся сумму, девушка пересчитала все на моих глазах — много времени процесс не занял — купюры были исключительно высокого номинала: по сто и по пятьсот евро, после чего передала деньги мне. Мой мандраж усилился: еще никогда я не держал такую крупную сумму в руках. К тому же, в голову мне пришла одна идея…

Нужно было кое-что купить. Для начала, несчастной, что сейчас, вероятнее всего, переезжала из тесного подвала в не менее тесный багажник машины, потребуются элементарные удобства: одеяло, одежда, горячая еда… или цепь и миска?

Прогнав бредовые мысли, я двинулся в сторону Woolworth, магазина всякой всячины. Там я приобрел пару одеял, женский спортивный костюм размера S — навряд ли истощенная пленница нуждалась в одежде больше этой. Также я купил упаковку женских трусов такого же размера, несколько упаковок быстрорастворимой лапши и маленькую металлическую коробочку с кодовым замком. Утопая в сумках с покупками — одеяла были хоть и легкими, но занимали очень много места и были неудобной ношей — я прямо в магазине сложил деньги аккуратной стопочкой в миниатюрный сейф и выставил паролем обратную дату своего рождения.

Придя домой, я включил свет во всех комнатах: жалюзи, похоже, приржавели и теперь не открывались. Пожалуй, держать их всю зиму опущенными было не лучшей идеей. О ужас, лучше бы я этого не делал. Как несложно догадаться, за всю зиму я ни разу не выбросил мусор, просто упаковывая его в пакеты и складывая стопкой в нише, предназначенной для шкафа. Теперь эта куча доставала мне до пояса. Запаха, к счастью, почти не было: так как еду я заказывал, отходов почти не оставалось, я съедал все, кроме коробки. Но были еще пустые пачки из-под молока, капсулы от кофемашины, грязные салфетки и прочее. В общем, когда я пошевелил мерзкую груду, меня чуть не вырвало прямо на пол от смрада, который устремился в воздух. Теперь в комнате находиться было решительно невозможно. Проветрить не представлялось никакой возможности: жалюзи хоть и не были герметичными, но приток свежего воздуха исправно блокировали. Пришлось открыть входную дверь квартиры и подъезда нараспашку, отцепив крепления доводчиков.

Вынос мусора занял ни много ни мало полчаса. За это время в квартире стало возможно находиться. За мешками в нише появилась гадкая черная плесень, на оттирание которой я потратил еще добрый час. Теперь, при свете ламп, собственное жилье будило во мне чувство гадливости — и вот так я жил несколько месяцев? А до этого еще много лет? Впрочем, свет во всех комнатах и двери нараспашку пугали меня чуть ли не больше, появлялось какое-то ощущение неправильности происходящего, ожидание какого-то движения, будто кто-то собирается уходить, или наоборот, будто я жду толпу гостей. Впрочем, отчасти, так оно и было.

Так, в уборке, потихоньку замыливались воспоминания об ужасных видеофайлах, потихоньку начинал рождаться план действий.

Ночь опускалась на город, а где-то, по ярко освещенным автобанам, мчался, дребезжа и подпрыгивая на редких неровностях, Гроб на Колесиках. Мчался к моему дому. И я готов был его встретить. Идея моя была такова: если мне удавалось не встречаться ни с почтальонами, ни с курьерами, ни с доставщиками пиццы, то и с маньяком мне лично встречаться необязательно. Да, он должен получить наличку, а я — спасти девушку, если там вообще осталось, что спасать. Но это можно реализовать и без личного контакта. Я назвал клоуну улицу и номер дома, но в какую дверь звонить, он не знает. И я очень сомневаюсь, что разыскиваемый, я надеюсь, серийный убийца будет пытаться угадать. А значит, есть шанс на благополучный исход.

Перед тем, как вновь закрыть двери, я отнес минисейф с деньгами — три тысячи триста ровно — в подъезд и положил его под почтовыми ящиками, прикрыв газетами. Случайно не заметишь и не заденешь при всем желании.

Звонок на телефон раздался ровно в одиннадцать ночи. К счастью, клоуна что-то серьезно задержало. Если бы кто-то из соседей вздумал покурить у подъезда, выгулять собачку или детей, клоун бы соскочил. В этом я не сомневался.

— Да? — стараясь унять дрожь в голосе ответил я.

— Я приехать. Дверь, — коротко бросил словак.

Сердце сходило с ума, словно я метался в лихорадке. Пот градом катил со лба. Это не злая шутка, не затянувшийся прикол. Монстр и в самом деле сейчас стоит перед моей дверью в подъезд. Свет в квартире не горел еще с момента, когда я закончил уборку. Я осторожно прильнул к дверному глазку, благо жил я на первом этаже и обзор у меня был достаточный. За сетчатым стеклом расплылась уродливой кляксой тучная фигура, обремененная каким-то грузом на плече. Не отрываясь от глазка, я нажал на кнопку, и подъездная дверь издала резкую механическую трель, от чего я вздрогнул. Толстяк надавил на ручку двери и проник в подъезд. Даже в темноте подъезда я мог видеть, как он изменился по сравнению с его обликом на видео — живот теперь не придавал клоуну сходства с воздушным шаром, нет, тот обвис, словно мерзкий фартук из человеческой кожи, щеки обвисли, придав толстяку сходство с бульдогом, глаза глубоко запали, окруженные ярко-черными синяками, голова блестела шишковатой лысиной. Шаг за шагом он поднимался по лестнице на площадку первого этажа, каждый шаг давался ему с трудом, одышка душила словака, а на его плече лениво шевелился громадный черный пластиковый мешок.

На цыпочках отбежав от двери в кухню, чтобы толстяк не услышал меня через дверь, я выдал указания, стараясь использовать простую лексику.

— Оставьте мешок здесь. Под газетами у двери коробка. В ней деньги. Выйдете за дверь — я скажу код.

В ответ толстяк лишь тяжело дышал, но я услышал, как он опускает свою ношу на пол. Осторожно подойдя к двери, я вперился в глазок и меня сковал ужас.

Маньяк смотрел прямо на меня. По некрасивому, простому лицу градом стекал пот, грудь тяжело вздымалась и угрожающим этот человек вовсе не выглядел, но глумливая улыбка, как на видео, не давала мне ни на секунду забыть, что за чудовище стоит передом мной. Не переставая улыбаться, клоун без грима приблизился к моей двери и приник глазом прямо к глазку с той стороны — зрачок в зрачок. Потом дверь тяжело тряхнуло и раздался каркающий хриплый смех. Я продолжил дышать лишь когда маньяк отошел от двери и прикрикнул в трубку, все еще глядя на дверь:

— Pouze v ústech! V ústech, understand?

После этого урод, напугавший меня почти до остановки сердца, с какой-то необычайной новообретенной легкостью спрыгнул через несколько ступенек, сунул руку под газеты, выудил подготовленный мной минисейф и вынырнул за дверь. Когда кустарная система шлюзов сработала, я выдохнул с облегчением.

— Код, — напомнил о себе мой визави.

Я продиктовал код от сейфа, услышал металлический щелчок по ту сторону, и мой собеседник отключился.

Телефон чуть было не выпал у меня из руки — настолько вспотели мои ладони. Ноги подкосились, и я сполз по стене, ощущая, как мерзко липнет к спине насквозь пропотевшая футболка. Тут же я вскочил и приник к дверному глазку. Мешок все еще на месте и продолжает шевелиться. Вот будет смеху, если я купил за три тысячи евро какую-нибудь игрушку на батарейках или полный мешок живой рыбы. Вдохнув поглубже, я распахнул дверь в темный подъезд, схватил мешок за пластиковый хомут, закрывавший его и втащил не такой уж тяжелый груз в квартиру.

Включив свет, я вдруг осознал одно очевидное обстоятельство: в пластиковом мешке не было дырок для дыхания. Бедная, сколько же она там? Начав рвать руками мешок, я то и дело натыкался на упругую плоть, весьма похожую на человеческую. В мешке же что-то ворочалось, разворачивалось и, когда отверстие стало достаточно большим, это что-то дергано и неловко вытянулось в полный рост и слепо воззрилось на меня. Издав крик, я повалился на пол, ударившись головой об кафельный пол. Перед тем как окончательно отключиться, я почувствовал успокаивающе растекающееся тепло в районе паха.

Сознание возвращалось ко мне будто нехотя, по капле пробуждая нервные клетки. Моча давно остыла, и джинсы теперь неприятно липли к ногам холодной мокрой тряпкой. В воздухе витал запах нечистот, к которому примешивался затхлый запах сырой земли.

Медленно, по миллиметру, я приоткрывал один глаз. Вот сначала появился свет, потом стали различимы тени, вернее, одна тощая и вытянутая тень. Ее конечности неритмично подергивались, торс был изогнут под немыслимым углом — словно танцовщицу разбил паралич прямо во время какого-то особо замысловатого па. Окончательно примирившись с жутким гостем у себя дома, я решился открыть глаза целиком.

Но и на второй раз зрелище не стало менее жутким — сознание забивалось в угол, оставляя место лишь страху, пальцы конвульсивно скребли по кафельному полу, а сердце подпрыгнуло куда-то под горло, да так там и осталось. Передо мной стояла неумелая пародия на человека. Нет, на женщину. Поднимая глаза нарочито медленно, словно давая им возможность привыкнуть к тому, что вижу, я скользил взглядом сверху вниз: пальцы ног без ногтей, тощие икры и такие же тощие бедра, серый, абсолютно гладкий лобок без намека на гениталии, плоский живот и небольшая грудь с такими же серыми, как кожа, сосками… Дальше смотреть не хотелось, но я через силу поднимал взгляд — я должен видеть. После всего, что я сделал, после всего, что я видел, я обязан и имею законное право посмотреть в глаза бывшей пленнице. Вернее, туда, где должны были быть глаза. Лысая голова была лишена почти всего, что сопутствует человеческому облику — не было ни ушей, ни глаз, а только гладкая серая кожа на месте глаз, носа, бровей. Лицо было бы гладким как яйцо, если бы не рот. Впрочем, на рот это похоже не было — беззубая, безъязыкая дырка, обведенная черными губами, точно маркером, шумно чмокала и со свистом втягивала воздух, словно не дыша, а принюхиваясь.

Найдя в себе остатки воли и достоинства, я поднялся с обоссанного пола, неловко оглядел себя и, заикаясь, произнес по-английски:

— П-привет, не в-в-волнуйся, я д-друг, теперь все в порядке, т-т-ты больше не пленница, сейчас мы позвоним в полицию и тебя отвезут к твоей семье. У-у-у тебя есть семья?

Казалось, странное создание вовсе не слышит меня. Даже не наклонило голову, как собака, когда с ними разговариваешь. Попробуем по-чешски — уж пару слов я выучил:

— Dobrý den, rozumíte mi? Hören Sie mich? Hable espaňol?

Молчание. В качестве эксперимента я провел ладонью перед лицом существа. Ноль реакции. Крикнул в ухо. Ноль реакции. Осмелев, я схватил существо за плечи и как следует встряхнул. Кажется, создание только сейчас заметило мое присутствие. Протянув ко мне костлявые длинные руки, нечто попыталось будто обнять меня, повиснув на мне, а гадкая воронка тянулась к моему рту, будто для поцелуя. Совершенно инстинктивно я с силой оттолкнул нечто прочь. Неловко взмахнув тоненькими ручками, существо повалилось на пол, как следует саданувшись плечом о банкетку, на которой я хранил обувь. Будто не заметив ни удара, ни падения, тварь перетекла из горизонтального положения в вертикальное и вновь застыло в новой немыслимой позе, подрагивая, будто от холода. На плече, которым «это» ударилось об угол, появилось нечто похожее на дырку — кожа отогнулась и под нею не было ни крови, ни мяса, лишь непроглядная чернота. Незаметно, словно на ускоренной видеозаписи, как растет цветок, этот кусок кожи лег на свое законное место и прирос, словно и не было никаких повреждений.

Словно под гипнозом, я медленно подходил к созданию — ноги будто бы сопротивлялись мозговым импульсом, неловко переступали, словно деревянные неровно прилаженные протезы. Я медленно повел рукой по несуществующему лицу, внимательно ощупывая каждый миллиметр, потом спустился на грудь. Схватился ногтями, крутанул бесцветный сосок изо всех сил, но никакой реакции не последовало. Я отвесил пощечину — голова безвольно мотнулась от удара и вновь застыла, изогнув шею под углом, недоступным живым людям. Наконец, решившись, я сунул руку в пах созданию. Раньше мне не приходилось трогать других людей в таких местах и внутри у меня все вспыхнуло, загорелось, будто я выпил добрый стакан спирта. Тварь же никак не реагировала. Никаких гениталий, ничего интимного, просто гладкая поверхность. И никаких швов. Ничего похожего на творение рук человеческих, никаких складок, в которых можно было бы спрятать аккуратные стежки. То, что стояло сейчас в моем коридоре, не имело ничего общего со знакомой мне биологией.

С отвращением вынув из обоссанного кармана телефон, я набрал номер клоуна. Снова раздалось записанное сообщение о неактивности абонента, но на этот раз никто не поднял трубку. Сообщение повторилось на немецком и на английском, после чего звонок сбросился. После пятого звонка я оставил бесплодные попытки.

Существо, будто компьютер в режиме ожидания, стояло ровно на том же месте, не сдвинувшись на миллиметр и не сменив неудобную на вид позу. Страшно было осознавать, что у меня дома находится «это», но я взял себя в руки и отправился в ванную — кожа под джинсами начинала раздражаться, и я, откровенно говоря, вонял. Независимо от того, кого я вызову — врачей, полицию, священника или «людей в черном» — мне нужно было привести в порядок себя и свои мысли.

Я встал под горячую воду и стал лихорадочно думать, бесцельно водя кругами губкой по груди. Итак, я стал «владельцем» какого-то существа. Существа, созданным или призванным безумным маньяком, сектантом, который вдобавок требовал денег за свои странные и жуткие старания. Можно было позвать полицию и дать им разбираться со всем самим. Существо увезут, деньги пропадут, маньяка, надо думать, не найдут — за то время, что я валялся в отключке, клоун наверняка уже пересек границу Германии. Врачи, скорее всего, разведут руками и вызовут ту же полицию. Служителям культа я не доверял принципиально — мой атеизм почти граничил с сатанизмом, настолько я не терпел религию и все ее проявления. Но сейчас мой мир рушился, заменялся какой-то пугающей черной дырой, в которой возможно все: и зомби, и драконы, и суккубы…

Точно, толстяк же продавал «суккуба». Изначально я думал, что это какое-нибудь подпольное наименование для секс-рабов, но теперь мое предположение уже не казалось мне таким уж умным. Неужели…

Я даже не воспользовался полотенцем, так меня захватила новая идея. Голый, я побежал мимо стоявшего столбом «суккуба» в комнату, где стоял компьютер. В два клика найдя нужные картинки, я тут же отправил их в печать. Выхватил из принтера еще теплую бумагу и вернулся в коридор.

— Ну, как тебе? — с вызовом спросил я, щитом выставляя перед собой икону с Богоматерью. Не уверен, что создание хоть что-то увидело или услышало. Следующая картинка с католическим крестом тоже не вызвала никакого эффекта. Как и картинка с крестом православным.

Каббалистические символы — тоже ничего. Пентаграмма — даже не шевельнулась. Я даже проткнул ей кожу своей сережкой-гвоздиком из серебра девятьсот двадцать пятой пробы — на коже появилось черное пятнышко — дырка под кожу, которая через секунду заросла. Существо же даже не вздрогнуло. После чего я сделал нечто, о чем не перестаю жалеть.

Размахнувшись изо всех сил, я саданул тыльной стороной ладони по лицу «суккубу». Голова отлетела в зеркало в коридоре, да так, что оно треснуло. На виске создания проступили быстро исчезающие черные пятна. Но она снова повернула свою безликую морду в мою сторону и продолжила слепо упираться в меня несуществующим, но почти ощутимым взглядом. Острый укол вины пронзил меня: что же я за чудовище, за что я так обращаюсь с невинным созданием? Мало ей того, что с ней вытворял клоун, запирая ее в перерывы в подвале? Теперь и я буду обращаться с ней, как с вещью? Ну уж нет. В носу резко защипало, слезы уже катились из глаз. В непривычном для себя порыве я двинулся навстречу несчастной девушке и обнял ее. И это была ее первая осмысленная реакция на происходящее — создание прильнуло ко мне всем телом — температура была не выше комнатной, словно обнимаешь манекен, ее руки начали скользить по моей спине, суккуб закинул приобнял меня ногой, прижавшись бесполым пахом к моему. Разумеется, мое тело не могло не отреагировать. Смутившись, я попытался отстраниться, но она прижалась плотнее, лишив меня возможности пошевелиться. Сладкими ожогами расцветали на моей шее ее странные, неловкие, безъязыкие поцелуи — так сомы обыскивают дно на предмет съестного, а девушка продолжала спускаться ниже, оставляя след из вязкой, густой слюны. Потом она опустилась на колени и… сделала то, что для чего и придуманы суккубы.

Конечно, невозможно сравнить мой первый сексуальный опыт с пресловутой «швейной машинкой». Совершеннейшее устройство за полторы тысячи евро с автоматическим диспенсером, онлайн-настройкой всего, что только можно: индекс сокращений, контроль давления до от нуля до двух с половиной атмосфер, автоподогрев до температуры тела и выше, настройка внутренней текстуры, синхронизация с видео и множество других функций — все это позорно проиграло тому, что я испытал в тот момент.

Демон кошкой свернулся у моих ног, а я искал все что мог об этих созданиях в интернете. К сожалению, все, что мне удалось найти, было в той или иной степени переработкой давно потерявших актуальность средневековых трактатов. Все же более-менее похожее внешне не соответствовало сути и являлось на все сто вымыслом: слендермены, дементоры и прочие выдумки режиссеров и писателей. Чтобы найти ответы на вопросы, нужно копать глубже.

Но сначала… Я потянулся к своей кошечке, и та, ласково урча, снова прильнула губами к моему бедру, медленно двигаясь выше. На этот раз я поставил рядом с ней обогреватель, поэтому температура почти не мешала. Наверное, это было жутковатое зрелище — смотреть, как часть моего тела полностью исчезает в беззубой пасти некоего чудовища, но наслаждение, следовавшее за этим, заставляло глаза закрываться, а разум погружался в приятную негу.

Когда та закончила, вытерев губы тыльной стороной ладони — ну точь-в-точь кошка, я снова сел за компьютер и крепко задумался. Оставить ее у себя я не могу, следовательно… стоп, а почему это не могу? Не похоже, чтобы ей требовались прогулки, как, впрочем, и мне. Дверь в мою квартиру могла не открываться годами, если бы я захотел. Если приучиться запирать комнату, в которой находится кошка, чтобы та не убежала, то мне вполне удастся жить с этим дружелюбным созданием. Лучше, чем домашний питомец. Лучше, чем друг. Лучше, чем девушка. Лучше, чем человек.

День за днем проходили, будто в сладкой неге. За те два дня, что я был занят той странной историей с видео, поднакопилось заказов, и теперь я в спешке старался их выполнить. Моя девушка либо лежала в ногах, либо бесцельно шаталась по квартире, периодически врезаясь в предметы. Сперва я дергался от звуков ударов и падающих предметов, потом попривык. В очередной раз я удивился своему везению — разве мог бы человек с иным складом сознания жить с наглухо закрытыми окнами круглые сутки? Кто угодно уже сошел бы с ума, но не я.

После недавнего "приобретения" счета мои заметно опустели, и я стал брать больше заказов. Щелкая текст за текстом, я снова впал в ту привычную кататонию, когда становится безразлично время суток, число на календаре и происходящее в мире. Жизнь вернулась в привычное русло: снова еда, оставляемая за порогом курьерами, снова какие-то пустословные треды и беспорядочный, безрежимный сон. Только теперь в сердце моем где-то глубоко гнездилась бесконечная радость. Радость от наконец прекратившегося одиночества, но не ценой назойливого общества.

Моя девушка была весьма неприхотлива, как в уходе, так и в общении. Ни вода, ни еда ей нужна не была. Проведя с ней несколько дней, я пришел к выводу, что ее рацион составляют исключительно протеины, которые она добывает из меня. Пообщавшись со мной таким образом, она либо по-кошачьи укладывалась у меня в ногах, мурлыкая и урча, либо просто становилась где-нибудь безмолвной статуей. Сон ей, судя по всему, также не был нужен. Встав в угол, она могла так простоять сколько угодно времени, пока не «проголодается». Тем не менее, я брал ее с собой в постель. Теперь я засыпал с улыбкой на лице, обнимая свою женщину, прижимаясь к ней всем телом, ощущая тепло…

«Стоп, какое тепло?» — в первый раз удивился я, позже здраво рассудив, что бедняжка, похоже, просто замерзла в багажнике клоуна. Кстати, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что анатомией манекена моя девушка все же не обладает — между ягодицами я обнаружил нечто, похожее на… наверное, вернее всего будет назвать это клоакой, раз оно объединяло функции как влагалища, так и анального отверстия. Впрочем, за испражнением я свою подругу так ни разу и не застал, хотя, как можно понять, не расставались мы с ней ни на секунду.

Со временем я стал привыкать к ее… нечеловеческому облику. Тем более, что я, кажется, нашел способ решить эту проблему. Почти сутки я просидел на сайте-аутлете и набрал одежды на несколько сотен евро. Там было все — парики разных цветов, обувь , футболки, юбочки, нижнее белье, корсеты, чулки, подвязки и многое-многое другое. Когда мне доставили две большие, размером со старый телевизор, коробки, я еле втащил их в квартиру. Закрыв входную дверь, я выпустил из комнаты Алису и с видом мецената пригласительным жестом указал на коробки. Алиса не среагировала — ну, конечно, глупенькая, все-то тебе надо сначала показать. Жестом фокусника я достал первым делом из коробки платиновый парик, оформленный под каре. Нахлобучив ей парик на голову, я стал копаться дальше. Отложив корсет на потом, — уж больно замороченным он мне показался — я вынул черную комбинацию и чулки. Предложил примерить, и Алиса согласилась. Немало усилий у меня отняли чулки — и как только девушки с этим справляются? Надев на нее черные кружевные трусики, я в шутку оттянул резинку, и та хлопнула по нежной розовой коже, Алиса хихикнула в ответ.

На каблуках ей предстояло только научиться ходить. Стоя на стриптизерских туфлях, Алиса неловко шаталась из стороны в сторону, словно тонкая береза под сильным ветром. И — последний штрих — кружевная полумаска. К задней стороне маски была пришита тонкая шелковая лента с изображенными на ней томно прикрытыми глазами.

Не удержавшись, я поцеловал свою красавицу, та игриво укусила меня за губу, после чего — ну совершенно как зверек — лизнула меня в лицо. Рассмеявшись, я закружил ее на руках.

Алиса постоянно упрашивала меня заняться с ней обычным сексом, как делают все нормальные пары. Теперь вместо того, чтобы сразу приступить к «питанию», она время от времени становилась на четвереньки, по-кошачьи выгибаясь, виляя задницей перед самым моим лицом, прижималась к гениталиям, многократно пыталась усесться на меня сверху, но каждый раз что-то шло не так. Какой-то внутренний блок не позволял мне делать это с ней, как предусмотрено природой.

Алиса — очень чуткая и скромная девушка, никогда она меня в этом не укоряла, лишь, вытирая губы после, очень внимательно и даже будто недовольно смотрела на меня. Вскоре, она сама научилась пользоваться одеждой и подбирала ее куда лучше меня, за счет чего выглядела гораздо сексуальнее, чем я мог представить в самых смелых фантазиях, и мне было все сложнее сопротивляться ее провокациям.

В конце концов я сдался. Я отдыхал после работы и смотрел «Американскую историю ужасов», когда она зашла в комнату. На ней был какой-то незнакомый парик из русых волос, спортивная маечка, кроссовки и черные лосины. Она так напоминала девочку из той физкультурной подсобки, что даже на секунду мне показалось, будто Алиса стала худее и ниже ростом. Робкими шагами, будто взволнованная школьница, она подошла ко мне и виновато склонила голову.

Повинуясь какому-то внутреннему, подсознательному паттерну, я запустил руку ей в трусики. Там было горячо и влажно. Медленно, словно разыгрываясь, я стал проходиться пальцами по фортепиано ее нервных окончаний. Алиса, чертовка, не издавала ни звука, лишь тяжело дышала, закусив губу так сильно, что по подбородку стекла струйка крови…

Сдерживать себя я больше не мог, и, вскочив с дивана, я повалил ее на пол. Девушка не сопротивлялась, но и никак не реагировала на мои действия, словно читая мои мысли. Она лежала на полу — такая покорная, с этими по-детски торчащими ключицами — и ожидала своей участи. В два движения я порвал лосины по шву, и в ответ мне раздался вздох страха и восхищения.

Не понимаю, как можно было совместить такую страсть и безразличие, изнасилование и желание, но Алисе это удалось. Моя девочка умело управлялась как с моими эмоциями, так и со своим телом, так что я кончил почти сразу. Я попытался встать, но она удержала меня бедрами и прошептала на ухо «Еще!». И было еще.

Теперь, когда этот дурацкий внутренний блок был разрушен, «еще» повторялось по несколько раз в день. Откуда у нее только силы берутся? Вот уже в моей продуктовой корзине стали появляться сметана, орехи и спаржа, а Алиса хотела все больше и больше.

Со временем я заметил, что Алиса раздалась в бедрах и грудь была уже не такая плоская как раньше. Я в шутку предположил, что ей стоит заняться спортом, в ответ она шутливо стукнула меня подушкой. Больше мы к теме не возвращались. Все чаще и чаще Алиса просила, чтобы я взял ее сзади, или мы снова обходились оральным сексом. Неожиданно, я обнаружил, что у Алисы растет живот — и немаленький, дело тут явно не в шоколадках, тем более никогда не замечал в ней интереса к сладкому. Живот рос по тому самому типу, когда через несколько месяцев вас становится трое. Внутри меня бушевала сметающая все на своем пути буря страха. Неужели мы не предохранялись? И если да — то почему? А главное — как мы собираемся растить ребенка в ЭТОЙ квартире? Почему она не сказала мне, что беременна, раньше, когда с этим можно было что-то сделать? Неужели наше прекрасное сосуществование теперь закончится?

Появится кто-то третий, кто-то требующий ее любви и заботы, которая раньше вся доставалась мне. Появится одно из этих гадящих, кричащих, бесполезных созданий, за которое я должен буду нести ответственность. Алиса в такие моменты будто чувствовала, что меня гложет, и делала все, чтобы я забыл о своих проблемах, оставляя меня обессиленным и счастливым, с мыслью о том, что даже новорожденный младенец не сможет отобрать счастье у двух родственных душ.

Странно, раньше беременные меня совсем не привлекали, но, когда твоя любимая женщина вынашивает твое семя, странным образом проникаешься симпатией и к неестественно раздутому животу, и к набухшей, испещренной дорожками вен, груди и даже к некоторым неудобствам в постели — в конце концов это же мой ребенок и моя женщина.

Шли месяцы, моя возлюбленная начинала вести себя еще тише обычного. В сексе она становилась пассивной — не могу сказать, что мне это не нравилось, но изменения в поведении не заметить было невозможно.

Алиса постоянно выключала свет, заходя в комнаты, и, оказываясь в полной темноте нашей берлоги, словно этого было недостаточно, специально забиралась в самые темные углы комнат — под подоконником, за диваном и даже под кроватью.

Я старался не досаждать ей вопросами — о закидонах беременных дам я был наслышан, спасибо интернету и рассказам родственников. Все меньше и меньше она желала перемещаться: засев где-нибудь в уголке, Алиса просто сидела и молчала, но вид у нее был не грустный, и я не беспокоился.

Со временем причина такого поведения стала мне ясна: Алиса готовилась рожать. Разумеется, я попытался пристроить ее в госпиталь, но моя девушка категорически отказалась и сказала, что будет рожать дома в ванной. Я честно попытался отговорить ее, но моя малышка умела настоять на своем — к счастью, пользуясь этим своим талантом очень редко, в основном предоставляя все решения мне, даже не поучаствовав, например, в выборе детской кроватки.

В один прекрасный день или ночь — без понятия, да это и не важно, Алиса уж очень сильно задержалась в ванной комнате. Почувствовав неладное, я отпер дверь ванной ножом с внешней стороны и зашел — она уже лежала в ванне с раздвинутыми ногами, глаза мне кольнула смутно знакомая татуировка в виде бабочки на внутренней стороне бедра, вызвав какие-то тревожные воспоминания. Лобок, покрытый жесткими, русыми волосами блестел от пота, как и лицо и грудь моей женщины. Но больше всего поражал живот — огромный, больше самой Алисы, он бурлил и шевелился, будто какое-то отдельное существо.

Выйдя из кратковременного ступора, я тут же бросился к ней, стал спрашивать, что я могу сделать, чем могу помочь, но она лишь ласково попросила держать ее за руку. Я сел рядом с ванной на опущенную крышку унитаза и стал ждать, когда плод нашей любви наконец-то соизволит появиться на свет. Долго ждать не пришлось. Алису изогнуло жуткой судорогой, это напоминало странный, дерганый танец: изогнув голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов, моя возлюбленная встала мостиком, дугой изогнув конечности, потом — каким-то непостижимым образом, не переворачиваясь, оказалась на четвереньках. На секунду — но только на секунду — мне показалось, будто на ее руке пропали ногти, а с лица исчез нос. Я был наслышан о том, какие боли приходилось испытывать женщинам при родах, поэтому списал все на титанические усилия, которые ей приходилось предпринимать, чтобы не закричать и на свои нервы.

Но моя ласковая кошечка держалась молодцом — даже ни разу не всхлипнула, пока ребенок медленно, сантиметр за сантиметром растягивал ее изнутри, прорывая себе путь наружу. «Не смотри!» — приказала она, и я подчинился. Ее рука ловкой змейкой заползла мне в трусы. Вот развратница! Даже сейчас ей хватало сил и желания думать о таком. Ее рука задвигалась быстрее, а тем временем что-то происходило там, сзади. По бедрам ее потекла слизь, и вот что-то шлепнулось в ванную. Я было собрался встать, но Алиса припечатала меня неожиданно тяжелым толчком: «Еще не все!». Я все же пытался рассмотреть, что происходит там, за ее животом и бедрами, ощущая некую неправильность происходящего — разве оттуда появляются дети? Поймав мой взгляд, Алиса загородила мне обзор, присосавшись к моим губам. Пока мы целовались, я почти ощущал языком и губами, как сокращаются мышцы ее тела, выталкивая новую жизнь наружу. Вот еще один шлепок. Неужели двойня? Но нет, сокращения продолжались, а поцелуй не заканчивался… вот, еще и еще… Обессиленный и опустошенный, я пулей вылетел из ванной, как только Алиса перестала обращать на меня внимание, занявшись чем-то розовым и живым там, за ее спиной.

Через полчаса Алиса с заметно похудевшим животом — теперь он снова был словно приклеен к позвоночнику — принесла в комнату большую бельевую корзину с одеялом, постеленным на дно. Заглянув в корзину, я обомлел. То, что там находилось, было совершенно непохоже на детей, хотя я чувствовал всем своим естеством, что это мои дети.

Маленькие бледные комочки — пятнадцать, двадцать, не меньше — копошились на дне корзины в абсолютной тишине. Короткие лапки, маленькие, смешные, почти щенячьи мордочки и круглое мягкое пузико, из которого эти создания, по сути, и состояли. В какой-то момент меня охватило ощущение гадливости — как можно было без содрогания смотреть на этих серых, бесформенных созданий, больше всего напоминавших опарышей? Но я тут же устыдился своей мысли: как так можно — это же мои дети. Алиса, истолковав мое замешательство по-своему, просто вынула одного из этих гадких, влажно блестящих щенков и поднесла к моему лицу. Совершенно инстинктивно я взял создание на руки, и сердце мое тут же наполнилось нежностью и любовью к маленькому беззащитному существу. Оно неловко тыкалось мне в грудь, явно ища пропитания. С трудом преодолев нежелание расставаться с моим дорогим чадом, я все же передал голодного ребенка матери. Та, не задавая вопросов, зная все ответы наперед благодаря материнскому инстинкту, уже освободила грудь из шелкового пеньюара и вложила черный… почему такой черный… сосок в рот странному созд... нашему ребенку, и тот довольно зачмокал.

Я невольно залюбовался открывшейся мне картиной — будь я художником, уже сел был писать Мадонну с натуры. Картина была одновременно немного отталкивающая, но при этом завораживающая. Благочестивая и эротичная одновременно. Наполненный счастьем, я лег ей на бедра, загородив рукой так беспокоящую меня татуировку, и стал смотреть, как она кормит наших детей, одного за другим. Семейная идиллия.

Через несколько месяцев раздался звонок в дверь. Осторожно переступая через детей, которые теперь и размером и формой больше напоминали тюленей, чем щенков, я пробирался в коридор. Чавкающие и сопящие, они неловко переползали с места на место, вовсе не облегчая мне перемещение по комнате. Один вдруг схватил меня за ногу и потянул ее в пасть. Я прикрикнул на Максима, но тот продолжал глодать мое ногу слюнявыми деснами.

— Максим, отпусти папу! — раздался голос Алисы откуда-то из угла комнаты, и мальчик недовольно выпустил мою ногу из круглой пасти, обиженно отползая. Я было собрался идти, но моя кошечка окликнула меня:

— Милый?

Я повернулся на голос, пытаясь разглядеть хоть что-то в почти непроглядной темноте — Алиса попросила переставить рабочий компьютер на кухню, мол, детям вреден лишний свет. К счастью, я уже весьма сносно научился видеть в темноте, и, как следует сконцентрировавшись, я смог узреть вот что: на матрасе, на полу, под самым подоконником, подальше от двери, сидела моя кошечка, абсолютно голая, а всю ее облепили дети. Двое сосали грудь, развалившись по бокам тяжелыми тюками, остальные валялись на полу. К своему удивлению, я увидел, что некоторые из наших детей — Андре, Пенни и Розария — выглядели как-то странно. Дети совсем не шевелились и были покрыты какой-то твердой матовой коркой — для стороннего наблюдателя это показалось бы какими-то чудными саркофагами или коконами. Но, Алиса, похоже, тоже их видела и не беспокоилась. Я мысленно пожал плечами — матери лучше знать.

— Милый, — продолжила она. — Дети подрастают. Розария уже совсем скоро вылупится — девочки всегда вырастают раньше. Грудное вскармливание ей больше не подойдет.

— Мы что-нибудь придумаем, дорогая, не волнуйся. Я неплохо зарабатываю в последнее время. Уверен, у нас получится прокормить их всех.

Алиса благодарно кивнула, насколько я мог судить при таком освещении. Закрыв дверь в комнату, я постарался унять какое-то глубочайшее ощущение внутреннего восторга. Ощущать себя чьей—то опорой, кормильцем, чьей-то каменной стеной — это дорогого стоит. Для своей семьи я сделаю что угодно. Посмотрев в глазок, я оглядел подъезд — пусто, как и должно быть.

Только на полу стояла громадная коробка — детская кроватка. Прекрасно, очень вовремя. Никогда больше не буду связываться с немецкими мебельными магазинами. Сколько я ее ждал — месяц, два? Без разницы, теперь придется отправлять обратно. Еще раз убедившись, что курьер ушел, я открыл дверь и начал втаскивать коробку в квартиру. Та была неправдоподобно тяжелой, будто там не кровать, а целый сейф или еще что потяжелее. Внутри все ходило ходуном и шаталось, я мысленно отругал упаковщиков на все возможные лады. Наверняка теперь еще и содержимое повреждено — ну, пусть только попробуют не вернуть мне деньги.

Неожиданно створки коробки распахнулись, и, словно классический Jack-in-the-Box, на меня прыгнул клоун. Сильные руки прижали меня к засаленному давно нестиранному жабо, и я получил укол в шею. В каком-то странном дежавю, снова падая на полу коридора, последним, что я ощутил, был запах нездорового застарелого пота и громкое, злое «Kurva!»

Медленно, будто по капле, сознание возвращалось ко мне. Я было открыл глаза, но тут же зажмурился — какой яркий свет! Вот уже много месяцев я не трогал кнопок выключателя, и теперь обычная люстра слепила ярче солнца. Я хотел встать и выключить свет, но тело не слушалось. Напрягшись, я еще раз попытался встать, но осознал, что мешает мне вовсе не слабость, а крепкие ремни на подлокотниках и ножках стула, которыми я был крепко зафиксирован в сидячем положении. В глазах плясали блики, но видел я не их, а те зернистые кадры из прошлой жизни: как беднягу закармливают какой-то дрянью из тазика, как девушке ломают череп хозяйственным мешком и шваброй.

В горле встал ком, дрожь началась в коленях и перекинулась на все тело. Глаза понемногу привыкали к свету, и я испытал кратковременнное облегчение, поняв, что все еще нахожусь у себя дома, на своей кухне, а не той жуткой желтой комнате с люком посередине, из которого вылезало то жуткое существо…

Облегчение сменилось волной ужаса, когда я узнал человека, сидевшего передо мной. Он сильно изменился с последней нашей встречи, но я не мог не узнать этот глумливый взгляд, это обвисшее брюхо и ужасный костюм, теперь болтавшийся мешком на теле того, которого я раньше называл толстяком. Теперь даже клоунский грим не мог скрыть страшных синяков под глазами, нездоровой желтизны кожи, даже белок глаз казался желтоватым, весь изрезанный трещинами лопнувших сосудов. Клоун сидел на стуле напротив меня и трясущимися руками распаковывал какую-то коробку. Глаза же его неотрывно смотрели на меня, или, скорее, надо мной. Поймав мой взгляд, он что-то хрипло прокаркал по-чешски. И тут я понял, что за моей спиной кто-то стоит. Тяжелые руки легли мне на плечи. Я хотел закричать, но издал только сиплый писк.

— Вижу, вы пришли в себя. Пожалуйста, не надрывайте связки, а то можете совсем онеметь. Я лишь ввел препарат, временно лишивший вас голоса. Считайте, что просто сильно простудились. Мы не хотели оскорблять вас кляпом во рту или куском скотча, как в плохих фильмах ужасов. Если не будете нарушать мое указание, голос вернется менее, чем через двое суток. Мы достаточно долго следим за вами, так что, полагаю, это временное обстоятельство не обернется для вас большими неудобствами.

Голос говорившего был мягок и приятен, он успокаивал, английский его был безупречен, хотя и чувствовался легкий восточноевропейский акцент, тихий бас заставлял мышцы расслабиться, с владельцем голоса хотелось поговорить, но жуткая пародия на человека в клоунском костюме не давали мне возможности забыть, в какую беду я попал.

— Что вы… — с трудом выдавил я из себя, но голос за спиной перебил меня, предугадав мой вопрос.

— Вы, должно быть, испытываете справедливый интерес, что делают двое неизвестных у вас дома, и почему вы… ммм… зафиксированы. Я постараюсь объяснить вам все последовательно, чтобы у вас не создалось ложного впечатления ни о происходящем, ни о наших намерениях.

Иглой в мозгу зудела одна важная мысль. Оформившись, она зазвонила во все внутренние колокола, дергала все рубильники.

— Алиса, Алиса, беги! — сипел я на пределе сил, и сам слышал себя с трудом. В отчаянии я стал раскачиваться, стараясь произвести больше шума, стуча ножками стула по кафельному полу. Сильные руки прижали меня к спинке, больно сдавив ключицы.

— Вы неблагоразумно себя ведете, молодой человек. Если вдруг вы действительно останетесь немым, то знайте: это полностью Ваша вина.

Под давлением говорившего я сдался. Бескостным мешком я повис на стуле и приготовился к худшему. Тем временем, клоун справился с картоном и пластиком, вытащив из коробки блендер.

— Вулко, включи в розетку, проверь. Я лучше сейчас за новым сбегаю, чем как раньше, по старинке…

Я слышал, как человека за моей спиной как будто передернуло.

— Извиняюсь. Итак, вернемся к нашему вопросу. Начну я, пожалуй, издалека, чтобы вы осознали всю важность вопроса. Если вы вдруг потеряете нить диалога, поднимите руку, я остановлюсь и вы сможете задать вопрос. Как в школе. Итак, начнем. Как человек образованный, да-да, я знаю, что вы получили высшее образование, вы должны были заметить определенную тенденцию в формировании дохристианских культов. Во главе всего темного, инфернального и потустороннего в большей части подобных верований фигурировала женская фигура, этакая Мать Кошмаров, что изрыгает неисчислимые орды чудовищ и напастей в наш мир — Ехидна у древних греков, Мара у славян, Лилит у ранних семитов, Тиамат у шумеров, Ангрбода у скандинавов, Кали у индусов… В общем-то, список можно продолжать бесконечно долго. То, к чему я сейчас веду: в каждой дохристианской культуре существовала своя Мать Всех Чудовищ. Как вы понимаете, это не может быть простым совпадением. Современные антропологические исследования, правда, склонные обвинять в формировании подобной фигуры повсеместный мужской шовинизм. Здесь можно было бы согласиться, если, конечно, не учитывать тот факт, что ровно такие же верования бытовали и в матриархальных общинах. Итак, краткий исторический экскурс завершен, приступим ко второй, более сложной части.

Неожиданно тихую и успокаивающую речь насмешливым визгом прервал включившийся блендер.

— Вулко, — с обвинением в голосе воскликнул мужчина за моей спиной, — я не просил его включать на полную мощность. Лампочка горит — значит работает, что тут непонятного?

— А хуй ли ты с ним рассусоливаешь? — грубо прокашлял Вулко на чистом русском.

— Во-первых, воздержись, пожалуйста, от грубых выражений, мы не в порту, во-вторых, хочешь что-то сказать — говори на языке, который поймет и хозяин дома.

— Я понимаю, — просипел я.

— О, так ты говоришь по-русски? — радостно осведомился голос. — Ух, ну и заставил ты меня понервничать, а я-то стою, мучаюсь, как бы не ударить в грязь лицом перед переводчиком. Я продолжу, с твоего позволения?

— Его, блядь, забыть спросили, — бушевал Вулко, — пусть сидит и слушает, сучонок озабоченный. Я кому сказал — только в рот, сука, только в рот!

— Вулко, успокойся, я тебе напомню, что не он один стал жертвой ее чар. Мы все через это прошли. А теперь, если ты не против, позволь мне подготовить молодого человека к тому, что последует дальше.

Пожав торчащими, словно оглобли, плечами, клоун встал в углу кухни и закурил. Я запоздало подумал, что надо было открыть окно — все-таки в квартире дети. Сам я давно бросил курить.

— В общем-то, мой эмоциональный друг прав. Действительно, вступать в полноценный половой контакт с этой… особой было, как минимум, неразумно. Понимаю, что информации вам не хватало и…

— До хуя у него было информации. Вагон и маленькая тележка. Если он додумался, как мне позвонить, то уж до остального можно было докумекать. Но нет, он не башкой, он головкой думал. Девственник, блядь, недоделанный.

— Это правда? — поинтересовался голос за моей спиной, — у вас действительно до нее не было женщин?

Я покивал. Какая разница? Вряд ли будет хуже. Лишь бы они не тронули детей и Алису.

— Что же, это многое объясняет. Кого вы начали видеть? Кого-нибудь из детства? Или из кино?

Бред какой-то, что он вообще несет? Впрочем, если подумать…

— Эй, дрочила, как ты ее называешь? — бесцеремонно бросил Вулко.

— Ее имя — Алиса.

Клоун хохотнул, закашлялся, потом спросил:

— Дисней или Союзмультфильм?

— Что? — переспросил я, уже понимая, что гадкий паяц имеет ввиду. Потом ответил:

— Ни то, ни другое. «Алиса Американа Макги». Компьютерная игра.

— Поколение пидарасов, блядь, на кого мы вообще Землю оставляем, а, скажи мне, Фрейд хренов? Вот ты стоишь ему, о высоких материях втираешь, он тем временем притворяется, что слушает, а сам сидит и ждет, чтобы от него все отъебались, чтобы пойти и сунуть письку в эту тварь, а потом по клавишам стучать. И так, сука, круглые сутки. Все, приятель, кончилась лафа. Забираем мы игрушку твою, раз ты играть не умеешь. Глядишь еще бабу себе нормальную найдешь, спасибо потом скажешь дяде клоуну.

За моей спиной раздался тяжелый вздох, после чего «хренов Фрейд» продолжил свою спокойную речь.

— Простите моего горячего балканского друга, он склонен драматизировать, а теперь из-за болезни стал и вовсе невыносим. Не слушайте его, вы хороший, сострадательный и ответственный человек, иначе никогда бы не сообщили Вулко свой адрес, особенно после того, что видели. Вы прошли нашу проверку, и это доказывает лишь одно: вы один из самых достойных людей, каких мне приходилось встречать, — при этих словах руки принялись успокаивающе поглаживать меня по плечам, — и сейчас Вам предстоит самое сложное испытание, но вы справитесь, потому что вы достойный человек и мы с Вулко не зря выбрали Вас. Я постараюсь выложить все максимально ясно, пока наш торопливый друг не сорвался на нас обоих. Так получилось, что вы спите с чужой женой. С первой женой Адама, и, судя по всему, она дала потомство. И, я вас уверяю, вы не хотели бы увидеть, что случится, когда дети вырастут. Поэтому сейчас вам предстоит сделать то, через что уже прошел каждый из нас и я, как отец, понимаю ваши чувства и безмерно сочувствую Вам, но уже ничего не могу с этим поделать. Теперь все зависит только от вас. Вулко?

К моему ужасу, клоун, потушив сигарету об стол, хозяйской походкой направился в сторону комнаты, где сейчас была моя возлюбленная и наши дети. Откинув шпингалет, Вулко шагнул внутрь и посветил фонариком. Раздался возглас:

— Ох ебать они выросли! Андрей, мы здесь недели на три, не меньше.

Я покрылся холодным потом. Три недели? Что они собираются здесь делать три недели? И тем более, что они собираются делать с Алисой?

— Ты погляди чего он удумал, ой умора…

Посмеиваясь, клоун выволок Алису из комнаты. Та шла неловко, но не упиралась и молчала, точно в шоке. Ужас сковал Алису, ее движения были деревянными, она то и дело задевала то банкетку, то угол.

— Ты погляди, ой, не могу, подожди, где тут мой… Вулко задыхался от смеха, потом начал кашлять, копошась в складках клоунского костюма. Достав, наконец, кислородную маску, он с облегчением задышал в нее. Секунд через тридцать, убрав маску, он снова стал хохотать, будто снял смех с паузы.

— Ты посмотри — маска с глазами, парик и… это вообще что-то невероятное, ой, мне сейчас опять плохо станет — лобковые волосы, накладные! Где только купил, непонятно. Чего только не найдешь на этих ваших алиэкспрессах!

В голосе за моей спиной, наоборот, послышалось огорчение:

— Ну что же вы так оплошали… слишком вы ее очеловечивали, конечно, она взяла вас под контроль. Вы хоть помните, как она на самом деле выглядит? Показать?

Перед моими глазами появился телефон с открытой на нем фотографией. На фото было изображено истощенное существо, лишенное половых признаков, без лица и с неестественной воронкой вместо рта.

— Я понимаю, она умеет соблазнять, но есть же… альтернативные пути. Впрочем, мы здесь не для того, чтобы вас отчитывать. Мы здесь, чтобы исправить ваши ошибки.

И человек вышел из-за спины, подойдя к Алисе и опершись на нее плечом. Медленно, словно из разрозненных фрагментов, память медленно собирала образ человека, которого я узнал во владельце приятного успокаивающего голоса. Та же болезненная худоба, кожа немного подтянулась, но здоровее он выглядеть не стал. Мужчина был гораздо старше, и все же я узнал то плачущее лицо с видео, где клоун кормил несчастного пленника каким-то жидким дерьмом. Все вместе они представляли собой гротескную картину — клоун с кислородной маской; моя Алиса, голая, застывшая в неестественной позе, сверлила невидящими глазами стену за моей спиной; и «хренов Фрейд», похожий на узника концентрационного лагеря.

— Каждый из нас успел побывать отцом. И, если можно так сказать, никто из нас не справился с обязанностями. Ни я, ни Вулко больше не можем позволить себе содержать Мать у себя — я слишком стар, а Вулко умирает от рака. Если это вас утешит, деньги пошли на благое дело — Вулко отдал почти все в фонд борьбы с раковыми заболеваниями. Мы передали вам эстафету, но вы не справились. Отчасти это наша вина, и мы поможем вам.

Вулко со скрипом подвинул ко мне стол и грохнул передо мной так хорошо знакомый эмалированный тазик. Тот был вычищен до блеска, но вызывал во мне глубочайшее отвращение — звенья цепочки стали соединяться, и я начал понимать. В ступоре я воззрился на своих мучителей, Вулко правильно понял выражение лица и откомментировал:

— Да-да, приятель. Их всех придется сожрать тебе одному…

— Видите ли, здесь работает интересный парадокс: эти создания умирают только по принципу «я тебя породил, я тебя и убью». В данном случае под убийством имеется в виду…

Меня вырвало прямо в тазик, немного попало на стол. Эти психи предлагают мне съесть моих собственных детей.

— …поглощение. Учитывая ограниченный объем желудка, этот процесс может затянуться. Воспринимайте это как необходимую процедуру во благо всего…

— Ты не видишь, он на стол струганул! — грубо перебил своего товарища Вулко. — Я иду за воронкой.

С трудом выпрямившись, клоун побрел в сторону входной двери, когда из комнаты с детьми раздался громкий «чмок».

— Какого х…

Закончить он не успел. Вулко исторг хриплый крик, а затем раздались какие-то влажные чвакающие звуки. Вывернув голову, насколько хватило сил, я краем глаза смог усмотреть, как Вулко держится обеими руками за лицо, а из-под его ладоней с чавканьем отрываются куски плоти и исчезают где-то за пределами обзора. Вот глаз натягивает нерв, на котором держится, выплывая из-под ладоней, вот — сразу несколько зубов улетели куда-то в голодную пустоту. Весь Вулко продолжал утекать куда-то в сторону, за дверь комнаты. Его приятель бросился было на подмогу, но в глаз ему вонзилось что-то похожее на паучью лапу и запульсировало. С каждым сокращением жидкости в теле и так суховатого человека оставалось все меньше. Но прежде, чем окончательно покинуть этот мир, он выдавил из себя:

— Сожри их…

Я задергался на стуле. И кто меня теперь развяжет? Алиса, ну конечно же, вот же она моя хорошая, теперь здесь безопасно.

— Милая, сними с меня, пожалуйста ремни. Поскорее!

Сидеть так было очень неуютно. Паучья лапа — или щупальце — убралась, и за спиной я слышал, как остатки тел превращаются в пыль под безразмерным аппетитом моего чада.

— Алиса, дорогая?

Та стояла, будто парализованная, и лишь на ее блестящих красных — или черных — губах играла полубезумная улыбка. Ее рот не шевелился, когда я услышал ласковое мурлыканье:

— Розария вылупилась, милый. Она такая большая, сильная девочка. И такая голодная. Очень голодная.

Спиной я почувствовал присутствие чего-то влажного и холодного.

— Розария, оставь папу! Роза, отстань! Алиса, скажи ей! Роза, нет! Не-е-е-т!

Отцы Кошмаров

Вулко сидел перед зеркалом и наносил грим. Густо размазав белила по ладоням, он водил ими по лицу, и глубокие, не по возрасту, морщины сглаживались, черты лица пропадали, и вот из зеркала на него уже смотрел белый блин с глазами. Гадко задребезжал будильник — ну вот, огорчился клоун, придется брать такси — грим еще не закончен, а из Праги-6 добираться до центра общественным транспортом — то еще удовольствие. Машину Вулко водить умел, но не любил пражских кривых и закругленных улиц, вдобавок, машину пришлось продать, когда умерла мать и понадобились деньги на похороны.

Когда с гримом было покончено, Вулко приблизился к нелюбимой части подготовки — костюм. Втиснуть массивный живот под рубашку было делом плевым по сравнению с мучением, которые представляли из себя штаны. Толстяк давно хотел их расшить, но то ателье оказывалось закрытым, то подкидывали еще работенку и приходилось откладывать. Обычная обувь смотрелась нелепо под клоунским костюмом, но ехать через весь город в громадных клоунских башмаках, пускай даже на такси, было бы крайне неосмотрительно — клоун был итак не очень ловким человеком, почему отчасти всегда мог рассмешить детвору — настоящее падение порой смешит больше, чем даже самая изощренная, но искусственная шутка — а если он попытается добраться до места в этих кожаных корытцах, то точно разобьет себе нос и будет уже не до смеха.

Тяжелым мешком ссыпавшись по лестнице, Вулко вышел из дома во двор и стал подниматься по узкой лестнице между зданиями — его дом находился посреди некой географической неровности, которую уместнее всего было бы назвать оврагом. Тяжело отдуваясь, клоун поднимался по лестнице со сбитыми ступеньками, еле пролезая в тесный проход со своей потертой кожаной сумкой с цирковым реквизитом.

Вулко с самого своего детства был крупным мальчиком. Родители его были русскими, но, видимо, почуяв скорый приход кошмарных девяностых недальновидно перебрались в деревню близ Сараево, еще до его рождения. Имя мальчику досталось местное — мама с папой не хотели, чтобы тот выглядел белой вороной, но воспитывать его старались сразу в двух традициях — сербской и советской, поэтому Вулко даже не замечал, как сначала проводит день в школе, общаясь на сербском и дома переходит на русский. Потом грянула Боснийская Война. Сараево был осажден. Город страдал от голода, а округа от фуражиров-боснийцев. Жестокие исламисты оставляли после себя сгоревшие дома, изнасилованных женщин и убитых мужчин, лежащих сломанными куклами в придорожных каналах. На одного такого наткнулся Вулко. Тот день он помнил вплоть до мельчайших подробностей — как был одет в легкую фуфайку, слишком легкую для поздней осени, как черная, мерзлая грязь налипала на лакированные ботиночки, как солнце пряталось за облаками смога и дыма, идущего из столицы. Мальчик возвращался от бабки-фельдшера — мать послала его за антибиотиками для отца, чья нога стала совсем плоха. Тот зачем-то стал перечить фуражирам-боснийцам, которые споро перетаскивали из хуторов мешки с зерном, мелкую птицу и зимние закрутки в мрачные КУНГи, покрытые брезентом. Собак же боснийцы пристреливали, если те оказывались дома. Свиней по понятной причине они просто обходили стороной, внимательно глядя под ноги, чтобы не вступить в свиной помет. Когда отец стал взывать к какой-то социалистической ответственности, зачем-то, видать по привычке, сказал «мы же все — советские люди!», мусульмане только посмеялись. Даже убивать его не стали. Лишь в наущение раздробили ногу колесом уезжающего КУНГа. Теперь нога выглядела совсем плохо. Не все осколки кости удалось вынуть — врача солдаты не пощадили, поэтому подслеповатая бабка-фельдшер пол-ночи провела, работая пинцетом и скальпелем. Невзирая на ее усилия, через несколько дней конечность почернела и пахла сгнившей колбасой. Отец все чаще впадал в какие-то приступы социалистического экстаза, вдруг вскакивая на кровати и начиная рассуждать о вечных ценностях советского человека, потом резко замолкал и снова погружался в беспокойный сон.

Мальчик был уже на полпути к дому, когда увидел Ее. Маленькие бесцветные глазки внимательно следили за движениями Вулко. Острые уши поднялись вверх, а пасть наоборот раззявилась, уронив какие-то кровавые ошметки. Огромная белая свинья угрожающе хрюкнула, защищая добычу — окоченевшего сербского солдата, все еще пытающегося зажать руками дыру в животе. Покрытый бурой коркой запекшейся крови пятак неистово ходил из стороны в сторону. Мальчик застыл в ужасе, пока свинья проводила детальную оценку ситуации. В ее глупых загноившихся глазенках читалась титаническая работа мысли — стоит ли охота за коренастым жилистым мальчишкой уже надкушенной добычи. Чаши неповоротливых весов в покрытой жесткой шерстью голове со скрипом качались, не желая остановиться — холодное и окоченевшее мясо, но много, либо теплое и свежее, но быстрое и к тому же гораздо меньше. Наконец, одна из чаш перевесила и свинья, угрожающе хрюкнув, вернулась к трапезе, а мальчик побежал со всех ног домой. С тех пор Вулко не ел свинины. Когда отец после тяжелой двухдневной лихорадки погиб, мать решилась на отчаянные меры. Применив все свои женские чары к солдатам из ограждения, она смогла убедить суровых боснийцев провести оставшуюся семью через посты. Вулко, будучи тогда еще одиннадцатилетним мальчиком понимал, что мама заплатила чем-то большим, чем еда или деньги, но не мог понять, чем, и всю дорогу до ближайшего населенного пункта просто пытался хоть как-то утешить молчаливо плачущую женщину. После, вместе с остальными беженцами они пересекли границу Чехии, где надеялись начать новую жизнь.

Выйдя на улицу, Вулко начал ловить попутку — голосовать на дороге в костюме клоуна — то еще зрелище, но на месте артист краситься не любил — это нарушает магию представления и не дает войти в образ. Краситься в транспорте клоун зарекся — в последний раз получилась уродливая располневшая версия Гуинплена с красным носом — повторять такой опыт не хотелось. Люди, шедшие по улице шарахались от странного тучного мужика с намалеванной улыбкой и мрачным лицом. Вулко не признавал современный пестрый образ клоуна, предпочитая классический «пьерошный» костюм из белого сатина, обшитый рюшами и оборками, а довершало образ раскидистое жабо. Поначалу, с непривычки, жабо постоянно лезло в лицо, щекотало нос и натирало подбородок и Вулко хотел уже было избавиться от надоевшей детали, но стал замечать, что эти его постоянные попытки почесаться, оправить непослушное кружево и чихания смешат детей не меньше, чем его номера.

Наконец, остановился какой-то потрепанный «Фольц». Водитель — пожилой чех приглашающе приоткрыл переднюю дверь, но Вулко, зная свои габариты, забрался на заднее сиденье. Водитель пожал плечами и тронулся, когда толстяк наконец расположился на двух сидениях, стараясь не помять костюм и обручи, торчащие из сумки.

— Артист, да? — безразлично спросил шофер.

— Ага.

— Куда едем?

— В Прагу один, там за «Танцующим домом» недалеко.

— За пятьсот?

Вулко покивал, и машина начала искать свой путь в потоке других автомобилей. Водитель попался неразговорчивый, что устраивало и пассажира. Клоун старался настроиться на представление. Каждый раз ему давался все с большим трудом. Дело было не в работе — сам он обожал цирк и все, что с ним связано. Аромат свежего попкорна, резкие запахи мочи цирковых животных и легкая расхлябанность во всем. Вулко только очень сильно не любил людей. Все эти их реакции — крики, улюлюканье, даже смех — главную награду клоуна — толстяк тоже не любил. На сцене он старался представлять, что работает совершенно один, и вокруг нет никого. Тогда все номера получались у него безупречно. Но стоило кому-то напомнить о своем присутствии, как обручи не желали размыкаться, кегли валились из рук, падения получались натужными, а намалеванная улыбка резко диссонировала с почти горестным выражением лица. Из цирка Вулко вскоре попросили и теперь он подрабатывал, где придется — на складе грузчиком, кассиром на замене и, конечно же, продолжал выступать на частных вечеринках — детские дни рождения, промо-акции, открытия супермаркетов и прочая ерунда. Звали его неохотно, образ клоуна в последнее время вызывал больше страха, чем веселья, но Вулко не сдавался и продолжал предлагать себя повсюду, обрывая телефоны и высылая объявления в бесплатные газеты. Разумеется, не оставлял он и надежд устроиться в настоящий цирк. Только вот немножко поднаберется сил, сбросит вес и тогда-то…

В таком состоянии Вулко жил вот уже четыре года. Вес только прибавлялся и сил больше не становилось. И вот сейчас, толстый, уже не юный, клоун трясся в стареньком «Фольксфагене» на пути к Народной Тршиде выступать на открытии супермаркета «Теско».

Вулко откровенно скучал — его поставили куда-то в угол холла развлекать детей. Но дети сами подходить не спешили. Вот, какая-то мамаша ткнула в него пальцем и обратилась к девочке лет четырех, которую держала за руку — «Эй, детка, смотри, там клоун, хочешь посмотреть на клоуна?» и, не дождавшись ответа, просто подтащила девочку к Вулко. Тот немного растерялся — за пару часов он успел заскучать и погрузиться в свои мысли, и теперь лихорадочно приводил себя в порядок. Растянув рот в улыбке и безумно сверкнув глазами, он схватил фиолетовый червячок шарика, и не осознавая, какой он огромный, качнулся в сторону девочки и состроил, как ему показалось, веселую рожу:

— Ага, а вот и мой маленький зритель! Что ты хочешь, собачку, кошечку или жирафа? А может ты хочешь стра-а-а-ашного тигра? — повысил Вулко голос и весьма убедительно зарычал. Ребенок мгновенно заплакал и спрятался за спину матери. Та укоризненно посмотрела на артиста и увела ребенка.

Спал Вулко плохо. Вот уже в который раз он просто лежал в кровати и пялился в трещину на потолке своей маленькой квартирки, доставшейся ему от матери. Грим он так и не смыл, чувствуя себя совершенно морально истощенным. Так и лег в кровать — в костюме с нарисованным лицом, сняв только неудобное жабо и гигантские башмаки. Кровать визгливо скрипела под Вулко, пока тот ворочался.

Толстяк чувствовал себя несчастным. Это ощущение пришло когда-то давно и с тех пор его не покидало. Пока рядом была мать, она могла всегда подобрать нужные слова и Вулко вставал, делал, стремился и двигался. Сейчас этих слов ему было услышать не от кого — жил несчастный клоун один. Со временем, примирившись со своим несчастьем, он даже стал его культивировать, вспоминая, что все лучшие клоуны и комики сами были несчастны. Бенни Хилл, вопреки своему образу в шоу, боялся женщин и всю жизнь прожил с матерью, от постоянных внутренних противоречий страдает и Роуэн Аткинсон. Бедняга Джим Кэрри, живущий от ремиссии к ремиссии большую часть жизни проводил в плену депрессий и психозов. Лесли Нильсен несчастливый в браке бегал от женщины к женщине, понимая, что все становится лишь хуже. Чарли Шин, который прячется от реальности то под юбками, то в алкогольно-наркотическом угаре. И, наконец, сам великий Чарли Чаплин — печальный изгнанник, заставлявший других смеяться — он видел несовершенство мира во всем его ужасном великолепии и ничего не мог с этим сделать.

Теперь и Вулко Вышчек — Вулко Пичушкин по паспорту лежал в кровати и ощущал себя несчастным. Вот уже несколько лет. В квартире царила тишина. Заснуть не удавалось. Толстяк, кряхтя, встал с кровати и пошел к холодильнику. Яйца, заветренный кусочек сыра, обрезок колбасы и полбанки консервированных ананасов. Взяв ложку, Вулко стал их жадно поглощать, расхаживая по темной квартире.

Дверь в комнату матери почему-то оказалась открыта. Идя к проему, чтобы закрыть дверь, толстяк вдруг выронил ложку. Из комнаты матери на него плыло какое-то раздутое, словно утопленник, бледное существо. Послышалась ритмичная капель, нога Вулко оказалась в луже, и он намочил носок. Но толстяк не мог оторвать взгляд от бледного нечто, которое тоже остановилось и разглядывало его.

Тьфу ты! Чертово трюмо. Давно нужно было все это куда-нибудь перевезти, начать сдавать комнату и хоть немного улучшить свое финансовое положение. Но Вулко не мог позволить себе притронуться к вещам матери, оставив все, как в последний день ее жизни — очки на столе, книга, перевернутая так, чтобы легко можно было найти страницу, застеленная кровать и огромное трюмо, уставленное ее давно уже устаревшей косметикой и выдохшимися духами. Толстяку казалось, что если что-то изменить в этой комнате, то смерть матери станет необратимой, обрушится на него тяжелой гранитной плитой — такой же, под которой теперь упокоилась она на кладбище Винограды. Вулко намеренно не посещал могилу матери, постаравшись запрятать воспоминания о ее похоронах поглубже в подсознание. На ту же полку, на которой лежала мысль о том, что в целом мире он совсем один.

Тут Вулко, конечно, немного лукавил. Все-таки был в мире человек, которого он, слегка посомневавшись и помявшись, мог назвать другом. Этим человеком был его психиатр, русский иммигрант Андрей Ааронович Гофман, которого Вулко временами в шутку называл Фрейдом, считая это ужасно остроумным.

Сам бы он ни за что не пошел ни к каким мозгоправам, используя разнообразные отговорки, но на самом деле причина была лишь одна — он боялся. Боялся не того, что кто-то внушит ему свои мысли или сломает что-то в хрупкой системе внутри головы и та перестанет исправно тикать как раньше, нет. Вулко до дрожи боялся, что профессионал легко распознает его болезненные тайные желания, его липкие кошмары, его сумасшедшие идеи, соберет все это в огромный гадкий ком и состряпает из этого настоящий диагноз, который упечет грустного клоуна на зассанные матрасы в застенках Богнице навечно.

Но Андрей — именно так он попросил себя называть, оказался мягким и приятным человеком с глубоким, бархатным голосом и чем-то напоминал немного постаревшего Александра Гордона, чьи передачи мама Вулко любила смотреть по русскому каналу. Голос врачевателя душ вибрацией отдавался в старых деревянных стенах и полах приемной, казалось, проникал в самую душу — с этим человеком хотелось поговорить, хотелось доверить ему все секреты. Не было в его манере ни въедливого любопытства дознавателя, ни сухого безразличия чиновника. Было заметно, что Андрей с интересом слушает пациента, пытаясь вычленить какую-то ниточку, следит за каждым словом, словно коршун, чтобы в решающий момент вцепиться в болезнь когтями психоанализа и провозгласить — вот оно! Вот она, болезнь! Сейчас мы ее…

Но в первый его визит к Андрею Вулко лихорадило. Немного заплутав — чертовы Пражские круговые переулки — он-таки нашел спрятанную меж двух магазинчиков дверь и медную, будто мемориальную, табличку «Psychiater A.A. Gofman». С дрожью в сердце пациент нажал на кнопку звонка и дверь тут же издала препротивный сигнал — можно заходить. Поднявшись по крутой деревянной лестнице со скошенными ступеньками и даже споткнувшись пару раз от волнения, Вулко наконец добрался до двери в приемную, сжал потную ладонь в кулак и робко постучал по темной деревянной поверхности.

— Рojď sem, pane Vyscek.

Медленно втекая в дверь, Вулко оправдывающимся тоном уже затараторил:

— Прощения прошем, пан Гофман, меня к вам потому и назначили, что чешский мой нехорош, не смог бы я с другим врачом объясниться, я сербский и русский знаю хорошо и на английском еще пару слов, а чешский так как следует и не выучил, хлеб там купить или дорогу объяснить это я завсегда…

Вулко всегда тараторил, когда волновался. Сейчас он волновался еще больше, потому что также в моменты сильного волнения привык материться по-русски, привыкнув, что здесь эти слова не имеют своей силы, и теперь очень концентрировался на том, чтобы сдержаться и не приправить речь матерком. Андрей Ааронович уже поднимался со старого кожаного кресла, чтобы поприветствовать посетителя, но наперерез ему уже бежал маленький рыжий бульдог. Смешно прижав ушки, как у летучей мыши, французик положил лапки на колени толстяку и принялся ластиться, громко фыркая.

— Гарм, назад! — строго скомандовал психиатр, но песик и не думал отступать. Смешно болтая языком-лопатой животное усердно пыталось облизать руки грустного клоуна, тот не удержался и принялся гладить круглую бархатную башку.

— Прошу прощения, он еще совсем щенок, да и не самый послушный. Андрей, — протянул руку хозяин.

— Вулко, — собрался было ответить на рукопожатие толстяк, но вовремя понял, что вся его рука покрыта бульдожьими слюнями. Когда он уже собирался вытереть ладонь об штаны, психиатр протянул ему салфетку.

— Итак, Вулко, присаживайтесь, — указал «мозгоправ» на пухлое кожаное кресло — антипод того, в котором сидел сам психиатр — угловатое и жесткое, но обитое той же темно-коричневой кожей.

