↑ Акт I: Не искушай того, кто так отчаян1

I.

Не слушайте это.

Правда, не надо.

Я не шучу, отложите гребаный мобильник или другое дерьмо, на котором вы меня слушаете. Окажите себе услугу и разбейте его первым тяжелым предметом, какой под руку подвернется. А если вы это читаете, спалите к чертям. Найдите спички и подожгите. Пожалуйста.

Да, да, зачем вообще записывать, если потом просить уничтожить? Но если вы меня знаете, тогда вам известно, что я — актер. Нарцисс, эгоист и засранец. А если не знаете, ради бога, сходите в театр, хоть раз в жизни.

Вы все еще здесь? Будь по-вашему. Позвольте представиться. Меня зовут Макензи Баладан, и если вы решили послушать мои последние слова, то мне, черт подери, нужно все ваше внимание. Что если это я устроил конец света?

Разве возможен лучший выход на бис?

Ладно, продолжим. У меня, наверное, осталось совсем мало времени. Я слышу, как ветки царапают дверь, лезут на крышу, корни вгрызаются в землю, листья шумят в осколках оконных стекол. Лес пришел в Дунсинан², как и говорилось в пьесе Барда.

Но я забегаю вперед. Нужно рассказать, что выманило меня из Лондона и привело на эту богом забытую шотландскую крышу.

Слова Вещих сестер³, вот что.

Стоило ждать гребаного подвоха.

* * *

II.

Не помню, когда я впервые услышал об этой роли. Кажется, в прошлом году. Может, весной. Нет. Слишком темно было. В конце кромешной зимы — в черный вечер. В любом случае, в барах Сохо⁴ и клубах, известных в сообществе актеров второго плана, ходили слухи, что затевается нечто особенное (я шучу, когда называю эту свору гиен и двуличных лжецов сообществом).

Никто не мог сказать, с чего именно все началось, но я слышал шепотки, что убойный сценарий сделает звездой любого ублюдка, которому посчастливиться сыграть главную роль. Конечно, она была мужской — такие роли не достаются женщинам в наши дни, сколь бы прогрессивными мы себя не считали. Нет, она стала бы прорывом, распахнула бы двери в Голливуд, сделала бы тебя королем!

Естественно, я попросил Имоджен⁵ кое-что разузнать. Если кто-то и мог докопаться до правды, то лишь она.

Имоджен Буат (о том, чтобы сменить фамилию после свадьбы речи не шло) — моя жена и менеджер. Вы слышали о ней несколько грязных историй, даже если не знакомы с миром шоу-бизнеса, и, по большому счету, они правдивы. Другие агенты называют ее Бензопилой, хотя руки и репутация моей второй половины остаются чистыми. На людях Имоджен отмахивается от прозвища, но за закрытыми дверьми…

Она им гордится. Имоджен выцарапывала и выгрызала мне роли в постановках по всей стране, и даже в паре низкопробных фильмов за океаном. Ничего крупного, конечно — за них я не получу прекрасных золотых статуэток в феврале, но из года в год поток сценариев не ослабевает. В основном, это чушь, и все же здорово, когда есть выбор.

Добром и злом, Имоджен достает мне роли, предназначенные для актеров, которые, если честно, справились бы куда лучше. Она не сдается. Ей ничего не стоит распустить сплетни и облить грязью восходящую звезду — актера помоложе, решившего пробоваться на роль, которую она для меня выбрала. Помните чудо-мальчика из «Катастрофы» ⁶ — в прошлом году все прочили ему славу — моего соперника на кастинге?

Да, того, что умер от передоза, когда открылись его измены. Угадайте, кто дал акулам пера адрес его любовного гнездышка в Кэмдене?

Так или иначе, у Имоджен всюду были связи — от Вестминстерского дворца до героиновых притонов, о которых не знали даже парни из музыкальной индустрии. Но тут и она зашла в тупик. Все, что удалось найти — обрывки сплетен, шепотки и истории о закрытом кастинге. Подобные слухи появлялись каждый день, и, по большому счету, оказывались ерундой, но этот, похоже, не лгал. В нем хватало подробностей, чтобы быть правдой, и тумана, чтобы люди начали говорить.

В основном, нам пускали пыль в глаза, но одна деталь придавала сплетне вес. Шептались, что совсем недавно всплыла оригинальная рукопись некоего шедевра, и Вещие сестры работают над постановкой. Слух стал фактом, когда они сами рассказали о новом приобретении. Каким-то чудом им достался рукописный оригинал шекспировского «Макбета».

Крупнейшие шекспироведы из Оксфорда, Кембриджа и Мискатоника, захлебываясь слюной от восторга, подтвердили его аутентичность. Один даже утверждал, что оригинал настолько отличается от версий, которые мы видели в театре и на экране, что изменит наш мир. Другой — в прямом эфире на BBC — кричал, что никто не должен читать это собрание богохульств и кошмарных тайн. Буйствовал секунд шесть, а потом включили прогноз погоды.

Лондон буквально гудел от возбуждения. Каждый актер выполз из своего угла в надежде получить приглашение на пробы. Макбет был отличной ролью — захватывающие дух моменты, много секса и убийств. Я уже играл его дважды, и Имоджен убедила меня, что лучше никто не справится.

Затем начался кастинг, и я понял, что ненавистен богам.

Сестры не желали со мной встречаться.  

На главную роль они выбрали Дункана Прайора, ублюдка с лицом, словно высеченным из камня. Таблоиды и журнальчики с заголовками, вроде «я залетела от призрака мужа, и теперь он хочет забрать у меня ребенка», пестрели его словами о том, как потрясет всех новый «Макбет». Даже не пытаясь шутить, Дункан болтал, что постановка вдохнет жизнь в захиревшие английские театры, словно он сам, а не Шекспир, их спасал. Нельзя было купить газету без фоток его чисто-выбритого лица и накачанного тела — он отовсюду пялился на меня, как возбужденный павлин. Я вырывал каждую страницу, которую видел, и даже пару раз подтирался его смазливой рожей.

