Ее обманули.

Женя поняла это, когда вслед за женщиной в белом халате вошла в медицинский кабинет, где та велела ей раздеться до нижнего белья и сдать на хранение личные вещи. Взамен своей одежды Женя получила какие-то местные обноски — растянутые на коленях джинсы, застиранную футболку и пару истрепанных розовых кроссовок. Но главное — у нее забрали мобильный. Внеся в опись личного имущества, телефон запечатали в пакет, подписали черным маркером имя владельца и заперли в железный сейф, сообщив, что там он будет храниться до окончания Жениного срока пребывания в приюте.

И это была ощутимая потеря.

Телефон забрали так быстро, что Женя не успела даже возмутиться по этому поводу. А когда попробовала сделать это после, наткнулась лишь на раздраженную отповедь медсестры.

— У нас правила для всех одни, — сказала та. — Если чего не нравится, это к начальству. Сейчас все равно никого нет. Завтра придут, с ними и поговоришь. А пока давай, шевелись, мне тебя еще мыть надо.

С этими словами, не дав толком опомниться, она вытолкала Женю в коридор и, закрыв кабинет, погнала в душ.

Весь путь до банной комнаты в голове девушки пульсировала только одна мысль: обманула, обманула, обманула...

После душа Женю отправили в приемное отделение — помещение, отгороженное от остального здания прочной, запертой на ключ дверью и состоявшее из трех комнат: женской и мужской спален и общего зала. Сюда, в приемное, помещали всех вновь поступивших детей.

Встретившая Женю воспитательница проводила ее в группу девочек, выдала постельное белье и указала на свободную кровать. После чего помогла привести спальное место в порядок, между делом пытаясь, что называется, «наладить контакт» с новенькой. Но Женя не была настроена на налаживание контактов. Огорченная, обманутая, на все попытки разговорить ее она отвечала лишь угрюмым молчанием.

Наконец, поняв всю тщетность затеи, воспитательница ушла.

Оставшись одна, Женя рухнула лицом на нерасправленную кровать и разрыдалась.

Во всем была виновата эта крашенная стерва из социальной опеки, Валерия Раильевна. Она занималась Женей в течение последних двух лет, с тех пор как та уехала из интерната и поступила в техникум, однако их отношения даже с большой натяжкой нельзя было назвать дружескими. Скорее они просто терпели друг друга.

При этом опекунша откровенно не нравилась Жене — слишком уж скользкая; она много обещала, но редко выполняла обещанное.

И все-таки именно Валерия Раильевна уговорила Женю написать заявление в приют.

— Тебе там понравится, — уверяла она. — Там очень хорошие специалисты. Психологи, педагоги...

— Ненавижу психологов, — буркнула Женя.

Но Валерия Раильевна пропустила ее замечание мимо ушей.

— И кормят там пять раз в день, — закончила свою мысль опекунша. — К тому же, какие у тебя еще варианты? В конце концов, не могу же я тебя бросить на улице?

«Не можешь, как же», — раздраженно думала Женя. На самом деле, она знала, чем объяснялась такая поспешность ее помещения в приют — на следующей неделе у Валерии Раильевны начинался отпуск, и ей просто не хотелось долго возиться с внезапно возникшей проблемой жилищного устройства подопечной.

С другой стороны, насчет вариантов тоже было верно. Общежитие, где Женя на время обучения в техникуме была прописана, летом закрыли на ремонт. Больше же податься ей было некуда. Конечно, оставались еще друзья, готовые приютить ее на неделю-другую. Но на два месяца! Кому нужен такой балласт? Большинство знакомых жили с родителями, а другие на летние каникулы уехали по домам, в область и соседние города. Даже ее любимый Темушка был сейчас почти за три сотни километров и собирался вернуться только в конце августа. Так что...

Женя тяжело вздохнула.

— Курить-то там хоть можно? — спросила она.

— Официально нельзя, — ответила Валерия Раильевна и тут же, улыбнувшись, добавила, — но, думаю, об этом мы договоримся.

Опекунша вся прямо-таки сочилась дружелюбием и заботой. И это не могло не настораживать. С ее слов все выходило так гладко, что просто не верилось.

А впрочем...

— Ладно, — махнула рукой Женя. — Где он находится-то, этот ваш приют?

На следующее утро их подняли в половине девятого. Женя с трудом разлепила отяжелевшие от ночных слез веки. Она проревела до самого отбоя, а потом еще часа три-четыре не могла уснуть, ворочаясь на чужой, неудобной кровати. Горькие мысли о потерянной свободе отгоняли сон вернее всякого кофе. И даже те несколько часов дремы, которые она все-таки ухватила этой ночью, не принесли ей отдыха.

