– Едет!

Митька отскочил от рельсов и уставился на красно-желтую рогатую махину, которая, позвякивая, подползала к оставленной на ее пути монетке.

«Блинчик», в который трамвай превращал копейки, был мерилом успеха в их компании. Митька был одним из лучших в создании этих «артефактов» – в его коллекции был даже идеально гладкий кругляшок, на котором вовсе не осталось следов от былого тиснения.

Павлик с открытым ртом и чуть в стороне наблюдал за «сотворением». Когда Митька с улюлюканьем продемонстрировал практически идеальный «блинчик» всей компании, Павлик решился подойти поближе.

– Так-то! Мастерство не пропьешь! – Митька, показав всем страждущим «артефакт», спрятал его в карман. – Что, Юдин, нравится? ...

Тот кивнул. Хорохорящийся Митька продолжил:

– Вот, учись у аса.

Среди собравшейся компании послышались смешки. Немудрено – все они, пусть и не так хорошо, как Митька, умели с помощью трамвая делать разные «артефакты». А Павлик…

– Я тоже хочу научиться! Тогда, может, вы возьмете меня к себе совсем? – выпалил он и тут же замолк. Митька пристально вглядывался в его лицо.

– Совсем… Для этого ты еще малой, хотя… Давай вот как, – он усмехнулся, подошел к чуть оробевшему Павлику вплотную, заслонив свет, ехидно прищурился и цепко обнял за плечо. – Ты делаешь с помощью трамвая «звезду»… и не пробуй сжульничать, мы отличим! И тогда мы принимаем тебя в союз. И секретами мастерства будем делиться. Но если испортишь штучку, отобьешь нам удачу, то каждый тебя стукнет по разу, и больше к нам не приходи! Ну, как?

Обступившие справа и слева ребята одобрительно забухтели. Митька щербато улыбался, а по спине Павлика пробежал холодок. Однако отступать было уже поздно. Все они были старше и крепче. Да и называлась эта группа шести-семиклассников, к которой приблудил оставшийся без товарищей после переезда в большой город Павлик, внушительно и немного грозно: союз «Блины и звезды».

– Я согласен, ребят.

– Вот и славно.

Пообещав, Паша пришел в ужас. Он понятия не имел, как Митька делал свою фирменную «звезду».

∗ ∗ ∗

Помыкавшись неделю без идеи, без толку потратив в жертву длинным дребезжащим коробам цветные кефирные крышки из тонкой фольги, крышечку от сладкого «Пертуссина» и несколько мелких монет, Павлик поспрашивал одноклассников о секрете звездочек.

Никто об идеальных звездах не знал или хитрил, скрывая тайну.

– Нет такого средства, – махнул рукой авторитетно потерший подбородок коренастый мальчик из параллельного класса, которому Паша в обмен на совет помог с контрольной по географии. – Знаешь, если только Генка-Конь знает. Но ты с ним осторожно, понял? Он необычный.

– Да понятно, – печально вздохнул Паша.

Конь учился – вернее, раз в неделю входил в десятый класс и быстро выходил оттуда, то изгнанный учительницей за запах курева и пивной кислятины, то по таинственному зову собственной души. Чаще он сидел на лавке в дальнем углу школьного двора, надвинув на глаза грязноватую бейсболку, из–под которой спускались до мочек ушей спутанные, какие-то серые волосы, и бормотал под длинный нос песенки. Пару раз он являлся на лавку с гитарой, собирая вокруг себя школьников постарше, но пел больше всякую нудятину – старшакам она не сильно нравилась, а Павлика, слушавшего издалека, пугала.

Зато мрачноватый парень многое знал и порой сквозь зубы делился важными вещами – как пить портвейн так, чтобы родители не просекли, как правильно смешивать ром с пепси-колой, и где вообще достать ром. Объяснял про китайский шоколад с табаком или рассказывал, где купить красивые и модные вещи, значки или плакаты, и у кого обменять то, что купить совсем уж нигде невозможно.

– А если уж Генка не знает, то извини, – пожал плечами крепкий мальчик. – Подарок не забудь!

Конь сидел на обычном месте, с сумкой на плече, копошась в которой, доставал и рассматривал блестевшие на солнце глянцевыми гранями яркие штучки – магнитофонные кассеты. Приподнял на Пашу блеклые, спокойные глаза, больно шлепнул по протянутой в приветствии пятерне.

– Э, я по делу ведь, – насупился Паша. Генка моргнул, поглядел немного в сторону и буркнул:

– А, ну лады. Что у тебя?

Паша рассказал, как мог, потом выслушал ответ. Чуть не прыснул со смеху, но сдержался.

– И что, точно должно сработать?!

– Обязательно. Главное, со счета не сбейся, и как пойдешь в самое место – зажмурься, ясно?

– Но это же сказка какая-то! Трамвайный бог! Разве он есть? – фыркнул Павлик.