Как вы, наверное, догадались, у нас с Дунканом была история.

Мы начинали, как друзья, пережили КАДИ⁷ и шли к успеху окольным путем, снимаясь в эпизодах «Чисто английского убийства» и «Холби-сити», пока не получили крупные роли в «Жителях Ист-Энда»⁸. Стали известны практически одновременно: ему помогла постановка «Всех моих сыновей»⁹ на Шафтсбери-авеню¹⁰, мне — ремейк «Поющего детектива» ¹¹. В дальнейшие годы он раз шесть отнимал у меня главные роли, приносившие ему славу и многочисленные награды. Не то, чтобы я бедствовал — Имоджен порой находила отличные предложения, — но все это не могло сравниться с его успехом.

Услышав, что Дункан Прайор получил роль Макбета, я стиснул зубы и публично пожелал ему удачи, молясь про себя, чтобы рак ануса разъел ублюдку лицо. Одна за другой, роли находили актеров. Состав набрали, но мне не досталось ни словечка. Я оказался бы под софитами, только купив место в первом ряду. Возможно, стоило забыть про Дункана и дать ему провалить премьеру.

III.

Затем музы мне улыбнулись.

Имоджен вернулась в нашу квартиру в Мэйфэре¹² в четыре утра в воскресенье, разбудив меня от эротического кошмара. Мне снился лес — радужный, как нефтяное пятно. Ветви тянулись к небу струйками дыма, кора расходилась мириадами ртов, с их языков стекал белесый сок. Я вспомнил, как шел по чащобе, а яйца болели от дикого стояка. В обычных обстоятельствах, проснувшись, я накинулся бы на Имоджен и сбросил пар, но ее не было рядом. Я поднял голову и увидел жену на пороге спальни — темный силуэт в залитом светом коридоре. Очертания фигуры почему-то резали глаз — края тени, которая, казалось, обрела форму всего секунду назад, сочились черным дымом.

Я сморгнул остатки сна, сел на кровати и потянулся к лампе. Свет наполнил комнату, Имоджен снова стала собой — в маленьком платье для коктейлей, не оставлявшем пространства для фантазии и подчеркивавшем ее соблазнительные формы.

— Насколько сильно ты меня любишь? — спросила она.

Отбросив одеяло, я продемонстрировал ей стояк.

— Настолько.

Она подняла бровь.

— Впечатляет.

— Спасибо. Запрыгивай. Прокачу.

— Минуточку, — сказала она, погрозив мне пальцем: — Я хочу тебе кое-что показать. Ты будешь счастлив.

— Счастливее, чем сейчас? Что это? Порно с Кейт Бланшетт?

— Лучше, — сказала Имоджен и села на край кровати.

Она протянула мне айфон, которого я раньше не видел.

— Какой код? — спросил я, обнаружив, что он заблокирован.

— 4820. Открой фотографии.

Я разблокировал мобильник и сделал, как велено.

Сначала я не понял, на что смотрю. Затем не поверил своим глазам. Это была подделка, что же еще? Поднял голову, (Имоджен изогнула бровь, как бы говоря: да, я знаю), и снова уставился на снимки.

— Боже правый! Как ты их раздобыла?

— Через близнеца, — сказала она, подразумевая Натана или Себастьяна Чемберлена, однояйцевых близнецов, которые были личными помощниками Дункана: — Того, что с козлиной бородкой.

— Это Натан.

— Да, Натан. Себастьян, видимо, отдыхал. Короче, я наткнулась на него в винном баре в Кенсингтоне¹³, и он вел себя странно, как будто у него был секрет, но не хватало духу его открыть. Я подсыпала кое-что ему в шампанское — хотела развязать язык. Мы немного пообжимались в мужском туалете, и он признался, что Дункан на закрытой вечеринке в пентхаусе наверху. Вход, конечно, только по приглашениям, но я немного ему передернула и узнала номер этажа и пароль прежде, чем он отрубился.

Неверность Имоджен меня не смущала. Это было бы лицемерием, учитывая мою тщательно скрываемую страсть к проституткам.

— И ты отправилась наверх, да?

Она кивнула, и я, уже приспособившись к свету, заметил стеклянный блеск в ее глазах — слишком много кокса и алкоголя.

— Это было потрясающе, — сказала Имоджен с кошачьей улыбкой, и от воспоминаний у нее перехватило дыхание. — Там творилось такое, чего я и представить себе не могла. Люди сплетались в узлы, и невозможно было понять, где заканчивается один и начинается другой. Все курили какую-то странную травку, а еще эта жуткая музыка… звуки флейты словно струились с небес, вот только играл на ней хмельной пастух лам.

— Звучит… чудесно.

— Да, — сказала она и упала на кровать, вытянув руки над головой.

— И где был Дункан? — спросил я.

— В одной из спален.

— Он тебя видел?

— Нет, не совру, если скажу, что он был немного занят.

— О да, — подтвердил я, снова пролистывая фотографии.

На дюжине снимков его отжаривала парочка возбужденных до предела качков в садомазохистских масках на молниях. Вокруг кишели мужчины и женщины — диковинные костюмы превращали их в ярмарочных уродцев. Задние планы казались гобеленом мерзостей, но в каждый кадр попало лицо Дункана Прайора. Сами снимки были отличными и яркими, кадр выстроен (Имоджен и об этом позаботилась). Если бы не знаменитость на них, я бы решил, что они украшают стены какой-нибудь модной галереи в Найтсбридже¹⁴.

— И что мы с ними сделаем?

— А ты как думаешь? — спросила она, поглаживая мой пах: — Ты отправишь их с этого гребаного телефончика в каждую газету на свете.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Еще бы, — ответила она.

IV.

Конечно, таблоиды уничтожили Дункана.

Он принес в жертву общественному гневу близнецов, и пару дней казалось, что все сойдет ему с рук. Так или иначе, каждый человек в шоубизе расслабляется на стороне. Дункан публично попросил прощения у фанатов и жены, и, рядом со своими малолетними детьми, казался кающимся грешником. Я читал его мысли словно субтитры.