Женя чувствовала себя усталой и разбитой.

За подъемом пришел черед гигиенических процедур. После — завтрак. Следом за завтраком — час свободного времени. Потом первая прогулка, которая продолжалась до обеда.

Жизнь в приюте, как в любом казенном доме, двигалась изо дня в день по одним и тем же накатанным рельсам.

Все это напоминало Жене интернат, откуда она с таким облегчением вырвалась два года назад. Покидая стены детского дома, Женя была уверена, что вот теперь-то она свободна и никогда больше не станет жить по чужой указке.

Но как бы не так...

Здесь, в приюте, с режимом все было еще строже. Складывалось такое ощущение, что она попала не в социально-реабилитационный центр для несовершеннолетних, как официально именовался приют, а в самую настоящую тюрьму. Хмурые, постоянно прикрикивающие на детей воспитатели действительно больше напоминали надсмотрщиков. Главная их задача заключалась в том, чтобы держать вверенное им малолетнее стадо под неусыпным контролем, не давая детям разбежаться или причинить какой-либо вред себе, друг другу или казенному имуществу.

Впрочем, сказать, что детишки не заслуживали такого обращения, Женя могла едва ли.

На прогулке малыши носились по игровой площадке с криками и визгами, цепляясь за все, за что только можно уцепиться. Больше всего они походили на стаю полоумных обезьян, и их шум очень раздражал.

Женя тихо сидела в стороне, когда один из маленьких гаденышей подбежал к ней и устроил салют из песка, большая часть которого немедленно осела у девушки на голове. Выругавшись, она попыталась поймать засранца, но тот уже отскочил на безопасное расстояние и, показав средний палец, с дебильным хихиканьем умчался куда-то в сторону качелей.

Придурок!

Догонять его Женя не стала, вместо этого принявшись пальцами вычесывать сор из волос. Сердце вновь сжала злая обида, так что девушка с трудом сдержала подступающие слезы. Но все же не заплакала — еще только этого не хватало, разреветься на глазах у других подростков!

Местные «старшаки» держались группками по четыре-пять человек и большую часть прогулки занимались тем, что смолили сигарету за сигаретой, словно стараясь накуриться впрок, до следующего выхода. Иногда до Жени доносились обрывки их веселых матерных разговоров. На новенькую они внимания почти не обращали, лишь изредка бросая в ее сторону косые, надменные взгляды и периодически взрываясь раскатистым смехом, который Женя мнительно принимала на свой счет.

Среди всех этих странных детей и взрослых Жене было одиноко. Невыносимо одиноко. Ей хотелось забраться в кровать и завернуться с головой в одеяло, спрятаться.

Казалось, прошлое возвращается...

Жене было девять лет, когда папу уволили с работы. Но вместо того, чтобы искать новую, он почему-то стал пропадать по вечерам и приходил домой только ночью, пьяный и шумный. Мама его ругала, кричала, несколько раз выгоняла из дома. Но через день или два папа все-таки возвращался. Просил прощения, приносил цветы.

Так было вначале. Тогда еще казалось, что все может поправиться.

Но потом стало только хуже.

Папа перестал уходить из дома, но пить не бросил. Часто он начинал с самого утра, так что под вечер Женя заставала его спящим на диване, где он громко храпел, пуская на подушку слюни и распространяя вокруг себя шибающий с ног запах перегара.

Мама продолжала ругаться. Иногда они с папой дрались, она выталкивала его за дверь, а потом долго сидела и плакала на кухне.

Женя же слушала все это. Завернувшись с головой в одеяло в своей кровати, она старалась хоть немного заглушить звуки ежедневных родительских ссор. Но это мало помогало.

От всего этого Жене было очень страшно. Страшно за пьяного папу, который раньше был такой хороший, любил гулять с ней и играть в разные игры; страшно за несчастную маму, прежде веселую и красивую, а сейчас пугающе изможденную, уставшую и злую.

И, конечно же, за себя.

Женя хорошо помнила тот день, когда с утра папы не оказалось дома. Хмурая мама с красными, распухшими глазами молча накормила ее завтраком и отправила в школу. Все шесть уроков Женя просидела как на иголках, а после занятий ее почему-то забрала бабушка и отвезла к себе.

— Все будет хорошо, внучка, — сказала бабушка. — Все будет хорошо.

