Читать первую часть

Прошёл год после рассказанных мной событий о встрече с деревенской ведьмой. Мне исполнилось одиннадцать, и я чувствовал себя вполне взрослым. Шурке, моей сестре, в апреле десять миновало. Розовощёкая, с темно-русой косой, она - первая помощница матери, когда нужно что-то убрать или приготовить. Да и в школе круглая хорошистка, чего обо мне не скажешь. Но сейчас снова каникулы, и об учёбе можно совсем не думать.

На дворе июнь, и мы, деревенские ребята, радуясь жизни, проводили свободное время в бесконечных играх. Родители трудились в поле, оставляя на нас домашнее хозяйство, и мы, управившись с делами, спешили на улицу к друзьям-товарищам. Вот и сегодня Шурка выбежала со двора вперёд меня. Я за ней, громко хлопнув воротиной. На удивление, улица была пустынна. Шурка вздохнула:

- Схожу за Тонькой Емельяновой, а то одной играть в сионы неинтересно.

- Иди. А я в тенёчке поваляюсь, Сеньку подожду, авось, сейчас явится, - сказал я и направился к огромной старой ветле. Там, улегшись на измятую нашими частыми посиделками траву, я некоторое время разглядывал серебристые листья ивы, затем, закрыв глаза, стал прислушиваться к их бесконечному шелесту. «Ш-ш-ш, ш-ш-ш…» - только и можно было разобрать, а в голове у меня звучало: «Тише-тише-тише…» В общем, задремал я, когда вдруг почувствовал, как кто-то толкает меня в бок.

- Хватит спать, Сергей, - послышался сквозь лёгкий сон знакомый голос. Я открыл глаза и приподнялся. Прямо передо мной светилось радостью круглое лицо Сеньки. В руках у него были две дощечки. - Давай вырежем себе по лодке и на реке запускать будем, - предложил мне друг. - Ты ножичек-то прихватил?

- А как же, - закивал я в ответ и полез в карман. – Вот он.

Сенька уселся напротив меня, и через пару мгновений на траву полетели первые стружки. Приятно запахло деревом. Это было счастье, не то что у Тоньки с Шуркой. Я изредка поглядывал на них, как те гоняли по нарисованным на дороге клеткам старую банку из-под гуталина. Это и была игра в сионы, классики по-городскому. На обочине копались Дашка и Петька, Тонькины брат и сестра трёх и четырёх лет. А больше никого не было. Даже Васька, Сенькин брат, сегодня не пришёл - ногу подвернул, когда с сушил по лестнице спускался.

Увлечённые занятием мы не заметили, как завечерело. Девчонки давно уже забросили свои игры и занимались малышами, при этом они сосредоточенно о чём-то разговаривали.

Вдруг тишину улицы нарушил конский топот. Мы сразу же признали в наезднике Дмитрия Ивановича, председателя колхоза. Возле наших девок он остановил гнедую и о чём-то переговорил с ними. Затем пришпорил кобылу, и та понеслась дальше. Шурка с Тонькой, посовещавшись между собой, направились в нашу сторону.

- Митрий Иваныч передал, что родители сегодня не приедут. На дальнем поле они остались, - доложила сестра. – Будут к завтрашнему вечеру. Придётся опять без них ночевать.

- Ничего, переночуем, - ответил я. - Мы привычные. Да и Тонька тоже.

Девчата переглянулись, Шурка дёрнула за рукав подружку: «Ну чего ты, не молчи, говори». Было видно, что Тонька стесняется начать разговор, но всё же она промямлила:

- Я это… Одна боюсь ночевать…

- Почему одна? – спросил Сенька. – Вон мелюзга с тобой.

- Да толку от них, - отозвалась Антонина. – Я их спать уложу, а сама до утра не сплю. Как стемнеет, чудится мне, по двору нашему кто-то ходит. И всё кругами, кругами. То в окошко легонько стукнет, то вздыхать начнёт, словно лошадь во дворе стоит. А прошлой ночью он в сени зашёл. Мягко ходит, будто по снегу. Вёдрами погремел, и бормотать начал. У меня душа так и похолодела. Ох, и жутко мне стало! Хорошо дверь в избу закрыта на крючок добрый. А только светать начало, он обратно зашагал, потом дверь входная бухнула, и всё затихло. Утром я из дома вышла, только когда голоса соседей услыхала. Смотрю, пёс наш, Дон, в конуре сидит, тихонько поскуливает, не дозовёшься. А тут ещё родителей нет… – Тонька бросила на нас беспомощный взгляд.