Идя к креслу, Вулко огляделся — приемная впечатляла как размерами, так и наполнением — обе боковые стены представляли из себя гигантские книжные полки, заполненные фолиантами разной степени антикварности. Стояли тут как современные издания по медицине и психологии, так и громоздкие пыльные трактаты по анатомии, судя по их виду чуть ли не с гуттенберговского станка. Кроме этого, на самых верхних полках стояло что-то совершенно невообразимое — этакие с бревно толщиной гримуары, ветхие, как сама Прага, с непонятными названиями на латыни. В стене напротив двери было панорамное окно полукруглой формы из которого открывался вид на близлежащие улицы, но если всмотреться — можно было увидеть отблески Влтавы а за ней шпили Собора Черной Божьей Матери. У книжных полок под стеклом, будто в музеях лежали всякие диковинные штуки — какие-то устройства, астролябии, вычурные кинжалы, а краем глаза Вулко даже, кажется, заметил мумифицированную руку.

— Коллекция человеческих заблуждений, — неопределенно махнул рукой куда-то в сторону всех этих чудес хозяин. Наконец, Вулко уселся в кресло. В ногах у него тут же устроился бульдог, по-лягушачьи вытянув задние лапки, и засопел. Психиатр пристроился на кресле напротив и приготовился слушать.

— Ну, в общем-то такая ситуация сложилась… К Вам меня направили. Я так-то раньше никогда…Вы уж подсказывайте, если что, — по-русски Вулко почти не говорил со дня смерти матери и теперь мысли рвались наружу быстрее, чем он мог выразить словами, так что еще немного помычав, толстяк замолк, а на уже наметившейся лысине выступили бисеринки пота.

— Подчиняюсь Вашей просьбе и подсказываю — скажите, Вулко, почему Вы решили себя убить? — в лоб спросил психиатр.

Вулко вспотел еще сильнее, словно вспомнив о постыдном поступке. Картинки завертелись в голове — петля, ржавые перила, грохот, хлопья штукатурки, скорая…Толстяк, было осунувшийся и сжавшийся от стыда вдруг распрямился, подобрался и с вызовом спросил:

— А Вы когда-нибудь чувствовали себя несчастным? По-настоящему несчастным, Андрей Ааронович?

— Можно просто Андрей, — небрежно махнул рукой психиатр. Под тонкими стеклами очков зло блеснули умные пронзительные глаза, — Да, Вулко. Чувствовал. Но сейчас речь о Вас.

Вулко долго мялся и часто замолкал, рассказывая эту историю. Иногда не нужно никакого события, чтобы человек просто понял, что ничего хорошего его в этой жизни не ждет. Со смерти матери к тому моменту прошел год — скорбь и отчаяние не улетучились, наоборот, древесными грибами вросли в сознание, стали частью Вулко и теперь все, о чем он думал, все что он видел несло на себе этот серый оттенок, будто заразная плесень, отравляя мысли, боль потери покрывала все своей бесцветной паутиной. Из цирка Вулко к тому моменту тоже уже уволили, и, пока он не начал выступать в частном порядке, все больше трудясь разнорабочим. После очередного рабочего дня Вулко как обычно пришел домой с твердым намерением снова устроиться клоуном. Так захватила его эта идея, что ворвавшись домой, он первым делом возбужденно прокричал в пустую квартиру :

— Мам, куда ты убрала мой костюм?

Тишина была ему ответом. Позвав еще раз, Вулко взглядом уперся в пыльное трюмо в маминой комнате и все вспомнил. Ноги подкосились, и толстяк плюхнулся на пол прямо в коридоре, на грязный коврик для обуви. Слезы сами покатились из глаз крупными градинами. Вулко сидел на полу и рыдал как младенец. К своему стыду, Вулко осознавал, что плачет вовсе не из-за смерти матери. Плакал он от жалости к себе — толстый, лысеющий почти тридцатилетний клоун — без страны, без образования, без работы, ни друзей, ни знакомых, ни девушки — вся жизнь казалась ему просто заевшей пластинкой — будто иголка застряла на бороздке и продолжает проигрывать мерзкую, визгливую ноту снова и снова. Да еще эта глупая гимнастка — теперь, когда бывший циркач не наблюдал Каролину каждый день, легко было думать о ней, как о глупой, недалекой и что зубы у нее торчат, и что татуировка в виде бабочки на бедре придавала ей шлюховатый вид, и что костлявей она, чем селедка. Тогда, в цирке он ее боготворил, таскался за ней, как щенок, помогал ей носить реквизит, в рот заглядывал, пока глупая девчонка несла какую-нибудь околесицу про сумки, платья и каких-то парней. Не в последнюю очередь из-за нее Вулко и пришлось покинуть цирк — никто из коллег за него не заступился после того, что он сделал. Хорошо еще, полицию не вызвали.

Осиротевший грузный мужчина валялся на полу и рыдал как ребенок, закусывая костяшку пальца. Будто не осознавая, что делает, Вулко отправился в комнату матери и выудил с верхней полки шкафа длинную бельевую веревку. Скручивая ее в толстые жгуты, которые в свою очередь становились частью длинного толстого каната, Вулко гнал прочь назойливые мысли — он будто старался не осознавать, что делает и сосредоточился на работе руками — это всегда его отвлекало, так он и научился жонглировать. Разум вопил на разные лады «Что ты делаешь? Что ты творишь? Прекрати немедленно!», но клоун был глух к его доводам. В какой-то момент некая струна в голове лопнула и внутренний голос затих, позволив Вулко спокойно закончить работу. Самоубийца деловито оглядел потолок, даже подергал люстру, но, наглотавшись посыпавшейся побелки, понял, что так дело не пойдет. Обойдя всю квартиру и даже на всякий случай заглянув в шкаф, толстяк встал посреди квартиры в растерянности. Ну вот, даже это у него как следует не получилось. Идея пришла внезапно — как и все идеи. Уже накинув волокнистую петлю на шею, будущий висельник почти радостно потопал в подъезд.

В грязном подъезде с давно облупившимися стенами Вулко подошел к широкому лестничному колодцу и крепко привязал конец петли к перилам третьего этажа. Ну, главное теперь, чтобы веревка выдержала. Не успев дать волю мыслям, не оставляя предсмертной записки, которую все равно некому будет прочесть, клоун залез на край перил и шагнул в бездну, сулящую тишину и покой. Веревка действительно выдержала. Выдержала и толстая шея Вулко, перетянутая больно врезающимся канатом из бельевой веревки. Отчаяние охватило беднягу — шея не сломалась сразу, веревка душила, но дышать Вулко мог и теперь он, словно грузный мешок с дерьмом болтается между лестничными пролетами. Посучив ногами и руками, клоун в ужасе осознал, что выбраться из петли и повторить попытку не сможет. Оставался единственный выход. Медленно, словно маятник в старых часах несостоявшийся самоубийца начал раскачиваться из стороны в сторону. Петля врезалась в кожу и Вулко почувствовал, как по шее течет кровь, но он не оставлял попыток освободиться. Еще метр, еще. Уже почти зацепившись ногой за слегка торчащие в сторону перила, бывший циркач услышал какой-то треск. На голову ему посыпались куски штукатурки и бетона, а потом со свистом что-то металлическое и тяжелое летело вслед за телом на пол подъезда. Удар по голове, отдавшийся громким звоном и Вулко погрузился в так желанную бездну тишины и спокойствия. Очнулся он уже в больнице.

— Вот как-то так, Андрей Аар…Андрей, — закончил свой рассказ клоун, потирая ярко-бордовые опоясывающие шрамы на короткой толстой шее.

В последний назначенный сеанс, Гофман решился все же ответить на откровенность, которая с таким трудом давалась Вулко и рассказал ему историю своего несчастья.

— Вы слышали когда-нибудь о Аум Синрикё? Нет? Впрочем, не удивлен, то дела дней давно минувших. Для меня это один из самых ярких примеров того, как заблуждения, перерастающие в мании, становятся опасным оружием в руках манипуляторов, которые ради денег и власти готовы на самые страшные вещи. Как вы заметили, обручальное кольцо я теперь ношу на левой руке. Поначалу я думал, что моя жена мне просто изменяет. Странные ночные походы к подругам, какие-то записки, звонки на домашний телефон — берешь трубку, говоришь «Алло?» а на той стороне провода трубку кладут. Не желая оскорблять ее достоинство подозрением и допросами, я решил докопаться до истины сам. Поставил на телефон определитель номера, после очередного звонка отыскал номер в телефонной книге. То был какой-то офис на самой окраине Праги. Наведавшись туда в неурочное время я, конечно, ничего не обнаружил. Как выяснилось позже, свои мессы они служили в специально отстроенной для этих целей деревянной часовне в Кутной Горе. Детектив, как Вы понимаете из меня получился не ахти — уже когда все услышали о «Подданных Алого Короля» было слишком поздно. Не знаю, какие цели преследовал тот ритуал, но то что я увидел, когда вместе с полицией мне позволили войти…В общем-то в тот момент я осознал, что нет предела человеческому безумию. Арестовывать было некого. «Сатанинский секс-культ», как он проходил в ориентировках оказался чем-то более безумным. «Возвращение в лоно» — так назывался ритуал, если верить записям этих фанатиков. То, что я тогда увидел в церкви я, как Ваш психиатр и просто как врач не имею права Вам описывать. Но в один день я лишился и жены и двухгодовалой дочери. Уверяю Вас, такое сломает любого. Но, как видите, я сижу перед Вами и в роли врача, а не пациента. Я смог перенаправить свою боль, свое горе и свое неприятие в работу — это стало моей мотивацией делать мир лучше. «Подданые Алого Короля» не имели ни лидера, ни иерархии, ни филиалов. Их, с позволения сказать, «Библия» писалась коллективно — всеми сорока двумя участниками одновременно. Никто не науськивал их на вербовку сторонников, никто не подсказывал им название организации, не было никаких инструкций к ритуалу — я не нашел их ни в одной оккультной энциклопедии, даже ту часовню они строили своими силами. Понимаете, к чему я веду? Не было никакой организации, не было никакой секты. Лишь несколько десятков тяжело больных людей, который захватила и объединила одна общая болезненная идея. И вот, теперь, когда я рассказал Вам свою историю, по-моему я доказал, что был несчастлив и сумел справиться. Теперь настало время Вашей.

Так, поделившись страшнейшими своими переживаниями, Вулко и Андрей стали куда больше, чем просто пациентом и психиатром. Назначенный врачами курс терапии давно уже был завершен, но Вулко исправно два раза в неделю продолжал приезжать к маленькому, оставшемуся еще с позапрошлого века, домику, тяжело дыша, поднимался по скрипучей лестнице, и вновь, как и в первый раз Андрею не удавалось обогнать Гарма в этом их маленьком соревновании — кто первый поприветствует гостя.

В этот холодный ноябрьский вечер настроение у Вулко было особенно гадким — сорвалось несколько выступлений, это отразилось на финансах и на душевном спокойствии печального клоуна. К тому же постоянный холод, преследовавший толстяка не только на улице, но и дома, насмешливо свистя сквозняками из деревянных оконных рам, намерзая корками на стеклах. Однажды Вулко даже случайно обрызгал штаны из-за того, что замерзла вода в унитазе. Отопление работало, но как-то вяло, будто нехотя, казалось, что сейчас громоздкие пыльные батареи сами начнут покрываться инеем. Но главная причина печали Вулко заключалась в другом.

— Здорово, Андрюш. А я к тебе не пустыми руками, — театральным жестом достал Вулко откуда-то из воздуха бутылку «Кардинала Мендозы». После чего, уже совершенно буднично, извлек из рюкзака вторую, а следом за ней пару лимонов в сетке, нарезку карпаччо, кусок сыра с голубой плесенью и несколько плиток темного шоколада.

— Вулко, дорогой мой, по какому поводу такой праздник? — радостно поприветствовал друга психиатр, идя к нему, разведя руки для объятий. Бульдог же, потеряв интерес к гостю, совершенно обалдело обнюхивал упаковку с сыром.

— День рождения у меня, Аароныч. Юбилей, можно сказать — тридцатник стукнуло, — как-то безрадостно сказал клоун.

— О, и я удостоен честью разделить с тобой торжество? Не смею отказаться. Что тут у тебя? «Мендоза»? Запомнил-таки. А я знал, что приучу тебя к достойным напиткам. Вкус — он же как мышца — его развивать надо. А то так ведь можно всю жизнь провести, поглощая раз за разом «Крушевице», да рульку с капустой… Да, извини, вылетело из головы.

— Ничего, Андрюш, я сегодня добрый. У тебя нарезать-то чем найдется?

— Сейчас, подожди, где-то у меня тут был нож для писем, — стал лихорадочно открывать ящики комода хозяин приемной.

— А может вон тот тесак возьмем? А то этой твоей пилочкой я пока лимон нарежу, уж коньяк выветрится, — неловко пошутил Вулко.

Гофман как-то неловко застыл над ящиками с полусогнутой спиной. Потом, как-то странно вздрогнув, психиатр резко выпрямился и деревянной походкой зашагал к витрине, под которой лежал тот самый кинжал, о котором говорил Вулко. Пока Вулко молча ждал, что же такое задумал его друг, тот достал из кармана связку ключей и отпер крышку. Осторожно, вместе с бархатом, на котором лежал экспонат, Андрей вынул кинжал и слегка приподнял, чтобы Вулко мог лучше разглядеть.

— Тесак, говоришь? Вообще-то, называется такой нож «атам». При помощи таких ножей обычно чертят магические круги, наносят письмена и «разрезают» реальность. Но только не этим ножом. Он служил для другого.

Андрей обернул бархат вокруг всего ножа и передал в руки Вулко, чтобы тот мог получше рассмотреть. Клоун осторожно принял экспонат. Вычурная гарда, выполненная в виде дракона только мешала держать кинжал в руке, на клинке раздавленными червяками змеились черные символы — Вулко с трудом узнал несколько не совсем правильно начерченных символов из Каббалы, остальное выглядело полной бессмыслицей. На ноже встречались зазубрины, состояние его было неидеально, но твердый металл все еще угрожающе блестел под приглушенным светом приемной, будто шептал «Я еще могу, ого-го как могу!». Кое-где блестеть мешали полустертые бурые пятна. Вулко брезгливо протянул оружие владельцу.

— Выполнено в конце девятнадцатого века по заказу Александры Федоровны Гессен-Дармштадской, — заметив недоумение в глазах собеседника, Андрей пояснил, — Императрицы Романовой. Этот кинжал принадлежал некоему старцу Григорию Ефимовичу, наверняка тебе известному. Он этим ножом вырезал, с позволения сказать, «дамские хвори». Яркий пример того, как безумец убедивший окружающих в своем могуществе заразил их. Ты вот, Вулко, не задумывался — как человек сходит с ума чаще всего?

Приятель покачал головой — по его мнению, перефразируя знаменитую цитату — все здоровые люди здоровы одинаково, а сходит с ума каждый по-своему.

— Так я скажу тебе, мой друг. Свести с ума человека с подвижной психикой легче легкого. Нужно всего лишь дать ему какое-нибудь косвенное свидетельство того, во что он хочет верить — какую-нибудь чепуху. Кровь там остановить, боль утихомирить прикосновением, в конце концов сказать что-то вовремя и попасть в самую точку, воду в вино превратить и так далее. И человек, ранее сомневавшийся, не позволявший себе верить в сказки погружается в самую пучину безумия. Вот он уже покорный раб в руках жестокого манипулятора или такого же безумца. Вот и Распутин, дав людям веру в лучшее в тяжкие времена этим самым ножом перепахал матки более чем сотне женщин, без анестезии, без образования, полагаясь лишь на «Волю Божью». И они ему верили. Иногда я думаю, что, добравшись до царской семьи этот «старец» свел с ума целую страну. И она до сих пор не оправилась.

Андрей замолчал и задумчиво уставился в окно на укрытую белым одеялом Прагу и льдины, плывущие по Влтаве белесыми кораблями-призраками.

— Да ты, я погляжу, роялист, — Попытался разрядить обстановку клоун, — И откуда в тебе столько патриотизма? Когда ты последний раз на Родине был?

— Никогда, Вулко. Я еврей, ты забыл? У нас нету родины. Ты слышал легенду об одном знаменитом пражском раввине?

— Расскажешь, обязательно расскажешь. Только ты мне нормальный нож дай уже, а то зря я все это тащил что ли? Мы такими темпами здесь до ночи окопаемся.

Действительно, друзья остались в приемной до глубокой ночи. Гарм в силу своего малого возраста уже давно спал, храпя так, что стены дрожали — удивительно, откуда столько звука в маленьком существе?

Коньяк, принесенный Вулко давно закончился и теперь на столе стояли бутылки из личных запасов Андрея Аароновича. Друзья были уже изрядно навеселе — двух мужчин никто не ждал дома и торопиться в воскресное утро им было некуда. Темнота в огромном окне казалась густой, почти ощутимой — можно было подумать, что приемная находится где-то глубоко на дне океана в батискафе и лишь тонкое стекло отделяло их от толщи воды. Наставал тот самый час, когда голоса становились тише, а разговоры откровеннее.

— А теперь, пожалуйста, попробуй вот этого и не вздумай трогать лимон. Если ты скажешь, что плохо — я твой кровный враг на всю жизнь.

Вулко намочил губы в темной жидкости густо пахнущей травами и дубом, потом выпил всю рюмку. Вкус был странный, но приятный.

— Шнапс Геринга, друг мой, шнапс Геринга. Именно он пролоббировал госзаказ на согревающий бальзам для войны в северных широтах, сам понимаешь в каких. Рейхсмаршал Люфтваффе лично снимал пробу. Знаешь, почему именно Геринга я считаю самым большим чудовищем Рейха? Он понимал и осознавал все, что творит, но не остановился сам и не остановил других. Вся верхушка Рейха была тот еще паноптикум из психопатов со сверхценными идеями, но он — он шел на все это осознанно. Между прочим, он даже попутно с Холокостом создал целую серию беспрецедентных законопроектов по охране окружающей среды. Запретил вивисекцию животных — первым в мире. Чертов Карлсон! — горько усмехнулся Андрей и сам опрокинул рюмку Егермайстера.

— Так ты ж еврей! — удивленно воскликнул собеседник.

— И что? — недоуменно спросил Андрей, даже как-то на секунду протрезвев.

— Ну, зачем ты тогда это пьешь? Этот шнапс Геринга, а?

— Издеваюсь над мертвецом, Вулко. Уверяю тебя, никогда бы Геринг не захотел увидеть эту сцену — как зажиточный еврей сидит в собственной приемной без цепей, без клейма и пьет шнапс, когда-то названный его именем, — с мечтательным злорадством протянул психиатр.

— Слушай, — неожиданно вскричал толстяк и слегка безумно глянул на психиатра, — Вот ты любитель во всем покопаться, поискать. А ты не думал выяснить все же — что это за Алый Король?

— Знаю я, что это за Алый Король. Коллективный психоз на почве религиозного поклонения, — монотонно ответил Андрей, желая поскорее закрыть эту тему.

— Ты сам-то в это веришь? — Заводился Вулко, — Что сорок человек вдруг где-то случайно собрались в кучу и сошли с ума? Или еще лучше — тихо сделали это дома по отдельности, а потом как-то нашли друг друга? Это я школу проебланил…извини, с тройками, в общем, и то мне ясно, что так не бывает, а ты-то доктор — смотри вон какая у тебя голова большая, очки еле умещаются, и туда же? Сам-то ты в это веришь? Ну?

— Конечно не верю, но какая теперь разница? Ни жену, ни дочь я уже не верну. Двадцать лет прошло, Вулко, двадцать — даже трупов уже не осталось, кремировали их. Прекрати уже, пожалуйста, ты портишь мне настроение этой темой, — почти плаксиво попросил доктор.

— А если все же есть Алый Король, может тогда есть способ их вернуть, — руководствуясь логикой пьяного человека, предположил Вулко.

— Даже слышать об этом не желаю! — Яростно блеснул очками Андрей. — Ты думаешь, что это смешно? Или, что еще хуже — ты думаешь, что это возможно? Вулко, я почти три года вытаскивал тебя из депрессии, чтобы ты теперь что? Свихнулся на почве моей личной трагедии? Ты хоть понимаешь, что это ставит под угрозу не только мою репутацию, как врача, но и нашу дружбу в целом?

— А ты послушай, — угрожающе рыкнул Вулко и надвинулся на психиатра. — Если бы ты знал, на что мне пришлось пойти, чтобы узнать то, что я знаю — ты бы так не говорил. Так что теперь, блядь, ты посидишь и послушаешь. Ты понимаешь, что стал для меня больше чем другом? Ты почти стал мне отцом — ты спас меня. Не от болезни, нет, ты спас меня от самого себя. Я сейчас хоть в бар иногда выхожу, бабу живую пощупал, я людям в глаза смотреть научился, сечешь? Сколько раз я ходил по Карловому Мосту и думал — а что будет, если на глазах всех этих уродов с фотоаппаратами я сейчас залезу на перила и сигану вниз? Я все высокие здания в городе обошел — выучил наизусть их расположение. Я как дурак стоял и мерз на смотровой площадке Клементинума три часа к ряду. Я продрог как собака, и ты — как будто почувствовал. Ты позвонил мне, чтобы просто узнать, что у меня все в порядке. И я спустился, понимаешь, потому что впервые за несколько лет почувствовал, что кому-то до меня есть дело. Поэтому мне есть дело до тебя. Ты думаешь, я не знаю, что ты каждые выходные ездишь на Кутну Гору. Не на Костницу же в сотый раз глянуть, правда? Больше там делать нехера, ты уж извини — дыра та еще. Тебе хреново, и я это вижу. И я хочу отплатить тебе добром за добро. Короче — чего я рассусоливаю. Ты в курсе, когда меня не зовут развлекать спиногрызов, я работаю где придется. В том числе в фирме, поставляющей грузчиков. Так вот, неделю назад переезжала полицейская часть, где-то в Праге 14. Мне досталось таскать архивы. Я сел передохнуть, бутеров заточить, ну и схватил что-нибудь почитать из коробки, пока никто не видит. Заметил месяц и год, понял, что вроде совпадает и давай копаться. И нашел. Дело шестнадцать сорок один, от августа девяносто третьего. Ага, оживился? Знакомо звучит? А внутрь-то заглянуть тебе не дали, а? Ну, вот, тогда наклонись и поцелуй меня мое брюхо — хуй бы я что с фигурой Апполона вынес. Жестом фокусника Вулко извлек из рюкзака пухлую папку, набитую бумагами, фотографиями, справками и прочей макулатурой, и хлопнул ее прямо на стол так что бутылки и стаканы издали мелодичный перезвон.

— Можно? — Пытаясь унять дрожь в руках потянулся к папке психиатр, и Вулко благодушно кивнул.

— Ты глаза лучше потом ломать будешь, а пока я тебе расскажу, что я успел вычитать — ты знал, что в ритуале должен был принять участие еще один человек?

— Как еще один? И что же он, не пришел? — вскинул голову Андрей.

— Можно и так сказать. Машина его сбила. Когда очухался — дня через два, сразу попытался куда-то утопать. Так и прыгал, с костылем да со сломанной ногой от медсестры. Как узнал, что опоздал — заплакал, заблажил, что младенец. С собой пытался покончить. Все орал, мол, он с ними уйти хотел. Он потом там же в больнице из окна вышел. Благо, невысоко оказалось, только ребра поломал. Он еще пытался вены резать, украл чистящее средство из тележки уборщицы, чуть не вылакал. Так что, можно сказать, твой клиент — сидит сейчас в Богнице, простыни мочит. Вот хотел узнать, не желаешь ли скататься? Ты как раз вроде диссертацию хотел писать, а тут такой экспонат. — Самодовольно вещал Вулко, в паузах промокая губы в Егермайстере.

— Непременно — непременно, — Отрешенно бормотал психиатр, продолжая листать бумажки.

— И еще кое-что. У полиции по этому делу терки с Интерполом были — там в отчете в конце найдешь. Так терки на какую тему — они хотели присвоить инциденту статус международной опасности, потому что — внимание — аж в Техасе нашли еще одну «церковь». «Дети Алой Королевы» тоже устроили кровавую баню по тому же принципу, что и твоя, уж извини, жена с друзьями. И книга у них тоже была — не копия, рукописная. И текст не идентичный, но совпадает по смыслу. Делу не хотели давать огласку, чтобы не поторопить с ритуалом остальных, если найдутся. Но главное — Андрей, это не было просто массовым психозом. За всем этим была цель. Заметь — ритуал не назывался чем-то типа «Изувечим себя» или «Массовое самоубийство». Их ритуал назывался «Назад в утробу». Не наводит на мысль? Они не собирались умирать — они собирались, даже не знаю — переродиться? Не находишь, что если есть хоть мизерная вероятность, что если твои жена и дочь находятся в какой-то «утробе», то есть и шанс их оттуда вытянуть? Дать, так сказать, родиться заново.

Психиатр смотрел совершенно изумленно на своего пациента. За какие-то считанные секунды веселый товарищ снова превратился в больного человека. «Недолечил, недообследовал» горько подумал Гофман. После чего, взяв себя в руки, мысленно наметил план лечения — его личная методика. Психофармакология всегда отвращала Андрея Аароновича — тот считал, что всего можно достичь путем психоанализа и индивидуально подобранной терапией. Логика бреда распадается, когда пациент получает доказательства нереальности своих представлений о мире, болезнь отступает и пациент поддается социализации. Хмель уже выветривался из головы, доктор выпрямился в кресле, привычно сложил руки домиком и предложил:

— Хорошо, Вулко. Каковы же твои предложения? Надеюсь, ты не предлагаешь повторить ритуал «Возвращения в лоно»? Это может стоить нам обоим свободы, а если следовать всем инструкциям, то и жизни.

— Нет, — Смущенно ответил толстяк, — Ты же читал их «Книгу Истин». Алый Король лишь забирает своих детей к себе, но не отдает их в юдоль скорби. «Отмеченные знаком радость и вечность обретут под мантией Короля». Я много прочел, прежде чем тебе это выкладывать. Думал, я буду бередить старые раны просто так?

— Подожди, — ухватился психиатр за первую нестыковку и надеялся потянуть за нее, как за нитку, чтобы распустить весь свитер, — Но ведь вторая секта была детьми какой-то королевы. Почему ты вообще связал эти два события? Может, это просто небольшое совпадение в названиях?

— Я же сказал, книга-то та же. И написана от руки, как и первая. Почти слово в слово, только на английском. Ну, по крайней мере так Интерпольщики говорят. А вообще — очки себе купи получше или перечитай вон — «Триединый Алый Король, что ждет за завесой, он же Отец, что накажет неверных, она же Мать, что приласкает утерянных, он же Сын, что заберет достойных». Ну и главное — если верить отчету коронеров, то ритуал произошел всего лишь с разницей в один час.

— Ну слушай, здесь-то все как раз элементарно. Это же произошло в ночь тетрады красной луны девяносто третьего.

— Я гляжу ты хорошо подготовился — и про умбру вспомнил, только вот в Техасе к этому моменту только обеденный перерыв закончился. Понимаешь, к чему я клоню? Они ведь никак не связывались друг с другом — Интерпол всю распечатку звонков и переписок перелопатил. Они, похоже, друг о друге вообще ничего не знали.

— Что же, очень может быть, но красная луна часто имеет сильное воздействие на людей, так сказать, впечатлительных, — уже немного неуверенно протянул психиатр.

— До хрена совпадений, не находишь? Время, количество человек, порядок ритуала, книга…Можно еще долго перечислять. А можно взять и сделать что-то. Скажи, неужели ты не мечтал, чтобы у тебя все было как раньше? Жена, дочка. Я видел их фотографию у тебя на столе. Ты не завел новую женщину, детей у тебя тоже нет. Ты понимаешь, что по-хорошему, мы можем поменяться креслами? Психиатр из меня, конечно, как из говна пуля, зато из тебя пациент получился бы замечательный. Ну? Позволь мне отплатить тебе добром за добро. Так ведь и делают настоящие друзья, верно?

И, глубоко вдохнув, словно, собравшись прыгать с утеса, Андрей, уже усомнившийся в своей адекватности, кивнул.

— Тогда звони коллегам, Фрейд хренов.

Ехать в больницу в Богнице Вулко не хотелось. В отличие от обычного нежелания человека посещать такие «богоугодные» заведения, клоун испытывал нечто более глубинное, более личное. Казалось, что стоит войти в двери этого белого обшарпанного фасада, украшенного ротондами, и больница заявит свои права на нового пациента. Страшные истории про эту больницу он слышал еще когда только подростком приехал в Прагу — и про Кладбище Дураков, и про крики по ночам, и про лоботомию, и про электросудорожную терапию. Но Андрей настоял, чтобы Вулко повсюду сопровождал его во всех изысканиях, втайне, конечно, надеясь, что пациент сам откажется от затеи копать дело «Алого Короля». Но тот целеустремленно шагал за Андреем к кабинету главврача, лишь поеживаясь время от времени, когда на глаза ему попадались санитары.

Главврач, Симеон Гольдштейн, оказался давнишним знакомым Гофмана, поэтому без проблем разрешил доступ к пациенту Ярославу Вхлицкому, предупредив однако, что беспокоить того лишний раз историей с сектой не рекомендуется. Молчаливый санитар, этакий человек-гора повел друзей в дальний корпус, где находились так называемые «палаты усиленного надзора». Вместо дверей у этих палат были клетки, чтобы можно было видеть, не занят ли чем лишним пациент, а главное — давало возможность не входить в палату без лишней необходимости, общаясь с беднягой через прутья решетки. Большинство узников этого дома скорби были зафиксированы на своих кроватях, что однако не мешало некоторым из них вертеться волчками на кровати, а некоторые и вовсе соревновались в меткости, пытаясь попасть плевком в идущих Вулко и Андрея, уважительно прерывая стрельбу, когда у решетки оказывался санитар.

— Прямо «Молчание Ягнят», — попытался разрядить атмосферу Вулко, но никто даже не умехнулся, и ему самому стало еще менее уютно в этих белых, бесконечных помещениях, где в воздухе витал неистребимый запах аммиака.

Наконец, они подошли к нужной палате. Санитар молча открыл решетку, зашел и отцепил ремни у лежащей лицом к стене фигуры на кровати. Осторожно обняв фигурку за плечи, санитар помог ему приподняться, чтобы тот сел на кровати. Перед приятелями предстал человек вовсе не похожий ни на сектанта, ни на безумца. Да, волосы торчали всклокоченным колтуном, да, щетина была даже не трехнедельная, но все это было вполне объяснимо — попробуй приведи себя в порядок, если тебе даже ложку не доверяют и все время ты проводишь с ремнями на руках. Взгляд же у пациента был не затуманенный, ясный, выражение лица слегка устало, но не агрессивно-заторможенное, какие привык видеть Андрей на практике в институте. Мужчина этот обладал приятной внешностью, телосложения был среднего, и чем-то напоминал вежливого метрдотеля. Андрей не растерялся и, накинув белый халат, выданный главврачом резво присел на стул, заботливо принесенный санитаром из коридора.

— Добрый день, Ярослав, меня зовут Андрей Гофман, сегодня я и мой ассистент, Вулко Вышчек, приехали пообщаться с Вами, главврач — мой хороший друг, попросил меня Вас осмотреть, так как доверяет моему профессиональному мнению. Пожалуйста, чувствуйте себя свободно и ни о чем не волнуйтесь, я всего лишь задам Вам несколько вопросов, — не моргнув и глазом соврал психиатр. Вулко же стоял у двери и молча пытался сойти за «умного». Находиться по ту сторону от пускай даже открытой решетки ему не нравилось, и он внимательно следил за санитаром, ждавшим в коридоре. Толстяк задумчиво морщил лоб — ему нужны была вся концентрация, чтобы сносно понимать столь деликатные беседы на чешском.

— Здравствуйте, Андрей, — поздоровался Ярослав бесцветным, тихим голосом, — Да, разумеется. Впрочем, как мне кажется, Вы зря пришли. Доктор Гольдштейн очень четко установил причину моего состояния — суицидально-поведенческое расстройство на фоне маниакально-депрессивного психоза. Кажется, проще некуда.

— А у Вас есть какие-то объективные причины желать собственной смерти, Ярослав? В Вашем личном деле я насчитал четыре попытки суицида — вы были невероятно настойчивы в своем стремлении. В чем же дело? — Объективных причин, кроме болезни, доктор, у меня нет, — дежурно ответил пациент, и после этих слов Андрей оглянулся и выразительно взглянул на Вулко над очками.

— А если нету причин объективных, какими же были субъективные? — спрашивал Андрей пациента, при этом спрашивая себя, что же он вытворяет. Поехал к черту на кулички, выяснять обстоятельства смерти своей жены и ребенка…ради чего?

— Ну, скажем так, Андрей, я просто потерял стимул жить. Цель пропала, — скучающе произнес Ярослав и посмотрел куда-то на стену.

— А какова была Ваша цель?

— Не стройте из себя дурака, доктор, — раздраженно бросил бедолага, — Вы не могли не читать об обстоятельствах, при которых я попал сюда, а не на стол к коронеру, как и должен был.

— То есть целью Вашей жизни была смерть? Тогда Вы ничего еще не потеряли, — Психиатр намеренно прикидывался дурачком — ничто не заставляет людей разоткровенничаться лучше, чем желание быть понятым и услышанным.

— Я потерял все, доктор, и Вы должны понимать лучше других. Ведь это Ваша дочь стала Скорбным Агнцем. Вы знаете, что именно Ваша жена должна была… Увидев выражение лица Андрея, пациент осекся.

— Простите, не хотел Вас расстраивать. Просто, находясь здесь начинаешь чувствовать свою безнаказанность и начинаешь по-настоящему сходить с ума.

— То есть Вы считаете, что психически здоровы, — взяв себя в руки спросил психиатр.

— Да, разумеется, да, как Вы еще не поняли? Разумеется, я здоров! — неловко взмахнул связанными руками пациент и случайно смахнул очки с носа так неосторожно наклонившегося доктора. С нежным звоном изящный предмет в золотой оправе упал на кафельный пол, приземлившись на линзы. Те разлетелись блестящими осколками по всему полу.

— Ничего страшного, все в порядке, рама цела, а линзы вставить стоит нынче копейки, — Андрей постарался изобразить безмятежность, но Вулко видел, как неуютно и беззащитно ощущает себя доктор.

— Пойду уборщицу приведу, — буркнул санитар и оставил пациента наедине с посетителями.

— А теперь слушайте, — наклонился Ярослав к Андрею, — Здесь нет никакого безумия, никакой темной тайны, просто Алый Король в ночь кровавой луны призвал дочерей и сыновей своих выйти из утробы Матери, поклониться Отцу и возрадоваться с Сыном навеки. И мы, отмеченные знаком его, откликнулись на зов. Теперь и жена, и дочь твои возрадуются в Алых Чертогах под напевы гияд. А я… я сгнию в этой чертовой психушке, если ничего не сделаю.

С небывалой ловкостью для человека в кожаных кандалах на руках и ногах, Ярослав оттолкнул Андрея, заставив того повалиться на пол вместе со стулом. Вулко было бросился на помощь другу, но тот не интересовал буйного пациента. Тот упал на колени завозил руками по полу. Нашарив пальцами осколок от очков, он с выражением исступленного восхищения поднял кусок стекла и вонзил себе в шею. Белый кафель и стены мгновенно покрывались каплями крови, словно под аэрографом. Безумная улыбка застыла на лице Ярослава, пока тот подобно фонтану орошал друзей и помещения собственной кровью. Когда он, наконец, свалился на скользкий от крови пол, палата стала почти целиком красной. Алой. В тот день Вулко так и не пошел на работу, а Андрей отменил все приемы. Оба они сидели в кабинете Гофмана и лечили нервы сладковато-терпким шерри.

— Теперь, Вулко, ты на живом, до определенного момента, примере наблюдал такое явление как фанатизм и психоз на оккультной почве. Страшно?

— Ты думаешь, я зассу? — Храбрился Вулко, хотя на душе у него было неспокойно, — Я вещи и похуже видел. Ты из коры кашу жрал когда-нибудь? А я жрал! А как человек от гангрены умирает, видел? Это тебе не твоя стерильная анатомичка на третьем курсе. А я видел, как гной тек, как нога воняла. И лицо я видел — страшное лицо, Андрюш. Так что, не пытайся меня впечатлить — сам вон в порядок лучше приди — до сих пор, видно, поджилки дрожат.

— Страх — это нормальная реакция человека на подобные явления, мой дорогой друг. Безумен лишь тот, кто не ведает страха. Как и наш, столь скоропостижно почивший пациент.

— Кстати, о нем. Ты вслушался в то, что он говорит?

— Честно говоря, меня несколько отвлекло падение со стула.

— А вот я очень старался услышать — ты знаешь, с чешским у меня средне. Он сказал, что все проводившие ритуал были как-то «отмечены» и должны «выйти из утробы». На самоубийство вовсе не похоже, не находишь?

— А на что это похоже? Ты фотографии с места преступления видел? Показать тебе? Показать? — вспылил доктор, изменив своему обычно холодному нраву.

— Спасибо — буркнул Вулко, — Сам уже насмотрелся. И вообще я не об этом. Лоно, ты понял? Утроба. Я тут читал всякое на нашу тему — много бреда, конечно, но в целом, многие сходятся в одном — страшная, мучительная смерть, а лучше несколько, в верный день, в верный час приоткрывают двери туда… за Завесу. В какие-то иные планы существования. Существования — то есть твои жена и дочь не пропали, не канули в бездну — они где-то еще есть. Нужно лишь найти способ открыть эту дверь, чтобы вернуть их обратно. И времени у нас по-честному осталось не так уж много. Я все подсчитал — конец нынешней тетрады придется на август. То есть у нас есть две попытки. Первую нужно будет предпринять уже в конце следующего января.

— Я смотрю, ты всерьез все распланировал, — рассуждал Андрей, стараясь не подавать виду, что весь этот бред пугает его до одури — в какой момент он должен был увидеть, заметить, проанализировать, что добрый его друг из слегка закомплексованного и депрессивного человека превратился в настоящего маньяка. Но по какой-то причине Андрею было также очень интересно узнать, до каких глубин сумасшествия дойдет Вулко — так смотрят на казнь — со страхом и интересом, с замирающим сердцем.

— И что ты собираешься сделать? Несколько мучительных смертей, так ты сказал? Кого ты собираешься убить? Ты помнишь, что уже однажды приближался к этой грани? Закончилось все относительно неплохо, но не для тебя.

— Андрей, это жестоко и недостойно намекать на это. Ты помнишь, что меня подставили? Или ты не веришь мне? Ну? Отвечай?

Гофман действительно сомневался, рассказал ли Вулко все так, как это было на самом деле. Бывший циркач с неохотой упоминал об этом эпизоде своей биографии — дело было не только в постыдном отказе девушки или позорном изгнании из цирка. Он ужасно не хотел рассказывать эту историю, путался в именах и последовательности событий — говорил медлительно и скупо. Инцидент был и правда неоднозначным. Когда Вулко только устроился в Берусек, восторгу его не было предела. Мечта всей жизни молодого парня исполнилась — казалось, он занял свое место в мире. Да, поначалу было нелегко сойтись с коллегами — тогда еще юноша был не очень общителен, из-за врожденной скромности было нелегко появляться на публике, но усердие и любовь к новой работе медленно делали свое дело и Вулко плотно вписался на афишу цирка — бледный, как привидение, грустный немой клоун-недотепа, попадающий в смешные и нелепые ситуации. Самая же нелепая и смешная ситуация происходила за кулисами. Угораздило же полного, уже тогда начавшего лысеть, парня, который в присутствии посторонних и двух слов связать не мог влюбиться в главную красотку цирка — гимнастку Каролину. Поначалу, можно было и проглядеть худую, неприметную девушку с крупными, слегка торчащими зубами и русыми волосами, собранными в конский хвост. Но так случилось, что впервые Вулко увидел ее на арене и с тех пор не отрывал от нее глаз. Движения циркачки были отточенными и изысканными. Под самым куполом цирка ее худощавое сильное тело сплеталось в немыслимые иероглифы, атласная ткань натягивалась на теле и от внимательного взгляда Вулко, который сидел в будке осветителя, чтобы лучше видеть, не укрывались ни напряженное дыхание, ни вставшие соски, ни отсутствие белья под цирковым костюмом. Но он точно помнил тот момент, когда любовь ударила его в самое сердце, точно острый стилет — когда девушка под конец своего выступления повисла в воздухе на тонких шелковых лентах, свисающих качелями до самой арены. Она крутанулась вокруг себя, вытянув руку, наслаждаясь своим представлением. И вот, когда девушка повернулась к будке осветителя, она посмотрела грустному клоуну прямо в глаза, улыбнулась и…разжала руки. Ее тело, крутясь и болтаясь в воздухе, ухнуло вниз с почти тридцатиметровой высоты, и так же ухнуло вниз сердце Вулко, а вместе с ним в немом ужасе застыл и весь зрительный зал. Но вот, сильные пальцы девушки сжали скользкую ткань, падение резко остановилось, девушку перевернуло и теперь она висела вниз головой, едва касаясь волосами песка арены. Публика взорвалась аплодисментами, гимнастка тяжело дышала, на губах ее играла улыбка, а Вулко понял, что пропал.

Каролина, так звали гимнастку, за кулисами оказалась человеком безразличным и холодным. Еще пятнадцатилетней сиротой она примкнула к цирку, не желая зарабатывать на обочине, поэтому для циркачей она стала почти дочерью — этакой Принцессой Цирка. А Вулко стал ее пажом. Ни цветы, ни конфеты, ни другие знаки внимания ее не впечатляли, и Вулко, отчаянно хватаясь за любую возможность показать ей свои чувства таскал ее реквизит, заступался за нее во время «разборов полетов», устраиваемых начальством, подвозил ее на работу и домой. За все это время все, чего удостоилось страдающее сердце Вулко — это скупой, сухой поцелуй в щеку. Ледяное сердце красавицы не удавалось растопить никакими ухаживаниями или намеками. Говорить с девушкой напрямую, Вулко боялся. Больше всего он страшился даже не отказа, а безразличия. Что гимнастка просто не воспримет всерьез его намерения, и просто все продолжится как раньше — она будет ходить с высоко поднятой головой, не обращая на него внимания, а грустный клоун так и продолжит таскать за ней реквизит, подвозить ее, заказывать для нее еду из собственной скромной зарплаты и брать на себя все ее «косяки».

Все изменилось в один прекрасный весенний день. Лучи солнца шаловливо влезли через пыльное окно прямо на лицо Вулко. Мать приготовила на завтрак его любимые драники со сметаной и, будто чувствовала, что ее сын собирается совершить что-то, что потребует всех его внутренних сил, сказала ему несколько ободряющих слов, присовокупив их торжественным «Carpe Diem, мальчик мой!».

Ловить момент Вулко готовился вот уж несколько недель. Обычно, в цирк он приезжал уже в костюме, а часто и в гриме, все еще стесняясь своих товарищей по цирку — не мог он в общей гримерке в окружении зеркал позволить всем увидеть рыхлое белое тело. Помимо этого, большинство коллег никогда не видело его без грима, и, за этой маской, словно за броней, он прятал свою нерешительность и неуверенность, перевоплощаясь в этакого мрачного балагура, всегда с черным юморком наготове. Но в этот раз Вулко изменил своим привычкам и наносить грим не стал. Как не стал он натягивать кажущийся почти антикварным клоунский костюм в рюшах и кружевах, придававший ему немного женственности, что лишь дополняло его образ на сцене, но совершенно не вязалось с его намерениями сейчас. Нет, на Вулко был строгий костюм, сшитый им на заказ с последней зарплаты — магазинные делали беднягу похожим на перекормленного пингвина или касатку.

Букет, лежавший на заднем сиденье автомобиля благоухал, словно цветы только что срезали с куста. Сто одиннадцать красных роз. Можно было бы счесть выбор букета тривиальностью, но Вулко знал, что его возлюбленная не отличается тонким вкусом, предпочитая простые вещи сложным и вычурным. До представления оставалось множество времени и перед тем, как нырнуть с головой в омут неизвестности, Вулко заглянул в общую гримерку — посмотреться в зеркало на всякий случай. К его глубочайшему разочарованию, в гримерке собралось немало артистов, которые, увидев Вулко в костюме и с цветами тут же начали по-доброму потешаться над ним, прекрасно зная, по какому поводу он такой нарядный. Но, постаравшись не обращать внимания на подколки товарищей, Вулко вытер пот со лба, поправил пиджак и направился в гримерку Каролины. Той принадлежала небольшая каморка в самом конце коридора — конечно, гораздо меньше общей гримерки, зато своя, полученная ей, как выражался старик-осветитель «за выслугу лет». На обшарпанной деревянной двери гримерки висела «голливудская» табличка в форме звезды — «Каролина Красинова». Глубоко вдохнув, Вулко вытер вспотевшую ладонь о брюки постучал. Из-за двери высокий, с легкой хрипотцой, голос предложил войти. Войдя, Вулко остолбенел. Перед зеркалом с подсветкой сидела она и сосредоточенно наносила блестки на веки. После темноты коридора из-за слепящего света лампочек у зеркала в первую секунду кавалеру показалось, что девушка абсолютно голая. Потом, конечно, глаза выхватили тонкую кружевную полоску трусиков и такой же черный лифчик. Девушка повернулась к Вулко и тот застыл, не в силах выговорить ни слова, лишь скользя глазами по точеной фигурке, татуировке в виде бабочки на внутренней стороне бедра и почти прозрачному шелку нижнего белья. Каролина улыбнулась, закинула ногу на ногу — медленно, театрально — и поинтересовалась у вошедшего, чего тот хотел. Вулко так и не смог пересказать Гофману свою речь. Насколько он мог вспомнить, в тот момент звучали какие-то сбивчивые признания и полные надрывного пафоса «либо мы вместе, либо мы больше никогда не скажем друг другу ни слова», потом грустный клоун противоречил сам себе, неся что-то наподобие «не тороплю тебя с решением, я готов ждать сколько нужно» и прочую бессвязную чушь. В конце концов он умолк, ожидая какого-то ответа, но девушка лишь подошла к нему, слегка прижавшись узкими бедрами, потрепала его светлые космы, промурлыкала что-то вроде «Большой глупенький Вулко» и просто вышла из каморки. Вулко стоял в узком пространстве между старым топчаном и столиком, пространство на котором было заполнено духами, тушью, блестками и прочей косметикой. И все? Долгая речь, костюм, цветы, недели моральной подготовки и…Она даже не отказала ему, как будто это и не требовалось, будто он и сам все понимал. И Вулко понимал. Понимал каждый день, глядя в зеркале на свой безразмерный живот, на свою намечающуюся лысину — прямо на темени, на свое просто, некрасивое лицо с носом-картошкой и белесыми, бесцветными глазами. И все равно не желал принять. С того дня прошло несколько недель. Вулко, упиваясь собственными страданиями, продолжал, тем не менее, таскать за Каролиной реквизит, подвозить ее на машине, но все это он делал в мрачно-вызывающем молчании, явно доставляя беспокойство девушке своим немым укором. И тот день не отличался ни от одного другого — все так же Вулко ждал ее в машине на набережной у Детского Острова. Принцесса Цирка, как всегда, заставляла себя ждать. Когда та появилась, грустный клоун открыл для девушки машину и дал по газам, возможно резче, чем планировал. Это не ускользнуло от внимания Каролины — ее паж явно собирался выйти из повиновения, что ей категорически не нравилось.

Когда двое приехали в цирк, Вулко уже собирался отправиться в общую гримерку, но девушка жестом поманила его с собой — в каморку в конце коридора. Не смея даже надеяться, что его чаяния и мечты хоть немного приблизились к реальности, клоун безропотно направился за призывно виляющей тощими бедрами гимнасткой.

Посадив его на топчан, прямо на постельное белье, гимнастка попросила его посидеть и подождать, а ей нужно ненадолго отойти. Шестеренки в голове Вулко крутились с неимоверной скоростью, перемалывая мысль за мыслью, отбрасывая ненужную шелуху: что же происходит, почему она попросила подождать здесь? Куда она ушла? Что он здесь делает? Девушка явно не торопилась возвращаться, и когда Вулко уже было собрался выйти, Каролина вернулась. Никакой романтичности ни в ее словах, ни в ее движениях уже не было. Девушка притащила с собой каку-то громадную сумку и попросила Вулко помочь ей закрепить ленту для выступления. Не в силах отказаться, несмотря на то, что надежд клоун больше не лелеял, Вулко собачкой плелся за девушкой, таща на плече тяжеленную сумку доверху набитую красной тканью. Ленту он закреплял уже не в первый раз, поэтому ,ни слова ни говоря гимнастке, спокойно занялся своим делом под куполом цирка, пока осветитель проверял лампы, из колонок орал на разные лады звуковик, а девушка внизу распрямляла слежавшуюся от нахождения в сумке ткань. Вскоре началось представление. Вулко выступил из рук вон плохо — не удалось вытащить ни единого добровольца из зала, кегли валились из рук и даже торт из пены для бритья, вместо того чтобы улететь в лицо клоуну, просто упал на песок, и бедняге пришлось с прибаутками и совком убирать склизкую дрянь прямо на глазах у публики. Наконец, с чувством мрачного удовлетворения, клоун по своему обыкновению устроился в будке осветителя, присел на табурет и закурил. Жалость к себе занимала все его мысли, заволокла глаза его блеклой пеленой — тот пропустил и выступление знаменитой Прыгающей Слонихи-Дафны и Дикого Силача из Африки и даже выступление пожилой пары с дрессированными собачками — этот бесхитростный номер нравился ему больше других — Вулко даже задумывался — а не завести ли ему собаку? Надо посоветоваться с мамой. И вдруг, через пелену промелькнуло что-то быстро движущееся и блестящее. В несколько замысловатых па фигура забралась наверх, под купол и остановилась напротив будки. Это была Каролина — Гуттаперчевая Принцесса Цирка. Костюм покрытый блестками переливался, Каролина купалась в лучах софитов, медленно крутясь в воздухе. Вот она вытягивает руку вперед и указывает пальцем прямо на Вулко а на лице ее застыла лукавая улыбка. Раздался оглушительный треск материи, по залу прокатился вздох и девушка полетела вниз, но на этот раз движения ее были судорожными — она отчаянно хваталась за ленту, пытаясь остановить падение, а та расползалась прямо в ее руках. Когда земля была уже совсем близко, каким-то чудом ей удалось обмотать один из обрывком ленты вокруг ноги, падение замедлилось, трос резко дернулся и девушка со страшным рывком повисла на паутине из кусков ткани. Тут же персонал цирка бросился ей на помощь, Каролину, безвольно висящую высвободили из плена ленты и унесли за кулисы. Вулко со всей своей толстячьей скоростью бросился бежать вниз, и узкая металлическая лестница угрожающе тряслась и прогибалась под его весом. Когда клоун наконец-то прибежал в гримерку, где девушку положили на мягкие пуфы, поставив их вместе, его встретила волна презрения. Циркачи смотрели на толстяка с ужасом и подозрением.

Каролина рассказала всем, что Вулко из мести в ответ на ее отказ подрезал ленту, желая смерти гимнастке. К счастью, все знали клоуна как безобидного добряка, но никто не вставил и слова поперек, когда директор с белым лицом подписывал приказ об увольнении. Каролина продолжала безвольно возлежать на пуфах, изображая сильный испуг и усталость, но Вулко, поймав ее взгляд снова увидел ту же лукавую улыбку.

С той беседы психиатра и бывшего циркача прошло несколько недель. Казалось, толстяк обиделся после их последнего разговора, и Андрей ощущал странную смесь вины и облегчения оттого, что клоун больше не объявлялся на пороге приемной со странными идеями, бередящими покой пожилого психиатра. Скупое новогоднее поздравление Андрей получил в виде сообщения на телефон. И вот, когда январские вьюги покрывали замшелые стены древнего города белым налетом, Вулко позвонил. Голос был его тревожен а фразы отрывисты, Андрей сразу смекнул, что происходит что-то нехорошее:

— С прошедшим, Андрюш.

— И тебя, мой друг. Куда ты пропал — как же наши вечерние беседы?

— У меня нет времени перед тобой объясняться. Если тебе интересно — приезжай и ты все увидишь сам.

Назвав адрес, Вулко прервал связь, даже не попрощавшись. Что-то зловещее было в этом звонке. Снова вспомнился бред про Алую Династию и кровавую луну. Андрей Ааронович также отметил про себя, что Вулко позвонил как раз в конце января, когда, согласно рассчетам должна была подняться красная луна — в предпоследний раз в текущей тетраде. Райончик у Вулко был гадкий — об этом любезно сообщил таксист высокому мужчине с дипломатом и в кожаном пальто, подвозя Андрея к громадной яме, окруженной пятиэтажками. В самой же яме как раз и находился старый пятиэтажный барак Вулко. У мусорных контейнеров была свалена целая гора старой мебели, а у подъезда крутились бездомные собаки, явно в ожидании, что кто-то откроет дверь и впустит их внутрь, спастись от беспощадного ледяного ветра. Черные окна и занесенные снегом подъездные дорожки придавали месту ощущение заброшенности. Справившись с внезапным наваждением, психиатр зашел в подъезд и без труда взбежал на последний этаж — к утренним пробежкам Андрей относился серьезно. Звонка у двери Вулко не было и Андрей постучал. Сначала ничего не происходило, секунд тридцать Андрей прождал у двери, собираясь уже постучать еще раз, как услышал, что кто-то тяжело шаркает через квартиру, безуспешно пытаясь не шуметь. В центре полотна из оборванного дермантина потемнел дверной глазок, залязгал старый замок и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы явить на свет красный, воспаленный глаз хозяина квартиры. Глаз внимательно осмотрел темноту подъезда, и только тогда дверь отворилась. Без приветствий, толстяк схватил психиатра за плащ и грубо втолкнул его в темноту прихожей, после чего спешно запер дверь.

— Я гляжу, мой друг, ты последнее время плохо спишь. С тобой все в порядке?

Даже в полумраке было заметно, как осунулось лицо Вулко. Воспаленные глаза бегали из стороны в сторону, руки постоянно что-то трогали, перебирали или просто судорожно подергивались. Скорбный ужас охватил психиатра при виде своего друга — все-таки безумие взяло вверх и он, уважаемый в своих кругах врач не смог ни предвидеть, ни предотвратить болезнь своего пациента.

— Пойдем, покажу кое-что.

Вулко жестом пригласил следовать за ним и начал возиться с ключами, отпирая дверь уже внутри квартиры. Дверь была обита поролонам, а замок был в нее врезан совершенно точно непрофессионалом. Какие-то металлические полоски и листы фанеры должны были, похоже, добавить двери прочности. Дверь открылась, и Андрей обнаружил себя на пороге неприятно пустой комнаты, стены которой были обиты желтым поролоном. Окна не было — его также закрывали толстые листы фанеры с металлическими нашлепками. Под окном на штативе была установлена камера, а когда гость сделал первый шаг за порог, то понял, что в комнате они не одни. На стуле, туго зафиксированная ремнями, как-то покосившись, сидела голая девушка. Тело ее было покрыто порезами и синяками, отличалось невероятной бледностью, а на внутренней стороне бедра психиатр с ужасом узнал яркое пятно цветной татуировки в виде бабочки. Холодея от осознания увиденного, доктор, словно сомнамбула подошел к девушке и совершенно автоматически положил ей два пальца на шею, прекрасно видя, что эта диагностика совершенно напрасна — глаза девушки были высохшими с характерными пятнами Лярше, а шея изогнута под неестественным углом.

— Вулко, что же ты натворил? Что ты наделал? — в ужасе прошептал психиатр, уже нащупывая в кармане мобильник. Только бы успеть.

— Не ловит здесь, Аароныч. Я стены не только поролоном обшил. А трезвонить не торопись. Я ее не убивал.

— А кто тогда? — Как-то растерянно спросил психиатр. Давно ему не приходилось оказываться в таких ситуациях, все самообладание смыло ледяной волной страха, сердце билось невпопад, пропуская удары.

— Да сама она, похоже. Лукаш, осветитель наш рассказал, что Каролина решила себе новую трапецию у начальства стребовать. Не разобралась, в первый же день вышла на арену. Ну и вот — зацепилась за какие-то тросы под куполом — то ли с предыдущего номера не убрали, то ли трапецию неправильно установили — повисла на них. Психанула, попыталась вырваться и через всю эту конструкцию полетела вниз. Без страховки, дура, работала, вот и…

Верить Вулко было сложно, но слезы в голосе и желание верить другу заставили Андрея унять панику.

— Ладно, пусть так, но зачем ты притащил ее сюда? Зачем ты вообще устроил эти пыточные застенки?

— Ты забыл, Андрей, о чем мы с тобой в последний раз говорили? Я должен тебе, и я хочу вернуть этот долг. Мы вернем твою дочь, где бы она ни была. Я верну. А ты смотри и помогай по мере сил.

Вулко вынул откуда-то из-под штатива камеры стопку распечаток и сунул их под нос другу. Пока тот листал странные записи, Вулко разглагольствовал:

— Ты думаешь, я совсем псих, раз здесь все это устроил? Может и так. Однако, нас, психов таких, оказывается, вагон и маленькая тележка. И у некоторых, подчеркну, у очень немногих получалось провести ритуал верно. Я прочел только об одном случае успешного исхода. Произошло это, правда, после целых десяти лет попыток, но…В общем, я вышел на описание ритуала. Знаешь, что за эту распечатку я отдал больше, чем стоит эта квартира?

— Откуда, Вулко? — Изумился Андрей, даже оторвавшись от листков.

— Так я ее ж и заложил! Не боись, на улице не останусь. Мне от мамки вот, доля в квартире под нами досталась. Переехать мне туда, конечно, никто не даст, но когда дом расселят — буду иметь право на квартиру в новом жилье. Не ссы, у меня времени до осени. А до осени-то мы точно это дело добьем. Мы же все-таки друзья, а квартира — тьфу — обои да кирпичи.

— А откуда ты взял тело?

— Тоже пришлось вложиться. Но ты подумай только, какая удача, прости Господи, но это же судьба! Накануне красной луны умирает девушка, в которую я был…да я до сих пор в нее влюблен! Подумай только — это одно из основных условий для ритуала. Как Орфей вывел Эвридику из Аида, так мы сможем вернуть тех, кого любим к нам.

— Вулко, Эвридика не вернулась.

— Да, я помню, читал. Орфей совершил ошибку в ритуале, если можно так сказать. Я же тренировался почти неделю — мы не ошибемся.

Андрею хотелось прилечь. Прилечь, принять спокойное положение и подумать обо всем, что он видел и слышал. Как ответственному врачу, гражданину и даже как другу ему все еще стоило вызвать полицию и настоять на психологической экспертизе, доказать, что Вулко совершал все эти бессмысленные действия, находясь в кризисной фазе заболевания. Но как любящему отцу ему невероятно хотелось предпринять еще одну попытку. Как только Вулко заговорил о любви к ушедшим, Андрей понял, что вернуть удастся только дочь. Жену он сначала просто не понимал, потом ушла любовь и вскоре ее место заменила ненависть. Ненависть за гадкое предательство его, их семьи и, за то что эта сука отобрала его малышку. Его маленькое двухлетнее солнышко, которая так любила воздушные шары, кашу с арахисовым маслом и играть в прятки с папой. Постаравшись незаметно утереть слезы, Андрей мысленно сжег очередной мост и спросил:

— Каков твой план?

— Вот это дело, — обрадованно прогрохотал Вулко и начал приготовления. Мечась по комнате, он продолжал непрерывно болтать, посвящая Андрея в детали ритуала.

— В общем-то никакой хитрой затеи. Ритуал этот, как мне объяснили, появился как часть дочеловеческих религий. Не смотри на меня так! За что купил, за то и продаю. В общем-то смысл в том, что ритуал должен открывать некий «архив душ», где находятся все те, кто когда-либо умирал, когда-либо будет жить. Открытие этого архива, по сути, лишь полдела. Самое сложное — это приманить нужную тебе душу. И вот как раз здесь и вступает в игру личность «открывающего» — душа или сущность человека будет ориентироваться на твою любовь, как на маяк.Такая вот поэзия, блядь! — неожиданно резко закончил Вулко.

Будто находясь в каком-то трансе, Андрей поймал себя на мысли, что ему интересно проследить логику бреда друга чуть дольше. Просто узнать, что у того на уме, потом сразу позвать полицию.

— И что же нам потребуется? Лягушачья кожа, кровь девственницы, рука висельника? У меня, кстати, одна лежит в приемной, — Скептическое веселье позволяло психиатру самому не тронуться умом от осознания того, во что превратился его несчастный пациент.

— Ну, с этой частью я уже справился без тебя. Больше месяца я питаюсь бездрожжевым хлебом и дождевой водой и ни крупинки соли. Так что засунь свой сарказм куда поглубже, будь добр. — Дождевой? Так ведь зима…

— Снег растапливал, — отрезал Вулко, и Андрей понял, что клоун вошел в ту фазу, когда нужно позволить ему закончить начатое. В конце концов, что можно сделать с трупом? Хотя…

— Друг мой, скажи мне, как своему терапевту, эта девушка, она ведь тебе нравилась…

— Ритуалу должно предшествовать полное воздержание в течение минимум одного лунного цикла, в том числе от мастурбации и, соответственно, некрофилии, раз уж ты спрашиваешь, друг, — Невесело осклабился Вулко, — Ага, вот уже месяц. У меня уже от вида манекенов слюнки текут. Я когда труп привез, думал вообще себе глаза завязать. Ну, видишь, справился. Мрачный фанатизм, блестевший в глазах пациента будил в сердце доктора давно забытый ужас — такой же взгляд был у его жены, когда та оглушила его ударом пресс-папье по голове, и он мог только бессильно валяться на полу и наблюдать, как сектантка уносит их общее дитя в ночь.

— Я ценю твою жертву, но не расскажешь ли ты мне, в чем суть самого ритуала? — Уже с опаской спрашивал Андрей, ожидая, что Вулко сейчас притащит в комнату какую-нибудь курицу или щенка…Или младенца?

Вулко же лишь грохнул на пол явно тяжелую сумку.

— Это, так сказать, на сдачу приобрел.

Совершенно без присущей ему театральности, Вулко извлек из сумки пакет с гнойно-желтыми свечами, маленький кассетный магнитофон, пакет углей для рисования и громадный трафарет, сделанный будто из куска линолеума. Под конец, уже куда более бережно, Вулко вынул два шприца, оба наполненные жидкостью, и Андрей готов был поклясться, что это не аскорбинки.

— Сейчас я еще немножко тебе расскажу, а ты постараешься не перебивать. То, что мы собираемся делать — всего лишь эксперимент. Тебе ничего не угрожает. Мне просто нужна твоя помощь. Как ты сам понимаешь — с твоей дочерью будет сложнее, ты говорил, ее кремировали, но схема та же. В общем, ритуал «Milango Ya Shimoni» или «Врата в Бездну» по сути, штука одноразовая — один человек может выполнить ритуал лишь один раз. Если после точки «невозврата» ошибиться хоть на йоту, иметь нечистые намерения или любить эту душу недостаточно сильно…В общем, как мне объяснили, в лучшем случае ничего не получится. Самое страшное — это мелкие ошибки — они не испортят, но извратят ритуал и, соответственно, его результаты. Так что, Андрюш, мне потребуется твое живое участие и твоя педантичность — точность нужна во всем невероятная. И еще — ты же проходил медицинскую практику?

— Да, но, прости, сколько лет прошло!

— Недостаточно, чтобы разучиться делать инъекции и проверять пульс. Большего мне не нужно.

Вот так, подначиваемый Вулко, Андрей помогал поднять стул, расстелить трафарет, ползал по полу и закрашивал углем пол в пространстве трафарета, расставлял свечи и выполнял прочие указания Вулко, который и сам времени не терял, с небывалой прытью делая половину работы. Подсвечников не было, пришлось ставить свечи прямо на пол, предварительно приплавляя их. Пахли свечи омерзительно — будто полежавшее на солнце топленое сало. Андрей еле сдерживал приступы тошноты, капая странно густым воском прямо на нанесенный углями узор. Психиатр не решался нарушать странный рисунок, состоящий из символов, слов, написанных на неизвестном ему языке, неряшливой клинописи и при этом сложными геометрическими конструкциями, в которые толстяк, тяжело пыхтя, смешным жуком свернувшись над полом, вписывал с распечаток какие-то слова уже от руки. Вулко разуверил его, что все в порядке и свечи можно ставить, убежденно заявив, что «структура уже оформлена». Когда все было готово, оставалось лишь дождаться, пока в небе появится красная луна. Когда начало смеркаться, друзья допивали на кухне чай и снова, как и раньше беседовали на отвлеченные темы, не связанные с Алым Культом, воскрешением мертвых и прочей оккультной чепухой. Андрей остро чувствовал, как почти два месяца ему не хватало этих разговоров. Вулко, конечно предпочитал вычурным и сложным конструкциям просторечные односложные предложения, нередко косные и сдобренные крепким словцом, но парнем он был начитанным и, если можно так выразиться, умудренным опытом, а если вдруг натыкался на тему, с которой был незнаком, то в течение трех-четырех дней до следующей встречи скрупулезно ее изучал, чтобы ориентироваться в интересующем собеседника вопросе. Разница в возрасте не разделяла друзей, наоборот, объединяя их — Вулко обрел в лице Гофмана так недостающую ему фигуру отца, в то время как Андрей видел в клоуне этакого потерянного, но вновь обретенного сына. Именно поэтому психиатр даже отключил телефон, чтобы не испытывать соблазна набрать три простые цифры и закончить этот мрачный балаган в желтой комнате. Неожиданно, из спальни Вулко мерзко задребезжал будильник. Тот вскочил, словно солдат по команде, и исчез в другой комнате. Не дождавшись возвращения друга и, последовав за ним, Андрей обомлел — Вулко стоял посреди комнаты и натягивал на себя костюм…клоуна!

— Мой друг, тебе не кажется, что это слишком?

— Сущностям из «архива» очень сложно видеть, слышать, вообще понимать, что происходит. Пройдя через то, что мы привыкли называть смертью, их разум затуманивается. Они могут забыть, как выглядят, кем были и вообще, что когда-либо жили. Поэтому необходимо использовать яркие образы, что-то вызывающее неотрывные ассоциации. Так-то, нам даже повезло, что Красинова видела меня чаще в костюме, чем без него. Хуй его знает, что бы мне пришлось выдумывать, чтобы расшевелить ей память.

Клоун матерился невпопад — яркий признак того, что Вулко нервничал. Ему приходилось наносить белила несколько раз — из-за пота, градом текшего со лба и висков, те ложились неровным слоем и комковались.

Закончив грим, клоун тяжело поднялся из маленького, почти детского креслица, стоявшего перед массивным зеркалом и, жестом показав Андрею следовать за ним, направился в обитую поролоном комнату с трупом девушки. Гофман раньше не видел Вулко в образе, и теперь понимал, почему карьера у того не задавалась. Образ клоуна был достаточно давно скомпрометирован сначала Джоном Уэйном Гейси а после разнообразными фильмами ужасов разной степени качества, четко отпечатав в мозгу современного ребенка простую истину — клоун — это страшно. И Вулко был страшен. Массивный, дебелый, как бледная туша бегемота он тяжело и неловко передвигался, переставляя свои безразмерные башмаки, рыжие волосы парика гадкой паклей рассыпались по старомодному жабо, своей нелепостью придающее сюрреалистичного ужаса одиозному толстяку. Конечно же, венцом ужасного образа было лицо — профессионально нанесенный грим стирал черты лица, делал лицо похожим на живую маску, на которой тускло поблескивали маленькие бесцветные глаза, под намалеванной гротескной улыбкой просматривались тонкие, напряженно поджатые искусанные губы. Клоун решительно прошагал к камере у подоконника, включил запись, после чего зажег свечи, подобрал с пола распечатки и шприцы.

— Андрюш, твоя роль в этом маленьком спектакле есть и у тебя. Это шприц с адреналином. А теперь внимательно: когда я отрублюсь, не ссы и не паникуй — часы есть? Ну, конечно, подарок от отца на выпускной, я помню, так вот, когда я отрублюсь — засеки четыре, нет, пять минут. И только тогда — реанимационные предприятия, или как там по-вашему?

— Мероприятия, — растерянно поправил Андрей, глядя на тонкую трубку шприца в руке.

— Стой! — вдруг вскричал он, ненароком дав петуха, — Что ты собираешься себе вколоть? Ты хочешь, чтобы здесь было два трупа? Я не реаниматолог, Вулко, я психиатр, я тебе антидепрессанты прописать могу, а это…Я не буду!

