За неделю до отпуска Бобров развернул бурную деятельность.

Пока всё складывалось в его пользу. Жена улетала греться на пляжах Таиланда в полном неведении насчет его затеи, и Бобров радовался, что хватило выдержки ей не проболтаться. Уж Людмила не преминула бы учинить ему головомойку. «Виктор Андреевич, вы впали в детство? – спросила бы она. – Что за блажь такая – мотыляться по Подмосковью? Да еще на той колымаге, которую вам подсунули! На нее же без страха не взглянешь!»

Последние месяцы бизнес непредсказуемо пошел в гору, и на выручку с большого заказа они с компаньоном купили подержанный УАЗ («буханка»), чтобы впредь не зависеть от курьерской службы, неоднократно их подставлявшей. Бобров сдал машину в сервис: отрегулировать двигатель, заменить масло и фильтры. Тем же днем он сделал несколько ходок в магазин, накупив консервов и печенья, в книжном приобрел карту, а на авторынке – огнетушитель, аптечку, компрессор и запаску пятнадцать дюймов. Всё это добро загромоздило прихожую, запаску пришлось выставить на лестничную клетку.

Боброву, закоренелому домоседу, с недавних пор стало не усидеть на диване с пультом от телевизора. Он бросил курить, ему хотелось дышать полной грудью, организм очищался от скверны, и никотиновые пустоты заполнялись неуемным интересом к жизни. Из предыдущих, неудачных, попыток «завязать» он вынес опыт: нельзя засиживаться. Ну а отпуск в четырех стенах – это телевизор, компьютер, рефлексия… и курево. Проверено опытом.

Он назначил отъезд на вторник: заберет из сервиса «буханку», уложит свой багаж и с первыми лучами сентябрьского солнца – вперед, любоваться пейзажами.



- Клиент наш приказал долго жить, - мрачно сообщил Ромка, барабаня пальцами по ветхому переплету брошюры с пожелтевшими страницами.
- Что за клиент? – уточнил Бобров, еле ворочая прилипшим к нёбу языком. «Тест-драйв» дался ему нелегко. До сего дня он водил только легковушку – УАЗ отогнал в ремонт покладистый на радостях продавец. А тут такие новости.

Клиента – крепкого старичка с гусарскими усами – зарезали в кафе на Воздвиженке. Старик сам завязал ссору с плохо бритыми гостями столицы и - невероятно - одного даже убил. Приятель Ромки - бармен того кафе - клялся мамой, что в кино таких приемов не видел. Мол, парень через весь зал пролетел и впахался в стену. А погибшего «гусара» опознал в морге судебной экспертизы племянник, и он же уведомил Ромку о приостановке договора в связи со смертью заказчика.

- Я охреневаю со старперов, - сказал Бобров. – Восьмой десяток разменял, а туда же – в драку.
- Дед из ГРУ Генштаба, там кадры ковали на века. Мало ли, где он служил и с кем воевал, вот чердачина и протёк одним моментом. В принципе, что ни делается, всё к лучшему, это ж не клиент, а Робокоп какой-то.
- Надо бы племяннику манускрипт вернуть.
- Надо, только племянник пока в шоке. Или накеросинился с горя.
- Может, он заказ возобновит?
- Я-то откуда знаю, Витёк? – трезвый с утра и от того дерганный Ромка вскочил и натянул куртку. – Ладно, метнусь к обнальщикам, а ты карауль.

От нечем заняться Бобров стал читать брошюру, озаглавленную «Власти Иные». Автор (в предисловии честно признавшийся, что выступает под псевдонимом) не иначе был воинствующим конспирологом. Фраза за фразой он из ничего слагал мифологему о глубоко засекреченном сообществе, руководящем правительствами всех государств и подотчетном, в свою очередь, каким-то совсем уж эфемерным аудиторам. У «Властей Иных» нет своей ниши в системе тайных доктрин, они не ровня масонским ложам и средневековым орденам; сообщество много влиятельней, и тотально регламентирует цивилизацию, приводя ее в соответствие принципам, в которые посвящены лишь избранные.

«Избранный» - так и называлась вторая глава. В июле 1917 года ротмистр Охранного отделения Андрей Заренский расстрелял своих подчиненных (отряд жандармов, высланный для ареста предводителя большевиков) и обеспечил Ульянову уход в Финляндию. В октябре злокозненный ротмистр его руками осуществил переворот, сам ни разу не засветившись. Впечатленные такой небывалой предприимчивостью и ярко выраженной склонностью кроить историю по своим критериям, консулы «власти иной» пригласили Заренского «к диалогу». Но искушенные интервьюеры оплошали с кандидатом: свои ряды они пополнили узурпатором.

С появлением демонического ротмистра повествование набрало силу, будто рывком втащив Виктора в барак у оборотного тупика, в самую сцену убийства. Там были не обычные жандармы, а отборная группа спецов, и они держались начеку: слишком многое ставилось на кон. Не спускали глаз даже друг с друга. Заренский скомандовал перекур… и устроил бойню. Гремели выстрелы, крутились барабаны револьверов, падали на дощатый настил убитые. «Один из этих несчастных не умер от пули. Выждав, когда ротмистр-иуда скроется, он в предрассветную мглу и безвестность унес свинец в груди и горечь предательства. Ему выпала участь идти по острию бритвы: истекая кровью, не имея возможности просить о помощи – участникам перехвата предписывалось строжайшее инкогнито». Бобров как наяву вообразил кривящееся лицо человека, пока еще не принятого смертью, но уже отторгнутого жизнью…

Запищал брелок, и Виктор ринулся на улицу выручать «буханку». Двадцать третья страница, отметил он про себя на бегу; впрочем, читать «Власти Иные» ему больше не пришлось.

УАЗ обиженно мигал габаритами – кто-то к нему притерся, и Бобров от греха переставил машину во двор. Здесь ему позвонил Ромка и сказал, что у обнальщиков было «маски-шоу», и всех замела росгвардия. У этой Ромкиной шутки давно выросла борода с Ленинградское шоссе длиной, но Бобров на всякий случай напрягся. Мало ли что…

- Дебильные у тебя приколы, - попенял он Ромке, когда тот вернулся с добычей.
- А что мне, одному страдать? У меня менты паспорт проверили, чуть в обезьянник не упекли – придрались, что прописки нету. В следующий раз сам пойдешь. Хорошо, что я в пакет поверх бабок пива наложил. Будешь? – Ромка откупорил бутылку «туборга».
- Я же за рулем.
- А, ну да. Тачку-то нам грамотно отрихтовали? – В тачках Ромка не разбирался. Это было единственное, в чем он не разбирался, и ему приходилось полагаться на Боброва.
- Дорога покажет, - буркнул Бобров и уселся делить деньги.



***

В понедельник Бобров сопроводил Людку в аэропорт, пожелал ей приятного отдыха, а она ему велела беречь себя и поскорее перепродать кому-нибудь «страхолюдную колымагу». «Это же четыре на четыре», возразил Бобров, но Людка ответила: всё равно колымага. Домой он вернулся на метро, потолковал с соседом о ценах на бензин, созвонился с Ромкой и получил от него прощальные напутствия: «За рулем не бухай, в притонах не ночуй, на всякий пожарный прихвати пузырь или два водки: самая ходовая валюта». Помимо литра «огненной воды», Бобров докупил еще три баллона воды обыкновенной и наменял мелких купюр, чтобы не светиться крупными. Кредитками он не пользовался принципиально, ибо страдал легкой формой паранойи и был уверен, что первая же транзакция - и он на крючке у налоговой.

И вот настал долгожданный вторник. С некоторым внутренним содроганием Бобров вскарабкался в непривычно высокую для него кабину, проверил, как работают фары, клаксон и дворники, пристегнулся ремнем и, пробормотав «Поехали», осторожно вывел «буханку» через арку дома на дублер в сторону МКАД.



Он довольно быстро освоился с рулем и зеркалами и уверился, что намотает приличный километраж. УАЗ не капризничал, что опять же вселяло оптимизм. Досаждало другое: какая-то заноза в мыслях. Что-то он сделал давеча неправильное. Но вот что?

В ночь перед отъездом ему снился ротмистр Заренский, стреляющий с двух рук по своим товарищам: в спины, в затылки, в ошеломленные лица. Заренский усмехался оранжевым сполохам огня в зрачках жандармов. Во сне он принял облик покойного господина Шкруевича, положившего на Ромкин стол брошюру в конверте. «Надо переиздать. Малым тиражом, только для своих. Текст не править, слово в слово, набирать вместе с «ятями». Верстку сохранить постранично». Такой же коренастый, скупой в движениях седовласый мужчина – респектабельный, но со взглядом доисторической рептилии. Не человек – безупречное орудие для любых задач, одинаково способный убивать голыми руками, разрабатывать с нуля атомную бомбу и выживать в эпицентре ее взрыва. Тот, кто достоин занять кресло «президента планеты» - если такое кресло существует за пределами фантазии автора истрепанной брошюры…

«Существует за пределами», повторил он про себя, дегустируя эту формулу. ЧТО существует?

Он ехал навстречу осени, наслаждаясь обаянием бархатного сезона и почти свободной дорогой. Думать о покойном Шкруевиче и заниматься самокопанием он себе запретил. Так всё настроение испортишь.

В Наро-Фоминске он дозаправил бак и освежился кока-колой. После череды подсобных хозяйств дорога запетляла через лесополосы: приходилось осторожничать, чтобы не «словить» одного из обгоняющих по встречке. Бобров матерился, когда его вынуждали жаться вправо. В лесу шустрили дачники, снимая невиданный урожай грибов. УАЗ проехал большое кольцо, оставив справа пеструю мозаику садовых товариществ. У Боброва засосало в желудке – курить ты, может быть, и бросил, но черта с два ты бросишь есть.

За роскошным щитом «Измайловск» чахлый автопоток занес его на вокзальную площадь.

Бобров заказал три порции шаурмы в ларьке. Тётка лет под пятьдесят с грубым лицом сноровисто обстругивала мясо, ругая на чем свет стоит молоденькую напарницу.

- Анька, ты задолбала отлынивать. Ты что, ночью со своим машинистом не намилуешься? На кой он тебе сейчас сдался?
- Свет, ну ты че, - прыщавая тинейджерка лихорадочно подводила губы помадой. – Я ж не просто так, по делу…
- Какое у тебя, шалавы, дело может быть?
- Почему сразу «шалава»? – взбрыкнула Анька. – Женя шарики для мамы привез, гомеопатию, мне только забрать…
- А чего штукатуришься, если только забрать?! Хрен с тобой, ноги в руки и обратно бегом.