Меня простят, и все забудется. Я же кинозвезда, черт возьми. Таких, как я, не судят.

На этот раз осудили.

Дункана распяли, превратили в посмешище нации. Каждый день появлялось по сотне новых мемов, многие создавала Имоджен — она умела поворачивать нож в чужой спине. Затем Натан Чемберлен вскрыл вены — не смог жить с тем, что под хмельком предал любимого босса. Его брат рассказал о грехах Дункана всему миру, и совсем слетел с катушек. Потеря работы и близнеца сломала Себастьяна, беднягу поместили в одну из самых дешевых закрытых лечебниц, и никого к нему не пускали — не помогали ни деньги, ни родство. Затем всплыли его финансовые отчеты с подробнейшими описаниями развлечений Дункана. По сравнению с ними моя страсть к девочкам по вызову казалась безобидным флиртом.

Дункан все отрицал, но было слишком поздно. Его бы уже ничто не спасло. Он был покойником, и все это знали.

А я знал, что лишь один актер способен его заменить.

Шоу, как говорят, должно продолжаться.

↑ Акт II: Зло в добре, добро во зле15

I.

Думаю, я должен прояснить кое-что насчет пьесы, да?

Но сначала позвольте рассказать, что мне известно о Вещих сестрах.

Ни черта.

На самом деле, это не совсем так. Все знают Вещих сестер, у них продюсерская компания в Лондоне. Но больше информации нет. Никто не в курсе, где у них офисы или когда они открылись. Или кто на них работает. Страничка в Википедии бесполезна, но они, похоже, всегда были частью Лондона. Одни поговаривают, что у них есть офис неподалеку от Хампстед-Хит¹⁶, другие — что они творят свою магию в безымянной башне в Канэри-Уорф¹⁷. Я никогда не встречал человека, побывавшего в их конторе, где бы она ни находилась. Сестры сами ищут вас.

И если встречу назначили, значит впереди что-то невероятное, что-то звездное. Сценарий, который попадается раз в жизни и возносит актера на вершину славы. Если они хотят вас видеть, не отказывайтесь, ни за что на свете. У вас в этот день свадьба? Отмените. Жена рожает первенца? Скажите ей, чтобы сдвинула ноги и подержала выродка внутри еще пару часов.

И, что бы ни сулила желтая пресса, люди, сидевшие с ними за одним столом, молчали об этом как рыбы. Вот вам эксклюзив, первый рассказ о встрече с Вещими сестрами.

II.

Имоджен позвонили в пятницу утром, и по выражению ее лица я понял, что удача нам улыбнулась. Пошел на кухню и звякнул Карлу Бэнксу, моему личному писателю. Держал его под рукой, на случай, если в сценарий нужно было добавить шуток или убедиться, что лучшие строчки достанутся мне. Он, конечно, мерзавец, но мой мерзавец.

— Бэнки! Как ты, старый хрен? — воскликнул я, когда он снял трубку.

— Чего тебе, Макензи?

— Я тоже рад тебя слышать, Карл.

— Что бы там ни было, я занят.

— Да? Придумываешь шутки для благотворительных шоу?

— Нет, знаешь ли, я…

— Плевать, — сказал я. — Ты мне нужен.

— Неинтересно.

— Это новая экранизация «Макбета» от Вещих сестер.

На линии воцарилась тишина, и я понял, что он на крючке. Еще бы.

Бэнки с ума сойдет, если упустит такой шанс, мы оба это знали.

— Где и когда? — спросил он. В голосе старого пердуна, как обычно, смешались лесть и отвращение к самому себе.

— Тащи свою тощую задницу в отель Дунсинан-Хаус.

— Это на северном или южном берегу?

— Это в гребаной Шотландии, придурок, — ответил я и повесил трубку.

III.

Мы улетели в Абердин на следующий день, прямиком после ланча, и приземлились на залитом солнцем Шотландском высокогорье — приятная перемена после лондонского дождя. Нас ждала машина — гладкий черный ягуар с худым водителем, двигавшимся плавно, как кот. Его глаза скрывались под непроницаемо темными очками. Мы не завязывали разговора, он тоже молчал, и это было просто прекрасно — я смертельно устал, ожидая рейса в четвертом кругу ада — пятом терминале аэропорта Хитроу.

Мы забрались на заднее сиденье, и водитель тронулся с места со стремительностью профессионала, отлично знающего свой автомобиль. Аэропорт скрылся из виду. Пейзаж вокруг впечатлял и был куда более диким, чем я думал. Горные вершины, море деревьев, суровые вересковые пустоши. Жилья почти не попадалось, только несколько беленых домиков на холмах и странноватые фермы. Мы словно ехали в прошлое. Глаза слипались — от мерного покачивания машины клонило в сон. Имоджен смотрела в окно, на природу, и хмурилась — над переносицей появилась маленькая морщинка.

— Все хорошо? — спросил я.

Она кивнула, но не ответила — обычно это означало, что нас ждут проблемы. Имоджен никогда не упускала шанса пожаловаться на то, как тошно вдали от Лондона. Вместо этого она глядела на развалины на заросшем холме, словно ожидая, что из них выскочит синелицый Мел Гибсон в килте с мечом наголо.

Я спал, пока водитель, наконец, не свернул на гравиевую дорожку отеля Дунсинан-Хаус. Название обманывало. Это был скорее замок, а не огромный дом. Толстые стены из серого гранита поросли мхом, в высоких и узких окнах стояли свинцовые стекла. У дверей нас ждал волынщик. Наверное, хозяева считали это милым приветствием, но мне захотелось заткнуть уши. Не знаю, как должна звучать волынка, но он словно водил гвоздем по классной доске.

Внутри раскинуло сети прошлое. Доспехи, мечи на стенах, ковры из коровьих шкур на мраморных плитах со странными зеленоватыми прожилками. Бутылка виски — дорогого на вид — ждала на столике у огня, ревущего в огромном камине. Похожий на кота водитель занес внутрь наши сумки и удалился, не сказав ни слова. Я попытался вспомнить, говорил ли он вообще.