– У своих трамвайщиков спроси, раз не веришь, – пробубнил Генка. – Они-то тоже не верят, как ты сейчас, но про все это слышали. Ты б тоже знал, но ты не местный. А я что знаю, то и говорю, вот.

Павлик с тоской оглядел унылый осенний пейзаж за школьным забором. Выбора у него не было – он и без того протянул несколько лишних дней в попытках выяснить хоть что-то о том, как сделать «звезду» с помощью трамвая, даже у матери спрашивал (та, разумеется, не знала, и велела ему не страдать всякой ерундой). Странный Генка был его последней надеждой.

– Ладно, вот, – Павлик запоздало вытянул из ранца пакетик с горсткой красивых значков с названиями американских групп. – Спасибо.

– Да не вопрос, – заграбастал подарок Конь.

∗ ∗ ∗

Павлик брел вдоль трамвайных путей, размешивая ботинками грязь.

Рельсы словно обрамляли пожелтевшие и уже поредевшие кроны деревьев; летом они казались частью полного тайн и загадок леса из каких-нибудь приключенческих романов. А теперь вид полысевших березок и посеревших небольших домов нагонял на Павлика лишь уныние и жуть – поблизости не было ни единой живой души, даже ни один трамвай не прогромыхал…

– Триста тридцать семь, – Павлик досчитал шпалы и выдохнул. Затем он повернулся налево и увидел небольшую арку в одном из домов – все точно как говорил Генка.

Павлик зажмурился (не зря ведь ему это поведал мрачный старшак) и забежал внутрь.

Когда он разомкнул веки, то с трудом удержался от того, чтобы драпануть обратно.

Наверное, он был в депо… На самом деле Павлик ни разу не был в трамвайном депо, но решил, что оно выглядело бы примерно так – может, правда, путей было бы поменьше… а вот людей – побольше. Хоть кто-нибудь.

Он подскочил на месте, оглянулся – вокруг был двор того же депо, а за открытыми воротами приветливо шумела на пустой улице зеленая листва. Сверху светило в синем небе солнце.

Павлик откашлялся, чтобы нарушить слишком уж вязкую тишину, и направился к ближайшему красно-желтому трамваю. Кажется, кто-то ему рассказывал, что их привезли аж из Чехословакии…

От безоблачно-синего неба было не по себе, от пустующего «депо» – тем более.

«Может, Генка дурь мне какую-то рассказал?! Кто из наших увидел – засмеял бы. Если этого бога нет, православного, то почему должен быть трамвайный?.. – напряженно размышлял Павлик. – Но тут никого нет, не увидят же… А вот если не сделаю «звезду» – то засмеют. И не быть мне трамвайщиком никогда».

Перспектива не попасть в компанию мечты придала сил, и Павлик запрыгнул в открытые двери.

Сначала показалось, что внутри никого нет, но тут о его ноги потерся упитанный камышовый кот.

– Это ты… Трамвайный бог?

– Нет, – услышав это, Павлик подскочил почти до потолка. Подняв голову, он увидел… Кондукторшу.

Кондукторша явно не была настоящей, подумал Павлик, потому что не выгоняла этого котяру из салона. Уже потом он понял, что не может рассмотреть ее лица.

– Чего ты хочешь? – голос женский, грудной, с хрипотцой.

Павлик, не задумываясь, выпалил:

– Хочу сделать «звезду» трамваем! И чтобы меня приняли «трамвайщики»! Эти, блины и звезды!

– Хорошо, – пухлая рука Кондукторши потянулась к мотку с билетами, оторвала один. – Держи.

Павлик прикоснулся к билету и тут же понял – чтобы сделать «звезду», нужно всего лишь правильно подпилить пивную крышку.

– Крышка тоже важна. Но не всегда кладется под колесо ровно. Ничего, с этим у тебя забот не будет, – уверенно сказало божество.

– А… платить… куда? – прошептал Паша, глядя на свои ботинок и хвост гулявшего рядом кота.

– После, – почти сердито ответила Кондукторша. – Храните билет до окончания поездки.

∗ ∗ ∗

– Юдин, во дела! – Митька с плохо скрываемой завистью оглядывал сделанную Павликом «звезду». – Прям ювелирная работа. А на публику сможешь повторить, а?

– Раз плюнуть, – Павлик достал заранее заготовленную подпиленную крышку. – Айда к рельсам.

– Да ну нахрен, – выдохнул Митька, когда увидел еще одну идеальную «звезду» без единой трещинки, которая только что вышла из-под колес трамвая.

– Я принят? – спросил Павлик. И, подумав несколько секунд, добавил: – У тебя учился. Спасибо.

Видимо, от комплимента Митька растаял и с легким оттенком одолжения произнес:

– Добро пожаловать, Юдин.

∗ ∗ ∗

Целый год Павлик купался в лучах славы. Счастливый билетик он всегда носил с собой (но тот даже не поистрепался). Талисман от Кондукторши действовал все так же – каждый «артефакт» Павлика получался идеальным.