Бобров ссыпал в карман сдачу, когда с дебаркадера донеслись громкие возгласы и шипение пневматики. Там что-то произошло, но что именно, он знать не хотел. Если какого-то ротозея порубило на куски, шаурма от этого вкуснее не станет… Он подавил в воображении процедуру утилизации искореженного тела через ларек с хот-догами, накрыл себе стол в салоне «буханки» и приступил к ланчу, шпионя сквозь щель в занавесках за снующими по тротуару обитателями городка. Собравшиеся в кружок таксисты обсуждали что-то, жестикулируя тлеющими бычками. Несколько человек спускались с платформы, волоча баулы и ожесточенно споря между собой. Подъехала «скорая», врач и санитары с носилками устремились на перрон. Бобров вздохнул: первая стоянка – и тут же ЧП с летальным исходом. Как нарочно, блин.

Кто-то погиб, а если и не погиб, то смертельно травмирован и доживает последние минуты. Шаурма показалась перегоревшей и мерзкой. Однажды, еще студентом, Бобров видел, как под поезд в метро бросилась женщина, и трясущийся, с вытаращенными глазами машинист эвакуировал пассажиров через торцевые двери, роняя трехгранку, а по обрякшему лицу самоубийцы вился черный дымок: ее изжаривало…

Бобров завернул шаурму в фольгу и пошел за чипсами. Но в ларьке всем было не до него. Анька рыдала дурниной, а старшая ее утешала.

- Ань, ну ты чего? Ну Анька же! Да хватит уже!
- Ни фига не хватит! Женьку мусора допрашивают!!! Светка, они его закроют, за что, за что?!
- Утрись салфеткой, на вот, косметон размажешь. А то на железянке шизиков мало! Сам сиганул?
- Светка, я не знаю ни фига! Я не видела, как сиганул! Я только видела, как маневровый оттормозился. Может, он вообще по путям чесал!
- Ань, затихни ты уже, надоела. Ну, прессанут Жеку для острастки, кровь на промилле заберут, и дальше на службу. Я с машинистами жила, когда ты еще в яслях шкодила, кухню эту знаю. Мужчина, вы что хотели?
- «Московскую картошку» и литровый спрайт, - процедил Бобров.

Медики стояли у своей машины с видом крайнего недоумения. Чего ради их вызывали? Навалить на носилки кромсанное мясо и свезти в покойницкую?

Так на то труповозки есть.



***

От Измайловска он за четверть часа доехал до городского поселения Дороховск, где властвовал культ достопримечательностей. Бобров посетил бывший штаб вспомогательного узла ПВО и выставку «Русский военный мундир XIX века». Давно истлели в земле бравые вояки, таскавшие это непрактичное тряпье: нет мишени лучше, чем рота усатых молодцов-гренадер в сочной зелени леса... Зевая от скуки, Бобров глазел на кивера и доломаны – их никто не удосужился хотя бы пропылесосить. «Всё через жопу», подумал он, прощаясь с билетершей. Он взял в «Макдональдсе» чизбургеров и часок посидел на лавочке в сквере. Народ осаждал автобусные кассы: электрички шли с увеличенным интервалом. По такому столпотворению садиться за руль неуклюжей «буханки» - отчаянный риск, лучше набраться терпения, пока не спадет ажиотаж. Толпа перехлестывала через улицу генерала Алтаева до самого сквера, вереница рейсовых автобусов увязала в людском потоке.

Уехал он, когда день шел на убыль. Вынужденная заминка аукнулась сонливостью, но покровитель всех автомобилистов не дал ему проскочить площадку «Кемпинг». Бобров вскипятил на спиртовой горелке воду для чая и стоял с кружкой, вдыхая хвойный воздух. На него недобро ухнула с ветки огромная серая сова. Бобров хотел задобрить «хозяйку» нарезкой, но спохватился: колбаса совам противопоказана. Сова зыркнула глазищами, будто оценивая – годится ли в пищу сам Бобров, что-то разочарованно буркнула, снялась с «присада» и бесшумно улетела в чащу.

За лесом громыхнул локомотив, и Боброву померещилось, что в листве вспыхнули буферные фонари. Ночь он проведет близ железной дороги, а она еще до полудня подала ему зловещий знак… На площадку, рыча двигателем, вкатилась фура с прицепом; из кабины выпрыгнули два помятых дальнобойщика. Приехал на увешанном седельными сумками мотоцикле байкер; он закурил, пуская дым кольцами, и Бобров чуть не пошел стрельнуть сигарету – затяжка-другая была бы сейчас кстати. Но, сделав над собой усилие, отмел этот порыв. Силу воли Бобров развил в весьма зрелом возрасте, отпахав под давлением обстоятельств экспедитором без малого год, а бесконечное стояние в пробках выработало в нем сатанинское терпение. Где пара затяжек, там и целая пачка, и всё на круги своя. Не дождетесь. Байкер раздавил окурок каблуком чопера, и Виктор механически повторил ритуальное движение. Всё, «покурил» и хватит. Подтянулась на кроссовере пара пожилых, но бодрых дачников. До некоторой степени отгороженный обществом живых людей от дневных странностей, Бобров без аппетита доел холодную шаурму, натянул зимнюю шапку, закутался в старую дубленку жены и прикорнул на сидении под бормотание аудиокниги.

За ночь он продрог до костей, а тело затекло от неудобной позы. Ломило шею. «Романтика, как она есть», подумал он, зажигая спиртовку. Пришла эсэмэска от Людмилы: «Привет, дорогой! Здесь жарко и классно, но я хочу к тебе!». Бобров отправил ответ. Ему тоже хотелось к Людке, но не прямо сейчас. В одиночестве он подзаряжался, пополняя растраченные для родных и близких «батарейки». Выглянул в окно: на площадке никого не было. Он почистил зубы, побрился, приготовил на завтрак бутерброд и кофе. Расстелил на коленях карту. «Фабричный» - нет, сюда ему не надо, от названия так и веет промзоной. «Затока». Про Затоку он читал в интернете: мемориал героям 1812 года, заводик скобяных изделий и мужской монастырь с трапезной. Где-то километров через пять начинается Изнанковский большак – перемычка между основными трассами. Он позволит сэкономить бензин.

Бобров запустил мотор и стал раскочегаривать печку.



***

С Изнанковским большаком Бобров, говоря деликатно, облажался.

Он ушел на него по допотопному, советской эпохи, указателю, но большак вероломно превратился в узкую полосу грунта, с боков обглоданную канавами. Бобров проехал достаточно далеко, прежде чем понял свою ошибку. На легковой и то не развернешься, а «буханка» сядет на мель с гарантией, возвращаться задним ходом тем более без вариантов. Ситуация усугублялась рифлеными выбоинами тракторных гусениц. Большак волокся по заросшему сорняками полю и где-то на горизонте в сорняках же и терялся. Бобров злобно хмыкнул. Если у него врет топливомер (сюрпрайз-сюрпрайз, тачка-то б/у), и бензина не двадцать литров, а на двадцатку поменьше, Изнанковский большак надолго ему запомнится. Уж сэкономил так сэкономил. Стиснув зубы, он повел УАЗ дальше со скоростью пешехода, надеясь не свалиться в канаву.

Через полчаса этой экзекуции слева на склоне затемнели крыши.

Деревня. Есть шанс узнать дорогу (до Затоки или до Москвы – сейчас неважно) или хотя бы найти клочок земли для разворота.

Застегнув молнию куртки до горла, Бобров форсировал залежи трухлявых штакетин, перемешанных с бурьяном. Он насторожился, когда слух уловил ржавый скрип петель, на которых свободно гуляли от ветра ставни. И больше ничего: ни голосов, ни кудахтанья кур, ни дыма из труб. Вот незадача: деревня-то пустая.

Не у кого дорогу спрашивать.

- Куда это меня занесло? – осведомился Виктор сам у себя, прикидывая, как теперь быть. Он держался молодцом, но в душе у него нарастала паника, побуждающая к отступлению. Но это позорно. Он не в том возрасте, чтобы улепетывать, поджав хвост. И раз в неделю жестко тренируется с боксерской грушей.

(В брошенных людьми деревнях собираются стаи диких собак).

Бобров нашарил в кармане перцовый спрей и пошел вдоль гниющих оград туда, где за крохотной рощицей, словно стыдясь своего уродства, притулилась башня без купола – всё, что осталось от часовни. Инстинктивно он соблюдал боковую дистанцию до мертвых изб, хоронивших собственные трупы, сантиметр за сантиметром погружаясь в землю. Он затянул бы песню, но что-то его удерживало от чрезмерной развязности.

Обогнув сложившийся в груду сарай, он раздвинул низко нависающие ветви и вышел к часовенной паперти. Укромный уголок. Если где и повидаешься с привидением, то здесь.

Привидение – это жутко, но безвредно. Подкрашенный воздух. А есть еще не внесенные в учебники девиации биологии, лишенные разума, но сохранившие гипертрофированные охотничьи рефлексы. В московской квартире сказки о неприкаянных покойниках воспринимаются со скепсисом и толикой юмора, но у подножья обезглавленной часовни, в глуши, куда сам Бог остерегается наносить визиты, на вещи поневоле смотришь шире. И тени, отбрасываемые стволами деревьев, обретают форму человеческих тел.

Пробуя на прочность ступени, он поднялся и заглянул под арку входа. Двери сбиты и раздроблены в куски – не то по ним маршировал пехотный полк, не то в них угодил залп артиллерии. Гигантские груды мусора, обломки деревянных балок и кирпичей – купол обрушился прямо внутрь. Опрокинутая мебель, расшвыренная мелкая утварь. Уж не ураган ли свирепствовал в часовне? Кто-то втащил в притвор и составил на полу гранитное надгробье. «Отцу Николаю Сапову, не отринувшему Веры и последнюю молитву вознесшего, когда сатана вошел уж во храм».

Бобров попятился от эпитафии.

- Господи боже!!! – заорал он: внизу шаркнули подошвы.

Но у лестницы стоял не сатана и даже не мятущийся дух священника, а всего-навсего старушка. Щуплая, в шали, длинной куртке, резиновых сапогах и с корзинкой.

- Что ж ты так кричишь, сынок?
- Блин! – выпалил Бобров. – Вы меня напугали. Вы что – живете здесь?!
- Нет, я в Новом Изнанково живу, там, подальше. А это – Прежнее, оно, почитай, полвека как обезлюдило. Кто в Новое подался, а кто в город. Я тут боярышник собираю, хороший он за часовенкой растет, целебный.
- Я заблудился, - сказал Бобров. В кровь словно впрыснули ударную дозу адреналина. – Я нааа… на машине. Ехал по большаку… Дорогу не подскажете?
- Так ты, сынок, большаком и езжай. Шоссе за Новым будет.
- Вас подбросить до деревни?
- Вот спасибо тебе! А то уж ноги-то устают далеко ходить… А я тебя молочком парным угощу, невестка моя козочек держит.
- Как вы сюда-то ходить не боитесь? – проворчал Бобров.