— Местечко как с жестянки с песочным печеньем, — сказала Имоджен.

Я думал согласиться с ее едким замечанием — обычно меня раздражала провинциальная показуха, — но неожиданно понял, что мне здесь нравится. Странно, но я как будто уже бывал в Дунсинан-хаус.

— Выглядит шикарно, — сказал я, прохаживаясь по комнате.

На каменных стенах висели странные пейзажи в рамках — словно окна в другие миры. При взгляде на них у меня закружилась голова. Я не мог решить, виновато ли качество бумаги, или сами картины никуда не годились. Рассмотреть их не получалось: цвета искажались и смешивались, будто смазанные при печати.

А может все дело в дерьмовом современном искусстве.

Не знаю, но у меня появилось чувство, что места, изображенные на картинах… чего-то ждут. Я посмотрел на бутылку у камина. Мне больше по нраву водка, но не в моих принципах отказываться от спиртного — дорогого и бесплатного. Щедро плеснув в стаканы, я протянул один Имоджен и чокнулся с ней.

— Угощайся, сын Койннеаха, — раздался хриплый голос у меня за спиной.

Я вздрогнул и едва не выронил бутылку. Три женщины, с ног до головы закутанные в черное, беззвучно вошли в комнату. Все явно были родственницами, хотя и разных лет. Одну ждал дом престарелых или могила, вторая, казалось, только закончила школу. Третья была зрелой женщиной с самой большой грудью, какую я видел. В ее манерах было что-то материнское, и я расслабился — впервые за несколько недель.

Они просто не могли быть сестрами. Между старшей и младшей лежала пропасть в семьдесят лет. Может, «Сестры» были фальшивкой, названием агентства, а перед нами стояли бабушка, мать и дочь. Я отхлебнул из стакана и собрался с мыслями. Поморщился, когда жидкость обожгла рот. Это было совсем не виски, и все же янтарное тепло разлилось по жилам, и тревога начала отступать.

— Моего отца звали Роберт, — сказал я. — Не знаю никого по имени Койннеах.

Старуха рассмеялась — хриплый и каркающий звук говорил о вечности с сигаретами без фильтра. Ее зубы были черными, как у бездомных ведьм, хихикавших под мостом Ватерлоо. Она покачала головой и жестом велела ей налить. Я так и сделал и протянул ей стакан. Старуха взяла его ледяными пальцами, и меня едва не стошнило — от нее несло гнилью, грязью после дождя. Она подмигнула и разом проглотила не-виски.

— Роберт — мужчина, что тебя воспитал, ага, — сказала она, вытирая губы рукой с кожей сморщенной, как отсыревшая карта. — Но не твой настоящий отец.

— Простите мою сестру, — сказала самая младшая, и я почувствовал абсурдное желание защитить ее, словно она была диким цветком, который вот-вот срежет плуг. — У нее an da shealladh¹⁸, и иногда она говорит то, что нельзя.

Я не знал, о чем она, но ответил:

— Я понимаю.

Мы с Имоджен заняли старенький, хотя и удобный диван у камина. Средняя сестра села напротив, и я изо всех сил старался не смотреть на ее дыни. Хотелось зарыться в них лицом. Младшая сестра опустилась на пол у моих ног и, как любящая дочь, положила голову мне на колени. Старшая налила себе еще выпить и ходила по ковру у меня за спиной.

Внезапно сестры заговорили все вместе — голоса смешивались, и трудно было понять, кто и что именно произнес. Их речь обладала гипнотическим ритмом, как будто они не раз тренировались. Я почти дремал и все же что-то в этих словах меня тревожило. Господи, если бы я понял, о чем они, то с криком сбежал бы в ту же ночь и не останавливался до самого Лондона.

— Он менее Дункана, — сказала одна.

— Да, — согласилась другая. — И больше.

— Без счастья.

— А хорош он? Прорастет в утробе Матери такое семя?

— Поймем, как Черная Коза придет на дунсинанский холм.

— Когда же, милая сестра?

— Когда светила встанут в ряд и прозвучат слова.

— В сиянье мертвых звезд, — сказала карга рядом со мной. — Мертвецы, что жили на заре мира, следят за тобой, но ты не замечаешь. Их руки у тебя на горле, но ты не чувствуешь. Он — самое страшное чудовище из тех, что я видела.

— Не он, а она!

Мы с Имоджен слушали их бредни, нервничая все сильней. Конечно, учитывая репутацию сестер, мы догадывались, что встреча окажется необычной, но это было за гранью. Женщины вовсе не походили на людей, занимающихся кино и театром, и вели себя так, словно сбежали из ближайшей психушки. Взглянув на Имоджен, я увидел, что она стиснула зубы. Обычно это означало конец чьей-то карьеры. Я глотнул из стакана, наслаждаясь теплом и онемением, откинулся назад и приготовился к взрыву.

Он случился, хотя Имоджен была ни при чем.

IV.

Я мало что помню о той ночи. Как и о следующих днях. Кажется, я много гулял по землям отеля и нашел заросший лабиринт, полный статуй, разрушенных ветром и временем — с углами, скосами и трещинами, невозможными в трехмерном мире. Хотел потрогать одну из фигур, но в последний момент инстинктивно отдернул пальцы. Помню, как пил странный виски из бутылки у камина — она никогда не пустела, сколько бы я к ней ни прикладывался.

Я утопал в спиртном, но похмелья не было. Просыпался от снов, мутных, как дым — в поту, странно отдохнувшим. Не думаю, что когда-либо чувствовал себя лучше.