Клоун мрачно приблизился к психиатру и схватил его своими ручищами за предплечья и с силой сжал их, после чего заговорил тихим, нарочито спокойным голосом. — Андрюш, раскрой глаза. Я не буду скрывать, у меня и своя мотивация есть, но изначально все это ради тебя. Ради твоей дочери. Я заложил свою квартиру, я вступил в преступный сговор, чтобы вытащить тело из морга, я месяц сидел на хлебе и воде. Я не дрочил месяц, чтобы все это для тебя провернуть! — сорвался Вулко на крик, — Так что теперь, будь добр, собери свои морщинистые яйца в кучу, возьми в руки шприц и часы и сделай то, что я тебе сказал. Ты ведь хочешь снова увидеть дочь, а? Хочешь? Ну вот и умничка. Грузно осев посреди комнаты, Вулко включил магнитофон. Тот выглядел оплавленным и очень старым. Кнопка, отвечающая за извлечение кассеты была вплавлена в корпус, как и кассетоприемник — извлечь или заменить кассеты было бы невозможно без насильственных методов. Такая вот «защита от копирования». Сначала послышалось только оглушительные треск и шуршание, будто где-то резвилась громадная крыса, потом раздался бой барабанов и монотонное гудящее пение. Голосов, вроде было несколько, но все они звучали, как один. Казалось, будто у того, кто записывал это в легких кишел целый рой ос, жужжащих на нужные лады. Слов не было, услышав фрагмент записи случайно, Андрей принял бы это за трубное гудение слона или за песни китов, но тут вступил Вулко. Он не пел, и тем не менее, слова идеально ложились на аккомпанемент странного хора. Странные, ничего не значащие слова неизвестного языка клоун произносил без запинки, и теперь Гофман видел, что его друг действительно усердно готовился — Вулко почти не смотрел на листовки, раскачиваясь в некоем трансе. Психиатр вздрогнул, когда вновь прозвонил будильник. Вулко, не прервав своего странного речитатива ни на секунду, одной рукой выключил будильник, а другой потянулся к толстому армейскому шприцу с автоматической иглой, наполненному какой-то бурой густой жидкостью. Как врач, Гофман ни за что бы не позволил вводить подобное в кровь, и было уже дернулся остановить друга, но неожиданно голоса из магнитофона взревели, будто крича лично на него — источник звука, казалось был у Андрея в голове.

Пламя свечей задрожало, тени от предметов удлинились — тьма будто сгустилась в комнате, словно кто-то развел активированный уголь в стакане. Темнее всего было, как это ни парадоксально, рядом с Вулко, окруженным свечами. Также в кромешной черноте пропал и стул с девушкой. Перед Вулко будто выросла черная стена, хотя скорее не стена, а занавес — тьма еле заметно колыхалась и волновалась, по миллиметру подбираясь к клоуну. Тот лишь покривился, когда игла резко вошла в шею, не остановившись в своем монотонном чтении. Голоса из магнитофона потеряли ритм, заглохли барабаны — теперь это были лишь рваные вопли, перемежаемые столь горестными «песнями китов», что на глазах Андрея выступили слезы. А минутой позже у него чуть было не остановилось сердце — среди воплей и криков он расслышал крик своей дочери, своей малышки. Лишь на краткий миг между ударами сердца — но он отчетливо слышал этот крик. Точно также кричала его дочь, когда мать выхватила ребенка из детского стульчика прямо посреди обеда, ударила папу и унесла ее. Крик, полный непонимания, обиды и страха, в котором читалось «Папа, спаси меня!». Андрей, медленно сползая по стене — ноги больше не держали пожилого психиатра, снял очки, чтобы вытереть выступившие слезы. Пока очки были в руке, слабое зрение издевалось над ним, сделав завесу перед Вулко еще более осязаемой. Более того, завеса тянулась к нему, обвивалась вокруг бархатными щупальцами. Глаза Вулко закатывались, тот заваливался на бок, но невероятным усилием воли смог дочитать последние несколько слов, уже не глядя на листок, после чего рухнул выброшенным на берег китом на пол и затрясся. Изо рта выступила пена, конечности конвульсивно дергались, даже под белилами было видно, как надулись вены на висках и на лбу. А потом клоун затих. Затихли и голоса в магнитофоне. Темная завеса неловко, будто даже застенчиво поглотила ногу Вулко, продвинувшись на полметра. Ласково, словно рука любовницы, она медленно покрывала тенью тело толстяка, но дойдя до середины, будто потеряла терпение и бросилась в сторону Андрея. Свечи погасли, и комната погрузилась во тьму. От ужаса Гофман еле соображал, где находится. С трудом нащупав в кармане мобильный, он включил вспышку в режиме фонарика, но тот работал как-то неправильно — свет так вообще работать не должен. Маленький белый шарик еле освещал дрожащую руку Гофмана, не отражаясь ни от чего, словно тот был в громадной пещере. В глазах все плыло — очки Андрей надеть не успел, выронив их после от испуга и теперь полагаться на зрение было бессмысленно — Андрей зажмурил глаза и попытался сконцентрироваться. Так, как давно Вулко вколол себе эту дрянь? Минуту, две назад? А может все пять? Может, врач снова опоздал к своему пациенту, только теперь окончательно? Начав ощупывать перед собой, Андрей чем-то укололся и отбросил это что-то столь похожее на кость в сторону — очередной мерзкий реквизит? Рука его поползла дальше и вот, кажется, нащупала что-то похожее на тело. Почему такое холодное и…голое? Продолжая ощупывать плоть, рука его наткнулась на какую-то жесткую шерсть. У Вулко же нету бороды! Рука поползла дальше и провалилась во что-то склизкое, влажное, полное каких-то трубок, мягких предметов округлой формы и…Поняв, что обыскивает чьи-то внутренности, он с криком выдернул руку и повалился на спину, потом вскочил и бросился искать дверь. Но двери не было, как не было и стен — лишь безграничная темнота, нисколько не рассеиваемая кастрированным светом телефона. В какой-то момент Андрей почувствовал прикосновение холодных детских ручек к лицу и что-то тихо, неслышно, как шептал бы туман или молчание, прошелестело «Папочка…». Это было слишком. Издав бессмысленный визг, какого Гофман бы в других обстоятельствах устыдился, он бросился бежать, не разбирая дороги, с закрытыми глазами, размахивая руками перед собой, чтобы не врезаться в невидимое препятствие. Препятствие его все же встретило — что-то мягкое и большое вдруг выросло у него под ногами и перекинуло через себя, и Андрей растянулся этом чем-то, пребольно ударившись подбородком и чуть не откусив себе кусочек языка. Под ногами лежало что-то большое, круглое, покрытое шуршащей тканью, как шуршал бы…Ну, конечно! Клоунский костюм! С криком облегчения, Андрей бросился к телу и лихорадочно осветил лицо клоуна фонариком — действительно, перед ним лежал Вулко и не дышал. Пульса не было, глаза закатились, а подбородок, губы и жабо были покрыты уже засыхающей пеной. Сколько же времени прошло? Не давая себе далее размышлять, доктор профессиональным движением рванул ткань на груди толстяка, и та разошлась по шву. Под тканью белело расплывшееся тело, со свисающими грудями и обильными складками. Прижав рукой кожу над ребрами, Гофман растянул ее пальцами, постаравшись согнать как можно больше жира хоть на пару секунд и с размаху, вложив все оставшиеся силы всадил длинную иглу шприца прямо туда, где в сумке висцерального жира должны было висеть остановившееся сердце его умирающего друга.

Тьма медленно рассеивалась, забирая с собой неясные видения и мерзкие галлюцинации, расползалась по комнате, оседала пылевым облаком в щелях паркета, за плинтусом, в трещинах на потолке, уползала в темные углы, оставляя место свету, излучаемому голой лампочкой на потолке. Вулко натужно втянул в себя воздух и попытался подняться, но не преуспел. Рядом, лежа на полу тяжело дышал Андрей, конвульсивно сжимая в руке пустой шприц.

— Получилось? — Хрипло спросил старый еврей — сейчас он и правда выглядел старым — прикосновение Бездны будто высосало из него несколько лет жизни. Толстяк смотрелся не лучше — хватал воздух ртом, ошалело крутил выпученными глазами, тяжело копошась вытащенной на берег медузой.

— Не знаю. Вроде бы.

Какофонию хриплого дыхания прервал смех. Смех этот был нечеловеческим, почти инфернальным — так булькает кровь в перерезанном горле, так кричит ребенок под колесами автомобиля, так воют сумасшедшие в душных застенках дома скорби. Смех звучал переливами, прерывался на какое-то кряхтение и влажный хруст, после продолжаясь снова с той же ноты, будто поставленный на паузу. Друзья лежали на полу, не смея пошевелиться и вдруг раздался голос — нестройный, визгливый, словно кто-то только-только учился пользоваться голосовыми связками.

— Вулко, милый, я так тебе благодарна! Развяжи меня, чтобы я могла выразить тебе свою благодарность по-настоящему, как делают только плохие девочки из твоих любимых фильмов. Я так умею, Вулко, я умею гораздо больше, только освободи меня. Эти ремни так мешают, так натирают мою нежную кожу, а я хочу, чтобы ее касался только ты. Как касался ее, пока я не вернулась. Ну же, Вулко, подойди, мой дорогой клоун, иди ко мне-е-е-е…

Голова Каролины завалилась набок, влажный хруст раздался снова, изо рта ее раздались свистящие хрипы и бульканье. Плечи изогнулись, как не под силу было бы их изогнуть даже гимнастке и тело девушки ловким движением выпрямило сломанную шею, снова вернув голову в вертикальное положение.

— Вулко, дорогой, ну что же ты! — Тон девушки сделался наигранно-плаксивым, — Я ведь так ждала тебя. Мне было так страшно и одиноко там, в темноте. Не было ни верха, ни низа, ни конца ни края, а только страшная, темная вечность. Развяжи меня, возлюбленный мой, и ты сможешь делать с моими отверстиями что захочешь…Я ведь знаю, как ты этого хочешь — я помню, как ты смотрел на меня там, под куполом цирка, как ты ублажал себя, вспоминая меня в нижнем белье. Я знаю, сколько ты сдерживался, позволь мне ублажить тебя. Ты сможешь забить собой мою глотку, отрезать мне сиськи, трахнуть меня в глазницу, разорвать мои дырочки — все что хочешь, только развяжи м-м-м-ма-а-ать грядет! Мать грядет! Первая жена ждет нового мужа, и вскормит детей их плотью своей! Мать гряде-е-ет!

Создание сорвалось на визг и товарищи, не сговариваясь, собрали последние остатки сил и вылетели за дверь, захлопнув ее за собой и закрыв на так кстати врезанный замок. Уже на кухне, в абсолютном молчании, отпаивая друг друга «Мендозой», они более-менее пришли в себя, хотя приглушенные крики из желтой комнаты долетали до них через квартиру в кухню, заставляя время от времени вздрагивать. Первым заговорить решился Андрей.

— Вулко, ты извини, что я не верил…

— Все нормально. Я сам не верил до конца. И тем более, не ожидал такого. — Руки гостеприимного хозяина что-то делали — нарезали лимон, ломали шоколад на дольки, но глаза слепо глядели куда-то в страшную темную пустоту.

— Что с ней случилось? Это же не Каролина, правда? Это кто-то…Кто-то другой. Ей кто-то прикинулся.

— Да. Меня предупреждали о таком. Сказали, что мотивы должны быть чисты. Только любовь выманит настоящую душу из Бездны.

— И что же произошло? Ты где-то ошибся?

— В себе я ошибся, Аароныч, в себе. Я-то думал, что и правда ее люблю. А когда там, в темноте оказался, понял, что злюсь я на нее, ненавижу почти. Что отомстить хочу. Трахнуть и бросить. И вот эту минутную слабость Бездна, видать и почуяла. Я видел это — она не Каролина. Ее настоящий облик как…Как шелуха или чучело из воска — не знаю, как объяснить, вроде как она, а вроде как и нет, будто какая-то копия. Я пытался это отогнать, а оно сбило меня с ног, вцепилось в труп и…А дальше ты со своим шприцом. Дал бы ты мне еще минуту, я б ее может и отцепил.

— Еще минуту? Ты в себе, нет? Да ты овощем проснуться мог, если бы вообще проснулся! Как я позволил себя ввязать в это? И что ты теперь собираешься с ней делать? Так и оставишь там, на стуле?

— Может быть. Еще не решил.

Вулко стал ненавязчиво, но упорно выпроваживать друга. Андрея долго уговаривать не пришлось — тот давно мечтал покинуть стены маленькой пыльной квартирки, в которой за хлипкой самодельной дверью поселилось зло из иного мира.

Гофман ворочался в постели, неспособный уснуть и ни бокал шерри, ни уютное сопение бульдога не успокаивали его дух. Андрею было страшно закрыть глаза — казалось, из темноты появятся те маленькие ручки снова обнимут его за лицо, залезут детскими пальчиками в глаза, надавят на кадык, будут рвать, выдергивать и душить, а со всех углов комнаты раздастся тот жуткий смех твари, поселившейся в мертвом теле девушки. Что же ты натворил, Вулко? Какую богохульную чудовищную мессу ты отслужил, чтобы призвать в мир это создание? Психиатр с суеверным страхом копошился в домашней аптечке, перебирая пальцами разные виды успокоительного и снотворного, не набираясь смелости выдавить таблетку из блистера — ведь если он все же уснет, то не будет спасительного визга будильника или поскуливания ожидающего прогулки бульдога — сознание его накроет той самой завесой густой, будто венозная кровь, тьмы. Так прошло много недель — Гофман научился спать осторожно, в полглаза, готовый в любой момент вскочить с постели и включить настольную лампу, чей провод он для надежности оборачивал вокруг запястья. Вулко снова куда-то пропал, не было ни звонков, ни посещений.

Лишь накануне июня тот отбил короткое сообщение — «Я в Польшу за ингридиентами». Неужели неугомонный кипящий разум когда-то безобидного и скромного толстяка не спасовал перед сверхъестественным ужасом, что наглым раздувшимся пауком расположился в желтой комнате?

Вулко же тем временем совершал последние приготовления к поездке. Денег, взятых им в банке под залог квартиры, оставалось в обрез и последние пару недель ему пришлось немало поднапрячься, отрабатывая ночные смену то тут, то там. Он расставлял товар по полкам, разгружал вагоны с их бесконечными грузами, сидел ночным сторожем на кладбищах и складах. В эти ночи, между обходами территории, бывший клоун внимательнейшим образом штудировал выкраденные из Клементинума тома, различные распечатки, купленные то тут, то там. Денег переставало хватать даже с учетом его подработок, и бедняге пришлось пойти на крайние меры.

Вулко молчаливой горой сидел в самых злачных барах и кабаках, шатался по темным переулкам с коротким видео, записанным на камеру, выискивая взглядом подходящих людей. Таких легко было узнать — масляный, скользящий взгляд, подернутый поволокой скуки и пресыщения. Эти люди чувствовали себя неуютно в местах, где оказывались — видно было, что их благосостоянию соответствуют места на порядок выше классом. Но любому наскучат и изысканные сыры «со слезой», и устрицы на подстилке из колотого льда и лобстеры, как потеряют вкус многолетние вина, как своей повседневностью успеют надоесть костюмы, сшитые на заказ лучшими кутюрье Европы, как перестанет приносить блаженство чистейший колумбийский кокаин. Как наскучат и модельной внешности барышни в нижнем белье от Bordelle с одинаково красивыми и надменными лицами.

И тогда эти люди опускались на дно, в поисках новой, не виданной ранее рыбы. Многие приезжали в Прагу из-за границы из законопослушной Германии, Швейцарии, Великобритании, было немало русских, чьи лица время от времени можно было наблюдать с экрана телевизора. Детишки богатых родителей, олимпийские спортсмены, дипломаты, поп-звезды — все они неумело наряжались в нарочито неброскую и дешевую одежду, жадными глазами шарили по липкой барной стойке, брали всегда запечатанную бутылку и никогда не допивали до конца. Вулко подсаживался к таким и, не утруждая себя представлениями и приветствиями сразу включал видео — всегда без звука — даже слабый динамик камеры неплохо передавал те жуткие звуки, что издавала Каролина. Когда через пятнадцать секунд запись обрывалась, Вулко озвучивал свое торговое предложение. Сумма шокировала многих — неплохо представляя себе опасность подобного бизнеса, Вулко хотел покончить с этим как можно скорее, но жажда легких денег вновь и вновь заставляли его надевать широкое и длинное, похожее на диванный чехол, пальто и окучивать богатых извращенцев. Он видел, как загорались глаза и у жирных детолюбцев, у которых нет-нет, да и проскакивали церковные словечки, как хищно начинали шевелиться пальцы у постоянных клиентов садомазохистских клубов, и как голодно облизывались неприметные, жалкие мужчины с замашками маньяков. Условия пользования Каролиной были просты — с телом можно было делать все, что угодно — травмы, полученные после смерти зарастали на ней, стоило лишь оставить тварь в темноте на несколько часов, нельзя было только наносить черепно-мозговые травмы. Вторым условием была обязательная видеосъемка, и это, безусловно, коробило и отпугивало многих клиентов, но в итоге, никто не отказался — бессильные справиться со своей извращенной похотью они были готовы на все — даже на крах собственной карьеры, тюремное заключение, изгнание из семьи и банкротство. Но все это меркло по сравнению с возможностью получить доступ к жертве, с которой можно было делать почти все, что угодно и та оставалась живой. К тому же Вулко любезно предоставлял маски, полностью скрывающие голову и лицо всем желающим. Третьим же и не менее важным условием являлось то, что кляп во рту Каролины должен оставаться на ней. Пришлось даже приладить замок на пряжки ремня, держащего резиновый шарик между челюстями, когда один из клиентов все же возжелал воспользоваться ртом жертвы. Вулко не знал, что тварь ему наговорила, но, к счастью, он, услышав визгливые нотки твари, успел ворваться в желтую комнату до того, как очередной «клиент» справился с ремнями. Сам Вулко не боялся слушать, что за бред несет порождение Бездны — это были бесконечные уговоры и предложения, срывающиеся на угрозы. Временами кто-то будто переключал станцию радио, и клиппот начинал орать что-то невразумительное — про Алую Династию, живые звезды, песнь, что прямо сейчас крушит Вселенную, но тварь всегда возвращалась к неизменному «Мать грядет» и «У Матери должен быть муж». Что за «Мать», Вулко так и не смог выпытать. В дни свободные от «посещений» он присаживался на стул напротив тела, принадлежавшего когда-то его возлюбленной, внимательно слушал и конспектировал все, казавшееся толстяку хоть немного важным или значимым. Прикасаться к созданию без сильной на то нужды Вулко не смел. Несмотря на то, что желание его по отношению к Каролине — даже такой, изломанной и безумной, чем-то похожей на вечно умирающую птичку — вовсе не иссякло, и период воздержания, необходимый перед ритуалом давно закончился, клоун старался даже не смотреть в сторону несчастной, в чьем теле поселилась шелуха из другого мира.

Насмотревшись и наслушавшись происходящего в комнате, раз в неделю Вулко выкраивал, как ему казалось, заслуженные две тысячи крон, шел в ближайший бордель и вытрахивал из себя воспоминания об ужасных экзекуциях, о сальных улыбках довольных клиентов и о соблазняющем взгляде самой Каролины, все еще имеющей странную власть над беднягой. На вырученные от «сутенерства» деньги, Вулко приобрел ноутбук и теперь сутками сидел в интернете, продолжая копать и искать. Научившись скрывать свои данные, работать через виртуальную машину и неиндексируемые страницы, толстяк начал продавать видео, что расходились, как горячие пирожки. Несмотря на постоянные обвинения в постановочности снаффа — как так, жертва всегда одна и та же — люди продолжали покупать и скачивать видео, даже делать заказы на тот или иной способ издевательств над жертвой. Но, как всегда, действовало ограничение — голова, а в частности мозг должен оставаться невредимым.

Как объяснили Вулко знающие люди — те, кто продал ему набор для ритуала — будучи неспособным занять тело целиком, порождение Бездны чаще всего выбирает какую-то точку мозга, чаще всего лобные доли, чтобы взять тело под контроль. Живые люди, страдающие от присутствия подобных сущностей, обычно избавлялись от одержимости при помощи электросудорожной терапии или лоботомии. В случае же с мертвым телом, создание занимает весь мозг, питается остаточными мыслями и эмоциями, поддерживает тело в жизнеспособном состоянии, пока не истощит ресурсы полностью, или не пополнит их за счет чужих жизней.

Стеклянный — так называл себя торговец теми оккультными вещицами, которые Вулко приобрел для ритуала — не гнушался продолжать общение с Вулко, не забыл поинтересоваться, как прошел ритуал. Звонил он всегда сам, со скрытого номера. Услышав о результатах, анонимный собеседник огорчился — общались они только по телефону, с «погашенных» сим-карт, с краденых телефонов. Голос Стеклянного был изменен — тот разговаривал с Вулко через какой-то преобразователь голоса, так что тот мог лишь догадываться, какого пола его собеседник. Тот разговаривал на английском, чтобы спрятать и половую, и национальную принадлежность, что составляло для Вулко немало трудностей — тот сидел с карманным переводчиком, чем-то напоминавшим калькулятор и часто прерывал собеседника, чтобы составить предложение или перевести незнакомое слово. Услышав о том, под какие нужды Вулко приспособил тело Каролины, Стеклянный ужасно разозлился, и многократно повторил, что никакие дополнительные вещества не должны поступать в тело, которое заняла сущность. Через трудности перевода, толстяку удалось понять, что Бездна каким-то образом изменяет тело и то становится способным извлекать питание из всего, что имеет отношение к жизни — капля пота, крови, семени… Вспомнив, сколько, должно быть было этих капель, Вулко пришел в ужас, когда Стеклянный резко перешел на русский, явно не являвшийся для него родным и отрывисто произнес одну фразу, оставляя длинные паузы между словами:

— Если ее не кормить — она сдохнет. Но ты кормил — и она вырвется. Нам не нужно, чтобы их стало больше. Согласен? Вулко согласился. В тот день ему как раз пришло сообщение от многочисленных анонимных друзей по переписке, что в ближайшее время намечается неофициальная экспедиция в Польшу на «вампирские захоронения», якобы за материалами для оберегов. Неожиданно для себя, клоун осознал, что добился реального успеха, пусть даже в глазах людей странных и нелюдимых — смог повторить один из сложнейший клиппотических ритуалов, выжить, вернуться и даже извлечь выгоду, за что, надо заметить, Вулко грызла совесть. Нет, ему было стыдно не перед Красиновой — в комнате сидела и заливалась инфернальным попугаем лишь ее оболочка, бывший клоун, теперь — «оккультный сутенер» и снафф-оператор испытывал чувство вины по отношению к Андрею, которого он заставил пройти через все ужасы ритуала, напугал до седин, а результате лишь пшик — сошедший с ума мертвец и очередные душевные шрамы. А тем временем, август все приближался, давно растаяли льдины на Влтаве, в город снова зачастили туристы и Орлой, столь полезный инструмент для всякого рода ведьм и колдунов, четко указывал своими изукрашенными стрелками конец тетрады.

В итоге, Вулко решил ехать в надежде увидеть загадочных собеседников по ту сторону монитора лично и расспросить их, что они знают об Алой Династии и о способах возврата из-под «Мантии Алой Королевы-Матери». Но перед поездкой Вулко предстояло одно важное дело. Подумав немного, он натянул клоунский наряд и нанес грим, чтобы придать себе анонимности. Пройдясь по квартире, он собрал несколько предметов в хозяйственную сумку и подготовил швабру. Потом, глянув на свой нехитрый набор, он выкинул молоток, клещи, подушку с иголками, оставшуюся от матери, воронку и бутылочку бензина для зажигалок, оставив в руках лишь сумку и швабру. Вулко вошел в комнату и приготовился снять последнее видео с Каролиной. До назначенного места каждый должен был добираться своим ходом. Вулко, чтобы не спешить в пять утра на автобус, а потом не ютиться в узком сиденье несколько часов, а потом еще и трястись в электричке, взял напрокат машину. Да, стоило это немалых денег, в конце концов немалая часть от заработка уходила на скупку оккультной литературы и посещение закрытый секций библиотек и музеев, зато это позволяло ему сэкономить на ночлеге, так что — получалось примерно поровну. Дорога была затяжная и скучная. Вулко пытался слушать радио, но монотонные скучные речи вгоняли его в сон, и он пару раз чуть было не вылетел в кювет. Калиш-Поморский оказался скучным, пустынным, почти заброшенным городком, дорогу спросить было решительно не у кого и Вулко добрые полчаса промучался с дорожными картами, чтобы найти маленькое местечко под названием Дравско.

Приехал туда толстяк глубоко за полночь и нашел место раскопок только благодаря кострам, то тут, то там разбросанным по древнему кладбищу, больше напоминающему каменистый пустырь. Вулко переходил от костра к костру, приветствуя своих незнакомых товарищей. Большинство просто молча сидели у костра, курили трубки и пили мерзко пахнущие чаи, другие же успели разложить находки на покрывалах и устроить бойкую торговлю за обломки железных серпов и осколки костей так называемых «вампиров». Легенда была больше громкой, чем достоверной — якобы более пяти могил содержали кости вампиров, похороненных лицом вниз с серпами, вбитыми в доски гроба так, чтобы окружать шею. Скептично настроенные анонимы еще на форуме успели высказать предположение, что это всего лишь суеверный обычай, нацеленный на то чтобы защитить бесхозное тело от вторжения злых духов и отговаривали от поездки. Вулко же надеялся среди лжемагов и экстрасенсов отыскать хоть кого-то, кто мог дать ему новую ниточку в его поисках. Так, расспрашивая о Алой Династии, и получая отрицательные отверстии, уже изрядно проголодавшийся Вулко не заметил, как ноги сами вынесли его к предприимчивому хитрецу, который расположился с переносной печью для гриля в самом центре лагеря и потчевал всех желающей шкворчащими на огне колбасками, овощами и шампиньонами в сметане. Повар — среднего роста обаятельный человек без возраста, блестящий гладкой лысиной ловко подкидывал длинной вилкой свои блюда, принимая другой рукой деньги от гостей, выдавал им пластиковые тарелочки с ароматно дымящейся снедью. Сам повар при этом не прекращал ни на секунду разглагольствовать: — Ведь, что, господа самое важное в мясе на гриле? Маринад? Не смешите, дорогие мои, и в вкуснейшем маринаде можно приготовить совершенно несъедобную дрянь — только специями будет отдавать и только. Да и само мясо большой роли не играет, уверяю Вас, правильно приготовленный баран может оказаться мягче самой изысканной корейки. Время, господа хорошие, только правильно вложенное время — ни больше, ни меньше позволит мясу таять во рту, овощам не потерять своего свежего вкуса, а грибам придаст аромат горящих угольев и не превратит их сами в угли. Только время, господа!

Продолжая болтать в том же духе, повар поднял странно блестящие серые глаза на Вулко и чуть заметно тому кивнул. После чего как-то ловко и незаметно передал вилку и замызганный фартук какому-то своему помощнику, или человеку из толпы — бывший клоун так и не смог понять, после чего поманил Вулко следовать за ним. Помощник же, будто читал с листочка, продолжил ту же речь о кулинарии, не забывая ловко подбрасывать еду и раздавать тарелки. Повар в ярко-красной толстовке с капюшоном жестом поманил толстяка за собой и скрылся среди могильников, подальше от людей и костров. Вулко шел, спотыкаясь об камни и то тут, то там вырытые ямы, ориентируясь лишь на слабую искорку сигареты в руке странного повара. Тот остановился у старого, давно мертвого дерева — казалось, будто оно целиком пожрало человека, спрятав его за своими голыми ветвями. Но когда Вулко подошел из тени блеснули холодные стеклянные глаза, ничуть не соответствующие дружелюбному тону:

— Вулко, дорогой мой! Я ждал нашей встречи! — на чистом русском поприветствовал его незнакомец.

— Откуда Вы знали, что я здесь буду? — с опаской спросил тот, стараясь не заходить под хищно извивающиеся ветки.

— Ну как же, как только я узнал, что ты сорвался сюда — я тут же понял, что тебе не нужны эти бесполезные черепки и железки. Ты же приехал найти меня?

— Вас? Я Вас даже не знаю!

— Конечно же, знаешь! — заразительно расхохотался незнакомец, словно над каким-то невероятно забавным недоразумением, — Господин Стеклянный, так ты меня привык называть, верно? Ты пришел задать мне интересующие тебя вопросы, так я к твоим услугам!

— Кто ты вообще такой? — Уже немного злясь, спросил Вулко. Ему решительно не нравилось, что таинственный Стеклянный смог отследить его перемещения, узнать его имя и даже внешность. Все переговоры проводились в атмосфере строжайшей таинственности и анонимности, даже товар он забрал из вокзальной ячейки, как в детективных фильмах. А он, оказывается, все это время прекрасно знал, кому что продает и зачем.

— Вулко, я твой друг. Ничуть не меньше, чем почтенный Андрей Ааронович. И я здесь, чтобы помочь вам обоим. Я слышал, что произошло с его семьей. Ужасная, ужасная трагедия — малое невинное дитя стало жертвой безумства матери, о как часто это происходит! Как часто матери в послеродовой депрессии душили младенцев подушками, топили их в ванночках или выбрасывали из окна. Некоторые, не желая признавать свой грех, просто клали младенцев в кроватку лицом вниз, просто ожидая, что те задохнутся. Эти маленькие жизни — их так легко отнимать. Казалось бы — куда легче убить взрослого человека, но нет — тот уже что-то из себя представляет, уже сформировался как личность и как член общества, со своими интересами, мыслями, достоинствами и недостатками, а младенцы — как заготовка… Казалось бы — раскатай это тесто и лепи из него снова. Поэтому так легко убивать младенцев. Впрочем, мой друг я увлекся, а говорим мы вовсе не об убийстве.

— А о чем же? — Думать у Вулко ясно не получалось, складные речи Стеклянного навевали какую-то дремоту, не получалось ухватить мысль, она ускользала, как угорь из рук незадачливого рыбака.

— Мы говорим о ребенке, которого не просто убили, которого забрали. Забрали так далеко и так глубоко, что даже у меня не выйдет его вытащить. И наблюдая за твоими попытками воскрешать мертвецов я счел своим долгом вмешаться и остановить тебя. Мой друг, там, где ты ищешь маленькую Дебору, там ее нету и никогда не было. Оставь свои бесплодные попытки, послушай моего совета.

— Какого совета? — Будто через гулкую вату отвечал Вулко. Ему стоило большого труда держать глаза открытыми, в то время, как сознание его вопило — доброжелательный незнакомец представляет собой страшную опасность. Все его инстинкты призывали неповоротливое тело бежать, кричать, отбиваться, но Вулко кроликом под взглядом удава лишь тоскливо следил за блестящими стеклянными глазами собеседника.

— Совет мой прост и сложен. Если чего-то больше нигде нету, никто же не воспрещает создать это что-то заново? — Ты предлагаешь Гофману заново зачать ребенка?

— Совершенно верно. Но чтобы получить того же ребенка, нужна совершенно особенная мать. Мать всех Матерей. Самая женственная из женщин, прекраснейшая из прекраснейших. Нечто, носящее в себе весь генофонд земных и внеземных созданий.

— И что же это за существо? — Тревожным звоночком отдавалось в голове слово «мать». Где же он слышал что-то подобное? Но жажда закончить поиски, достичь цели, осчастливить друга затмевали сознание Вулко, мешая памяти завершить поиск ассоциаций.

— Не важно, что, важно, как, мой дорогой Вулко. Знай, что тебе придется погрузиться в самые темные глубины, залезть на небывалые высоты, чтобы обладать ей. Тебе придется отринуть человечность, отбросить предрассудки, перестать быть собой, чтобы заполучить ее в свои руки. Но оно того стоит, поверь мне, ибо небесно счастлив будет тот, кого она наречет своим мужем.

— Так как ее найти?

— Она сама тебя найдет, Вулко. Теперь, когда ты знаешь о ней — она сама отыщет тебя. Стеклянный перестал опираться на дерево, резко выпрямился и зашагал в сторону лагеря. Ватные ноги Вулко подогнулись под массивным телом и он рухнул на траву, распластался на влажной холодной земле.

— Подожди! — крикнул он вслед уходящему незнакомцу, — Чего ты хочешь за это?

— Пусть у Матери всегда будет муж. Раз ты уже успел податься в сутенеры, эта задача не вызовет у тебя трудностей, — Ответил через плечо незнакомец и разразился каркающим, но при этом приятным и обаятельным смехом.

— А если я ослушаюсь? — Нагло спросил Вулко, интересуясь границами дозволенного.

Незнакомец продолжал удаляться, посмеиваясь на ходу, шагнул в тень и пропал. Будто не было ни человека с блестящими стеклянными глазами, ни странной беседы под деревом. И лишь в ушах Вулко эхом отдавался все тот же бархатный голос, взявшийся из ниоткуда, и звучащий будто повсюду «Ты не ослушаешься, Вулко! Ты ни за что не ослушаешься!» Гофман с болезненным ожиданием ежедневно отрывал по старой привычке листы календаря, приближаясь к тридцатому августа. Прогнозы слегка соврали — красная луна появилась на небе раньше ожидаемого. Пожилой психиатр стоял у своего полукруглого окна в приемной и наблюдал, как мистическая умбра ложится на башни и статуи Карлового Моста, покрывая их беспросветной тенью, превращая широкую Влтаву в неподвижное болото, наполненное черной маслянистой жидкостью. От Вулко не было вестей вот уж несколько месяцев. В душе его боролось облегчение, что безумный клоун не притащил какой-нибудь колдовской реквизит и не начал какой-нибудь кошмарный ритуал снова, и неизбывная тоска, в чей горестный вой вплетался плач умирающей надежды. Ведь глубоко в душе Андрей надеялся, что сошедший с ума друг достигнет своей цели, найдет способ вернуть его малышку, его Дебору, его маленькую пчелку. Но надежда испускала дух, пока алый круг в небе медленно бледнел в лучах наступающего рассвета.

Вулко ворвался без приглашения в приемную Гофмана в середине января. Перемежая грубые тычки любезными выражениями, он вытолкал из приемной безобидного алкоголика Нуличека, его давнишнего пациента, после чего, бешено вращая глазами схватил пальто Гофмана с вешалки и бросил ему.

— Одевайся.

На сходящего с ума от радости бульдога, приветствующего прыжками и повизгиванием старого знакомого, толстяк не обращал внимания и в мрачном ожидании взирал на растерянного психиатра.

— Аароныч, хорош сиськи мять! Поехали уже, не до расшаркиваний.

Андрей взял себя в руки и стал одеваться, надеясь выяснить все по дороге. Напрасно — Вулко ожесточенно сжимал руль, вминая педаль в пол и опасно лавировал между едущими рядом автомобилями. В ответ на все вопросы бывший клоун резко бросал «Ты не хочешь знать».

Наконец, приехав к той же старой пятиэтажке посреди оврага, толстяк отпустил руль и открыл пассажирскую дверь. — Пошли. Тут, в уже успевшем прийти в себя пожилом еврее взыграла гордость:

— Вулко, я очень ценю тебя как друга, и доверяю тебе во многом, но я с места не сдвинусь, пока ты не объяснишь мне, что происходит.

Щеку Андрея будто обожгли крапивой, зубы больно стукнули друг о друга, в носу зачесалось.

— Могу еще, — бесстрастно сказал толстяк. — Ты хочешь снова увидеть свою дочь? И не просто увидеть, а жить с ней, воспитывать ее, видеть, как она растет, кашкой там ее кормить, жопу подтирать, хочешь? Тогда встань и иди. Иди и смотри.

Дверь в желтую комнату была приоткрыта. Ожидая самого ужасного, Андрей осторожно шагнул внутрь и…ничего. В комнате было абсолютно пусто, если не считать знакомого штатива с камерой. Но от внимательного взгляда доктора не укрылась одна почти незаметная деталь — на полу лежал бесцветный, затасканный коврик, лежащий прямо посреди комнаты, будто что-то скрывающий.

Вулко бесцеремонно отбросил коврик ногой и глазам Гофмана открылся люк в полу, запертый на навесной замок с отверстиями для двух ключей.

— Пойдем в гости к соседям? — Нервно пошутил Андрей.

— Я выкупил их квартиру, — без тени эмоций оповестил Вулко, возясь с замком.

— А как же…

— Онлайн-Казино, — Не моргнув и глазом соврал Вулко, наконец справившись с тем, чтобы повернуть два ключа разом.

Толстяк откинул крышку подвала и оттуда на свет полезло…

Гофман не знал, как это назвать. Имя, которое он дал этому созданию звучало как крик человека, попавшего в мясорубку. Существо не среагировало на крик и продолжало медленно приближаться к Гофману ломаными, дергаными движениями, извиваясь, как змея на замедленной, запущенной задом наперед пленке.

— Приступай, папаша, — хохотнул Вулко и, выскользнув из комнаты запер Гофмана с Матерью Матерей.

Никаких Кошмаров

Вальтер не любил современность. Повсюду центральное отопление и электрические плиты — попробуй теперь спиши все на утечку газа. Все эти камеры, понатыканные на каждом углу, смартфоны с камерами в руках этих одинаково-уникальных идиотов, их блоги, влоги, инстаграммы, фейсбуки. Громадное мусорное море информации, в котором нет-нет, да проскальзывал акулий плавник. В таких случаях в работу вступал Вальтер.

Вот и сейчас он стоял и курил посреди зеленого дворика в лучах закатного солнца, пока пожарные поливали из шлангов подъезд и окна квартир. Сигарета тлела в руке высокого, хорошо сложенного блондина с правильными чертами лица, водянисто-голубыми глазами. Черные кожаные перчатки и такое же пальто неуловимо напоминали старую немецкую военную форму, заставляя пожарников неодобрительно коситься в сторону странного чиновника. На поясе Вальтера, спрятанный в полах плаща висел громадный охотничий нож а-ля Крокодил Данди, а на подкладке висел планшет с документами. Светлые брови Вальтера недовольно сходились на переносице, придавая красивому лицу неприятное выражение брезгливости. Глубокая морщина прорезала лоб, выдавая настоящий возраст координатора специального отдела федеральной службы дератизации и дезинсекции Баварии. Специальность — борьба с особо крупными паразитами, представляющими угрозу жизни и здоровью населения.

Целое гнездо подобных паразитов Вальтеру только что пришлось устранить — весьма неприятным способом. Самым сложным было не сблевать — от этого помогали крепкие, горькие сигареты и постоянное обезвоживание которым изводил себя Вальтер, но кислая гадкая жижа то и дело подкатывала к горлу и координатор, морщась, сплевывал пепельное-серую слюну в стоявшую у скамейки урну.

Пожарных вызвали как раз вовремя — все квартиры подъезда успели сгореть вместе со всем, что было внутри и теперь нужно было лишь потушить пламя, чтобы то не перекинулось на соседей. К Вальтеру подошел молодой стажер и, стараясь не запнуться, выпалил:

— Господин Вольфсгрифф, я с докладом!

— Докладывайте, стажер. — Вальтер даже не посмотрел в сторону юноши с нежным пушком на щеках и в черной кожаной куртке – действие сыворотки еще не закончилось и от солнечного света болела голова и щипало глаза.

— Докладываю: соседка напротив…э-э-э…квартиры цели не справилась с духовкой, загорелись занавески, она попыталась вынести из квартиры ребенка и поэтому не предприняла мер по предотвращению пожара.

— Ребенка-то вынесла? — Растерянно спросил Вальтер, глядя на тлеющие угли.

— Никак нет, Господин Координатор. К сожалению, все, кто находились в квартирах задохнулись и погибли в пожаре. Местной администрацией будет объявлен траур, погибло семь человек, включая гостей цели. В остальном, как мне кажется, мы обошлись малой кровью. Если бы мы прибыли позже…

— Раньше надо было, стажер, раньше. Ничего, я им в отделе информационного контроля устрою. Все выговоры получат, бездельники. Это несварение я им припом-м-м…

Вальтеру пришлось плотно сжать губы и стиснуть челюсти, чтобы мерзкий ком, подкативший к горлу не вылился на зеленый газон прямо на глазах у стажера. Как же, как же, легендарный Вальтер Вольфсгрифф, координатор специального отдела и вдруг вывалит содержимое желудка наружу на глазах пожарников, полиции и подчиненного. Тот стоял по струнке, не выражая никаких эмоций — талантливого парня перевели недавно из полиции, с отличными рекомендациями, как же его — Стефан, кажется? Для стажера это был первый выезд и тот изо всех сил старался не подать виду, что нервничает.

— Подвал успел проверить?

— Так точно, подвалы у подъездов несмежные, трещин и сообщающейся вентиляции я тоже не обнаружил, водопроводные и канализационные трубы не повреждены.

— Свободен, стажер.

Больше всего Вальтеру хотелось поехать домой — в прохладную пустую квартиру в пентхаусе над торговым центром, взять две-три бутылки воды и пить, пить, пить… Но высокая должность и столь же высокая зарплата предусматривали, что он останется на объекте, пока пожар не будет потушен.

Три года, целых три года Пражский отдел гонялся за этим «адским сутенером», и что в итоге? Тот успешно пересек границу Германии и теперь дотлевает вместе с остальными жильцами дома. Вернее, дотлевает то, что от него осталось. Лаборанты уже увезли образцы, но Вальтер не сомневался, что ДНК совпадет на сто процентов, если, конечно, нуклеотидные цепочки остались неповрежденными. Операцию, впрочем, можно считать проваленной — цель скрылась, а допросить «сутенера», будь он трижды проклят, уже не удастся. Больше всего Вальтер ненавидел безалаберность и безответственность. Следом за ними шли непунктуальность, неорганизованность и невоспитанность. Внутренний рейтинг недостатков, которые Вальтер не терпел в людях был обширен и упорядочен. С трудом ему удавалось скрывать брезгливость на гладко выбритом лице, когда на глаза ему попадались люди в неряшливой одежде, с прыщами, толстяки или просто нескладные, как он их называл «особи». Сейчас, с высоты своих тридцати восьми лет, координатор мог оценить, насколько удачным решением было не идти в полицию — со своей подозрительностью и внутренним «рейтингом», он бы наверняка встрял в неприятности из-за необоснованных арестов.

Солнце почти пропало с неба, стало немного полегче. Вольфсгрифф выкурил первую пачку крепких польских сигарет, и тут же вскрыл вторую. Курение он недолюбливал — весь этот пепел на одежде, желтизна зубов, плохой запах изо рта и вечный мусор от курильщиков — пагубная привычка вобрала в себя многое, что ненавидел Вальтер. Но на задании он просто не находил другого выхода справиться с тошнотой и мерзким запахом, въевшимся в ноздри и небо.

Пожарные сматывали шланги, снимали шлемы, споро грузились в машину. Полиция натягивала вокруг подъезда аварийную ленту. Стажер о чем-то переговаривался с полицией, до Вольфсгриффа долетело «сейчас уточню», и он направился к Вальтеру.

— Господин Вольфсгрифф, тут полиция интересуется, что передать членам домоуправления — когда можно будет начать восстановительные работы?

— Пока не придут результаты из лаборатории — никакого ремонта или строительства. Две недели минимум.

Вслед за стажером к скамейке, у которой те стояли, вальяжно, шаркая ногами подошел полицейский, с огромным, покрытым щетиной, вторым подбородком. Вальтер хорошо контролировал эмоции, и все же ему стоило определенного труда не скривить губы.

— Сервус, старший полицмейстер Герхард Зауманн, а вы…?

Полицмейстер неловко потирал козырек фуражки, пока Вальтер лениво залез в сумку-планшет и что-то там выуживал. Наконец, найдя искомое он на вытянутой руке предъявил документ:

— Хорст Шахингер, старший член пожарной комиссии, гляжу, как наши молодцы трудятся.

— Да-да, я вот как раз по этому поводу, — Как-то неловко улыбаясь и пританцовывая затараторил полицмейстер, — Видите ли, странное дело — молодцы Ваши дверь входную выудили, а на ней замок сломан, как специально — будто клеем или эпоксидной смолой залили. Странно это все, меня подозвали, попросили разобраться. Ну, я первое дело к Вам. И с плитой этой не все чисто. Мы из духовки противень достали — а он чистый совсем, в копоти только. Не противень же она готовила? В общем, я вынужден буду зафиксировать, что, возможно, имела место попытка поджога, вот подошел с Вами проконсультироваться, как это записать получше…

Хоть кто-нибудь в этом гребанном отделе, кроме него работает на совесть? Вальтер готов был голыми руками передушить чертову службу очистки, а заодно и сотрудников лаборатории, которые как всегда провозились на полчаса дольше положенного. Еще хотелось придушить толстого полицейского — найти под вторым подбородком, покрытым отвратительной белесой шерстью, кадык, вдавить его и сжимать, пока выпученные глаза не закатятся, а вываленный язык не посинеет. В ответ же Вальтер максимально спокойно и дружелюбно ответил:

— Что же Вы, любезный? Заскучали за бумажной работой? Мы же в Баварии, а не где-нибудь в Зимбабве, о чем Вы? Не было никакого поджога.

— Но как же «не было», — забормотал Зауманн, лихорадочно перелистывая блокнот, пытаясь найти среди списков покупок и каракулей свою последнюю запись. Тем временем Вальтер опустил руку в карман пальто, нащупал что-то острое и холодное, надавил большим пальцем, пока не почувствовал, как идет кровь, после чего наклонился с высоты своего роста к самому лицу толстяка и обдал того гнилостным смрадом своего дыхания, по идеальным, словно точеным чертам лица пробежала рябь, выбелив на долю секунды глаза и покрыв кожу мерзкими струпьями:

— Не. Было. Никакого. Поджога. — Отрывисто и отчетливо произнес Вальтер, внимательно глядя в глаза полицмейстера. Тот сразу как-то поскучнел, осунулся, глаза его потухли.

— Не было никакого поджога, — Послушно повторил он за господином координатором тоскливым и безразличным тоном и уже направился уйти — судя по направлению — куда-то в кусты, но Вольфсгрифф его еще не отпустил.

— Блокнот, будьте любезны.

Полицмейстер даже не обернулся на голос — только разжал пальцы, стажер ловко подхватил стопку желтой бумаги на пружинке и протянул начальнику.

— Вот, — Негодующе потрясал блокнотом Вальтер перед лицом стажера, — Что бывает, когда кто-то недостаточно хорошо делает свою работу. На, уничтожь. Данные всех пожарных и полицейских передай в отдел по связям с общественностью — у меня уже итак живого места на большом пальце нет.

Вальтер просидел на скамейке почти до трех часов утра, натужно всматриваясь в черные провалы окон, влажно блестящий бетон и прочие обломки и остатки пожарища. Временами координатор доставал цифровую камеру, делал снимок и тут же разворачивал изображение на дисплее, скрупулезно осматривал каждый пиксель и, удовлетворившись увиденным, вновь продолжал сверлить взглядом сгоревший подъезд. Ничего. Апрельский теплый день сменила прохладная, еще мартовская ночь, но Вальтер, казалось, не замечал похолодания — молчаливым изваянием он украшал собой скамейку, в какой-то момент одна из белок, живших во дворе до того осмелела, что спрыгнула ему на коротко стриженую голову — не завалялось ли там чего вкусненького? Вольфсгрифф молниеносно схватил бельчонка, поднес к глазам, убедился, что это всего лишь маленький, перепуганный зверек, и отпустил недовольно верещащего грызуна обратно на волю.

До дома господин координатор дошел пешком — происшествие случилось недалеко от его района, так что Вальтер решил не вызывать служебную машину, а потратить еще несколько минут на обход территории. Поднявшись в свой лофт на отдельном лифте — торговый центр был уже давно закрыт на ночь, он первым делом осмотрел дверную ручку — все в порядке, крупицы соли остались нетронутыми. Лифты хозяин лофта не любил — их было почти невозможно хоть как-то обезопасить — маленькое пространство для человека и гигантская лифтовая шахта со всеми этими дверьми, пространством между этажами, люками в потолке, выходами на крышу и в подвал — никакого контроля.

Зайдя в квартиру, он взял пульверизатор, высунулся из дверного проема и обрызгал ручку двер снаружи соленой водой. После чего уже позволил себе раздеться и разуться, дав пальто и водолазке упасть на темный, под дуб, ламинат. Опустив жалюзи на всех окнах и поставив телефон на зарядку, Вальтер отправился в душ. Перед тем как залезть под воду, он недолго покрутился перед зеркалом, поиграл бицепсами и грудными мышцами, заодно проводя ежедневную проверку зеркала. Зеркало, как и всегда оказалось совершенно обыкновенным.

Спал Вольфсгрифф на матрасе, постеленном прямо на невысокий подиум у окна — уж больно ребяческой выглядела ежедневная проверка пространства под кроватью. Действие сыворотки прошло вот уже как несколько часов и теперь абстинентный синдром настиг господина координатора в собственной постели. Тот стиснул зубы до треска, боясь прикусить себе язык. Можно было, конечно, принять немного, из своих запасов. «Совсем капельку, совсем чуть-чуть» — будто сговорившись стонали вены, но очередным недостатком в рейтинге Вальтера была слабая воля. Впрочем, поспать ему сегодня навряд ли удастся. Так всегда бывает после этой дряни. Не зря ей стараются не пичкать сотрудников почем зря — сырья мало, добывать ингридиенты почти невозможно, изготовление стоит баснословных денег и гигантских усилий, а результат — пожар, почти десяток трупов и ушедшая цель. Все эти чертовы тормоза из отдела информационной безопасности. Если бы пацан был жив, можно было бы вообще обойтись даже без пожара. Но, как говорится, у жизни нет сослагательного наклонения.

Вопреки ожиданиям, транквилизаторы, выписанные штатным психиатром, подействовали — Вальтер забылся почти мертвым сном без сновидений. Наутро, по пути в ванную, он захватил из шкафа запечатанные контейнеры. Теперь ближайшие два дня даже его собственное дерьмо ему не принадлежит — все придется передать в лабораторию. Самое унизительное во всем этом было тот факт, что коллеги по работе, подчиненные, начальство наконец-то убедятся, что греческий бог, арийский сверхсолдат на самом деле всего лишь человек, подчиненный простым человеческим необходимостям есть, спать и испражняться. Вольфсгрифф не хотел себе портить настроение на день. Сегодня его заслуженный выходной — нужно только завезти анализы в лабораторию, передать стажеру информацию для отчета и можно будет сходить в бассейн, освежиться перед вечерним свиданием.

Вальтер сел за стол, взял лист толстой, плотной бумаги, перьевую ручку и начал набрасывать отчет:

«Операция по задержанию «сутенера» провалена. Ввиду позднего вмешательства информационного отдела, целью операции скорее являлось устранение последствий. Восемнадцать личинок и три взрослые особи семейства avysso были устранены силами агента Insatiabilis. Использовано два кубических миллилитра Сыворотки ΆΒΥ-16. Нынешний хозяин цели а также два предыдущих хозяина, в числе которых оказался «сутенер» были употреблены взрослыми особями avysso. Для более подробного описания взрослых особей — см. фотоотчет в приложении. Цель скрылась после потери хозяина. Нынешнее местонахождение цели неизвестно, сырье получить не удалось. Для устранения последствий был использован сценарий «Возгорание». Потери среди гражданских — четыре человека ( в пределах допустимого, согл. § 26. Ч. 2. по ОРПЛПВО Федеральной Земли Баварии).

Заметки: связаться с пожарной частью в районе Лайм, Мюнхен. Связаться с полицейской частью в районе Лайм, Мюнхен. Есть подозрения на поджог. Обработка полицмейстера Г. Зауманна проведена на месте.

Отчет от 02.04.2018, Вальтер Вольфсгрифф, координатор-оперативник специального отдела федеральной службы дератизации и дезинсекции Баварии, Мюнхен.»

Подождав, пока чернила подсохнут, белокурый координатор аккуратно, чтобы не смазать, вложил отчет в файл и приготовился выходить из дома, перекинув через плечо джинсовую спортивную сумку. Надоевшее до зубовного скрежета пальто скрылось в шкафу, оттуда же на плечи Вальтера перекочевала черная, блестящая спортивная куртка. Ель в кадке у окна, наконец, удостоилась полива, жалюзи были подняты и мужчина, наконец, покинул квартиру.

Спустившись по открытой днем лестнице, Вальтер оказался посреди торгового центра. Взяв стаканчик кофе в скромной забегаловке у самого выхода, он направился к Пасингскому вокзалу.

Специальный отдел прятался в крипте вечно реставрируемой Театинер Кирхе. Охранники на входе еле заметно кивнули, когда хмурый мужчина в спортивном костюме скользнул под заграждающие знаки. Предъявив консьержу на проходной единственную корочку, в которой были указаны настоящие имя, фамилия и должность, Вальтер прошел через проходную и спустился по старым, натертым до блеска, каменным лестницам в кабинет главы отдела. Постучав по изящно украшенной двери темного дерева, Вальтер зашел.

Начальник его, пожилой немец старой закалки Хорст Мюллер, по своему обыкновению сидел, зарывшись в бумаги, монитор же, как и всегда слепо взирал на своего владельца с немым укором, но тот непреклонно продолжал раскладывать отчеты, и документы к ним, документы к документам на отчеты, планы, расписания и прочую макулатуру перед собой на столе перед тем, как вшить их в папку, которые занимали оба стеллажа по бокам кабинета.

— Сервус, Хорст. Вальтер Вольфсгрифф прибыл.

Координатор собирался только поздороваться и отправиться в лабораторию, но седой офицер запаса уже сгребал с кресла для посетителей бесконечные папки:

— Присядь, Вальтер, нам нужно кое-что обсудить.

Вольфсгрифф дождался, пока Хорст освободит место и приземлился на самый краешек стула, прямой, как шпала в ожидании слов начальства.

— Сколько ты на этот раз принял, Вальтер? — со вздохом начал разговор Мюллер.

— Кубик-другой. А что, по мне все еще видно?

— Да по тебе уже добрые месяца два все видно, — горько ответил крепкий старик, растерянно закручивая седые усы, — Ты такими темпами на людей бросаться начнешь. На тебя коллеги жалуются, Вальтер. Ты же без снаряжения уже за хлебом не выходишь, я прав?

— Я не ем хлеба, господин Мюллер.

— Не цепляйся к словам. Покажи мне, что у тебя в карманах. Не хочешь? Конечно, не хочешь, я итак знаю, сколько ты дерьма с собой таскаешь. Я сейчас с тобой буду откровенен: ты первоклассная ищейка. Холмс и Пуаро в одном лице, это не комплимент, я серьезно — таким пониманием вопроса, как у тебя, даже я, да что там, даже в лаборатории никто не обладает. Но оперативник, я вынужден отметить, ты весьма средний. И если это и дальше будет отражаться на твоей личности, то я отстраню тебя от оперативной работы. Будешь работать как раньше — по фотографиям и сводкам информационного отдела. Не нравится?

— Честно — нет. Я — охотник, а не детектив. Знаете, почему я так хорошо справляюсь с поисками и отслеживанием цели? Да потому что я знаю, что и брать цель тоже буду я. А при отсутствии интереса…Я даже не знаю, насколько я буду эффективен без возможности работать «в поле».

— Ты думаешь, я в кресле начальника сижу, потому что у меня задница в него хорошо умещается? — Раздосадованно крякнул Мюллер, — Я своих людей знаю, знаю лучше, чем семья или друзья — работа у меня такая. Поэтому послушай, что я тебе предлагаю, нет, не так, приказываю. С сегодняшнего дня можешь не ограничивать себя в употреблении жидкости. Я даю тебе трехнедельный отпуск и, — Хорст начал копаться в стопках бумаги на столе, — А, вот оно — двухнедельную поездку в Египет. В качестве премии за удачно выполненное задание.

— Какое удачно, господин Мюллер? — Возмущенно воскликнул Вольфганг, чувствуя, как его внутренний перфекционист рвет и мечет, — Цель ушла, объект погиб, а служба очистки и вовсе допустила утечку. Обосралась Прага, а крайние теперь мы!

— Ничего не хочу слышать! Вылет послезавтра — с лабораторий я договорился. Первая линия моря. Все включено. И не какая-нибудь занюханная Хургада, а бухта Карая. Ты тамошний риф видел? Да тебя потом из воды за волосы не вытащишь, еще остаться захочешь. В общем, солдат, — вспомнил армейские привычки Мюллер, — Слушай мою команду. Собирай вещи, готовься к отпуску и сдай всю Сыворотку и снаряжение. Я лично потом проверю. И пока не отдохнешь, больше не хочу тебя здесь видеть! Слезь с иглы и возвращайся. Все, вольно!

Мюллер шлепнул папку с распечатками путевки на стол, давая понять, что разговор окончен. Вальтера всегда раздражала привычка старика распечатывать все подряд — тот словно вознамерился извести за свою жизнь как можно больше деревьев. И это при том, что Мюллер прекрасно пользовался компьютером и всю информацию хранил в том числе и на сервере, но каждый раз на вопросы о совершенно ненужных бумагах отвечал, что «Сервер можно взломать, сервер может сгореть, жесткий диск — посыпаться, пароли — потеряться, а папочки — вот они!»

Египет, значит. Вальтер был слегка растерян. Обычно он сам решал, куда ехать в отпуск и это чаще были страны Скандинавии с суровой северной природой, так гармонирующей с внешним видом и характером Вольфсгриффа, но теперь вопрос с отпуском решили за него, да еще так…В арабской стране Вальтер еще не бывал, и испытывал легкий, почти забытый, дискомфорт от грядущей встречи с неизвестным.

Решив не забивать шквалом мыслей себе голову раньше времени, Вальтер спустился в метро и отправился в бассейн, купив себе перед этим двухлитровую бутылку воды без газа и жадно в нее впился. Сколько он уже не утолял жажду до конца? Два, три года? Цели, для которых была предназначена сыворотка ΆΒΥ-16 предполагали, что организм будет обезвожен, чтобы все усилия не пропали втуне. Теперь же, понимая, что ближайшие три недели ему не придется есть эту дрянь, он мог позволить себе хоть выпить весь бассейн, и в тайне от себя, Вальтер боялся такой перспективы — что оказавшись по горло в воде он просто начнет лакать противную хлорированную воду, как умирающий от жажды пес, распугивая дрейфующих старушек и изумляя персонал фитнесс-центра.

К счастью, конечно, Вольфсгрифф пить из бассейна не стал, лишь рассекал странно теплую, будто мочу, воду белокурой торпедой. Он даже проверил бассейн, укусив себя до крови за костяшку кисти, но, похоже, воду просто следовало сменить.

После бассейна Вальтер зашел в супермаркет на цокольном этаже торгового центра под своим пентхаусом. Придирчиво отбирая продукты, Вальтер надолго застрял у полки с винами, в итоге, выбрав среднее по цене, но знакомое шардоне. Также он взял белого винограда, сыра с голубой плесенью и несколько тончайших ломтиков хамона.

Марго, как всегда немного опоздала. Палента, поджаренная на гриль-сковородке с древесными грибами потихоньку остывала, а Вальтер стоял у окна, зажав наручные часы в руке и нервно скреб ногтем их кожаный браслет. Солнце давно уже село и перед Вальтером открывался прекрасный вид на вечерний Пасинг — влюбленные парочки на скамейках, запозднившиеся родители с ребятишками на детской площадке, горящие окна в старых, украшенных лепниной домах. Но всего этого координатор не замечал — лишь медленно движущиеся стрелки занимали его внимание.

Вот раздался тихий гул лифта, а немного погодя — звонок в дверь. Посмотрев в глазок, он увидел Марго и отпер замок. Дверь он предоставил ей открывать самой — чтобы девушка прикоснулась к крупинкам соли на латунной ручке двери. Марго, как всегда, была одета шикарно — под розовым пальто блестело антрацитом короткое шелковое платье. Ярко-алые губы сочетались с огненно-рыжими прямыми волосами, а густо подведенные глаза — с черным платьем. Вальтер никогда не понимал этого бессмысленного украшательства — ведь все равно самая важная часть общения проходила без одежды.

На столе уже стояли два стакана воды со льдом, тарелки с палентой и горстка таблеток на салфетке со стороны Марго. Вольфсгрифф по-своему любил эту девушку. Совершенно нелюбопытная, Марго никогда не задавала вопросов ни относительно странных ритуалов, сопровождавших жизнь Вальтера, ни о его работе. Но главное — девушка понимала его. Понимала без слов, как дикого зверя, и позволяла ему все, пока тот смиренно вновь и вновь ждал нечастых, но страстных свиданий.

Пара сидела за столом при свечах и на фоне вечернего зарева ужинала. В чем Вальтер поднаторел — так это в приготовлении подобных блюд — паленты, кускуса и ризотто. Главным было сделать все рассыпчатым, мягким, легким, словно сладкая вата.

Когда ужин был окончен, Марго томно взглянула на Вальтера, проглотила несколько таблеток, запив их водой и отправилась в ванную. Немного погодя — убрав тарелки и бокалы в посудомоечную машину, Вольфсгрифф отправился к ней.

Девушка уже была без одежды и нижнего белья, в одних колготках. Она стояла на коленях, опираясь руками о бортик ванной и призывно виляла тазом.

— Давай же милый, я уже почти…

Марго скрутило судорогой, будто она съела, что-то испорченное, и Вальтер поспешил расстегнуть ширинку, понимая, что раздеться целиком у него уже не хватит времени.

Он вошел в нее жестко, без прелюдий и из Марго вырвался хриплый стон. Вальтер поторопил:

— Сейчас.

Девушку изогнула очередная судорога, но та уже не стала сдерживаться, и Марго начало тошнить в большую, начищенную до блеска ванную. С каждым желудочным спазмом, брюшные мышцы девушки сокращались, сжатие было таким сильным, что Вальтеру приходилось прижиматься к ней всем телом, чтобы его не вытолкнуло, а несчастную продолжало тошнить кукурузной мукой – мягкой и жидкой, почти такой же, какую он приготовил. Вальтер старался отгородиться от этого зрелища, крепко сжимая в руках ее ягодицы и впитывая ее пульсации, пока девушка исторгала содержимое желудка, сопровождая их соитие натужным кашлем. Ее спина покрывалась блестящим потом, а лопатки ходили ходуном, пока Вольфсгрифф закатывал глаза в райском блаженстве.

Позже, Вальтер и Марго нагие возлежали на подиуме, на шелковых простынях, смакуя шардоне из высоких тонких бокалов.

— Палента получилась великолепной, милый. Было даже немного жалко.

— Ну, вкус-то ты ощутила, — задумчиво заметил Вольфсгифф, разглядывая исколотые вены. Да, похоже, с иглы и правда надо слезть. Хотя бы на время.

Наманикюренные пальчики девушки игриво скользили по груди и животу Вальтера, то тут, то там натыкаясь на бледные взбухшие шрамы, струпья ожогов и просто белые пятна, напоминающие по форме отпечатки пальцев. Конечно, Марго хотелось узнать, откуда появились эти странные следы, и откуда появляются новые, но прекрасно знала, что Вальтер не терпел вопросов и уточнений — она поняла это еще в их первую встречу, когда он намотал ее волосы на кулак, заставил нагнуться и приказал засунуть два пальца в рот. Конечно, в тот момент девушка была шокирована и испугана странным поведением кавалера, но узнав Вальтера получше, просто поняла, что особенная работа требовала особенной же разрядки. К тому же, Вольфсгрифф, любитель все оптимизировать к следующей их встрече подготовил таблетки, вызывающие длительную рвоту и подавал на стол всегда что-то рассыпчатое, мягкое или жидкое.

Голос Вальтера — поставленный, сильный, будто раздающий приказы солдатам на плацу всегда немного пугал Марго, особенно, когда раздавался неожиданно:

— Мне начальство оплатило двухнедельную поездку в Египет. Неплохой отель, четыре звезды, все включено, первая линия берега. Вылет послезавтра. Хочешь поехать со мной?

— Ох, дорогой, это как-то слегка неожиданно.

— Я куплю все, что требуется завтра, могу заняться и твоими покупками.

— Не в этом дело, в галерее проходит главная выставка года, по мотивам «Фауста», меня просто не отпустят.

— Ты уверена? Может возьмешь больничный на это время? Я все устрою.

— Ага, а после якобы аллергической реакции или тяжелого пищевого отравления, я приду на работу свежая, красивая и загоревшая?

— Я могу достать чеки из магазинов и справки о визитах к врачу за этот период.

— Вальтер, любимый, ты постоянно забываешь, что документы решают не все. Отношения с коллегами и начальством для меня тоже важны. Да, безболезненно меня не уволят, но тогда ни повышения, ни интересных проектов мне уже получить не удастся. Извини, дорогой. Отдохни сам, ты в последнее время какой-то нервный.

Нервничать было из-за чего. Второй день без сыворотки давался Вальтеру нелегко. Постоянно хотелось в туалет по-маленькому — организм уже отвык от нормального количества жидкости и застоявшиеся почки словно наверстывали упущенное. Впрочем, все это меркло по сравнению с упущенной Matka. Впрочем, главной целью она никогда и не была — несмотря на почти безграничную опасность, которую та представляла, трудностей в ее сдерживании было немного, главное — что с этим справлялись почти все ее невольные «мужья». За постоянными беременностями стоял некто куда более зловещий и опасный, чем чертов «доильный аппарат», как в шутку ее называли в отделе.

У него были тысячи имен и воплощения во всех существующих культурах. Клиппот, настолько древний, оформившийся, что не было даже предположений о времени его возникновения. Бытовали предположения о том, что Гласманн — первое дитя Матери Матерей, но его уникальность, древность, многочисленные появления в фольклоре и оккультных текстах в качестве одного из главных действующих лиц заставляли задуматься — а не он ли прародитель развратного манекена? Тецкатлипока, Gyalí, Vitro Viro, Her Shpigl, Skleněný Muž — эти имена звучали по всему миру, сопровождаемые волной странных смертей, богохульных ритуалов и смертоносных изобретений. Гласманн, будто насмехаясь над Вольфсгриффом, мрачной тенью маячил за каждым делом, за которое тот брался. То тут, то там на улицах, в магазинах, на работе и даже иногда в собственном отражении координатор замечал хищный блеск ничего не выражающих стеклянных глаз. Вольфсгриффа это преследование доводило до паранойи — люди нередко обходили его стороной, когда тот начинал внимательно, слегка прищурившись вглядываться им в зрачки. Марго уже давно привыкла к тому, что перед тем как заговорить с ней, он сперва долго вглядывался в зеленые омуты, втайне надеясь увидеть блеск амальгамы.

Мысли о Глассмане не отпускали его и весь следующий день. Покупая ласты и маску в Декатлоне, он дважды ввел неверный пин-код для кредитной карточки, мысленно продолжая прокручивать в голове все известные зацепки по Стеклянному Человеку.

Все снаряжение — планшет с документами на разные имена, охотничий нож, закаленный в донорской плазме, маленький амулет в виде змеиной пасти с никогда не высыхающими следами крови на клыках и множество других, необычных для стороннего наблюдателя, предметов Вальтер сдал пожилой женщине, заведующей арсеналом. После, Вальтер избавился и от запасов сыворотки, отдав термос с ампулами в лаборатории. Пришлось ждать добрые полчаса, пока строгие молчаливые девушки в белых халатах скрупулезно взвесят каждую ампулу.

Вальтер никогда не был наивным и старался всегда трезво оценивать свои силы, поэтому, каждый раз принимая сыворотку, вкалывал не полные два кубика, а где-то три четверти, чтобы потом, дома осторожно слить драгоценные остатки в потайное отверстие в холодильнике, в котором покоился тончайший — толщиной в карандаш, армейский шприц, который позволял дозировать инъекции, не вкалывая все сразу. Лишь один раз Вальтер наблюдал передозировку ΆΒΥ-16, и не желал бы видеть это снова, а тем более испытывать на себе.

Зайдя в Hugendubel, Вальтер стараясь мысленно настроиться на отпуск взял себе «Историю Уродства» и «Историю Красоты» от Умберто Эко. Вальтер когда-то очень любил читать, и в детстве его приходилось чуть ли не за уши оттаскивать от шедевров Артура Конан Дойля, волшебных миров Профессора Толкиена и веселых небылиц Джерома К. Джерома, но в последние несколько лет на его рабочем и домашнем столе прочно угнездились отчеты, доклады, описания и результаты изысканий. Мысленно настроившись на отпуск, Вольфсгрифф уже предвкушал, как будет лежать на теплом песке и перелистывать глянцевые страницы, не подгоняемый ни рабочим ритмом, ни распорядком дня, ни постоянной паранойей.

Мюнхенский аэропорт встретил его свежим дуновением кондиционеров. Таможенники лениво провели его через рамку, без особого усердия погладили руками по бокам и отпустили в сторону выходов в рукава. В Duty Free, Вальтер взял себе в дорогу бутылку своего любимого красного вина, с слегка наклонившимся горлышком, будто стеклодув, ваявший эту бутылку уже употребил ее содержимое. Также, немного поколебавшись, блондин схватил блок красного Marlboro, вдруг осознавая, что незаметно для себя все же собирает дорожный набор для «задания» — в чемодане уже лежал тубус с инъектором а по карманам и носкам распиханы «артефакты» из личной коллекции.