А еще у Павлика появилась дама сердца – одноклассница Лена. И, кажется, он тоже ей нравился – по крайне мере, его подарок в виде одного из любимых «артефактов» она приняла, и вроде бы действительно обрадовалась. Вот бы и ей попасть в трамвайщики! И вместе со всеми гулять по прохладным зимой и теплым летом рельсам, и кататься от кольца до кольца, и удивлять «чужих», что вне союза, красивыми, гордыми, как медали, блинами и звездочками!

Идиллия кончилась, когда к ним в школу перевелся Женя.

Женя был ленинградцем и оставался им даже тут – его отец занимался какими-то военными штуками и приехал с семьей из-за чего-то вроде двухлетней командировки. С ребятами постарше и посолиднее Женя держался на равных, но не без небольших комплиментов в адрес города и его особенностей, вроде тех же трамваев, а на тех, кто имел меньше авторитета или не был как-то полезен, смотрел свысока.

И на Павлика, который сразу его невзлюбил за хвастовство и легкое презрение к окружающим. Но Митька и второй некоронованный вожак союза, Игореха, сын танкиста, быстро сошлись с новеньким на почве любви к технике, даром Женькин отец был инженер. В трамваях Женька разбирался неплохо, говорил, в ленинградских трясет сильнее. Ребятам эти разговоры нравились, но в союз новичка пока не брали.

Тогда Женька стал учить «правильностям». Вроде того, чтобы раскуривать перед походами на «край» (по субботам, после уроков, свободные от слишком крепкого надзора старших ребята почти всем скопом уезжали со школьной остановки до конечной и на скорость трижды обегали рельсовое кольцо) какую-то дрянную штуку вместо табака. Или бить других, центровых трамвайщиков, чтобы «знали, как по нашим маршрутам ездить!». Школа была не очень спокойной и порой чрезмерно бодрой, но так, чтобы бить чужих, тем более, недалеко от центра – до такого не доходило. Видимо, в Ленинграде давно начали бить других, и теперь это докатилось и досюда.

Кое-что члены союза воплотили в жизнь – и это им понравилось. Кончилось предсказуемо: Женьку взяли в общество без экзамена со звездами, несмотря на протесты пары «старожилов».

– А ты чего, Пашка, тоже против давай! – сердито подначивали его товарищи.

Но Паша молчал, борясь с возмущением – он надеялся привести в союз Лену, знавшую все-все модели трамваев и не боявшуюся промочить ноги в лужах, морями заливавших рельсы осенью, и своей гнусной неуверенностью и боязнью гнева Женьки, а что хуже – Митьки.

– Да ладно вам, други! – весело гыкнул Женька чуть не в лицо Паше. – Павлик у нас хороший. Он у нас покладистый, да, Паш?

Паша засопел и ушел с кольца домой.

∗ ∗ ∗

Две последние зимних недели они гуляли вдвоем – Лена и Паша. Заходили в кондитерскую за шоколадками, спорили про кино – Лене нравились заграничные комедии с похождениями туповатых героев, а Паше – тоже заграничные, кровавые, темные, будто снятые в подвале одной из местных пятиэтажек боевики и такая же фантастика, мутная, как температурный сон. Вот Женьку бы из базуки… Или этого, огнемета. По торчащим ушам, по дрянной наглой ухмылке! Но Лена просила помочь с математикой, а он ее – с литературой, и плохое пропадало.

– Что там с нашим союзом? – вспоминала она иногда. – Ты там мало ходишь теперь.

– Да ничего интересного, – отмахивался он. – Вот и не хожу.

А Женька пришел сам. Как всегда, самодовольный и по-хозяйски неторопливый. Говорил, как всегда же, властно и чуть пренебрежительно, но быстрые, уходящие от прямого взгляда кружки его глаз выдавали нервность.

– Слуш, Юдин, что-то ты захандрил у нас. Где пропадаешь? На учебе тут как тут, а с друзьями побыть – так линяешь. Почему?

«Нашелся друг», – вскипел было Павлик, но ответил ровным голосом:

– Да так, делишки. И скучно там у вас на кольце – ты его всего полгода видишь, а я уже вдоль и поперек его изучил.

– Знаем мы твои делишки, – ощерился Женька. – Может. Ленку и возьмем, чем бес не шутит…

Видимо, разглядев в лице Павлика что-то новое, он сменил тон, заговорив тише и почти просительно:

– Слушай, меня ваши… наши до конца не признают. Говорят, вот Митька да Пашка звезды делать умеют – сразу видно, свои, с проспекта ребята. А у меня… ну не выходит красиво. Научи, как, а?

– Да подпили с краев крышку. Лучше «Жигулевскую», – ляпнул Паша секрет, который, может, еще не знал наглый новичок, и умолк, бледнея. Но Женька будто и не заметил.

– Знаю я, Митька вон пилит и надрезает по-всякому – все равно ни разу не вышло так, как у тебя. А пацаны говорят, ты с трамваями договариваться можешь. Они тебя любят! Ну научи, покажи, как? А я тебя за это защищать буду. Ты вон какой вялый, разве что Ленкин портфель поднимешь. А я гирю могу, в пуд, а?