Домой Женя больше не возвращалась.

А через месяц ее первый раз привели к Пауку.

В обед Женя отказалась от еды. А весь тихий час пролежала, уткнувшись лицом в подушку. Воспитательница несколько раз заходила в группу, окликая ее по имени, но девушка не отвечала.

Когда Женя отказалась идти на полдник, воспитательница все так же молча ушла, но скоро вернулась.

— Поднимайся, Евгения, — сказала она. — С тобой хотят пообщаться.

В этот раз Женя не стала упорствовать. Какое-то внутреннее чутье подсказало ей, что так будет правильно. Послушно поднявшись с кровати, она вышла из группы.

В коридоре ее ждал высокий молодой мужчина. Представившись Николаем Алексеевичем, заведующим отделением диагностики, он пригласил Женю пойти с ним.

Вслед за немногословным провожатым Женя поднялась в расположенный на втором этаже кабинет.

— Ну, и в чем у нас проблема? — спросил Николай Алексеевич, когда оба удобно устроились в мягких креслах.

Женя наградила его хмурым, недружелюбным взглядом.

— Проблема? Мне нужен мой телефон, — сказала она.

Николай Алексеевич улыбнулся.

— Иначе?

— Иначе? — не поняла Женя.

— Обычно после таких заявлений всегда следует «иначе», — не переставая улыбаться, объяснил заведующий. — Угрозы. Капризы. Шантаж. Знаешь, это моя любимая часть подобных разговоров.

Он был какой-то странный.

— Я не собиралась никому угрожать, — сказала Женя. — Я просто хочу, чтобы мне отдали мой телефон.

— Это понятно. Но ты же знаешь, у нас существуют правила...

Женя готова была застонать от безысходности — снова эти долбаные правила! Она почувствовала, как на глазах выступают слезы. Ну почему никто не хочет просто понять ее, услышать то, что она говорит?

Увидев, как влажно заблестели Женины глаза, Николай Алексеевич перестал улыбаться.

— Подожди. Успокойся, — мягко и примирительно произнес он. — Рано лить слезы. В конце концов, все всегда можно решить. Давай договоримся. Я буду выдавать тебе телефон на полчаса каждый день — в порядке исключения. Но, — он сделал многозначительную паузу, — взамен ты гарантируешь мне идеальную дисциплину. Никаких больше отказов от еды. Никаких истерик. Договорились?

Утирая мокрые глаза, Женя кивнула.

— И еще, — добавил Николай Алексеевич, — завтра ты поговоришь с нашим психологом.

При упоминании психолога все внутри Жени сжалось в тугой холодный комок.

— С психологом? — напряженно переспросила она.

— Верно, — подтвердил Николай Алексеевич. — Это часть нашего договора.

Сердце в груди забилось чаще. «Нет, — хотелось закричать Жене, — нет, никаких психологов».

Но телефон...

— Так как, мы договорились? — спросил заведующий.

Женя медлила. На миг ей стало невыносимо от мысли, что все когда-то пережитое, весь тот холодный и липкий ужас может повториться опять. Ведь он обещал, что вернется за ней, обещал, что не отпустит из своей паутины. А что, если вдруг...

Ей стоило труда взять себя в руки.

— Да, — наконец тихо ответила Женя, ощущая, как ею овладевает странная тревога. — Да, я согласна.

Поводом для начала их занятий послужили пропуски уроков. Бывшая отличница, после переезда к бабушке она умудрилась за пару недель нахватать трояков, а потом и просто перестала ходить в школу. Но прогулы недолго оставались тайной.

Закончилось тем, что бабушке позвонила Женина классная руководительница.

— Я все понимаю, — сказала классная в завершение неприятного разговора, — ситуация у вас непростая. Но с этим нужно что-то делать. Может быть, Женечке стоит походить к психологу? Я могла бы посоветовать вам замечательного специалиста.

Бабушка охала и вздыхала, но в итоге все-таки согласилась и записала телефон.

Женя отлично помнила, как пришла к Пауку в первый раз. Маленькое, полутемное помещение больше походило на чулан, чем на кабинет. Направленный свет лампы выхватывал лишь незначительное пространство по центру, где стояли гостевое кресло и низкий журнальный столик, оставляя большую часть комнаты на откуп густым, чуть подрагивающим теням.

Словно чудище из ночного кошмара, он выплыл в тот раз из этого беспокойного сумрака. Большой, уродливо жирный, с неприятным маслянистым блеском в маленьких, укрытых толстыми стеклами очков глазах.