Почти весь полет Вальтер пытался уснуть, воткнув наушники с музыкой Бетховена, но то кто-то громко сморкался, то гадкие детишки начинали молотить ногами по его креслу, а когда все стихало, ему чудился еле слышный, изящный перезвон стекла и координатор вскакивал, как укушенный, бешено вращая глазами в поисках источника звука. Солоноватое, с легким привкусом чернослива вино так и не было допито — Вольфсгрифф совсем отвык от алкоголя, голова быстро начала кружиться. Во время работы главным его напитком были кофе и энергетики — дело было вовсе не в хваленом «заряде бодрости», просто сложные химические соединения обладали обезвоживающим свойством, что являлось важным условием для «охоты».

Аэропорт Хургады сильно диссонировал с Мюнхенским — тот входил в десятку лучших аэропортов мира и с молчаливым достоинством удерживал бронзу. Это же было больше похоже на заброшенные осколки национал-социалистической архитектуры, полазить в которых ездил Вальтер еще в юности, что впоследствии и определило направление его карьеры. Тот же пустой монументализм, облупившаяся краска и ощущение разрухи. Худые, мрачные арабы гнездились под разного рода ламинированными распечатками с расплывшимися буквами и предлагали такси, сим-карты и прочую дребедень втридорога.

Лишний раз похвалив себя за решение везти чемодан в салоне, Вальтер проходил мимо несчастных пассажиров с предыдущего рейса, которые все еще дожидались свой багаж.

Палящее солнце неожиданно вырвалось из-под козырька аэропорта и ударило прямо в глаза, тут же сделав кожу влажной и заставив рюкзак липнуть к спине. Вальтера запоздало посетила мысль, что в такие поездки еще и стоит брать темные очки.

Не без труда найдя стойку своего туроператора, на которой почему-то было висел баннер другой фирмы, он выяснил, где находится автобус к его отеля и, получив ответ, зашагал по обжигающе-горячему асфальту гигантской парковке к небольшому «фольцу», который, как назло, припарковался в самой дальней части парковки, за которой начиналась настоящая пустыня.

Теперь Вольфгрифф сидел в замызганном салоне микроавтобуса и умирал от жары, прижимаясь щекой к окну и с тоской оглядывал окрестности. Похоже, работы местному спецотделу не занимать — посреди пустыни, словно древние руины высились недостроенные виллы и особняки. Их заносило песком, в них жили птицы и никому не нужны были эти скорбно застывшие горы кирпичей. Самыми впечатляющими были заброшенные и недостроенные отели — пустые громады высились прямо посреди песка, без какой-либо подъездной дорожки, пялились на редкие проезжающие машины пустыми окнами без стекол и больше всего напоминали покинутые ульи и Вальтера передергивало от мысли, что за пчелы могут там обитать.

Сама же пустыня представляла из себя гигантскую свалку — вместе кадров из «Алладина» с бескрайними барханами, миражами и оазисами, взгляду его представал грязно-серый песок, по которому слабый ветер лениво гонял пластиковые бутылки, обрывки полиэтиленовых пакетов, а из-под самого песка виднелись занесенные горки мусора — кто-то специально просто вывозил мусор в пустыню и сбрасывал его сюда. Координатор потихоньку начинал сожалеть о том, что согласился на поездку. Надо было подарить билеты кому-нибудь из коллег или знакомых, а самому рвануть в далекий северный город где-то в западной Сибири, где в последний раз видели Гласманна.

Но вот, из-за мусорных барханов узкой темной полоской проявилось море, а забросы и недострои сменились вполне живыми, населенными отелями, аквапарками и неправдоподобно-зелеными посреди пустыни полями для гольфа.

Перед въездом на территорию отеля располагался блокпост, где лениво дремали в пластиковых креслах солдаты. Когда автобус Вальтера подъехал к шлагбаума, один из солдат флегматично обошел транспорт, безразлично водя металлоискателем по днищу «Фольца». Потом махнул рукой — будто муху отгонял, и шлагбаум скрипуче уполз вверх.

Автобус, будто назло останавливался у каждого отеля, высаживая гостей. Водитель всегда сам доносил чемоданы новоприбывших, рассчитывая на мелкие чаевые и Вальтер уже порывался выйти и дойти до отеля сам, но не знал дороги, а блуждать под палящим солнцем по столь гигантской территории не хотелось. И вот, когда Вольфсгрифф остался в автобусе наедине с водителем, они наконец-то поехали к его отелю. Оказалось, что координатор был единственным, кого нужно было высадить у «Джаз Корая что-то там» — он быстро запутался в этих одинаково-разных названиях и даже не пытался запомнить названия, пытаясь вместо этого удержать в голове маршрут.

Отель располагался в самой глубине охраняемой территории, как и обещано, у линии моря, и когда Вальтер увидел фасад отеля, украшенный фонтанами, павлинов, расхаживающих по газонам, а главное — через прозрачные двери холла, над лазурью бассейна, за полем грибков-зонтиков раскинувшуюся по всему горизонту бескрайнюю синеву моря, Вальтер мысленно поблагодарил старика-Мюллера — тот все же знал, что делает.

Территория отеля казалась необъятной. Было сложно проследить, где заканчивается территория «Джаз Корая…» и начинается вотчина других отелей, на это намекали лишь отличающиеся цвета зонтиков и форма официантов, разносившим отдыхающим у бассейна гостям разноцветные коктейли. Молчаливый и белозубый араб с самой регистрации не давал Вальтеру прикоснуться к собственному чемодану, явно рассчитывая на евро-другой. В принципе, Вальтер был против чаевых, как понятия — эту традицию придумали рестораторы и хотельеры, чтобы не доплачивать своим сотрудникам, вешая вину в низком доходе на гостей заведения и, якобы, снимая с себя ответственность. Но в данном конкретном случае, Вольфсгрифф даже подготовил небольшой органайзер с монетами достоинством в один-два евро — по двум причинам. Первая заключалась в том, что бедным египтянам было не до борьбы с классовым неравенством и сложных экономических взаимоотношений — люди эти жили крайне бедно, и даже такая мелочь, как двадцать-тридцать египетских фунтов могла повлиять на их жизнь. Во-вторых, Вальтер был в отпуске и не желал забивать голову следованием собственным традициям, убеждениям и ритуалам.

Он даже не проверил зеркало во всю стену при входе в просторный, прохладный номер. Не глянул под белый полог, свисающий с кровати, а сразу вышел на балкон номера, спешно скинув кроссовки и стянув пальцами ног носки. Балкон номера на третьем этаже открывал вид на бассейн — большую лазурную неровную кляксу, в которой, радостно попискивая, плескались детишки, за окружавшими бассейн корпусами можно было увидеть другие скопления корпусов, окружавшие свои бассейны. Прямо посреди бассейна располагался бар, словно утопленной под воду, соединенный с сушей двумя мостиками.

Вальтер наконец осознал, что начался его отпуск. Большого труда стоило координатору, буквально помешанному на собственной работе забыть и о Гласманне, и о периодах инкубации, и о зеркальных людях, о тенях, об охотниках на детей, о ночных шатунах, о кровососах, о карманных измерениях, о несчастных в противофазе, о Matka, о сыворотке и обо всем, чем голова Вольфсгриффа была забита последние пятнадцать с лишним лет. Также стоило ненадолго забыть о Марго. В голове сразу пронеслись картинки их последней встречи — как ее стройное тело выгибается, как пот блестит на лопатках и как судорога проходит по ее бедрам, когда она кончает.

Так, хватит — сказал он сам себе. Стоит отпустить мысли и воспоминания, отдаться сиянию лучей уходящего солнца, отдаться солоноватому ветру, отдаться, наконец, этим коротким двум неделям без спасения глупых, неблагодарных, несведущих человечков.

Откровенно говоря, Вальтер не умел отдыхать. Воспитанный в старых армейский традициях, он с молоком матери и затрещинами отца впитал простую истину — «Обращай любую минуту себе на пользу!». Нет работы на службе — займись работой по дому, нет работы по дому — займись работой над собой. Заболел — развивай мозг. Здоров — развивай тело. «Подлатай крышу, почини забор, уберись в доме, наколи дров, делай, двигайся, действуй!» — продолжали звучать в голове указания теперь уже почившего старика-отца, когда-то жестокого домашнего диктатора, утратившего на войне руку по локоть, но не волю. Вальтер был в семье поздним ребенком и отец, могучий и яростный, словно медведь, чувствовал, что силы покидают его, поэтому старался вложить как можно больше той ненависти, злости, желания бороться с жизнью, которые он приобрел еще когда мальчишкой ушел на войну, в своего сына — тогда еще тонконогого и тонкорукого белокурого мальчика с веселым нравом.

Теперь же Вальтер стоял на балконе и курил, оттягивая тот момент, когда ему придется спуститься туда — к обычным людям, которые не заглядывают под кровати перед тем, как лечь спать, и не носят железные кольца с кристалликами соли, чтобы протянуть руку для приветствия.

Наконец, координатор все же решил начать осваиваться — степенно распаковал чемодан, отложив сыворотку и «артефакты» в сторонку — те надлежало убрать в сейф. Достал короткие — такие он не носил с детства — черные шорты, сланцы и гавайскую рубашку, которую купил словно в каком-то трансе перед самой поездкой. Немного поскрипел зубами, тут же себя отругав за это — не хватало еще испортить себе эмаль, когда понял, что действительно не брал с собой солнечные очки. Ладно, придется купить какую-нибудь дрянь втридорога уже здесь.

Проигнорировав ужин — Вальтер не ел на ночь, если только не был на свидании, он сразу отправился в сторону моря. Розоватое в лучах заката море лениво колыхалось в обширной бухте, полизывая пенным языком желтую кромку песка. Сам же пляж был искусственно засажен мягкой газонной травой, и Вольфсгрифф не удержался, и даже начал пробежку босиком по самой кромке моря, лавируя между зонтиками и лежаками, разбивая сильными ступнями слишком близко подбирающиеся волны прилива. Ломка по сыворотке никуда не пропала, но как будто отошла на задний план, придержав на поводке агонию.

Было нечто одновременно необъяснимое и справедливое в том, что плоть Matka, вводимая ли в кровь, употребляемая ли в пищу или используемая самым естественным для нее способом, вызывала такую невероятно сильную, почти мгновенную зависимость. И если оперативники отдела, получавшие совсем микроскопическую дозу, чтобы номинально на время стать «родственниками» ее жутким отпрыскам, могли справиться с зависимостью при помощи других препаратов, психотерапевтов и «артефактов», что, по правде говоря, ничуть не лучше сыворотки, то Вальтер с ужасом представлял, что же творится с теми несчастными «мужьями», что пережили встречу с Matka и теперь горестно завывали, скрытые от мира в застенках психиатрических лечебниц. Лишь немногим «отцам», обладавшим недюжинной силой воли удавалось вернуться к нормальной жизни, но в глазах их всегда читалась какая-то бесконечная и глубокая тоска об утраченном счастье.

Ну вот, Вальтер снова думает о работе! Зря он пренебрегал психологическими тренингами, на которые регулярно приглашали сотрудников отдела, зря отказался пойти с Марго на йогу — это как минимум научило бы его расслабляться. Невпопад, Вальтер вдруг вспомнил, что не брал с собой в отпуск «рвотные» таблетки.

Солнце удивительно быстро и незаметно скатилось за горизонт и на воде, будто по волшебству, пролегла лунная дорожка. Бесконечные звезды южного неба холодно поблескивали в вышине, пока решивший отдохнуть от пробежки Вольфсгрифф завалился на один из лежаков. Кожу на ногах приятно стягивала соль, оставшаяся от морской воды.

К счастью, пачка сигарет не намокла, и, мысленно отругав себя за потакание вредным привычкам, Вольфсгрифф закурил. Вот уже час с лишним он был на пляже совершенно один — с уходом солнца и началом ужина отдыхающие все разошлись по отелям — наслаждаться креветками и «включенными» в стоимость отеля напитками. Если бы можно было посмотреть на пляж сверху, тот был бы похож на очень темное и безлунное ночное небо, закрытое облаками с единственной оранжевой звездой — угольком сигареты координатора. Именно из-за этого мнимого абсолютного одиночества, голос, раздавшийся в тишине, нарушаемой лишь ласковым шумом моря, заставил Вальтера вскочить на ноги, повернуться лицом к потенциальному противнику и приготовиться раскусить ампулу с сывороткой на кольце, замаскированную под кусочек обсидиана.

— Ой, простите, пожалуйста, вовсе не хотела Вас напугать! — сама, напуганно, словно мышонок, пропищала девушка на английском, — Увидела, что кто-то курит, и решила подойти, спросить, не будет ли сигаретки, извините, еще раз.

Вальтер почти незаметно перетек в спокойную человеческую позу, и ответил:

— Все в порядке, я просто задумался и не ожидал здесь никого встретить.

Сам он уже полез в пачку за сигаретой, оглядывая незнакомку — пламенно-рыжие волосы, белый пляжный костюм, нечеловечески зеленые глаза и бледная, как молоко, кожа, покрытая веснушками. Передавая предмет, координатор, словно ненароком, скользнул гладким серебром кольца по пальцам девушки. Раздался звук хрустящего стекла, а девушка тонко вскрикнула, будто от боли.

Мышцы Вальтера напряглись, он уже было собирался вцепиться в ампулу на кольце зубами, как вдруг девушка неловко подогнула ногу, чуть не упала и Вольфсгрифф совершенно автоматически помог ей присесть на лежак. Симулирует слабость, чтобы усыпить бдительность?

— Робанный йод! Какая сволочь разбила здесь бутылку! — закусив губу, девушка рассматривала пятку, пытаясь в темноте разглядеть, куда же именно впился острый осколок. Нос координатора уловил еле заметный аромат меди — пахло настоящей кровью. Из глаз девушки почти синхронно вытекли два тонких ручейка, скатились по веснушчатым щекам и, слившись в единую каплю упали на песок.

Вальтеру показалось, что нужно что-то сделать, и он предложил:

— Посидите здесь, я схожу, поищу бинты и что-то для дезинфекции.

— Нет-нет, не стоит! — замахала руками незнакомка, но в ее глазах читалась мольба о помощи. Похоже, сегодня был не ее день.

— Все в порядке, я схожу. Как раз собирался за коктейлем. Оставляю Вам сигареты и зажигалку, чтобы Вы не скучали. Как Вас зовут?

— Тельма, — протянула девушка руку, и в глаза бросились какие-то колечки, фенечки, браслеты, в изобилии украшавшие руку девушки. Шутовским жестом, Вольфсгрифф поцеловал руку, не забыв провести кольцом по прохладной, нежной коже. Никаких реакций.

— Валдо, — ответил координатор, замешкался и поправил, — Вальтер. Лучше Вальтер. Германия, Мюнхен.

— Соединенное Королевство. Лондон, — Сказала она то, что «Валдо» знал итак, с первой ее фразы.

Шагая в сторону рецепции, Вальтер не мог отделаться от ощущения, что с Тельмой что-то не так. Бледная ли, как у типичного представителя avysso кожа — и это-то на пляже Красного Моря, рыжие ли, словно медная проволока, волосы, точь-в-точь как у Марго, или зеленые, как у кошки глаза. Насколько хорошо она должны была видеть в темноте, чтобы увидеть его пляже? Почему ходит босиком? Впрочем, многим нравится походить по прохладной траве голыми ступнями — Вальтер и сам нес сланцы в руке. Белая, как у 幽霊, одежда, будто по учебнику — с другой стороны — пляжные костюмы всегда выполнены в светлых тонах, почему бы ему и не быть белым?

Да и в целом, представление для клиппота получалось сложноватым — тут тебе и ненавязчивое знакомство, и ситуация, требующая помощи — да и запах крови попробуй подделай. Если она конечно, не одна из отпрысков Matka, но тут одной внимательностью не отделаешься. Впрочем, основным аргументом против было то, что на кольцо повторной реакции девушка не выказала, и главное — отпустила «добычу» сходить за пластырями.

Чтобы убедиться наверняка, Вальтер, взяв пластыри и аэрозоль-антисептик на из аптечки на рецепции заодно заглянул на бар и захватил поднос с парой коктейлей — «Калимочо» для себя и банальный «Секс на Пляже» для Тельмы — ни одна из тварей не могла выпить алкогольный напиток, кроме, разве что Стеклянного Человека, впрочем, шанса поставить такой эксперимент Вальтеру не выпадало.

Снова погрузившись в охотничью среду — пускай даже лишь на миг, пускай даже в иллюзорную, Вальтер снова начал внимательно обшаривать глазами кусты, всматриваться в лица постояльцев, которые опасливо обходили «спортсмена» с параноидальным бешенством во взгляде льдистых, холодных глаз.

Многие из коллег Вольфсгриффа вступали в открытое противостояние с Гласманном, даже иногда одерживали какие-то свои маленькие незначительные победы, но чаще терпели поражение или даже переходили на его сторону — координатор даже не пытался представить, что Skleněný Muž предлагал лояльным, проверенным, прошедшим многочисленные тестирования, членам организации, что те в один прекрасный день не являлись на службу, а после были найдены уже не совсем людьми.

Да, отчасти, каждый из работающих в отделе так или иначе шел на сделки с Гласманном и Бездной — маленькие сделки вроде «артефактов» — кровь за силу или знания, сделки покрупнее, когда приходилось отдавать жизнь, или несколько, чтобы обратить какое-то особо губительное воздействие Бездны вспять, и сделки, о которых не знал даже сам Вальтер, а Мюллер предпочитал молчать и лишь утренние газеты в почтовых ящиках траурными заголовками намекали о цене, которую спецотдел решился заплатить.

Но как-то так происходило, что именно от наиболее лояльной, неподкупной и рьяной ищейки Спецотдела Дезинсекции и Дератизации Viro Vitro ускользал, как песок сквозь пальцы — тот следил за Вальтером с каждой глянцевой поверхности, посверкивал своими глазами-стекляшками, но никогда не шел на открытый конфликт, словно издеваясь над координатором, выматывая его терпение. И Вольфсгрифф ждал, когда настанет миг столь глубокого отчаяния, безнадеги и сомнений, чтобы Гласманн наконец-то пришел — либо с предложением, либо с намерением разделаться с ним и тогда Вольфсгрифф не упустит своего шанса.

Так, размышляя, он приближался к пляжу. Тельму он нашел легко — оранжевый огонек подсказывал ему путь так же, как приманил и ее. В голову невпопад пришло воспоминание о документальном фильме про глубинных рыб — в нем рассказывалось об удильщике — уродливой, напоминающей мертвый коралл рыбе, которая в полной темноте раскачивает у себя перед пастью светящейся «приманкой» — маленькая глупая рыбка не видит ничего, кроме зеленоватого огонька и когда подплывает достаточно близко — резкий рывок, челюсти сомкнуты и добыча уже в желудке.

Но никакого удильщика на пляже, конечно же не оказалось. Тельма выкурила уже три сигареты и сейчас докуривала четвертую — три окурка лежали рядом, на лежаке, и Вальтер проникся к ней симпатией — в рейтинге недостатков привычка мусорить находилась сразу за невоспитанностью, а это была достаточно высокая позиция.

— Я принес нам выпить — за знакомство, и чтобы не так сильно болело.

— Благодарю, — Как-то неловко хихикнула девушка и приняла бокал. Сам же Вальтер присел на колени и уверенно, но осторожно взял девушку за ступню. Та, от удивления, чуть не облилась собственным коктейлем. Хорошая попытка, девочка, но ты либо его выпьешь, либо я волью его тебе в глотку — размышлял Вальтер, тем временем медленно приподнимая аккуратную, почти детскую ступню Тельмы. Та тихонько ойкнула и тут же пристыженно прижала пальцы к губам, показав, что обещает помалкивать. Вольфсгрифф начал осторожно массировать девушке ступню, выводя кусок стекла из раны. Блестящий осколок, размером с ноготь, приземлился в ладонь координатора и тот аккуратно отложил его к окуркам — выбросить по уходу с пляжа.

— Вот теперь будет немного щипать, — Предупредил Вольфсгрифф, побалтывая баллончик с антисептиком. Выражение лица девушки стало страдальческим, кожа ее, итак почти молочного цвета побледнела еще сильнее, если это возможно.

— А можно держать тебя за руку?

— Держи. Но мне это не поможет, — несмешно пошутил Вальтер.

Девушка вцепилась своими цыплячьими пальчиками, унизанными кольцами, в его, почти великанскую, по сравнению с ней лапищу, сжала, как утопающий сжимает брошенный ему спасительный буй. Раненую ногу, за неимением лучшего варианта, он зафиксировал на сгибе локтя и нажал на кнопку пульверизатора. На секунду он подумал, что сейчас оглохнет — сразу вспомнился ноябрь двенадцатого — та «баньши» вопила точно так же, только теперь на нем не было шумоподавляющих штурмовых наушников и находился Вальтер к источнику звука гораздо ближе, чем стоило бы.

— Извините, — почему-то сразу перешла на «Вы» после постыдной акции Тельма.

— Ну и что с тобой теперь делать? В каком номере ты спишь?

— Ну…Вы… — Девушка неловко замолчала и зарделась, Вальтер осознал двусмысленность вопроса и со смехом объяснил:

— Я с тобой не флиртую, я тебя спрашиваю, как ты до номера доберешься? На ногу лучше не наступать хотя бы часа три, — Объяснил Вольфсгрифф, наклеивая пластырь. «А девчонке-то я понравился» — отметил он про себя.

— Ой! Ну, я, наверное, посижу здесь, подожду, пока…

— И речи быть не может!

Вальтер, отбросив этикет и приличия в сторону — он же на отдыхе, подхватил девушку на руки — та лишь охнуть успела, впрочем, быстро сориентировалась и оплела бычью шею нежданного кавалера тонкими ручками.

— Указывайте дорогу, мадам!

Ты лишь кокетливо ткнула коротко остриженным ноготком в сторону корпусов.

— Тебе восемнадцать-то есть? А то здесь вообще-то за такое казнят, — шутливо подначивал ее Вольфсгрифф. Девушка же почему-то обиженно надула губки и ответила:

— Мне двадцать два вообще-то, я студентка.

— Студентка? И что учишь?

— Психиатрия, в Оксфорде. Папа заплатил, — тут же, словно оправдываясь, добавила Тельма.

— Вот как? И на какую тему была твоя вступительная работа?

— Я писала о феномене Алой Династии. Вы, наверное, слышали, как в две тысячи втором примерно сто двадцать человек независимо друг от друга образовали что-то наподобие секты. Написали три идентичные по содержанию послания и…Ну, можно так сказать, покончили с собой. Никаких связей между этими людьми обнаружить не удалось, за редким исключением, что, ну в общем, там женщина одна притащила двухлетнюю дочку.

Алая Династия, ну конечно. Казалось, что не Вальтер не мог отпустить работу, а она не могла отпустить господина координатора — когда эта волна ритуалов «обратного рождения» прокатилась по миру, Вольфсгрифф числился стажером в Отделе, его еще не посвящали в истинную концепцию небиологических паразитов, но даже до него долетали слухи о, возможно, самой загадочной акции клиппотических сущностей за последнее время.

— Вообще-то можно на «ты». Я старше тебя всего лишь на шестнадцать лет. Не такая большая разница.

— Шестнадцать? А, ну да, и правда небольшая.

Так, переговариваясь, и узнавая друг друга — Вальтер, как обычно представился полицейским, они дошли до корпуса, где жила Тельма. Номер шестьдесят семь — автоматически запомнил координатор, когда девушка попросила ее опустить на землю.

— Ну, было приятно познакомиться, — она неловко подтянулась на цыпочках, оставила губами влажный след на гладко выбритой щеке Вальтера и опираясь на стену, дошла последние несколько шагов до номера сама. Потом обернулась и почти шепотом спросила:

— Еще увидимся? Я здесь почти на две недели еще.

— Обязательно, — бросил Вальтер. Не стоит уделять девушке слишком много внимания — еще влюбится.

— Тогда в пляжном баре после ужина? — с надеждой спросила она.

Вальтер обернулся и выразительно кивнул, давая понять, что разговор окончен.

— Спокойной ночи! — бросил он на ходу.

Девушка, борясь с явным нежеланием открыла дверь номера и зашла. От внимательного взгляда Вальтера не укрылось то, что свет в номере уже горел.

Вольфсгрифф привык вставать ранним утром — солнце еще только собиралось раскалить глиняные плитки дорожек и желтый песок морского берега, когда Вольфсгрифф после утренней серии отжиманий взял маску, ласты и направился к морю.

Координатор привык заглядывать за кулисы — и в этот раз он снова стал свидетелем того, как отель готовился к пробуждению гостей — как персонал, вовсе не те белозубые красавцы, что встречали его на рецепции — носили к завтраку посуду и огромные металлические лотки с едой, поливали из шлангов газоны вонючей, пахнущей канализацией, водой, вылавливали из бассейнов сачками разнообразный мусор и, в целом, приводили отель в порядок.

Пляж был пуст — туристы, замученные офисной работой, еще даже не открыли глаза в своих постелях, наслаждаясь возможностью спать до полудня. Вальтер же собирался насладиться морем — еще прохладным, незамутненным поднятым песком. Надев ласты и маску — последнее слово спортивной индустрии — с встроенной трубкой и дававшей полный обзор, он погрузился в ласковые воды Красного Моря.

Вальтер был на море последний раз в далеком детстве и теперь по-новому проживал эти ощущения погружения в другой мир. Тишина была почти абсолютной, а синяя толща воды впереди казалась необъятной. Споро работая руками и ногами, Вольфсгрифф направился в сторону рифа, окруженного пожелтевшими буйками. Сначала под ногами лишь флегматично колыхались водоросли, позже, в песке стали появляться маленькие холмы-вулканчики, с приожное размером, из которых то и дело вырывалось несколько пузырьков. Вдруг, в песке что-то зашевелилось, заворочалось, и глазам координатора предстал самый настоящий скат. Тот, беспокойно проплыл несколько метров, хищно мотая хвостом, снова закопался в песок. У самого рифа Вальтера встретил лениво перебирающий щупальцами осьминог — не малявка, каких кладут на горку риса в азиатских ресторанах, а настоящий спрут, размером с человеческую голову. Но вот, перед глазами выросло темное пятно, по мере приближения превращающееся в риф.

Торжество жизни кишело, шевелилось и расцветало всеми цветами радуги. Между меланхоличными анемонами хищно щерились иглами морские ежи, между иглами резво сновали мелкие рыбки, а над рифом слепо тыкались носом огромные рыбы-попугаи. Всякие губки, кораллы словно дышали, шевеля своими многочисленными темными отверстиями, напоминая то ли соты, то ли плесневые наросты, а временами так и вовсе разъеденную гниением плоть. На Вальтера накинулось дежавю — было в этом безвоздушном пространстве под пологом абсолютной тишины что-то знакомое. Что-то, напоминающее те кошмарные карманные измерения, в которые ему приходилось погружаться, чтобы вырвать еще живого коллегу из лап порождений Бездны — иногда с другими оперативниками, иногда в одиночку посещать эти странные микромиры, с их пугающей, непонятной жизнью, давящей тишиной. Иногда отсутствовал запах, или зрительные образы, могло не хватать звуков, или движением было замедленным. К счастью, Исследовательский Отдел научился определять места, в которых человеку было вовсе не выжить — двухмерные миры клиппотических картин и живых граффити, миры без физической составляющей, в которых существовали проклятые аудиозаписи и цифровые миры, где жизнь и вовсе была невозможна.

Это подводное пространство напоминало ему один из таких миров — без звука и запаха, он существовал своей странной жизнью, и, конечно, как положено любому из подобных измерений — здесь тоже пряталось свое чудовище. Бессмысленной, болтающейся по течению корягой из рифа висела мурена. Злые пустые глазенки ничего не выражали, открытая пасть, полная неровных, кривых, похожих на осколки стекла зубов была призывно приоткрыта. Вот, какая-то неосторожная рыбка решила проплыть мимо — доля секунды и та уже погрузилась в темное тулово гигантского угря.

Плавание вокруг рифа оказалось весьма медитативным процессом, и Вальтер наслаждался ласковым солнышком, лижущим оставшуюся на поверхности спину и хаотично-упорядоченной жизнью рифа, который, несмотря на повсеместную урбанизацию и присутствие туристов удалось сохранить.

Вольфсгрифф размышлял. Тельме он явно понравился, да и она была в его вкусе — тонкая и изящная, словно фарфоровая статуэтка, слегка наивная, но неглупая. И, как он любил — такая беззащитная в его руках — как когда-то его мать в руках отца. Пальцы его хищно сжались, когда он вспомнил, как маленькие ягодицы, идеально умещающиеся в ладонь, покоились на его руках, как из-под пляжного костюма вызывающе выглядывал бирюзовый лифчик, прикрывающей небольшую аккуратную грудь, наверняка покрытую веснушками. Марго никогда не была его единственной женщиной, и та об этом знала. Более того — Марго ничего не имела против, прекрасно осознавая, что, во-первых, Вальтер иногда оказывается в долгих командировках, и его рыжая бестия не считала, что мужчину нужно ограничивать в его потребностях, во-вторых, зная о его особенной работе, также понимала, что бывает настолько особенная разрядка, что такого не делают с любимой девушкой. Была и третья причина — Марго знала, что кто бы ни пытался окрутить, охмурить, влюбить в себя ее Вальтера — она всегда останется любимой и желанной. Поэтому, не испытывая никаких угрызений совести, господин координатор по третьему разу оплывал риф, планируя легкий и непринужденный курортный роман с этой хрупкой и милой Тельмой.

Вальтер не был бы отличной ищейкой, если бы не умел вести простейшую слежку незаметно. В его планы не входило встречаться с девушкой даже случайно раньше назначенного срока, поэтому, на следующий день он набрал на завтраке фруктов и обосновался за столом для персонала, стреляя глазами по залу. Вот и появилась она — в нежно-розовой футболке до колен, из-под прозрачной ткани просвечивало бикини в черно-белую полоску. Набор ее был весьма стандартен — какие-то мюсли, кофе, пара кусочков персика в сахарном сиропе и маленькая горка пахлавы. За стол к девушке так никто и не присел.

Весь следующий день Вальтер провел в море, лишь прервавшись на полчаса на небольшой перекус. Тельма тоже появилась на обеде и координатору снова удалось остаться незамеченным. Судя по мокрой, просвечивающей ткани и слегка покрасневшей коже, девушка тоже проводила день у воды. Движения ее были несколько нервными и, одновременно, слегка заторможенными, неуверенными. Тельма несколько раз поднимала голову и вглядывалась перед собой, будто искала кого-то, но не могла вспомнить, кого.

В Египте вечер наступал почти мгновенно. Казалось, что ты только нырнул под воду, выныриваешь глотнуть воздуха и солнце уже упало за горизонт, словно тарелка с серванта, и ночь, мрачная хозяйка выпускает своих отпрысков-теней на охоту. Вольфсгрифф решил что сейчас самое время отыскать Тельму.

Когда он добрался до пляжного бара, то сразу увидел цель — девушка одиноко сидела за столиком и печально помешивала апельсиновый сок трубочкой. Та явно надела все лучшее, что взяла с собой — блестящие черные леггинсы, над которыми белым воланом вздымалась полупрозрачная белая «пиратская» блузка, открывавшая живот с украшенным пирсингом пупком. С нижней части блузки, под которой было легко заметить отсутствие лифчика, свисали тонкие цепочки. Образ довершали обильный «под готессу» макияж и туфли на столь чудовищных каблуках, что Вальтер засомневался — а дошла ли Тельма до бара сама?

— Привет, — неожиданно появился из темноты Вальтер и поцеловал девушку в щеку, пока та не успела опомниться.

— Ой, привет. А я тебя ждала.

— Надеюсь, не слишком долго?

— Кажется, вечность, — Кокетливо улыбнулась Тельма. Легкая дрожь нетерпения прокатилась по спине Вальтера.

— Принести тебе выпить?

— Да, благодарю, я бы выпила… М-м-м… — Девушка оглянулась в поисках меню, но не найдя такового, замолчала.

— Пожалуй, начнем с джин-тоника, что скажешь?

— Да, отлично. Именно этого и хотела.

Ну, разумеется! Эта разукрашенная кукла хотела именно прозрачный, почти безвкусный напиток с легким ароматом можжевеловых ягод, так и поверил. Девушка явно пыталась отчаянно понравиться Вальтеру. Так отчаянно, что это даже слегка настораживало, и он на всякий случай попросил добавить в ее напиток побольше джина.

— Ух, какой крепкий! — смешно зажмурилась Тельма, немного отпив, когда Вальтер принес стаканы.

— Да нет, в среднем, весьма обыкновенный.

— Да, ты прав, — поспешила отказаться девушка, — Я немного отвыкла.

Их разговор тек легко и непринужденно. Девушка болтала обо всем подряд, Вальтер больше слушал. Из разговора удалось выяснить, что она приехала в отпуск с пожилой теткой, которая почти не выходит из номера — якобы опасается рака кожи, в свободное время Тельма изучает оккультную литературу, обожает фильмы ужасов, в свободное время тусуется с подружками по общежитию в Оксфорде, парня нету. Пока Тельма рассказывала о своих «изысканиях» — о том, что ей удалось найти в интернете на всяких порталах вроде «Телема» или «Церковь Сатаны» или в купленных через интернет распечатках, приходящих заказной почтой в черных непрозрачных конвертах, словно порножурналы. Пытаясь сохранять серьезный вид, Вальтер еле удерживался от смеха, слушая обо всех этих астральных телах, энергетических точках, местах силы, пентаграммах и фамильярах, не забывая, однако, делать внутренние заметки. Надо будет по возвращению в Отдел поделиться с Мюллером, какие идиотские утечки допускает Информационный Отдел, что даже совершеннейшая девочка-профан, с клавиатурой и доступом в интернет смогла найти несколько весьма близких к истине упоминаний о связанных с Бездной ритуалов.

Луна бледной тушей нависала в небе. Посетители начинали расходиться, бармен потихоньку начинал убирать посуду и напитки, а Тельма все болтала без умолку. Обычно Вальтер не любил болтливых, но на этот раз голос его не раздражал, тот словно навевал приятную негу, конечности деревенели, глаза слипались, да и добрая бутылка джина тоже накладывала свой отпечаток на вечер — координатор не выпивал больше бокала вина за вечер вот уже несколько лет, и отсутствие привычки сильно сказывалось на его самочувствии.

— Пожалуй, нам пора спать. Я провожу тебя в номер.

Вальтер довольно ухмыльнулся, увидев разочарование в ее глазах. Ничего, две недели — это много. Зато станет посговорчивей. До корпусов они шли долго, шагая медленно, Тельма то и дело отвлекалась то на причудливую игру света на воде, то на кусты, постриженные в форме жирафа, то просто останавливалась и молча глядела на небо, опираясь о руку Вальтера, словно о ствол дерева. Наконец, они добрались до номера шестьдесят семь. Девушке явно не хотелось прощаться. Когда Вальтер попытался поцеловать ее в щеку, девушка с какой-то истеричной страстью впилась ему в губы. Поцелуй был неловким, Вольфсгриффу даже на секунду показалось, что девушка плачет — и действительно, губы ее дрожали, а темная тушь немного размазалась. Не говоря ни слова, девушка открыла ключом-картой дверь комнаты и проскользнула внутрь. Из-за двери проникал голубоватый свет от работающего телевизора. Стоило девушке войти, раздался сварливый, скрипучий голос, словно отчитывающий девушку за поздний визит. Координатор не стал, вопреки обыкновению, подслушивать — он же в отпуске в конце концов.

Звонить Марго было уже поздно — та наверняка давно уже улеглась спать. Или, возможно, зажигает в клубе с каким-нибудь темнокожим красавчиком. При желании, Вальтер это, конечно же, мог узнать — не только по возвращению, но даже сейчас — у ищейки Спецотдела было множество полномочий. Но соединение с интернетом было отвратительное, да и Вольфсгрифф не хотел тратить ни время, ни эмоции на ревность. Лучшим решением было бы лечь спать. Но, как всегда, это чисто мужское чувство близящейся победы не отпускало его сознание, бередило разум, рисовавший сладострастные картины с неизменным участием рыжей гривы в них. Тельма была однозначно в его вкусе — не задавала лишних вопросов, была покорна и влюблена в него по уши. Только глаза у нее в момент расставания были не влюбленные, а испуганные. До чего же, наверняка, мегера эта тетка, что сутками сидит в номере, а потом орет на свою подопечную, стоило той закрыть за собой дверь. Взгляд Тельмы не давал покоя Вальтеру. В этом взгляде был какой-то наивный, чистый, детский ужас — ужас беззащитного ребенка, которому никто не поверит. Как когда-то не поверил Вольфсгриффу его собственный отец — Вольфсгрифф Старший. Сейчас, с высоты лет, он, пожалуй, предполагал, что то происшествие как-то отразилось на его карьере.

Была темная, беззвездная ночь, родители давно уже легли спать, и лишь маленький белокурый мальчик семи лет лежал в кровати без сна и дрожал от страха. Вот уже не первую ночь, как только все ложились спать, половица посреди комнаты дыбилась, шла волной и из-под пола на ребенка начинали внимательно смотреть пустые, ничего не выражающие желтые глаза, как у собаки в темной комнате. Пол скрипел, глаза не моргая могли так провисеть над полом всю ночь, сковывая сердце мальчика жутким, инфернальным страхом, парализуя волю, заставляя мышцы деревенеть. Это сейчас Вальтер знал, что безобидный «подпольщик» даже питаться как следует неспособен, из-за чего почти никогда не вырастает во что-то опасное — бедный клиппот должен десятилетиями пугать детей, чтобы отрастить хоть что-то кроме глаз.

И вот, однажды, когда половица привычно затрещала, маленький Вальтер не стал дожидаться, пока жуткая тварь снова вперится в него своими страшными немигающими бельмами, и сразу начал кричать, зовя маму. Вот он уже слышал, как та села на кровати, и нащупывает ногами тапочки. «Скорее, мамочка, пожалуйста, скорее!» — взмолился мысленно маленький мальчик, но мама не появлялась. Вместо нее в дверном проеме замаячила несимметричная медвежья туша отца. Единственной своей рукой, чья сила компенсировала отсутствие левой, мужчина схватил мальчика за пижаму, приподнял над кроватью, да так что ткань затрещала, и грозно поинтересовался, что заставило Вольфсгриффа-младшего перебудить весь дом. Когда мальчик, боясь признаться в том, что увидел, зная, что отец не поверит ему пролепетал что-то про ночной кошмар — отец яростно бросил его обратно на кровать и раненым зверем завывал: «Нет никаких кошмаров! Есть люди, есть звери, есть кровь, пытки, боль, война и тяжелая, упорная работа. Есть лагеря военнопленных, есть расстрельные команды, есть Гестапо и есть КГБ. Но нет никаких кошмаров!».

После гневной тирады, Вальтер примирился с тем, что всю ночь за ним будет наблюдать неведомое чудовище. По крайней мере оно не кричит так страшно, не размахивает яростно уродливой культей и не может причинить вред ни ему, ни маме, когда напьется. Тогда Вальтер действительно осознал — истинные кошмары не прячутся под половицами.

В воспоминаниях о детстве, Вальтер не сразу заметил робкий стук в дверь. Тот мгновенно змеей сполз с кровати на пол, не издав ни звука. Кольцо было на месте, из-под матраса был извлечен банальный кухонный нож — стащил у невнимательного официанта, подававшего баранину с гриля. Почти ползком, с широко открытым ртом — чтобы лучше контролировать уровень шума, координатор широкими, медленными шагами придвигался к источнику звука. Свет коридора из-под двери делился на три луча двумя тенями — ноги. Легкое позвякивание, быстрое, слегка нервное дыхание — за дверью явно стояла Тельма. Положив нож в ящик подвернувшегося под руку комода, Вальтер распахнул дверь.

Беглый взгляд позволил быстро оценить ситуацию — наряд тот же, что и вечером, тушь смазана, губы дрожат, пришла одна, с локтя свисает прозрачная пляжная сумка с нижним бельем и какой-то одеждой.

— Уже соскучилась? — холодно поинтересовался Вальтер.

— Извини, что так поздно, ты не против, если я зайду?

Вольфсгрифф отстранился, пропуская девушку в номер.

— Что-то случилось?

— Разругалась с теткой. Часа два на меня орала без перерыва, я не могла это больше выдерживать. Прости, что заявилась без приглашения, но ночевать на пляже в арабской стране я бы рисковать не хотела. Ты меня…не приютишь? Это буквально на одну ночь — завтра я с ней попробую договориться.

— А тебя никто не придет искать?

— У нее больная нога, она даже на обед не ходит — заказывает все в номер. Правда, официанты от нее разбегаются, как от огня — ее никто не переносит.

— Неужели твоя родственница настолько неприятна в общении? — по лицу координатора пробежала усмешка — ох уж эти юные мятущиеся сердца. Когда-то и он попытался провернуть подобное — сбежать из дома, проявить свою самостоятельность. Все закончилось в темном амбаре, где отец оставил его подвешенным за руки на два дня, после жестокого избиения — и даже увечность не стала помехой на пути животной ярости, с которой Вольфсгрифф-старший вбивал очередной урок в голову сына.

— Да она настоящая ведьма! — Задыхаясь от злобы, сменившей обиду, рассказывала Тельма, — Эта старая сука целые сутки сидит в номере и пялится в телевизор, даже с кровати не встает, и хочет, чтобы я все время была подле нее. Угрожает лишить наследства, хватается за сердце, отобрала у меня телефон — не хочет, чтобы я переписывалась со своими «странными» друзьями, не хочет, чтобы я вообще выходила из номера. Каждый раз выхожу со скандалом. И, да, чуть что — хватается за сердце и симулирует сердечный приступ, но я уже научилась распознавать, когда она актерствует.

— И правда, какая неприятная тетка. А по чьей линии тетка? Отца, матери? — Просто чтобы поддержать беседу, без интереса спросил Вальтер, демонстративно готовя для себя «постель» на полу.

— Не помню, — Как-то странно задумалась Тельма. Замолчав на несколько секунд, она, так и не справившись с памятью, сказала, — Просто тетка.

— Понятно, — ответил Вольфсгрифф, складывая из покрывала импровизированный матрас, — А родители?

Снова какой-то странный ступор, потом девушка неуверенно протянула что-то про то что родители хотели поехать, но не смогли.

— А что ты делаешь? — недоуменно спросила ночная гостья, когда Вальтер наконец увенчал свое лежбище одной из четырех подушек.

— Спать ложусь, три часа ночи все-таки.

— А почему не в кровать?

— Кровать я благородно уступаю тебе. Я же все-таки джентельмен, — Отвесил Вольфсгрифф шутовской поклон.

— Ну, не знаю, это как-то неловко. А мы разве не можем спать вместе? — С ноткой стеснения и надежды спросила Тельма.

— Даже не знаю. А мы можем? — ответил Вальтер, обвивая свои руки-стволы вокруг тонкой талии девушки.

Поспать этой ночью им так и не удалось — Вальтер и Тельма уснули лишь под утро, когда солнце уже лизало влажные от пота спины, а аниматоры созывали ранних пташек на аквааэробику. Вальтер проснулся раньше и невольно залюбовался Тельмой — худенькая и тонкая, словно веточка, она распласталась на кровати, закинув гладкое бедро ему на живот. Огненно-рыжие волосы блестели в лучах рассвета, рассыпавшись по подушке, красный сосок напоминал пулевое ранение на фоне белой кожи. Губы ее были по-детски приоткрыты во сне, хотя, как выяснилось, были способны на совсем недетские вещи. Впрочем, опыта Тельме не доставало — зажатая и неуверенная, она боялась издать лишний звук или сделать лишнее движение. Но ее покорность и испуг в глазах замещали все — в то время, как Марго с ее распутным взглядом и вереницей бывших половых партнеров достаточно быстро научилась не только принимать странные привычки Вальтера, но и наслаждаться ими — для Тельмы, казалось. Сам секс был в новинку. И это возбуждало.

С того дня Вальтер и Тельма стали почти неразлучны. Кратко и четко объяснив, что его ждет дома семья и работа, и это лишь временные отношения, которые тут же закончатся, стоит одному из них ступить на борт самолета, Вальтер получил совершенно неожиданный эффект. Он ждал скандала, истерики, даже, возможно, попытки юридического преследования. Вместо этого, Тельма очень легко отнеслась к его словам, и теперь липла к нему еще сильнее, словно пытаясь провести с ним как можно больше времени, вобрать как можно больше Вальтера в свою память, прежде чем истечет срок годности их романа. Девушка лишь иногда отлучалась в свой номер, к тетке и выходила оттуда неизменно в слезах и с новой порцией вещей. В конце концов, Вальтер просто выдал ей дополнительный ключ для номера и помог перенести чемодан к себе. Встречи с теткой координатор избегал, не желая, чтобы та, в очередном приступе гиперопеки не вызвала полицию или не выследила его номер, и не устроила скандал при нем. Так, Тельма окончательно переехала в его номер.

— Ничего не бойся. Я проходил специальное обучение — я же из полиции, ты помнишь?

— Да, но это как-то, — Тельма пожала плечами, — Уже небезопасно.

— Понимаю твои опасения, но я делаю это сильно не в первый раз. И я не думаю, что у тебя будет возможность попробовать это с кем-то еще.

— Ты знаешь, что по статистике ежегодно от этого погибает тысяча с лишним человек?

— Знаю. Только это чаще относится к тем случаям, когда делают это люди неопытные и в одиночку. А я обещаю тебе, что все будет хорошо. У меня все под контролем.

Тяжело вздохнув, Тельма кивнула и начала стягивать платье через голову.

— Нет. Останься в одежде.

Тяжелая крепкая рука Вальтера больно схватила ее под локоть, и координатор подвел девушку к наполненной ванне. Сам Вольфсгрифф был без одежды.

— Расслабься сейчас.

Тельма легла животом на блестящий бортик, стоя коленями на холодном, твердом кафельном полу. Рыжие пряди уже легли на воду и, намокая, тонули, словно предрекая участь своей хозяйки. Также намокло и желтое платье и теперь полупрозрачной пленкой липло к телу. Тельма вздрогнула, когда тяжелая рука легла ей на спину, поползла вниз, твердым прессом вминая ее в бортик ванной, дошла до ягодиц и резким движением задрала платье. Упали на кафель порванные трусики, из-за спины раздался твердый, командный, совсем не похожий на слышанный ранее, голос:

— Набери воздух.

Крепкий сильные пальцы намотали огненную шевелюру на кулак и в лицо ударила холодная мокрая тишина. Сначала Тельма вела себя спокойно, лишь немного вздрогнула, когда Вальтер с силой вошел в нее. Потом ее движения стали беспокойными. Руки засучили под водой, уперлись в бортик ванной, но Вальтер все четко рассчитал — еще не время. Девушка уже вовсю молотила кулачками по ванне, царапала ему руки, но Вольфсгрифф был непоколебим — еще не время. И вот, мышцы девушки напряглись до предела, Тельма вырывалась изо всех сил, а секундой позже оба любовника обмякли — один в пароксизме удовольствия, а вторая — потеряв сознание.

Вытащив девушку из воды, Вальтер не спешил приводить ее в сознание. Нервными, резкими движениями, он погрузился в изучение содержимого ее чемодана. У него в запасе не больше шести минут, стоит промедлить и на полу в ванной окажется овощ. Какие-то шмотки, нижнее белье, туфли — столько туфель, будто она их продавать здесь собралась. Какая-то книжонка с пентаграммой на обложке, планшет с севшей батарейкой. Ага! Вот он — Вольфсгрифф извлек из внутреннего кармана чемодана непромокаемую папку с красной книжечкой внутри. Открыв ее, Вальтер чуть не порвал паспорт Тельмы в ярости. Проклятие! Вот так вот, лучшая ищейка Спецотдела попалась на крючок, как глупая безмозглая рыба. «Доотдыхался?» — спрашивал он себя. Теперь вопрос лишь в том, кто же его решил так подставить. Гласманн все же понял, что Вальтер не остановится и решил его устранить посредством человеческих законов? Или Мюллер устроил проверку своему излишне самостоятельному сотруднику? В таком случае, он проверку с треском провалил. Велик был соблазн не выводить девушку из обморока, оставить ее превращаться в овощ и, тем самым решить все свои проблемы, но взгляд, случайно брошенный за спину решил все за него. На кафельном полу в мокром желтом платье, на подушке из мокрых, еле отдающих рыжиной волос лежал ребенок. Ребенок, которого он душил во время секса. Ладно, может есть иной путь?

Коря всех подряд — отца за «правильное» воспитание, преподавателей академии за все их чертовы «кодексы», но прежде всего себя за какую-то глупую, иррациональную мягкотелость и расхлябанность, Вальтер начал делать Тельме искусственное дыхание.

На предпоследний день их пребывания в Египте, как ни в чем не бывало, он после завтрака позвал ее поплавать. На воде Тельма держалась неуверенно, стараясь плескаться у берега. Море для нее в основном означало лежание на пляже с какой-нибудь книжкой, обязательно под зонтиком — загорать девушка категорически не хотела. Вот уже не в первый раз Вольфсгрифф пытался поделиться с ней прекрасным зрелищем, открывавшимся там, под водой на рифе. Каждый раз его увещевания были безуспешными, но на этот раз Вальтер был настойчив и, пообещав приглядывать за ней, не заплывать далеко и вообще всячески обеспечивать ее безопасность, он все же добился согласия.

И вот, медленно, словно щенок, брошенный в пруд, она, неловко перебирая конечностями плыла в сторону темного пятна метрах в пятидесяти от берега. Посреди пятна вздымалась желтая, засиженная чайками скала, являвшаяся своеобразным пограничным камнем — по ее кромке лежала веревка с буйками, заплывать за которую осмеливались немногие — и Вальтер был в их числе. Раннее утро встречало прохладным ветром, и отдыхающих на пляже было совсем немного, еще меньше их было в воде.

Тельме с трудом давался каждый метр. Нежданно налетевшая волна ударила ей в лицо и девушка, хлебнув соленой воды, долго отплевывалась. Вальтер усмехался, но внутри него кипел гремучий коктейль из чувства вины, страха, жалости и чувства долга. Пресловутая «слезинка ребенка». Неужели он не спас достаточно жизней, чтобы ценой всего лишь одной спасти свою? Откуда-то из подсознания внутренний голос, болезненно напоминающий отцовский, горько отрезал — «Нет!».

Обплыв скалу, они погрузились в волшебную экосистему рифа. Тельма, надев одолженную Вальтером маску неловко балансировала между тем, чтобы отплыть слишком далеко и столкновением с жгучими кораллами. Временами она выныривала и взвизгивала со смесью страха и восторга, указывая пальцем на очередное, обнаруженное ей под водой чудо. Пора. Вальтер осторожно подплыл к девушке сзади и сдавил предплечья, прижав их к ребрам. Уже было перекинув вес на неуверенно держащегося на воде подростка, Вальтер все же ослабил хватку и развернул к себе лицом. В ее глазах читался страх, но взгляд, полный мольбы утыкался в стеклянные акульи зрачки господина координатора.

— Зачем? — с болью в голосе спросил он.

— Милый, ты чего? Я что-то сделала не так?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать два, я же говорила, глупыш, — С нервным смешком выдавила она, ненавязчиво пытаясь вырваться из железной хватки ищейки Спецотдела.

— Да. Исполнится через семь лет. Ты знаешь, что в Египте за это смертная казнь? Конечно, знаешь, я ведь сам сказал тебе это. Гораздо легче теперь будет просто утопить тебя, так я буду знать, что никто ничего не узнает.Так что теперь у меня остался только один вопрос. Зачем?

— Я просто хотела быть с тобой рядом.

Вальтер поморщился. Ложь была неумелой и очевидной. Плечи девушки начали погружаться под воду, та даже не пыталась вырываться, только глазами, полными слез смотрела на него.

— Подожди! — выкрикнула Тельма, когда вода уже достигла лица, — Если я скажу правду, ты меня отпустишь?

— А есть какая-то другая правда? — остановил погружение Вальтер.

— Я просто не хотела оставаться со своей теткой.

Большого труда Вольфсгриффу стоило не рассмеяться. Так нелепо!

— Ты сейчас серьезно? Пару дней со сварливой родственницей, и ты прыгаешь в постель к незнакомым сорокалетним мужикам? Теперь соври, что я тебе понравился.

— Правда понравился, но дело не в этом. Не только в этом. Моя тетка — она странная. Я не говорила, потому что боялась, что ты не поверишь.

Вальтер тут же прекратил притапливать девушку. В нем пробудился инстинкт ищейки — глаза сощурились, губы сжались, он весь обратился в слух. Даже если девушка врет — он это поймет. Утопить ее никогда не поздно — чтобы самостоятельно выплыть из-за рифа ей понадобится много времени. Какой бы рывок, какой бы дикий маневр та ни совершила, координатор успеет ее поймать.

— Что в ней странного? — начал Вольфсгрифф стандартную процедуру допроса.

— Ну, во-первых, я ее знаю, но не помню, откуда. Во-вторых, иногда я застаю ее за тем, как она смотрит по телевизору белый шум. Сидит, пялится в экран, комментирует иногда, будто что-то видит. А однажды я увидела, как она свешивается из вентиляции — висит вниз головой, как летучая мышь. А тетка ужасно толстая — она бы ни за что не влезла, и, тем более, не удержалась так висеть.

— Так-так, продолжай, — У Вальтера в голове медленно начинала вырисовываться картина происходящего, — Что-то еще?

— Ну, она ест постоянно, а в туалет не ходит. Я даже как-то оставила специально свой волос на крышке унитаза и ушла на целый день. Когда пришла — я проверила — волос остался на месте. А еще, если ей еду не принести — то она может целый день не есть. Как будто прикидывается, а на самом деле ей есть не надо. И когда я нахожусь рядом с ней, она непрерывно орет — на любые темы. Что я не загорелая, или наоборот, что целый день провела на пляже, то что читаю книгу в номере, вместо того чтобы гулять и купаться, то наезжает, что целый день меня не было в номере. И после ее ора у меня такое странное чувство опустошения — ничего не хочется, ни есть, ни пить, просто хочется лечь и уснуть. И уйти от нее у меня три дня не получалось. Я уже пыталась — ночами на пляже сидела, или у бассейна — все равно к ней тянет. А вот, с тобой познакомилась, и вроде отпустило. Я теперь боюсь возвращаться. Я чемодан специально днем забирала — тетка спит до самого вечера, а как проснется — начинается — то у нее голова болит, то сердце, то ногу мазью растереть, то еще чего. И каждый раз такое ощущение, что она из тебя жилы тянет, даже когда замолкает.

Все элементы мозаики заняли свое место. Еще пара уточняющих вопросов.

— А родители твои почему с вами не полетели.

— Ну, — Тельма замялась, — Они хотели…Да, точно хотели, но мама, кажется попала в больницу. Или папа? Не помню.

— Хорошо, а как зовут тетку.

— Тетку зовут... — Тельма задумалась, пару раз собиралась что-то сказать, потом снова погружалась в раздумья, и Вальтер прервал ее.

— Хватит. У нее нет имени. Если ты ей сейчас придумаешь имя, это только поможет ей оформиться. Поплыли к берегу.

— Зачем? — глупо спросила девушка, только что чудом спасшаяся от верной смерти в руках господина координатора.

— С родней знакомиться, — криво усмехнулся Вальтер.

Тельма плыла за ним, с трудом поспевая за скоростным брассом Вольфсгриффа — ей оставалось лишь наблюдать испещренную шрамами спину. Глядя на нее, девушка недоуменно пыталась догадаться — кто же ее странный кавалер. То, что он не из полиции, по крайней мере не из обычной — итак понятно. Но кто мог оставить эти чудовищные отметины по всему телу — не ножи и пули оставляют такие следы.

Вальтер же думал о своем. Кажется, девочка подцепила местного «бедного родственника». Относительно безобидные создания, отличающиеся только невероятно жутким способом внедрения. Бесформенные и безликие, они, словно перекати-поле неприкаянно мечутся по свету в поисках человека с достаточно слабой психикой, после чего «внедряются» в семью.

Уже в номере, лихорадочно собирая снаряжение, он пытался кратко объяснить Тельме, с чем та имела дело.

— Как бы их получше назвать? Пожалуй, духи будет удачнее всего. Так вот, эти духи бывают разных видов и форм. Одни питаются человеческой кровью, другие — ночными кошмарами, а вот эта твоя «тетка» питается твоей нервной системой. Выводит тебя из равновесия, заставляет тебя плакать и истерить, а сама жиреет с этого. «Тетка» — это всего лишь маскировка. Тебе лучше не знать, как они выглядят на самом деле.

Зачем Вольфсгрифф все этой ей рассказывал, он не знал. Пытался вытеснить воспоминания об их совместных ночах, или пытался медленно подвести девушку к другому страшному выводу, который ей предстояло сделать самой? Неважно. Он снова на охоте, снова в работе. Жестокая ли шутка Гласманна, хитрый ли план Мюллера, но Вальтер снова чувствовал себя, как рыба в воде. Никаких странных этических условностей, никакой нужды прикидываться обычным отдыхающим. Есть только цель и охотник.

Его «туристический набор» сильно уступал стандартному снаряжению оперативников, но этого должно было хватить — кухонный нож, солонка с солью, взятая в ресторане, кольцо-индикатор и, конечно же, сыворотка. Ломка только недавно перестала быть столь мучительной, и Вальтер почти с жалостью прислонил к шее иньектор. Жалость, впрочем, тут же сменилась пароксизмом удовольствия. Ни один гастрономический шедевр, ни одна самая искусная куртизанка, ни одна похвала отца не могла сравниться с прикосновением Матери Матерей. Вольфсгрифф почти физически ощущал, как грязно-серая жидкость толчками разносится по артериям, слегка замедляя время, делая солнечный свет жгучим, а тени — приятно-прохладными, наделяя своего носителя главным свойством Matka — дарить и отнимать жизни.

Приказав Тельме ждать в номере, Вальтер бесшумной тенью выскользнул в дверь и направился к дальнему корпусу, в котором перед ненастроенным каналом сидело чудовище.

Ключ Тельмы, конечно же, подошел. Стоило Вальтеру открыть дверь, как в нос ему ударил запах застарелого пота и гниющей еды. Окна были наглухо занавешены, единственным источником света являлся телевизор, вместо ожидаемого белого шума, координатор увидел на экране египетскую версию «Магазина на диване». А на кровати восседала и в самом деле мерзкая тетка. Назвать ее по-другому язык просто не поворачивался. Ей могло быть от сорока до девяноста. Жирные короткие волосы червеподобными колечками обрамляли голову, что, минуя шею, сразу крепилась к рыхлому, массивному телу — через клетчатую безразмерную ночную рубашку проступали многочисленные жировые складки, окруженные желтоватыми пятнами высохшего пота. Лицо казалось просто шматом прокисшего теста, толстые короткие руки покоились на коленях, можно было подумать, что женщина мертва, если бы не злые, живые маленькие глазки, что злобно бегали из стороны в сторону, впериваясь то в гостя, то куда-то в потолок. Раздался скрипучий, сварливый голос:

— Вы кто такой? Почему у вас ключ от номера? Я сейчас охрану позову! А ну убирайтесь немедленно! Слыханое ли дело — вот так к женщине врываться!

Существо продолжало возмущаться, но лишь Вальтер хищно улыбнулся. Похоже, клиппот был молодой и неопытный, иначе не позволила бы себе британская тетушка обратиться к нему на чистейшем немецком.

Создание, похоже, заметило свой прокол, замолчало и хищно продемонстрировало гнилые пеньки зубов. Прыгнули они друг на друга почти одновременно — Вальтер с кухонным ножом, откидывая ногтем крышку солонки, и верхняя половину туловища создания вытянулась на длинном, костистом позвоночнике. Из открывшихся внутренностей посыпалась испорченная, непереваренная еда, запах гнили стал густым и осязаемым — хоть ножом режь. Ловко оттолкнув локтем метящую зубами в яремную вену голову, координатор с легкостью достиг шеи, нанес несколько ударов ножом и опрокинул внутрь порезов целую солонку. Многоголосый стон сопроводил медленное падение туловища твари на пол. Соль зашипела, попав на рану, вместо крови повсюду растекалась мерзкая черная жижа. Теперь можно было не торопиться.

— Ты же знаешь, кто мы такие, верно? Должна была как минимум предполагать наше существование. Не прикидывайся, ты же наверняка подслушивала, что люди болтают. Где ты жила, в вентиляции? Ну, разумеется, где же еще?

Создание не пыталось вступить в диалог. Осознавая, что соль — лишь начало страшной процедуры, туловище отчаянно пыталось добраться по стене к вентиляции. Окончательно отказавшись от контроля над телом — голова вытянулась, будто пластилиновая и теперь свисала за спину, кожа сместилась и теперь глазницы были пусты — «бедная родственница» целиком сосредоточилась на том, чтобы добраться до спасительного отверстия.

— И зачем ты влезла к этой глупой девчонке? Нашла бы себе какую-нибудь одинокую бабку, да перемывала бы ей кости. Нет, тебе подавай подростковых истерик и попытки суицида. Пожадничала, да? Родителей обоих сожрала. Куда дела трупы? Вижу, что не съела, тела где? Хотя, какая мне разница, это уж пусть уборщики разбираются, да? А у нас осталось еще одно дельце. Ты, конечно, допустила, глупейшую ошибку, но я невероятно тебе за нее благодарен. Это будет великолепным завершением отпуска.

Тетушка, вернее, то, что от нее оставалось — черный остов без головы, с которого клоками свисала кожа уже почти дотянулась до решетчатого отверстия в потолке, когда крепкие белые зубы сомкнулись на тощей спине. Вольфсгрифф начал вгрызаться и трепать тварь, словно медведь, вытягивая, выгрызая кусок. Когда ошметок серой, дрожащей плоти остался в зубах координатора, клиппот, издав мерзкий, душераздирающий визг исчез в вентиляции, пробив собой решетку. На полу лопнувшей надувной куклой оседала кожа старухи. С края кровати медленно сползала нижняя часть туши. Вонь стояла невыносимая, но Вальтер сосредоточенно, закрыв глаза, пережевывал доставшийся ему кусок. Слабые, недооформишиеся, безымянные avysso с трудом цеплялись за нашу реальность. Им нужно было держаться каждым своим когтем, каждой клеткой своего полуреального тела, регулярно питаться, обзавестись именем. И если нарушить целостность такого создания — оно уходит, лопается как мыльный пузырь, став недостаточно реальным для нашего мира. Разумеется, не так легко нарушить целостность этих тварей — для того и существует ΆΒΥ-16, позволяющая на время стать уже их ночным кошмаром. Теперь, главное — не дать себе стошнить.

Из-за того, что Тельме не было восемнадцати, пришлось связываться с английским посольством, чтобы разрешить ей вылет. Также пришлось немало покозырять корочкой и даже позвонить Мюллеру, чтобы уладить вопрос с телами родителей. В конце-концов, в зале ожидания аэропорта Хургады они распрощались. Вальтер был холоден и бесстрастен, как всегда — конец отпуска настраивал его на рабочий лад, Тельма не могла прекратить рыдать. Все же, проводив ее до зоны паспортного контроля и, убедившись, что никто не видит, он сильно сжал ее ягодицу, сунув в задний карман джинс визитку без имени, с одним лишь номером, и сказал на прощание — «Лучше не звони».

Рейс уже дважды перенесли и Вальтер мучался от ужасной тошноты. Он перепробовал все таблетки, что брал с собой, поэкспериментировал с теми, что нашел в аптеке аэропорта, выкурил добрые две пачки в «комнате для курения», в которой отсутствовала одна из двух двойных дверей, не употреблял жидкости с самого утра, но все было напрасно. Плоть клиппота выворачивала желудок, шевелилась, отравляла день. Когда закатное солнце вперилось Вольфсгриффу прямо в глаз через панорамные окна аэропорта, он не выдержал, и еле успел добежать до туалета.

Черно-серые, все еще шевелящиеся кусочки насмешливо плавали в смеси воды и желудочного сока в унитазе. Проклятие! Без перманентного обезвоживания сыворотка бесполезна — сколько раз он уже убеждался в этой истине, и вот, снова, как глупый стажер выблевал кусок твари, так и не успев его переварить. Воровато оглянувшись, Вальтер выпрямился и нажал на кнопку смыва. Мерзкие ошметки под веселый шум воды устремились куда-то в глубины Хургадской канализации. Что же, отпуск закончился. А остальное — уже не его компетенция.

Детские Кошмары

— Савушкин, сиди спокойно, и жди, пока доедят остальные.

Вите родители разрешили не есть в детском саду, если ему чего-то не хочется, даже скандалили с воспитательницами несколько раз из-за этого. Но теперь Виктор Савушкин наслаждался своей свободой, полученной в неравной — Елена Олеговна была почти в три раза старше его родителей — борьбе. Впрочем, свобода эта была относительной — Витя все еще должен во время еды был сидеть за столиком, как остальные — на редкость скучное занятие. Впрочем, не такое скучное, как тихий час. Вите никогда не удавалось уснуть вне дома, без маминого поцелуя в лоб. Елена Олеговна и нянечка заметили это и теперь Витя спал на кроватке в самом углу комнаты — напротив двери, так чтобы он не мог мешать другим детям и всегда был на виду.

Во время тихого часа Витя обычно лежал и мечтал. Мечты чаще всего были одной направленности — как он, большой и сильный, придет сюда в детский сад и сам уложит спать нянечку Таню и Елену Олеговну на кроватки напротив двери, расставит в разные углы и заставит спать — на целый день. И до самого вечера никому не позволит их забрать.

Неожиданно дверь в спальню открылась. Витя тут же закрыл глаза и расслабил лицо, чтобы выглядеть спящим. Осторожно, сквозь ресницы, в дверях он увидел Елену Олеговну и высокого, мрачного мужчину с коротким ежиком волос на голове, в черной кожаной куртке и с крупной печаткой на руке — папа когда-то говорил ему, что так выглядит настоящие разбойники. Мальчик вжался в подушку и постарался ничем не выдавать себя, чуть ли не перестав дышать. Тем временем, мертвые акульи глаза обшаривали спаленку, взгляд прыгал с лица на лицо. Вот, две мутные стекляшки почти встретились с Витиным взглядом из-под ресниц, и тот поспешил зажмурить глаза.

— Вот же он, — послышался приглушенный голос Елены Олеговны, — Витя Савушкин, прямо перед вами.

Услышав свое имя, мальчик перепугался по-настоящему. Что этому жуткому дядьке надо от него? Фантазия уже пустилась в дальние дали — как разбойник с акульими глазами, угрожая пистолетом, похищает Витю, запирает его в каком-нибудь чулане, а сам отправляет письмо с требованием выкупа его родителям — с буквами, вырезанными из газет и журналов — Витя такое видел в кино. Но следующая фраза прервала поток его мыслей:

— Ох, простите бога ради, группой я ошибся. Костя Саушкин мне нужен, оговорился, наверное. Извините. Идемте, не то детишек разбудим, — проговорил «разбойник». И Елена Олеговна уже уводила вовсе не такого страшного дядьку, когда Витя открыл глаза и встретился с ним взглядом. Тот пристально смотрел через стекло двери прямо на мальчика — внимательно, словно мысленно «срисовывал» лицо Вити. Лишь насмотревшись вдоволь, он-таки покинул их группу.

После тихого часа Савушкину было тревожно. Может, конечно, дядька плохо помнил, кого должен забрать и хотел убедиться, что Витя не Саушкин? В конце концов, здесь в детском саду он в безопасности — внизу сидит охранник, его тезка дядя Витя с настоящим газовым пистолетом. А если кто и справится с дядей Витей, то заведующая. При ней по струнке вытягивались все — и родители, и нянечки, и даже воспитатели. К тому же, Витя уже взрослый мужчина — месяц назад ему исполнилось шесть лет, теперь ему можно самому выходить гулять во двор, есть столько, сколько он сам считает нужным, он уже сам чистит зубы — не пристало Вите бояться всяких «разбойников», тем более папа говорит, что скоро они сами друг друга перестреляют или уйдут в «политику», что, наверное, похоже на поликлинику, только еще хуже.