- Ну вот что, - начал Сенька по-взрослому. – Нужно разобраться во всём, выяснить, что за шутник такой объявился. Останемся, Тонька, ночевать сегодня у тебя. А пока мне домой нужно, Ваську проведать.

На том и сошлись. Сенька помчался к себе, мы с Шуркой пошли ужинать, и Тонька засобиралась. К темноте все обещались быть у неё.

Как только сгустились сумерки, мы с сестрой вышли из дома. Затворив за собой ворота, я спросил:

- Не передумала?

- Дома мне теперь одной тоже страшно, как Тоньке. Так что я с вами.

- Ну тогда ладно. Пошли. Интересно, Сенька на месте?

В округе было невыразимо тихо, как на нашем деревенском кладбище. И безветренно. Даже местные собаки сегодня почему-то помалкивали, не устраивая обычной вечерней переклички. От гнетущей тишины мне вдруг стало тоскливо, вся моя дневная храбрость, если таковая хоть немного и была, куда-то подевалась. Ноги отяжелели, будто хотели врасти в землю, чтоб не отпускать меня из родного дома. Но было уже поздно что-то менять.

В окнах у Емельяновых горел свет. Мы с Шуркой вошли к ним во двор. Там на маленькой детской скамеечке сидел Сенька и дымил самокруткой.

- Наконец-то. Я вас уже заждался, - сказал он и протянул нам козью ножку. – Бледные вы какие-то. Вот, курните для храбрости.

В ответ Шурка замахала руками, мол, не курит она. Я же взял в правую руку самодельную папироску и посмотрел на сестру. Та, поняв меня с полуслова и пообещав, что ничего не скажет матери, убежала в дом. Я сделал первую в своей жизни затяжку. Красный тлеющий огонёк разгорелся с новой силой, затрещал, и я ощутил вкус терпкого дыма. С непривычки закашлялся, а через пару мгновений двор Емельяновых качнулся перед моими глазами. Сенька рассмеялся, закрывая ворота на крепкий засов. «Ну вот, порядок, - сказал он, довольный. Подойдя ко мне, забрал самокрутку обратно: – Будет с тебя на первый раз!»

В дом мы вошли, когда почти стемнело. Петька с Дашкой давно спали, да и немудрено, время-то позднее. Шурка с Антониной на кухне чаёвничали в компании карамелек и баранок. Закрывшись на массивный крючок, мы подсели к ним. Хозяйка тут же засуетилась, наливая нам в чашки кипятка. «Ты, главное, заварки не жалей, чтоб спать не хотелось», - наставлял её Сенька.

Пытались разговаривать, но поздние беседы не клеились - все прислушивались, пытаясь уловить хоть малейший шорох снаружи. Тонька принялась было читать, но не могла сосредоточиться. Мы же с Сенькой расстелили на столе газету и не спеша возились со своими лодками, которые прихватили с собой. Вскоре Шурку сморило. У меня глаза тоже начали слипаться. Я положил голову на стол и тут же задремал. Издалека донеслось посвистывание механической кукушки. «Два часа ночи», - сосчитал я, прежде чем окончательно прогрузится в сон.

- Хватит спать! - услышал я Сенькин голос. Меня словно током ударило - во дворе заливался Дон. Мой друг схватился за голову: - Надо было собаку в дом взять! Как бы теперь чего худого не вышло!

Шурка тоже проснулась, глаза испуганные. Послышался детский плач. Тонька бросилась успокаивать брата и сестру. Внезапно Дон жалобно взвизгнул, и во дворе всё утихло. Через минуту громко бухнула входная дверь, и кто-то тяжело вошел в сени. Мы замерли. Шаги, медленные и неспешные, нагоняли страх. Громко заскрипели половицы, загромыхала железная утварь. На пол посыпался домашний скарб. Тонька, вытаращив глаза, вернулась к нам. Увидев, что на Шурке лица нет, отправила её к детям. «Сиди с ними», - зашептала она, сжимая в руках дородный ухват. Сенька схватился за кочергу, у меня же в руках остался перочинный нож.

За дверью раздалось странное шипение, будто корзину снега на раскаленную печь вывалили, затем негромко постучали. После ещё раз. Антонина, чувствуя нашу поддержку, спросила:

- Кто там?

Из сеней послышался голос, который явно хотел сойти за голос Тонькиной матери:

- Впусти меня, Тоня. Открой дверь.

- Нет, не открою!

- Доченька, впусти меня, это мама.

Чувствовалось, что голос за дверью быстро теряет терпение – в нём появились старческие хрипловатые нотки.