У Имоджен, напротив, началась черная полоса. Ей все время нездоровилось, она бесилась из-за дерьмовой связи и проклинала отель за отсутствие вайфая. Что еще хуже, с момента прибытия мы не встретили никого из съемочной группы, чтобы пожаловаться. Комнату убирали в наше отсутствие, еда появлялась с первым признаком голода. Мы ели в обеденном зале — деревянные панели тянулись по стенам, во главе огромного стола стоял трон с высокой спинкой. Все казалось настоящим, и я задумался, не решили ли сестры использовать Дунсинан на съемках. Возможно, это уже случилось, и мы — двое плохих актеров — ходили по сцене.

Остальные участники съемочной группы прибыли через несколько дней после нас. Я играл главную роль, а значит, задавал тон фильму. На некоторых площадках это делает режиссер, но встреть вы Майкла Даффа, сразу бы поняли, что он не сумеет подвести умирающую от жажды лошадь к воде, не говоря о том, чтобы ее напоить. Майк — ремесленник, и знает это. Ему нравится, когда группу мотивирует человек, привыкший к свету софитов. В данном случае — я, и мне не впервой вести в этом танце.

Как и служащие отеля, Вещие сестры не показывались с нашей первой встречи у камина, но однажды вечером я нашел листок рядом с бутылкой странного виски. Каракули на нем гласили, что мы встретимся снова перед началом съемок. Я еще не видел сценария, и Имоджен нервничала. Чем больше времени пройдет, тем сложнее будет выйти сухими из воды, если все накроется.

Я организовал большой ужин в пятницу вечером — шанс потратить деньги из бюджета и как следует со всеми познакомиться. Актерские круги гораздо уже, чем вы думаете, и всегда полезно знать, куда дует ветер. Я сидел во главе стола — в центре происходящего — чтобы хорошо видеть остальных. Я отлично умею предугадывать, кто с кем будет спать на съемках. Бэнки, у которого всегда наготове кошмарный каламбур, зовет это моим секстым чувством. Невеликий талант, но если знаешь, что происходит в трейлерах после того, как съемочный день кончился, сбережешь нервы.

Принесли еду, и начался пир, достойный королей. Как и все в Дунсинан-Хаус, блюда словно прибыли из прошлого. Даже веганы не жаловались, когда нам подали запеченного борова. Два актера из массовки разрубили его гребаными клейморами, которые сняли со стен. Шампанское и вино текли рекой, иногда даже слишком полноводной, в воздухе разлилось веселье. Я раздавал улыбки и кивки — милостивый король, способный облагодетельствовать одним взглядом. В общем, был собой.

А потом явился Бэнки и все испортил.

V.

Мы не разговаривали с тех пор, как я позвонил ему и велел тащить задницу в Шотландию. Звучит как клише, но у него не было ни одного дедлайна, который он бы не сорвал и ни одной встречи, на которую не опоздал бы. Бэнки целыми днями сидел в чертовом «Старбаксе», отвечая на имейлы и «занимаясь исследованиями», и не писал ни строчки.

Затем, когда на горизонте начинал маячить дедлайн, он дергался так, словно у него горела голова, работал ночами и выдавал несколько листов текста — достаточно, чтобы выпросить отсрочку еще на пару недель. Типичный писатель. Думает, что если может составить слова в предложение, все должны превозносить его как непризнанного гения и мученика. Открою вам, что на каждой моей съемочной площадке, место писателя было где-то между охранником у ворот и чистильщиком обуви.

Но на сей раз он опоздал, даже по собственным меркам.

Вечеринка была в разгаре. Голод уже утолили, и теперь я гадал, кто с кем сойдется. Обернулся к Имоджен, чтобы прошептать что-то ей на ушко, и двери обеденной залы распахнулись. На пороге стоял Бэнки. На миг мне показалось, что его голова и правда горит, но то был отсвет камина из другой комнаты. В руке он держал какие-то листы, видимо, сценарий. Размахивал им, как безумный охотник за автографами.

— Ты не должен этого делать, Макензи! — заорал он, испортив веселье.

И потащился через зал. Я заерзал на сиденье, увидев, в каком он состоянии. Бедняга казался больным. Глаза мутные, на щеках — щетина. Возможно, так и должен выглядеть настоящий писатель. Никто не встречался с Бэнки взглядом, и это напомнило мне Японию. Если бизнесмен теряет лицо, все расступаются перед ним, словно его позор может быть заразным. Каждый в обеденном зале понял, что видит крушение карьеры, и отвернулся. Улыбки стали натянутыми, шутки и грязные анекдоты зазвучали чуточку громче. Все знали, что он идет ко мне, так что старательно отводили глаза. Судя по вниманию, которое ему уделяли, Бэнки мог быть невидимкой.

— Срань господня, — пробормотал я. — Старик все-таки спятил.

— Я им займусь, — сказала Имоджен. Я накрыл ее руку своей.

— Я и сам справлюсь. Он просто пьян.

Она пожала плечами, подняла бровь и откинулась на спинку стула, потягивая вино.

Я встал, и Бэнки рванулся ко мне, обезумев, выпучив глаза. Страницы сценария разлетелись вокруг, когда он схватил меня за руки. Его хватка оказалась сильней, чем можно было ждать от такого доходяги. Я осторожно отвел его в конец зала — к импровизированному бару, содержимым которого можно было трижды напоить палату лордов. Хотелось оказаться подальше от любопытных ушей.

— Слушай, старик, — начал я. — Какого черта с тобой творится?

— Ты это читал? — спросил он, сжимая в кулаке пожелтевшие листы. — Нет, конечно… ты никогда этого не делаешь.

Я покачал головой.

— Нет, не читал. Это же чертов «Макбет». Я уже играл эту роль, что там может быть нового?

— Это не «Макбет», — зашипел Бэнки. — Не та пьеса, которую ты знаешь. Не та, которую знает весь мир. Вот почему он переписал ее для народа.

— Кто переписал?

— Бард, твою мать! Шекспир! — заорал Бэнки. — Он не хотел, чтобы остальные узнали то, что ему открылось. Умный ублюдок, но я вижу правила, структуру. Знаю, что он не мог удержаться и вложил это во все работы — магию, чудовищ, волшебников. Бедняга, наверное, даже не сознавал, что делает, но слова… Слова… Попав к тебе в голову, они рвутся наружу. Освободятся или сведут с ума! Я перечитываю их, вновь и вновь, с тех пор как увидел этого «Макбета», каждую пьесу, каждый сонет! Глаз не сомкнул.