– Пф! Не нужна мне защита, я сам кого хошь, – начал краснеть Пашка. – Да и не от кого.

– Сегодня не от кого, а завтра налетит на тебя толпа тех, из двадцатой школы, и что? Что скажешь?

– Ну тебя, – вывернулся из угла мимо Женьки Паша и побрел к выходу.

По пути Павлика встретили двое улыбчивых подростков на голову выше него. Спрашивали чушь, потом спрашивали, почему он не отвечает на чушь «по-человечески», и предложили пройти в сарай неподалеку и побеседовать о неуважении к собеседникам. Потом сняли с Паши шапку, плюнули в нее и попытались надеть обратно.

Паша Юдин подскочил, натянул на глаза одного из собеседников его кепку, а второго легонько лягнул и кинулся бежать. Бежал метров двадцать. Догнали, побили, изваляли в весенней луже.

– Хороша обновка, – оценил в понедельник его новую шапку Женька. – А бок болит? Эх, говорил я тебе, что в наше новое время, – забубнил он вдруг, как очкастый вечерний дядька из телевизора, – всякое может случиться. Найдем этих поганцев и разберемся. Не боись – разбираться буду я, а ты посматривать. Ну, дружба? Я тебе поддержку. Ты мне – секрет.

– Да ты сам этих козлов подослал, – прошипел, догадавшись, Павлик. – Хочешь к нашим подлизаться? С половиной района наших перессорил, гад, а еще…

– Ты сказал – гад? – вмиг набычился гость из Ленинграда. У Паши проявилась вчерашняя боль в боку и внутри черепа, и он быстро и трусливо забормотал:

– Я «рад» говорю. Вот… Рад буду тебе помочь. И дружить, да.

После школы Паша, забыв даже сменку переобуть, понесся к рельсам, вспоминая нужное число.

∗ ∗ ∗

Странное депо не изменилось, а вот люди… В первый раз он так желал увидеть тут людей, но теперь будто присох подошвами мокрых кроссовок к порогу здания.

Людей было с десяток – мужчины и женщины, в рабочих тужурках, куртках, платьях и пиджаках, стояли лицом к серым стенам, будто готовясь пропустить замершие на рельсах трамваи. Затылки их были совершенно обычные, не считая того, что некоторые плавно кивали головами, будто медленно бились в стены лбами. Паша невольно шагнул назад, понял, что пустой солнечный мир вне депо не изменится, и он рискует навсегда там остаться, торопливо пробежал мимо печальных молчунов к раскрытым створкам знакомой «Татры». Чуть не сбил мутную тетку с ног.

– Здравствуйте! Я… мне надо, – рука зашарила в кармане, но волшебный билетик исчез.

– Не ищи, билет недействителен, – холодно оборвала его Кондукторша. – Чего еще?

Павлик, поминутно косясь на людей снаружи, рассказал. Кондукторша молчала, даже не дыша. Мальчик тревожно оглядел салон и чуть не заорал, когда из-за дальней пары сидений вылезла громадная круглая харя кота.

– Этот Женька прав, – с каким-то лязгом ответила Кондукторша. – Его надо научить. Ты и научишь.

– Но… – слабо запротестовал Павлик. Женщина, видимо, нахмурилась – почему ее лицо как в ведре с грязной водой к концу дежурства в классе?

– Научишь, как я скажу! Тебе ведь нужен билет? – чуть осерчала Кондукторша. И Павлик, схватив протянутый билет, внимательно выслушал ее слова.

– Спасибо, – прошептал он и кивнул в сторону сутулившихся у стен. – Извините, а это кто?

– Это так. Нарушали граждане.

Всмотревшись в фигуры, Паша удивился больше прежнего. Руки и головы людей были целы, а одежды будто резко, наискосок распороты и после грубо сшиты. По каждой спине тянулся кривой шов, как перевязь у киношных мушкетеров. Кот зевнул, клацнув зубищами, обдал гнилой вонью.

– Не оплачивали, хулиганили, грубили, – добавила страшная женщина. – Ну, ты иди.

Уходил Павлик на цыпочках, с облегчением достигнув теплого летнего порога, и крепко зажмурившись, шагнул вперед, с радостью ощутив ногами зыбкую мартовскую грязь.

∗ ∗ ∗

– Ну? Ты обещал помочь, – Женька говорил спокойно, но взгляд у него был недобрый.

– Угу, – кивнул Павлик. – Нужно провести один ритуал. И тогда бог трамваев будет тебе помогать.

– Слыхал я вашу чушь про бога… Даже Митёк не верит. Но если ты и правда заговоренный… Ну, рассказывай, – нахмурился собеседник.

– Нужно пойти в парк… Тот, что на севере, заброшенный, там есть пустая линия трамвая. Лечь на рельсы… Звездой, – растопырил руки Павлик, – и ждать.

– Чего ждать?