Бабку бы не до деревни подбрасывать, а удавить к черту: его чуть инфаркт не хватил.



За стаканом отвратительного козьего молока он собирался с духом, чтобы порасспросить старушку о часовне. «Светская беседа» начинала его напрягать, особенно когда старушка сбивалась на церковнославянский, усвоенный ею, видимо, на уроках Закона Божьего.

- Конечно, батюшку не там похоронили, - она ответила на не заданный вопрос. – Его ведь чуть не в святые возвели, он в Затокинском монастыре покоится. Братия останки туда свезла. А надгробье каменщик здешний тесал, только монастырские Николаю архангела мраморного поставили.
- А как это – сатана вошед… вошел в храм?

Старушка задержала на нем долгий взгляд, и Виктор понял: «У нее провалы в памяти».

- Прасковья Власьевна, вы про отца Николая говорите! – громко подсказала половшая грядки невестка – гиперактивная дама, наверное, за день переделывающая кучу дел.
- Да, верно. Про Николая. Отче врага себе нажил… Войтеха. Этот Войтех из Петрограда приехал в двадцатые, поселился у Потаповых раскулаченных в избе. Всех дурил, что ученый он, натуру человечью исследует… Батюшка Николай его не привечал, уж и так и этак упрашивал: изыди, мил человек, подобру-поздорову, а Войтех только смеялся и Николая «мракобесом» честил.

Ох, и хлебнули с ним горя. Глаз бесовский, бывалыча, кто ему не по нраву, того подловит накоротке и давай наговаривать: бубнит чего-то, как ни о чем, а уж смекнешь – нечистого сватает. Гальку, старосты дочку, извел: в полюбовницы к нему не пошла. Нашептал ей что-то, а девка и повесилась в лесу. Сама ли, нет ли, а так дрыгалась, что голова у нее оторвалась, и уж не сыскали: должно, зверь унес. Так и отпевали безголовую… А потом забрали Войтеха чекисты. Измордовали люто, до черноты, и волоком по деревне, а наши знай подначивают. Распихал Войтех солдат, зубы в пригоршню выплюнул и прошамкал: ждите, холопы, гостя, нагрянет нынче. А ты, святой отец, готовься – тебе его первым принимать, ему и покляузничаешь. Николай потупился и стоит ни жив ни мертв.

Судачили, будто батюшка сам из чекистов, а Войтех - приспешник царский, вот Николай его своим и отдал на растерзание. Дело-то нехитрое, и то сказать: в Изнанково верующих не теснили, как в Затоке той же… Но вечером Николай наказал всем уходить сюда, в Новое – тут всего два амбара было - а сам в часовне молился, лампадки у него горели. Горели, да погасли вдруг, как задуло…

Виктор поднял глаза: в окно виднелся обрубок часовни, плывущий над макушками обступивших ее тополей. Картина будила мрачную ассоциацию с телом казненного, привстающим на обагренном кровью помосте эшафота.

- Нет, отсюда не увидишь. Со взгорка, где сейчас будка трансформаторная. Батюшка велел из амбаров ни ногой, но Игнат Дементьич – это он Николаю надгробье после делал – надоумил: что ж мы, нелюди, он ведь один там Господа за нас просит, а мы в подпол прятаться станем?

Ночь ненастная была, ветер упырем воет. Страшно. Темень проклятущая, уж и не чаешь, кто рядом: не то сосед, не то волк на задних лапах. Провода гудят, надрываются, а в поле рожь стонет, кто-то там идет и причитает сам с собою: заплутал, дескать, ни зги не вижу. Тучи к лесу осели, и за часовней луна с щербиной взошла.

Смотрим – на часовню лезет кто-то, себе крыльями пособляет. И как вскарабкался – тут купол и провалился, аж нас из Прежнего пылью обдало.

Под утро только и откопали батюшку…

- Прасковья Власьевна, таблетки! – гаркнула с огорода невестка. – Опять давлением маяться будете!



***

В сельском продмаге Бобров разжился кульком слоек, которые запил ледяной родниковой водой. Надо было перебить вкус козьего молока во рту. Родник в овражке у продмага порекомендовала невестка Прасковьи Власьевны. Вода оказалась такой сладкой, что Бобров принес и наполнил фляжку. Последнюю, не лезущую уже в рот слойку он раскрошил курам, попрошайничающим возле магазина.

Ему пока не приходило в голову, что между ротмистром из Охранки, убитым господином Шкруевичем и деревенским триллером выдержкой в семь десятков лет есть связующие звенья. Для этой мысли было слишком рано.

В старушкиных мемуарах поровну склероза, фольклора и весьма относительной правды. Новое Изнанково унаследовало от Прежнего легенду об отце Николае, задавленном куполом часовни. Сельчане изрядно потрудились, разгребая гору строительного лома… Останки захоронили в Затокинском мужском монастыре, но есть сомнения – целиком или нет. Есть сомнения и похуже – захоронили Сапова или кого-то другого; он мог быть в часовне не один… его могло не быть там вообще (лампадки задуло разом – священник открыл дверь, чтобы выйти?). Мораль легенды такова: отче нет-нет наведывается в часовню.

Этот плод устного народного творчества возрос на благодатной почве деревенских суеверий в детские годы доброй Прасковьи Власьевны, а сейчас для нее одной актуален. Но его есть чем дополнить…

Что, если призрак – не пекущийся о благе осиротевшей паствы батюшка, а КТО-ТО, отнюдь не столь безобидный? Бог весть, кто составлял компанию Николаю штормовой ночью… Убийца?

Если принять на веру эпилог легенды, злоумышленник – цирковой акробат, исполнивший сумасшедший трюк с восхождением по отвесной стене часовни. Но купол рухнул – скудный бюджет не позволил своевременно отремонтировать здание, и ряженный низвергся в ад. Бутафорские крылья не понесли его по воздуху.

Но ведь нужны веские мотивы, чтобы устраивать готический маскарад для убогой публики. И что это за мотивы? Акт отмщения? Кто же отомстил за «сданного» чекистам Войтеха? Шайка подельников? А у него были подельники? Почему легенда о них умалчивает?

Путаница – мозги вкрутую сваришь.



Он и в проселках запутался.

Выходить из машины и консультироваться с туземцами ему категорически не хотелось, да и редкие прохожие доверия не внушали. Зря он не позаимствовал Людмилин навигатор: на карте этот лабиринт обозначался словом «Задольное», но без деталей. По мере того, как он впадал в отчаяние, солнечная позолота таяла в кронах деревьев, а стрелка топлива снижалась к нулевой отметке. Боброву чудилось, что вот-вот из прилеска выкатится на дорогу голова Гальки, старостиной дочки, и зайдется пронзительным визгом, от которого треснет лобовое стекло…

Заколдованный круг разорвал автоинспектор, мерявший радаром скорость из патрульной «девятки». В сочетании с воцарившейся вокруг гнетущей жутью ему подобали вампирские клыки и невнятная речь выходца из могилы, но он был прозаичен, толст и хамоват. Выписав штрафной квиток, он толкнул профилактическую лекцию и отдал права.

- Не нарушайте больше, Виктор Андреевич.

Бобров поспорил бы на свою зарплату, что не превысил скоростной режим ни на метр в час. Он уже закипал.

- Как до Затоки ехать, не подскажете? – спросил он.
- После элеватора налево и по бетонке.

Либо из тупости, либо по колхозному сволочизму инспектор сориентировал Боброва четко на город Фабричный.

«Чтоб ты колесо проколол, товарищ старлей», - взбеленился Бобров. Было восемь вечера. Он зарулил на бензоколонку, где работа была организована в традициях постсоветского абсурда. Под наклейкой «No smoking» стояла пепельница; кассирша флиртовала с заправщиком-киргизом, и оба пролетария плевать хотели на свои обязанности. Свирепый вид шофера «буханки» немного их отрезвил, и они засуетились. «Скорее бы вон из этой дыры», - думал Бобров. Но Фабричный отпустил его не сразу. Из двух дорог Боброва угораздило поехать по той, которая упиралась в тупик: стальные ворота с блокпостом – железнодорожный гейт. Хлынул дождь, настоящий потоп, «дворники» захлебывались, сгоняя воду. Путешественник возблагодарил судьбу, когда за изгибом шоссе увидел мотель с пустующим паркингом.

- У нас есть кафетерий, но если хотите покушать, то лучше сейчас, - предупредила его девушка-администратор, выдавая ключ от номера на втором этаже.
- А когда он закрывается?
- Он не закрывается. Просто у хозяина вечеринка с коре… с партнерами деловыми. – Девушка философски пожала плечами. – Ну, вы понимаете.
- Более чем, - согласился Бобров. – Ладно, схожу сейчас.
- В дверь они ломиться не станут, не волнуйтесь. Люди солидные, чиновники и все в доле... - она хмыкнула, - и все чиновники, в общем.
- Ага. – Бобров помнил пару приемов дзюдо, но пьяную вип-кодлу этим репертуаром дразнить не мудро.

Он отнес в номер сумку (комната не большая, но чистая, с телевизором и санузлом), смотался в столовую за бутербродами и парой бутылок пива. «Завтра отосплюсь до упора, - подумал он. – В машине еще наночуюсь». Откупорив пиво, переоделся и включил новости.

- Трудный день выдался вчера работникам железной дороги белорусского направления, - вещала телеведущая, щурясь на бегущую строку. «А мне-то какой», - поддакнул Бобров. – Несколько сбоев в движении пригородных поездов нанесли убытки перевозчикам, сотни людей опоздали на работу, добираясь на перекладных. В давке на автовокзале пострадали двое детей, их состояние… да, извините, их состояние сейчас уточняется. По предварительным сведениям, машинисты совершали резкое торможение при подходе к станции, после чего докладывали о сбитом человеке. ГУВД по Московской области инцидентов не подтверждает, личности погибших, если таковые были, пока не установлены. Однако в больнице города Дороховска дважды зарегистрированы вызовы бригад «скорой помощи» к платформам. Нам удалось дозвониться до одного из машинистов, Евгения Борцова, но он сослался на подписку о неразглашении. Официальный визит премьер-министра России в столицу Австрии…

«Эк тебе не фортануло, Женёк, - пожалел Бобров машиниста, прикладываясь к бутылке. – Твоё здоровье».