Сладкий рис с изюмом Савушкин проглотил, почти не заметив, витая в собственных облаках. Отвлечься от дурацких мыслей Вите было особенно не на что. Его друзья — Баранов Женька и Новиков Кирилл снова спорили, чья мама моложе и красивее, дело, похоже доходило до драки. В этом споре Савушкин никогда участия не принимал — он-то знал, что его мама самая красивая — настолько красивая, что остальные мамочки шептались про что-то вроде «залетела в тринадцать, небось». Витя однажды спросил, что это значит — мама в ответ рассмеялась своим удивительным смехом — как веселый ручеек в весеннем лесу — и сказала, что женщины говорят такое, когда ну о-о-очень кому-то завидуют.

Отец же Вити выглядел, наоборот, гораздо старше других отцов, все еще похожих на нескладных подростков — скорее старшие братья, чем отцы. Папа Вити же был громадного росту, к тому же звали его Степан, поэтому прозвище «дядя Степа» прочно закрепилось среди дворовой детворы за Савушкиным-Старшим. Больше похожий на прямоходящего медведя, чем на человека, могучий гигант выбрал себе совсем неподходящую профессию — спрятавшись за толстыми стеклами очков, почти седой Степан Савушкин тер кисточкой, лепил, плавил и осторожно выправлял, позволяя музейным вещам игнорировать неумолимый ход времени.

Морская свинка в аквариуме гневно окрысилась, когда Витя подошел покормить ее салатным листочком, взятым у нянечки. Вредная Фроська никому в руки не давалась, но особенно ненавидела Савушкина, и даже уползала в свой домик в углу аквариума, когда он подходил полюбоваться животным.

Ирочка Лобанова, всеобщая любимица и тайная возлюбленная Вити лишь отмахнулась от него, когда он предложил порисовать вместе — хвастунья Настя притащила куклу Барби, которую ей привезли родители из-за границы, и теперь с королевской благосклонностью давала девочкам по очереди ее посмотреть.

Витя тогда сел рисовать сам. Пальцы сами схватили черный карандаш и принялись наносить жирные черные штрихи. Через некоторое время, закончив, он стряхнул карандашную пыль с рисунка, как учил его папа и понес показать кому-нибудь свой рисунок. Все выглядели увлеченными своими делами, и только Елена Олеговна скучающе глядела в окно.

— Елена Олеговна, посмотрите, что я нарисовал! — подбежал мальчик к пожилой женщине, что зябко куталась в серую шаль за своим воспитательским столом. Глаза, окруженные роговой оправой очков округлились в изумлении, после чего брови в гневе прочертили вертикальную морщину на лбу.

— Савушкин! Это что такое? Кто тебя надоумил такое нарисовать, а? — начала привычно нападать Елена Олеговна на ребенка, уперев руки в бока и расставив локти так, что немного напоминала гигантскую злую курицу. От этой мысли Витя еле сдержал смешок.

— Ах тебе еще и смешно? Ну погоди, вот придет твоя мама, посмотрим, как ты будешь смеяться! Иди пока, сядь за стол и думай над своим поведением. Рисунок я пока подержу у себя. Листок, на котором угрожающе расставляла руки черная фигура отправился в бездонный ящик стола, предназначенный для «опасных» игрушек.

Прихода мамы Витя ждал без опаски — у него молодая мама, она еще не умеет превращаться в гигантскую злобную курицу. Ирина Савушкина была женщиной, хотя, нет, скорее уж девушкой, весьма мягкой и покладистой, с озорным нравом, и работала не где-нибудь в магазине или в столовой, а была настоящей художницей. Идя с мамой по улице, Витя усердно выполнял в шутку данное отцом задание — на всех подходящих познакомиться мужчин — а было их немало — гаркать во все горло: «Моя мама замужем!» Мама, конечно, делала вид, что сердилась и на сына, и на уличных приставал, но не могла сдержать улыбки, наслаждаясь и таким повышенным вниманием посторонних и такой «опекой» от Вити.

Стоило окнам потемнеть, а фонарям на улице зажечься, как мама Вити появилась на пороге. Невысокая, черноволосая красавица в зеленом пальто присела на корточки, обнажив коленки, обтянутые дорогими ажурными колготками, вытянула руки перед собой и позвала:

— Идем домой, мой мышонок!

Витя тут же сорвался с места, с удовольствием отметив при этом, что несколько ребят тоже дернулись в сторону двери, даже кружок девочек синхронно обернулся и с завистью глядел на Ирина Савушкина, которая просила всех называть себя просто «Ира». Но стальной голос из-за спины словно схватил мальчика за шкирку, вслед за голосом подтянулись птичьи пальцы, хищно надавившие Савушкину на плечо.

— Подожди, Витя, — сказала Елена Олеговна, — Мне нужно поговорить с твоей мамой. Здравствуйте, Ирина Валентиновна.

— Просто Ира, пожалуйста, Лена, мы обе еще не такие старые.

В ответ, воспитательница, похожая на серую птицу, поджала губы и намеренно тяжелыми шагами, выбивая пыль из ковра, подошла к столу и извлекла Витин рисунок.

— Полюбуйтесь-ка, Ирина Валентиновна, что ваш молодец намалевал. Да еще так натурально, гаденыш! А я говорила вам, что это ваше воспитание до добра не доведет. Сегодня он бандитов рисует, а завтра что? Малиновый пиджак и катафалк этот мерседесовский? Глядите, не минует вас детская комната милиции, это я вам как педагог говорю.

Мама тем временем озабоченно рассматривала рисунок. Красивые ее зеленые глаза были прищурены и внимательны, нижняя губа закушена — обычно папа, видя такое тяжело выдыхал через нос, а мама на него смотрела с шутливым укором. Папы на этот раз рядом не было, и шуткой даже не пахло — было видно, что мама расстроена — длинные, ровные ногти так сильно вцепились в рисунок, что даже слегка надорвали бумагу. Наконец, Ирина взяла себя в руки, и посмотрела на Витю.

— Здорово нарисовано. И глаза как настоящие, мне даже неуютно стало. Подрастает мамина смена, — девушка ласково потрепала Витю по непослушным черным вихрам.

— Это всего лишь рисунок, Елена, — бросила она уже на ходу, ведя Витю за руку к шкафчикам с одеждой, — Рисунки — способ психоанализа, а не повод поднимать панику. До свидания.

— До свидания, — повторил за мамой Витя, обернувшись на теперь больше похожую на какую-то птицесвеклу, воспитательницу.

Уже одеваясь — самостоятельно, мама только стояла рядом — Витя решил во второй раз рассмотреть рисунок как следует. И что тут такого? Ну дядька, ну в черной куртке. Лысый, страшный, квадратный, как комод, с огромной, чуть ли не во весь кулак, печаткой. Глаза мальчик обвел, но вопреки обыкновению, не стал закрашивать ни в какой цвет, просто оставил по черной точке зрачка в белых, жутко выпученных бельмах.

Уже по дороге домой, проходя мимо какого-то щеголя в черных очках и кожаной косоворотке, Ирина будто что-то вспомнила и спросила:

— Мышонок, а почему ты решил нарисовать сегодня именно бандита?

-Ну… Во время тихого часа приходил дядька, точь-в-точь как на рисунке, сказал, будто ищет меня, — решил подшутить над мамой Витя, но увидев ее округлившиеся от ужаса глаза, тут же объяснился, — Он Саушкина какого-то искал, а Елена Олеговна, ослышалась, наверное, вот к нам и привела.

Мама, однако, не выглядела успокоившейся. До самого дома они молчали, а когда дошли, мама попросила разрешения показать рисунок папе. Тот внимательно изучал какой-то громадный фолиант, принесенный с работы. Закрывшись в комнате с рисунком, они долго что-то обсуждали почти шепотом, но до Вити все же доносились обрывки фраз, сказанные особенно громко: «А что, если…Откуда у него фантазия?.. Да ты на руки посмотри!»

Вите стало неуютно, будто он сделал что-то нехорошее, неправильное, но родители не хотели с ним это обсуждать. Такое же ощущение у мальчика было, когда он нечаянно проснулся посреди ночи от каких-то криков и вышел в коридор. Крики раздавались из родительской спальни и напоминали отчаянный плач чайки, печальный крик ночной птицы, от которых сердце мальчика застыло, внутри желудка будто оказался кусочек льда.

После одного особенно громкого крика звуки прекратились. Послышался скрип дивана, Витя понял, что кто-то встает. Зацокали чьи-то копыта, мальчик понял, что не успевает вбежать обратно в комнату и вместо этого спрятался за папиным пальто размером с палатку, висевшем на вешалке. Дверь открылась, и в свете фонаря, светившего из окна в Витиной комнате, предстала мама. Абсолютно нагая, с распущенными волосами, она подошла к вешалке, так близко, что Витя мог дотронуться до нее, но не смел. Было в этот момент в ней что-то такое, взрослое, таинственное, запретное, что Вите даже думалось, что это не его мама — такая она была потусторонне красивая, даже по меркам ребенка. Ирина потянулась, провела руками по груди, животу, скользнула пальцами по пучку густых волос между ног и отправилась в ванную, издавая то самое странное цоканье. Как только дверь за мамой закрылась, Витя, стараясь не шуметь, нырнул в постель.

И сейчас его поглощало то же самое ощущение, которое так и не дало мальчику уснуть в ту ночь — чувство какого-то соприкосновения со стороной, которую он не должен был видеть или замечать. Только теперь это само запретное, неправильное совершил он, и мама с папой знали об этом, а теперь сидели закрывшись в комнате и обсуждали это. Не в силах больше терпеть, мальчик постучался и, получив разрешение, вошел.

— Мам, пап?

— Чего, Витенок? — насмешливо спросил отец, постаравшись согнать с лица остатки беспокойство.

— Я нарисовал что-то нехорошее? Воспитательница очень ругалась, а теперь вы вот, — не желая выдавать, что подслушивал, Витя резко замолчал.

— Ну, знаешь, — с видом ценителя папа поставил рисунок на мамин мольберт и, положив ладонь на подбородок, начал внимательно его рассматривать, — Контуры могли бы быть и почетче, ноги вон, гляди, у тебя совсем разные — одна короче другой. И глаза — неужели у него были глаза белого цвета? Без никакой радужки? Вот мне кажется, так не бывает. И кольцо. Оно правда было такое же?

— Поменьше, — ответил Витя, потупившись. — И радужка была, но глаза у него были такие… мертвые.

— Ну ты совсем засмущал наше юное дарование! — вступилась мама, — Не переживай, мышонок, просто твой рисунок очень напомнил нам одного старого знакомого, вот мы и думали, не мог ли бы ты его случайно встретить.

— Наверное, — пожал плечами Витя, слегка успокоившись. Все-таки ничего неправильного или нехорошего он не сделал. Не то чтобы его часто или сильно наказывали, но какой-то внутренний стержень заставлял его очень отчетливо ощущать неправильность своих поступков и самым большим палачом он был для себя сам.

— Знаешь, мы попробуем найти в телефонной книге этого знакомого, вдруг он в нашем городе. А ты пока можешь пойти погулять. Только со двора не уходи! Я тебе потом заберу, — ласково, но настойчиво мама выпроваживала Савушкина-младшего на улицу.

На улице было не очень весело. В песочнице под надзором бабушек возились какие-то совсем уж малыши. Проходя мимо помойки, Витя заприметил рыжую дворнягу — та сосредоточенно что-то выгрызала из мусорного пакета. Витя хотел было подойти поближе, подозвать собаку, может быть вынести ей чего-нибудь из дома поесть, но при виде мальчика дворняга оскалилась, вздыбила спину и начала злобно рычать, видимо, защищая свою помойную добычу.

— И не больно-то надо, — обиженно крикнул ей мальчик, отойдя на безопасное расстояние.

Из занятий оставались только качели. Витя часто выходил гулять только под вечер, когда остальная малышня уже расходилась, поэтому на качелях Савушкин катался просто здорово. Словно космонавт, он поглубже угнездился в сиденье, проверил липучки на ботинках, пуговки на рубашке, застегнул куртку, ухватился покрепче за шершавый металл и приготовился учиться делать «солнышко». В детском саду ему не раз влетало за его «космические проекты» на качелях, и теперь, когда родители были дома, а Елена Олеговна далеко, он мог себе позволить настоящий эксперимент.

Ловко отталкиваясь ногами, Витя быстро придал качелям громадную скорость, продолжая работать руками и коленями, пока пыльная земля и горящие желтым окна дома не слились в единую грязно светящуюся массу. Вот он уже летит горизонтально земле, и осталось всего чуть-чуть для судьбоносного рывка, когда качели упадут не вниз, а за спину, когда в желтой круговерти мигает яркое синее пятно. Мальчик осторожно замедляет качели, пока те не останавливаются совсем, тормозит ногами, больно ударяясь носком ботинка о какую-то бетонную штуковину в земле. При милиции надо вести себя прилично — так говорила Елена Олеговна — мол, сейчас столько бандюков всяких, что и честного человека могут схватить по недосмотру. Витя считал себя честным человеком, но на всякий случай решил прервать «космический проект» — вдруг подобные запуски в их дворе и вовсе запрещены?

Серый УАЗик, мигая сиренами, медленно объезжал детскую площадку по кругу, видимо, направляясь к одному из подъездов. Остановившись у Витиного подъезда, машина заглушила мотор, мигалки погасли, и серый автомобиль застыл мертвой грудой железа. Из машины никто не выходил, только из водительского окна, обращенного к открытой настежь подъездной двери, тонкими завихрениями улетал в вечернее небо сигаретный дымок.

Витя честно досчитал до ста, ожидая, когда же милиционер выйдет и направится по своим делам в подъезд, или вовсе уедет отсюда, но машина продолжала стоять. Досчитав до ста еще дважды, мальчик все же решил продолжить «запуск», а этот, раз уж ему так хочется — пусть смотрит. В конце концов, делать «солнышко» на качелях — это же не преступление? Или все же? А что, если он специально тут сидит и ловит таких непослушных мальчишек? А почему бы не спросить?

Папа всегда говорил, что милиция охотится только на преступников, а честным людям ее бояться нечего — милиция даже помогает потерявшимся или заблудившимся в городе. И, если уж интересоваться законностью «космической программы» во дворе — то у кого, как не у них?

Уверенным шагом Витя направился к машине, обойдя ее кругом и подошел к окну водителя. Из окна скучающе свисал молодой милиционер, лениво попыхивая вонючей сигаретой — в семье Вити никто не курил, и сам он этот запах ненавидел. Уже открыв рот, чтобы обратиться к тоскливому служителю закона, как заметил за его спиной в темноте салона блеск знакомых глаз. Фары въезжающей во двор машины осветили лицо человека на пассажирском сиденье, и мальчик похолодел. В напряженной позе, покручивая нож-бабочку в руках, в машине сидел человек, пришедший за Костей Саушкиным, вонзив взгляд своих глаз-льдинок прямо в мальчика.

Парализованный ужасом, Витя словно погружался в покрытую льдинами бездну в глазницах «настоящего разбойника». Голос милиционера, скучающе спросившего «Чего тебе, пацан?», вырвал ребенка из объятий сковывающего страха, и тот со всех ног помчался в подъезд.

Витя стал соображать только когда влетел во что-то мягкое, большое, пахнущее кошачьим кормом.

— Да куда же ты прешь-то, ирод! Чтобы тебе с этой лестницы, да кувырком! Шалашовка твоя не научила тебя старших уважать? А ну сгинь с глаз моих!

Баба Ксения, противная старуха, жившая этажом ниже, на чем свет стоит кляла мальчика, пока тот бежал на свой третий этаж. Пожилой соседки Витя не любил, впрочем, как не любили ее ни Савушкины-старшие, ни другие жильцы подъезда — тумбочкоподобная женщина была не только наглой и сварливой, но и содержала больше десятка котов и кошек. А это значит — вечная кошачья вонь из квартиры, постоянный мяв по ночам и описанные углы. Однажды один из кошаков — матерый и упитанный перс и вовсе выскочил из старушачьей квартиры и попытался вцепиться идущему мимо по лестнице Вите в лицо — благо мама успела его как-то успокоить.

Зайдя домой, Витя обнаружил родителей в их спальне. Папа лихорадочно собирал чемодан, то бросая туда вещи, то вынимая их, прикладывая по очереди к груди пиджаки и поворачиваясь к маме:

— Ну как?

— Индифферентно, Стёп. Ты едешь-то на три дня всего — и даже не на конференцию. Как по мне, копаться в черепках можно и в трениках.

— Ира! — возмущенно посмотрел на жену Савушкин-старший, от негодования даже расставивший руки и теперь еще больше похожий на вставшего на дыбы медведя, — Не черепки, а захоронения. Пять — целых пять вампирских могил! И все в одном месте, представляешь?

— Еще как представляю, лучше, чтобы он не представлял, — Мама выразительно кивнула в сторону вошедшего в комнату Вити.

— Эй, привет, Витенок! Надоело гулять? А ты чего такой бледный? — отец подхватил сына одной рукой и посадил того на сгиб локтя. Мальчик и правда был бледен, а волосы липли ко лбу. Витя все никак не мог отдышаться после пробежки по лестнице.

Говорить о бандите он раздумал, как только зашел домой. Если простой дурацкий рисунок вызвал столько волнения, то как же будут нервничать мама с папой, если он им расскажет, что снова видел этого дядьку, да еще и у самого подъезда. Тем более, что сидел он в машине милиции, и без наручников, так значит дядька вовсе никакой не бандит — иначе чего бы ему сидеть рядом с милиционером? А если его уже арестовали — то Вите тем более ничего не грозит.

— Пап, а ты далеко уезжаешь? — попытался сменить тему мальчик.

— Ух. Ну, на этот раз далековато. Привезти тебе чего-нибудь?

— Ну… А что там такого есть?

— В Польше-то? Да всякое, конечно. Хочешь, сам тебе чего-нибудь выберу?

— Ага, — согласился Витя. Он был слишком на взводе, чтобы думать о Человеке-Пауке, Трансформерах или джипах на радиоуправлении. В успокаивающих объятиях отца Витю разморило, глаза заслезились, свет стал казаться слишком ярким.

— Ох, мышонок, посмотри на время — тебе давно уже пора спать. Идем скорее, я уложу тебя в постель.

Мама отвела мальчика в его комнату — на удивление чистую для ребенка. Витя был послушным и не оставлял игрушки лежать целый день разбросанными по полу. В целом, к своим шести годам, Савушкин-младший вел себя уже весьма по-взрослому, и к обычным игрушкам быстро охладел, предпочитая книги к восторгу отца или рисование на гордость маме. Та помогла сыну улечься в постель — Витя хотел было воспротивиться — как же, он ведь еще не почистил зубы, но волшебный мамин поцелуй в лоб словно поставил точку в затянувшемся дне, полном странных событий и совпадений.

Уже утром, проснувшись, Витя услышал, как мама провожает отца в поездку. Тот уже стоял в дверях, когда Витя спросонья потирая глаза, вышел из комнаты.

— Доброе утро, сын. Встал пораньше меня проводить? — загремел пустой бочкой голос отца так, что зеркало в коридоре чуть не задрожало. Еще не до конца проснувшись, мальчик кивнул и молча обнял отца за ногу — выше он пока не доставал. Даже маме пришлось тянуться на цыпочках изо всех сил, чтобы поцеловать Савушкина-старшего куда-то в центр густой черной бороды.

— Мы будем тебя ждать, милый. Сделаешь, что я просила?

— Ну я же сказал… — забурчал в ответ муж — точь-в-точь медведь ворочается в берлоге.

— Хорошо. А то у меня уже никакого терпения не хватает.

Когда папа ушел, Ирина отправила Витю чистить зубы, а сама принялась готовить завтрак — любимую еду Вити — оладьи с вареньем. Мальчик с наслаждением умывался холодной водой, сгоняя остатки сна — сегодня суббота, а значит — можно наконец-то не идти в детский сад, не слышать вездесущего ворчания Елены Олеговны, не спать днем и не ковырять ложкой мерзкую манную кашу с комками. Мама решила тоже отложить на сегодня свои художества и прогуляться с сыном в парк.

Парк, начинавшийся сразу за домом, был огромен, и уже наполнился зеленью, сменив черноту голых веток и грязную серость талого снега на вездесущую зелень. В воздухе носились шмели и бабочки, птицы перекрикивали друг друга с деревьев. Витя крепко держал маму за руку — не из страха потеряться, не из глупого детского каприза — эти прогулки были счастливыми моментами их молчаливого единения, и мальчик впитывал их, как растения жадно впитывают первые лучи солнца. В субботнее утро парк был абсолютно пуст, и местная живность чувствовала себя привольно, почти не стесняясь незваных гостей.

Иногда мама останавливалась и долго рассматривала какое-нибудь искривленное дерево или застывшую на ветке птичку. Витя не дергал ее, зная, что мама набирается, как она говорила «вдохновения» для своих картин. К одному из деревьев Ирина подошла совсем близко, положила руку на ствол и на изящную, словно веточка, кисть приземлилась темно-бурая белка. Зверек с любопытством обнюхивал покрытые прозрачным лаком ногти и требовательно попискивал, глядя девушке прямо в глаза. Витя застыл в восхищении, разглядывая бархатную шерстку, маленькие пальчики с острыми коготками и глаза-бусинки маленького грызуна, а мама тем временем пошарила другой рукой в кармане пальто и, как по волшебству, извлекла на свет несколько орешков и протянула их белочке. Та, недоверчиво обнюхав угощение, сгребла все в горсть и темно-рыжей молнией взлетела к ветвям. К удивлению Вити, белка вернулась с пустыми руками и снова уселась маме на руку, словно на ветку, выглядя при этом на удивление вольготно. Второй рукой мама начала осторожно чесать белку за ушками, украшенными темными кисточками, и та аж зажмурилась от удовольствия. К огорчению Вити, когда он протянул руку, чтобы тоже почесать белочку, та с визгом вновь унеслась куда-то в крону деревьев.

Витя с мамой по старой доброй традиции обошли парк вдоль и поперек, им даже удалось увидеть недовольно фыркающего ежа. Удивительно, что ночное животное забыло в это солнечное утро вне своей норы. Лишь один маленький эпизод слегка омрачил прогулку — Витю напугал неожиданно залаявший из кустов ротвейлер, которого на поводке держал мрачный мужик в темных очках, кожаной куртке и с сигаретой. Но мама так шикнула на ротвейлера, что тот аж присел на задние лапы и слегка заскулил. Зато в качестве утешения мама купила Вите в магазине вафельку «Куку-руку» и обещала не рассказывать папе, что тот испугался пса.

Вечером полил дождь, и Вите пришлось остаться дома — из окна, выходящего во двор не было видно никого из ребят, не было на улице и взрослых — только тоскливо-серый милицейский «бобик» лениво тарахтел двигателем напротив их подъезда. Сколько Витя ни вглядывался — ему не удалось разглядеть «разбойника» за лобовым стеклом.

«Сега» мальчику быстро наскучила — «боевые жабы» никак не желали его слушаться и то и дело погибали самыми невероятными способами, а Алладин, словно эстафетная палочка переходил из рук одних стражников в руки другим. Зазвонил телефон. Мама оторвалась от очередной своей картины — нежной акварелью девушка выводила бурую белочку на фоне хвойных ветвей — и подняла трубку. Недолго послушав какой-то капризный женский голос на том конце провода — такой громкий, что даже Витя услышал, мама ответила — «Такие здесь не проживают!» и повесила трубку.

В воскресенье мама затеяла уборку в доме и выгнала Витю гулять на целый день, пообещав позвать домой, когда будет готов обед. Во дворе снова было пустынно — даже малышня не возилась в песочницах — все разъехались по дачам, бабушкам, дедушкам, зоопаркам и циркам. Витя думал попробовать подружиться с рыжей дворнягой, что временами появлялась во дворе, но, как назло, даже местный кабысдох, похоже, занимался своими дворняжьими делами в другом месте. Никуда не годится! Лелея слабую надежду, мальчик подошел к новому, недавно построенному дому напротив своей девятиэтажки, набрал на домофоне номер и позвонил. В его подъезде домофона пока не было, поэтому друзьям приходилось подниматься к Вите на этаж, поскорее пробегая квартиру старой склочной кошатницы.

— Але? Кто там? — ответила мама Кости.

— Здравствуйте, Ольга Ивановна, это Витя. — прежде всего поздоровался Витя. Он был послушным мальчиком.

— Витя? Хорошо, Костя как раз доедает и выходит, подожди его у подъезда.

Мальчик забрался на металлическую конструкцию, подпиравшую козырек подъезда и принялся изучать надписи на стене — слой их был не такой густой, как на Витином подъезде. Встречалось много незнакомых букв и слов, некоторые слова были знакомыми, но произносить их вслух Витя не решался. Отведя взгляд от неприличных надписей, он принялся изучать свой дом издалека. Нашел свое окно, попытался разглядеть маму, но на таком расстоянии ничего не увидел. На этаж ниже в окне склочной старушки происходила какая-то неясная канитель — уж не ковер ли она дома вытряхивает? Между Витиным подъездом и соседним стояла грязно-желтая машина с красной полоской на боку, от нее шли какие-то шланги в подвальное отверстие под балконами.

Раздался высокий писк, тяжелая металлическая дверь еле-еле приоткрылась, и из нее выскользнул белокурый низенький мальчик, весь будто собранный из коленей и локтей. Поздоровавшись, как взрослые, за руку, друзья принялись обсуждать возможные занятия. Костя вынес «сотки», но играть вдвоем было не очень интересно, к тому же Витя не брал свои, поэтому играть ему было не на что. Уходить мальчикам из двора не разрешалось, поэтому они принялись «лазать» по пыльным, покрытым жирным блестящим лаком лестницам, скрепленным в совершенно неясном порядке. Забравшись на самую верхотуру, так что дух захватывало, мальчики принялись обсуждать обычные мальчишеские вещи — кто бы победил — Бетмен или Супермен, справедливо ли, что выбитые «честачком» сотки не считаются выигранными в их дворе, как здорово было бы стать супергероями, и кто кем бы стал.

— Я был бы Человек-Скелет,— серьезно заявил Костя.

Витя аж прыснул от неожиданности.

— Человек-Скелет? Это как? Ты же итак, считай, Человек-Скелет — снаружи мясо, внутри скелет.

— Дурак ты. Я мог бы гнуться как хочу, растягивать руки ноги, отращивать шипы или мечи из костей. Как Росомаха.

— Вот как, а с кем бы ты боролся?

— Ну, со всякими плохими — с Джокером, с Веномом, ну ты знаешь. А ты?

— Я был бы Бугимен, — блеснул Витя словом, услышанным от папы.

— Это как?

— Я бы пугал. Представал бы в виде самого страшного кошмара, и плохие пугались бы и убегали.

— А ты их догонял и…

— Нет. Зачем их догонять? Им итак страшно, — добродушно отрезал мальчик.

— А с кем бы ты боролся?

— С бандитами, — мрачно молвил Витя, и замолчал. Костя, неглупый мальчик, наслышанный о том, что для многих семей это была не просто страшная сказка, решил тактично сменить тему.

— Слушай, а почему вы так часто переезжаете?

— Ну, папу зовут в разные институты и музеи работать. Он говорит, ему на одном месте не нравится — хочет посмотреть много разных…музейных штук.

— А скоро ты отсюда уедешь? — с тоской спросил Костя.

— Не знаю. Мама говорит, что мне пора школу искать, наверное, если в школу пойду, то на год еще точно здесь останемся.

— Ясно, — горестно вздохнул Костя.

Беседа сошла на нет — так всегда бывает, когда дети разговаривают о взрослых, непонятных вещах. Вите тоже было обидно переезжать, каждый раз теряя друзей, знакомых, заново привыкать к детскому саду, заново знакомиться с детьми во дворе. Но маму с папой он любил больше чем друзей, и боялся, что папа от скуки на работе «захиреет», как говорила мама. Поэтому, как бы Вите ни хотелось остаться где-то насовсем, он без истерик и скандалов спокойно каждый раз воспринимал речь о переезде — чтобы папа «захирел» ему вовсе не хотелось.

Вскоре за Костей вышла бабушка и увела его домой обедать. Голодным себя Витя не чувствовал, да и его мама еще не показалась во дворе. У бабушки Кости Витя узнал, что до начала «Дисней Клуба» оставался еще целый час, так что и дома тоже заняться было нечем.

Из желтой машины с красной полоской вышли какие-то дядьки в одинаковых защитных костюмах из черной резины и закурили. Временами, они обращались к рации, та что-то шуршала им в ответ. Наконец, один из двух дядек ушел куда-то за дом, а второй сел на корточки и начал копаться где-то под балконом. От нечего делать Витя отправился к нему — все-таки это его дом, имеет же он право, как жилец посмотреть, что там происходит. Подойдя поближе, Витя увидел, как человек с пористым красным лицом под белой маской держит руками в толстых перчатках какую-то трубку, прикрепленную шлангом к баллону в подвальное окошко, и трубка шипит, что разозленная змея.

— Здравствуйте. А что вы делаете?

Дядька от неожиданности подскочил, и чуть не ударился головой о балкон над собой.

— Ты чего, малец, подкрадываешься? Иди, давай отсюда, тараканов мы травим. Сейчас надышишься дряни, нам потом твоя мамка, бля, кузькину мать устроит.

Витя сморщился от неожиданно проскочившего матерного слова — в его семье такое было не принято, даже когда мама с папой ссорились — они никогда не произносили запретных слов.

— Ладно, раз отвлек, перекурю я, пожалуй, немножко.

Рабочий переключил что-то на трубке, и та перестала шипеть. Потом он гуськом выполз из-под балкона, и задел ногой трубку. Тонкое облачко белесого пара вышло из подвального окошка и долетело до Вити. Тому стремительно стало тошно и больно одновременно, на глаза навернулись слезы. Лицо дядьки тут же изменилось, он с интересом начал рассматривать Витю.

— А из какой ты, говоришь, квартиры, пацан? — с нажимом спросил рабочий, сняв тем временем одну перчатку и залезая рукой в нагрудный карман в поисках пачки.

Но Витя молчал, как партизан — его снова будто сковало по рукам и ногам, как тогда у милицейской машины. Сквозь пелену слез невыносимо ярко блестело кольцо на пальце рабочего — из бесцветного металла, с блестящими камешками по кругу и большим черным камнем-печаткой.

— Эй, пацан, квартира какая? А?

И снова, будто в страшном сне, он летит по ступенькам на свой третий этаж — в лифт без мамы ему пока было ходить рано — от его веса тот бы просто не сработал, поэтому, быстро перебирая ногами, не разбирая дороги, маленький мальчик бежал домой, спотыкаясь, падая, разбивая коленку, но не прекращая движения. Вот уже показалась настежь открытая дверь соседки-кошатницы и ее пушистые питомцы растерянно толпились у порога, но Витя и не думал останавливаться. Забежав домой, он громко хлопнул за собой дверью и повернул ручку замка, лишь после этого позволив себе безвольным грузом осесть на пол.

Мама тоже выглядела обеспокоенной. В какой-то растерянности, словно давешние кошки, она, цокая, расхаживала по квартире в одном лифчике и трусах, порываясь то одеться, то начать готовить. На разбитую коленку и слезы на лице Вити она не обратила никакого внимания. За ее спиной обиженно взирала на нерадивого создателя недорисованная белочка.

Успокоиться у Вити получилось быстро — в конце концов, мало ли какие кольца могли носить бандиты. Неужели теперь честным людям нельзя носить железные кольца с черным камнем? Вите даже стало стыдно, что он так глупо убежал от обычного слесаря, или чем он там занимался. Мальчик даже хотел выйти и извиниться за свое глупое поведение, но выглянув в окно, увидел, что желтой машины во дворе больше нет.

Когда Витя уже готовился ко сну — залезал под одеяло и выбирал книжку, которую он вместе с мамой будет читать на ночь, в подъезде этажом ниже гудели какие-то взволнованные голоса, а на улице визжала сирена — так громко, что маме приходилось почти кричать. Получалось смешно, мама начала шалить и голос «Дениски» Драгунского звучал то как голос злобного командира на поле боя, то как угрожающий рев Конана-Варвара из мультфильма, и Витя то и дело покатывался со смеху.

На следующее утро приехал папа, и мальчик перед детским садом вышел встречать его вместе с мамой. В подъезде мрачные мужики толпились на лестнице — спускали какой-то темный, громадный вытянутый шкаф из квартиры кошатницы. В подъезде стоял странный запах, от которого у Вити закружилась голова, и мама предложила поехать на лифте. Толпа была и у подъезда — какие-то бабки стояли все в черном и наперебой причитали: «Ой, Ксенечка, как же так, божий же человек! Какая же сволочь ее так? Как-так затоптали? Ой, да что они понимают эти милиционеры!»

Мама поскорее провела его мимо голосящей массы поближе ко двору, там они уселись на скамейку. Папа появился вскоре — как всегда громадный, пышущий здоровьем — с румяными щеками, поигрывавший чемоданом в воздухе, словно тот был из пенопласта, со стороны электрички к ним приближался Степан Савушкин, подавлявший гигантским своим ростом тонкие свежепосаженные деревца во дворе и припаркованные машины, которые на его фоне казались почти игрушечными.

— Витенок! — папа присел на коленки, и сын бросился к нему. Из-под полы пальто папа извлек какое-то громадное, зеленое чудище со свирепым лицом и буграми мускулов. Чудище грозно скалилось из-за пластика упаковки. Папа нажал на какую-то кнопочку на спине монстра и тот издал грозный рык «Халк Смэш!». Восторгу Вити не было предела, но прежде чем вцепиться в упаковку и разорвать ее на мелкие кусочки, он поблагодарил отца и чмокнул его в покрытую шерстью щеку. По-честному Савушкин-младший не играл в игрушки — ему больше нравилось, когда те стояли на полке, но папа, похоже, сам не мог удержаться от покупки, поэтому Витя не смел хоть на секунду показать безразличие к гостинцу — все-таки папа старался для него.

Мать медленно и игриво, покачивая бедрами и вертя какую-то веточку в руках, тоже шла к отцу, и, подойдя, молча повисла на муже, блаженно прикрыв глаза. Витя обнимал их обоих — какие-же все-таки у него классные родители! Ему не хотелось их отпускать никогда — хотелось остаться вот так во дворе, прижимая их к себе, не обращая внимания ни на вой бабок у подъезда, ни на истерический кошачий мяв, раздававшийся как будто бы отовсюду, а только вдыхать тяжелый, мускусный аромат отца, вперемешку с тяжелыми духами, и легкий цветочный аромат матери. Но — Витя знал, что отец сейчас поднимется домой, отсыпаться после ночных поездов, а мама отведет сына в детский сад, и жадно вдыхал эти секунды.

Через парк они, вопреки обыкновению, не пошли — у кромки деревьев толпились какие-то люди в защитных костюмах и масках. Они поливали деревья из каких-то баллонов, закрепленных за спиной, и стволы покрывались белесым налетом. Мама сказала, что это обработка от клещей и жучков-короедов.

Елены Олеговны в детском саду не было. Вместо нее Витю и других детей на пороге группы встретила новая, не виденная им раньше воспитательница — молодая девушка, выглядевшая лишь немногим старше мамы — она представилась Алисой Дмитриевной, но попросила детей называть ее Алисой. Мама хотела лишь пообщаться насчет того, что Витя кушает сколько и когда хочет, и чтобы его не ругали, когда он не спит во время детского часа, но по прошествии пары минут яркая блондинка и Ирина Савушкина уже щебетали вовсю, словно старые подруги. Баранов даже успел без присмотра расшалиться и стукнул кубиком Ирочку Лобанову, та расплакалась и Витя уже было полез в драку — девочек надо защищать — когда Алиса вернулась в группу.

К удивлению Вити, на Баранова никто не стал орать — первым делом воспитательница успокоила плачущую девочку, дала ей померить свои браслеты — и та уже через минуту забыла о «шишке, которая будет во весь лоб». Потом Алиса подозвала Баранова, попросила его извиниться, объяснила, насколько больно и обидно получать кубиком в лоб — и вот уже хулиганистый мальчишка хлюпает носом, повторно выпрашивая у Ирочки прощения.

На мокром месте глаза почему-то были и у нянечки — та старательно прятала это от детей, но Витя-то видел, как она утирает лицо фартуком. На завтрак было вареное яичко и вот его-то Витя съел целиком, запив детским «кофе» кремово-коричневого цвета, совершенно проигнорировав горошек и маринованный огурчик.

Девчонки все будто влюбились в новую воспитательницу, держали ее в кружке, не подпуская никого близко и только Баранов бдительно стоял на страже безопасности Ирочки, зорко высматривая обидчиков. Мальчишек же привлекла новая игрушка Вити. Кнопка на спине чудища была нажата столько раз, что оно от усталости теперь издавало лишь печальные поскрипывания — батарейка села, огорчился Витя. Опасаясь, что его друзья совсем замучают еще новую игрушку, Витя отправился к шкафчикам, чтобы оставить «Зеленого», как его прозвали приятели Вити, в безопасности.

Подойдя к своему шкафчику с арбузом, Витя услышал с лестницы чьи-то голоса, многократно усиленные эхом. Осторожно подобравшись к лестнице, он заглянул в пространство между перил и замер в изумлении. На первом этаже с двумя воспитательницами из других групп стояла заведующая и …плакала! Пожилая женщина, дрожа, размазывала косметику по лицу платком, предложенным одной из воспитательниц. До Вити долетали какие-то обрывочные фразы «Ведь не старая еще… Наверное, все из-за сына — бандита, связался…Нелюди! Сварить в собственной ванне…Такая отзывчивая, а детей как любила…Леночка, как же теперь…»

Вите стало стыдно и неприятно — будто он подслушал что-то неприличное, что он слышать был не должен. Да и вообще вот так подглядывать и подслушивать неприлично — что он шпион какой? Осторожно поставив зеленого громадня в шкаф, он вернулся в группу и как раз вовремя — Алиса организовала всех детей строить громадный замок из кубиков, таких больших, что Витя мог сидеть на них, как на стульях — Елена Олеговна их раньше никогда не доставала.

На прогулке Витя с Барановым насобирали всяких жуков в банку из-под йогурта — просыпающихся букашек было повсюду вдоволь, но больше всего, конечно, под корой старой березы. Когда жучки еле помещались в баночку, мальчишки понесли показывать свою добычу всем желающим. Девчонки в основном, с визгами разбегались, с любопытством поглядывая издалека на драгоценную ношу, которую Витя с Женей несли по очереди. Но веселье быстро сошло на нет — к мальчишкам направлялась воспитательница — высокая, она осторожно выбирала место, куда наступить, чтобы не изгваздать весенней грязью белые свои джинсы. Присев на колени, Алиса, как и прочие дети заглянула в баночку из-под йогурта. Вместо крика и приказа «немедленно выбросить эту дрянь», девушка предложила построить для них домик где-нибудь в тихом месте — вон, мол, как им тесно в этой баночке, и мальчишки до самого конца прогулки мастерили из палок маленький загончик за верандой, отрядив Ирочку Лобанову искать подходящие ветки.

Тихий час, ужасавший Витя своей скукой прошел вовсе не так как он ожидал. Воровато оглянувшись, Алиса Дмитриевна закрыла дверь и сказала:

— Я сама терпеть не могла спать в детском саду, но таковы правила. Попробуем их нарушить, но только так, чтобы никто не узнал — вы будете лежать в кроватках под одеялами, закрыв глаза, а я буду вам читать. По совершеннейшей случайности, у меня сегодня в сумке оказался «Хоббит». Ну, кто согласен?

Разумеется, все были согласны — дети послушно разлеглись на своих кроватках и накрылись одеялами, и Алиса начала читать вслух — тихо-тихо, чтобы заведующая не услышала. Ее убаюкивающий голос заставил многих начать сладко посапывать, но Витя, лежавший ближе всех и не думал засыпать — слишком уж увлекало его только начавшееся путешествие маленького, но храброго Бильбо Бэггинса. Сквозь ресницы Витя осторожно рассматривал новую воспитательницу. Алиса Дмитриевна выглядела очень молодо, и красилась не как другие воспитательницы. На ее плечах была как будто бы кочующая с плеч на плечи «воспитательницкая» шаль, но под шалью скрывалась яркая футболка с Микки-Маусом. С неким огорчением, и даже ревностью, Витя отметил, что на пальце Алисы блестело обручальное кольцо, только какое-то странное — не золотое, как у мамы с папой или других взрослых, а какое-то будто железное, окруженное мелкими кристалликами, с изящным черным камешком наверху.

Мама снова забрала Витя раньше всех — впрочем, тот впервые был не против остаться в детском саду подольше — Алиса добыла какую-то настольную игру из закромов шкафа и как раз объясняла правила.

— До свидания, Алиса Дмитриевна! — крикнул Витя уже из двери, но Алиса встала и подошла попрощаться, присев на коленки, взяв Витю за руку.

— Вы знаете, Витя очень способный мальчик, — сказала она, обращаясь к Ирине Савушкиной, — Ему нужно больше заниматься рисованием, у него очень здорово получается. До завтра, Савушкин! — шутливо изобразила она строгий тон, отняла руку, слегка царапнув Витю чем-то по руке — ногтем, наверное, задела, но Витя даже не ойкнул — он же все-таки мужчина.

Вечер теплым одеялом накрывал город, Витя с мамой шли за руку через парк и наслаждались прохладным ветерком, шелестом листвы и присутствием друг друга. Мальчик взахлеб пересказывал маме события сегодняшнего дня, особенно выделяя новую воспитательницу. Впрочем, вскоре, его рассказ целиком перешел в краткое изложение приключений храброго хоббита на пути к Одинокой Горе. Ирина Савушкина, конечно же уже читала эту книгу, но не стала перебивать Витю, с почти натуральным удивлением слушая, как Бильбо ловко расправился с тремя троллями.

В парке сегодня было на удивление людно — то тут, то там в кустах стояли мужики с сигаретами по двое, из-за чего казалось, что за Витей из темноты наблюдают чьи-то светящиеся глаза. Некоторые, видимо, заядлые радиолюбители с кем-то переговаривались по рации. Когда дом был уже неподалеку, от одной из парочек — эти держали на поводке громадного ротвейлера — отделился лысый дядька в кожаной куртке и пошел в сторону мамы и Вити. Мальчик покрепче сжал руку мамы, готовый ее защищать если что. Ирина почти безразлично обернулась к ночному приставале — как раз, когда тот споткнулся о выступающий корень дерева и растянулся на траве.

Савушкины уже выходили за парка, когда Витя оглянулся на упавшего — тот лежал лицом вниз и не торопился вставать, наоборот, как будто глубже утонув в траве. Пьяный, должно быть, подумал Витя.

Дома Витя понял, что происходит что-то не то. Стоило маме зайти домой, она, не разуваясь, прошла в папин кабинет и молча кивнула на окно, выходящее в парк. Отец все понял, открыл еще не разобранный чемодан и вытряхнул из него все на пол. Савушкины начали носиться по квартире, собирая деньги, украшения, документы и вещи первой необходимости и сбрасывали все это в кучу, росшую на диване. Вите мама дала задание собрать только самые любимые игрушки и книги — даже выдала ему для этого большую клетчатую сумку. Он быстро понял, что должен делать, и не стал задавать лишних вопросов, послушно складывая настольную игру про Людей Икс и «Остров Сокровищ» в сумку. Это был не первый спешный переезд в его жизни, поэтому у Вити уже имелось примерное представление о том, что ему хочется забрать, а что — недостаточно важное. С досадой Витя отложил зеленого громадня — папин подарок — тот был слишком громоздким для переезда. Может, ему будет не до этого, и папа не сильно огорчится.

В дверь постучали. Отец расправил плечи, поиграл мускулами и направился к двери, громко бася на всю квартиру:

— Кого там принесло? Спать нормальным людям не даете!

Мама тем временем жестом приказала Вите молчать, подвела его к громадному шкафу в углу комнаты — слишком громадному для детской, и посадила мальчика внутрь, прикрыв его пиджаками и куртками, и еще какими-то тряпками сверху, прошептав:

— Мышонок мой, что бы ни случилось — не выходи. Все будет хорошо. Сиди тихо-тихо…

Мама хотела поцеловать сына в лоб, но вдруг резко остановилась, закрыла шкаф, оставив лишь узенькую щелочку, через которую Витя мог видеть происходящее, и встала сбоку от входной двери, спиной к стене. Из-за дермантина раздалось:

— Добрый вечер, коммунальные службы, паразитов травим. Пустите? — как-то насмешливо проговорили из подъезда. Отец весь напрягся, тяжело дыша, мать вытянулась вверх, прильнув к обоям всем телом и сбросила с ног домашние тапочки.

— Але, хозяева? — еще раз попытался добиться ответа насмешливый голос. Потом раздался скрежет поворачиваемого ключа. Отец выглядел ужасно разъяренным — зеленая громадина ему и в подметки не годилась. Казалось, что от него идет пар, и даже воздух над могучими плечами дрожал, как в жаркую погоду.

Дверь открылась, отец издал яростный рак и бросился вперед, но налетел на струю, будто из огнетушителя. В квартиру вошел человек, похожий на тех, кто опрыскивал с утра деревья в парке.

В ужасе Витя наблюдал, как под струей из странного шланга кожа отца начинает чернеть и пузыриться, как мускулы усыхают, оставляя под собой длинные многосуставчатые паучьи лапы. Все произошло за долю секунды — откуда-то из-за ног человека в костюме выпрыгнул гигантский пес и вгрызся зубами в горло папе, и начал трепать, вырывая куски. Когда отец затих, пес вдруг стал на задние лапы и выпрямился, осклабившись — и Витя, с ушедшим в пятки сердцем, осознал, что это человек — коренастый, покрытый броней, словно жук, с глухой черной полумаской маской на лице, без прорезей для глаз. Снаружи оставался только рот, раззявленный в безумной улыбке, и Витя даже через свою щель в шкафу видел, как шипят и пузырятся ошметки плоти на блестящих железом зубах.

В рацию кто-то из мужчин в подъезде доложил: «Ифрит ликвидирован, конец связи».

Раздался дикий крик, словно крик умирающей птицы, что Витя слышал в ту ночь, но стократ громче — и оба мужчины зажали уши, но в дверь входили все новые и новые, вооруженные ножами и винтовками, они стали окружать маму, прижатую к стене — та продолжала кричать, но за уши больше никто не хватался. Теперь мама молчала, и лишь тяжело дышала, сползая по стене. Изготовившись к прыжку, она пихнула копытом одного из «бандитов» так, что тот отлетел к противоположной стенке и затих там с развороченной грудной клеткой. А мама, ловко уходя от автоматных очередей, словно дикая лань, в один прыжок преодолела расстояние от коридора до окна, и Витя лишь догадался по звону разбитого стекла, что Ирина выпрыгнула в окно.

Один из бандитов тут же затараторил в рацию:

— Всем «Ротвейлерам», Дриада ушла в парк, не давайте ей углубиться, повторяю, дриада в парке, конец связи.

Рация пошуршала в ответ, потом громко треснула, вторя звуку выстрела, раздавшемуся из окна, и снова зашуршала, теперь осмысленно:

— «Ротвейлер — три» на связи, Дриаду снял, конец связи.

Похоже было, что теперь бандиты успокоились — теперь они лениво осматривали то, что осталось от папы, ходили по квартире, тыкая повсюду своими автоматами. Человек-собака курил сразу две сигареты, вынув железную челюсть за которой оказались обычные человеческие зубы. Кто-то в коридоре продолжал с кем-то переговариваться по рации — «Воспитатели ликвидированы, как слышно, повторяю, воспитатели ликвидированы».

Витя сидел в шкафу и беззвучно плакал. Сердцу стало тесно в груди. Мамочка, папочка, почему они так с вами поступили? Почему вы не убежали? Почему сам Витя ничего не сделал? Надо было взять палку, отогнать того страшного человека-пса. Было нечем дышать, душили не только слезы, но и одежда, начавшая лезть в рот и в нос. Стало тесно не только в груди, но и в шкафу, стенки больно упирались в плечи, шея столкнула металлическую перекладину с вешалками, и та с гулким «дзынь» свалилась Вите за спину.

Автоматчики одновременно обернулись к шкафу, кто-то зашипел — «Куда вы с Калашами наперевес, это ж пацан!». Один из автоматчиков отложил оружие и присел перед шкафом, медленно начав открывать створки.

— Эй, мальчик, все хорошо, — доброжелательно болтал убийца Витиных родителей, не спеша разводя в стороны скрипучие дверцы, — Все нормально, малыш, мы из милиции, все хорошооооо…

Когда Витя встретился с ним взглядом, глаза пожилого мужчины побелели, уголок рта уполз вниз, рука начала судорожно царапать бронежилет там, где находилось сердце. Где-то на краю подсознания, Витя продолжал слышать истерический крик в рацию «Новая сводка: ««Воспитатели» — это ошибка, у нас семья Мафусаилов, прием, повторяю, семья Мафусаилов, как слышно? Прием! Прие-е-ем!»

Но все эти слова уже не имели значения — Витя встал и вытянулся, а шкаф повис на его плечах как громадное пальто. Автоматчики, наверное, хотели прицелиться, но смотрели в лицо Вити и падали, как подкошенные.

Вот, человек с рацией оборвался на полуслове и свалился на пол без единого движения. Вот человек-пес натянул свою безглазую маску и, спотыкаясь о тела павших товарищей поспешил к выходу. Витя протянул руку, взял его за шею, приподнял и поставил перед собой. Мягкая, словно шелковая, прядь волос обвилась вокруг маски, потом еще одна, потом еще, и сантиметр за сантиметром та начала сползать.

Человек-пес громко визжал и вырывался изо всех сил, но черные нити крепко держали его за ноги и за руки, лезли в рот, в нос, обматывались вокруг шеи, и вот, наконец, из-под маски показались крепко зажмуренные веки. «Бандиту» удалось вырвать одну руку, и он попытался выковырять себе один глаз, глубоко воткнул палец в глазницу, но очередная прядь обвилась вокруг запястья и отвела его в сторону, другая же залезла под плотно зажмуренное веко, развернулась там и разорвала веко по вертикали на две половинки.

Показался бесцветный, льдистый глаз, который тут же побелел и застыл, а тело оперативника бессильно обмякло в паутине из черных Витиных волос.

Обитель Кошмаров

Стефан как раз завязывал шнурок, когда в арсенал зашел координатор, и бросил:

— Малыш, тебя одного ждем! Пошли, в машине зашнуруешься.

Стефан, теперь «Малыш» в пределах операции, вскочил, наступил себе на шнурок, едва не повалился на бетонный пол, но удержал равновесие, и гаркнул во все горло:

— Так точно!

Вальтер развернулся и пошел к лестнице, а эхо от голоса Малыша еще долго металось между нефами древней крипты Театинеркирхе.

На улице, прямо посреди Одеонсплатц, припарковавшись перед Залом Полководцев, никем не замеченный в своей обыденности, стоял фургон Мюнхенского Транспортного Сообщества, куда вслед за Вольфсгриффом запрыгнул Стефан, обряженный в кевларовый костюм. Спортивная сумка, усиленная многочисленными плетениями нейлона, пригибала беднягу своим весом почти к самой брусчатке. Не без труда он закинул сумку в салон машины, после чего запрыгнул внутрь сам. Место Стефану досталось у двери, рядом с координатором, который ее и закрыл. После чего, оглядев собравшуюся компанию, постучал по стеклу, отделявшему пассажиров от водителя.

— Можем выезжать.

Компания и правда притягивала взгляд. Едок в углу машины нещадно вейпил, заполняя узкое пространство густым белым дымом, но никто и не думал возражать. Маска, наглухо закрывающая лицо, туго стягивалась ремешками, глаза прятались за линзами «полувзгляда», с подбородка свисала «вставная» челюсть — пугающее скопление острых лезвий, каких-то игл и трубок. На коленях едока лежали перчатки — кольчужные переплетения из чистого железа венчали крючьеподобные когти. Поймав взгляд Малыша, едок презрительно ухмыльнулся и выдохнул густое облако пара прямо тому в лицо.

— Господин координатор, разрешите вопрос? — осмелился Стефан нарушить тягостное молчание.

— Разрешаю, — безразлично бросил в ответ Вальтер, думая о чем-то своем.

— А зачем нужен оперативник Insatiabilis при интервенции?

— А ты уверен, что мы выйдем одни? Вот тогда и пригодится.

— Не ссы, Малыш, я подожду тебя снаружи. Молись, что не подхватишь ничего, пока будешь там, иначе я попробую твою нежную шейку на вкус, — поддакнул едок, и нежно чмокнул губами в сторону Стефана, после чего расхохотался. Остальные вяло поддержали едока — все-таки от него зависит, позволят им вернуться из интервенции, или нет.

— Лодырь, утихни! А то лишу выездов! Забыл, как ломает? Могу напомнить.

Лодырь действительно затих. Стефан уже имел шапочное знакомство с неприятным типом, скрывавшим сейчас свое лицо под маской. Наверное, едоками на постоянной основе могли работать только такие мерзкие социопаты — из тех, кто может плюнуть в проезжающую мимо детскую коляску, или пнуть чужую собаку. Просто так — потому что захотелось. Было в натуре всех, знакомых Стефану, едоков какое-то стремление гадить другим людям, делать зло ради зла. Сложно было понять — влияла ли на них так сыворотка, порождающая со временем ненависть ко всему человеческому, или начальство специально отбирала таких людей в агенты Insatiabilis — в любом случае, от них стоило держаться подальше — кто знает, какую пакость подскажет плоть Matka, растворенная в их крови на этот раз?

Остальные оперативники словно дремали, опираясь на свои тяжеленные сумки, поставленные вертикально в ногах. Только напротив Стефана сидел какой-то странный, полноватый мужик в очках, и с отвратительным причмокиванием посасывал леденец на палочке. Звуки были такими громкими и объемными, что, казалось, слюни летят прямо в лицо Малышу. Лысеющий человек без возраста в яркой рубашке живо диссонировал с остальными оперативниками, закованными в кевлар и железо. Сумки у странного человека не было, вместо этого в ногах у него стоял бумажный пакет из кондитерской, набитый доверху конфетами в ярких обертках и мармеладом. Задавать лишние вопросы Стефан не стал, посмотрев на Вольфсгриффа — тот усердно изучал какие-то распечатки.

Дорога была долгой. Сначала в окнах мелькали изящные строения Старого Города, потом появились уродливые неоновые вывески и грязь Главного Вокзала, дорога сменилась на шоссе, а городские пейзажи — на черный ночной лес. Координатор отвлекся от своих бумажек, прочистил горло, согнав сонный анабиоз с оперативников, даже едок отнял электронную сигарету от лица, а странный мужик аккуратно завернул недоеденный леденец в бумажку.

— Оперативники, внимание, даю брифинг. Вчера, приблизительно в восемь вечера, из своего дома пропала Эмма Кюне, дочь Дитера Кюне, — откуда-то со стороны едока раздался удивленный присвист, — Полиция не нашла никаких следов похищения, в доме находилась няня, полицейские взяли допрос на себя и не добились результата. Хорст считает, что имеет место обратный переход, Дитер попросил его по старой дружбе проверить такую вероятность. План таков: на мне допрос семьи, Боцман исследует дом, Педофил обыщет территорию, Лодырь сторожит предполагаемую точку перехода. Малыш, — Стефан весь напрягся в ожидании своего первого в жизни задания в качестве оперативника, — ходишь за мной и конспектируешь. Авиценна и Карга подготавливают интервенцию и проводят рекогносцировку. Вопросы?

Судя по скучающим лицам остальных оперативников, задание было весьма стандартным. В голове Стефана роилось добрые пару десятков вопросов, но, чтоб не позориться перед сослуживцами, он прикусил язык и просто пялился по сторонам, стараясь особенно не задерживать взгляд на Лодыре, улыбавшимся жутковатой пастью с неровными зубами — длительное употребление со временем начинает отражаться и на внешности. Почти все едоки носили темные очки в любую погоду, не только потому, что не любили солнце — глаза менялись в первую очередь. Карга был здоровенным бычарой-арабом. Даже под кевларом было видно, как бугрятся мышцы на предплечьях, как застежки разгрузки еле сходятся на широком торсе. Рядом с Каргой полулежала Авиценна — худая, как оглобля, бесцветная блондинка. Пару раз Стефан видел ее в общей раздевалке — у той даже не было груди, лишь бледная плоть, усыпанная веснушками, и два бледно-розовых соска, словно нарисованные незадачливым художником. На щеке, белой, как снег, цвел огромный лиловый синяк — поговаривали, что медведеподобный Карга и Авиценна спят друг с другом, и диковатый араб ее временами поколачивает. Сам Стефан никогда особенно не интересовался сплетнями, но иногда подобные слухи будто витают в воздухе. Боцман, краснощекий баварец лет шестидесяти, с лихо подкрученными усами, постоянно довольствовался вторыми ролями, никогда не бросаясь на авангард. Вырастив себе начальника в лице Вольфсгриффа, он так и остался Боцманом, никогда не претендуя на роль капитана.

Отвратительный звук изо рта мужика с конфетами почти выводил Стефана из себя. Он глубоко вдыхал и выдыхал, пытаясь успокоить нервы — не хватало еще устроить конфликт в свою первую операцию. Это Лодырь давно в команде — ему многое прощают. У Малыша же не было такого иммунитета: нельзя было списать плохое настроение на издержки профессии. Наверное, это все от волнения. Педофил заметил, как Стефан на него пялится, неверно истолковал взгляд стажера в темноте салона и добродушно протянул ему шоколадный батончик. Малыш из вежливости принял угощение, ощутив, что батончик был теплый, подтаявший, и вызывал не аппетит, но отвращение. Пока мужик с конфетами протягивал сладость Стефану, тот успел заметить, что кольца Спецотдела ни на одной руке Педофила нету. Консультант какой-то? Или проверяющий? Машина резко остановилась, швабра Авиценна чуть не свалилась с могучего плеча Карги прямо на сумки, Педофил от неожиданности заглотил леденец вместе с палочкой и теперь оглушительно кашлял.

— На выход! — бросил Вальтер и открыл дверь, впустив внутрь салона свежий ночной воздух. Малыш вылез первым и огляделся. Их окружали молчаливо спящие дома пригорода. Жили здесь явно люди непростые — придомовые территории были с добрую Мариенплатц, а сами дома насчитывали по три-четыре этажа. Не успев как следует оглядеться, Стефан взвалил на плечи сумку, уже немного забыв, насколько та тяжелая, снова просев под ее весом, и зашагал следом за заколачивающей сваи походкой господина координатора. Тот через идеально постриженный газон направлялся к дому, словно беспорядочно собранному из стеклянных кубов — даже количество этажей получалось определить не сразу. Нагроможденные друг на друга, они формировали из себя равнобедренный треугольник, светясь, как елочная гирлянда — свет горел во всех комнатах.

У входа в дом стоял приземистый мужчина, явно старающийся держать себя в форме, но никак не справляющийся с круглым животом, раздувающим домашнюю сорочку — Дитер Кюне. Рядом с ним теребила рукав халата высокая, худая, истероидного типа женщина с вьющейся гривой каштановых волос — жена Мясного Короля Баварии. Вальтер подошел к хозяину, молчаливо пожал протянутую руку, после чего обратился к оперативникам.

— Карга, Авиценна, готовите переход, Педофил — на обыск, Лодырь — на позицию, Малыш, остаешься здесь, Боцман, осмотри помещения.

Наконец, Вальтер обратился к хозяевам дома:

— Дитер, фрау Кюне, меня зовут Вальтер Вольфсгрифф, Хорст должен был предупредить о нашем визите. Я не могу вам ничего обещать, но клятвенно заверяю — мы предпримем все усилия, чтобы найти вашу дочь.

Оперативники тем временем заносили тяжелые сумки, прожекторы и какие-то ящики в дом. Некто, отзывающийся на Педофила, будто растворился в ночной темноте, пропав из виду. Едок, проходя мимо фрау Кюне, глумливо рыкнул, и та отшатнулась в ужасе.

— Дитер, кто эти люди? Что происходит? И кого они привели с собой… Педофила? Зачем? Это он украл нашу дочь? Где она? — неожиданно раскричалась фрау Кюне и бросилась к Вальтеру.

— Это вы сделали? Что вам нужно? Отдайте мою дочь! — маленькие кулачки градом сыпались на грудь координатора, но тот, не обращая внимания на истерику, спокойно обратился к Дитеру:

— Вы не предупредили жену о нашем визите?

Кюне нервно провел ладонью по лысине и начал объяснять:

— Хорст требовал, чтобы все оставалось в секрете, обслугу я отпустил, хотел отправить жену в отель, но видите, в каком она состоянии…

— Понятно, — перебил Вальтер. — Малыш, устрани утечку.

Осторожно взяв женщину под локти, Стефан отвел ее, сопротивляющуюся, в сторонку, сунул одну руку в карман, и вкрадчиво проговорил:

— Фрау Кюне, мы из Бундесвера, я — рядовой Земмлер. Не волнуйтесь, в нашем распоряжении лучшие люди, мы найдем вашу дочь. А сейчас вам стоит пойти в дом и прилечь.

Женщина, как сомнамбула, повернулась спиной к говорящим, и отправилась куда-то вглубь стеклянного дом. Через панорамное окно было видно, как фрау Кюне улеглась калачиком у камина, словно усталая собака. Стефан вынул руку из кармана и положил большой палец в рот, чтобы побыстрее остановить кровь. Чертов амулет явно сожрал больше, чем нужно — как будто чувствовал, что Стефан делает это всего лишь второй раз. В стекле на секунду мелькнуло отражение твари, заточенной в железный амулет в виде тигриной головы. Малыш вернулся к Вальтеру, который уже начал допрос свидетеля.

— В общем, после понихофа ей вдруг приспичило поиграть с няней в прятки. Что на нее только нашло — двенадцать лет девке, сама уже здоровая лошадь. Няня утверждает, что видела, как Эмма зашла в гардеробную. Я по камерам посмотрел — и правда, зашла, и больше не выходила. Когда Бьянка — так няню зовут — пошла проверить, ее там уже не было. Как в Нарнию провалилась! — нервно усмехнулся Дитер, как видно, пытаясь себя успокоить мыслью о том, что его дочь оказалась в каком-то безопасном сказочном месте.

— Малыш, что думаешь?

— Извините, — обратился Стефан к Дитеру: тот как раз раскуривал на редкость вонючую сигару, трясущимися руками зажигая спичку за спичкой, — А часто ваша дочь играла в прятки?

— Да какие прятки, говорю же! У нее одни гаджеты на уме — Ютуб, Инстаграмм. Целыми ночами с кем-то переписывается. А тут — как будто детство вспомнила.

— Благодарю, — кивнул Малыш. — Господин Координатор, я предполагаю, что мы имеем дело с Игрулей.

— С Игрулей? Это не страшно? — с надеждой спросил хозяин дома, но оба оперативника проигнорировали его вопрос.

— Игруля, говоришь? Интересно, — почесал подбородок Вальтер, — А ничего, что она за один день пропала? Игрули так не делают.

— Очень старая, герр Вольфсгрифф. Лет двадцать, не меньше.

— Двадцать? Да ты на дом посмотри — ему от силы лет пять-семь! Откуда здесь двадцатилетний клиппот?

— Предполагаю, что притащили на вещи. Антиквариат какой-нибудь, что-нибудь в этом роде, — пожал плечами Малыш. Этот экзамен его порядком раздражал — если Вольфсгрифф знал ответ — его стоило назвать и заняться делом, а не устраивать этот глупый спектакль.

— У нас нету никакого антиквариата, моя Крис не терпит старье, любит все это норвежско-минималистичное, чтобы белое, черное, никаких трещин и патины. Даже в кабинет мне не позволила ничего купить — все сама обставляла.

— Видишь? Нет никакого антиквариата, — театрально обратился Вальтер к стажеру. Чертов сенсей!

— Какие-то памятные вещи? — проигнорировав реплику координатора, спросил у хозяина Малыш.

— Ну, детские игрушки, всякое барахло со старой квартиры, Многое, кстати, в том гардеробе и валяется. Зачем она туда только полезла? — с досадой выкрикнул Дитер в ночную тишь и негромко завыл, некрасиво кривя губы. Из дрожащей руки выпала сигара и покатилась, оставляя черный след на идеально выбеленных досках террасы. Мясной Король, мгновенно растеряв все свое достоинство, отчаянно цеплялся за рукава пальто Вальтера, умоляюще глядя тому в глаза:

— Найдите ее, пожалуйста, у нас никого дороже нее нету! Она наш единственный ребенок, мы с Кристиной столько пытались, ко всем врачам ходили… Эмма, мое солнышко! Девочка моя!

Теперь мужчина горестно выл без слов, уже не сдерживаясь, опустился на колени и бормотал что-то нечленораздельное, пока оперативники входили в дом.

— Что есть Игруля? — неожиданно спросил Вальтер у стажера, пока те поднимались по лестнице на третий этаж. Стефан не растерялся и выдал зазубренное определение:

— Игруля есть клиппотическая сущность психологического генеза, состоящая из соединения паразитической составляющей avysso и «внутреннего ребенка». Чаще всего фиксируется на местах или вещах, связанных с взрослением, как то: детская комната, школа, учебные принадлежности. Игруля чаще всего предстает в виде воображаемого друга персоны, еще не вступившей в пубертатный период, и в результате тщательно запланированных игр пытается забрать эту персону в собственное измерение, дальнейшие подробности слишком уникальны для включения в определение, — без интонации оттарабанил Стефан.

— Великолепно. Повторял недавно что ли?

— Нет. Просто выучил.

— Ну, молодец, Малыш, — с какой-то досадой выдал похвалу Вальтер.

Из спальни хозяев раздавались голоса оперативников, до Малыша долетели обрывки разговора:

— … Да черт с ними, с лошадьми, вот стоматологический кабинет в доме — этого я никогда не пойму. У него жена врач, что ли? Нет? А зачем тогда?

Когда координатор в сопровождении Стефана вошел в комнату, разговоры стихли.

— Живут далеко от города, — на ходу бросил Вальтер, заходя в спальню, — Им легче оплачивать приезды врачей и оборудование, нежели кататься на термины.

— Зажрались совсем, — неодобрительно крякнул Боцман.

Хозяйская спальня потеряла весь свой лоск и стиль — по всей комнате, включая кровать, расположились оперативники и их оборудование — переносная лаборатория, над которой корпела Авиценна, сложные конструкции из прожекторов, которые устанавливал Карга, а на груде подушек по-хозяйски развалился Лодырь. Боцман стоял и смолил самокрутку, поглядывая в окно, в котором из-за освещения можно было увидеть лишь отражение происходящего в комнате, как в зеркале.

— Авиценна, Карга, доложитесь.

Некрасивая блондинка, сама похожая на какое-нибудь порождение Бездны, живущее в трубах, оторвалась от центрифуги и повернулась к Вальтеру.

— Препарат на вход готов, препарат на выход будет через минуту.

— Карга?

Громадный араб утирал собственной чалмой блестящую смуглую лысину — такой шел жар от прожекторов.

— Проход готов к использованию. Если позволите, я бы еще откалибровал свет для стабильности — кладовка узкая, что-то может загородить лучи.

— Калибруй. Вызовите кто-нибудь Педофила.

Боцман, не выпуская из зубов последний сантиметр самокрутки, нажал на кнопку сигнала на рации. По всему дому прокатился некий странный звук — будто по лестницам и коридорам проехал поезд из мотыльков. Дверь отворилась, и на пороге появился толстый очкарик с неизменным леденцом во рту.

— Есть новости?

— Все, как и ожидалось — ребенок не покидал ни дом, ни придомовую территорию. В доме ее, разумеется, тоже нет.

— Значит, все-таки Игруля, — заключил Вальтер.

— А почему именно Игруля, шеф? — лениво отозвался со своего ложа едок.

— Потому что, когда я пересылаю вам сводку по заданию, ее надо читать. Карга вот читал — поэтому он знает, что делает.

— Мое дело маленькое, шеф, я тут больше для проформы, сами знаете.

— Я прошу прощения, — причмокивая произнес Педофил, — Меня-то в вашей корпоративной переписке нет, а знать, в чем дело, хотелось бы. Для общей картины хотя бы.

— Препараты готовы, господин координатор, — отчиталась Авиценна.

Вальтер потер виски. Неужели так сложно было прочесть четыре страницы? Ведь специально сам сидел и изучал, за что можно зацепиться.

— Малыш, ты читал? — с нарастающей злостью поинтересовался Вольфсгрифф.

— Так точно, господин координатор.

— Тогда просвети, пожалуйста, остальных, менее усердных членов группы, почему Карга разместил прожекторы именно таким образом.