– Поймешь, – многозначительно произнес Паша. – Я ведь понял. А если повезет, то услышишь его.

– Ладно. После школы покажешь этот парк, – судя по голосу, Женька если не поверил, то решил все же попытаться. – Но если я просто так испачкаю вещи, отстирывать тебе, лады?

– Угу.

∗ ∗ ∗

В парке было мрачно – слабое весеннее солнце еле-еле пробивалось сквозь густые кроны деревьев. Павлик и Женька, чертыхаясь, пробирались к рельсам сквозь кусты, разросшиеся без усмиряющей человеческой руки.

– Пришли, – Паша показал на пути, начавшие покрываться ржавчиной.

– И что, прямо так и ложиться? – остатки сомнения так и звенели в голосе Женьки. Солнце скрылось, сверху противно и редко закапало.

– Дождяра, блин! – ругнулся Женька, отрывая от земли большой, свернувшийся серой трубкой лист прошлогоднего лопуха. – Ну, хоть рельсы от ржавья протри. На! Точно сработает?

– Ага, – Павлик наскоро убрал рыжие разводы с тусклых мертвых железяк. – Начинай, когда знаешь. А я в кустах спрячусь, чтобы не мешать. Ты вообще должен был тут один находиться.

– Иди ты… – Женька начал устраиваться поперек путей, опасливо приподняв тело повыше от холодной грязной земли, а Павлик перебрался в густые заросли неподалеку. Он пригнулся так, чтобы его не было видно, и стал ждать – пока сам не знал, чего.

Раскинув ноги, Женька даже одобрительно хмыкнул – ему, спортивному и сильному, было удобно лежать почти правильной «звездой» и по минимуму касаться противных рельсов.

Несколько минут ничего не происходило. Женька почти не шевелясь лежал на рельсах, зажмурившись, как было сказано, а Павлик слушал удары собственного сердца и молча бормотал свое желание, адресованное Кондукторше.

Он не сразу заметил, как со странно глухим звоном на рельсах появился непонятно откуда взявшийся трамвай. Женька был далеко не дурак, он успел вскочить, успел дернуть туловище в нужную сторону и перенести вес на правую ногу, вмиг приготовившись к отчаянному прыжку. Но большего он не успел. Лязгающая машина с черным дном перехватила бедро и часть спины парня, хлестанув наискосок, громко, громче Женьки, взревела, будто чуть подпрыгнула. И бока металлического монстра залило красным – оно почти сливалось с его расцветкой. А выше, по забившимся лихорадкой стеклам брызнул и быстро стек мимо перекошенных лиц пассажиров нежно-розовый дождь.

∗ ∗ ∗

Разговоров и крика в школе и на улицах было много. Пацаны возбужденно делились подробностями случившегося, Лена ходила бледная и напуганная. Из разговоров Павлик так и не понял, что именно произошло – то ли кондуктор увидел на путях какое-то животное, то ли ему стало плохо с сердцем, но он почему-то свернул на начинавшуюся в дюжине метров ветку, которая уже давно не использовалась. Как раз в тот момент, когда там лежал Женька, выполняющий «ритуал».

Самого Павлика никто не видел, но легче от того не делалось. Три дня он ходил как пришибленный, радуясь, что видел мало, ужасаюсь тому немногому, что увидел, и панически убегая от частых в эти дни дождей под любое укрытие. С Женькой совпало? Может, может быть. Трамвайный бог или богиня наверняка умеют подстраивать совпадения.

Но все же – как узнать наверняка?!

Он еле отыскал Генку-Коня на окраине соседнего микрорайона. Генка сидел на ничейном гараже, смотрел в тучи, курил.

– Генка-а! – позвал запыхавшийся Павлик, задрав голову. За такую прямоту и фамильярность Конь мог дать по щам, но сейчас соблаговолил молча уставиться на визитера.

– Привет. Еще вопросики?

– Генка, ты про оплату говорил, помнишь? Если я за два билета разом заплатил, третий раз пустят?

Генка пристально вгляделся в мальчишку и уверенно сказал:

– Ты не заплатил. Плата обязательная. Жди теперь, когда ее возьмут. Сами.

– Это как… – похолодел изнутри Павлик, поняв, что снова не понимает ничего. – Она… не намекнула даже!

– Ну не трусь! Ты ведь честно приходил, сам просил оплаты. Тебя не заберут. Может, возьмут плату по-хорошему. Так, что даже не узнаешь.

– Как? – Паша живо вспомнил печальные сутулые тени, мающиеся под стенками депо.

– Ну, умрешь ты, например, в девяносто лет. А должен был в девяносто один. Вот тебе и оплата.

Паша вспомнил папино ворчанье про путаницу в оплате за квартиру и ругань в сберкассах.

– А если перепутают чего, и…

– Да угомонись ты! Может, уже взяли, а ты не знаешь. Скажи, тебе еще туда, к трамваям, надо?

– Нет, никогда больше! – выпалил Павлик.

– Ну и хорошо. Радуйся теперь.