Он отмок в душе, съел бутерброды и вновь улегся на кровати с пивом. Внизу тусовались по-взрослому, но он заснул еще до того, как закончилось пиво во второй бутылке. Проснулся посреди ночи: в форточку врывался сквозняк, в номере захолодало. Бобров подошел к окну.

Гоп-компания угомонилась, пока он спал, и в неподвижной тишине отчетливо слышался грохот несущегося поезда.

Нахмурившись, он зажег свет, вынул из сумки ручку и карту и очеркнул пройденные путевые точки. Хотя в основном он выбирал их спонтанно, но перемещался, с небольшими погрешностями, параллельно белорусскому железнодорожному направлению. И сейчас находился у ветки железной дороги.

Впервые он почувствовал, что кто-то его преследует.



***

Расплачиваясь по счету, он заодно получил инструкции, как с минимальными потерями достичь Затоки.

- От нас прямо, с развилки налево, проедете Кашемировку и от нее напрямки, - администраторша зевнула в кулачок и убавила громкость у телевизора. – Слыхали, что с поездами творится? Опять псих какой-то по тормозам дал. В новостях кору слепили, что по железке «синий кит» шарится. Совсем ополоумели со своим китом.

Ведя машину одной рукой, а другой подстраивая тумблер обогрева, Бобров размышлял о человеке по имени Войтех, выдававшем себя за ученого. В размышлениях присутствовал и ротмистр Заренский, но где-то у задней кулисы.

Войтех.

«Если я сосредоточусь, то соображу, какая у него фамилия».

Допустим – всего-навсего допустим – что история Прасковьи Власьевны правдива более чем на пятьдесят процентов. Накинем еще десятку за уважение к старости (у бабушки склероз, но не маразм) и назначим Войтеха, арестованного чекистами, прямым или косвенным виновником гибели сельского священника. Но как он это намутил? Бобров признавал существование сглазов и проклятий, однако колдуны или ведьмы – те же гипнотизеры. Они бьют в подсознание, кодируют на депрессию, на виктимность, на ожидание беды, и сломленная жертва подчас сама подводит фатальный итог. Но ни ведьмы, ни колдуны не оперируют предметами и еще не состоявшимися событиями. Войтех мог сглазить Николая Сапова, но не мог наслать на него дьявола, как не мог силой воли обрушить купол часовни.

А если мог?

Если мог, то вопрос КАК не слишком интересен. Но КТО расправился со священником и вдребезги разнес всё в часовне?

Он не материализовался из воздуха (распаковался. Разархивировался) около часовни или внутри нее. Он пришел с поля. Здесь какой-то подвох. Почему с поля? Не там ли просверлена скважина из нашего мира в мир дееспособного зла?

- Я рехнусь, - угрюмо сказал Бобров. Напрасно он не позавтракал. Удрал из мотеля, будто за ним и впрямь кто-то гонится. – Да кому ты нужен.

«Тому, кто знает, что ты можешь назвать фамилию».

Его вновь охватила ночная тревога, с тем различием, что сейчас был день. Ну и что – дорога длинная, вокруг ни души.

Еще час, и он будет в Затоке. Уж там-то люди наверняка есть. Он пообедает в монастырской трапезной, и, весьма вероятно – хотя раньше ничего подобного не пробовал – помолится и поставит свечку кому-нибудь из святых.

Но в Затоку он попал значительно позже и не совсем в качестве туриста.

Три улочки чистой и ухоженной Кашемировки сходились в перекресток напротив двухэтажного дома с аптекой, универсамом и парикмахерской. Тут-то «буханка» и заглохла. Бобров переложил руль к обочине. Он минут десять крутил ключ зажигания, пока не убедился, что влип. В «буханке» что-то сломалось, а его максимум – перебортировать колеса. «Выстрелил» один из факторов риска, не прозвучавший из сахарных уст благоверной лишь по причине Бобровской скрытности – хуже профана по части машин днем с огнем не сыщешь. Ремонтной мастерской здесь, конечно же, нет… Бобров поскреб щетину на подбородке, спрыгнул на мостовую, подбоченился и взглядом конкистадора обвел местность.

Во дворе типового коттеджа парень в тельнике, камуфляжных штанах и берцах лихо рубил поленья. «Здравствуйте!» - окликнул его Бобров, парень вогнал топор в колоду и отозвался: «Вам тоже не хворать». Его-то помощью и заручился коммуникабельный, когда припрёт, Бобров. «Нормальная телега, почем брали?» Но диагноз был неутешителен.

- Бегунок сдох.
- И что теперь?
- Покупать надо.
- Где? – упадническим тоном спросил Бобров.
- В Затоке, в сервисе. Он дешевый. Привезете, я поменяю.
- А у них есть?
- Сейчас запрос сделаем. – Парень достал из кармана слайдер. – Алло, Вадик! Здоров! У тебя бегун уазовский нигде не заначен? Да? Ты проверь, чтоб я человека зазря не гонял. Точно? Он скажет, что от меня, зовут… как зовут? Виктором. Бывай, земеля! Ну вот, - сказал он Боброву. – Сейчас выдвигаетесь по Сосновой улице, в самый конец и на платформу. До Затоки электрички часто ходят, а оттуда до сервиса пешком – полторы сигареты. Адрес сейчас запишу вам и Вадима телефон. Однополчанин мой.
- Воевали вместе? – полюбопытничал Бобров.
- Ага, - задумчиво кивнул парень. – Только не скажу, с кем, а то не толерантно, так-то.

Бобров захватил рюкзак и уныло поплелся к платформе. Он бы дорого дал, чтобы обойтись без электричек, но бомбилы в Кашемировке не водились. Белорусская линия МЖД затаила угрозу, декларируя свои враждебные намерения чередой гротесков. Как будто на арене кривляется клоун в смеющейся маске, но с мясницким ножом за спиной. Но что конкретно готовится для него, Виктора Боброва, праздно колесящего по периферии на купленном за четверть цены микроавтобусе? Смерть от несчастного случая? Почему с такими преамбулами?

Он взял билеты туда и обратно, набросил капюшон – на платформе было ветрено – и развернул завалявшийся в рюкзаке сухпаек: шоколадку. Позвонил Ромка, и Бобров с набитым ртом ответил: «Ну?»

- Х-и гну! – без претензий на оригинальность срифмовал компаньон. - Ты где?
- В Кашемировке.
- А Кашемировка где?
- Там, где у меня машина сломалась!
- Чинишь?
- За деталью еду.
- Так и знал, что барахло купили. Короче, мне племяннику Шкруевича стрелу забивать? А то ты брошюру куда-то сныкал. Конверт под столом валяется, а брошюры нету.
- В сейфе.
- И в сейфе нет.

«Твою мать, - подумал Бобров. – Я ее читал, когда сигналка заглючила. Ломанулся к машине, контору не запер. Но у нас же никогда не воровали, а посторонних в здание не пускают».

Версией о краже Ромка остался недоволен.

- Кто на нее позарился-то? Еще бы раритет, а то поди у букиниста червонец стоила, и то он торговался… Кстати, младший Шкруевич – экстрасенс. Целительством занимается, причем элитно, у него на Варварке салон. Попробую насчет бланко-издательской договориться…

Но Бобров его не слушал. Ему не удалось воссоздать последовательность своих действий после срабатывания сигнализации. Но он вспомнил другое.

Шкруевич: «Надо переиздать. Малым тиражом, только для своих». Ромка: «Пятьсот экземпляров вас устроит?» «Меньше. Сто, сто пятьдесят». «Сделаем, Бронислав Войтехович».

Войтехович. Сын Войтеха. (В России мальчиков редко называют Войтехами, и вряд ли до революции было иначе). И по возрасту вполне годится в сыновья.



***

В затокинском автосервисе другой одетый в камуфляж парень, со шрамом во всю щеку и синей наколкой «ВДВ» на фалангах вручил ему запчасть.

- Юрец смс кинул, его до шести не будет, - сообщил он, пробивая в кассе чек. – Дочку на диспансеризацию повез.
- Спасибо, - ответил Бобров. Блин, сговорились они все, что ли?! - А монастырь далеко?
- Монастырь… Момент. Михалыч! – крикнул он пожилому толстяку, грузившему в багажник «Оки» шипованную резину. – Пассажира до богадельни возьмешь?

Толстяк закрыл капот и подошел к Боброву, протягивая руку.

- Копытин, Антон Михайлович.
- Виктор.
- Сейчас тронемся, я там рядышком живу. Вадим, у тебя совесть есть? Ты мне техосмотр обещал еще в прошлом месяце!
- Михалыч, да меня инспекции задрали, то пожарникам неймется, то ифэнээс, то еще шобла какая на огонек завалит! Сделаю я тебе тэ-о, не дави пока!
- Тю, какие мы нежные. Виктор, милости прошу в лимузин.

Копытин крутил трехспицевую баранку, и она полировала выцветший спортивный джемпер с динамовской эмблемой, обтягивающий брюшко. Он без устали трепал языком, воспевая свои заслуги перед Затокой, обществом и отечественной педагогикой. У него учительский стаж тридцать лет, преподавал историю и географию, автор сотни методических пособий, своих детей четверо, дети – они же будущее. Такой галиматьи Бобров наслушался по первому каналу, но Копытин ему и слова вставить не давал, а от его разухабистой манеры рулить Виктора донимала морская болезнь.

- Ну, а вы какими судьбами к нам? – снизошел до зеленеющего Боброва Копытин.

Бобров нехотя отчитался о своей экспедиции.

Услыхав про его мытарства на большаке, Антон Михайлович прицокнул.

- Поди-ка, а ведь Томка-то, невестка бабы Паши – сестра коллеги моего, он их навещает раз в месяц. Муж Томкин два трактора по пьяни утопил, а с третьим и сам утоп, не вылез. Теперь на ней и дом, и баба Паша… Нагородила вам старушка ужасов, как батюшка грехи отмаливал за всю деревню, а по часовне черт скакал?
- Да.
- Что думаете?

Бобров думал, что тут удивительное совпадение. Тему, которую он обсуждал сам с собой, исчерпав уже все аргументы и контрдоводы, теперь можно обсудить с заинтересованным человеком, пусть даже это болтливый, напыщенный Копытин.