Стефан вдохнул поглубже и выдал:

— В доме, согласно допросам, отсутствуют какие-либо якоря для клиппотических сущностей. По приказу герра Мюллера, еще при установке оросителей, дом Кюне был окружен сигнальной полосой и полосой препятствий, из чего следует, что извне угроза появиться не могла. Таким образом, следует предположение, что либо один из членов семьи является Мафусаилом — эту версию мы отметает, так как семья Кюне проходит регулярную скрытую проверку по приказу герра Мюллера; либо — и эта версия более правдоподобна — якорь уже находился внутри дома на момент возведения полосы препятствий. На роль якоря подходит выпускное платье Кристины Кюне — это типичный элемент потери «внутреннего ребенка» и удобный якорь для Игрули.

Все взгляды устремились туда, где сходились лучи прожекторов — на красное шелковое платье, висящее в полиэтилене на вешалке в узкой гардеробной. Платье выглядело почти новым и было сшито явно на заказ — на высокую и худую девушку. Сегодня оно неплохо подошло бы Авиценне, невпопад подумал Малыш.

— Со мной идут Боцман, Педофил и Малыш. Карга — на тебе переход, сохраняй в течение одиннадцати минут — дальше по инструкции. Авиценна — препараты для выхода в быстром доступе, будь готовой к необходимости реанимации. Лодырь…

— У меня уже есть приказ, господин координатор, — глумливо осклабилась жуткая тварь в маске, развалившаяся на подушках, как какой-нибудь паук.

— Уже под сывороткой? — неодобрительно покосившись на едока, обратился Вальтер к Авиценне, и та коротко кивнула.

Тяжелые баллоны уже был надеты, и теперь металлический горбы сильно ограничивали подвижность группы. Малыш получил от Авиценны заряженный инъектор. Такие же в руках держали и Вальтер, и Боцман, Педофил же продолжал безучастно мучать леденец, время от времени грызя его своими кривыми, крупными зубами.

— «Переходник» принимал когда-нибудь? — неожиданно обратился Вальтер к Стефану. Тот помотал головой, слегка напрягшись — инъектор он уже держал наготове у самой шеи.

— Значит, так: прежде всего, не пугайся. Тебе станет плохо, может стошнить, будет кружиться голова, будто под наркозом. Это нормально. Препарат снижает когнитивные функции до необходимого минимума, слегка успокаивает, помимо прочего, смертельно ядовит — это чтобы не привлекать внимания. По выходу мы принимаем «Отходняк» — противоядие, нейтрализующее эффект «Переходника». И первое, о чем тебе стоит знать — принимаем по моей команде, понятно?

Вальтер выставил время на древнем механическом хронометре — за пределами привычного мира техника начинала барахлить.

— Время два часа, сорок семь минут. Карга, Малыш, Боцман, сверяем часы. Вводим препарат. Карга, готовься! — скомандовал Вальтер.

Игла будто пронзала позвоночник — препарат был неприятно болезненным. Время будто замедлилось. Малыш чувствовал, как с каждым ударом сердца свинец разливается по телу, наполняя конечности тяжестью, делая мышцы деревянными. Вот яд дошел до мозга, и мир упростился до предела. Все стало простым, не детальным, словно нарисованным ребенком. Стефан удивленно рассматривал собственные руки в перчатках — простые, без текстуры, без объема — как будто черные аппликации. Откуда-то раздался лающий смех.

— Люблю вас такими, — хохотал толстяк, — Конфетку хочешь?

Малыш уже тянул обсосанный и изгрызенный леденец в рот, когда Вальтер метким ударом выбил лакомство у него из руки.

— Потерпи, скоро станет полегче. Потом привыкнешь. Карга, открывай!

Араб нажал какую-то кнопку на пульте, и свет сменился с ровно-белого на какой-то дрожащий, неизвестный человеческому глазу, оттенок. Платье также сменило свой цвет с багрового на глубинно-черный.

— Педофил, иди первый.

С неожиданной прытью толстяк бросился к платью, с легкостью совершил прыжок прямо в самую середину прямоугольной дыры и пропал, она только лишь легко качнулась в пространстве на вешалке.

— Боцман, пошел.

Неуклюжий, круглый баварец перекинул сначала одну ногу в иное пространство, потом перескочил через край реальности и неловко перевалился боком на ту сторону.

— Малыш.

Стефан ощутил толчок в спину, и двинулся вперед. Ткань реальности еще колебалась от неуклюжего маневра Боцмана, стажер неосторожно попытался придержать платье и разрезал перчатку до самых пальцев. Странно, но боли не было совсем. Пока Стефан тупо пялился на изумительно-красную кровь, стекающую с кевлара, Вальтер нетерпеливо перехватил стажера за талию и забросил в черноту, прыгнув следом сам.

По ту сторону от платья все выглядело настолько же похоже на гардеробную, из которой они только что вывалились, насколько же и отличалось. Толстый слой пыли и каких-то осколков покрывал все поверхности. Вместо одежды на ржавых вешалках висели какие-то тряпки, коробки из-под обуви были монолитными, без швов, и, наверное, без обуви внутри. Источника света не было, как не было и света — просто не было и темноты. Цвета у всего были тусклыми, а формы размытыми, но все было видно, как под водой. Вот его распылитель — выпал из кобуры во время перехода. Вот Боцман — сидит, опершись о стену и пытается стереть какое-то пятно с очков, вот ловко, словно тигр, приземлился на пол координатор, вот…

Если бы не лошадиная доза успокоительного в «Переходнике», Стефан завизжал бы от ужаса. Сейчас он просто с трудом вдыхал воздух и вжимался в лохмотья на вешалках, а в глаза ему бросались отдельные детали облика чудовища, не давая собраться в общую картину, видимо, сознание отказывалось собирать этот жуткий паззл ради собственного блага. Неестественная длина конечностей, совершенно нечеловеческая форма тела, какие-то тонкие мембраны, покрывающие все туловище и дрожащие на несуществующем ветру, шуршащие, словно тысяча мотыльков. Вальтер же спокойно обратился к монстру:

— Нас не жди, ищи девочку. Найдешь — сообщи.

Нечто похожее на гигантский улей, неловко шатающееся на своих нечетных конечностях, распушило тошнотворные мембраны, открыв какие-то дырки, шумно втянуло воздух и покатилось куда-то прочь из гардеробной, опираясь то ли на стены, то ли на потолок.

— Малыш, Боцман, выдвигаемся!

Стефан не зря проходил все эти тренинги и тесты — его сознание было достаточно крепким даже чтобы выдержать подобное зрелище, но куда страшнее было осознание, пришедшее запоздало, когда ленивый, сонный мозг неохотно собрал все факты в кучу.

— Господин координатор, прошу прощения, Педофил, он… Охотник на детей?

— Да, стажер. Хватит штаны протирать. У нас осталось не больше десяти минут. Это твоя первая инъекция, так что, может, и меньше. Вперед!

Оперативник привел в порядок собственное сознание, Боцман протянул руку, помогая подняться младшему по званию. Медленно, словно шагая под толщей воды, группа шла к выходу из кладовки. Расстояние в полметра все никак не поддавалось, словно играясь с людьми, направляя их то куда-то то в гущу одежды, то в стену. Наконец, сосредоточившись, Боцман буквально за шкирку подтянул Малыша к двери, приказав взяться за дверную ручку, потом протянул ладонь Вольфсгриффу, который, словно волчок, крутился вокруг собственной оси, неспособный сойти с места.

— Руки-то помнят, — довольно буркнул Боцман, когда все трое оказались рядом. Дверь открылась куда-то наискосок и упала на пол, а перед глазами группы предстала хозяйская спальня. Теперь, правда, она выглядела по-другому. Вместо окна была стена с грубо намалеванным на ней пейзажем, отдаленно напоминающим вид на придомовую территорию. Вместо кровати стояло что-то похожее по форме, но сложенное из какой-то пыльной ветоши. Вокруг повсюду были разбросаны какие-то самодельные игрушки — соломенные чучелки, елочные шарики, склеенные из осколков какой-то черной жижей. Идти через спальню оказалось легче — нужно было всего-то держаться стены — так пространство искажалось меньше. На уши давила гулкая тишина, не было слышно ни шагов, ни дыхания. Запахов тоже не было — ни вечного мерзкого табачного смрада от Боцмана, ни легкого флера от Вальтерового лосьона после бритья. Малыш даже на пробу дыхнул себе в ладонь — ничего. Мыслей не было тоже, звенящая пустота наполняла голову, хватало воли лишь на то, чтобы бездумно топать за круглым баварцем, уверенно шагающим вперед.

— Боцман, — раздался в абсолютной тишине глухой, как в шумоподавляющей комнате, голос Вальтера, — Дорогу до детской помнишь?

— Так точно, господин координатор, — еле слышно прокричал Боцман.

— Веди.

Дом не был похож сам на себя. Вместо стекла и хромированных поверхностей все покрывало нечто, похожее на старую, гнилую кожу. Бесчисленные дыры и прорехи дышали, шевелились, не издавая ни звука, казалось, словно все здесь склеено из какой-то мерзкой живой плесени.

— А почему платье? — неожиданно спросил Малыш, словно в этом странном мире подобный вопрос имел значение.

Координатор проигнорировал вопрос, с трудом справляясь со скользкими, словно живыми, перилами лестницы, пока ступеньки бесшумно чавкали под ногами. Ответил Боцман.

— Изнасиловали ее в этом платье. Прямо на выпускном, в раздевалке. Групповое, если не ошибаюсь. Никакого «внутреннего ребенка» не останется. Так они, родимые, и приходят — кто-то позабавился, а мы, вот разгребаем. Ты лучше помолчи, стажер, не трать силы на болтовню, нам отсюда еще выйти потом надо.

— Восемь минут. Ускоряемся.

До детской они добрались минуты за две, впрочем, следить за временем было почти невозможно, иногда казалось, что они бегут, иногда — что еле плетутся. Отворив дверь в детскую, Стефан чуть не вывалил содержимое желудка прямо на отвратительные поделки Игрули. По комнате то тут, то там были разбросаны странные куклы — уже не игрушки из смолы и мусора, но, похоже, что-то иное, извращенное, испорченное клиппотическим воздействием.

На полу, на маленькой детской кровати, на письменном столе и даже на люстре висели, сидели, валялись, стояли прислоненные к стенке куклы в человеческий рост. Девочки в джинсах, в платьицах, разного роста, в разной одежде, лишенные лиц. Вместо кожи, вместо глаз, носов и ртов их тело покрывала та же мерзкая плесень. Звук, наконец, появился, но легче не стало — мерзкие шматы, формирующие маленькие тела, дышали и еле шевелились, разевая маленькие отверстия, покрывавшие девчачьи фигурки, словно ульи, а между этими отверстиями шныряли бесчисленные, еле заметные глазу, прозрачные червячки.

— Что это? — в ужасе спросил Стефан, но больше никто не смел нарушить тягостное молчание, и шуршание маленьких созданий, напополам с дыханием плесени, наполняли комнату почти невыносимым шумом.

— Эммы здесь нет, — наконец, выдавил из себя Вальтер. — Объекта тоже.

Малыш вытаращил глаза, хотя казалось, ничего уже не могло его удивить, но зрелище того, как координатор невозмутимо достает из кармана шоколадный батончик, разворачивает его и откусывает кусочек, выбивало из колеи чуть ли не больше, чем мерзкие отходы жизнедеятельности Игрули. Вольфсгрифф выплюнул лакомство и поводил батончиком в воздухе, как ароматической палочкой.

Откуда-то из глубин дома послышалось неумолимое движение мотылькового поезда, а через несколько секунд и сам Охотник на Детей предстал перед оперативниками. В шелесте мембран Стефану удалось разобрать что похожее на «В подвале», и Боцман уже махнул рукой, призывая следовать за собой.

— Педофил, возвращайся, дальше мы сами.

Мерзкое создание, будто бы с недовольством встопорщило уродливые чешуйки и укатилось прочь, перебирая отвратительными лапами. Вальтер же, чувствуя почти физически, как уходит время, бежал вниз по лестнице, уже обогнав Боцмана.

— Что! Это! Было! — еле дыша, сбегая по бесконечной лестнице, спросил Стефан, чей разум уже начинал пасовать перед омерзительной неизвестностью.

— Говно это! — не церемонясь, ответил Боцман, — Переработанные детские черты и воспоминания! — несмотря на круглый животик и вредные привычки, Боцман имел неожиданно крепкие легкие, легко спрыгивал по ступенькам, даже не запыхавшись. — Она их жрет, а потом остается вот это — пустые оболочки от бабушкиного пирога, маминого поцелуя, любимой куклы, первого щенка, ну и прочего говна, которое дети помнят. И когда она только успела столько сожрать? Оголодала, небось.

— А как она жрет? — спросил Малыш, подспудно не желая знать ответ на этот вопрос. Ответил Вальтер.

— Тройка тебе за матчасть, стажер! — задорно крикнул Вальтер, уже охваченный лихорадкой предстоящей охоты. — Клиппоты психологического генеза в качестве метода воздействия используют единственное доступное им переживание, зафиксированное в момент зарождения.

Малыш споткнулся и чуть было не скатился с лестницы в такой близкий и бесконечно далекий провал подвального помещения. К горлу подкатила тошнота. Фантазия, кастрированная препаратом, не позволила представить многое, картинки в голове получались размытыми, зато мысль была простой и четкой: «Сейчас в подвале маленькая девочка переживает изнасилование, снова и снова, раз за разом!». Ужасное осознание придало сил, привело в порядок уже рвущиеся от усталости легкие, тонизировало одеревеневшие от бесконечного бега мышцы — в несколько прыжков стажер преодолел расстояние до подвала, и лестница горестно вздохнула, будто поняв, что ее обман разгадан. Ступени перестали множиться, перила изгибаться, и пространство снова работало, как нужно.

На полном ходу Стефан первым влетел в подвал и оказался по колено в какой-то жидкой, пульсирующей пыли, мешающей идти и дышать. Дрянь заволакивала воздух серым беспросветным туманом, забивалась в нос, в рот, казалось, даже в мозги, наполняя те неземной тяжестью. Хотелось лечь в эту мягкую затхлую постель, закрыть глаза, уснуть, и медленно, год за годом, врастать в это мягкое сухое море, гнить и растворяться.

— Не спать, салага! — подзатыльник был такой силы, что Стефану показалось, будто что-то хрустнуло в голове. Из носа вылетело облачко этой гадкой субстанции. Боцман натренированным жестом направил распылитель перед собой, что-то переключил, и настоящее инферно вырвалось из раструба, уничтожая пыльцу вредоносной не-жизни.

Дым рассеялся, словно разошелся занавес, и глазам оперативников предстала страшная сцена. На полу лежала Эмма Кюне — худая, высокая для своего возраста, двенадцатилетняя девочка. Ее одежда в беспорядке валялась рядом, и на голом теле можно было хорошо разглядеть серые пятна, разраставшиеся, делавшие плоть пористой, дряхлой, высыхающей. Девочка с искаженным от ужаса и мокрым от слез лицом смотрела в потолок, а ее тело ритмично дергалось, словно от каких-то толчков. Омерзение, охватившее Стефана, сменилось яростью, когда он перевел взгляд на создание, свисающее со сломанной люминесцентной лампы на потолке. Волосы твари спадали девочке на лицо, смешиваясь каштановой грязью со светлыми волосами жертвы. Тонкими и кривыми, словно ветки, лапами, клиппот в красном шелковом платье крепко цеплялся за провода, и было слышно, как тот жадно шипит, учуяв незваных гостей.

— Отпускай. Сейчас же! — приказал Вальтер.

Медленно, с хрустом, голова повернулась вокруг своей оси, и две черные бездны уставились на координатора. Лицо постаревшего ребенка, испещренное морщинами и усеянное мелкими язвами, скривилось, будто Игруля собиралась заплакать, а потом тварь прыгнула, выставив вперед острые когти.

Еще на подлете Боцман выпустил в создание из не пойми откуда взявшегося обреза заряд соли, и тварь повалилась на пол, вскочила и встала на три конечности. Шелковое платье порвалось в нескольких местах, и уже оттуда полезли бесконечные уродливые лапы.

— Малыш, забери девочку, быстро.

Метнувшись по стене к несчастному ребенку, Стефан подхватил Эмму на руки. Та ничего не замечала, лишь молча плакала и продолжала сотрясаться от движений иллюзорного насильника. За спиной ревел раструб огнемета, затылок обдавало жаром. Простой приказ еще никогда не вызывал столько искренней радости в сердце оперативника:

— Всем, отступаем в кладовку!

Тварь подергивалась, поливаемая солью и пламенем, теряя конечности и мгновенно отращивая новые. Первым из подвала выбежал Стефан с заложницей, за ним последовали координатор и Боцман. Тварь была слишком занята собственной яростью и болью, чтобы строить препятствия и козни непрошенным гостям, поэтому теперь лестница была просто лестницей, а двери — просто дверьми, некачественно нарисованными обезумевшим от голода порождением Бездны.

Выйдя первым из платья, Стефан, сияя от радости, нес несчастного ребенка на руках. Вывалившись из кладовки, он сначала осторожно опустил Эмму на пушистый махровый ковер спальни, после чего свалился на пол сам. Уже в полуобморочном состоянии он почувствовал укол в шею — Авиценна уже отняла инъектор от его шеи, и теперь стояла наготове, ожидая остальных. Вальтер и Боцман вышли из платья почти одновременно, покрытые кристалликами соли и пахнущие гарью.

— Карга, закрывай. Двенадцатая минута пошла, почему ждал?

— Не зря же, — довольно буркнул в ответ араб, щелкая переключателем, и прожекторы погасли.

— «Якорь» уничтожь, — слабеющим голосом бросил господин координатор, присаживаясь на край кровати — «уберзольдат», как его за глаза называли оперативники, теперь выглядел на добрые двадцать лет старше — одышка мучала Вольфсгриффа, а из глаз сами собой текли слезы, оставляя бледные дорожки на черном от сажи и пыли лице. Раздался гул пламени — платье сжималось и корчилось в металлическом ведре под дулом газовой горелки.

Девочка на полу перестала дергаться, кажется, отключившись. Охотник на Детей стоял в углу комнаты и сосредоточенно рассматривал ребенка, усердно чавкая шоколадкой. Вдруг раздался резкий скрип кровати, бешеным доберманом Лодырь кинулся к ребенку, вцепившись зубами ей в горло. Малыш было дернулся, чтобы стащить этого психопата с жертвы, но ему не хватило ни сил, ни реакции, так что он мог лишь наблюдать, как крючья на челюстном фиксаторе закрылись, ушли глубоко в шею, как иглы впрыскивают разжижающее вещество, и как брызгает кровь из шеи Эммы, заливая родительскую спальню, едока и лицо Стефана. Остальные, казалось, застыли от шока и удивления, ничего не предпринимая. Девочка в предсмертной агонии сучила голыми ногами по ковру, царапала ногтями кевларовые наплечники едока, а оперативник продолжал вгрызаться ей в кадык, пока жертва не затихла.

— Лодырь, обязательно здесь и сейчас?

Но тот ничего не слышал, лишь довольно урчал, облизывая лицо мертвого ребенка. Наконец, Стефан нашел в себе силы, и прыгнул сверху на убийцу. Тот не ожидал нападения и упал на спину, оказавшись под противником, а Стефан разбивал ненавистную челюсть, скрепляя ударами живое с неживым, искусственное с естественным. Когда его оттащили, лицо едока выглядело как какое-то кровавое месиво из трубок и костей, плоти и металла. Не пойми откуда взявшаяся игла вонзилась в шею, и мир померк в глазах уставшего оперативника. Очнулся он уже в машине, разбудил его жуткий, безумный вой. Такой звук мог издавать человек, которого сжигают заживо, так может выть волчица, потерявшая всех своих волчат, так воет кто-то, потерявший самое дорогое в своей жизни.

— Зачем? — спросил Стефан, не ожидая ответа. Но ответ последовал.

— Ты пойми, Малыш, ты все правильно сделал и хорошо. Поздно нас просто позвали. Нельзя всех спасти, — по-доброму увещевал Педофил, гладя оперативника по голове. Тот хотел было вырваться, но ремни крепко держали его по рукам и ногам, — Оголодавшая она была, вот и поторопилась. Испортила девку. Они же когда едят, они не просто переваривают — они замещают. Девочка дня через два-три сама бы начала охотиться. А так, видишь, мы, может, еще пару детишек спасли. Не переживай ты так. А едоку этому ты за дело вмазал. Он вообще не должен был вмешиваться. Договор-то другой был.

— Какой договор? — спросил Стефан, не понимая, зачем вообще поддерживает разговор.

— Ну, что если девочка порченая будет — то мне достанется, как гонорар. Я же таких больше всего люблю, — разглагольствовал Охотник на Детей, словно не замечая агрессии собеседника.

— Каких это «таких»?

— Надкушенных, Малыш.

И клиппот в шутку клацнул челюстями над ухом Стефана.

Кошмарное Зрелище

День у Стефана не задался с самого начала. Кофемашина выдавала раз за разом какую-то прозрачную бурду, не похожую на кофе даже отдаленно — пришлось купить стакан в булочной у метро — у продавщицы не оказалось сдачи и та всучила Земмлеру два пончика. Потом еще чертов Убан работал с перебоями, и ему пришлось ждать поезда на платформе добрые двадцать минут. Следующий поезд на табло то и дело появлялся и исчезал, заменяясь сообщением о «технических трудностях». Хотелось плюнуть на все и взять такси, но Стефан точно знал, что из Петойльринга дорога на машине займет еще больше времени, поэтому ему оставалось только ждать. Мысленно Стефан похвалил себя за привычку выходить из дома пораньше — до начала рабочего дня, хотя, скорее, вечера, оставалось добрые минут сорок. Если поезд и правда придет через двадцать минут — он успеет вбежать в двери Театинеркирхе как раз в восемь. Молодой человек попытался отвлечься, но ни сайты про настольные игры, ни новостные ленты, ни социальные сети не могли захватить его внимание, строчки ускользали, буквы не желали складываться в слова — Стефан слишком нервничал из-за возможного опоздания. Действительно, по прошествии двадцати минут поезд появился, но потом еще добрые минут пять простоял на платформе, и Стефан, незаметно для себя притопывал ногой, словно торопя нерасторопного машиниста. Двери вагона закрылись — ну наконец-то. Было что-то успокаивающее в этом ощущении — когда от тебя ничего не зависит и теперь можно просто отдаться ситуации.

С какой-то странной смесью гордости и вины стажер Земмлер вертел в руках кольцо Спецотдела — широкую полоску железа, инкрустированную кристалликами соли. На месте черного камня сиротливо зияло пустое отверстие — доступ к сыворотке стажеру не положен, и, отчасти, Малыш был рад этому. Из головы до сих пор не выходила жуткая морда Лодыря, подсевшего на эту дрянь — назвать эту маску ярости лицом у него не поворачивался язык. Особенно, после истерики, которую Стефан устроил на последнем задании. Избив Мауэра, Малыш надеялся в лучшем случае на увольнение, но Боцман оказался хорошим и понимающим мужиком. Сквозь мутную пелену транквилизаторов он слышал там в машине, как Фритц что-то приглушенно втолковывает господину координатору, а тот внимательно смотрит на стажера. Проскальзывали слова «молодой, горячий, верность человечеству» и прочие странные вещи. В общем, посовещавшись с группой, конфликт решили не предавать огласке в Спецотделе, сказали Мюллеру, что Филипп вел себя неадекватно и его пришлось успокоить. Сейчас Филипп отдыхает в челюстно-лицевой хирургии, где ему заново собирают лицо, но Стефана передергивало от мысли, что его ждет, когда Лодырь вернется из больницы. Всего за четыре месяца стажировки, Земмлер умудрился облажаться по полной, да еще и нажить себе врага.

В таких невеселых размышлениях Стефан доехал до Одеонсплатц, едва не пропустив остановку. Вылетев из вагона, он толкнул какую-то бабку на костылях, извинился на ходу, и устремился к эскалатору. Взлетев по ступеням наверх, он оказался посреди площади, отругав себя, что прошел лишнего и вышел не с той стороны. Стефан прошагал по брусчатке, мельком окинув припозднившихся гуляк, расположившихся на парапетах Зала Полководцев. Удивительно, как эти люди каждый день проходят мимо здания церкви, находящегося на вечной реставрации, и даже не подозревают, что глубоко, в крипте, за тайной дверью проведена граница между алчущей Бездной и миром человеческим. Незаметно прошмыгнув под заградительной лентой, Земмлер перепрыгнул пластиковый барьер и не без труда отворил тяжелую деревянную дверь.

Если бы у тишины было эхо — оно бы металось сейчас между нефами, отталкиваясь от восстановленных после бомбежек фресок, отражаясь от пустых пыльных скамеек. Было что-то символическое в расположении офиса Спецотдела — все эти изображения воскресения Иисуса, побежденные демоны и драконы, пресмыкающиеся под ногами святых. К сожалению, в реальности все было иначе — еще когда Вальтер сразу после выпускных экзаменов в академии предложил Стефану стажировку, он предупредил — «Это не война, это агония, мы просто стараемся выиграть еще немного времени.»

Незаметная дверь в крипте, старая, железная, покрытая причудливой ковкой была лишь мишурой — первым рубежом обороны, против самых слабых и наглых. Следующая была уже посерьезней — металлическая сплошная пластина с небольшим отверстием посередине — как для монеты. Стефан вставил полоску кольца в отверстие, и дверь с шипением уползла в сторону. Покрытый белой пылью предбанник был наполнен сухим, неприятным воздухом, щекотавшим ноздри, а на другой стороне его в клубах соляной взвеси виднелась точно такая же дверь. Стажер зажмурил глаза, прекрасно помня, что его ожидает. Со всех сторон раздалось шипение — из раструбов на потолке по помещению распрыскивался соляной раствор. В носу щипало, кожа чесалась, пока проходила необходимая процедура «дезинфекции». Наконец, шипение прекратилось и дверь уползла в сторону, открывая Стефану путь в катакомбы под церковью. До конференц-зала стажер почти докатился — обувь из-за соляного раствора нещадно скользила на кафельном полу, поэтому бедняга почти ввалился в стеклянную дверь, пробормотал «Прошу прощения» и плюхнулся на ближайший стул. Конференц-зал был полон, коротко остриженные затылки даже не дрогнули, все внимание аудитории было поглощено экраном проектора и скорбно скрестившим руки Хорстом Мюллером.

— Вальтер, может подаришь своему стажеру наручные часы? — строго спросил глава Спецотдела, и Стефан заметил, как в переднем ряду нервно дернулась чья-то белобрысая голова. Проклятие! И это, вдобавок, после его омерзительной выходки в доме семьи Кюне. Оставалось лишь надеяться, что господин координатор не пожелает окончить его стажировку раньше срока. — Итак, господа, на чем меня прервали? Ах да, прошу внимание на экран.

На белой стене появился отчет из лаборатории с результатами ДНК-экспертизы.

— Как видите, ни один из образцов, взятых с трупов из квартиры на Лаймер Платц не совпадает с генетическим материалом, полученным нами в Праге. Исходя из чего…

— Шеф, прошу прощения, что перебиваю, но я осмелюсь напомнить инцидент с фантомом из Хайльбронна. Тем более, что на месте были обнаружены права, документы и одежда подходящего размера.

— Прекрасно замечено, Вальтер, но ты упускаешь из виду тот факт, что машину, на которой приехал Вулко Вышчек вы так и не обнаружили, а его тело…

— А как вообще было разбираться в этой каше? Вы же сами знаете, — подала голос какая-то девчонка из службы очистки.

— Вот именно. Итак, на данный момент у нас нет никаких свидетельств тому, что «адский сутенер» мертв, поэтому, Вальтер, и это относится лично к тебе и твоей группе — вашей первостепенной задачей так и остается поимка и допрос этого клоуна. Помимо этого, согласно данным из информационного отдела — также нет никаких свидетельств появления Matka, так что, с некоторой вероятностью, нам удастся убить одним выстрелом сразу двух зайцев. Так что, Вальтер, прошу приступать, полный отчет о брифинге я оставлю у тебя в шкафчике. Координатор вскочил с места, словно на пружине и, прямой, как оглобля прошагал к выходу из аудитории, еле заметно кивнув Стефану, чтобы тот следовал за ним.

— И еще, Вольфсгрифф?

— Да, герр Мюллер? — остановился в дверях координатор, и Стефан налетел прямо на широкую спину, но тот даже не пошатнулся.

— Я разрешаю тебе один вопрос. Не больше. И потом сам его покормишь.

Они углублялись в подземелья под церковью — похожий на летучую мышь из-за раздувающихся при ходьбе пол плаща Вальтер, и пристыженно семенящий следом Стефан. — Господин координатор, — осмелился, наконец, подать голос стажер, — Мой Убан задержали на…

— Мне насрать, Земмлер, — неожиданно резко ответил Вальтер. Губы его были плотно сжаты, будто тот думает о чем-то своем, о чем-то мерзком и неприятном. Так, в молчании двое приблизились к двери в арсенал. Постучав исключительно для проформы, координатор распахнул дверь и шагнул внутрь. Арсенал чем-то напоминал обыкновенный склад — стол, неприятная, дебелая тетка с книгой в руках и бесконечные стеллажи, уходившие у нее за спиной куда-то вглубь подвала.

— Вечер добрый, Агата, — сухо бросил Вальтер, — У меня заказ от Мюллера — принеси нам «Албанский фильм».

— А разрешение? — не поздоровавшись, тетка сразу ушла в оборону, — Без разрешения не дам.

— Хорст разрешил. Под свою ответственность.

— Ишь ты! Я тебе сейчас выдам, а с меня потом спросят! Топай-ка за письменным, — отозвалась Агата, не поднимая взгляда от книги. Вальтер заскрипел зубами, сжимая кулаки — на глазах у Стефана зрел неотвратимый конфликт.

— Фрау Келлер, а я вам тут вот кофейку принес, и пончиков — вам здесь еще, наверняка, целую ночь сидеть, проголодаетесь, — протянул стажер два стакана напрочь забытого им кофе, слегка припорошенного солью и пакет с пончиками.

— Какие мне пончики, стажер? Мне бы огурцы жевать, — со смехом кивнула тетка на свой необъятный живот.

— Что вы, фрау Келлер! Или я могу называть вас Агатой? Да о вас все в мужской раздевалке шепчутся, — заговорщески понизил голос стажер и подмигнул женщине, напоминавшей замшелый валун, по которому неожиданно прокатился нежно-розовый румянец.

— Ах ты, сладкоречивый дьявол! — хохотнула Агата, всплеснув руками, — Вот-так-то, координатор, тебя стажер обошел. Сейчас принесу кассету, но это не из-за пончиков, а потому что я тебе доверяю, Вальтер, слышишь? Не подведи меня!

— Ни в коем случае, — бесцветно ответил Вольфсгрифф, не разжимая зубов.

Пока фрау Келлер гремела ключами где-то в глубине склада, Вальтер еле заметно с благодарностью кивнул Стефану.

— Молодец, стажер. А то пришлось бы сейчас из-за этой грымзы за Мюллером бегать.

Стефан слегка зарделся — похвалу от Вальтера можно было услышать нечасто, а после той ситуации с Лодырем, координатор и вовсе общался с беднягой жестами или короткими, отрывистыми фразами.

— Вот, — вынесла Агата обычную видеокассету в белом футляре с нечитабельной надписью на каком-то из славянских языков, — Смотри, чтоб мне потом не досталось.

— Благодарю, — проигнорировал Вальтер предупреждение, забирая кассету, — Мне бы еще ключ от кинокомнаты.

Получив ключ, стажер и координатор отправились в небольшую комнату напротив арсенала. В комнате было шесть стульев, огромный экран на стене и целая гора разнообразной аппаратуры, подключенной к этому экрану. Рядом стояли какие-то пузатые телевизоры с кинескопом, покрывался пылью проектор, а напротив экрана на другой стене висело огромное затемненное зеркало. Вставив кассету в видеомагнитофон и забрав пульты, Вальтер, вопреки ожиданиям, развернул стулья так, чтобы смотреть не на экран, а на зеркало. Откуда-то из груды проводов, лежавшей на стуле в углу, координатор извлек странные очки, одни надел сам, другие протянул Стефану. Смотреть через них было сложно — все будто покрывалось помехами, предметы казались плоскими, ненастоящими, расстояние до предметов было невозможно определить. Вальтер закинул руку с пультом за спину и, прежде чем нажать на кнопку, сказал:

— Не снимай, и не оборачивайся, смотреть только в зеркало.

Убедившись, что Стефан кивнул, координатор включил телевизор и комната наполнилась тем самым «синим писком», знакомым Стефану с детства. Со второго пульта Вольфсгрифф запустил видеомагнитофон, и началось воспроизведение.

Сначала по экрану, отражающемуся в зеркале скакали лишь помехи, белый шум на экране смешивался с зернистостью линз в очках. Потом изображение задрожало, потемнело, зафиксировалось и волосы у стажера Земмлера встали дыбом. Мысленно, он поблагодарил неведомого албанского оператора за столь низкое качество видео — будь здесь хоть на пару помех меньше, Стефан бы зажмурил глаза, не в силах смотреть. В ужасе, он бросил взгляд на своего наставника — на бледном, словно каменном лице, не отражалось ни одной эмоции. Урод в солдатской форме продолжал раз за разом обрушивать тяжелый армейский сапог на живот беременной бабы, распластавшейся на деревянном полу какой-то хибары. Та рыдала, кричала, пыталась уползти, но солдат неумолимо разворачивал ее снова на спину и продолжал избивать, целясь прямо туда, где должна была зарождаться новая жизнь. Когда женщина затихла, солдат провел рукой по лбу, стирая пот и случайно сбросил фуражку, после чего повернулся лицом к камере. При виде этого лица по телу Стефана будто пробежал ток, во рту появился вкус железа, а в голове застучал многократно умноженный грохот армейских сапог, гремящих железными пряжками.

— Поговорим? — невозмутимо бросил Вальтер отражению существа, пялящегося с экрана на смотрящих своими вываренными, белыми тремя глазами.

— Ну давай, — попробовало улыбнуться существо, как-то страшно искривив жуткую мешанину из зубов, ногтей и голой плоти, заменявшую ему лицо, — Как тебе, кстати, новое видео?

— Никак. Кадры тебе надо резать, — с угрозой ответил Вальтер.

— А чем вы лучше меня? Чем могу, тем и развлекаюсь, — раздался в ответ скрежещущий хрип существа и то, словно в доказательство своих слов лениво пнуло женщину. Та не шелохнулась.

— Я не настроен на полемику, Лугат. Я пришел с вопросом.

— И с новым зрителем, я погляжу. Эй, Стефан, хочешь, я покажу тебе что-нибудь интересное? Повернись, и сними эти дебильные очки. Они все врут тебе, Стефан. Хочешь, я покажу тебе, кто ты на самом деле?

— У меня с собой канцелярский нож, Лугат. И я не очень аккуратен, — солгал Вальтер, держась максимально отстраненнно.

— Ладно, — казалось, разочарованно выдало существо, хотя ни голос, ни лицо не передавали никаких эмоций, вызывая лишь страх и омерзение, — Спрашивай.

— Жив ли Вулко Вышчек, и где он сейчас?

— Один вопрос, ты забыл, Вальтер? Или ты плохо слышал старика Мюллера? — хрипло прокаркало существо, разразившись гадким, нечеловеческим смехом, напоминающим хрип висельника, — Один, — для убедительности тварь выставила палец с переломленным посередине ногтем, так что тот торчал перпендикулярно пальцу, и из щели сочилась темная сукровица.

— Хорошо. Где сейчас Вулко Вышчек?

— Поздно, Вальтер, — Издевался Лугат, — Свой вопрос ты уже задал. Да, Вулко Вышчек все еще жив, но это ненадолго.

— Что это значит?

— Это значит — один вопрос, один сеанс, Вальтер, и никак иначе, — омерзительная морда приблизилась к камере, загородила свет, но все еще можно было увидеть, как омерзительные личинки ныряют из отверстия в отверстие, огибая растущие, где попало, зубы, глаза и ногти.

Пленку неожиданно зажевало, мерзкая рожа исчезла с экрана, магнитофон разразился скрипом, а Стефан наконец заметил, что рубашка на спине и подмышках мокрая насквозь. Стоило снять очки, и встать со стула, как в ушах раздался отвратительный звон, перед глазами стояла рожа, склеенная, как попало из зубов, ногтей и глаз, а по комнате каталось издевательским ржавым колоколом хриплое «Попался, попался!» Голову будто сдавили тиски, все заволокло белым шумом, Стефан почти чувствовал, как его мозг кипит и пузырится кровью, пока мерзкий клиппот смеялся своим отвратительным карканьем. Звон в ушах прервался грохотом, шею и висок пронзила боль, и стажер Земмлер потерял сознание. Очнувшись, Стефан встретился с озабоченным взглядом Вальтера — тот склонился над юношей и похлопывал его по щекам, рядом стояла фрау Келлер и прижимала пухлую ладонь с короткими пальцами ко рту.

— Земмлер, ты как? Агата, не стой столбом, сходи за Авиценой, она должна быть общем зале!

Постукивая неизящными лодочками по бетонному покрытию, женщина-валун скрылась за дверью.

— Герр Координатор, — с трудом выговорил Земмлер — язык не слушался, а мысли никак не удавалось ухватить.

— Тихо, стажер. Сколько пальцев я показываю?

— Три, — ответил Стефан, для убедительности кивнув на руку Вольфсгриффа. Лежать было неудобно — ножка стула, с которого он упал, больно упиралась в шею.

— Хорошо, два плюс два?

— Четыре, — недоуменно отвечал Стефан.

— Два умножить на четыре?

— Восемь.

— Восемь разделить на один?

— Восемь.

— Двенадцать в квадрате.

— Сто сорок четыре, — после недолгого раздумия, ответил Земмлер. Что за чертов экзамен?

— Хорошо, число Пи?

— Три, четырнадцать, пятнадцать, девяносто два, шестьдесят…Не помню, господин координатор. И голова очень болит.

— Шестьдесят пять. Ладно, стажер, вижу, что в порядке. Выписываю тебе предупреждение. Схлопочешь еще одно и вылетишь обратно к себе в полицию — турков щемить, да штрафы на парковку выписывать — уже яростно отчитывал стажера Вальтер.

— Но, герр координатор, — попытался оправдаться Стефан, но Вольфсгрифф тут же его перебил:

— Когда я говорю — не снимай очки и не оборачивайся — меня надо слушать! Повезло тебе, что у тебя башка крепкая! А то уехал бы отсюда на скорой домой, слюни пускать да с говном играть, на радость папе с мамой! Ну, что я им скажу — мол, герр и фрау Земмлер, извините, теперь ваш сын получает не зарплату, а пособие! Зато на метро бесплатно кататься будешь, тоже преимущество, а? Придурок, — уже успокаиваясь выдохнул координатор, достал откуда-то из пальто сигарету и начал нервно пожевывать ее губами. Прибежала Агата, ведя за собой Авицену. Блондинке пришлось пригнуться, чтобы не задеть головой дверной косяк. Присев на колени и осмотрев Стефана, она обернулась к Вальтеру, тряхнув прямыми бесцветными волосами, и отчиталась:

— Лопнули несколько микрососудов в глазных яблоках, повышено давление, в остальном все в порядке — никаких видимых признаков деградации не замечено. На голове, правда, будет шишка.

— Не рассчитал, — как будто стыдясь, бросил Вальтер.

— Ты, стажер, сегодняшнюю дату себе в календаре отметь — будет второй день рождения. Чтобы кто-то после Лугата хотя бы свое имя вспомнил — такого я еще не видела.

— Зимницки, ты закончила осмотр?

— Так точно, герр координатор.

— Тогда забери его с собой общий зал, я подойду через десять минут — мне еще в информационный надо. Сообщи логистам — Лугата пора кормить.

Авицена выпрямилась во весь свой гигантский рост, комично возвышаясь над тумбочкой-Агатой, помогла Стефану встать с пола и зашагала прочь, махнув ему рукой — мол, пойдем. Стефан едва поспевал за великанской поступью оперативника Зимцницки, а за спиной его разгорался скандал.

— Ну, если мне Мюллер за это выскажет, я тебя прикрывать не буду!

— Утихни, женщина, все официально. А стажер просто со стула упал, техника безопасности не нарушалась! — гремел в ответ на шипящее повизгивание угрожающий баритон.

У Стефана немного потеплело на душе — все-таки не будет письменного предупреждения.

— Слушай, — попытался он хоть как-то разрядить обстановку — уж больно безразлична и холодна была Авицена, — А ты давно на Вальтера работаешь?

— Не на него, а с ним! — не замедлила окрыситься девушка, повернувшись к Стефану, и тот заметил, что часть брови у девушки закрывает пластырь, темнеющий «телесным цветом» на почти алебастровой коже, — И если ты хочешь работать с ним — лучше раскрывай уши, а не рот.

Неприятно удивленный таким яростным отпором, Стефан предпочел продолжить путь в тишине. Дойдя до общего зала, он выдохнул — Бьянка, убедившись, что стажер не хлопнулся по пути в обморок, оставила его стоять у двери и устремилась куда-то по своим делам. Фритц — Боцман играл за столом с двумя едоками в покер. Когда Земмлер зашел в зал — те злобно покосились на него, играя желваками на щеках. «Еще раз спасибо Лодырю» — досадно подметил Стефан. Карга сидел головой в угол на коврике и совершал намаз. Зимницки направилась к шкафчикам и начала бесстыдно на глазах у всех переодеваться. Большинство сотрудников привычно отвернулись, и лишь едоки совсем забыли про игру и начали хлопать и посвистывать, пока Бьянка стаскивала с плоской груди кружево и надевала спортивный лифчик. Переодевшись полностью в форму «секьюрити» повернулась к общему залу, убедилась, что Марсель закончил молитву и провозгласила:

— «Доберманы», сегодня кормим Лугата, выезд в течение часа. Стажер уже хотел его покормить в одиночку, но получил от нашего доблестного координатора в ухо, к нашему всеобщему огорчению. Форма одежды — служащие. К десяти вечера быть готовыми к выезду. «Доберманы», приказ ясен?

Молча кивнул Карга, «Яволь» бросил Боцман, не отвлекаясь от тасования колоды, задорно завыл Клещ — едок, временно присланный на замену Лодырю. «Есть!» — запоздало ответил Стефан. Да уж, подружиться с коллективом у Малыша все никак не выходило. Бьянка, кажется, просто была стервой и вообще не умела общаться ни с кем, кроме Марселя. Марсель вызывал у Стефана опаску одним лишь внешним видом — диковатый, истовый в своей вере, вечно, словно окруженный какой-то аурой молчания — заговаривать с таким не хотелось. Об общении с координатором не могли идти и речи — в глазах стажера господин Вольфсгрифф и вовсе был роботом, он его даже за едой ни разу не видел. Симпатию у Стефана более-менее вызывал Фритц Хирше — с его круглым животом и закрученными усами он выглядел добрым дядюшкой из деревни — человек простых нравов с легкостью уживался с кем угодно, совершенно неконфликтный, несмотря на свою кажущуюся простоту — располагал людей к себе. Вот сейчас, например, он прекрасно нашел общий язык едоками — Земмлера аж передернуло, когда он бросил на них взгляд — хищные акульи улыбки, серовато-землистая кожа и ничего не выражающие глаза. Должно быть, в покере они мастера — надо думать, Боцман сегодня уйдет с пустым кошельком.

Остальные группы кучковались особняком и всем своим видом давали понять, что «Доберманам» с «Волкодавами» или «Борзыми» обсуждать нечего. Стефан только успел достать из шкафчика и открыть недавно приобретенный томик Пратчетта, как из коридора раздались металлические нотки Вальтера, который что-то кому-то кричал. Дверь распахнулась и господин координатор, уже переодевшись в «служебную» появился на пороге общего зала.

— «Доберманы», внимание. Инфоотдел подготовил бобины, логисты уже выслали автобус, собираемся у метро через десять минут.

Вопросы «как понял, понятно?» и прочие уточнения не требовались, когда Вальтер отдавал приказы, поэтому не последовало и ответов. Прямой как палка блондин вышел из общего зала, зная, что через десять минут и ни секундой позже Карга, Авицена, Боцман и Клещ будут стоять у эскалатора на Одеонсплатц. Было бы неплохо, если бы их примеру последовал и Малыш. Неплохо для него.

Вальтер нес в руках круглый ящик с бобиной — при ходьбе замок на крышке гремел о жестяную поверхность, усиленную соляной прослойкой изнутри. Его группа — «Доберманы» разрозненно окружали закрытую на ночь фруктовую палатку. Как раз его к его приходу подъехал автомобиль МВГ и Вальтер жестом повелел загружаться. Малыш, как обычно зашел последним перед координатором.

На этот раз далеко ехать не пришлось. Старый кинотеатр, расположенный дверь в дверь с рядом с пивной «Лаймерс», закрытой на «спецобслуживание» по звонку из Спецотдела, напоминал скорее жилой дом. В «Новом Рексе» явно уже давно не было ничего нового — названия фильмов так и вывешивались на наборной панели, будка кассира была обклеена афишами давно забытых немецких фильмов, а над дверью даже нависал колокольчик. У входа уже стоял пожилой техник из Инфрмационного Отдела. Вальтер поздоровался за руку со стариком и нырнул вглубь темного фойе, оставив группу ждать снаружи.

— Фритц, а откуда у Спецотдела появился Лугат? И почему его не устранили? — тихонько спросил у круглого баварца Стефан. Клещ, тем временем залипал в телефоне, а Бьянка с Марселем отошли в сторону небольшого сквера и что-то обсуждали на повышенных тонах.

— Э, Малыш, этого даже я не знаю. Вроде информатик его какой-то отловил, или даже случайно попался во время какой-то трансляции. Видишь ли, устранить-то его можно — видишь, от него теперь одна кассета осталась, всего видео минуты на четыре.

— Так в чем же дело? — недоуменно поинтересовался Малыш, — Почему бы просто не уничтожить эту тварь?

— А ты не смекалистый, стажер, — усмехнулся Боцман, — Или под дурачка косишь. Лугат все знает, все видит, по крайней мере то, что человеческому глазу доступно. Мы идем к Лугату, когда информатики лажают. Он — наша крайняя мера, дорогая, но эффективная.

— А сейчас что мы будем делать?

— Лично ты — скорее всего, охранять вход или еще чего в этом роде. А мы будет кормить Лугата. Как договорено — один вопрос — один сеанс.

Стефана передернуло от мысли о том, каков же процесс питания этой твари. Тем временем, Вальтер высунул голову из окна кинотеатра на втором этаже и негромким посвистом обратил на себя внимание:

— Группа, даю брифинг. Стандартная процедура кормежки Лугата — никого вне инструкций не впускаем и не выпускаем, Бенджамин будет за проектором, Боцман со мной на входе, Авицена патрулирует помещения, Карга на входе в зал, Малыш охраняет проекторную, Клещ — сидишь в холле. Особая инструкция — не входить ни в зал, ни в будку с проектором. На экран не смотреть — уволю к чертовой матери без цойгниса. Земмлер, к тебе это особенно относится!

Со всех сторон послышались вялые смешки. Как в школе, честное слово! Впрочем, если относиться к этой работе слишком серьезно — наверное, можно начать пускать слюни и без Лугата. Фойе оказалось под стать самому кинотеатру — черно-белая плитка зигзагом на полу, красные портьеры где надо и не надо, буфет, как в детстве и огромный древний проектор, огороженный лентой и украшенный лентами целлулоида, как елка гирляндами.

Группа рассосалась по позициям. Авицена, смотрящаяся нелепо в мешковатой форме охранника, словно диковинный богомол вышагивала по зеркально-глянцевому кафелю, Марсель встал в дверях зала, почти загородив собой проем, Клещ принялся загребать попкорн прямо из старинного аппарата для готовки попкорна. «Влажный» — пожаловался едок. Земмлер занял свой пост у проекторной на втором этаже. Заросший седой щетиной бородач — Бенджамин сжал плечо Стефану — то ли схватился, чтобы не упасть, то ли так молчаливо пожелал удачи, и скрылся в проекторной будке за железной дверью с бобиной в руках. За спиной стажера раздалось лязганье закрывающегося замка — киномеханик заперся изнутри. Поначалу ничего не происходило и Стефан стал со скучающим видом вертеть головой, осматривая тускло освещенный коридор в конце которого были свалены в гору старые, продавленные ряды кресел в четыре сиденья. На другом конце коридора призывно сиял автомат с напитками, стоящий здесь еще со времен Великого Потопа. Единственным островком современности, если это можно так назвать, был розовый Телекомовский таксофон — фуксиевая трубка была как будто случайным мазком абстракциониста на классическом полотне. Легкую дрему, навеянную треском разогревающегося проектора, разогнали голоса с первого этажа. Голоса смешивались, летели по мраморной лестнице в длинный широкий коридор и, долетая до Стефана, превращались в неразбираемую какофонию, так, что стажер даже не мог определить — пришли дети, взрослые или и те, и другие вместе. В одном Малыш был уверен — голосов было много. Если бы он предположил, что пришло человек шестьдесят, он бы не сильно ошибся.

Голоса двигались, затихали, временами вскрикивали, долетело чье-то истеричное «Буфет закрыт! Попкорна не будет!» и снова пропало в бушующем море, которое куда-то медленно утекало. Голоса стихли и на поясе завибрировал коммуникатор. Стефан нажал кнопку приема, на экране высветилось еще несколько участников конференции, которые один за другим подтверждали, что готовы к общению. Раздался голос Вальтера:

— Зрители на местах. Бенджамин, доложись!

— Все готово, герр Вольфсгрифф.

— Хорошо. Шлем с собой?

— Так точно.

— Принял. Остальные, на позициях?

Один за другим группа отчиталась, что-то, чавкая, промямлил Клещ.

— На позиции, — подтвердил Земмлер.

— Готовность к сеансу — пятнадцать секунд. Бенджамин, депривируйся, отсчитай и — мотор!

— Принято, господин координатор.

Вальтер отключился, и Стефан вновь оказался в тишине и полутьме. Вскоре негромко затрещал проектор. Какое-то время это оставалось единственным звуком, потом в механический шум начали вплетаться человеческие крики. Сначала стажер подумал, что звук идет из колонок, но звук был слишком реальный, и шел не из будки, а откуда-то из зала. Колонки же тем временем рождали какую-то невероятную смесь шумов — благо, звукоизоляция не подкачала — и как он только крик услышал. В сверление бормашины и визг пилы начали вплетаться все новые и новые крики — явно принадлежащие живым, настоящим людям, не перемежающиеся многочисленными дефектами записи, не прерывающеся на несколько миллисекунд, а полноценные вой ужаса, крик боли и страдания, разными голосами, на разные лады, пока этот звук вновь не сплелся в какой-то единый хор мучеников. Стоять спиной к будке, отделявшей Стефана от зала было все менее уютно. В голове его прокручивались ужасные картины того, что могло происходить на экране и в зале. А ведь это живые люди! Живые люди сейчас сидят там в зале и теряют разум — только ради того, чтобы Вальтер узнал, жив Вулко Вышчек, или нет.

Серьезно? Такова цена этого знания? Рассудок десятков человек? Злоба и чувство несправедливости всколыхнулись в душе Земмлера, человека, желавшего защищать людей, а не расплачиваться ими! И если его сейчас уволят из этой организации — то так тому и быть. Сейчас он пойдет, сломает дверь в будку и сожжет к чертовой матери эту пленку вместе с чудовищем на ней, а потом все выскажет Вальтеру и пускай делает, что хочет. Как там говорил Фриц — «верность человечеству»? Самое время! Стефан уже было навалился плечом на дверь каморы, которую был приставлен охранять, как вдруг еще один звук заставил его обратить на себя внимание. Резкий, как удар бритвой по глотке, как удар «обезьяньей лапой» в ухо, он разрывал неспокойную тишину коридора. Звук издавал розовый телефонный аппарат на стене напротив. Круглый пластиковый короб выделялся посреди полумрака этой раздражающей фуксией, и не оставлял сомнения, что абонент — именно Стефан. Столько было требования в этом старомодном звоне, столько воли — казалось, это не звон телефона, а звон разбивающихся зеркал. Медленно, шаг за шагом, Малыш отошел от двери в будку киномеханика, и взял трубку, медленно поднося ее к уху, словно ожидая какой-то ловушки, какого-то злого подвоха.

— Алло? — неуверенно позвал он неведомого собеседника по ту сторону.

— Привет, мышонок! — раздался в ответ неприятный, какой-то объемный, и, одновременно, безликий голос — собеседник явно говорил через преобразователь.

— Кто вы? — требовательно, как ему казалось спросил Малыш.

— Друг, герр Земмлер. Я ваш друг и звоню лишь затем, чтобы предупредить.

— Предупредить о чем?

— Не открывайте дверь ни в зал, ни в будку. Боюсь, иначе произойдет непоправимое, — почти с отчаянием попросил звонящий.

— Откуда вы знаете, где я? Что происходит? — в душе стажера медленно разгоралась истерика, голос дрогнул.

— Успокойтесь, Стефан, прошу Вас. Сейчас вам нужно знать только одно — в результате сегодняшнего сеанса никто не пострадает. Не нужно ни с кем бороться, нет смысла кому-либо что-либо доказывать, поймите!

— Как тогда, на Ригерхоф, когда Вальтер сжег целый подъезд людей? Тогда пострадали люди! — не задумываясь о том, что выдает секретную информацию почти вопил в трубку Стефан. Этот груз лежал на его душе слишком долго, чтобы он мог молчать об этом и теперь, когда появился кто-то, кто хоть немного знает о Спецотделе, его прорвало:

— Я видел трупы тех, из-за кого, якобы, произошел поджог. Это была маленькая девочка и ее молодая мама. А чем провинился старик со второго этажа? Я до сих пор помню их лица! — брызгал слюной Малыш на издевательски розовую, такую гламурную и позитивную в противопоставление обсуждаемой теме, трубку.

— Герр Земмлер, а вы видели их живыми?

Стефан осекся. Действительно, он видел только мертвые тела на полу подъезда, прежде чем Служба Очистки разложила их в достоверные позы. А был ли кто-то из них жив…

— Свеженькие, из морга. Еще щечки румяные, — будто угадал мысли Стефана собеседник, — Без следов бальзамации или разложения.

— А где же были другие жильцы? — уже скорее с недоумением, чем с недоверием спросил стажер.

— Деньги по страховке они уже получили, если ты об этом. Как-то резко все уехали к родственникам. Забыл, что у начальника потом вся рука в крови была?

— Пасть Забвения?

— Рад, что ты меня понял. А теперь — обратно на пост, солдат. И держи впредь себя в руках. Лодырь, конечно, мразь, но ты правда хотел, чтобы девочка попала в руки к Педофилу? До связи.

Розовый пластик разразился короткими гудками. Стефан отнял трубку от лица и с омерзением обнаружил на ней длинный черный волос. Брезгливо скривившись, он грохнул трубку на рожки и вернулся к двери в будку.

Вскоре, ужасающая какофония затихла, а проектор прекратил свой треск. Снова завибрировал коммуникатор. На этот раз, Вальтер обошелся коротким текстовым сообщением: «Все в фойе, провожать гостей». Провожать? Значит, не все так плохо? Может, это были животные? Или есть какой-то способ смотреть фильмы Лугата и не сойти с ума?

Ответ вскоре сам вышел из зала. Ответ ковылял, полз, скакал вприпрыжку и медленно шатался, словно сомнамбула. Из кинозала выходила толпа людей в одинаковых больничных пижамах, испачканных соплями. Узкие глазки, потерянные где-то в шее подбородки, небольшой рост — вот что объединяло зрителей, идущих из кинозала к услужливым и дружелюбным санитарам, которые сопровождали их к автобусу. Слышались реплики, произнесенные, будто с манной кашей во рту «Дурацкий фильм. Даже не страшный!», «А можно теперь попкорн?» и даже «Я описалась!». Казалось, будто ничуть не пострадавшие от «Албанского фильма» маленькие человечки действительно сходили в кино на плохой ужастик и теперь делились впечатлениями, хотели в туалет, хныкали из-за попкорна. За последней гостьей кинотеатра один из санитаров сходил в зал и вывез полненькую старушку, не бросившую свое неряшливое вязание, на которое капали слюни с будто срезанного подбородка. В молчании провожала их группа «Доберманов» взглядами, пока последний гость сеанса не уселся в автобусе, и тот уехал в тихую мюнхенскую ночь.

— Кто это? — шепнул Стефан на ухо Боцману, зная, что тот не оставит его без ответа.

— Кинолюбители, — усмехнулся Боцман, — Раз в десятый уже смотрят, видишь, все не надоест никак.

— А им не опасно…? — глупо спросил Малыш, и осекся, вспомнив пустоватые взгляды маленьких героев. Куда им еще опасней?

Незаметные Кошмары

Стефан не очень любил ходить через Банхоф — все эти столики, выталкивающие пешехода почти на проезжую часть, крикливые торговцы фруктами, не вызывающие ничего, кроме раздражения, дешевые стриптиз-бары. Здесь, на вокзале, город терял свое лицо, превращаясь в омерзительную пародию на грязные трущобы Стамбула или Багдада. Впрочем, наверное, такой «вокзальный» район есть в каждом городе. И в каждом подобном районе, разумеется, были попрошайки. Их состав здесь не менялся — женщина с изогнутой коленом назад ногой, цыганка с великовозрастным сыном с синдромом Дауна, модельной внешности бородатый трансвестит, отдаленно напоминающий Кончиту Вурст, и старый грек с безымянной дворнягой.

Не сказать, чтобы Стефан испытывал к ним большое сочувствие — в конце концов, это был личный выбор каждого. Социальные службы предоставляли достаточно возможностей, чтобы вернуться к нормальной жизни — но для некоторых, видимо, был какой-то свой смысл в том, чтобы спать под навесами магазинов и в нишах церквей, а днем выходить на вокзал и трясти пластиковыми стаканчиками. До сих пор со смехом и смущением Стефан вспоминал свою встречу со странным трансвеститом — тот ухватил Земмлера длинными безупречно наманикюренными тонкими пальцами за плечо и вкрадчиво прошептал, почти касаясь антрацитово-черной бородой его уха: «Молодой человек, не угостите даму обедом? Я, конечно, ничего не обещаю, но как я сосу — это просто песня!»

Тогда он брезгливо вывернулся из цепкой хватки попрошайки и почти побежал к метро, а трансвестит неподвижно возвышался над толпой на своих стриптизерских платформах, обиженно глядя Стефану вслед. С тех пор Земмлер со странной смесью ужаса и стыда обходил нишу, в которой обычно обретался бездомный. Тот раскинул свой небогатый скарб между двумя банкоматами, на внешнем подоконнике какого-то отеля: косметичка, спальный мешок и абсолютно диссонирующий с неприглядным обликом привокзальных улиц мольберт с холстом и тюбики с краской — и не какие попало, а от «Шахингер». Впрочем, все это Стефан после той встречи старался не замечать. До определенного момента. Как-то, в четверг, поздно вечером, Стефан, как обычно, возвращался с «вечера настольных игр» с Ландверштрассе. Проходя через безлюдные в это время арки Дойчес Театра, он услышал звуки, заставившие его положить рюкзак с картами и обменниками у стеклянной двери закрытого на ночь фойе и осторожно выглянул из-за угла. Чутье его не обмануло — во внутреннем дворике театра двое мужиков, явно пьяных, притапливали в фонтане девушку в короткой юбке, а на все это взирал с неприкрытым удивлением каменный фавн, венчавший фонтан. Стефан никогда не ладил со славянскими языками, поэтому не смог определить национальную принадлежность «ази» в спортивных костюмах. Длинные ноги в колготках бессмысленно сучили по брусчатке тонкими шпильками, но сильные руки безжалостно вжимали плечи девушки в каменный парапет.

Как хорошо, что Стефан не пошел в полицию! Металлический стул, стоявший у накрытой брезентом барной стойки, совершил любопытный кульбит и врезался в спину одному из нападавших — того, кого Стефан счел наиболее опасным. Тот упал на колени, выгнув спину от боли, и Малыш в два прыжка сократил дистанцию, быстрым движением, не без отвращения, сунул два пальца в широкие ноздри корчащегося от боли гопника и потянул на себя. Грузная туша распласталась на брусчатке, припечатанная кроссовком в горло. Второй — мелкий, крысоватый — уже выпустил жертву из рук и, играя в руке ножом-бабочкой, шел на Стефана. Один резкий удар пальцами в горло — и крысеныш, задыхаясь, повалился на землю, держась обеими руками за кадык. Нож Стефан отбросил ногой куда-то в сторону. Все-таки, подготовка, которую дают в Спецотделе сильно отличается от той, что была в полицейской академии. Никаких «гуманных методов» — только эффективность и скорость. И сейчас Стефан лицезрел эту «эффективность» в действии.

Полиция приехала быстро. Все-таки Главный Вокзал — не самое спокойное место по ночам, и в патруле по Ландвер, Гете и Шиллерштрассе всегда было по меньшей мере четыре машины. Это Стефан узнал еще во время практики в академии, и просто позвонил напрямую на номер диспетчера участка по Хауптбанхофу. Пока рослые «почти коллеги» в зеленой форме затягивали пластиковые хомутики на руках злоумышленников, грозно брехавших что-то на своем восточноевропейском, Стефан отошел проверить, как дела у девушки, что уже сидела на каменном парапете фонтана и дрожала от ночного холода, пытаясь прийти в себя. Вопросов «герою», разумеется никто не задавал — пластиковая карточка с фотографией, разрешающая некие «особые полномочия» была выдана Малышу на третий день стажировки в Спецотделе.

Каково же было удивление молодого человека, когда в шикарно одетой брюнетке с длинным хвостом черных волос, которые та усердно выжимала, он узнал бездомного трансвестита. Чувство неловкости и брезгливости сковали Стефана по рукам и ногам, ему захотелось провалиться сквозь землю. Ядовито улыбнувшись, явно узнав в своем благодетеле неудавшегося ценителя «песни», транс промурлыкал:

— О, мой герой! Как же мне тебя отблагодарить? Проси все, что хочешь, сладкий. Хочешь, нарисую твой портрет?

— За что они тебя так? — спросил Стефан, пытаясь съехать со смущающей его темы.

— С чувством юмора у них плохо. Как и у тебя, — совсем по-мужски и горько усмехнулся бездомный в густые, закрученные усы, — У свободных художников вопрос питания иногда становится ребром, и некоторые мои просьбы могут выглядеть для людей консервативных излишне…гм-м-м…экстравагантно.

— Так ты не…

— Проститутка? — договорил за Стефана транс и расхохотался, — Тогда, милый, уверяю тебя, я бы уже давно рассекала на Порше. Нет уж, извини, сосу я только по любви, — ярко-накрашенные губы расползлись в кокетливой улыбке. Щеки Стефана пошли красными пятнами. Не хватало еще теперь узнать, что он понравился этому фрику. Чтобы перевести тему, он зацепился за слово «художник».

— Ты пишешь картины?

— Если это можно так назвать. Если хочешь — покажу.

Не дожидаясь ответа, транс залез в карман и вынул видавший виды смартфон с трещиной через экран. Недолго полистав фотографии — Земмлер старался не глядеть на экран, мало ли, что за картинки могли запасть ему в голову и еще неделю мучить его разнообразными «копфкино» — транс нашел какое-то фото и повернул экран к стажеру.

— Вот, например. Это из последнего, — на экране появилось изображение акварельного рисунка обычной рыжей мюнхенской белки. Зверек был нарисован на удивление достоверно — кисть отлично передала живость и настороженность зверька. Казалось, стоит Стефану неудачно пошевелиться, и рыжая проказница ускачет прочь с экрана, оставив после себя лишь арахисовую скорлупу и хвойную ветвь.

— Это…Отлично, — было в этой картинке что-то, затронувшее какие-то глубинные струны в душе Стефана. Забрав рюкзак из-под арки, Земмлер залез в кошелек, проверить, сколько у него с собой наличности и спросил:

— Сколько ты хочешь за этот рисунок? Он же еще не продан?

— Нет. Я тебе его подарю. Должна же я как-то тебя отблагодарить за спасение моей упругой задницы, — кокетливо улыбнулась «художница», — Ты ведь в этом районе частенько бываешь? Я храню свои картины в ячейке на вокзале — сам видишь, иногда я попадаю в ситуацию, когда мои работы могли бы пострадать, — почти виновато развел руками трансвестит, демонстрируя испачканный джинсовый пиджак и мокрые черные волосы.

— Ты, вроде, ночуешь у Таргобанка? — спросил Стефан, прекрасно припоминая, где он привык прятать глаза и обходить по крутой дуге темную нишу.

— Ага. У отеля «Хельветика». Ночной портье, работающий там, обычно совсем не против, — когда трансвестит сказал это, на щеках у Стефана выступил румянец.

За картиной Стефан и в самом деле вернулся на следующий день — ему все равно нужно было забрать заказ из одного из магазинов на Шиллерштрассе, поэтому «лежбище» Милены, как представился транс, находилось как раз по пути. Поздоровавшись с Миленой за руку — рукопожатие у бездомного было крепким, словно руку оплетали не пальцы, а корни дерева — Стефан сразу предложил отправиться к вокзалу. Весь недолгий путь Земмлер дрожал от самой мысли, что его может кто-то увидеть — неважно, кто — коллеги по Спецотделу, сокурсники из полицейской академии, друзья по настольным играм, или что еще хуже — какие-нибудь знакомые родителей. Те и так временами подшучивали, что их мальчику давно пора устроить «камингаут» и познакомить их с его парнем. Стефан ясно ощущал, что за добродушным юмором скрывался червячок беспокойства — в конце концов, ни с какой девушкой он родителей тоже не знакомил. И никаких новых поводов для подозрений он им давать не собирался. Уже давно он успел пожалеть, что вступился за манерного педераста, удивительным образом нашедшим тот самый ключ к сердцу Стефана в виде нарисованной белочки, и теперь он, пристально вглядываясь в лица знакомых, одновременно пряча свое лицо под воротником, послушно шел за виляющими бедрами Милены к вокзальным ячейкам.

Когда ячейка была открыта, Стефан лишний раз убедился, что не зря не позволил утопить художника. Его картины и правда были уникальны. Не только своей реалистичностью, но еще и нестандартными ракурсами и наблюдательностью. Той самой наблюдательностью человека, спящего в парке на лавочке или на голой земле, когда приходится по-настоящему вступать в борьбу за территорию с ежами и лисами, когда над головой беспрестанно шныряют белки, а просыпаешься ты от стука дятла. Когда лежа зимой на холодном асфальте, кутаясь в спальные мешки, видишь безразличные, безликие ноги шагающих мимо прохожих. Когда в поисках тепла, спасаясь от ветра, залезаешь в такие места, в которые никогда не попадет человек, не знакомый с тяготами уличной жизни.

В тот день Стефан купил у Милены еще три работы, помимо «Белочки», подаренной ему Миленой в знак благодарности. Вернее, хотел купить, но трансвестит затребовал в качестве оплаты лишь три больших пиццы с ананасами из находившейся неподалеку "Пицца-Хат".

С тех пор Стефан время от времени, проходя по Байерштрассе, здоровался с бездомным, каждый раз немного кривясь, когда узловатые, совсем не женские пальцы сжимали его ладонь до хруста. Иногда приятели перебрасывались ничего не значащими фразами. Всегда безупречно накрашенный и причесанный бездомный, одетый временами лучше стриптизерш из баров напротив, не забывал кокетливо извиваться и хихикать во время разговора. Милена хвастался перед Стефаном новыми картинами. Некоторые Стефан даже покупал — правда, трансвестит отказывался напрочь брать деньги со «своего спасителя» и принимал оплату исключительно едой, косметикой и художественными принадлежностями.

И вот, спустя несколько месяцев, когда стажировка сжирала у Стефана почти все свободное время и силы, он все же выбрался на вечер настольных игр в допоздна открытый Сабвей. После всей информации, полученной в Спецотделе голова гудела, переваривая новые парадигмы и концепции, поэтому никакой стратегии или тактики у стажера почти не было — он бездумно кидал кубики и выкладывал карточки на стол наугад, разумеется, достаточно быстро выбыв из партии. Ландверштрассе гремела и кричала на разные лады, турецкие слова мешались с сербскими и албанскими. Выходя из Сабвея, Стефан с наслаждением вдохнул дымок, курившийся из кальянной напротив. Почему, когда куришь кальян сам, никогда ничего подобного не чувствуешь — никакой дыни, яблока или мяты. Только слегка сладковатый дым. Почему так? Стефан оглянулся, прежде чем покинуть узкую нишу, в которой расположилась стеклянная дверь забегаловки. Если кто-то из коллег его увидит — над его «детским» увлечением смеяться будут все. Сдержанно кривиться будет Вальтер, Карга будет ухать старым филином, беззвучно будет скалить жемчужные зубки Авицена и гиенами будут гыгыкать едоки. Может, даже Боцман съязвит что-то отечески-мудрое.