— Привет, — сказал он, влажно улыбнувшись. — Не бойся. Уверен, мы с тобой обязательно подружимся.

Так все и началось.

Паук предпочитал прятаться в тени, сидя в своем любимом кресле и оттуда дергая за нити разговора. Он называл ее Мухой. Причина крылась в ее фамилии — Муховицына. Но Жене всегда казалось, что у этого прозвища, помимо очевидного, существовал и какой-то иной, более зловещий смысл. Это очень пугало Женю; в конце концов — так не должно быть, взрослые не имеют права давать детям клички.

Но он давал. И редко называл ее иначе.

А еще у него был странный голос. Мягкий, вкрадчивый, не вяжущийся с отталкивающим обликом, он вводил Женю в какое-то необычное оцепенение, словно бы совсем лишая воли и делая из нее покорную марионетку.

— Расскажи мне о том, чего ты боишься, — велел Паук. — Покажи мне свои страхи. Я хочу узнать их. Расскажи мне. Расскажи все...

И она рассказывала.

О пьяном отце. Об уставшей матери. О долгих вечерах, когда она лежала, укутавшись в одеяло и слушая родительские ссоры.

Паук выворачивал ее память наизнанку, проникал в мозг и душу, поднимая из глубин те воспоминания, которые Жене меньше всего хотелось тревожить. Казалось, он питался ее страхами, насыщался ими, высасывал все досуха.

И он улыбался.

Женя не видела, но знала, что он всегда улыбался, словно бы ее мучения доставляли ему удовольствие.

Удовольствие и радость.

Заведующий не обманул. Они вместе с Женей спустились в медицинский кабинет, где медсестра, пусть и с недовольным ворчанием, но выдала телефон.

Первым же делом Женя набрала Темушку. Услышать его голос было все равно, что глотнуть свежего воздуха среди затхлости и удушающих ограничений тесного приютского мирка. Казалось, он говорил с ней из какой-то совершенно иной, свободной вселенной, лишенной местных проблем и забот, и не понимал, чем она так расстроена.

— Не грусти, Котенок, все будет хорошо, — ободрил он ее на прощание. Однако Женя не разделяла его беспечной уверенности. Когда-то, много лет назад, то же самое обещала ей бабушка...

Полчаса общения пролетели незаметно. И когда пришло время отдавать телефон и возвращаться обратно в группу, Женя с новой силой и остротой ощутила свое одиночество. Она чувствовала себя зверьком, попавшим в силок и не способным оттуда выбраться, запертой в клетке птицей.

А еще вернее — мухой, запутавшейся в паутине случайностей и обстоятельств, над которой нависла грозная тень Паука.

И все-таки возможность хотя бы на полчаса вырваться из оков здешних правил и запретов и услышать родной голос значила немало, поэтому Женя честно исполнила свою часть договора. Вечером она без капризов и возражений отправилась на ужин, а после — на вторую прогулку, где уже привычно сидела одна, держась в стороне от остальных детей и взрослых.

Ее не отпускало холодное, тревожное чувство, расползающееся по телу слабостью и оцепенением. От мысли о будущей неотвратимой встрече с психологом Женю охватывал необъяснимый страх.

А что, если это действительно будет он? Что, если все это только дьявольская ловушка, и она на самом деле всего лишь глупая муха, попавшая в сети злобного и хитрого хищника?

Неизвестность пугала сильнее всего.

Эти мысли еще долго мучили ее, вновь мешая заснуть, и даже ночью не отступили прочь.

До самого утра Жене снились кошмары.

Уже после двух месяцев занятий с Пауком Женя чувствовала, что запас ее внутренних сил на пределе. Еще чуть-чуть, и что-то случится.

Что-то нехорошее.

Но жаловаться бабушке было бессмысленно. В разговорах со взрослыми Паук всегда преображался. Женя много раз видела, как моментально он умел делать это, надевая личину любезности и профессионализма. В такие моменты Паук любил сыпать умными словами. Он говорил про «состояние потери» и «эмоциональную нестабильность», про «необходимость более глубокого анализа» и «искажение детской картины мира», и еще многое в том же духе.

— Девочка пережила серьезную психотравмирующую ситуацию, — объяснял Паук бабушке, — исправление последствий которой может занять неопределенное время.

Бабушка слушала и сокрушенно качала головой.

И только Женя отлично знала, что все это вранье. Он просто не хотел отпускать ее, потому что ему были необходимы ее страхи, ее горе, ее слезы.