- Много отсебятины.
- Верно. Но баба Паша эту историю не придумала. Она лишь передает ее так, как слышала от других.
- Слышала или видела?
- Ей уже мнится, что видела, но, скорее, слышала. Ее, пятилетнюю, родители вряд ли взяли на ночное бдение. Помимо того, что батюшка панику поднял, в ночь ждали урагана. В Изнанково не только купол обвалился у часовни – посрывало кровли, столбы телеграфные уронило. Среди сельчан были погибшие. Конечно, по батюшкиному наущению люди остались без укрытия. Но основную мощь урагана приняла на себя деревня. Полтора километра от Прежнего Изнанкова до амбаров в Новом многих спасли.

«Ока» влезла на горбатый мост: с него, с середины, открывался эпический вид на Затокинский монастырь, стоящий у самой реки. В приоткрытое окно пахнуло сыростью и тиной. Бобров вычитал в блоге завзятого богомольца, что монастырь сооружен в восемнадцатом веке, и с тех пор не реконструировался. А вот моста здесь тогда не было – на южный берег сплавлялись по воде.

Навстречу Боброву и его добровольному гиду из монастырских ворот выпорхнула стайка бледненьких мальчишек. Они нестройным хором поздоровались.

- Я в воскресной школе занятия веду, - похвастался Антон Михайлович. – А извольте-ка, Виктор, откушать, угощаю.

В трапезной он был завсегдатаем и меню знал наизусть.

- Уха здесь – пальчики оближите. И непременно отведайте кулебяку с рыбой, такую вам нигде не подадут. Старинный рецепт, сам епископ благословил пользовать. А вот квас и медовуху не берите, они с градусом, а вам за руль садиться. Попейте водички клюквенной.

Самый привередливый гурман не побрезговал бы затокинской монастырской ухой, но Боброву кусок в горло не лез. Кто свистнул брошюру из офиса? Какова ее реальная стоимость? Антон Михайлович, смачно хлюпая ухой, с воодушевлением развивал свои теории.

- …провода гудели очень громко. Несколько человек даже оглохли. Гудели – значит, энергия оттекала. Куда-то задействовалась, понимаете? Потом еще нюанс: купол рухнул от урагана или ДО него? Это существенно. Матушка бабы Паши, когда жива была, говаривала, что селяне помчались вызволять Николая, и тут уж вдарил ураган. Отсюда и погибшие…

Заслонив льющиеся в окно лучи солнца, над столом встал косматобородый пресвитер.

- Опять ты, раб божий, не по уму речи заводишь, - витиевато попрекнул он Копытина. («А, отец Григорий, доброго дня!»). – И как тебе, Антон Михалыч, не надоест усопших всуе поминать? Всё хочешь божий промысел в уравнения перевести? И чем ты лучше тех, кто под болезных да новопреставленных весы подсовывает? А вы, - священник грозно уставился на Боброва, - не телевизионщик ли?
- Не-а, - съехал Виктор.
- А то был у нас тут один. Я, говорит, ищу доказательства того, что Николай Сапов в 1925 году украл научный труд профессора Шкруевича. – Бобров почему-то не удивился, услыхав эту одиозную фамилию, хотя внутри что-то оборвалось. - А, дабы себе его присвоить, настрочил в ОГПУ анонимку, что Шкруевич за монархию агитирует. Как только бедного Сапова не шельмовали: и чекист, и анархист, и самозванец, а этот вором заклеймил… Только сам же Шкруевич Сапову и отдал свой трактат, на вычитку или еще зачем. И навряд ли там что выдающееся было, ну какой из Шкруевича профессор? Войтех Шкруевич морской корпус закончил, по дядиной протекции его флаг-офицером взяли. Шулер, распутник и безбожник, с большевиками не поладил, вот и залег в глубинке. Это сейчас до столицы два часа езды, а тогда – глухомань…
- Для чего же эта примитивная личность чекистам понадобилась? – Антон Михайлович взял с блюда кулебяку. – За ним роту штыков командировали, не много ли чести?

С отцом Григорием он держался на дружеской ноге.

- Чекистам он понадобился, чтобы золото стрясти. Рота не для чести, а чтобы не сбежал. Шкруевичи богачами слыли.
- Всё равно, отец Григорий. При аресте он всей деревне дьявола сулил, а Николаю и вовсе персонально. Что Сапов такого знал о Войтехе, что разогнал всех и молебен отправлял?
- Пустозвонишь много, Антон Михалыч, - после короткого раздумья сумрачно ответствовал Григорий и удалился. Копытин проводил его исполненным почтения взором.
- Натерпелся Григорий от Шкруевичей, - прочавкал он в кулебяку. – Журналист тот – изверг, его б воля, он бы монастырь по камешку разобрал. Оказался родичем Войтеха. А Григорию из Епархиального приказали: в архив допустить, рукопись, если таковая найдется, отдать. По былым, де, заслугам: предки его церковь деньгами облагодетельствовали. Он весь архив перелопатил, но ничего не нашел. Тогда отца Григория чуть не за грудки взял: где, мол, прячешь? Чуть до греха не довел, да позвонил ему кто-то на сотовый – якобы, в другом месте искать надо. Показал, между прочим, копию письма Войтеха Адамовича, где черным по белому: «…служка Сапов, меня ограбивший и оболгавший, поплатился, и жалею лишь, что при том не был. Мои дневники и подшивка записей в Затокинском монастыре: Сапов накануне одолжил у старосты подводу, а куда ему ехать, кроме Затоки?». Отец Григорий насчет Войтеха непреклонен, но повод ополчиться против Сапова у того, выходит, был, и каких-то бумаг он впрямь лишился.
- Может, карты сокровищ?
- Ну, может быть, и карты. Я, школьником еще, да и студентом, мечтал найти клад. Все окрестности облазил, байки старожилов конспектировал… С кладом не повезло, а коллекцию минералов уникальную собрал, учился-то я на геолога. Но вот какая штука: о драгоценностях семьи Шкруевичей никто и не обмолвился, а ведь кладоискатели в Затоке и до меня были. Не факт, разумеется, что Войтех своё золотишко в наших краях прикопал, ему в Петрограде сподручнее. Однако что такое карта сокровищ? Лист, ну два, но не рулон, тем более не пачка, их специально маленькими рисуют, чтоб удобно при себе носить. А Шкруевич в архив с мешком подался. Зря наместник Войтеха упрощает. Кавалергард, карточный фокусник, атеист – не главное всё это. С червоточиной он был.
- А что, если… - Бобров запнулся.
- Что, если что? – поощрил его Копытин.
- Всё сходится к тому, что Сапов с его трактатом ознакомился. Если он был, с церковной точки зрения, богомерзким? Мог Николай пренебречь христианской моралью, обычной порядочностью и донести на Войтеха?
- Чужая душа – потемки, а через семьдесят с лишком лет и подавно. Но я думаю – отче Николай деревенских выгнал не вдруг. Понимал, что Войтех не впустую грозится. Если хотите, прогуляемся после обеда по монастырю, да покажу вам заодно и Николаеву могилку.

Бобров покосился на часы: половина третьего. Торопиться пока некуда.

- Давайте.



***

В 16:45 он опять стоял на платформе. Копытин, при всем его самомнении и ретроградстве, был весьма любезен, и, хотя ему названивала рассерженная жена, отвез подопечного к станции. Пытаясь стряхнуть сонливость (в трапезной кормили на убой), Виктор переминался с ноги на ногу, отхлебывая из пластикового стаканчика жидкий общепитовский кофе. Ему требовался отдых в горизонтальном положении: до кладбища и обратно к монастырю не ближний свет, да и похоронили отца Николая в самом отдаленном закутке.

Мраморного архангела на могиле не было: Прасковья Власьевна приукрасила легенду. На камне имя и цифры: 12.IV.1882-1.IX.1925, и коричнево-белый портрет семинариста в косоворотке, с гладко прилизанными волосами, невзрачного, обделенного даром провидения и не ведающего, что в царствие божье придется протискиваться сквозь кирпично-балочный завал.

А ведь складывается впечатление, что Сапов предусмотрел последствия своего конфликта с Войтехом Шкруевичем и подразумевал под ними вторжение дьявола. Не канонического ветхозаветного, с рогами, а надевшего личину бушующей стихии. Сельский пастор – не метеоролог, но по каким-то собственным оценкам он считал расстояние в полтора километра достаточным, чтобы уберечь людей.

Объявили электричку до Измайловска, и Бобров протопал к краю платформы.

На переезде прозвенел сигнальный звонок, шлагбаумы опустились, по обеим сторонам замерли автомобили.

Бобров тоже замер; тело обратилось в гранитный монолит, но нервы натянулись и бешено резонировали. Прожектора прибывающего поезда зажглись в полную мощь, и это было предостережение, хотя Бобров, который видел то же самое, что должен был видеть машинист, еще не верил своим глазам. Сквозь густеющие сумерки по рельсам шагал человек.

«Это ОН», - подумал Бобров. Он, разрезанный колесами в Измайловске, в Дороховске, в районе Фабричного, а теперь он за тем же самым явился сюда. Другие пассажиры тоже заметили «пешехода»; несколько десятков указательных пальцев согласно метнулись вниз, и кто-то заорал во всё горло: «Эй, посторонись!!!». «Куда прешь, дебил?!». Вопреки вынесенной из пещер страсти созерцать кровопролитие, никто не хотел быть пассивным наблюдателем, и, наверное, не один только Виктор Бобров думал: «Это обдолбанный наркоман в наушниках».

Он шел, глядя прямо перед собой, невозмутимый, как Сфинкс, и его намерения не оставляли сомнений: идти дальше. Так ходят привычной, не единожды проверенной дорогой, по определению безопасной и даже скучной. Его прогулка началась в совершенно другом мире, в котором не было ни станции, ни пригородных электричек, ни кричащих людей на перроне, а вместо шпал и рельсов – тропинка, координатно совпадающая с железнодорожной колеей, но сам пешеход пребывал в том мире, где всё это было. Или наоборот, физически он оставался там, у себя, но в нарушение оптической логики был виден с платформы, однако неуязвим.

Истошно завопила женщина с ребенком на руках.

Головной вагон состава проскочил семафор, токоприемники искрили, машинист подал еще один оглушительный длинный гудок. Воздух наполнился скрежетом экстренного торможения. Рельсы засияли от прожекторов, и сияние обогнало Идущего. В этот момент он чуть замедлил шаг и повернул голову, словно дивясь чему-то необычному, чего раньше с ним никогда не случалось. Полы его пальто взметнулись, подброшенные воздушным потоком, мгновенно опровергнув слепленную наспех гипотезу. Идущий не отражался в этом мире, а принадлежал ему со всеми потрохами и потому был обречен. Возможно, он успел испугаться, но испуг его умер во младенчестве.

Секунду спустя Идущего подмяли триста тонн железа.



***

Путейцы обследовали насыпь и пространство под колесами вагонов.