∗ ∗ ∗

«Трамвайщики» Лену в итоге приняли.

Паша, все еще мучимый случившимся в заброшенном парке, мог хоть ненадолго забыть об этом рядом с ней и друзьями – вместе они проводили почти каждый день. Тем более, скоро пришло лето, восхитительно теплое и тихое, и гуляли чаще обычного, и ездили на любимых вагонах, махая на прощанье любимым водителям у кольцевой. И конечно, украшали свои коллекции новыми звездами и блинами.

Павлик все собирался с силами, чтобы наконец рассказать Лене о том, что к ней испытывает – почему он так упорствовал, чтобы ее приняли союз, в конце концов…

Но почему-то каждый раз находилась причина, чтобы промолчать – то сама Лена вроде бы не в духе, то ситуация не располагает… А в итоге Павлик понял, что непростительно опоздал. Ведь Лене просто стало не очень интересно гулять и дурачиться с ним, и стало куда интереснее с Митькой.

Тот с уважением выслушивал ее истории о моделях трамваев – он, конечно, почти все знал, но, видимо, был удивлен тем, что она столь сведуща в подобных делах. А сама Лена… Ну, каким девочкам не нравятся мальчики на пару классов старше?

Только вот Павлик понял это слишком поздно.

∗ ∗ ∗

Кончался сентябрь. Полгода, как не стало Женьки из Ленинграда. Игореха сказал, надо отдать ему дань памяти и прийти на страшное место. Все же он успел полюбиться ребятам, отстраненно думал Павлик, шагая в хвосте отряда, неспешно изучая старые шпалы и рельсы. Снова было зябко и сыро, как тогда.

Занятый жутью и тайной нахлынувших мыслей и догадок, Паша шагал все медленнее, заметно отставая. Очнулся от резкого смеха – Митька рассказал веселую и похабную историю про овощи, Лена звонко хихикала. Вот блин…

Игорь поднял руку, строго и вежливо попросил заткнуться. Все умолкли, тогда Игорь, восстановив порядок, начал травить страшную историю про трамвайного бога. Ребята притихли, одна девчонка из «старичков» озиралась по сторонам, братья Сафины недоверчиво ухмылялись, но помалкивали. Павлик понимал, что россказни – полная чушь и неправда, и, придавленный тяжестью правды, смотрел теперь на знакомые рельсы у знакомых зарослей и только сожалел, что сгубил – или помог страшной бабище с котярой – сгубить не самого плохого все-таки человека. Рассказать бы им сейчас все! И будь что будет! Пусть не верят, или сдадут учителям, или в психиатрическую… Он решительно двинулся вперед к заканчивавшему байку Игорю.

И увидел, как вцепилась испуганная историей Лена маленькой рукой в цыплячье-желтой перчатке в руку Митьки, став на шажок ближе к нему. Говорить что-либо сразу расхотелось.

Павел отвел взгляд вдаль. Над кривыми кронами высились два алых плаката – багровый «Коммунизм» и сине-алый, с серьезными парнем и девушкой, глядящими вперед и надписью: «Нам открывать миры далекие!».

«Миры! – подумал Паша. – Не такие уж и далекие, хотя кто поверит?» Страшное знание перед бессилием поменять что-то в своей маленькой жизни стало казаться лишним и глупым.

– Ну, айда на мертвое кольцо! – сказал Игорь, и отряд гуськом двинулся дальше, в чащу, куда уходил трамвайный путь. Переговаривались редко, глухо. Павлик нарочно отстал – и отряд не заметил потери бойца. «Ну и фиг с вами», – побрел он в одиночестве назад, думая о всяком. Бросил взгляд в сторону, остановился – и жгуче подумал лишь об одном.

В прорехе кустов, у недалекого края гиблого парка виднелись бока небольших домиков, а между ними – знакомая арка.

Минуту спустя он уже несся к ней.

∗ ∗ ∗

Едва он переступил порог депо, далеко позади громыхнуло. «Бу-угу-у!». Павлик, ойкнув, обернулся – небо над забором было серое, с комками, наверное, вдалеке начиналась гроза. Значит, и тут есть погода. Он вгляделся в как прежде ярко освещенное нутро помещения – все осталось таким же, только унылых кивающих силуэтов вроде прибавилось, а один вообще лежал кулем вдоль стены и не кивал – вообще не шевелился.

Робко глядя в его сторону, Паша медленно двинулся к трамваю, но тут сзади дохнул холодный ветер, подкинувший его на полдороги к цели, и зашумела снаружи листва невидимых деревьев – странно, с шелестом вроде радиопомех. Павлик, проклиная себя за новую экспедицию, кубарем вкатился в трамвай.

Кондукторша будто не удивилась. Хотя что по ней поймешь?

– Больше трех раз сюда нельзя. Друга можешь привести. Если он хороший.

Павлик раскрыл рот, но понял, что нельзя сгоряча. Плюхнулся на жесткое сиденье и буркнул:

– Нет у меня уже друга. И не было, может.