Идя по оплеванным улицам, засыпанным сигаретными бычками, Малыш обходил компании турков, занимающих весь тротуар, уворачивался от зазывных жестов стриптизерш и тер глаза от сильного запаха лука из дёнерладенов. Можно было, конечно, пойти через Карлсплатц, но, во-первых, это означало, что Стефану придется пересесть по дороге домой, а во-вторых, что ему не удастся увидеться с Миленой. Другом бы Стефан его назвать не рискнул, но после того инцидента у Дойчес Театра он все же чувствовал странную ответственность за излишне приставучего бездомного. Картина с белочкой висела у Стефана над кроватью, остальные же он раздарил друзьям родителей на всякие дни рождения, и их восторг был неподдельным, поэтому Земмлер не в последнюю очередь надеялся приобрести две-три акварельки авторства Милены, которые тот мог написать за то время, пока они не виделись.

Трансвестит был, как ожидалось на своем обычном месте — вот его синий спальный мешок, вот мольберт, а вот и… Милена не походил сам на себя. Серая кожа была покрыта мелкими язвами, тушь комками скопилась на редких, сломанных ресницах. Обычно безупречная одежда была покрыта грязью и затяжками, а роскошная черная грива сейчас напоминала слежавшуюся паклю.

— Милена?

Отощавший трансвестит как будто с трудом повернул к собеседнику голову, но так и не смог сфокусировать взгляд.

— Стефан, — прозвучал обесцвеченный, глухой голос, лишенный интонаций. Стефан протянул руку, — Милена не сразу смог ответить на рукопожатие. Вялые, словно переваренная спаржа, пальцы скользнули по руке Земмлера, и бездомный уронил руку обратно на гранитный парапет.

— Милена, ты в порядке? Может, мне вызвать врача?

Ответа не последовало. Под грязной черной футболкой в обтяжку бугрились какие-то шарики, много-много. Не совсем осознавая, что делает, Стефан оттянул край футболки и издал сдавленный вздох, когда его глазам открылась впалая грудь бродяги. Каждый миллиметр кожи был скрыт какими-то серыми шариками. Медленно, нехотя, словно раздавленной улиткой осознание вползало в разум стажера Спецотдела. Насмотревшись на нечеловеческие ужасы, порожденные Бездной, он почти забыл, что иногда наш мир способен на вещи пострашнее. Всмотревшись в посеревшие, лишенные какого-либо выражения глаза Милены, Стефан выругался, отшатнувшись. Весь бездомный был покрыт клещами, с головы до ног, сытыми, насосавшимися и еще активными и голодными, бегающими еле заметными точками по серой, покрытой микроскопическими язвочками коже. То же, что Земмлер принял за комки туши на ресницах, осыпалось и разбежалось по волосам, когда безвольное тело, потревоженное стажером Спецотдела снова облокотилось на гранитную стенку. Несколько серых горошин сыто отвалились и с сухим стуком покатились по брусчатке.

Желая отвести глаза на что-то еще, не важно на что — лишь бы не видеть того, что осталось от несчастного, Стефан перевел взгляд на мольберт. Холст казался темной, измазанной грязью и ржавчиной, дырой, в глубине которой что-то раздутое, хищное и злобное поблескивало маленькими глазками из темноты.

Очередной вечер в Спецотделе начинался обыденно. Раззевывались привыкшие к ночному образу жизни едоки; раскладывал узорчатый ковер Марсель, готовясь к намазу; злобно, словно паук-альбинос, зыркала на всех Бьянка, сложившись в немыслимую фигуру в кресле; сонно и благодушно разглядывал бокал пива Фритц. Вальтер, словно побеспокоенная в своей пещере летучая мышь метался по общему залу, бросая в руки членам своей группы распечатки с брифинга и задания на сегодня. Стоило Малышу войти, как ему в руки приземлилась скрепленная скобкой стопка.

— Земмлер, можешь ехать домой спать, завтра с утра у тебя специальное задание от Информационного Отдела.

— Есть! — вытянулся по струнке стажер.

— Поедешь в начальную школу на Дросте-Хульшофф, тебя там встретит директор. У тебя назначено несколько бесед с учениками в качестве штатного психолога. Проведешь стандартный опрос — тебе будет полезно узнать, чем занимаются наши коллеги. Все вопросы я тебе выписал, главное, помни — сам не ляпни чего лишнего. В пределах этого задания полномочий на когнитивную чистку у тебя нет.

— А что за вопросы? — посмел поинтересоваться Стефан, взвешивая внушительную стопку листов.

— Сам посмотришь. Я сказал, все стандартно — нету ли сухости во рту, часто ли приходится стричь ногти, появлялась ли Зубная Фея или Санта-Клаус, не живет ли кто-то в шкафу или под кроватью, — ударился в перечисление координатор и вдруг осекся, — Я тебе распечатку зачем дал? Иди, читай. Свободен.

Вальтер было уже развернулся, взмахивая полами лаково-черного плаща — и как ему не жарко в коже в такую погоду? — когда Стефан, словно что-то вспомнив, окликнул его:

— Герр Вольфсгрифф?

— М-м-м? — с недовольством крутанулся на каблуках координатор.

— У меня есть подозрение на присутствие клиппотической сущности в районе Центрального Вокзала, — на одном дыхании выпалил Стефан, сам пугаясь своей смелости.

— Что такое, Малыш нашел Хранителя? — язвительно вставил кто-то из сидящих рядом едоков.

— Никак нет, герр координатор. Один из знакомых мне бездомных на вокзале был встречен мной пару дней назад в измененном состоянии.

— М-м-м? — снова промычал Вольфсгрифф, умудряясь вкладывать в свое выражение лица максимум скепсиса.

— Сознание субъекта подавлено, наблюдаются такие симптомы, как парез, лихорадка, озноб и тошнота. Все тело покрыто многочисленными особями Ixodes ricinus. Я по собственной инициативе направил больного в инфекционное отделение при Университетской Клинике.

— По-моему, это банальный энцефалит, — подал голос Боцман, — Я как-то в мае со своего эрделя добрую горсть этой дряни собрал.

— Все верно, но как мне передали врачи, настолько подавленное сознание пациента встречается лишь на очень поздней стадии, а сейчас лишь начало мая, — начал оправдываться Стефан, но Вальтер поспешил прервать его:

— Твои души прекрасные порывы весьма похвальны, стажер, но я бы хотел, чтобы ты направлял их в верное русло. А бомжами пусть занимаются соцслужбы, — отрезал Вольфгрифф, явно желая прервать разговор.

— И еще кое-что, — Стефан вынул из кармана телефон и, путаясь от волнения в иконках, постарался поскорее вытащить на экран нужное изображение, — Это было изображено на его холсте — он уличный художник. Еще несколько я нашел среди его вещей, — листал Стефан фотографии, на которых что-то однообразно грязное довольно потирало свои лапки под грузом гигантского распухшего горба.

— Хорошо. Стажер, твое завтрашнее задание я передаю обратно информаторам. С тебя полный отчет по состоянию субъекта и опрос бездомных в районе Вокзала. Результатов жду завтра, к восьми. И свободен уже, наконец! — махнул рукой координатор, забирая стопку из рук Малыша.

— Отмазался от детишек? — ядовито бросила Зимницки.

Выйдя из Университетской Клиники уже под вечер следующего дня, Стефан держал в руках внушительную папку с копиями результатов анализов и истории болезни Милены, в миру — сорокалетнего австрийца Маттиаса Гётца. Одна страница противоречила другой и шла вразрез с третьей, опровергая данные с четвертой и так далее до бесконечности. И если с клещевым энцефалитом все было более-менее ясно — при таком образе жизни любое заболевание становится серьезной угрозой для жизни, то вот результаты МРТ и вовсе выбивали из колеи. Похоже, придется даже передать информацию в Отдел Очистки, чтобы не допустить утечки. Стефан еще раз достал снимок и поднял его над головой, на просвет фонаря. Нет, никакой ошибки быть не могло — мозг бедняги действительно был словно…объеден. И если в случае с очень запущенной формой клещевой менингоэнцефалита этому находилось объяснение, то уж эти мелкие точки никак нельзя было принять ни за скопление тел Бабеша-Негри, ни за очаги поражения нервной ткани. Нет, теперь, Стефан четко мог разглядеть еле заметные ответвления, так сильно напоминающие лапки. Поглядим, что Вальтер скажет теперь.

Куда менее приятным процессом, нежели общение с приятными образованными людьми в белых халатах представлял из себя допрос бездомных. Женщина-кузнечик вовсе не изъяснялась на немецком, и Стефану пришлось применить все свои таланты к лицедейству, чтобы изобразить и мелких насекомых и несчастного трансвестита. Отмахнувшись от стажера, как от городского сумасшедшего, калека продолжила свой бесконечный маршрут по кварталу. Не больше пользы принесла и цыганка с сыном-Дауном. Делая вид, что не понимает по-немецки, она исправно предлагала Стефану пополнить содержимое ее лежащей на земле панамки, пока ее сынок, безучастный ко всему, вылизывал остатки йогурта из пластикового стаканчика своим на редкость крупным и красным языком, размазывая белые пятна по видавшей виды футболке. Когда же Земмлер выгреб всю мелочь, цыганка призналась на весьма сносном немецком, что не имеет ни малейшего представления ни о клещах, ни о схожих симптомах, ни, тем более, о бездомном художнике. Уже отчаявшись, Стефан собрался было уходить, когда писклявый, недовольный голосок, словно через манную кашу проговорил:

— Была песя. Нету. Хорошая песя.

С благодарностью посмотрев на беднягу, Земмлер расщедрился и вручил десятку в толстые, неуклюжие пальчики вечного ребенка. Теперь оставалось только найти лежбище старого грека, всегда безразлично сидевшего в сопровождении дряхлого пса. Разумеется, собака могла сдохнуть и от старости, но не проверить единственную ниточку, ведущую к разгадке покрытого клещами бродяги, было бы просто халатностью.

Старый грек после почти часа поисков нашелся не так далеко от вокзала. Подпирая дверь Собора Святого Павла, он лежал без движения прямо на камне, еле накрытый невзрачным грязным пуховиком. Мозг не мог совместить прекрасное каменное кружево собора и грязное создание у его порога, поэтому две картинки воспринимались отдельно. Стефан с осторожностью подошел к бродяге и вгляделся в серое, изможденное, будто высушенное лицо, покрытое клоками седой щетины. Никакой собаки поблизости, конечно, не было. Поначалу стажер предположил, что бедняга отдал Богу душу у самого порога храма — так неподвижно было его тело, и так невыносима была вонь, этим телом издаваемая. Это был не обычный смрад застарелого пота и мочи, нет — это было настоящее зловоние разлагающейся плоти, с кислыми нотками желчи, удушающим душком аммиака и сладковатым амбре кадаверина. Зажав нос рукавом, Земмлер потянулся к телу, вполне ожидая наткнуться на мертвеца, как вдруг неожиданно ловкая и твердая рука — грязная, покрытая струпьями, серая рука — вцепилась в запястье стажера со всей мощью, на какую было способно тело бездомного старика. Древесными корнями пальцы цеплялись, царапая грязными ногтями, больно впиваясь в плоть Стефана, пока слепые глаза старика, с выцветшей роговицей, беспорядочно метались, не имея шанса сфокусироваться, будто зрительный нерв был хирургически удален. А потом Малыш почувствовал то, чего боялся больше всего — еле заметную, почти неощутимую щекотку, пока маленькие создания совершали путешествие по его руке к своему новому хозяину. Из-под серых, морщинистых век бродяги текли слезы, вымывая из уголков глаз какую-то рыжую, микроскопическую икру, а высушенный, сиплый голос тянул без выражения:

— Voithíste me, voithíste me!

Не имея возможности помочь умирающему, Стефан с трудом вырвал руку из железной хватки бомжа и принялся срывать с себя одежду — легкая фланелевая куртка, а за ней и футболка с логотипом сериала полетели на асфальт. Бедняга принялся брезгливо прыгать на месте и бить по себе руками, чуть не плача от отчаяния, продолжая ощущать на себе шевеление десятков маленьких лап.

Даже пройдя полную дезинфекцию в Театинеркирхе, Малыш продолжал мучиться от этой гадкой щекотки. В какой-то момент ему даже показалось, что защекотало в ухе, и стажеру пришлось подставить его под струю воды из крана — никакой отит или воспаление не были так страшны, как воспоминания о маленьких точках на снимке МРТ. Наконец, взяв себя в руки, Стефан отправился на доклад в кабинет координатора.

Кабинет Вальтера находился в самой глубине первого этажа — просторное помещение с огромной плазмой во всю стену. После отпуска координатор использовал в качестве постоянного фона безмолвное очарование кораллового рифа — рыбины всех цветов и размеров бессмысленно тыкались друг в друга, создавая в массе некое успокаивающее броуновское движение. Неоправданно широкий стеклянный стол без единой пылинки или пятнышка держал лишь одну ношу — тонкий ультрабук, вечно включенный, как и плазменная панель. Сам же Вальтер слепо пялился в потолок, откинувшись на дорогом ортопедическом кресле.

— Герр Вольфсгрифф, у меня готов доклад по бездомному.

— Глаза болят, — устало пожаловался координатор, — Давай своими словами, стажер.

— Так точно. Согласно данным из клиники и моим личным выводам, бездомные являются носителями огромного количества клещей разных форм и видов, более того, среди них присутствуют клещи, живущие напрямую в мозге и, предположительно, влияющие на поведение своего носителя. Еще более странным фактом является то, что, похоже, клещи ограничивают себя в питании, не давая носителю умереть. Предполагаю, что мы столкнулись с новым видом клиппотов, герр Вольфсгрифф, — со сдержанной гордостью закончил Стефан.

— И как мы его пропустили? Ишь, не жадный какой! — со странной улыбкой произнес координатор.

— Прошу прощения? — непонимающе спросил стажер.

— Вампиры, стажер. Вампиры.

— Вампиры? — уже на брифинге с ноткой иронии переспросила Авицена.

— Ты же не думала, что они бывают только в подростковых романах, девочка? — ядовито заметил Боцман.

— Девочкой ты можешь называть свинью, которую ебешь у себя на ферме, — огрызнулась Зимницки, которую тут же прижал к себе Марсель, что-то прошептав на ухо, после чего незамедлительно извинился перед обиженно замолчавшим Боцманом.

— Отряд, даю брифинг, — Вальтер влетел в почти пустую аудиторию, словно черный ураган, одним движением включая проектор. На белом экране появился план Центрального Вокзала и окрестностей.

Все тут же замолчали, ожидая слов координатора.

— Малыш, — квадратный подбородок кивнул в сторону Земмлера, — Проявил похвальную бдительность и лояльность Спецотделу, заметив клиппотические проявления там, куда мы обычно стараемся не смотреть. Сейчас у нас есть возможность уничтожить клиппота, который, похоже, доит наш город не первый год.

Стефан лучился гордостью — его при всех похвалил этот скупой на эмоции «уберзольдат», как за глаза его называли коллеги. Может быть, Вольфсгрифф даже позабыл о его «истерике» в особняке Кюне? Нет, — подумал стажер, ловя тяжелый, давящий взгляд голубых глаз господина координатора, — не забыл. Скорее, даже, наоборот — записал в какую-то свою внутреннюю таблицу, исходя из которой он, наверняка, и формировал свое отношение к людям. И вот, стажеру Земмлеру удалось переместиться в этой таблице на строчку выше, по крайней мере, ему хотелось на это надеяться.

— Большая часть бездомных, чей мозг был заражен клещами сосредоточена на центральных станциях Убана — Карлсплатц, Мариенплатц и Главный Вокзал. Судя по поведению подконтрольных клиппоту субъектов, основной целью является передача клещей новому носителю. Бездомные же в данном случае выступают в роли транспорта и инкубатора одновременно. Стефан сморщился, вспомнив мерзкую пузырчатую массу ржавого цвета в уголках глаз старого грека.

— По камерам на станциях Информационному Отделу удалось составить систему их перемещений, обратите внимание на красные линии. — Вальтер нажал что-то нажал на ноутбуке, и на изображении вокзала появились кривоватые, пунктирные маршруты.

— Бесцельно шатаются как будто, — подал голос обычно молчаливый Марсель.

— Как будто, — зыркнул на него Вальтер, — При совмещении маршрута с изображениями с камер мы получаем вполне очевидную систему. На экране появились зернистые кадры, на которых медленно, рывками, толпа двигалась к эскалатору. Ярко-красная окружность выделяла одного из прохожих, в котором Стефан узнал Милену. На другом изображении уже старый грек с еще живой собакой усиленно протискивался в самую гущу людей.

— Как видите, субъекты под клиппотическим воздействием стремятся к скоплениям людей для большего распространения.

— Извиняюсь, распространения чего? — сонно почмокал губами Хирше, похоже, немного задремавший.

— Боцман, приди в себя! Я не посмотрю на твою выслугу лет, будешь как миленький по подвалам на патруле лазить — в Ночной Смене места всегда найдутся, — гневно, но не повышая голос отчитал его координатор, — Бомжи заражают народ клещами.

— Но почему тогда жертвы есть только среди бездомных? — недоуменно спросила Авицена, — Я постоянно бываю на Карлсплатц, Малыш ходит к своим друзьям-задротам через весь Банхоф, куча народу должна быть тогда заражена!

— Хороший вопрос, Зимницки. Земмлер, с тебя, как с инициатора, первая теория, — жестом конферансье пригласил его опозориться Вольфсгрифф.

— Ну… — Малыш встал со стула, неловко сминая в руках папку с докладом. Публичные выступления никогда не были его коньком, тем более, когда ответа на вопрос он не знал, — Полагаю, что бездомных клиппот использует, потому что их странное поведение не вызовет подозрений.

— А зачем же он тогда заставляет бомжей заражать остальных? И остальным от этого — ни холодно, ни жарко, м? — экзаменаторский тон координатора не только раздражал, но и, словно, уничтожал любые мысли в голове, оставляя после себя лишь выжженную пустыню тупости.

— Принцип Лугата и Даунов? — предположила Авицена, — С миру по нитке — а всем по хую?

— Следи за выражениями, Зимницки! — со странной ноткой гордости гаркнул Вальтер, — Молодец! Именно. На данный момент, моя теория такова, что клиппот держит бездомных в качестве разносчиков и инкубаторов клещей, оставляя им необходимое для жизни количество жидкостей в организме, при этом заставляя их сознание полностью деградировать. Клещи же, перешедшие на случайных прохожих, насыщаются и отправляются куда-то в логово клиппота, которое, вероятнее всего, находится где-то в этом треугольнике, — Вальтер провел на экране курсором три пересекающиеся линии между станциями метро.

— Бред, простите, герр координатор, но это полная ерунда! У меня все-таки был институтский курс биологии — я вам точно могу сказать, что клещу не удастся преодолеть и десяти метров за всю свою жизнь. Тем более, будучи сытым. Вы их видели, вообще? Как они на таких маленьких лапках доползут до… Да куда бы то ни было! — возмутилась Бьянка.

— А можно еще раз прокрутить видео? — словно пустая бочка пророкотал Карга, — Хочу кое-что проверить.

И вот, снова уродливый, покрытый грязными струпьями бездомный в ускоренном воспроизведении бесцельно шатается от толпы к толпе, неловко подволакивая ноги и покачиваясь при ходьбе.

— Вот, сейчас, смотрите! — смуглая волосатая рука дотянулась до координаторского лэптопа, и вернула видео нормальную скорость. Действительно, на этот раз бродяга вел себя необычно. В его движении, в его беспокойно вертящейся голове теперь виделась какая-то цель. Вот он припал на одно колено, внимательно глядя в пол, вот протянул руку и подобрал что-то совсем мелкое, совсем с горошину, и спрятал в многочисленных складках собственных лохмотьев.

— Так вот оно что, — протянул Вальтер, уже явно все понимая.

— И что же? — с неподдельным интересом спросил Боцман, то ли очень хорошо прикидываясь шлангом, то ли и правда не особенно следившим за нитью беседы.

— Клещей нам не только приносят, но и потом уносят, уже сытых. С кровью, понимаешь? Такая вот клиппотическая «Фудора» или «Деливеру», — пошутил под конец Вальтер, уже явно продумавший план охоты и теперь сгорающий от нетерпения, — Малыш, бегом к информатикам, мне нужны все странно ведущие себя бомжи в центре города. Карга, готовь оборудование для зачистки, Авицена, подготовь сыворотку, Боцман…

— Герр Вольфсгрифф, — прервал его Малыш, — К информатикам бежать не надо. Вы так и не прочли мой доклад. Дело в том, что бездомный, которого я доставил в больницу постоянно повторял одну и ту же фразу.

— Какую? — жадно блеснули синим хрусталем глаза координатора.

— Он все время говорил о лебедях и о воде. Что ему нужно пойти вместе с лебедями. Если это как-то поможет, — смутился Стефан, осознав, что перебил своего начальника.

— Хм-м-м… Лебеди. Английский сад? Годами искать будем, — присвистнул Хирше, закручивая усы, — Там же гектаров четыреста, не меньше.

— Четыреста семнадцать, — отозвался Карга, глядя в телефон.

— Нет, если бы это был Английский Сад, то и бомжи бродили бы там же. Там все-таки масса народу бродит, заражай — не хочу, — задумчиво протянула Бьянка.

— Нимфенбург? Там вроде бы тоже есть каналы, искусственные, правда, — предложил Стефан, особенно ни на что не надеясь.

— Отлично, стажер! — вторая похвала за день от шефа почти настораживала, — Авицена, за сывороткой, Карга, собирай нам игрушки в дорогу, Боцман, подготовь транспорт. Малыш — краткую сводку по брифингу и заданию на стол к Мюллеру и бегом — переодеваться, — вдруг, Вальтер, будто что-то вспомнив, гаркнул, — Всем стоять! Кто сколько пил сегодня?

— Мас пива, — с легкой полуулыбкой ответил Боцман.

— Смузи, — мрачно, будто зная, к чему все ведет, ответила Авицена.

— Так, хорошо, в нем жидкости мало. Карга? — азартно продолжал опрос координатор.

— Мне вообще до заката ничего нельзя, — ответил Марсель смущенно, а вместе с ним почему-то неестественно покраснела Авицена.

— Вода из-под крана и, вроде, все, — ответил Малыш.

— Так-так, прекрасно, значит, в нашем распоряжении сейчас четыре агента Insatiabilis, значит, можем выступать немедленно, без согласования на едоков. Задача всем ясна? Разошлись!

На этот раз машины была Свимовская — зелено-синяя, с черным логотипом. Такую без подозрений и лишних вопросов пропустят куда угодно, где есть вода или электричество. Дорога до Нимфембурга не заняла много времени — улицы были свободны, в жаркий вечер воскресенья мюнхенцы предпочитали сидеть в биргартенах или под кондиционерами в кафе. Тяжелая кевларовая броня заставляла обливаться потом, но Вальтер настаивал на ее необходимости, помимо этого заставив напялить под нее нечто наподобие гидрокостюма, чтобы не навлечь клещей на себя. С плеча каждого в группе свисала жутковатая маска едока — выпуклые линзы, обильные шипы, крючья и шприцы с соляным раствором. С замиранием в сердце Стефан ждал момента, когда ему придется надеть это устройство на лицо и уподобиться жуткому Лодырю. Вальтер же, наоборот, вел себя, как ребенок, то передергивая затворы распылителя, то проверяя шланги, больше всего увлекаясь щелканьем механическими челюстями маски. Чувствовал себя Стефан и вовсе отвратительно — из-за отсутствия предварительной диеты всей группе пришлось принять по две таблетки, предложенные координатором, после чего их добрые полчаса выворачивало над унитазами, пока не потекла желтая густая желчь. Сам же Вальтер со счастливой улыбкой вышагивал в тот момент по кафелю, ободряюще похлопывая по плечу то Малыша, то Боцмана, не рискуя подходить к Бьянке.

Потом были еще более мерзкие инъекции, от которых в пустом желудке все бурлило, во рту копилась едкая слюна и весь отряд мучился от изжоги. Сыворотку же Вальтер, раздав инъекторы, приказал не трогать до последнего момента, ссылаясь на то, что «характер портится».

Ночной Нимфенбург был темен и заброшен. Летний дворец Виттельсбахов печально взирал своими высокими стрельчатыми окнами на гравийную дорожку, огибавшую канал. Однообразные строения, скучные в своем совершенстве окружали выключенные на ночь фонтаны.

— Как думаешь, где они проходят? — Толкнул Боцман под локоть Вальтера.

— Полагаю, что тупо перелезают через забор. Понять бы где. Малыш, открой карту дворцового комплекса и парка.

— Пожалуйста, — протянул Малыш планшет, который на этот раз доверили ему.

— Так-так-так, — задумчиво протянул координатор, постукивая себя костяшками по колену, — Здесь, значит, идет канал, от фонтанов выше в парк.

— А вот это что такое? — ткнул пальцем Карга в маленький невзрачный домик на карте.

— «Ведьмина Хибара». Шалаш для сексуальных утех аристократов.

— О, — отклонился в сторону араб, будто боясь, что даже будучи упомянутым или изображенным на карте, нечестивое место могло оставить на нем свой след скверны.

— Думаешь, стоит проверить? — заискивающе предложил Боцман.

— Нет. Никакой связи с каналом нету. Вот! Есть! — ткнул пальцем Вальтер в три небольших корпуса где-то в углу карты, — Старая насосная станция.

Вальтер открыл фотографии — три белых здания, на небольшом отдалении друг от друга, в черных окнах которых торчали какие-то ржавые конструкции.

— Все три находятся на возвышенности, большая часть коммуникаций под землей, — монотонно читал Марсель досье, — Являются историческими памятниками, из трех используется только одна, дальняя. Остальные не трогали с начала прошлого века.

— Выдвигаемся, — хрипло, с вожделением, выкрикнул Вольфсгрифф, открывая дверь микроавтобуса и впуская желанную ночную прохладу в салон, — Курильщики, у вас пять минут!

Курильщиков оказалось только двое — Вальтер с его крепкими сербскими сигаретами и Боцман с его вычурной, больше похожей на рог для вина, ярко-желтой трубкой. Стефан же стоял, наслаждаясь ночным воздухом, и испытывал легкий мандраж перед предстоящей операцией. Не хотелось ударить в грязь лицом перед столь благодушным сегодня Вальтером, перед непривычно тихой сегодня Бьянкой, и перед громадным Каргой.

— Марш, — гаркнула гарнитура голосом координатора, стоило оранжевому угольку исчезнуть под кевларовым сапогом. Через забор с баллонами и распылителями перебираться было непросто. Вальтер, как всегда налегке, с одним лишь ножом и зубами, легко перелетел на ту сторону, в то время, как тщедушная Авицена еле-еле — не без помощи Марселя — перевалилась через высокую черную ограду. Радостно пели в ночи лягушки, совершенно не подозревая, что происходит на их территории. Парк, больше напоминающий лес, выглядел инфернально-зеленым через линзы прибора ночного видения, деревья казались выгоревшими до пепла, а тени вдалеке казались вышедшими на охоту чудовищами. Одна из теней помахала рукой, в гарнитуре раздался голос:

— На одиннадцать часов, ускоряемся.

Стефан шел последним, неся тяжелую спортивную сумку с прожекторами, за тяжело пыхтящим Боцманом. Где-то вдалеке хрустнула ветка и мелькнула тень. Стажер с замирающим сердцем обернулся и увидел молодого оленя. Тот стоял в просеке между деревьями и внимательно наблюдал за странными людьми, вторгшимся в его владения. Земмлер усмехнулся собственному испугу и слегка кивнул оленю — мол, не по твою душу мы здесь. Остановившись на мгновение, он увеличил изображение на линзе, чтобы получше рассмотреть животное. Ком подкатил к горлу — вся шея оленя была покрыта плотным слоем серых мерзких горошин. Стажера окликнул Боцман:

— Эй, Малыш?

— Уже иду! — ответил стажер, мотая головой, пытаясь прогнать неприятную картину из головы.

— Да ты не торопись. Послушай, видишь, Вальтер уже навострил зубы? Он в клиппота и вцепится. А тебе оно зачем, сыворотку лишний раз жрать? Чем позже ты ее попробуешь, тем лучше. Только зря здоровье попортишь. Подсядешь еще, мучиться потом будешь, надо оно тебе? — тихо и проникновенно вещал Фритц, прикрывая рукой микрофон гарнитуры.

— Так ведь едоков-то у нас с собой нету!

— А он нужен всего один. Здоровье гробить будут все, а вгрызется только Вальтер. А ты потом еще месяц промучаешься.

— А ты, Боцман? — настороженно спросил Стефан, видя некий подвох в этих словах сослуживца.

— Так и я без надобности не принимаю. Гляди, — Боцман залез куда-то в карман над своим круглым животом и извлек оттуда нечто, напоминавшее миниатюрную грелку, — Я сейчас по пути инъектор туда опустошу, потом сдам пустой шприц. Совместил приятное с полезным, — издал тихий смешок баварец.

— И что ты предлагаешь? — спросил Малыш, — Отдать тебе сыворотку?

— Слушай, едокам во время ломки тоже как-то жить надо. Я тебе сейчас помогу, им потом помогу.

— А что с этого имеешь ты?

— Пристроечку хочу к дому сделать, скромную, в два этажа, — мечтательно протянул Хирше, заговорщицки толкая Земмлера в бок, после чего перешел на шепот, — Вальтер через гарнитуру приказывал прибавить шагу, — Когда получим приказ принимать сыворотку — повернись ко мне и сунь мне иглу сюда, — показал Боцман на нагрудный карман, — Сам потом спасибо скажешь.

— А что мне мешает спустить ее вон — в землю, или в дерево? — с вызовом спросил Малыш.

— Дурак что ли? — чуть ли не крича, возмутился Боцман, — Куда, в дерево? Ты хочешь, чтобы это дерево потом всех туристов передавило? Или вон — в землю, чтобы оттуда говно всякое полезло? Ты думаешь, я случайно эту штуку придумал? Как знаешь, стажер, я тебя сберечь хотел… А, делай, как хочешь! — махнул рукой усач и устремился вперед, оставив позади Земмлера — в растерянности и с тяжеленной сумкой.

Три здания оказались на вершине полого холма, сразу после искусственного водопада. Серые, обшарпанные стены были будто вкопаны до самых окон в землю, высокая трава загораживала черные окна без стекол. В стену одного из зданий уходило что-то похожее на заросший ряской бассейн. Тяжелый смрад стоячей воды забивал ноздри, мешал дышать полной грудью, наполняя воздух мерзкой влажной тяжестью. Карга забрал у Стефана режущую плечо сумку и начал распаковывать прожекторы. Вскоре, небольшая площадка, сжатая с трех сторон приземистыми строениями насосной станции, будто была выскоблена, выбелена и очищена от темноты — все казалось плоским, двухмерным, лишенным теней.

— Группа, полная готовность! Принимаем сыворотку по моей команде.

Стефан опустил маску на лицо, ощущая всем своим естеством, как растягивается рот в хищной улыбке, принимая в себя часть маски, как в горле начинает рождаться рык, а нюх сосредотачивается в предвкушении охоты. Малыш начинал понимать Вальтера. Где-то на периферии зрения шевельнулось что-то большое и круглое. Боцман подошел незаметно, как призрак, возникнув у левого плеча Стефана.

— Сыворотка пошла!

Недолго думая, Стефан всадил инъектор в нагрудный карман стоящего рядом сослуживца, тот одобрительно закивал, непроизвольно щелкая жутким капканом, закрепленным на лице.

— Здесь мы разделимся. Боцман — со мной, Карга, Авицена, Малыш — на вас второе здание. Пошли!

Вот на это ни Боцман, ни Малыш не рассчитывали. Баварец лишь виновато пожал плечами и ушел за шефом к дальнему домику — покатая крыша и два утопленных в землю окна.

— Двигай, салага! — бросила Бьянка, теперь, после принятия сыворотки совершенно невыносимая, и, легкой тенью шмыгнула в окно. За ней черной громадой нырнул Марсель. Поправив въедающиеся в кожу ремни баллона, Стефан осторожно переступил через подоконник, стараясь не зацепить пахом торчащие осколки. Здание больше всего напоминало закопанную в землю башню — возле небольшого бетонного бортика черной непроглядной дырой раскинулся колодец с уходящей вниз ржавой винтовой лестницей.

— Дамы вперед! — подтолкнула его в спину Зимницки, мерзко хихикнув. Похоже, из нее бы получился отличный едок. Шаги глухо отдавались в ночной тишине, ржавчина хлопьями сыпалась на голову Малышу под грузным топотом идущего последним Карги. Из непроглядной темноты поднималась душным облаком влажная, тягучая вонь, напоминавшая запах гнилого трухлявого пня.

— А откуда ты знаешь этого педераста, а, салага? — раздался в гарнитуре ядовитый писклявый голосок Бьянки.

— Картины у него покупал, — стараясь оставаться нейтральным, ответил Малыш.

— Ну да, конечно. Скажи, а это щекотно, когда сосет бородатый мужик? Или это он тебя трахает? Вы меняетесь местами? — заваливала его вопросами Авицена, перемежая реплики мерзким хихиканьем.

— Бьянка, помолчи, пожалуйста, — отозвался Карга.

— А ты меня не затыкай! Я пытаюсь поближе познакомиться с боевым товарищем. Все ведь в порядке, да, Малыш? Тебе ведь нравится ощущать жилистый член в заднице? Или тебе больше нравится в рот? Как ты заметил клещей на нем? Зачем ты его раздевал? — продолжала измываться Бьянка. Стефан изо всех сил старался держать себя в руках, сжимая зубы. Нет, никакой грубости, никаких истерик, не смей отвечать. Ты один раз уже опозорился, — думал он, — тебе дали второй шанс, не упусти его, — заговаривал себя стажер, пытаясь сосредоточиться на узких ступеньках, жарком кевларе и тянущих лямках баллонов. Наконец, Бьянке наскучил ее монолог, а лестница закончилась.

— Докладываю, в стене большая дыра, в человеческий рост, как слышно?

Дыра выглядела почти как разрыв в пространстве — что-то неправильное, лишнее, неподходящее — круглое, сделанное явно не для человека отверстие зияло отвратительной ноздрей в кирпичной кладке.

— Вальтер на связи, оставайтесь на месте, у нас чисто, выдвигаемся к вам.

— Херня! — громким эхом раскатился возглас Авицены по глубокому колодцу, — Никого ждать не будем!

И, прежде чем Карга или Стефан успели среагировать, девушка нырнула в отверстие, шлепая сапогами по чему-то вязкому. Раздался звук падения чего-то пластикового, и гарнитура Стефана издала мерзкий треск — Бьянка избавилась от микрофона. Не растерявшись, Карга быстро протараторил:

— Господин координатор, у Авицены реакция на сыворотку, она движется к цели, мы выходим за ней.

— Стоять, Карга!

— Извините, герр Вольфсгрифф, — смущенно ответил араб и снял с себя гарнитуру. Без надежды, с какой-то скукой в голосе он обратился к Малышу.

— Ты идешь?

Стажер кивнул и первым шагнул в пролом. Влажная почва под ногами была надежно утоптана, сапоги не тонули в жидкой грязи, и в разуме Стефана пульсировал ужасный вопрос — сколько же людей успело пройти этой дорогой? Вдалеке впереди блестели в тусклом свете наплечного фонарика баллоны на спине Авицены. На лицо постоянно падала какая-то щекотная, еле заметная пыль, и Малышу приходилось отгонять от себя мысли о том, какова природа этой столь знакомой щекотки. Неожиданно блеск баллонов ухнул куда-то вниз с писклявым криком.

— Бьянка! — зычно и испуганно позвал Карга и прибавил шагу.

Стефан тоже почти пробежал последние несколько шагов, еле устояв на ногах, когда на него налетела туша Марселя. Глазам их открылась широкая земляная пещера, покрытая какой-то склизкой пузырчатой субстанцией, по которой бегали, кишели, поблескивая в свете фонариков бесконечные клещи. Маленькие точки перемещались в таком количестве и с такой скоростью, что глаз воспринимал это как некую единую отвратительную массу. Авицену Стефан заметил не сразу — та была почти погребена под густой массой отвратительных, микроскопических яиц — лишь светлые волосы, зацепившиеся за торчащую арматуру позволяли определить, где находится девушка. Тошнотворное убранство пещеры так захватывало внимание оперативников, что те не сразу заметили то самое раздутое, сытое нечто, довольно потирающее лапки, словно застрявшее своей распухшей от чужой крови тушей в сужающейся части пещеры. Раздалось хищное шипение, словно воздух выходил из пробитого легкого. Клиппот беспокойно заворочался в своей земляной колыбели, топча прыговыми, как у кузнечика или блохи, ногами высушенные тела отслуживших свое курьеров, и с потолка посыпались ошметки омерзительной икры. Почва под ногами Стефана поползла, и он, не имея возможности отступить назад — проход загораживал Марсель — просто позволил себе скатиться вниз, приземлившись недалеко от Авицены на колени, словно благоговея перед тем, что выхватывал из темноты луч фонарика.

Тварь прикрывала уродливую, вытянутую морду тонкими ручками, пряча свои слепые бельма за маленькими высохшими ладошками, пытаясь втиснуть свой кошмарный, раздутый серый горб поглубже в свое лежбище. Все человеческое — лицо, волосы, руки — казалось лишь придатком к циклопическому, туго обтянутому кожей брюху, с которого бесчисленными гроздьями свисали сытые, крупные клещи, которые один за другим усыхали и падали на собственных детей, отдав свою добычу своему страшному хозяину.

Из ступора Стефана вывел боевой клич, изданный Каргой, который резко вырвался вперед и выпустил соляную струю прямо в безжизненное лицо твари. Крик, который издало создание резало слух, заставляло хвататься за голову и пригибаться к земле, почти утыкаясь лицом в мерзкую живую массу под ногами. Карга, казалось, крика не слышал, он сам, воодушевленный что-то громыхал на арабском в ответ, целясь хищным капканом на лице в плоть твари. Вдруг, Марсель запнулся, припал на одно колено, явно предпринимая нечеловеческие усилия, чтобы наконец сомкнуть челюсть на плоти клиппота, а под маской тем временем что-то активно бугрилось, покрывая лицо оперативника беспокойно шевелящимся ковром из гнездящихся клещей.

— Кусай, Малыш! Пожалуйста!

Молодец, Боцман! И какой в этом смысл без сыворотки? С тем же успехом можно было попытаться пристукнуть клиппота баллоном. Чертов старикан! Вот он прибежит сюда с Вальтером, пропустит хищного блондина вперед, а потом организует себе пристроечку. И только отряд Очистки с отрешенными лицами будет обдавать из огнеметов обескровленные тела Авицены, Карги и его, Стефана, тушку. По всему телу стажер чувствовал беспрестанное шевеление маленьких созданий, ищущих бреши в его несовершенной броне. Вот, щекотка сосредоточилась в районе шеи и запястья — значит, твари уже нашли свой путь к мягкой, сладкой плоти. А, насытившись, раздувшись до полной бесформенности от наполняющей их его, Стефана Земмлера, стажера Спецотдела, крови они поползут к своему жестокому хозяину делиться добычей. Руководствуясь исключительно отчаянием и злобой, чувствуя, как неуместно чешется затылок от тысяч маленьких лапок, он рванулся на клиппота, обдав того тугой струей соляного раствора. Бесполезные, слабые ручки прикрывали лишенную выражения, застывшую маску лица. Тварь вся сворачивалась в себя, подставляя раздутый, беззащитный горб, бугрящийся неисчислимыми «донорами», старательно собиравшими кровь со всего города.

— Кусай, мать твою, абн жабан мен аохира! — казалось, могучий Карга позабыл все языки, кроме того, что был впитан с молоком матери, осознавая свою близкую кончину, чувствуя, как маленькие создания пробираются через завитки волос в носу, вкручиваются челюстями в мякоть под веками, недоуменно ползают по роговице, барахтаются на языке и впиваются, впиваются в своем страшном стремлении питаться чужой жизнью.

Стефан вцепился зубами в гладкую, слегка влажную плоть клиппота, не из-за крика Карги, не из-за страха за свою жизнь, а, скорее, из желания сделать последний, отчаянный рывок. Чтобы потом, в агоническом прозрении никто не назвал его трусом и предателем, и чтобы Вальтер хотя бы одобрительно хмыкнул, увидев на зубах его трупа ошметки мяса avysso.

Щелкнули пружины, сошлись крючья, вонзились шприцы и Малыш без труда вырвал клок тонкой кожи создания, и тут же в лицо ему ударил упругий,зловонный фонтан полупереваренной бурой крови, покрыв его с головы до ног склизкой, пахнущей гнилью и медью массой. К горлу подкатило, во рту стало кисло и неприятно, и Стефан сглотнул, прихватив вместе с желчью почти микроскопический кусок кожи, сдувшегося, как лопнувший шар Короля Клещей. Тот смешно водил лапками по быстро стекающей в сырую землю луже и тыкался в нее своей старушечьей мордой, теперь издавая невнятный писк, словно проткнутая тонкой иглой велосипедная камера. Вступила в дело реакция окисления, расщепляя плоть из чужого мира, медленно, но верно, превращая ее в банальные полипептиды и аминокислоты. Осыпающимся пеплом, летящим вверх, небиологический паразит сверлил Стефана обиженным взглядом белых, медленно сохнущих глаз, покидая наш мир, пока за спиной стажера раздавались тяжелое дыхание бегущего на подмогу Боцмана и грозные приказы, выкрикиваемые на бегу Вальтером.

— Надеюсь, Карга взял достаточно зажигательных снарядов, — с трудом сдерживая рвотные позывы, проговорил толстячок, скатываясь прямо на затихшую Авицену.

Вальтер же первым делом подскочил к Стефану, задав всего один вопрос:

— Угроза ликвидирована?

— Так точно, — онемевшими от стимулирующих экзокринные железы иньекций губами ответил Малыш.

— Хорошо. Эвакуируемся.

Ребята из отряда Очистки в защитных халатах еще не раз брезгливо поднимались покурить, прежде чем доложились о полном устранении гнезда Короля Клещей. Бьянка Зимницки, похоже, не выдержала стандартной дозы сыворотки и от сильного стресса отключилась прямо в груде гнусной икры. Карге же пришлось хуже — к счастью, клещи не успели добраться до мозга, с другой стороны, ему пришлось испытать их вторжение в полном сознании. Покрытый язвами, потеряв немало крови, он был спешно погружен на каталку. Перед тем как его увезли, он успел подозвать Стефана, в шутку приподнял над головой банку капельницы и громыхнул на весь ночной парк:

— За твоего первого сожранного клиппота, Малыш!

И в этот момент даже санитары, державшие носилки отвлеклись от неотложного дела и захлопали. Хлопал и отряд очистки, и даже сдержанно шлепал руками в черных перчатках Вальтер, а за его спиной, хлопал, скорее автоматически, в немом изумлении Боцман, внимательно глядя в глаза Малышу.

Лишь на следующий день, отсыпаясь после операции Стефан был разбужен СМС-сообщением с кратким отчетом:

"Художник умер два часа назад от сепсиса. Подумал, ты захочешь знать. В.В."

"Значит, не война, а агония" — вспомнилась Малышу невпопад когда-то впечатлившая его фраза.

Сад Кошмаров

— Вальтер, ты вконец охуел? — ярость, исказившая лицо Хорста Мюллера была такой силы, что бледная гримаса казалась маской. — Ты понимаешь, что тебя стоило бы выкинуть из Отдела на улицу еще вчера?

Лицо Вальтера ничего не выражало — словно гипсовая статуя, он стоял по струнке, глядя куда-то в пустоту, но в глубине льдистых глаз можно было разглядеть мучительную боль откуда-то из далекого прошлого. Из времен, когда отец еще был жив.

— Без согласования, без едоков, без фармацевтической подготовки, даже без разведки ты пошел на ликвидацию вампира? И с кем!? Ритуалист, фармацевт и стажер, у которого молоко на губах не обсохло? Ты серьезно!? Давно с Хирше на похоронах за воротник не закладывал? Соскучился?, — забрасывал риторическими вопросами координатора седой начальник, словно заново удивляясь деталям отчета, — Ты понимаешь, что ты Зимницки чуть там и не оставил? Кто рассчитывал дозу? Сам? А ты не знаешь, что если сыворотку принимает не едок, то доза должна быть рассчитана до миллиграмма в зависимости от веса, возраста, телосложения, психического состояния, в конце концов!

Кулак со вздувшимися венами грохнул по столу раз, другой, третий, пока бутылка с минеральной водой не соскочила и не разбилась, обрызгав брюки обоим собеседниками.

— Или тебя Зимницки раздражает? Так давай я ее переведу — человека-то гробить зачем? Ты не знал, что она истеричка? Не знал, что у нее резистентность низкая? Хорошо она всего лишь сознание потеряла, а если бы передознулась девка? Сам бы и перекусил, да? Сука, не нравишься ты мне в последнее время, Вальтер, ох, не нравишься, — тон Мюллера сменился с гневного на тоскливо-плаксивый, — Я ведь тебя не просто так в отпуск отправил — я думал, у тебя мозги на место встанут. Ты понимаешь, что у тебя стажер гнили наелся? Потому что ты, блядь, сразу два здания обыскать хотел. Не терпелось, да? У тебя ритуалист сутки под капельницей провалялся, до сих пор антибиотики пьет и чешется постоянно! Ты, падла, хоть помнишь, как парня по имени зовут? Нет, он для тебя Карга! Инструмент! Хочешь — гвозди забиваешь, хочешь — гайки закручиваешь. Ты теряешь человечность, Вальтер, — устало закончил Мюллер.

Вальтер продолжал хранить молчание, словно утес, о который разбивались бушующие волны.

— Знаешь, Вольфсгрифф, почему у едоков нет ни семьи, ни друзей? Знаешь, почему они ни с кем, кроме друг друга не общаются? Они больше десяти лет не живут, Вальтер. А теперь подумай вот о чем: единственный человек, который тебя терпит — твоя подружка. И я не знаю, почему. Лично я тебя терпеть более не намерен. По крайней мере, не в качестве координатора.

Мюллер тяжело вздохнул, слепо пошарил глазами по столу, будто ища что-то, потом ткнул коротким мозолистым пальцем в кнопку интеркома.

— Ольга, позови мне Фритца, пожалуйста.

В тягостном молчании прошли эти пять минут. Хорст нервно потирал подбородок, покрытый короткой седой щетиной, Вальтер же продолжал безразлично изображать статую. Вскоре в дверь раздался робкий стук, и в кабинет начальника вкатился Боцман, нервно стреляя глазками по сторонам.

— Сервус, герр Мюллер, вызывали? — подобострастно пригибаясь, лебезил толстячок.

— Да, Фритц, присаживайся, пожалуйста, — глава Спецотдела указал на старательно игнорируемое Вальтером кресло перед столом.

Угнездившись плотным задом на твердом деревянном сиденье, оперативник тут же принялся беспокойно накручивать ус на указательный палец.

— Как жена, как хозяйство?

Боцман дернул ус так, что несколько волосинок остались между пальцев.

— Ладно, не до условностей, — нетерпеливо махнул рукой начальник, — Скажи мне вот что, Хирше, и сейчас мне нужна от тебя предельная честность. Что ты можешь сказать о последней операции, проведенной Вальтером — ту, где вы ликвидировали кровососа?

И без того круглые глаза баварца выпучились настолько, что, казалось, порвут кожу вокруг глазниц. Кожа на лице пошла пятнами, словно у оперативника неожиданно случилась аллергическая реакция, он надул щеки и заерзал в кресле.

— И еще, Фритц, — счел необходимым уточнить Мюллер, — Все, что будет сказано здесь — здесь же и останется. Ты не должен испытывать смущения от присутствия Вальтера — сейчас он тут не на правах координатора, а на правах обвиняемого.

Облегчение мелькнуло в серых глазах баварца. Ерзание и накручивание уса прекратились. Теперь Боцман был в своей тарелке.

— При всем моем уважении к герру Вольфсгриффу я вынужден отметить, — с удовольствием тянул слова на сельский манер Хирше, — что во время операции под угрозой оказались по меньшей мере трое оперативников по причине тактически неверного решения раздельно исследовать…

— А что же ты молчал, такой правильный, а? — ожил Вальтер, а в глазах его словно метались синие огоньки газовой плиты, — Что же ты не поделился мнением?

— Вольфсгрифф, — холодно прервал его Мюллер, — Твой отчет я уже читал. Мне более чем достаточно. Продолжай, Фритц.

— Так вот, — с плохо скрываемым злорадством продолжил Боцман, немного отодвигаясь подальше от Вальтера, — Я считаю, что разделиться было не просто необдуманным, а даже глупым решением со стороны руководителя операции. Послать оперативников с другой специализацией со стажером, да еще и в состоянии Insatiabilis — по-моему, это чудо Божье, что ребята справились без едоков.

— Хорошо, Хирше, — удовлетворенно кивнул Хорст, скорее Вальтеру, чем Боцману. — Опиши, пожалуйста, каков был бы твой план действий?

— Ну, я, честно говоря, вообще не понял, почему все решили ломануться в Нимфенбург, — снова начал накручивать ус баварец, — Надо было сначала дать задание информатикам, потом согласовать, и уже с командой бойцов врываться в логово, а этот, с вашего позволения, бардак…

— Благодарю, Фритц. С сегодняшнего дня ты назначаешься координатором «Доберманов», стажер Земмлер остается в группе, так что теперь он твоя головная боль. Обе руки Боцмана резко взметнулись к Хорсту, словно тот желал его удушить. Натруженные, мозолистые кисти ухватились за ладонь Мюллера и принялись ее ритмично трясти.

— Спасибо вам большое, герр Мюллер, я постараюсь не подвести, я приложу все усилия для максимальной продуктивности операций, моя инициативность будет находиться в пределах заданных инструкций… — нервно сыпал канцелярщиной Хирше. Недокрученный ус торчал в сторону, из-за чего вид у новоиспеченного координатора был лихой и придурковатый. Глава Спецотдела же, не обращая внимания на речи Фритца, сверлил взглядом безразличного к происходящему Вальтера. Когда благодарность Боцмана наконец улеглась и прервалась на очередной незаконченной фразе, Мюллер вытер руку о брюки и достал из ящика массивного деревянного стола пухлую папку с ничего не говорящей подписью «Коллекционер».

— А вот тебе твое первое задание, координатор, — не пряча усмешку, полную скепсиса, перевел тему Хорст, — Информатики «переняли» это дело у детективов Бундесполицай. На данный момент насчитывается более двадцати эпизодов. Имеется и выборка, и почерк, и даже что-то вроде анамнеза. Но вот ни одного тела — даже фрагментов — найдено не было. А это уже тянет на нашу компетенцию. Считай это проверкой — попробуй справиться своими средствами. Но смотри мне! Запахнет жареным — действуй строго по инструкции. Никакого геройства — согласование, боевая опергруппа, разведка, группа очистки, стопроцентная отчетность по каждому чиху. А ты, Вальтер, — наконец вспомнил Мюллер о безмолвной статуе за спиной Боцмана, — поучишься, вспомнишь, как оно — правильно работать, без самодеятельности. Тот даже не пошевелился.

* * *

«Она мне улыбнулась. Как же хочется улыбнуться в ответ. Нет, нельзя. Такая доверчивая, такая беспомощная, как весенняя армерия на склоне. Какие скулы! А эти глаза — словно спелая черешня. Тонкие черные волосы. Вот сюда — в щечку. И бедро. Надеюсь, она зашла не случайно. Ага! Ее принимают сегодня. Прекрасно. Всего две недели. Я дождусь тебя!»

* * *

Стефан сидел в пустой аудитории, закинув нога на ногу. Черные ботинки блестели в свете люминесцентных ламп так, как никогда не блестели даже на витрине. На брифинг он пришел раньше всех — вновь разочаровывать господина координатора опозданием ему не хотелось. Каждый раз, когда Вальтер был чем-то недоволен, его взгляд затуманивался, а сам он замолкал — казалось, он проводил в голове какие-то расчеты, выводил некий коэффициент «безнадежности» стажера. А Земмлер с ужасом думал — а что будет, когда этот коэффициент упадет ниже необходимого предела? Его уволят? Или ограничатся выговором? А может и вовсе посадят перед Лугатом во время очередной кормежки, выдадут ему больничную пижаму, положат на кушетку и привяжут ремнями? Стефан провел ладонью по щеке — гладкая, ни щетинки. Что же, хотя бы в неряшливости его обвинить сложно.

Распахнулась дверь, и на пороге возник Вольфсгрифф. Молча кивнув Малышу, он проследовал к первому ряду стульев и сел спиной к стажеру. Это было в новинку. Почему он не кладет материалы на проектор, почему он с пустыми руками, почему, в конце концов, он сел лицом к экрану, а не по своему обыкновению расхаживает у стены, как тигр, запертый в клетке?

Вскоре появились Бьянка и Марсель — как всегда вместе, но будто бы раздельно. Эта нарочитая, тщательно выстраиваемая и соблюдаемая дистанция бросалась в глаза своей неестественностью. Авицена почти бегом отправилась в самый угол аудитории, ни на кого не глядя, еще бледнее, чем обычно. Карга же молча, но обстоятельно пожал руку сначала Вальтеру, потом Земмлеру и только после этого уселся рядом с уткнувшейся в телефон Зимницки. Последним, чеканя шаг, не вкатился в своей обычной манере, а твердой походкой вмаршировал Боцман, с папкой в руках и торчащим в сторону усом.

— Группа «Доберманы», приветствую. Герр Мюллер попросил меня сообщить вам лично о грядущих изменениях.

Полный человечек раздулся, точно рыба-фугу, немного даже покраснев, и выпалил:

— Приказом от сегодняшнего дня, уже подписанным, — помахал Фритц в воздухе какой-то бумажкой, — Я, Фритц Хирше, всем вам хорошо известный, назначаюсь на должность координатора группы «Доберманы». Вальтер Вольфсгифф, — продолжал Боцман, обильно потея и избегая встречаться взглядом своих бегающих глазок с коллегами, — назначается на мою прошлую должность старшего оперативника группы. Я взял на себя смелость самостоятельно присвоить позывной нашему бывшему координатору. Отныне, в пределах операции Вальтер Вольфсгрифф будет именоваться не иначе, как «Златовласка».

Тишина навалилась на аудиторию тяжелым саваном. Ее нарушил тонкий, истеричный смех с заднего ряда — Авицена заливалась от души. Карга лишь изумленно пучил глаза, переваривая полученную информацию. Земмлер перестал дышать, ожидая в любую секунду какой-то безумной вспышки ярости, весь собрался, чтобы в случае чего схватить своего бывшего начальника прежде, чем он задушит глупого баварца. Стефану был виден лишь затылок Вальтера, но тот умудрялся без единого движения или слова источать холодную, всепоглощающую ярость — это было видно по побелевшим костяшкам, сжавшим подлокотник стула, по каменной неподвижности, по тому, как наливалась багрянцем шея. Не укрылось от Стефана и то, с какой смесью страха и злорадства Боцман следил за реакцией бывшего координатора. Кто-то ударил по спинке стула. Обернувшись, Земмлер увидел Бьянку, уже отсмеявшуюся. Та произнесла одними губами: «Не трясись». Оказывается, Стефан уже добрые минуты две сидел и дергал ногой. Боцман, явно насладившись произведенным эффектом, продолжил:

— И мне, как координатору, герр Мюллер уже передал наше новое задание. Ранее дело рассматривалось в полиции, но их расследование не принесло результатов. Подозреваемый Игнац Штоддарт был задержан и допрошен. Было проведено психологическое тестирование, выявившее целый комплекс серьезных расстройств у этого молодого человека девяносто четвертого года рождения — твой ровесник, кстати, Стефан, — подмигнул Фритц стажеру.

Хирше положил прозрачную страницу на стекло проектора, и на стене появилось лицо. Фото было явно сделано несколько лет назад, еще при получении нового паспорта. Со стены на Стефана смотрел вчерашний подросток. Испуганно выпученные глаза, короткая стрижка, лоб, покрытый угревой сыпью и немного выдающаяся вперед нижняя челюсть, как у бульдога. Губы как будто не сходились вместе, а из-под них торчали крупные, кривые зубы.

— Дай угадаю: его мама — это его же сестра? — ядовито бросила Бьянка, не отрывая взгляда от телефона.

— Смешно, Зимницки, — без тени улыбки отреагировал Боцман, — Думаю, ты будешь рада узнать, что этот парень трудится технологом в стоматологической клинике — тебе давно пора поставить скобки.

— Что-о-о-о? — возмущенно зашипела Авицена, прикрывая губами свои мелкие неровные зубки, — Да с каких это пор мы ловим на живца? Тем более, человека?

— Не совсем человека, Бьянка, — впервые подал голос Вальтер, — Наш уважаемый координатор не сообщил нам важную вещь — подозреваемый, возможно, является Temerados или обладает необходимыми знаниями для совершения клиппотических ритуалов.

— Я как раз собирался, — сквозь зубы с нажимом ответил Хирше, после чего продолжил в будничном тоне: — Господину Штоддарту вменяется похищение более двадцати человек за последние четыре с лишним года. Эти пропажи совпадают с началом его аусбильдунга в праксисе на Тале. Все пропавшие были пациентами доктора Майлера в разные периоды времени.

— Так дело же ясное! — простовато заметил Марсель, — Выборка налицо, прямая связь с жертвами присутствует, психологические тесты он тоже провалил — сидит, небось, зубы рвет потихоньку беднягам, а потом тела — в Изар.

— В этом отчасти и заключается причина, по которой все обвинения против подозреваемого развалились. Ни тел, ни орудий убийства, никаких следов — ничего не удалось обнаружить. Тогда его захотели взять на горячем — за парнем установили слежку. И ничего: Игнац ходил исключительно на работу, в магазин и на почту, все остальное время просиживал дома. За это время пропало еще два человека.

— А обыск в квартире? — поинтересовалась Авицена. Похоже, даже ее заинтересовала эта криминальная загадка.

— Чисто, — ответил Боцман, положив следующий кадр на проектор. На фото комната выглядела даже излишне аскетично, словно в нее переехали совсем недавно — какие-то сложенные коробки, батарея банок у стены, раскладушка и лэптоп.

— А…

— Да, жесткий диск прочесали целиком и полностью. Ничего, кроме скайпа и кучи книг по садоводству, — прервал Каргу баварец, — Ничего подозрительного. Ни рисунков, ни трофеев, полиция даже не нашла ничего похожего на орудие убийства. Не говоря уже о прямых уликах. С юридической точки зрения он чист.

— Тогда откуда такая уверенность в его виновности? Тем более, что исчезновения продолжались, пока парень находился под наблюдением? — напрямую спросил Стефан, искренне не понимая, почему все прицепились к несчастному.

— Полиция не смогла больше ничего раскопать, но, к счастью, наша юрисдикция распространяется гораздо дальше, — раздуваясь от гордости, тянул Боцман, — И вот, что удалось обнаружить информатикам на анонимном файл-хостинге. Отследив цепочку прокси-серверов и виртуальных машин, нам удалось найти вот это.

Изображение на стене сменилось — это были какие-то чертежи и анатомически точные наброски человеческих тел. При этом в расположении внутренних органов было что-то неправильное — как будто их кто-то раскладывал, пытаясь оставить пустое пространство сразу под диафрагмой.

— Что это? Какие-то маньяческие фантазии? Он на это дрочит? — цинично бросила Бьянка. Стефан скрипнул зубами — похоже, она была той еще сукой и без сыворотки.

Потихоньку он начинал понимать, почему Авиценна временами вынуждена носить темные очки.

— Зимницки! — хором прикрикнули Вальтер и Боцман, после чего воззрились друг на друга с нескрываемой злобой.

— Тише, милая, — приглушенно сказал Марсель с какой-то печальной нежностью, положив руку на плечо своей стервозной подруге.

— Перед вами на экране, — затараторил Хирше, стараясь побыстрее закончить этот фарс, — Расчеты того, какую часть толстой кишки, селезенки и желудка можно удалить для нормального функционирования организма. А вот, — следующий кадр, — сравнительный анализ полостей в мужском и женском организме — при удалении маточных труб, самой матки и яичников достигается разница приблизительно в двадцать кубических сантиметров. Также на полях обнаружены расчеты по витаминам и физраствору на вес человека. И то, что заставило нас вмешаться.

На последнем кадре были чертежи каких-то коробок, что-то, напоминающее офисные выдвижные ящики, ничего особенного. Но Боцману не пришлось даже уточнять, о чем именно идет речь — заметка на полях, крупным шрифтом — «Субъекты в сознании более эффективны».

* * *

За окном на горизонте лениво расцветало утреннее зарево. Дверь за Вальтером закрылась с тихим щелчком. Стандартная проверка зеркала, холодильника и растений. Ничего. Полив фикус, он наконец скинул с себя одежду, повесил брюки и рубашку на вешалку, к ним же отправилось и пальто. Закрыв шкаф, Вальтер оказался перед огромным зеркалом — от пола до потолка. Недолго он рассматривал собственное отражение — бледная до синевы кожа, мешки под глазами, потускневшие, почти стеклянные глаза. Скулы, казалось, вот-вот порвут тонкую кожу на лице. Проведя рукой по голове, Вольфсгрифф стряхнул с пальцев добрую прядь волос. Из зеркала на него смотрел кто-то совсем незнакомый, сломленный, потерянный.

Попятившись от зеркала назад, Вальтер тряхнул головой, пытаясь прогнать вызывающее страх видение собственной никчемности и этот стеклянный блеск. Может, именно сейчас Глассман придет за ним? По ноге пробежала судорога. Хорошо, что у него нет соседей. Издав дикий, нечеловеческий крик отчаяния, Вальтер сорвался с места и врезался в зеркало со всей силы. Осколки посыпались ему на голову и плечи блестящим режущим дождем, заскользили по лицу, разрезали руки и грудь. Израненный и обезумевший, он продолжал крушить свое жилище — вот неровным прямоугольником упала на пол плазменная панель, задев ногу. Кадка с фикусом улетела в стену, оставив вмятину, земля разлетелась по темному паркету. Картина, купленная им когда-то на выставке, разлетелась на две неровные половинки. Вскоре, когда бывший координатор «Доберманов» без сил упал прямо на осколки, перемешанные с землей и кровью, в его квартире почти не осталось целых вещей. Окровавленной рукой сняв с подиума удивительным образом не пострадавший от вспышки гнева мобильник, Вальтер, слегка приоткрыв веко — кровь заливалась в глаза, — принялся листать вкладку «Контакты». Дойдя до буквы «М» он ненадолго задержался напротив имени «Марго Делакруа», после чего, вздохнув, нажал на кнопку вызова другого номера. Раздались гудки. Вскоре, кто-то взял трубку, послышалось старческое кряхтение, и женский голос спросил:

— Кто это?

— Это Вальтер, мама.

— Вальтер! — обрадовался голос в трубке, — Я так рада, что ты пришел! Я что-то тебя не вижу, подожди, я найду очки.

Снова шуршание. Вальтер закрыл глаза, и перед его мысленным взором встала картина — как дрожащая, покрытая старческими пятнами рука слепо шарит по прикроватной тумбочке. Что-то упало на пол и загремело, покатившись — баночка с таблетками. Каждый раз роняет — с досадой подумал Вальтер. Вскоре он услышал, как заскрипели пружины матраса.

— Мама? Мама, возьми трубку!

— Кто говорит? — искренне удивился голос, — Кто здесь?

— Я здесь, мама. Это я, Вальтер, — терпеливо объяснил бывший координатор.

— Вальтер! Как я рада тебе! Подожди, я сделаю нам чаю.

— Нет, мама, подожди, пожалуйста, не клади трубку.

Из глаз сами собой потекли слезы, смешиваясь с кровью из многочисленных порезов.

— Подожди, дорогой, я позову отца, — невпопад бормотала женщина.

— Мама, я… — Ком в горле мешал говорить дальше. Голос предательски дрожал, и Вальтера выворачивало от жалости и ненависти к самому себе, — Мама, я не знаю, что мне делать дальше. Я больше не тот, кем был. Я думал, что делаю все правильно, но…

— Что случилось, дорогой? — казалось, что через густой серый мед, наполнявший мозг его матери, пробилось что-то, похожее на озарение, — Сынок, у тебя все в порядке?

— Нет, мама. Я… — слова будто застревали в потоке рыданий, воздуха не хватало, — Я думал, что могу что-то изменить, сместить чашу весов…Но ничего не меняется, никто не понимает, что это не просто работа, это…

— Кто вы? — перебила Вальтера женщина, что произвела его на свет, — Сейчас два часа ночи, перестаньте мне названивать!

— Уже шесть, мама. Скоро рассвет, — взяв себя в руки, уже спокойным голосом отстраненно сообщил Вальтер, — Спокойной ночи.

— Кто вы такой, перестаньте…

Бросив телефон куда-то в кучу мусора, в которые теперь превратились его вещи, Вольфсгрифф вытер слезы и кровь с лица. Мелкие осколки больно царапали щеки и уголки глаз. Он встал с пола, пройдясь по уничтоженной плазменной панели и наступив на сломанный пополам фикус, и оказался у холодильника. На спину налипли осколки зеркала, когда-то белоснежные трусы были испачканы землей и кровью. Открыв дверцу, бывший координатор надолго застыл перед полупустыми полками. Он будто намеренно тянул время, пытаясь отсрочить неизбежное — ту самую сладкую агонию, которой в итоге все и кончится. Потайное отделение приветливо щелкнуло: инъектор маняще блестел короткой иглой. Вена на шее жадно пульсировала, руки дрожали, пока Вальтер, застыв, взвешивал все «за» и «против». «За» всегда перевешивало, а палец на кнопке инъектора задерживался на секунду дольше, увеличивая дозу.

Острое жало сменилось нежным поцелуем Матери Матерей, агония сменилась экстазом. Сделав два неровных шага назад, он осел на кожаное сиденье банкетки и стал медленно сползать на пол, разрезая спину прилипшими осколками и не чувствуя этого. На лице Вальтера расплылась блаженная улыбка. Ласковая плоть Мatka словно укутывала его изнутри, погружая сознание в бесконечную бездну. Безносое, безглазое лицо склонилось над Вальтером, одарив его холодным влажным поцелуем. Бесконечные губы расслаивались, множились, покрывая тело бывшего координатора нежными прикосновениями, Вот безъязыкий рот расширился, растянулся по всему лицу и поглотил Вольфсгриффа целиком, наполнив его изнутри и снаружи.

* * *

Вопреки обыкновению, рабочий день сегодня и правда был днем, а не после восьми вечера. Более того, Боцман разослал всем сообщения о том, что приходить можно в гражданской одежде. С невероятным наслаждением Стефан сменил черную форму с длинными рукавами на песочного цвета бриджи, футболку и кожаные сандалии.

Теперь они с Марселем сидели на скамейке за ратушей и наблюдали за узким проулком между пафосным «Даллмайером» и «Людвиг Бекком», где и прятался вход в праксис доктора Майлера. Баварец, кажется, решил, что в полиции работают сплошь идиоты, поэтому посадил аж двух оперативников следить за стоматологией, на случай, если те обнаружат что-то «странное». На их счастье, рядом со скамейкой оказался лоток с мороженым. Стажер, кажется, успел съесть шариков восемь своего любимого кокосового. Марсель же, будто следуя какой-то странной аскезе, неспешно поглощал ванильное. Большую часть времени они провели в молчании, фотографируя входящих и выходящих из дверей праксиса пациентов. Удалось им увидеть и Штоддарта — долговязого, нелепого молодого человека в мешковатой неряшливой одежде и сильно отросшими волосами. Тот вел себя исключительно обыкновенно, держась спасительной тени здания. До скамейки, будто по какому-то злому замыслу тень не доходила, и Стефан успел пожалеть, что не взял с собой крем от загара. А Карга, в свою очередь, кажется, чувствовал себя весьма уютно — расслабленно развалившись на лавке, он благодушно глядел на мир через решетку ресниц. У Земмлера же от одного взгляда на черную чалму Марселя начинала потеть спина. Раньше пообщаться с сослуживцем ему не доводилось — вечно маячащая где-то поблизости Бьянка отбивала любое желание даже подходить к парочке. Теперь же скука и желание хоть как-то сблизиться с тем, кто, возможно, будет прикрывать твою спину заставило его, вопреки привычке, первым открыть рот:

— Марсель, слушай, а-а-а…-Стефан лихорадочно бегал глазами по повернувшемуся к нему собеседнику, — А тебе не жарко в чалме?

— Лучше так, чем голову напечет, — отрезал Карга и вновь погрузился в созерцание.