Даже если поезд втянул человека под себя, должны были остаться пятна крови. Фрагменты плоти. Клочья одежды. Вещи из карманов. Что-нибудь, что формально оправдывало действия машинистов.

Пассажиры звонили по телефонам, сообщая о задержке; самые сообразительные улизнули на автобусную остановку до того, как приехала полиция. «Виновники торжества» прикуривали сигарету от сигареты; один из них не мог выговорить собственного имени. Врач сделал ему укол. В кабину электровоза поднялась сменная бригада, но разрешения уехать пока не давали.

Медики, позаботившись о помощнике машиниста, грелись в диспетчерской, а на платформе работали транспортные полицейские, записывая показания очевидцев. Процедура отняла два часа.

Показания ничем не отличались, все слово в слово повторяли одно и то же. Только поддатый дачник в истрепанном армейском бушлате и с авоськой сыроежек понес ахинею про бандитские разборки и передел сфер влияния. Поммаш, у которого от нейролептика переплелись извилины, то и дело извергал потоки остервенелой матершины.

Боброва тоже допросили.

- Значит, вы утверждаете, что неустановленное лицо двигалось в колее?
- Да.
- Мужчина или женщина?
- Мужчина.
- Уверены? Не женщина?
- На нем пальто было длинное, фасон странноватый. Кто-то мог и за женщину принять. По-моему, мужик. Их, молодняк, не разберешь, мужик или нет, - сварливо добавил Бобров.
- Вы ему кричали, но он не отвечал?
- Он не то чтобы не отвечал – он как будто нас и не слышал.
- Шатался?
- Нуу… Не сильно. Нет. Вообще нет.
- В наушниках был?
- Не знаю.
- А вы видели сам наезд?

Виктор вздохнул.

- Если честно, то нет. Я зажмурился.
- Но человек, по-вашему, погиб?
- Естественно. Я зажмурился за полсекунды до того, как его сбило. Отпрыгнуть он не мог, это же не кино.
- Ну и где труп?
- Без понятия.

На платформу поднялись участники поисков. Они ничего не нашли.

Кто-то вполголоса предположил, что пострадавший выжил и смылся. «В крупу его смололо, что ли?!». «Хотите – ищите сами».

Машинистов отправили на медэкспертизу. Начальник станции, прибежавший сразу после остановки поезда, грубо сказал им на прощание: «Мужики, вы ваньку-то не валяйте! Сбивали кого, нет?! Или дури напыхались оба? Ну народ, бля, ну и народ». Те проигнорировали напутствие, да и вообще напоминали парочку зомби. В толпе прозвучало слово «диверсия».

Наконец изнывающих пассажиров пригласили в вагоны. Не было ни обсуждений, ни обмена репликами. Подавленные люди еще не свыклись с тем, что стали свидетелями сверхъестественного, и оно их коснулось, и всех в большей или меньшей степени сделало причастными к себе. Затокинским копам придется изворачиваться и править свои отчеты, чтобы придать им правдоподобность и не огрести по шапке от начальства. Чины из МВД не любят висяков под маркой «феноменов». Показатели страдают, а феномену статью не пришьешь.

Бобров предпочел остаться в тамбуре. Он апатично привалился к переборке. Ему хотелось домой.

Кто это был?

«В своей вселенной он параноик, которому мерещатся за спиной гудки поездов».



***

- Вы угарным газом надышались, что ли? – спросил его Юрий, роясь в кофре с инструментами. – Видок у вас… Турист дорогу перебежал?
- Как вы сказали? Турист?
- Ну да. Потому что шастает где не надо. Телевизионщики его так обозвали. А еще говорят – «серийный самоубийца». То-то тесть припозднился, опять интервалы увеличили?
- Да, ждать долго пришлось.

Ветеран устранил поломку, мотор «буханки» заурчал, и у Боброва отлегло от сердца. Ничто не мешает ему поднять якорь – по инерции Бобров еще воображал себя мореходом, пустившимся в плавание по неизведанным океанам, хотя романтикой насытился до отвала, век бы ее не видеть. Юрий не взял с него денег, не польстился и на бутылку «жидкой валюты», горячо рекомендованной мудрым Ромкой. «Мне поллитрить некогда, я семью кормлю. А своему помочь – это святое». Слово «своему» он подчеркнул интонацией, усмехнулся и хлопнул Боброва по плечу.

Бобров рассчитывал одолеть еще километров двадцать-тридцать, но погорячился.

Дневная усталость давала о себе знать тяжелеющими веками и плохой координацией. Оставив Кашемировку «за кормой», он примостился на автобусной конечной – не самое подходящее место для ночлега, но альтернативы не было. Включил аварийку. Обильная еда, поглощенная в трапезной, давно переварилась, но стряпать ужин не хотелось. Он открыл банку консервированных ананасов, сковырнул вилкой один кусок, и, полусидя, впал в сонное забытье.

Едва он закрыл глаза, как в голове отдалось эхом: «Эй, посторонись!!!». Но машинисты застопорили поезд вдалеке от станции и оттуда мигали прожекторами. Человек шел по рельсам, игнорируя оклики. «Он не живой, - думал Бобров, с опаской за ним наблюдая. – Живые люди ТАК не ходят. Его кто-то ведёт… и наводит на кого-то». Идущий поравнялся с Бобровым, его пальто распахнулось на плечах крыльями, и он легко, с прямых ног, взлетел на перрон…

Бобров завопил и проснулся. Глотнул холодного спрайта, задернул занавески. В следующей «серии» он и Копытин (еще молодой), каждый при рюкзаке и с геологическим молотком, бродили вокруг Затоки, собирая образцы минералов, а на привалах варили в котелке перловую кашу, гадкую на вкус. Перловка была расфасована в пакетики с рекламой: «Собери тысячу вкладышей от каши «Перл» и получи билет на чемпионат мира по футболу». Этот эпизод сгенерировала ложная ностальгия по тем временам, когда в Москве было больше москвичей, чем приезжих, воров и спекулянтов в законе не величали «господами», а баночное пиво продавалось только в «Березке». Но и во сне двадцать первый век не позволил забыть о себе, вспоров идиллию пошлым слоганом. Бобров отлично знал, что государственные границы безмятежного водевильного «совка» никогда не простирались вне промасленных идеологией книг и кинофильмов, но иногда искренне тосковал по этой вымышленной стране. «Я же ничего не смыслю в твоих минералах!», - сказал он молодому Копытину. «А это не страшно, - отвечал тот. – Главное нам с тобой не напасть на клад. Вот это будет плохо». «Почему плохо?». «Потому что нам не поздоровится. Его караулят, знаешь ли». Копытин уставился на него быстро пустеющим взглядом: этой ночью он умер. Не лакомиться ему больше яствами в трапезной, не водить по монастырю туристов…

- Да что за хрень? – подскочил Бобров. Когда он вновь заснул, апофеозом кошмара стало возвращение на платформу Затоки. От бортов поезда веяло горячим железом, рабочие искали под колесами погибшего или хотя бы какие-то признаки того, что он был, но Боброва внезапно осенило: они его там не найдут, потому что он здесь, среди пассажиров! Он обернулся и узрел Идущего позади себя, и это была Галька, дочь старосты. Оторванную голову она крепила на шее шарфом, замотанным крест-накрест. «Что, плохА тебе такая, а? – вопрошала она простуженным, не женским голосом. – Никому я нонича не мила, батя с мамкой и те собаками травили, на крыльцо не допустили. Не дочь ты нам, говорят, и изо рта у тебя мертвечиной несет. Что не нравится да?! Что не нравится да?!». Она визжала и рывками разматывала шарф…

Надсадив криком связки, Бобров сидел, слушая, как отщелкивает реле. «Блин, надо ехать в Москву, найти долбанную брошюру про иные власти и нажраться с Ромкой водки».

С этим резюме он уснул уже почти спокойно, и разбудил его сноп света, ударивший из темноты в лобовое стекло – утренний рейс номер один. Сон как рукой сняло. «Надо отсюда сваливать, пока об меня не начали спотыкаться». Бобров пересел за руль и освободил конечную, вывернув по дороге налево. Затем он тормознул подле просеки, где кое-как умылся, выпил кофе и подкрепился ананасами. Это его взбодрило, и он предал себя анафеме за малодушие. Во-первых, надо быть клиническим идиотом, чтобы ночевать чуть не поперек шоссе, даже при работающей аварийке. Во-вторых: что это за чушь – возвращаться в Москву? Искать брошюру? Если ее украли, хоть обыщись.

Ну и самое главное: об этой поездке он мечтал три года. И что? Сдулся на четвертые сутки, неудобно поспав на сидушках? Слабак.

Премировав себя еще несколькими обидными эпитетами, Бобров поехал дальше.

Справа виднелись мачты контактной сети: «железянка» пасла его в открытую, поигрывая разделочными тесаками колесных пар. Куда бы он ни свернул, Белорусское направление подстерегало его повсюду.

Но ведь это же бред сумасшедшего.

Сама по себе железная дорога на каверзы не способна. Она - интерпретатор, визуализирующий информацию о некой персоне. Персона никогда ни откуда не выходила и идет она (он? Оно?) в никуда. Нет ни старта, ни финиша, но в определенные моменты прогулка возобновляется на минуту, на две, пока…

«Как юнит в компьютерной игре. Уничтоженный геймплеем, он возрождается из рендомайзера, чтобы опять возникнуть на мониторе. Текстуры игровой карты на ТОМ компьютере соприкасаются с территорией НАШЕГО мира, реагируют на нее. Они друг на друга наслаиваются. И когда игрок нажимает на клавишу «удалить», в нашем мире проходит поезд».

…Дорога привела его в Затоку, поднадоевшую за вчерашний день. Но сегодня он смотрел на нее новым, не обремененным проблемами взглядом, и она была симпатичнее суматошного Измайловска – придатка схемы путевого развития, или закоснелого Дороховска. Интеллигентный городок, держащий своих маргиналов на привязи. Сюда не добралась волосатая рука «эффективного» госуправления и ничего не испортила. Бобров поставил «буханку» на прикол, оплатил в сбере штраф и совершил рейд по ярмарке, купив жене фарфоровую шкатулку, а Ромке – «настоящую кирасирскую флягу для сивухи». Вдалеке мелькнул знакомый динамовский джемпер, и у Боброва полегчало на душе: слава Богу, Копытин жив и здоров. Виктор убрал сувениры в машину и отправился в лекторий, предоставлявший услуги доступа к интернету.