— О чем ты?

— Это не сценарий, — сказал он, снова размахивая смятыми страницами у меня перед носом: — Скорее… способ разодрать занавес. Буря древних слов, ураган, грозящий сорвать шоры, которые мы носим, чтобы не сойти с ума при виде чудовищной, бездушной космической бездны.

Я подумал, не это ли случилось с бедным Бэнки, но колоссальным усилием воли придержал язык. По-прежнему ничего не понимал.

— Думаю, ты просто устал, Бэнки, — сказал я и отвернулся налить ему виски: — Выпей, ладно? Стаканчик на ночь? Это поможет.

Бэнки кивнул и взял стакан, убедив меня, что ситуация не совсем катастрофична.

— А теперь, старик, объясни, чего ты так завелся? — спросил я. — Из-за сценария? Он не может быть настолько плох. Даже если он тухлый, это не конец света, да? Имоджен разберется с любым дерьмом. Помнишь, как она вытащила меня из того кошмарного фильма Уве Болла?

Бэнки покачал головой:

— Дело не в плохом сценарии. Это работа безумного гения. Откровение.

Это меня удивило.

— Тогда почему мне не стоит играть?

— Некоторые истины должны оставаться сокрытыми, — прорыдал Бэнки, упал на колени и, обхватив меня за пояс, уткнулся мокрым лицом мне в промежность. — Они слишком ужасны.

— Что за истины? — спросил я, стараясь от него отцепиться.

— Тайные истины! — заорал Бэнки, но никто и ухом не повел. — Ты вообще слушал? Твари под маской, монстры, по чьей плоти мы ползаем, веря, что живем на камне! Мы не видим правды, потому что не хотим — сойдем с ума, если осознаем то, что прячем в темных уголках души. Это был их мир, и они вернут его вновь!

↑ Акт III: Зрелище — петля19

I.

Наконец Бэнки увели статисты, которые играли стражников. Его слова, хотя в них не было ни крупицы смысла, меня встревожили. Возвращаться на пир не хотелось. Я извинился перед гостями и поднялся по лестнице — в спальню, пока Имоджен собирала листки Бэнки и уговаривала народ пропустить еще по стаканчику.

Я забрался в постель, не раздеваясь, и уснул, едва голова упала на подушку. Закрыл глаза и погрузился в яркий и реальный сон, возбудивший меня, как никогда. Из тех, что остаются на простынях, если понимаете, о чем я. Мы с Имоджен не трахались с момента прибытия в отель. Только распаковали вещи, и в ее гавань вошел Красный Октябрь. Ей стало так плохо, что тошнило от одной мысли о сексе.

Я пытался не обижаться.

Мне снова снился лес. Я стоял на коленях перед его стеной — тысячей черных деревьев, качавших ветвями. Не самый сексуальный образ, знаю, но они словно манили к чему-то немыслимому и запретному. Вы совершали преступление лишь для того, чтобы нарушить табу? Нечто столь дикое, что даже не волновались, поймают ли вас? Вот это чувство, но в тысячу раз сильней. В центре чащи желания меня ожидало что-то огромное и ненасытное — абрис, который хотелось заполнить, тень, готовая принять мое семя в бесконечно плодородное лоно. Я не мог этому противиться. Встал и не удивился, обнаружив, что обнажен. Шагнул к лесу, принимая ласку черных блестящих ветвей, скользивших по коже.

Деревья расступились, заманивая меня в чащу. Земля была влажной, мягкой и податливой, как сырое мясо. Из-под ног били кровавые ключи. Под подошвами хрустели кости. Жуткий напев флейты струился среди деревьев, и музыка вела лес за собой.

Истина открывалась с каждым шагом — шептала в паузах между нотами безумного флейтиста. Я шел по трупам былых времен, по жизням, оборвавшимся миллиарды лет назад — задолго до того, как прямоходящие обезьяны забрались на земной трон. Сколько цивилизаций погибло до нашей? Сколько существ считали этот жалкий голубой шарик своим прежде, чем безжалостный лес пожрал их — лишь для того, чтобы извергнуть в вонючий котел перерождений? Никто не знает, ибо от них не осталось и следа.

Промежность пылала от боли — от страсти, которую я пытался сдержать. Член, как волшебная лоза, уводил дальше и дальше в темный, сочившийся влагой гибельный лес. Слоноподобные деревья, воздев к небу огромные ветви, обступили меня — мощные, живые, испещренные венами, трепещущие в бесконечном утробном движении. Стволы словно оплетала сеть червей, копошащихся в вечном цикле смертей и рождений. Мысль об опарышах, поедающих мою плоть, гнала меня к сердцу леса.

Я поднимался на холм мимо плывущих навстречу левиафанов. Боль охватила все тело. Каждый миг этого сна был ужасным и мерзким, и все же я видел в нем красоту, которую не ожидал найти на руинах былой цивилизации. Наша, я знал, стала бы следующей, но в тот момент мне было плевать.

Все залила болезненная желтизна. Я оказался в центре чащобы и снова упал на колени. Сияло не небо, но тварь, что затмила его. Мои глаза распахнулись, а рассудок затрещал по швам — от одного взгляда. Кипящее жизнью солнце с тысячей глаз и ртов — создание неземной красоты, и смерть — разрушительница, пожирающая собственное потомство.

Дымные щупальца тянулись вниз, извиваясь как змеи, в лесу зашептал хор голосов, но вокруг никого не было. Возможно, это деревья славили свою богиню.

Йа! Шуб-Ниггурат! Йа! Шуб-Ниггурат! Йа! Шуб-Ниггурат!