- Тонька, я есть сильно хочу, я голодная.

Нам стало не по себе, мы же знали, что наших родителей сейчас нет в деревне. Да и Дмитрий Иванович не зря предупредил, что задержатся они; и на дворе глубокая ночь-полночь.

- Уходи отсюда, я ухват взяла!

- Ах ты, проклятая, ах ты, окаянная, - голос внезапно стал совсем низким, мужским, страшным. – Дай мне тогда сестру свою или брата.

Так жутко нам ещё никогда не было. Тонька, бросив ухват и напрочь забыв, что она пионерка, вдруг начала молиться. Быстро поняв, в чём дело, голос за дверью превратился в визжащий и неестественный:

- Ах ты, гадина! Брата давай или сестру, или сама выходи! Я есть хочу! И хватит молиться, зараза!

Антонина внезапно подскочила на месте и бросилась в красный угол. Схватив образ, махом вернулась обратно. В сенях началось светопреставление - по двери так неистово скребли и бешено колотили, словно собирались разнести её в щепки. Она же в ответ продолжала гудеть и звенеть, сопротивляясь чудовищным ударам. Жуткий голос больше никого не уговаривал. Он лишь выкрикивал непонятные слова на странном языке, заполняя паузы между ними грозным рыком. Сердце у меня сжалось, когда Сенька, то ли не выдержав напряжения, то ли поддавшись безысходному отчаянию, с силой швырнул кочергой в дверь. Та отлетела от неё, едва не угодив другу в голову. Я же, сильно рискуя, размахнулся и запустил ножом.

Не знаю почему, но пространство вокруг меня вдруг сделалось вязким и тягучим, как смородиновый кисель. Звуки плавали в нем, растягивались и исчезали, превращаясь напоследок в приглушенное эхо. Я наблюдал за ножом. Его полёт был долгим, как вечность, и одновременно быстрым, но я отчетливо увидел, как он перевернулся лезвием вперёд и со всего маху почти наполовину вонзился в тугую ссохшуюся дверь.

- Ах ты, гадёныш! - из сеней донёсся возглас удивления, а за ним последовал пронзительный вопль: – Ну я ещё доберусь до вас!

Удары вдруг резко прекратились, зато послышался старческий плач, перешедший в причитания, и мы услышали, как он, грузный, снова зашаркал ногами, только на этот раз живо и стремительно, словно убегал. Половицы яростно заскрипели в такт удаляющимся шагам. После отчаянно грохнула входная дверь, звякнуло оконное стекло, и всё умолкло, как ни в чём не бывало.

Я уселся на пол, стараясь понять, что же такое произошло. Сенька уселся рядом:

- Вот ведь история, - сказал он и положил руку мне на плечо: - А ты молодец, не знал, что ты так умеешь.

Прошёл час, прежде чем мы успокоились. За окном занималось утро. Уставшие, мы задремали. Проснулись часов в девять, когда день был в самом разгаре. Вчетвером вышли в сени и осмотрелись. Снаружи дверь осталась невредимой - ни вмятин, ни царапин. Вышли во двор. Там возле конуры лежало растерзанное тело Дона. Антонина закачала головой и расплакалась. Шурка принялась её успокаивать.

- Похоронить бы надо, - сказал Сенька. – Где у вас лопата?

Дона закопали на огороде в дальнем углу. Сделали небольшой холмик, положили цветы. Малышам сказали, что пёс в лес убежал.

- Там ему раздольней будет, - объяснял им Сенька. – Хочешь, ягоды ешь, хочешь грибы али орехи там всякие…

К вечеру вернулись наши родители, и мы им всё рассказали. А вскоре молва о произошедшем разлетелась по всей деревне. К Емельяновым в дом заявились две старухи-соседки. Долго они ходили по всем углам, что-то едва слышно говорили и брызгали всё водой. Сенька сказал, что святой.

Прошёл не один месяц, прежде чем воспоминания о приключившемся стали не таким яркими. Мысль, что всё может повториться, не давала нам покоя. Но ничего больше не происходило. Остался единственный вопрос, на который не было ответа: кто же на самом деле скрывался за дверью? Наверное, точно этого мы никогда не узнаем, но однажды заметочка всё-таки вышла. В соседней деревне у старика Евсеича шрам на щеке появился. Аккурат в июне. Спросили люди, кто посмелее, мол, откуда, а тот ответил что-то несуразное и так чёрными глазами зыркнул, что расспрашивать дальше побоялись. Может, оно и к лучшему, чего старое лихо тревожить…