«Войтех Шкруевич». Enter. Поисковая система выдала полстраницы линков, все на ресурс nepadaiteduhom.net – сайт собрания эмигрантов. Бобров прочел целую биографическую статью: «…древний шляхетский род, обосновались в России при Великом Князе Иване III Васильевиче. Многие поколения Шкруевичей верой и правдой служили в русской армии. С девятнадцатого века – конезаводчики; поставляли скакунов к царскому двору.

Войтех Адамович Шкруевич (1875-1930 гг.) С отличием окончил университет, обучался в Морском императорском корпусе, с 1914 – порученец императора Николая II. Кавалер ордена Святого Апостола Андрея Первозванного. Курировал Балтийскую эскадру. В 1916 году сочетался браком с вдовствующей баронессой Александрой Павловной Снигиревой.

В числе других приближенных Императора предпринимал попытки малой кровью предотвратить мятеж и октябрьский переворот. Гражданская война 1918-20 гг. отняла у Шкруевича жену: Александра Павловна пропала без вести. В дневнике Войтех Адамович писал: «…что ни день оплакиваю потерянную супругу. Но будущего своего без Родины не вижу… Нет худа без добра: с агентурной работой покончено, и я всего себя отдам науке».

С 1923 года Шкруевич в одной из деревень Московской губернии работает над созданием философской концепции, отрицающей догматы о вечной жизни и определяющей посмертное существование как результат личных усилий и благоприятного стечения подмножества факторов. Рукопись утрачена при драматических обстоятельствах, а сам Шкруевич оказался в застенках ОГПУ. Перенеся жестокие пытки, был приговорен к смертной казни с отсрочкой на месяц и бежал при этапировании.

Невзгоды и скитания не воздались ему сторицей. В 1927-30 годах В.А.Шкруевич проживал в Париже, где за резкие высказывания в адрес духовенства и публикацию цикла полемических статей «Религии лгут» подвергся остракизму в среде эмигрантов. В типографии Сюбре Войтех Адамович издал книгу «Власти Иные» (тираж сгорел при пожаре в складском помещении, сохранился только авторский экземпляр).

Тяжело больной, Шкруевич скончался в 1930 году: от старого огнестрельного ранения у него развился отек легких. За сутки до смерти он написал письмо, в котором назвал причины своего ареста и обвинил в краже рукописи однокашника Николая Сапова.

ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ САЙТА: это письмо с пометкой на конверте «Моим потомкам, если таковые предъявят законные права» и экземпляр брошюры «Власти Иные» затребованы у Союза Русских Эмигрантов сыном Войтеха Шкруевича, доказавшим прямое родство с завещателем. Бронислав Войтехович рассказал, что Александра Павловна не «пропала без вести», а, беременная, была брошена мужем на произвол судьбы. Эти россказни, впрочем, больше похожи на потуги очернить имя человека хотя и противоречивого, но благородного по происхождению. Тогда как сын Шкруевича Бронислав вскормлен кровавым советским режимом».



***

- Ну и геморрой с этими Шкруевичами! – огорошил его Ромка. Бобров думал даже не отвечать на вызов, но вопрос потерянной брошюры оставался не снятым. И теперь, когда выяснилось, откуда она родом, ему что-то очень хотелось его снять.
- Что опять стряслось?
- Вчера Глеб Шкруевич мне сам прозвонился и попросил книжку.
- Ты ее нашел?!
- Нет. Я ему уклончиво ответил, типа, утром свяжемся и договоримся. Но он, собственно, хотел не саму книжку, а чтобы мы ее всё-таки напечатали. Но с Глебом я не встретился, угадай, почему?
- Мне не до гаданий.
- Убили его. Как дядюшку, в кафе. Во аристократы, только в забегаловках питались. Глеб коктейль молочный из трубочки сосал... этот... смузи называется, какой-то мужик к нему наклонился, нажал на затылок и пропихнул трубку в голову. – Бобров промолчал. – До меня следак домогался: что за дела у нас с Глебом. Знаешь, оказывается, при Глебе обнаружили целую портянку почтовой рассылки. А рассылать он собирался напечатанную нами брошюру. Куда ты ее подевал?
- Никуда я ее не девал. Она или в конторе, или кто-то ее прикарманил.
- Ладно, не расстраивайся, всё равно Шкруевичи закончились. Глеб дядюшку кремировал в одиночку, не считая персонала крематория. Следак - свой в доску мужик, мы с ним пропустили по рюмке. Он сказал, что на портянке адреса парапсихологов и оккультистов. Перед тем, как Глеба убили, он писал сопроводиловку.
- А что в ней?
- Да он «рыбу» набрасывал. «Уважаемый такой-то, высылаю Вам… …полагаюсь на Ваше компетентное мнение». Ну и всё.
- Его из-за брошюры кокнули?
- Не, вряд ли. Он же блоггер, да еще в газеты писал, про олигархов: как они душу дьяволу продают, и какие они все извращенцы. Обиделись, небось, вот и отомстили.

Бобров засеменил к «буханке», стараясь не наступать в лужи. Сбывался интернетовский прогноз погоды: пасмурное небо прохудилось. Он спрятался в машине, и тут же дождь ливанул по-настоящему. Да, накрылся вояж.



***

Двумя часами позже фраза «Вояж накрылся» из простой констатации сублимировалась в нешуточный повод для беспокойства.

Бобров выстроил оптимальный маршрут до Москвы. Необязательно нестись сломя голову, отказывая себе в обзорных экскурсиях, но и углубляться еще больше на юг ни к чему. Но девиз «Не рассиживаться» едва не обернулся катастрофой.

Он опасно разошелся с вильнувшим через двойную полосу «шумахером» и тут же влетел на скользкий участок трассы. УАЗ потерял управление, и Виктор ожидал, что машина опрокинется на бок и закувыркается, сминаясь уродливым комом. Ни педали, ни руль не отвечали, и в голове Боброва замельтешили последние мысли: его труп отвезут в затокинский морг, вызовут на опознание Людмилу, она упадет в обморок… «Буханка» клюнула носом и остановилась самостоятельно. Виктор откинулся на спинку сидения, перевел дыхание, оттянул лямку ремня. Замок глухо звякнул о крепление, и он понял, что ехал не пристегнутым.

Это его доконало. Вцепившись в стойку, он кое-как сполз на асфальт, тут же промочив ноги, и увидел, что не доехал двух метров до ямы, оставшейся от дорожных работ. Нет, это безоговорочная капитуляция. Пока трасса не высохнет, он перекантуется на площадке для отдыха: вот она, только бы объехать яму.



…Смирившись с тем, что непогода взяла его в заложники, он обосновался со всеми удобствами. Переоделся в свежую футболку и натянул толстый свитер. Устроил себе церемонию чаепития. Снаружи бурлила и пенилась вода, а по крыше барабанили крупные дождевые капли.

Бобров ерзал на диване, и одна мысль не давала ему покоя:

«Где-то здесь наверняка проходит «железянка». Я просто не мог застрять где-нибудь еще. Она тут».

Но раскладывать пасьянсы на тему железной дороги – пустая трата времени. Если тамошние аномалии и знак, то не ему, а кому-то другому. Макая в чай печенье, он думал о Войтехе Шкруевиче.

О нем известно с миру по нитке, и ничего из первоисточников. Смутные воспоминания старушки, предвзятая характеристика отца Григория, выкладки Копытина и статья на сайте.

«Бесовский глаз», умение «наговаривать», эрудиция в области религии и философии… Хотя, нет, его познания куда обширнее. Он был избыточно сведущ в сокровенных сторонах Бытия. В какие зазоры мироздания ему довелось заглядывать?

Жена Шкруевича – Александра. На самом ли деле он обошелся с ней так мерзко, как это преподнес Бронислав Войтехович? Сам Бронислав тогда не родился, и знать наверняка ничего не может. Но. Даже если цитаты на эмигрантском ресурсе взяты из подлинного дневника Войтеха, их можно толковать по-всякому, например: «…оплакиваю потерянную супругу». Одержимый собственными замыслами, Войтех бросил беременную жену, но сознавал, что прощения за это ему не будет. Вот и оплакивал ее как «потерянную».

Шкруевич сам себя откровенно именует агентом. При Николае Втором он был «порученцем» - особистом, секретчиком, еще и курировал Балтийскую эскадру. Что мог курировать на флоте мичман без выслуги лет? Разве что нелегалов, вживленных в матросские кубрики для выявления смутьянов? Потом, в Париже, его здоровье подкосил старый огнестрел. Старый – полученный до семнадцатого года, при исполнении обязанностей секретного агента? Шкруевич – не мелкий шпионишка. Если он и не состоял в штате Охранного отделения, людей такого сорта извинительно причислять к Охранке. Жалованье им платили из тех же фондов.

Итак. Агент Охранного отделения, под прикрытием, с оперативным псевдонимом. В чине… скажем, ротмистра, с фальшивым паспортом на имя… скажем, Андрея Заренского. В перестрелке со своими подручными напоролся на пулю. У него, очевидно, имелись свои соображения насчет грядущих перемен. «В числе приближенных Императора» он не срывал переворот, а непосредственно ему способствовал.

Но замыслы его пошли вразнос. Пролетарская диктатура от него отреклась. Всё. Финита. Крушение всех надежд. На Ромкином жаргоне у него «чердачина протёк». Свои несбывшиеся амбиции он воплотил во «Властях Иных», сделав самого себя главным героем – «Избранным».

Озлобленный, оскорбленный в лучших чувствах, еще и профессионально владеющий гипнозом, он стал адовым исчадием для Изнанкова Прежнего. Может, он и не «программировал» дочку старосты на самоубийство, но он убил ее за отказ… И ничего странного, что Николай Сапов принял меры, чтобы отделаться от «бывшего однокашника» - видать, за Войтехом и в студенчестве водились заскоки, а его философско-мистическое эссе для Сапова окончательно всё расставило по местам.

«Я никогда не узнаю, как всё было, - подумал Виктор. – Да и вообще: у прошлого столько вариаций, сколько людей о нем помнит. Для каждого это происходило по-своему…». Одна несомненная польза от длинных рассуждений: он себя ими убаюкал. Но сперва придется выйти из машины, чтобы ночью не приспичило.

Стоя возле УАЗа, он видел, как за шоссе напротив площадки вспыхивают и гаснут белые огни. Да, «железянка» здесь. До нее метров двести. Вот черт.



***

Он проснулся от гула.

Что это такое? Самолет?

Бобров потрогал дребезжащее ветровое стекло и отдернул руку. Гул не стихал, он был равномерно громким. Самолету не полагается кружить на одном месте… Удивленный и напуганный, Бобров подался к окну. Что может издавать такой звук? Уж не поезд ли,

(сошедший с путей и направляющийся к площадке)?