Слова были смазанными, но их значение — ясным. Истина оглушила меня, как крик. Это дивное создание было Матерью. Великой Матерью и женой Того, Кого Нельзя Называть. Из ее безбрежной, распухшей утробы рождался новый эон, стирая мир, который мы, по невежеству, считали своим. Правда заключалась в том, что мы были нахлебниками, паразитами, живущими в складках чужой плоти. Тысячелетие, в которое мы объявили себя хозяевами земли, было мгновением для ее истинных владык.

Щупальца осторожно подняли меня. Раскидистые ветви ласкали тело, я возносился к зияющей пасти голодного солнца. Я умру, чтобы переродиться, стану искрой новой обреченной жизни. Это был неплохой финал, и я смеялся, словно маньяк, когда солнце проглотило меня.

Я подскочил на кровати от звона разбившегося стекла. Сморгнул образ леса и воспоминание о влажных спазмах солнечной утробы. Сердце разрывалось от тоски и утраты. Я чувствовал, что комната реальна, но все в ней выглядело кошмарно хрупким и недолговечным. То, что казалось крепким и неизменным, стало ужасно ненадежным, как карточный домик, способный рухнуть от движения одного атома. Я втянул воздух, и грудь пронзила боль: он был горьким, словно отравленным. Каждый вдох после леса казался смертью, каждый выдох — новым, славным рождением.

Кряхтя от тяжести собственного тела, я перекатился на бок и увидел Имоджен — жена склонилась у камина, спиной ко мне. Она была раздета, длинные волосы занавесили лицо, чуть отвернувшееся от огня. Дрова прогорели до алых углей, в тусклом мерцании я видел лишь ее силуэт. Вокруг валялись обрывки бумаги — страницы, которые Бэнки уронил, перед тем, как его вывели из обеденного зала. На каминных плитах поблескивали осколки разбитой бутылки. Комнату наполнил запах торфа — черной сырой земли и серы, словно долетевший из давно погибших миров, по которым я шел. Что-то в ее движениях — странная слабая дрожь — встревожило меня. Затем я понял: Имоджен плакала. Слезы падали на пол — лужица в свете камина отливала красным.

За все годы, что я знал жену, она не проронила ни слезинки. Ни о сиротах, ни о замученных щенках, ни в финале «Нового кинотеатра “Парадизо”»²⁰. Увидев, что она рыдает, я испугался до чертиков.

— Имоджен? Что случилось? — спросил я, снова обретя голос.

Она покачала головой. Линия ее подбородка была такой изящной, такой совершенной. Я не видел ее глаз, но щеки у нее были мокрыми.

— Что сделано, то сделано, — сказала она, поднимая с пола скомканную страницу. Швырнула ее в огонь, и он заурчал, накинувшись на старые строки. — То, что мы натворили… На наших руках кровь, Макензи, и никакие ароматы Парижа не смоют ее запаха²¹.

— Ты пьяна? Что ты делаешь?

— То, что должен был сделать Бэнки. Спасаю мир.

— Это рукопись? Боже, это оригинал!

Стоило словам сорваться с моих губ, как я понял, насколько они нелепы. Какая разница, если древние стихи безумца из Стрэтфорда сгинут в пламени? Близился конец света, а я волновался о проклятой пьесе? Но старые привычки умирают медленно, и мысль о том, что нечто бесценное превратится в пепел, задела в душе давно молчавшую струнку.

Я хотел встать с кровати, но тело не слушалось. Все мышцы словно окаменели. Осталось только смотреть, как жена, страницу за страницей, сжигает оригинал гребаного «Макбета».

— Боже, Имоджен! Прекрати!

— То, что я прочла, — сказала она, наконец, обернувшись ко мне. — И видела. То, что они мне показали… я не могла…

Моя жена не плакала. Лужица на полу была красной не от огня.

Она выколола себе глаза розочкой от бутылки.

Ужас нахлынул на меня, как волна. Сердце грохотало в груди, но кожа была ледяной. Алые ручейки текли по лицу Имоджен, глазницы превратились в дыры полные крови и слизи. Лохмотья нервов лежали на щеках, словно обрывки водорослей.

— Гребаный Христос! — закричал я, и желудок сжало от тошноты.

— Белый бог не поможет никому из вас, — раздался голос, чистый и звонкий, как колокольчик. — Всеобщая Мать давным-давно его сожрала.

Я обернулся и увидел трех Вещих сестер на пороге нашей спальни — закутанных в черное, увитых желтым туманом. От них несло гнилым деревом и могилой, и меня вырвало. Хихикавшая старуха зашаркала к Имоджен и наклонилась, чтобы поднять что-то с пола. Вложила предмет ей в руку. Задыхаясь от ужаса, я понял, что это осколок разбитой бутылки, острый, как кинжал.

— Имоджен, нет! — вскричал я, отчаянно пытаясь ей помешать. — Прошу, не надо. Чем бы они тебя ни накачали, послушай меня! Я — Макензи, твой муж! Твой муж! Остановись, положи стекло, пожалуйста!

Мои слова не возымели никакого эффекта.

Как обычно. Единственный раз мне понадобилось донести реплику до аудитории, и она прозвучала фальшиво. Я гадал, справился бы здесь Дункан Прайор или нет. Возможно, но время сожалений ушло.

— Нужно положить этому конец, — сказала она.

— Нет, милая, нет! Не делай этого, пожалуйста, нет!

Но я мог только смотреть, как Имоджен поднесла осколок к коже. Я закричал, когда она вонзила его в шею и повернула, утопив среди мяса и хрящей. Наконец, ей удалось перерезать артерию, и из раны хлынули алые струи. Забрызгали стены, как чертов дождеватель. Боже, сколько же в ней крови?

Я снова и снова звал жену по имени, не в силах отвести глаз, пока в ее жилах ничего не осталось. Вещие сестры обступили Имоджен, как стервы-школьницы, готовые накинуться на девчонку с кривыми зубами, — их голые ноги шлепали по окровавленным плитам.

— Оставьте ее, мать вашу! — заорал я.