Рассказал про беду. Думал сперва, что божество только посмеется или вообще рассердится, но оно молчало. Снаружи ходили по чистому бетону тени туч, то освещая, то пряча угрюмых пленников. Шум помех оставался ровным, как между станциям на радиоприемнике. Павлика охватила настоящая жуть. А вдруг она сейчас ударит? Или скует параличом, заставив вечно стоять вот так у стены? Или запрет трамвайную дверь так, что не выскочишь? А то и…

– Это мы понимаем мало, Павел Юдин, – сказала Кондукторша. – Но попробуем. Хочешь, чтобы Леночка не была все время с Митькой?

Павлик кивнул.

– Я позвоню… – она прошипела что-то длинное и зловещее, как те помехи. – Но это за доплату…

– А разве я вам что-то оплатил? – тихо спросил Павлик. – Вы ведь Женьку не за просто так – того…

– Да. Оплатил часть. И зря переживал, порядочные граждане всегда оплачивают. А плата не мне, – спокойно отозвалась мутная личина над воротом форменной куртки. – Тут бы зверя прокормить.

Она указала за окно, и Павел только разглядел – лежащее ничком тело повернулось за время беседы набок. Это был Женька. С глупым, белым и кривым лицом, с горбом на знакомой синей куртке, разорванной снизу вкось, и без одной ноги. Горб муторно шевелился-дрожал. Наконец, из прорехи в куртке, из Женькиной спины мячиком выпрыгнула головища страшного кота. Морду пачкали розовые потеки. Кот облизнулся и нырнул обратно, в тело. Тело Женьки затряслось.

– Не надо билета, я просто уйду, а? – тонко заголосил Павлик. – Я никому не рассказал! Честно.

– Нет, – отрезала Кондукторша. – Ты хороший, а мы – вежливы. Отказываться поздно. Бери!

Павел схватил фиолетовый билетик и чуть не зарыдал:

– Тогда верну его вам… Пусть другие просят.

– Так позвонили уже, – развела ручищами хранительница депо. – Все получится, не бойся.

– А оплата как? – обреченно спросил мальчик.

– Не сейчас. После.

– Когда?

– Попозже. Ты – хороший, помни.

– А… это, желание... когда?

– Не сейчас. Иди домой, а то простудишься.

∗ ∗ ∗

Первая четверть прошла, и контрольные были написаны, и до целой недели свободы и веселья было рукой подать. Ребята радовались жизни, а Павел все чаще бывал задумчив и угрюм.

Он сделал Лене математику, она помогла ему с географией (Паша не хотел ее учить, чтобы чаще быть ближе к Лене, хоть в сентябре, при отдалении, это и вышло ему боком). Он стал чаще ходить в выходные на кольцо, чтобы снова удивлять всех аккуратными звездами и блинами, и раздавал их – уже не в обмен на престиж, признание или красивые штучки, а просто. Потому что знал больше прочих. Потому, что жалел Митьку.

И вот – каникулы.

– Кататься! – заревели промокшие под дождиком члены союза, вваливаясь в пустой вагон, топча казенный линолеум черными подошвами. Вожатая на них и не глянула. Расположились в корме, Лена, поблагодарив Пашу за математику, уселась рядом с барабанящим по стеклу Митькой. Павел, снова охваченный глухим гневом, остался стоять в проходе, пялясь на плывущие мимо стенды института с большими выцветшими от погоды лицами Чаушеску и Димитрова, но сразу увидел перекрывающие деятелей улыбки – Митька рассказывал что-то, глядя в окно, а Лена, поддакивая и дополняя, слушала. Повернув к Митьке голову так, что ее шея чудом не трещала. Поглядев на полоску ее шеи между черной шапочкой и темно-зеленым воротником плаща, перечеркнутую пшеничной косичкой, Паша стиснул зубы и возненавидел сидящего у окна крепче, чем когда-либо. Крепче, чем Женьку, сожранного трамваем и камышовым котом. Что там сказала Кондукторша? «Все пойдет по плану, иначе не бывает». Значит, надо верить!

Но почему гораздо легче верить в плохое?

На «Овощах» в вагон влезла кучка бабулек с сумками в руках и молодящихся старичков с сумками поменьше. Дальше, на «Строительной», вошло много разнообразной публики, а вышло мало. Игореха начал громко считать входящих-выходящих, и это сердило бабулек. Ворчали, потом подошедшее к ним старушечье подкрепление начало сгонять членов союза с мест.

Павлик охватил больной зуд – на «Комиссионной» среди прочих в дверь ввалилась тетка с квадратным лицом и в мокрой от дождя косынке на голове, сказала что-то ласково Леночке, рявкнула на Митьку, согнав его с места, ближе к выходу. Лена осталась сидеть одна из союза.

– «Коммунистическая», готовимся! – пророкотал динамик над салоном.