Паук питался ими. Питался ею.

И, похоже, Женя была его любимым лакомством.

Школу Женя больше не прогуливала и снова выбилась в отличники, решив, что так, трудом и прилежанием, сумеет загладить свою вину и, в конце концов, избавиться от жуткого бремени общения с Пауком. Однако бабушка, похоже, восприняла эти перемены иначе, записав их на счет положительного результата занятий.

Не зная, что предпринять еще, чтобы прекратить эту пытку, Женя чувствовала себя загнанной в угол.

Наконец, совсем отчаявшись, она решилась на крайний шаг. Накануне очередного похода к Пауку, дождавшись, когда бабушка ушла в магазин, Женя взяла упаковку снотворного, в которой оставалось семь таблеток, и горстью приняла все.

Что было дальше, она помнила плохо.

Очнулась Женя уже в больнице под капельницей, и тут же поняла, что ее попытка сбежать провалилась. Вечером пришла бабушка, глаза у нее были красными и заплаканными. Бабушка принесла апельсины и долго и горько причитала. Еще через день Женю навестила мама, но побыла мало. Несколько минут она молча простояла рядом с койкой, после чего, закрыв лицо руками, выбежала из палаты и больше не приходила.

На десятый день Женю выписали из реанимации и перевезли в другую больницу. Все дети здесь ходили в пижамах, на каждом углу дежурили санитары, а после завтрака и ужина врачи давали детям таблетки, а потом проверяли, проглочены ли они, заставляя открывать рот. Тех, кто не принимал таблетки и плохо себя вел, закрывали в отдельных палатах и привязывали к кроватям бинтами.

Женя вела себя хорошо. Мир вокруг казался ей каким-то призрачным, дымчатым, нереальным. Все это было похоже на странный сон.

Иногда ей снилась бабушка. Обычно она плакала и, прижимая Женю к груди, гладила ее по голове.

А один раз ей приснился Паук. Он сидел рядом с ней — огромный, жирный, уродливый — и улыбался.

— Хотела улететь, Муха, — спросил он, когда санитар оставил их наедине. — Ничего, полетай, — мы еще встретимся.

В больнице Женя пробыла до Нового года. А затем ее отправили в интернат.

Утро Женя провела в напряженном ожидании. Сердце замирало каждый раз, когда кто-нибудь стучался или заходил в отделение. Но время шло, а за ней не спешили прийти. «Возможно, не сегодня», — думала Женя. К тому же, впереди выходные, а это значило, что у нее будет отсрочка минимум в три дня.

Все уже собирались на первую прогулку, когда в дверь снова постучали. Оставив старших присматривать за малышами, воспитательница пошла открывать.

— Евгения, — через секунду крикнула она. — На выход. За тобой пришли.

В груди у Жени забухало часто и сильно. Парализованная страхом, девушка не могла двинуться с места.

— Жень, ты слышишь? — воспитательница заглянула в зал. — Вперед, не тормози.

Взяв себя в руки, Женя зашагала в сторону двери.

Ее ждали. Психологом оказалась молодая девушка по имени Екатерина Николаевна. Тепло улыбнувшись Жене, она пригласила ее подняться с собой.

Здешний кабинет психолога совсем не был похож на тот, что у Паука. Просторный, светлый, украшенный детскими рисунками. У дальней стены размещались два стеллажа, на которых стояли книги и коробки с развивающими играми.

— Предлагаю для начала познакомиться, — сказала Екатерина Николаевна, усаживая Женю за стол, — а потом я дам тебе заполнить несколько тестов. Хорошо? Погоди, я достану бланки.

Она зашуршала бумагами, перебирая папки, когда за спиной у Жени стукнула дверь. Стоящая напротив Жени Екатерина Николаевна вскинула глаза.

— Здравствуйте, Павел Александрович, — весело сказала она, обращаясь к вошедшему. — Евгения, ты уже знакома с нашим директором?

Обернувшись, Женя вздрогнула и похолодела. Перекрывая вход в кабинет, в дверном проеме замерла знакомая рыхлая фигура. Мужчина пристально смотрел на Женю.

 — Привет, Муха, — сказал он. — Давно не виделись!

Его толстые, похожие на жирных личинок губы расползлись в гадкой улыбке. Мир перед глазами Жени качнулся. Она хотела закричать, но внезапно силы оставили ее и наступила темнота.

Глядя на лишившуюся чувств девушку, Паук предвкушающе улыбался.