Они повернулись ко мне, и я увидел, что лица под капюшонами больше нельзя было назвать человеческими. Каждый череп оказался скопищем червей и насекомых. Губы-многоножки, глаза-тараканы — падальщикам не терпелось сожрать труп мира к прибытию его новых владык.

Отвращение пересилило страх, тело вернулось к жизни. Я отполз назад, когда три кошмарных твари, только притворявшиеся женщинами, шагнули ко мне. Завопил от животного ужаса — даже не знал, что могу издавать такие звуки.

Я бросился из комнаты, не понимая, что происходит, просто желая сбежать от этих вестниц апокалипсиса. Коридор заволокло туманом, предметы терялись во мгле, лишая ориентиров. Я видел смутные очертания доспехов, картины, похоже, выползавшие из рам, тяжелые щиты на стенах. Выхватил меч у одного латника. Не то чтобы я умел им пользоваться или готовился к драке. Но все же мне стало легче.

Пошатываясь, я брел по коридору. По ногам бежал теплый ручеек. Штаны промокли, силы таяли с каждым нетвердым шагом, но я не смел посмотреть, в чем дело.

Я понимал, что не спасусь — это было не важно. Не знал, забрала ли Великая Мать то, что хотела, или еще возьмет свое, но не собирался оставаться и выяснять. Скорее случайно, чем намеренно, я нашел дверь на лестничную клетку. Ждал, что она будет заперта, и истерически рассмеялся, когда ручка повернулась под пальцами.

Вездесущий туман скрывал спиральную лестницу, тянул вверх желтые когти. Внизу выла флейта, пол ходил под ногами от движения червей и прочих могильных тварей. Пути назад не было, и я бросился по ступенькам, натыкаясь на стены, сдирая кожу, пока не вывалился на крышу.

Прохладный ночной воздух был бальзамом для ссадин и души.

Я развернулся, захлопнул дверь, задвинул тяжелый засов и попятился. Слышал, как копошились за ней ползучие твари, пробуя дерево на прочность, а возможно и на вкус. У меня не было иллюзий, что доски сдержат чудовищ, явившихся погубить мир, но я всего лишь человек, и подобные мелочи успокаивают.

Шагнув к центру крыши, я запрокинул голову и завыл на звезды. Много лет назад мне нравилось смотреть на них, заносить в блокнот их названия и зарисовывать каждое созвездие в мельчайших деталях. Они изменились. Это были не светлячки, некогда утешавшие испуганного ребенка, но злобные глаза, взиравшие на меня с древним голодом. Желудок подпрыгнул к горлу, и я сблевал, чувствуя, как мир и разум трещат по швам.

Из груди рвался смех. Это странно, я знаю, но скажите, как правильно встречать конец света.

Шатаясь и спотыкаясь, словно пьяный, я подошел к краю крыши и оперся на холодный камень парапета. Воздух смердел гнилью, из которой, в свою очередь, родится новый мир. Я взглянул вдаль и не удивился, увидев тысячу черных деревьев, идущих к Дунсинану сквозь ночь, как вражеская армия. За ними один за другим гасли огни человечества.

Ты написал не пьесу, да, Шекспир, больной ты ублюдок?

То было пророчество. Я чувствовал, как тают последние крупицы рассудка и знал, что долго не протяну. Сунул руку в карман рубашки и достал мобильник. Глупо захихикал, подумав, что могу позвонить маме, но отбросил эту идею. Что я ей скажу?

Привет, мам, это я, жаль, уже конец света. Просто хотел извиниться за все дерьмо, что натворил. Пока!

Нет, в последние минуты я решил произнести надгробную речь для нашего мира. Оставить подсказку для тех, кому не посчастливится узреть новое рождение из гнили. Поведать, кто пробудил первых хозяев Земли.

Вот моя история. Круг замкнулся.

Надеюсь, она поможет вам, кем бы или чем бы вы ни были. Я забираюсь на парапет, земля — далеко внизу. Поднимается жаркий ветер, балки крыши трещат. Они идут за мной. Хотят скормить меня Великой Матери.

Я смотрю вниз — на извивающиеся щупальца и сочащиеся гноем пасти бредущего ко мне черного леса.

У меня за спиной дверь разлетается на куски. В груди звучат слова — под занавес мира.

Жизнь — ускользающая тень, фигляр,

Который час кривляется на сцене,

И навсегда смолкает; это повесть,

Рассказанная дураком, где много

И шума, и страстей, но смысла нет²².

↑ Примечания переводчика:

¹ Шекспир, «Ромео и Джульетта», пер. Д. Котяры.

² Замок Макбета.

³ Три ведьмы из «Макбета».

⁴ Богемный район Лондона.

⁵ У леди Макбет здесь шекспировское имя: Имогена — героиня пьесы «Цимбелин», готовая на все ради своего мужа. Далее — Дункан — король, с убийством которого Макбет получает власть, Банко — его соратник, призрак — здесь писатель Бэнки. Майк Дафф — Макдуфф, один из танов Макбета.

⁶ Британский ситком (2015).

⁷ Королевская Академия Драматического Искусства.

⁸ Английские сериалы.

⁹ Постановка драмы Артура Миллера.

¹⁰ Улица в Лондоне, известная как «лондонский Бродвей» из-за множества театров.

¹¹ Комедийный мюзикл, впервые поставленный в 2003 году.

¹² Престижный район Лондона, расположенный на границе с Гайд-парком.

¹³ Престижный район в западной части центрального Лондона.

¹⁴ Престижный район Лондона, известный своими садами, элегантными магазинами и галереями.

¹⁵ Шекспир, «Макбет», пер. А. Радловой.

¹⁶ Лесопарковая зона на севере Лондона.

¹⁷ Деловой квартал в восточной части Лондона.

¹⁸ Двойное зрение.

¹⁹ Шекспир, «Гамлет», пер. М. Лозинского.

²⁰ Фильм Джузеппе Торнаторе (1988).

²¹ Парафраз реплики леди Макбет.

²² Шекспир, «Макбет», пер. М. Лозинский.