Почти все почему-то ломанулись в двери, создали давку. Примяли и Павлика, хотя Митьке досталось больше. Трамвай несколько раз странно лязгнул и замер, вызвав дрожь в ногах. Двери неслышно в общем гаме раздвинулись, и народ двинулся на улицу, быстро сметя не желавших выходить пассажиров под дождь.

Смели было и Митьку, но тот обезьяной вцепился в поручень, крутясь средь потока людей на месте, как упрямый утес под волнами, а когда в вагон полез встречный поток, даже лихо уперся коленом в стойку салона.

– Ты что делаешь? – заругался на него входящий работяга.

– Вы что делаете?! – заорали возмущенные наплывом с улицы выходящие пассажиры. Образовалась каша. Павлик, еле держась за поручень, устало закрыл глаза. Трамвай пару раз дернулся, двинулся. Павлик открыл глаза, когда рядом дико заорали:

– Человек выпал! Стой, стой!

Двери были полуоткрыты, а Митька исчез.

Груду серых и бурых тел тряхануло коротко и страшно раз, другой – перекрыл лязг и гомон отчаянный тонкий крик «Сто-ойте-е!», и вагон встал совсем. Толпа ревела, визжала, вскрикивала – никто не хотел лезть на выход, боясь наткнуться на упавшего. «Где, где он?», – катился гомон.

– Пустите! – шапочка Ленки нырнула в месиво, дернулась влево-вправо, пропала, уйдя вниз.

– Помогите! Помогайте! – сразу зашумел народ. Стиснутый Павел запретил себе думать и смотреть на Митьку – главное теперь выбраться на асфальт и успокоить, утешить Ленку… Рука нащупала фиалковый билет в кармане.

Очумелая вожатая выбралась из кабины и с десятками высыпавших наземь ездоков стояла, глядя на невероятное – мокрую от дождя девочку, тащившую под мышки паренька с безвольно откинуто назад, мокрой от дождя и крови головой.

– Он просто ударился! Ударился! Помогите же! – звонко крикнула Лена и, пыхтя, протащила начавшего охать Митьку дальше от бока трамвая. Люди радостно загудели, неуклюже двинулись помогать. Только пораженный случившимся Павлик, потерявший кепку и половину пуговиц в давке, молчал и не верил. Как же надо было так испортить план! Ну, нога у Митьки хоть срезана?

– Целый! Не суетимся! – крикнул, оттесняя рукой напирающих, здоровяк-работяга. Лена встала на ноги, улыбнулась, стерла дождик с лица, отступила на шаг.

На проезжую часть.

Черно-синюшный, как мытый баклажан, автобус с бесстыже-голым прозрачным нутром налетел на Лену сзади, сшиб острым бампером, закинул под себя, крепко хрустнул и умчался прочь. Толпа рыбьим косяком забилась в мокрый борт, утекая вокруг трамвая в безопасность. Рядом засвистел милицейский свисток, пронзительно взвизгнула успевшая объехать Лену «Волга». Но разделенную почти поровну Лену уже не было большого смысла объезжать.

– Кто? Что? – спрашивали серые люди с красными пятнами всех присутствующих. – Все, все! Пройдемте, проедемте!

Допрашивали на месте вожатую, работягу, убежали звонить в скорую помощь, заставили писать что-то по мокрому прочих, сообразив, загнали в трамвай – писать и говорить.

Только громоздкая тетка в косынке осталась незамеченной милиционерами и соседями. Павлик очумело повращал глазами – приятели сгрудились в хвосте, подальше от «ментов» и молча косились вправо, на бело-красную тряпку и светлых людей. Решительно подошел к тетке.

– Т... т-ты же сказала, что все получится! Эй, ты!

– Чего тебе, мальчик? – возмутилась грудным голосом пассажирка, тогда Паша сунул ей под нос билет – тот моментально свернулся и рассыпался в пыль. – А, Юдин.

– Зачем ты так сделала, подлая?! – отчаянно проскрежетал сквозь зубы Паша. Тетка чуть пожала плечами.

– Было обещано, что Лена не будет с Митькой. Сделано? Сделано. Чего тебе еще? Если в мелочах не так, то я за другое ведомство не отвечаю.

– Автобусы – это ваше другое ведомство? – вцепился Паша в руку тетки, ощутив под тканью плаща стылый холод, как у поручня в мороз. И тут увидел, что сжимает настоящий поручень, стоя у открытого окна, а тетка стоит на улице, поправляя тряпки на лице.

– Шиш тебе, а не оплата, поняла?! – заорал полоумно Павлик в форточку.

– Так ты уже оплатил, – искренне удивилась тетка. – Половину нам, половину – себе. Митьке ничего. Радоваться надо, а ты!

– Чему? Ах ты! – глупо выкрикнул Павлик в дождь, собиравшийся у ног тетки в розовую лужу.

– Тому, что все прошло по плану, – надменно сказала тетка и пропала.

Паша прохрипел что-то невразумительное и затих. Останься Кондукторша даже тут, на соседнем сиденье, еще нагретом Леной, ответить ему было нечего.