Вот и поговорили. Стефан мысленно выругался сам на себя и попытался найти более развернутую тему для беседы.

— Извини, ты ведь араб, я не ошибаюсь?

В полузакрытых глазах Карги мелькнул огонек ярости. Тот резко выдохнул через ноздри, за секунду пришел в себя и ответил:

— Нет, стажер, этой свинской крови во мне, к счастью, нет. Я — курд. Мои родители бежали из Ирака, когда мне было два года. Мой отец несколько лет положил на войну с этими собаками, но...

— Так ты не мусульманин? — удивленно спросил Стефан.

— Я — суфий. Это немного другое.

— Ты не веришь в Аллаха?

В ответ Марсель усмехнулся:

— Побольше, чем некоторые.

— Слушай, — Стефан немного замялся, понимая, что ступает на тонкий лед, но этот вопрос его живо волновал, — А то, что ты с Бьянкой… Так можно? Вы давно вместе?

Араб… Нет, курд — мысленно поправил себя Стефан — повременил с ответом, раздул ноздри, прищурившись, посмотрел на солнце. Потом, не отводя взгляда, заговорил:

— А всегда ли мы делаем то, что нам можно, стажер? Иногда мы делаем то, что нам хочется. Если женщине нравится, что ее бьют в постели — это ее грех, а не мой. Я стараюсь соблюдать маленькие правила — делать намаз, не есть свинины, не пить алкоголя. Не знаю, прав ли я, но мне кажется, что это дает мне некоторое право нарушать большие.

— Например, принимать сыворотку? — перестав соблюдать политкорректную осторожность, спросил Земмлер.

— А как ты видишь мою веру в целом? — с горькой ухмылкой спросил Марсель.

— Ну… — Земмлер замялся. Сказать что-то определенное о мусульманах он не мог. Перед глазами вставали либо страшные кадры из новостных выпусков о Сирии, либо крикливые турки с Банхофа.

— Я понял. Неудивительно. Вам нарассказывали страшных сказок о талибах, шахидах и священной войне против неверных. Я скажу тебе, что такое ислам, — Карга напряженно выпрямился, словно собирался прочесть лекцию, — Аллах — это свеча, самая яркая свеча во всей Вселенной. И мы — глупые мотыльки — летим на ее свет. Кто-то раньше, кто-то позже будет готов подлететь к этой свече и принять ее свет. Но есть и те, кто стремится от свечи прочь, во тьму. И если раньше я думал, что во тьме есть лишь мрак и неверие, то теперь…Теперь я знаю, чего может стоить даже один взгляд туда, в бездну. И я иду во тьму добровольно, неся с собой свет Аллаха, чтобы разогнать ее, указать путь тем, кто потерялся и…уничтожить тех, кто зовет во мрак намеренно.

— То есть, получается, Аллах тебе разрешил использовать сыворотку, ритуалы и прочее? — уже не скрывая любопытства, спросил стажер.

— Если победить шайтана можно лишь его оружием — значит, надлежит взять в руки это оружие и бороться, — продекламировал Марсель, словно выглядывая что-то вдали. — И ты считаешь, что мы можем победить? Не мы двое, не наш отдел, а человечество?

— Тот, кто не ожидает победы, не должен браться за копье. Знаешь, наши имамы со мной не согласятся, но я всегда знал, что шайтан — женщина, — как-то странно усмехнулся Карга.

— Ты про Зимницки? — неуместно пошутил Стефан, желая перевести тему.

— Нет, — излишне серьезно, после глубокого вздоха ответил Марсель, проведя обеими ладонями по лицу, словно умываясь, — Не про нее.

В четыре часа пополудни праксисы прекращали свою работу. Вот из-за тяжелой деревянной двери выскользнула последняя клиентка — маленькая аккуратная старушка. За ней, немного погодя, выплыл большим белым китом полноватый доктор Майлер. Выбегали, окрыленные вечером пятницы, медсестрички. Количество зашедших и вышедших пока сходилось. Карга весь приосанился, напрягся, вынул из кармана какую-то маленькую булавку, недолго повертел ее в пальцах и спрятал в кулак. На другую руку он надел кольцо с Пастью Забвения, развернув львиную голову клыками внутрь. В проходе мелькнула долговязая фигура Игнаца, Марсель поднялся и направился наперерез подозреваемому, бросив на ходу уже порядком поднадоевшее Стефану «Учись, стажер!».

Земмлер, не привыкший оставаться в стороне, тоже встал со скамейки, в последний раз надкусил белый шарик мороженого, прежде чем бросить его в урну. Если курд собирался зайти спереди, то Стефан подстрахует со спины — кто знает, на что способен этот загнанный в угол хищник? На него-то Штоддарт был вовсе не похож — он, скорее, напоминал запуганное, нескладное травоядное. Казалось, подойди слишком близко, и парень даст стрекача. А Карга шел очень близко. Даже слишком — скандаля с кем-то по телефону, он якобы неловко взмахнул рукой, сделал шаг в сторону и опрокинул тощего беднягу на брусчатку своим могучим торсом. Никакой грации газели или ловкости белки у Игнаца не оказалось — тот повалился на землю сломанным огородным пугалом, разбросав свои неестественно длинные конечности в стороны. Из старомодного портфеля выпали контейнер из-под еды, пластиковая пустая бутылка и какая-то папка. Стефан не преминул среагировать и подбежал к пострадавшему, помогая ему подняться. Карга собирал вещи Игнаца, зычно бормоча извинения, после чего принялся отряхивать его поло. Краем глаза Стефан заметил, как еле заметным клещом булавка с жучком впилась в шею работника стоматологии. Тот только недоуменно почесался, мотая головой, будучи слишком растерянным, чтобы сосредоточиться на чем-то одном — курд махал руками перед лицом доходяги, мешая французский и арабский с немецким. Земмлер присоединился к этому цыганскому гипнозу, справляясь у объекта наблюдения, не ушибся ли он, не повредил ли чего, не дожидаясь ответа. Наконец, Игнац, будто что-то понял, вырвался из объятий Стефана, обернулся, недоуменно глядя на него — мол, чего пристал? Вблизи лицо Штоддарта оказалось еще более некрасивым — выпученные жабьи глаза, кожа, обильно обсыпанная угрями и зубы. Торчащие, неровные, будто подгоняемые своими нетерпеливыми собратьями, они хаотично усеивали его десна в два слоя. Беспорядочно нагроможденные друг на друга, словно могильные камни на старом кладбище — белые, крепкие, они придавали его лицу некие первобытные черты.

— Ижвините, — неразборчиво пробормотал Игнац, пытаясь выйти из «окружения». На миг солнце будто потускнело, воздух задрожал, ткань реальности дрогнула — по лицу Марселя пробежала тень, преображая его черты, передавая его тело и разум на долю секунды под контроль монстра. Он открыл рот, уже собираясь что-то сказать, потом захлопнул, повторил эту странную процедуру еще дважды, напоминая губастого карпа в чалме.

— Шпашибо, — невпопад ляпнул Штоддарт и зашагал прочь, запихивая на ходу в портфель слишком крупный для этого контейнер. Карга так и остался стоять, пялясь в пустоту перед собой. С пальцев его капала кровь.

— Марсель? — позвал его Стефан. Курд, кажется, видел и слышал что-то свое, и его зрачки были расширены от ужаса, — Карга! Проснись! — крикнул стажер в самое ухо оперативника. Тот вздрогнул, по бугрящимся бицепсам пробежала легкая дрожь, как у животного, и Карга, наконец, снял палец с окровавленной львиной пасти.

— Что случилось?

— Не уверен, — Марсель мотал головой, словно в уши ему попала вода, тяжело дышал и растерянно бросал взгляд то в одну сторону, то в другую, — Похоже, он и правда Поврежденный — клиппот не нашел цели и вцепился в меня.

— Ты что-то видел? — с неподдельным интересом спросил Стефан.

— И да, и нет. Не знаю. Кажется, видел. Какую-то воронку, а на ее дне, очень далеко, что-то, похожее на… Не знаю, — Марсель замолк, погрузился в мысли.

— Похожее на что? — выждав секунд десять, все же переспросил Земмлер.

— Не знаю, говорю же тебе. Много всякого. Сначала мне вспомнилась служба в Иностранном Легионе, потом Бьянка — еще подростком, как мне показалось. А потом я ухнул куда-то в темноту, а в ней…В общем, неважно, — тряхнул головой Карга, отбрасывая эти трудные, неповоротливые мысли, — Жучок я на него нацепил, пошли отчитаемся.

Весь путь до Театинеркирхе они преодолели в абсолютном молчании. Иногда курд недоуменно смотрел на обычные вещи — собак на поводках, рекламные баннеры и витрины, будто заново вспоминая, что это такое. Стефан со странной смесью иронии и заботы время от времени слегка подталкивал залипшего громадня в спину, и тот безропотно топал вперед, как бычок на бойню.

В Общем Зале сегодня было почти пусто — лишь пара бледноглазых едоков сидели на диване в уголке и что-то друг другу показывали на телефоне, невпопад разражаясь неприятным смехом. Марсель со Стефаном были первыми из «Доберманов». Стажер отошел к автомату с напитками — взять себе апфельшорле, а курд уселся за столик у самого входа и принялся сосредоточенно сверлить взглядом стену напротив. Вскоре на пороге появился Вальтер: потасканный вид бывшего координатора заинтересовал даже едоков — те оторвались от гаджета и принялись громким шепотом обсуждать внешность Вольфсгриффа, его многочисленные порезы и усталый вид в целом. Земмлер собирался уже справиться о здоровье своего сослуживца, но по пустому залу загуляло кем-то небрежно брошенное «Златовласка», и стажер, наткнувшись на яростный взгляд голубых глаз поспешил сделать вид, что вовсе не смотрит в сторону Вольфсгриффа. Бьянка вошла вскоре вслед за Вальтером — спешно клюнув Каргу в щеку, она уселась рядом и, словно подражая едокам, спряталась за экраном телефона. Боцман по праву нового координатора позволил себе явиться последним. Словно в пику методу работы своего бывшего начальника, никаких распечаток он с собой не нес — лишь круглый живот и бесконечное самодовольство.

За мясистыми красными щеками прятались живые, хитрые глазки, бесстыдно ощупывавшие каждого из подчиненных. Скользнули по Стефану — тот даже заслужил благосклонный кивок, — с пренебрежением окинули взором Каргу с Авиценой, надолго, с некоторым изумлением, задержались на Вальтере.

— Добрый вечер, мои дорогие! Как продвигается дело? — нарочито бодро обратился Хирше к Стефану и Марселю.

— Операция прошла успешно, — вытянувшись по струнке заговорил Малыш, убедившись, что Карга решил не придавать значения внешним раздражителям, — Количество вошедших и вышедших из стоматологии сошлось, проблем с объектом наблюдения не возникло, жучок размещен.

— Хорошо, номер жучка вы информатикам уже перекинули?

— Номер жучка информатикам известен еще до начала задания, это же они его и выдают! — раздраженно вмешался Вальтер, — Ты бы хоть порядок проведения слежки прочитал для разнообразия, а не только твои дебильные кроссворды из «Бильда»!

— Старший оперативник «Златовласка», — подпустив стали в голос нервно выкрикнул Фритц, вызвав смешки со стороны едоков, — В дальнейшем я бы попросил Вас обращаться ко мне в рамках существующей иерархии, по крайней мере в формальной остановке, в следующий раз одним предупреждением не обойдется!

Раздался хруст костяшек. Вольфсгрифф шумно втянул воздух через ноздри, выдохнул и нарочито спокойно кивнул, к вящему удовольствию Боцмана.

— Итак, господа оперативники, в таком случае, нам остается только ждать дальнейших перемещений объекта. Предлагаю последить за Штоддартом часа три, если ничего интересного не увидим — разойдемся по домам, отпущу сегодня всех пораньше — тем более, Карга с Малышом свою смену уже отработали, — из-за спины жестом фокусника Боцман извлек планшет и продемонстрировал всем небольшую карту со светящейся точкой на ней и онлайн-трансляцию с нескольких камер, размещенных в квартире Игнаца.

* * *

«Чертов араб. Из-за него я чуть все не рассыпал. А если бы мой драгоценный груз упал в какую-нибудь лужу или вовсе потерялся бы? Кто знает, когда бы она пришла в следующий раз. Что там у нее было? Ага. Гингивэктомия. Нет, это штука одноразовая, второй раз она бы точно не пришла. В следующий раз придется быть аккуратнее. Подождать пару дней, чтобы не было подозрений? Нет. На подготовку уйдет еще масса времени, а скоро уже отправлять следующую посылку. Хорошо. Сегодня же вечером. К тому же мне так не терпится…»

* * *

Оперативники откровенно скучали. Марсель, совершив намаз, разлегся на длинной металлической скамье и, кажется, задремал. Вальтер сидел под вытяжкой и мусолил в зубах сигареты, поджигая одну за одной, Бьянка продолжала серфить в интернете, а Боцман снова подговорил едоков на несколько партий в покер. Стефан же, словно чувствуя, что не вписывается ни в одну из компаний, сидел и пялился в планшет. Штоддарт занимался исключительно своими скучными домашними делами — поел в одиночестве, пялясь в телевизор, потом уселся прямо на пол, разложил перед собой несколько журналов, кажется по ботанике — качество видео оставляло желать лучшего. От скуки Земмлер стал прислушиваться к трепу компашки за покером:

— И в общем-то, равноправие — это здорово, — разглагольствовал Боцман, двигая по столу мелкие монетки, служившие «фишками» игрокам, — Вы сами-то посудите — что хорошего в том, что баба ходит, похожая на мешок из Икеи — одни глаза торчат. Но как-то далековато это зашло.

— Ага — по-волчьи осклабился Клещ, — Тут главное — палку не перегнуть. Я вот с абортами не определился. С одной стороны — это легальное убийство детей, но с другой — бабе позволено что-то решать!

Громкий смех заставил даже невозмутимую Авицену поднять голову и прислушаться к разговору.

— Палку давно уже перегнули. Виданное ли дело — главы компаний, политики, чиновники, полицейские даже — везде теперь женщины. Некоторые фирмы даже квотирование ввели, это же маразм какой-то!

— А вы против, герр Хирше? — с вызовом спросила Бьянка, вставая с алюминиевого стула, вытягиваясь во весь свой громадный рост. Стефан почти забыл о необходимости слежки за Штоддартом, чуя, как в воздухе, зреет конфликт.

— Да как тебе сказать, Зимницки, — посмеиваясь, словно от легкого смущения, начал Боцман, — Так уж меня воспитали, что мужчина — воин, добытчик, правитель, ученый, в конце концов, а у женщин вполне конкретная задача — «киндер, кюхе, кирхе» — то, что у них от природы получается лучше всего. А мы будем делать то, что лучше выходит у нас.

Пока Фритц говорил, от внимания Стефана не ускользнуло, что Авицена вынула из кармана айфон, небрежно бросив его на стул, и стянула свои бесцветные жидкие волосы резинкой на затылке.

— Например, господин координатор, — яростно набирая воздух, прерывисто спросила девушка, снимая один за другим многочисленные кольца и браслеты, — Вы считаете, что женщина в бою не сравнится с мужчиной?

Гиенами загыгыкали едоки, печально вздохнул Карга, оказывается, слышавший весь разговор, и добродушно усмехнулся Боцман, шевельнув усами.

— Девочка моя,…

— Я вам не девочка!

— Хорошо, не девочка. Послушайте меня, оперативник Зимницки. Не подумайте, что я вас недооцениваю, но поймите меня правильно — сравнение боевых качеств мужчины и женщины — это же просто смешно.

— Смешно тебе? — задыхалась от ярости Авицена, — А давай мы выясним, у кого здесь яйца! Один бой, без правил, до капитуляции или отлючки. Проведем небольшой спарринг.

— Милочка, — масляно улыбался баварец, — ну это же не серьезно, зачем нам здесь что-то выяснять, вы, Зимницки, прекрасный фармацевт, я это очень ценю, зачем нам нужен этот фарс? Испорчу еще ваше прекрасное личико…

— А ну-ка вставай, мешок с дерьмом, и мы сравним сейчас боевые качества — мои и деревенского яйценосца, который ничего сложнее навозной кучи в жизни не видел. Вставай, свиноеб старый!

С лица Хирше улыбку словно сдули. Медленно, грузно, баварец поднялся со стула, положив карты на стол рубашкой вниз — комбинация была проигрышная, вовремя соскочил! — и вышел в середину общего зала, где в типичной боксерской позе его уже ожидала Зимницки.

— Мужчина, — неспешно рассуждал баварец, сбрасывая легкую фланелевую куртку прямо на пол, — От природы не только сильнее и выносливее женщины. Так уж получилось, — хлопнул он подтяжками в подтверждение своих слов, — Что через всю человеческую историю красной линией тянется мужская тяга к насилию.

Забавный толстячок был почти на полторы головы ниже оперативницы — расслабленный, держа руки на подтяжках, он добродушно глядел на разъяренную Авицену. Та напала без предупреждения.

Два обманных удара в корпус прошли почти незамеченным. Острое колено взметнулось, целясь в пах Боцману. Тот как-то хитро шагнул в сторону, сделал подсечку, и блондинка, влекомая собственной инерцией, проехалась животом по полу.

— Мы более жестоки, у нас в крови желание травмировать, причинять вред и унижать, — продолжал разглагольствовать Боцман, резко топнув ногой туда, где секунду назад лежало запястье девушки. Та вновь вскочила на ноги и принялась осторожно по-боксерски прыгать вокруг баварца, ища удобную позицию для удара.

— Для нас нет приема слишком грязного, или способа слишком страшного, когда нам нужно сокрушить противника, — на последнем слове он слегка крякнул, уходя от серии ударов по почкам и впечатал тяжелый, словно кузнечный молот, кулак в открывшуюся из-за вытянутой рук диафрагму противницы. До Стефана долетел звук выходящего из легких воздуха, потом раздался хрип — бедняжка пыталась продышаться.

— Так уж сложилось, что наш мозг устроен именно подобным образом, и дело тут вовсе не в физическом развитии. Мужчина всегда победит женщину, по одной простой причине — мы были созданы, чтобы доминировать, а вы — чтобы подчиняться.

Издав крик ярости Бьянка, отбросив осторожность, выбросила вперед руку, желая вцепиться в глаза Боцману. Тот словно перетек куда-то в сторону, проглотив ее руку подмышкой, после чего сделал неожиданно изящный шаг в сторону, словно танцевал танго и пальцы девушки оказались у него в руке.

— Карга, сидеть! — скомандовал Боцман, даже не глядя в сторону Марселя, который уже тревожно вскочил и нервно переступал с ноги на ногу, наблюдая за схваткой. Потом Хирше потянул руку вниз и лицо Бьянки исказила гримаса боли, по щекам ее покатились слезы.

— Болевые ощущения, — спокойно продолжал лекцию Фритц, выгибая пальцы девушки под неестественным углом, удерживая ее плечо подмышкой, — Тоже не ваш конек. Кажется, кто-то из ваших околофеминистических ученых сравнил роды с ощущением множественных переломов всех костей, — в голосе координатора ненадолго появилось напряжение.

Раздался хруст, — Однако, смотри — даже один перелом для тебя становится неразрешимой проблемой.

Красный от напряжения, потный лоб Боцмана вмазался в лицо Бьянки и та повисла безвольной куклой в руках своего мучителя.

— Именно поэтому, — понизив голос, почти шептал координатор тихонько подвывающей Авицене, — Мужчина должен защищать и обеспечивать женщину, а от той лишь требуется, чтобы на столе стоял свежий айнтопф, дети уложены спать, а глотка — готова принимать член.

Боцман разжал руки, и девушка повалилась на бетонный пол, словно марионетка с подрезанными ниточками.

— Эй, стажер, — бодро крикнул координатор, надевая куртку, — Как тем дела у нашего подследственного? Шевелится, не сдох?

Переведя взгляд с силящейся подняться с пола Авицены на почти не запыхавшегося Боцмана, Стефан вспомнил о планшете. Тот тревожно мигал красным сообщением «сигнал потерян».

— Что там у тебя? — грубо вырвал прибор из рук Земмлера координатор, — Упустил? Позорище. Я же сказал тебе следить. Сковырнул небось жучок и в унитаз его сбросил. Где этот говнюк?

Ни на одной из камер Штоддарта не было — квартира, подъезд и дворик были пусты.

— Придурок! Да ты понимаешь, что из-за тебя целый день насмарку?! Что я Мюллеру скажу? Что умственно-отсталого за планшет посадил?

— Господин координатор, разрешите вмешаться! — Словно упавший лист железа, громыхнул голос Вальтера, — Вы же знаете, что если снять жучок — он все равно продолжит передавать сигнал, а запись с камер можно отмотать назад. Златовласка поднялся с места и подошел к Боцману, легким движением вынув из его руки планшет, — Но самое главное — если сигнал потерян — это может означать лишь три вещи: первое — что у Игнаца есть помещение с абсолютной изоляцией, второе — что Игнац уничтожил маячок — и эту версию мы отбрасываем тут же — прибор всегда сигнализирует о поломке и извлечении. Вольфсгрифф замолчал, просматривая записи с камер — молодой человек аккуратно собрал литературу в стопку и с ней направился в туалет, куда, из этических соображений, полиция камеру не поставила.

— А какой третий вариант? — нетерпеливо спросил Хирше, раздраженно начав накручивать ус на палец.

— А третий вариант как раз самый вероятный. Похоже, мы имеем дело с Temerados с собственным карманным измерением.

— Bordel de merde! — раздалось со стороны Марселя.

Все обернулись в его сторону.

— Прошу прощения за мой французский, — усмехнулся курд, — Но процедура интервенции в частный мир — это практически невозможно без желания владельца. Взломать чужое измерение без надлежащего «якоря» — это как подобрать пароль вслепую, а тут «якорем» является сам субъект.

— Так может, лучше его просто убить? Это дешевле и быстрее. Что думаешь, Бьянка? — обратился Боцман ко все еще дезориентированной Зимницки, растерянно прижимающей кисть руки к груди, — Сходи в медпункт! И не стони ты так — это всего лишь мизинец. Наложат шину — будешь чай пить, отставив мизинчик — немного аристократичности тебе не помешает, — Фритц рассмеялся над своей шуткой, но никто его не поддержал, все лишь смотрели вслед пошатывающейся Авицену, пока та не скрылась в дверях. Что скажете, господа оперативники? Нет человека — нет проблемы? — обвел он взглядом своих подопечных. От глаз стреляного воробья не укрылся возбужденный синий огонек в глубине глаз Златовласки, будто бы призывающий «Давай же, сделай это, вперед, убей его!»

— Впрочем, Мюллер потребует доказательств вины подозреваемого — хотя бы фрагменты тел потерпевших или орудие убийства. Нельзя же просто так взять и убить человека исключительно за то, что он — Поврежденный, верно?

— Инструкция предусматривает установку наблюдения за Temerados и в случае отказа от сотрудничества — подается запрос на ликвидацию, — как бы невзначай заметил Вальтер.

— Может, обратимся к Лугату? Его ответ теоретически может считаться доказательством вины подследственного, — предложил Малыш.

— Так-то оно так, — шевелил усами Боцман, явно переваривая полученную информацию — медленно, со скрипом, так что даже забыл о своем желании проучить Малыша, — Но приказ Мюллера был — «справляться своими силами».

— А еще — «не геройствовать», господин координатор, — ядовито заметил Вальтер.

— Отставить! Старший оперативник Златовласка, этот разговор был строго конфиденциален и раскрывать его подробности имеем право исключительно я и Хорст. А вам я предлагаю воздержаться от необдуманных комментариев.

Скрип зубов Вальтера было слышно даже слишком хорошо. Бросив «пойду подышу» он на каблуках развернулся и медленно, словно меряя шагами помещение, покинул Общий зал.

* * *

«Ну здравствуй, моя милая. Нет, не бойся, я не отберу твою красоту, я ее лишь приумножу. Так, пятьдесят четыре килограмма, метр шестьдесят три с половиной, делим на… О, проклятие, как это неудобно, что здесь не работают калькуляторы! Двоих угробил, прежде чем понял, в чем тут дело. Вот, теперь все. Поспи, дорогая, а я еще немного потружусь. Это всегда так волнующе, когда плоть расходится ровным разрезом, словно приоткрывая перед тобой прекрасные тайны человеческого тела. Несколько разрезов — и ты станешь совершенной. Проклятие, нет, не смей мне истекать кровью! Нужно будет положить зажимы поближе. Ни черта не видно в этой темноте. Светодиодов недостаточно. Надо будет попросить у Вулко бестеневую лампу — я же так зрение посажу и заготовку испорчу. Значит, это все в ведро — на компост. Надрез вот здесь, здесь и в основании позвоночного столба. Отлично. Больше никакого движения. Теперь ты готова принять истинную красоту. Но прежде — один финальный поцелуй, прежде чем я нацеплю на тебя каркас. Как приятно плоть расходится под зубами. Жесткие волоски слегка щекочут щеку. Ага, теперь надо зашить — не хватало нам еще гниющей раны. Отныне и на тебе есть маленькое пятно несовершенства — на глубинной, внутренней стороне бедра — но его никто никогда не увидит — даже я. Что-то я увлекся. Надо подготовить новую партию и сходить на почту.»

* * *

— Проблема интервенции в частные измерения заключается в первую очередь в том, что нам неизвестен способ, которым данный конкретный Поврежденный перемещает людей в свое измерение. Можно перепробовать с тысячу способов, и не угадать, — объяснял Марсель окружившим его оперативникам, не переставая виновато бросать взгляды на Бьянку. Та баюкала левую руку, на мизинце которой белел гипс — Главная проблема заключается в том, что и допрос Штоддарта тоже скорее всего ничего не даст — он просто сбежит к себе, и так как является якорем сам — не обязан возвращаться в первоначальную точку перехода.

— А как насчет того, чтобы накачать его психотропами, амобарбитал там, пентатол натрия — и он сам все выложит, — предложил Стефан, вспомнив обрывки знаний фармацевтики, которые он успел вынести из лекций в академии.

— Нельзя, — мотнул головой Карга, — У Поврежденных, особенно если они врожденные, эта способность на уровне бессознательных инстинктов — как дыхание. Они сами в большинстве своем это почти не контролируют. Но переход — самая стандартная реакция для Temerados в опасных ситуациях.

В Общий зал влетел запыхавшийся информатик, звеня многочисленными кольцами в ушах:

— Еще один эпизод! Из сегодняшних пациентов, — выпалил он, задыхаясь и утирая пот со лба, — Пять минут пытался дозвониться, Хирше, где ваш телефон?

Боцман растерянно оглянулся на стол, где играл с едоками в карты. Старенький «Самсунг», вибрируя, неуклюже полз по столу, точно полураздавленный жук.

— Прошу прощения. Так что за эпизод?

— Мы посмотрели по базе клиентов в АОК, — продолжая шумно глотать воздух, начал информатик, извлекая из кармана крупный смартфон, размером с добрую лопату, — Пациентка доктора Майлера с прошлого месяца, восемьдесят шестого года рождения, Кармен Швиртц, приходила на гингивэктомию, операция прошла успешно, повторных терминов не назначено.

— Ага, — улыбнулся Боцман, словно что-то поняв, — Боялся упустить. Когда пропала?

— В аккурат через пять минут после того, как ушел сигнал с жучка, господин координатор, — ответил информатик, — Пропала прямо из дома. Ее муж на истерику изошел, полиции пришлось его утихомирить. Он же и вызвал.

— Так, стажер, быстренько отмотай нам на момент пропажи сигнала, — приказал Боцман. Стефан доскроллил до нужного деления и протянул планшет так, чтобы всем было видно.

— Так, хорошо, на камерах его нет, еще на минуту назад.

Ничего, только пустая комната.

— Еще!

Ничего.

— Еще!

Вот он — Игнац Штоддарт идет в ванную комнату — одет по-домашнему, ничего особенного — просто обычный человек идет почистить зубы перед сном.

— Так, ладно, поехали к нему, сейчас мы все из него выбьем. Возьмем пару едоков с собой — хрен он у них куда вырвется, — ворчливо отмахнулся Боцман от бесполезной записи.

— Постойте! — вдруг крикнул Стефан, водя пальцами по экрану, — Смотрите, у него что-то в руке!

— Ну-ка, — Хирше по-хозяйски выдернул планшет из рук молодого сослуживца и увеличил изображение до крупных, с отпечаток пальца размером, пикселей, — И что это может быть?

— Ватный тампон. Такой обычно кладут за щеку, — впервые с момента столкновения с Боцманом подала голос Бьянка, загоревшаяся азартом охоты, — Это же явно из стоматологии. Смотрите, на нем, кажется, даже кровь осталась.

— Принцип целостности, — раздалось откуда-то со стороны дверей. Вальтер стоял, прислонившись к стене, и, похоже, последние минут пять внимательно слушал рассуждения оперативников.

— Ну конечно! — звонко хлопнул себя ладонью по лбу Карга.

— Объясни, будь добр, — недовольно обратился к курду Фритц, старательно игнорируя Вальтера.

— Один из самых распространенных способов клиппотического воздействия, он же один из самых простых, — Карга явно влез на своего любимого конька, и тут его было не остановить, — Здесь играет роль такое явление, как квантовая запутанность, но по законам Бездны. Что происходит с частью — то же произойдет и с целым. Таким образом, придавая части новое квантовое состояние — то есть полноценное отсутствие в нашем мире и перемещение этой части в мир иной — так же и целое стремится к воссоединению.

— А можно для нас, свинопасов, — произнеся последнее слово, Хирше насмешливо взглянул на Бьянку, — попроще?

— Он перемещает выбранную жертву в свое измерение, используя ее кровь в качестве одноразового личного якоря, — лениво разжевал Вольфсгрифф, глядя куда-то сквозь пространство.

— Я попросил объяснить Марселя, а не тебя, Златовласка. Твое поведение начинает мне действовать на нервы — у тебя, насколько мне известно, нет специализации ритуалиста, так что твое мнение в данном случае иррелевантно, — после злой отповеди через плечо Хирше повернулся к курду и спросил, — Это правда может так работать?

— Более того, вероятно, так и есть, — ответил Карга, стараясь одновременно смотреть на обоих начальников — на бывшего и нынешнего.

— В таком случае, поздравляю, стажер Зимницки, вы добились от Спецотдела гутшайна на брекет-систему от одного из самых дорогих ортодонтов Мюнхена, — с шутливой торжественностью провозгласил Боцман.

— Боюсь, моих внешних данных будет недостаточно, чтобы вызвать интерес у подследственного, господин координатор, — с плохо скрываемой злобой почти прошипела Авицена.

— О, не волнуйтесь, Зимницки, достойный визажист вылепит Мерелин Монро из любой дурнушки, так что заодно вам оплатят и косметический салон, — глумился Фритц, ловя изумленные взгляды оперативников. Все ждали взрыва, истерики, грубого ответа — чего угодно! — но Зимницки лишь стрельнула глазами в сторону Вальтера, после чего покорно кивнула и уже напрочь лишенным эмоций голосом отозвалась:

— Как прикажете, герр Хирше. Когда приступаем?

— Общий сбор завтра в десять утра, Зимницки — тебе в восемь. А пока — файерабенд!

* * *

Спал Стефан плохо — в голове снова и снова прокручивалась сцена избиения Бьянки координатором. Только во сне Хирше перестал себя ограничивать — намотав на кулак лишенные цвета волосы Зимницки, он крошил ее лицо об бетонный пол, вминая нос, ломая надбровные дуги, дробя челюсть. Кровь разбрызгивалась вокруг, а следом за ней разлетались неровные осколки зубов. В какой-то момент голова Авицены повисла в воздухе — ее лицо превратилось в кровавую кашу, а рот — в зияющую дыру с неровными краями и каймой лопнувших губ. Те словно силились что-то то сказать. И так несколько раз за ночь. Искусанный язык, развороченный рот и кровь, забивавшаяся в горло мешала расслышать то, что пыталась сказать оперативница. Лишь под утро, почти одновременно со звонком будильника, Стефану удалось разобрать бессмысленное «От качелей налево, напротив фламинго через забор и до конца изгороди, Мышонок!».

Утренние лучи с легкостью прогнали наваждение, и сколько Стефан не крутил в голове странное напутствие — он не нашел в нем никакого смысла. Самым непонятным было,конечно же, это самое «Мышонок» — тем более от Авицены — вот уж за кем особой нежности не наблюдалось, особенно по отношению к Малышу. Впрочем, кажется, теперь она нашла себе новый объект для ненависти. Бедный Марсель! И как он это терпит?

Войдя в Общий зал, где Боцман назначил место сбора наблюдался ажиотаж. Толпа, состоящая из информатиков, медиков и оперативников окружала небольшое пространство в центре помещения. Когда Стефан продрался сквозь толпу, сердце его приятно кольнуло — глазам его предстала Авицена. От ее бледной, невзрачной внешности не осталось и следа. Каштановые волосы были причудливым образом завиты, бесцветные губы теперь призывно выдавались вперед розовыми лепестками, накладные ресницы пушистыми опахалами ласкали воздух. Вместо пустых мутных колодцев сверкали зеленой бездной кукольные глазки девочек с обложек журналов. Одета она была соответствующе — вместо черной обезличивающей формы оперативницы Бьянка теперь была облачена в летний шелковый комбинезон лимонно-желтого цвета. Образ дополняли босоножки на платформе и клатч, покрытый стразами.

— Да, Карга, даже для тебя она так не наряжалась, — смеясь, бросил кто-то из едоков, кажется, «Волкодавов». Марсель смущенно стоял в стороне, не зная, как реагировать на столь непривычный вид своей подруги.

— Ну, если Штоддарт на тебя не западет, то он и правда законченный псих, — с плотоядной усмешкой на лице озвучил общее мнение Боцман. Заметив Стефана, он грубо схватил девушку под локоть и с силой развернул к Земмлеру, — Ну, скажи, ты бы ее трахнул?

Стажер покраснел, ладони тут же вспотели. Он раньше никогда не думал об Авицене в таком ключе — он воспринимал ее как занозу, как коллегу, как девушку сослуживца, но теперь… Стефан несколько раз вдохнул и выдохнул, уже собираясь ответить — еще сам не зная, что, когда откуда-то из толпы зазвенела спасительная сталь голоса Вальтера:

— Десять тридцать, господа. Праксис открылся. У Бьянки термин через полчаса.

Боцман глянул на наручные часы, явно доставшиеся ему по наследству — металл потемнел от времени, а перламутровый срез циферблата треснул в нескольких местах.

— Так, бездельники, — загремел катящейся бочкой Фритц, — расходимся. Клещ, останься, я договорился с Мюллером — нам нужен по меньшей мере один едок на выходе. С неохотой остальные сотрудники Спецотдела рассосались по подземелью, некоторые остались в Общем зале и сели на скамейки — ждать заданий от своих координаторов и заодно поглазеть на неожиданно ставшую привлекательной Бьянку.

— Я чувствую себя, как шлюха! — недовольно взмахнула девушка клатчиком.

— Но-но, осторожней, там все-таки целая мини-лаборатория, не расплескай, — удержал ее руку Хирше. — Итак, «Доберманы», слушаем брифинг и подставляем ручки Авицене — у нас сегодня добровольно-принудительный сбор донорской крови.

* * *

«Проклятие! Теряю осторожность. Но, черт возьми, как она прекрасна. И так похожа на мою дорогую Лиз! Разумеется, до …всего. Надеюсь, она не будет ревновать. Ничего, дорогая, это все ради тебя, потерпи, пожалуйста! Клоун обещал мне, что следующая поставка — последняя, и тогда он поможет мне. Я знаю, ты простишь меня. Вы все простите меня однажды. А пока — что там у нас? Выпрямление! Черт! Ладно, вот так, угловым зондом чуть глубже под десну… Ничего-ничего, вот и все, совсем не больно. Сплюньте! Ваш врач скоро подойдет. Давайте сюда ватку. Вот так. Поскорее бы вечер. Это будет мой самый прекрасный цветок!»

* * *

— Сынок, ты куда?

Стефан уже обувался, когда голос отца догнал его, врезался тяжелым чувством вины в спину, вышиб воздух из легких.

— На работу, па, — безэмоционально отозвался стажер, надеясь, что этого ответа будет достаточно.

— Снова? Ты же уже был с утра, — как-то плаксиво, почти по-женски спросил его родитель.

Вздохнув, понимая, что разговора не избежать, Стефан отложил в сторону кроссовки и вернулся в гостиную. Отец полулежал на диване с бокалом красного вина в руке и смотрел на поленья в камине.

— Глупое приобретение все-таки — махнул он бокалом в сторону камина, немного расплескав себе на халат, — Надо было плазму повесить во всю стену, или еще чего.

Стефан молчал — вдруг, если не отвечать, то отец, наконец, замолчит и даст ему спокойно уйти?

— Так куда ты собрался на ночь глядя?

— Я же сказал — на работу, — Стефан очень старался скрывать раздражение, но получалось плохо. Отец это заметил. Почти обиженно кивнул.

— Почему ваш отдел работает ночью?

— Я же тебе объяснял, па, мы занимаемся особо крупными животными, и они, в большинстве своем, ночные. К тому же — так меньше опасность, что в процессе отлова пострадают случайные прохожие, — устало, заученно отвечал Стефан, стараясь глядеть куда угодно, только не на отца.

— Да… На меня это не похоже. Я думал, ты останешься в полиции, как я. Сделаешь карьеру, дослужишься до обера…Ты совсем на меня не похож.

— Я и не должен, па. Все люди разные. Даже если я твой сын, это не значит, что я должен быть твоей полной копией, пойми ты уже наконец.

— Да? — как-то отстраненно, словно думая о чем-то своем отозвался Земмлер-старший, — А мне казалось, что должно быть хоть какое-то сходство. Хоть что-то. Но ты похож на свою мать. Она тоже постоянно срывается куда-то в ночь, прикрываясь глупыми объяснениями…

— Да, папа, да! — уже кричал Стефан, чувствуя, как внутри клокочет ярость. Если эти разговоры всегда заканчиваются криком — почему бы не перейти к самому главному? — Да, мама тебе изменяет! Смирись уже. Если изводить человека подозрениями в течение двадцати лет — хочешь-не хочешь, а начнешь изменять. Хочешь узнать твой ли я сын? Оплати ДНК — экспертизу, а не рассуждай, лежа на диване с винцом. Хочешь знать, изменяет ли тебе мама — найми частного детектива или проследи сам, ты же гребанный полицейский! Или в этом и заключается работа полицейского — бумажки по столу перекладывать? В общем, делай что хочешь — сходи к врачу, к психотерапевту, найми слежку, а меня оставь в покое!

Стефан саданул кулаком по стене, да так, что кусок штукатурки обвалился, обнажив кирпич. Крови на кулаке не было. В глаза лезли странно длинные, какие-то темные волосы. Надо постричься, отметил про себя Земмлер-младший, успокаиваясь. Отец же так и сидел, с бокалом вина и хватал ртом воздух — видимо, переваривал услышанное, впрочем, уже не в первый раз. Стефан пулей вылетел в дверь, стараясь покинуть квартиру быстрее, чем отец найдет в себе силы для продолжения конфликта.

* * *

— Так, «Доберманы», полная готовность. Интервенция произойдет совершенно произвольно, поэтому идем без «переходника». Наша задача — несколько снимков, извлечение жертв и Авицены, но в первую очередь — нейтрализация Штоддарта, — нудил Боцман, водя пальцем по планшету, — Точка выхода закреплена за «якорем», поэтому Клещ будет ждать нас за дверью. Попытка выйти из квартиры Поврежденного другим путем будет автоматически считаться изменой. Карга, проведи, пожалуйста, инструктаж.

— Итак, — утирая пот со лба, то ли волнуясь за Бьянку, то ли не умея выступать перед публикой, начал Марсель, — Так как идем мы без «переходника» — ожидать стоит чего угодно. В первую очередь не рекомендую на чем-либо концентрироваться или задерживать взгляд — это может быть чревато. Во-вторых, так как яда у нас в крови не будет — клиппоты будут нас чуять за версту, будьте готовы. Но, в целом, интервенция предполагает быть весьма бархатной — в этом измерении регулярно появляется человек, так что мы можем быть уверены, что «карман» подчиняется стандартным физическим законам, с поправкой на личное восприятие «якоря».

— С поправкой? — неприятно то ли усмехнулся, то ли кашлянул Клещ — уже «пожилой» по меркам едоков оперативник.

— Есть что добавить? — враждебно отозвался Стефан. Из головы у него не выходила картина того, как Лодырь вгрызается в горло беззащитного ребенка, орошенный кровью и ослепленный голодом.

Едок повернулся к стажеру, и тот еле сдержался, чтобы не скривиться от презрения и злобы — маска этого едока была чуть ли не еще омерзительнее Лодыревой — вместо колючей внешней челюсти рот Клеща венчал длинный зазубренный хоботок с каким-то хитрым перекрученным устройством внутри.

— Есть. Мне довелось однажды побывать в мире другого человека. Лет семь назад нас направили к одному старику, который в собственное измерение таскал вещи. Притом всякую дрянь — то утку больничную, то рулон бумаги, то капельницу. Но инструкция есть инструкция — вербовать или ликвидировать. Думали, будет легкая прогулка. А у пациента — Корсакова и антероградная амнезия. Приходилось за руки держаться. Взгляд отвел, руку отпустил — нет человека. И не было. А вы говорите — «с поправкой».

— Отставить страшилки! Стажеров в Общем Зале пугать будешь! — рявкнул Боцман, которому явно стало не по себе от рассказанной истории. Вальтер тихо усмехнулся, из порезов на щеках выступило несколько капель крови. Он так никому и не сказал, откуда эта сетка кровавых полос у него на лице.

* * *

Бьянке было не по себе. Гадкое чувство уязвимости в собственном доме пробудилось от долгой спячки, подняло свою уродливую слепую голову и навалилось на свою жертву, душило оперативницу слезами, комом в горле и размытыми детскими воспоминаниями. Казалось, прямо сейчас, игнорируя двух громадных ротвейлеров, спящих на полу перед диваном, в помещение войдет, пошатываясь, тучная фигура. К ее телу протянутся бесстыдные грубые пальцы, лицо обдаст кислым перегаром, и мозолистая ладонь зажмет ей рот.

Авицена сделала себе травяного чаю, чтобы успокоиться, но пить его так и не стала — переход мог случиться в любой момент, не хватало еще давать лишнюю нагрузку на нервную систему. Телефон — обычно верный друг девушки — сейчас лежал покинутым. В руках она сжимала миниатюрный инъектор на четыре деления, наполненный кровью оперативников. Успеть, успеть любой ценой, если она не хочет превратиться из приманки в жертву. Что этот ублюдок делает с несчастными? Насилует, расчленяет, ест? Или все вместе?

Цыплячий комбинезон был заменен на удобный спортивный костюм — черные леггинсы и топ, облегающий почти плоскую грудь. Бьянка без удовольствия рассматривала себя в зеркале, пытаясь привыкнуть к своему новому облику. Каштановые волосы… Какая злая ирония! Аналитический отдел составил для нее этот образ, основываясь на предыдущих предпочтениях маньяка, и стоило же так совпасть, что теперь омерзительные коричневые патлы в точности повторяли цветом шевелюру ее отчима, жесткую, постоянно жирную, пропитанную запахом пива и сигарет. Именно у зеркала застал ее момент перехода. Поначалу она даже ничего не заметила, лишь Гарм и Фенрир беспокойно вскочили и испуганно, с привизгиванием зарычали. Потом отражение в зеркале как будто треснуло пополам, и ее начало втягивать в эту трещину. Рывками, под неестественными углами в черной неровной полоске исчезали конечности, воронкой клубилось лицо, изломанными кривыми пропадали волосы. Вскоре в комнате осталось лишь два пса, что в ужасе скулили и пятились от зеркала в коридоре.

Авицена оказалась в абсолютной темноте. Ни верха, ни низа, лишь тьма, густая, как черный мед обволакивала ее липкой жарой, клубилась перед глазами, жестко впивалась металлическим ложем в лопатки. А потом в глаза ударил яркий свет и откуда-то сбоку раздалось довольное, слюнявое, почти неразборчивое:

— Ну ждластвуй.

Не целясь, исключительно на голос, девушка взмахнула рукой с инъектором и всадила иглу во что-то мягкое, теплое. Раздался вскрик, кровь с чмоканьем устремилась в чужое тело. Вот так. Задание выполнено.

— Какая боевая девуфка! Подожди-ка, сейчас.

На лицо ей легла рука с какой-то пластиковой чашей. Чаша издавала шипение и странный запах. Когда та прижалась к лицу Бьянки, тело ее онемело, конечности оказались слишком тяжелы, чтобы их поднять, а мысли неповоротливы, медленны. Послышались щелчки ножниц, и вот ее одежда расходилась лоскутами, обнажая перед очередным насильником ее болезненно-бледное тело. Сознание валилось куда-то в яму, раскалывалось на мелкие куски, которые плавились, собираясь в бесформенную лужу. Последнее, что услышала оперативник Зимницки, прежде чем отключиться, было:

— Лиж, милая, здесь чужие. Ты пошмотришь?

На секунду кривая тень загородила свет, скрипя и жужжа, прошла мимо кушетки, на которой была распластана Авицена перед своим палачом.

* * *

— Малыш, проверь атмосферу.

— Чисто, можно без респираторов, — воздух был влажный и терпкий, как в джунглях. Дурманящий мускусный аромат забивал ноздри до полной потери чувствительности — будто в нос кто-то брызнул духами. Стефан помотал головой, пытаясь прогнать наваждение, но это не помогло.

— Карга, с тебя рекогносцировка.

Марсель с любопытством вертел головой, пытаясь разглядеть хоть что-то в этой странной полутьме, которую не разгонял свет наплечных фонариков. Взгляд выхватывал из темноты лишь отдельные элементы — деревянные заборы, маленькие, будто бы игрушечные домики, садовую утварь и гравийную дорожку. Раздалось угрожающее жужжание, и в плечо стажера попыталась ввинтиться пчела. Ловким движением он поймал насекомое, постаравшись не раздавить, и держа тварь за брюшко поднес ее к самым глазам.

— Герр Вольфсгрифф, тут какие-то насекомые, — позвал стажер по привычке своего бывшего начальника. Его порыв безошибочно уловил Боцман и тут же прыгнул к Земмлеру, отрезая путь Вальтеру.

— Так-так-так... — качал тот головой, щуря глаза, пытаясь разглядеть создание получше, — Никогда таких не видел. Наверное, что-то из Азии, или местное. Пчела и правда была необычной. Помимо своего размера — насекомое было с майского жука, оно еще и отличалось необычным цветом — иссиня-черная, блестящая, казалось, тварь сама была частью темноты, окружавшей их.

Когда все оперативники вдоволь насмотрелись на существо, Земмлер не без жалости раздавил создание пальцами — в конце концов, из этого измерения их точно не вытащить. Со стороны Карги раздался негромкий вскрик, а после — шлепок. Все обернулись к курду — тот смущенно потирал уже вздувающийся укус на лице, а усиливающееся жужжание из-за изгороди свидетельствовало о близости целого роя. И рой этот продолжал засылать разведчиков — вот расцвело пятно на лице Вальтера, вот обожгло кислотой щеку Стефану.

— Распылители на изготовку, переключаем на напалм и вперед! — скомандовал Боцман, отчаянно отмахиваясь от все прибывающих насекомых. Становилось все темнее — то ли от того, что пчел становилось все больше, то ли потому что ужаленная щека Малыша начала поглощать собой глаз — боль разливалась по телу тягучей ядовитой волной. Невдалеке послышался рев огнемета, заглушающий гул сотен маленьких крылышек.

— За мной, — взял на себя инициативу Вальтер и ломанулся прямо сквозь кусты. Стефан, дезориентированный, попытался проследовать за ним, но, похоже, ошибся и перевалился через изгородь прямо туда, откуда прилетали пчелы. Здесь их было еще больше — черной тучей они рассерженно носились в воздухе, словно стараясь отогнать незваного гостя. Но пчелы, одноэтажный домик, живая изгородь и тяжелый, дурманящий аромат померкли для Стефана, когда глазам его предстал пчелиный улей. Ладно сработанный, миниатюрный, он был закреплен в открытой брюшной полости мужчины, распятого на столбе, заменял собой кишечник и, похоже, желудок. Тот не подавал признаков жизни — голова наклонена на сторону, руки увиты многочисленным трубками капельниц, лицо спрятано под кислородной маской. Все это можно было проигнорировать, все эти странные детали можно было бы отбросить, если бы только не излишне равномерный писк кардиографа и неровная зеленая линия на миниатюрном мониторе, закрепленном у все еще живого бедняги в ногах. А по его бледной, покрытой язвочками коже в изобилии ползали пчелы.

Спазм выгнул оперативника. Кислая жижа мерзким комом налилась в рот, налипла на зубах недопереваренной едой и выплеснулась на газон, обжигая горло желудочным соком. Пока Земмлера выворачивало наизнанку, глаз несчастного, чье тело было приспособлено под улей, приоткрылся — расширенный зрачок панически вертелся на желтоватом белке, пока не зафиксировался на Земмлере. А потом Стефан услышал звук. Этот звук почти сливался с гулом пчелиного роя, его было так легко не заметить, нужно было всего лишь отвернуться, перестать думать, но Малыш не мог оторвать взгляд от судорожно дергающегося кадыка на шее жертвы и перекошенного под кислородной маской рта. Этот нечеловеческий, полный боли и отчаяния, красноречивее любых слов, подобострастнее любой просьбы — натужный крик рвался наружу, через сомкнутые губы, умоляя и надеясь.

Стефан,уповая, что правильно истолковал мольбу бедняги, потянулся к кобуре. Хорошо, что на этот раз операция предусматривала использование огнестрельного. Геклер-Кох щелкнул затвором и выпустил первую — и последнюю, как надеялся Стефан — пулю в живого человека. Голова распятого резко мотнулась в сторону и безвольно повисла над плечом. Из дыры на виске кровь стекала прямо на улей и пчелы сердито кружили, недовольные этим загрязнением своей вотчины.

Из-за кустов справа неожиданно выскочил Вальтер.

— Эй, Малыш, ты жив? Я слышал стрельбу. Что это у тебя? — ткнул бывший начальник на желтоватое пятно, растекшееся по наплечнику, — Тебя стошнило? Да уж, — окинув взглядом омерзительную пародию на христианский символ, согласился Вольфсгрифф, — Есть, от чего. Мы тоже кое-что нашли, идем.

«Вот откуда эта дурацкая кличка!» — внезапно осознал Стефан. Дело вовсе не во внешности или в манере держаться. Лишь в этой маниакальной тяге, благодаря которой, бывший координитор способен наплевать и на окружающий его ужас, и на укусы пчел — ищейка взяла след и все остальное теперь становилось несущественным. И, разумеется, никакой Вальтер не «уберзольдат» — такой же человек, как Марсель, Бьянка и он, Земмлер. Может, правда, не такой, как Боцман.

В следующем дворике глазам Стефана предстала уже привычная картина. Боцман и Карга стояли, разинув рты и глядели перед собой. Зрелище было и правда по-своему прекрасное. Несмотря на все многочисленные трубки, иглы, каркасы и фиксаторы, девушка все еще оставалась красивой. Ее живые, отчаянные глаза бегали, не в силах сосредоточиться на одном оперативнике. Яркая вспышка осветила кошмарную инсталляцию — над темным треугольником лобковых волос плоть расходилась, зафиксированная многочисленными зажимами, обнажая не внутренние органы, но бесконечное буйство растительности — бледных цветов с маленькими оранжевыми точками по краям. Карга достал квадратик фотографии из поляроида и принялся им трясти в воздухе. Несчастная девушка не шевелилась, лишь кардиомонитор и бесконечно усталые глаза подавали признаки жизни.

— Асфодель, — сорвав один из цветков прямо из живота жертвы, провозгласил Боцман, — У меня жена такие выращивала.

— Надеюсь, не в таких же клумбах? — невпопад пошутил Стефан, пытаясь отогнать от себя осознание того, что перед ним находился живой человек.

— Нет, стажер, в обычных горшках. Раз ты такой смелый — проведи осмотр жертвы, — брезгливо гавкнул Боцман, бросая цветок на идеально подстриженный газон и с ненавистью втаптывая его в траву.

Стефан отключил бесполезный фонарик — свет даже не просто не помогал, он мешал, лучи били в глаза, но совершенно не отражались от поверхности этого жуткого мира, порожденного больным сознанием Штоддарта. С великой осторожностью, он раздвинул стебли цветов и взгляд его уперся в стенки брюшной полости девушки.

— Почему она до сих пор не умерла от сепсиса? — недоуменно, словно размышляя вслух произнес Стефан.

— А это та самая поправка, Малыш, — не замедлил отозваться Карга, продолжая делать новые снимки с разных ракурсов. Пчелы, похоже, обеспокоенные кровью в своем улье теперь не доставали оперативников, угрожающе жужжа где-то за изгородью, — Он так верил в успех своего предприятия, что просто не допустил такой возможности здесь.

— Судя по порезам, весьма грубым, кстати, — докладывал Стефан, с омерзением вглядываясь вглубь изувеченной плоти девушки, — Игнац пытался обездвижить жертву.

Позвоночный столб искромсан вдоль и поперек. Наверняка, он долго экспериментировал, прежде чем нашел верный угол для разреза. Корневая растения уходит глубоко в полости организма.

— Что в капельницах? — спросил Боцман, тем временем неуклюже карабкаясь на крышу садового домика.

— Будь здесь Бьянка, она бы определила. Я бы сказал, что физраствор с глюкозой, может быть еще анестетик, — ответил Вальтер, даже не глядя на живые останки, почти пританцовывая на месте, будто от нетерпения.

С крыши домика раздался удивленный присвист.

— Эй, стажер, сколько там ему приписывали эпизодов?

— Двадцать шесть, если считать Бьянку, — отрапортовал Малыш, отходя от искаженного женского тела, в котором злая воля продолжала искусственно поддерживать жизнь.

— Умножь на два.

Стефан не хотел видеть то, что сейчас наблюдал Хирше, но, повинуясь какому-то внутреннему порыву «идти и смотреть», схватился за деревянную балку, подтянулся на руках и оказался рядом с координатором. Раскинувшееся перед ним зрелище поражало в первую очередь самим масштабом злодеяния, в не меньшей степени повергал в шок и объем проделанной работы. Бесконечный, раскинувшийся во все стороны, на сколько хватало глаз «кляйнгартенанлаге» представлял собой чудовищную оранжерею, совмещенную с пасекой, где все еще живые люди служили вместилищами для цветников и ульев. Многочисленные белые на фоне темного сада силуэты каждый занимал по отдельному дворику, чей запутанный лабиринт окружал оперативников. Стефан потерял дар речи, осмысливая увиденную картину, поэтому смог лишь невнятно промычать и ткнуть пальцем в темное пятно, которое с шуршанием приближалось к домику на огромной скорости.

Нечто врезалось в стену и легкое фанерное сооружение разлетелось в щепки, взлетел пушечным ядром в воздух Боцман, неуклюжей куклой, потеряв ориентацию в пространстве упал на газон Стефан.

Вальтер с Каргой среагировали мгновенно, отскочив в сторону и наставив раструбы распылителей на это самое нечто. Попытавшись поднять взгляд, Стефан получил хлесткий удар в лоб и глаза залила кровь. Слепо шаря по траве руками в поисках своего распылителя, слетевшего с крепления со спины во время падения, Малыш получил еще один удар по кисти. Боль расходилась волнами по всей руке, он почти прочувствовал, как фаланги пальцев под перчатками превратились в острые осколки и теперь резали его плоть изнутри. Кровавое марево, подогреваемое нестерпимой болью, повергало стажера в отчаяние. Сжав зубы, он шипел, едва не срываясь на крик, рвущийся из глотки. Раздался резкий шелест и следующий удар вышиб воздух из легких и отшвырнул Стефана к забору. Неструганые доски врезались в спину с силой несущегося поезда. Стажер упал лицом в траву, лишенный возможности пошевелиться, а в рот и ноздри к нему стремительно заторопились какие-то длиннотелые многоногие твари — их лапы-реснички щекотали ноздри и глотку изнутри. Стефан хотел набрать воздуха в легкие, чтобы вытолкнуть омерзительных тварей, но тут же задохнулся от нового приступа боли — похоже, несколько трещин в легких.

На грани восприятия раздался панический вой Боцмана, голосящего что-то об отступлении.

— Поднимайся, стажер, чего разлегся? — сильные руки Марселя взяли его под лотки и закинули на спину — прямо на баллоны — не церемонясь, да так, что Стефану показалось, будто ребро проткнуло легкое.

Боль усилилась — Карга передвигался огромными прыжками, будто человекоподобная саранча, и каждый шаг курда отдавался новой вспышкой боли в груди. Пересиливая себя, стажер поднял руку — сантиметр за сантиметром тяжелая, весом в тонну, конечность дошла до лица, и Стефан смог, наконец, стереть кровь с глаз. Лишь на секунду ему удалось углядеть то, от чего опытные оперативники убегали, сломя голову. По гравию, сшибая садовых гномов и вырывая из земли мелкие сорняки за ними неслось нечто. Абсолютно хаотичное переплетение корней, усеянное редкими белыми цветами, перекатывалось, разбрасывая гравий, цепляясь за землю длинными щупальцами из веток. В центре этого кошмарного соцветия безвольно болтался покрытый гниющими ошметками скелет, гремя неровно закрепленной челюстью. Пустая глазница, казалось, направила свой невидящий взор прямо на Стефана и, с каждой секундой, с каждым пыхтящим вдохом Марселя, оказывалась все ближе.

— Я могу идти! — прохрипел Стефан, соскальзывая с плеч могучего курда.

— Бежать надо, стажер! — подхватывая его под локоть, задорно крикнул Вальтер, — Здесь мы ему ничего не сделаем, надо оторваться.

Так, сопровождаемые хрустом и треском за спиной оперативники пробежали длинный коридор одинаковых садиков с их страшным содержимым и ушли на повороте вправо, оказавшись в таком же, а потом еще в одном и еще в одном. Страшный лабиринт не собирался кончаться, силы оперативников были на исходе, легкие нестерпимо кололо, а страшный Минотавр оказывался все ближе и на каждом повороте, при каждом неровном шаге Стефан чувствовал, как в миллиметре от его шеи свистело смертоносное корневище, безжалостным хлыстом круша деревянные заборчики.

— Сюда! — резко выкрикнул Стефан, резко повернув и чуть не протащив бывшего координатора по гравию и траве лицом. Карга успел вовремя сменить направление, а вот Боцману, бежавшему впереди времени не хватило. Свист хлещущей ветви раздался совсем рядом и тишину бесконечного сада прорезал истеричный визг:

— Мой глаз! Он вышиб мой глаз!

— Шевелись, Хирше, — злорадно прикрикнул Вальтер, оттащив его за шиворот в сторону оттуда, где через секунду в воздух взметнулись мелкие камешки от очередного безжалостного удара клиппота-охранника.

Так. Вот эти чертовы качели. Налево? От какой стороны качелей налево? Не мудрствуя лукаво, Стефан, повинуясь какому-то внутреннему голосу заложил крутой вираж и шмыгнул в узкий проход между домиком и забором — видимо, кто-то не закрыл калитку, а значит, этот кто-то здесь проходил. Тварь, гнавшаяся за оперативниками, не мудрствуя лукаво, калитку снесла, намотав на себя, словно на колесо, одну из многочисленных жертв Штоддарта.

В ослепляющей, лишающем предметы цветов полумраке ярко розовело что-то, торчащее над кустами. Фламинго!

— Через забор!

Сказать было легче, чем сделать. Это тебе не полоса препятствий в академии. Если бы раньше Земмлер перемахнул бы такую изгородь в два счета, то сейчас ему пришлось переваливаться, словно старику. Так, поэтапно, вцепиться руками в узорчатое плетение сверху, перебросить корпус, за ним проследуют и ноги. Боль прострелила запястье, и Стефан свалился на траву за забором. Вовремя откатившись в сторону — туша Боцмана чуть было не приземлилась ему на голову, Малыш поймал глазами яркий свет, венчавший дворик в конце «улочки». Собрав в кулак последние силы, он рванул, путаясь в ногах туда, к свету, в эгоистичной надежде оторваться от преследования, выбежать в реальный мир любой ценой.

Но когда Стефан, задыхаясь, был уже на полпути, что-то обмоталось вокруг его щиколотки, резко дернуло и, протащив лицом по царапающим камешкам, потянуло назад. Подняв глаза, Стефан видел перед собой кошмарную тварь, раскрывшую корневище по центру, подобно пасти и, казалось, скелет — теперь уже было четко видно, что женский — издевательски улыбается, ожидая стажера в свои объятия.

Вдруг нечто маленькое, незначительно улетело в сторону клиппота, стукнулось о ветви и затерялось где-то в глубине корней. А потом прогремел взрыв. Волна жара накрыла стажера, брови загорелись сами по себе, а нечто, молча, не издавая ни звука, сжималось, чахло на глазах, рассыпаясь пеплом, поглощаемое нестерпимо-белым пламенем.

— Златовласка, Почему атаковал без моей команды?! — бесился, почувствовавший почву под ногами Боцман.

— Так рукотворный ведь, — думая о чем-то своем, отвечал Вальтер, подкуривая сигарету от горящей ветки.

— А почему раньше не сказал?

— Так когда определил, тогда и сказал, — безразлично отозвался Вальтер, — Кстати, как твой глаз?

— Я отражу это в отчете, говнюк, уверяю тебя. Я Мюллеру такую простыню накатаю — тебя даже в Очистку не возьмут, — хрипло подвывал Фритц, тряся в воздухе кулаком.

— Может пойдем? Авицена все еще у него! — взволнованно поторопил Карга.

— Мы это еще обсудим, — прошипел Боцман, направляясь вслед за перешедшим на легкий бег Марселем.

Поляну окружали многочисленные светодиодные фонарики, установленные на проволочные садовые украшения. В центре поляны на кушетке лежала без сознания Авицена, а над ней, похожий из-за белого халата на стервятника-альбиноса, стоял Штоддарт. Некрасивое лицо кривилось, из глаз чудовища ручьями текли слезы. Он, казалось, вовсе не обращал внимания на четыре пистолета, направленные на него, лишь сотрясаясь от рыданий, продолжал глазеть куда-то за спины оперативников.

— Игнац Штоддарт, отойдите от стола и положите руки за голову. В случае сопротивления стреляем на поражение, — смакуя каждое слово, приказал Боцман.

Тот, казалось, ничего не слышал, глаза его судорожно всматривались вдаль, туда, где догорал его Минотавр.

— Лиж. Вы убили ее?

— Руки за голову, Игнац. Я считаю до трех. Все кончено. Ра-а-аз!

— Нет. Нитсего не контсено, — фанатично тряхнул головой безумец, — Все только натсинаетша. И вы ужрите его шештвие и пришаштитешь его велишием, — шепелявил он, вертя что-то в пальцах.

Два-а-а, давай, сдавайся, Игнац, мы еще можем решить дело миром!

— Glass is broken, Red is Colour, Hail the King, Hail his Valor! — выкрикнул Игнац неожиданно чисто, не исказив ни единый звук, после чего вонзил себе в шею иглу.

— Остановите его! Если он умрет, переход будет невозможен! — панически выкрикнул Карга, бросаясь к лишенной сознания Бьянки, в то время, как Вальтер на пару с Боцман в два прыжка оказались рядом с оседающим на землю Поврежденным. Тело его судорожно выгибалось, изо рта пошла пена, кожа мгновенно сравнялась по цвету с медицинским халатом.

— Цикута! — понюхав шприц, провозгласил Боцман, — Так, Златовласка, помогай, ты делаешь «рот в рот», ты, стажер, — прямой массаж сердца. Карга, выводи нас отсюда!

— А чего это вы сами не займетесь искусственным дыханием, а, господин координатор? — ехидно и с ленцой спросил Вольфсгрифф, вдруг будто потеряв всякий интерес к телу Штоддарта.

— Вальтер, ты охуел? Нашел место и время обсуждать приказы! — орал Боцман на пределе сил, так что на шее вздулись вены.

— Думаю, я принесу больше пользы, если займусь сбором материалов, пока здесь все не схлопнулось к чертям, — проговорил Вальтер и оставил своего начальника один на один с умирающим маньяком.

— Я этого так не оставлю! Слышишь?! Тебя казнят, как бешеную собаку, как зажравшегося едока, понял меня!? — кричал Фритц, но Вальтер как будто бы не слышал — он придирчиво выбирал ампулы и банки с лабораторного стола Штоддарта, точно пришел в супермаркет.

— Карга, переход! — отчаянно вопил Боцман.

— Две минуты, — отозвался курд, устанавливая складные прожекторы, — Откалибрую и готово.

Стефан же уже нависал с ножом над грудной клеткой умирающего, не представляя, что делать дальше.

— Режь давай, сопля зеленая!

Перед глазами вставали вскрытые тела жертв, щедро расставленные по измерению Штоддарта — десятки невинных жертв, которых больной разум приспособил под свои страшные нужды. Хотелось вонзить нож куда попало и кромсать, разрезать и делить тело умирающего безумца на неровные куски, наплевав на «переход». С трудом взяв себя в руки, Стефан вонзил охотничий нож между ребер у солнечного сплетения и провернул его. Прорезиненная рукоять скользила в крови, было почти не разобрать — где что находится, рана на лбу и распухшая щека мешали видеть.

— Чего ты возишься? — визжал Фритц, сплевывая пену, забившуюся ему в рот.

Стефан растягивал кожу и мышцы, старясь добраться до затухающего центра жизни Игнаца. С треском ломались ребра, мышечная ткань с трудом поддавалась, сходясь вновь, стоило отпустить руки. Вот, его руки обняли пульсирующий, теряющий ритм жизни, колобок. Земмлер сжал скользкий, упругий орган и принялся искать левый желудочек. Так, взяться со всех сторон и поехали. Раз-два-сжатие! Раз-два-сжатие! Так, вроде работает.

— Он не дышит, — панически шипел Боцман, лобзая губы маньяка, словно страстный любовник.

— Почти готово, герр координатор! — спокойно отозвался Карга.

— Делай же что-нибудь, Земмлер! Вальтер, где ты там застрял?

— Да-да, я скоро, — растерянно отвечал Вольфсгрифф, гремя какими-то банками, будто и не было окровавленного полумертвеца, багровой морды Боцмана и всех тех несчастных, растянутых на каркасах в бесконечных садах этого черного, извращенного Эдема.

— Готово, все ко мне, — скомандовал Марсель и Боцман, с небывалой прытью, рванулся к курду раньше всех.

— Штоддарт, он нужен нам, как обратный «якорь»! Господин координатор, подождите, Стефан не донесет один!

— Донесет, чай не балерина!

Действительно, не балерина, но боль в ребрах и поврежденная кисть ловкости и грузоподъемности не добавляли. Полутруп выскальзывал из рук, валился грудой обратно на траву.

— Ты его так угробишь! — бился в истерике Хирше, приплясывая на месте, но не порываясь помочь.

— За ноги хватай, кадет! — видимо, перепутав слово, выкрикнул Вальтер, бросив свой груз — какие-то банки и мензурки прямо на грудь Штоддарта. Стефан увидел, как какая-то ампула даже скатилась в оставленный им порез и застряла там. Вдвоем, конечно, было гораздо легче и несколько метров, отделявших Стефана от спасительного периметра под прожекторами они преодолели за считанные секунды. Свет замерцал, меняясь, трансформируясь во что-то неземное, безымянное, выжигая сетчатку нестерпимой яркостью, а после — мир погрузился во тьму.

Воздух поменялся — с душного, набитого цветочными ароматами на пыльный, безвкусный. Стефан почти кожей ощутил присутствие кого-то хищного, злобного, голодного. Мелькнули в темноте чьи-то глаза, похожие кошачьи, некто шумно втянул воздух носом, потом раздалось гнусавое:

— Все чисты.

То, что Клещ не почуял Штоддарта, означало лишь одно — Поврежденный уже был мертв.

* * *

Уже в фургоне медицинского отделения, деля тесный салон с бесчувственным телом Авицены — к счастью, девушка была всего лишь под наркозом — Стефан постучал в окно несколько раз, прежде чем Вальтер его заметил.

Тот, явно довольный проведенной операцией, вальяжно подошел к открытой двери и поинтересовался:

— Ну что, кадет, собрался увольняться?

— Герр Вольфсгрифф, разрешите спросить? — несколько сомневаясь в осмысленности своего вопроса почти прошептал Земмлер.

— Ну, спрашивай, — перешел бывший начальник