Прореха леса, в которой лежал железнодорожный переезд, была туго забита туманом, но сквозь него пульсировали бело-лунные огни светофора. Затем пульсация угасла, и туман на несколько секунд рассеялся: Бобров успел рассмотреть стоящий на рельсах состав. От состава отпочковался плоский, размытый по кромке силуэт.

Тембр гула изменился, стал напряженным, раскатистым. Треснуло одно из стекол, но Виктору было не до ерунды. Потому что фигура – человеческая фигура, неполноценная, но явно человеческая! – вступила на шоссе и пересекла его походкой сомнабулы.

«Это ОН! Идущий. Он свернул со своей проторенной тропы и сейчас он будет здесь. Он жрёт электричество с проводов, от этого они гудят. А пока он шел по рельсам, питался от контактной сети…»

Бобров знал, что времени у него самое большее – полминуты. Или даже их нету. Идущий нерасторопен, но, может быть, он так усыпляет бдительность? Войдя в тень, он мог ускориться… Некогда запускать двигатель и таранить бампером Идущего, молясь о том, чтобы он не оказался припозднившимся местным жителем. Борта машины почти зримо истончались: «буханка» могла служить ему домом – спальней, кухней, столовой, но не могла защитить от пришельца.

Последующие действия Боброву диктовал безотчетный ужас, девятым валом вынесший его из машины в лес. Бежать, и чем дальше от площадки, тем лучше. Он расшиб колено о торчащую из земли корягу, но это его не остановило. Ночной лес не кишел монстрами, но спасающийся от безымянного фантома Бобров был в нем не одинок. На остатках сил, задыхаясь и еле держась на ногах, он блуждал среди деревьев, и где-то неподалеку от него так же блуждала Галька, дочка старосты. Иногда он слышал ее голос и затыкал уши. Галька горестно выла, и ее вой, похожий на волчий, возносился к звездам. Свою голову она держала высоко на вытянутых руках.

На рассвете он возвратился к машине, поскольку в темноте описывал круги по касательной к площадке. УАЗ стоял на прежнем месте. В прострации, почти невменяемый, Бобров прихлопнул дверь салона – ему показалось, что в машине ночевал бомж – и сел за руль…



В десяти километрах от Затоки, пройденной обратным курсом, он встал на красную стрелку. Правая дверь открылась, и на пассажирское место уселся пожилой мужчина. Бобров поперхнулся.

- Что… н… надо? – просипел он.
- Я с добрыми вестями. – Мужчина не улыбался, он строго смотрел на него в упор. - Хочу сказать, у полиции не будет к вам претензий.
- У полиции? Ко мне? О чем вы?
- О том, что вы везете в салоне. Вы даже не заглянули туда?

Бобров повернул голову назад, уткнулся взглядом в пол, выстеленный ковриком – и все те страхи, которые прокрались за ним из ночного леса, уменьшились до размера молекул рядом с новым СТРАХОМ. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, - подумал он. – Не со мной. Не в этой жизни. Но, господи боже, его жарили, и оно еще дымится!!! Если бы не вытяжка из расколовшейся форточки… я бы учуял, что еду не один».

- Не волнуйтесь, - произнес мужчина. – Выкиньте мясо на помойку вместе с ковром, продезинфицируйте обшивку и продайте машину. Ездить на ней вы больше не захотите. Но здесь не весь труп. Для полного комплекта не достает килограммов тридцати… даже вместе с шинелью… но оно и не было в комплекте.
- Оно? Как это – ОНО? Это человек или нет?

Седой мужчина нажал на кнопку аварийной сигнализации, ссутулился, скрестил руки на груди.

- Это - продукт нехарактерного в природе синтеза, причинно и качественно отличного от естественных процессов репликации живых существ. Пятнадцать-двадцать процентов человека, демо-версия, если вам так ближе. Я не знаю, как ему удалось дойти от железнодорожных путей до вашего УАЗа, но надеюсь узнать.
- Но разве для этого вам не нужны его… то, что от него осталось? Почему я должен это выкидывать?
- Пробы для анализа взяты, остальное без надобности. Мне нужна книжка. В молодости я ее бегло пролистал, а теперь буду читать вдумчиво. Отдайте брошюру.
- Но! Но у меня нет ее!!! Ее украли!
- Ее не украли. Когда у вас сработал брелок, вы помчались на улицу с брошюрой. Она вам мешалась, и вы впопыхах сунули ее в бардачок. – Мужчина аккуратно извлек из бардачка карту, файл с документами, инструкцию по эксплуатации и… брошюру «Власти Иные».
- Чего ж вы сразу ее у меня не взяли?
- А зачем? За вами установили круглосуточное наблюдение.
- Ну охренеть теперь! – разозлился Бобров.
- А вам не на что пожаловаться. Специально обученные люди вас прикрывали по мере надобности, в том числе – чинили вашу машину и зачищали гостиницу от буйных мелкоолигархов. Происходило примерно то, что и ожидалось. Феномен себя проявил. Это очень… хм… сильно написано, - сказал мужчина, укладывая брошюру во внутренний карман короткого пальто. – Впечатляет, хотя и не сразу это понимаешь. Правда, не везде корректно исторически. Да, Андрей Заренский расстрелял своих жандармов. И – да, один из них остался жив, но долго добирался до врача, шел в полуобмороке, терял кровь. Пулю он так и носил в себе до самой смерти – хирург не смог ее вынуть. Парадокс: Заренский играл на руку большевикам из чистого авантюризма, а Шкруевич искренне считал его эмиссаром «иных властей». Нет, Шкруевич и Заренский – разные люди; вы ведь много об этом думали? Шкруевич потому и выжил, что ожидал нападения и под шинель надел броню. Своим мощным умом он вычислил «иные власти» по каким-то их действиям, но подготовку революции в России приписал им ошибочно. Влияние сообщества было тогда не столь велико и распространялось больше в Европе. Так или иначе, Шкруевич вмешался, но ликвидировать Заренского не сумел. Тот увидел кольчугу и выстрелил Войтеху за шиворот, пуля прошла наискось и засела в грудине.

Собственно, Шкруевич не был ни фанатичным монархистом, ни даже патриотом. Он постоянно находился в конфронтации с церковью, и его карьера грозила пойти насмарку. Но он точно знал, что смена правительства повлечет развал аппарата разведки, нелегалы окажутся не у дел. Я подозреваю, что Шкруевич имел доступ к агентурным донесениям высшей степени секретности и кое-что придерживал, так сказать, для себя. Фильтруя массивы данных, он распознал что-то значимое, фундаментальное, могущее привести к научному прорыву. Пусть даже он хитростью примкнет к большевикам и станет новым распорядителем государственных тайн, целевые поставщики информации канут в Лету. Поэтому он был заинтересован в том, чтобы сохранить царский престол и свои привилегии хотя бы временно: фактически он стоял на пороге величайшего открытия за всю историю человечества.

Каким-то способом Шкруевич нашел лазейку за барьер белкового существования. Он сумел превратить буквы и символы в своего рода машинный код, содержащий информацию не просто о его личности, но и о телесной оболочке. Но для того, чтобы сойти со страниц брошюры, ему требовался донор – восприимчивый, в идеале – гиперсенситивный читатель.

(Так вот, вспомнил Бобров, почему Шкруевич настаивал, чтобы текст верстали без малейших изменений! И вот почему он, а после – его племянник намеревались разослать копии брошюры экстрасенсам: ведь кто может быть восприимчивей?)

- Вы правы, - угадал его мысли пожилой мужчина. – Кандидатуры подобрали одну другой лучше. Но это было потом, когда заполучили брошюру. Искали долго. Бронислав задействовал прежние связи во внешней разведке, и ему раздобыли ту, что осталась в архиве Войтеха. Они надеялись ЕГО вернуть. В порядке эксперимента, отнюдь не из милосердия. Думаю даже, что Бронислав вынашивал идею лично посчитаться за свое тяжелое детство: с него бы сталось, он участвовал в спецоперациях и после них крайне специфически воспринимал реальность. Вдобавок, на войне он стал крупным спецом по части полевых допросов; у себя на даче он зачем-то сделал звукоизоляцию в подвале. Нельзя исключать, что по возвращении Войтеха ждали изощренные пытки. Бронислав и племянника натаскивал соответственно…
- Оба они погибли… - Бобров сорвался на фальцет. – Вы-ы… знаете, что погибли?
- Да, мне докладывали, - равнодушно ответил пожилой мужчина. – Счастливчики. Задуманное могло у них получиться, и вот тогда… Ну, вы на себе прочувствовали, каково это. Бронислав с Глебом мнили себя потомственными колдунами, но в сравнении с Войтехом стоили ноль плюс ноль. Он был незаурядным, очень эффективным гипнотизером и практиковал манипуляции с подсознанием; но это умеют и начинающие психиатры, а Шкруевич замахнулся на невообразимое – посягнул на саму смерть. Неспроста он посещал казни и проводил в камерах приговоренных много больше времени, чем предписывали его должностные обязанности; там он нарабатывал и оттачивал свою методику. А испытал ее на Сапове, подсунув ему какое-то чтение. Сапов, разумеется, сути не усвоил, но угрозу ощутил. То чудовище, которое обрушило на него купол часовни – второе, третье или десятое «я» Шкруевича; «я», в котором он был монстром, одержимым жаждой убивать. Вам же, любезнейший, несказанно повезло: ваше подсознание впитало лишь выстраданное первое «я» – подстреленное, волочащее ноги - и периодически давало ему жизнь.

Бобров, завороженный, уставился на «попутчика».

- А вот ему, Шкруевичу, повезло гораздо меньше. Полагаю, вы никудышный донор, или мало прочли. Есть и другое мнение: типография Сюбре приняла в печать черновой вариант рукописи, нуждавшийся в скрупулезной редактуре, на которую у Шкруевича уже не хватало времени. Вы впустили в мир живых черновик. Вся формация – немного тела для приличия и шинель с продырявленным пулей воротом – получилась настолько нестабильной, что улетучивалась при сближении с материальными объектами некой критической массы. То есть – с поездами. При последнем появлении он смог дойти до вашей машины; впрочем, шел он не к вам – он, будто бы на маяк, двигался к своей брошюре... Но пока это домыслы, дело за экспертами. Я вам настоятельно советую не раздувать истерию в интернете. Не выставляйте себя на посмешище.

Он взялся за ручку двери.

- Ну а сами-то вы кто? – набравшись наглости, спросил Бобров.
- Я? – седой мужчина похлопал ладонью по своему пальто, оттопырившемуся там, где в кармане лежала брошюра «Власти Иные». – Я – человек из эпилога.