Луна управляет такими, как он. В ее лицемерном свете они бросают быстрые взгляды на таких, как я. Мы похожи — одинокие юноши, украдкой ловящие взгляды друг друга. Но это мнимое сходство, я лицемерю еще больше луны. Пользуюсь их жаждой, пользуюсь их страхом. Они хотят меня и боятся. Боятся не только брезгливого осуждения, они боятся стать жертвой того, кого уже прозвали Mask Master.

Юноша расслабляется под моим заинтересованным взглядом. Он замедляет шаг и непринужденно подходит ко мне, готовый к знакомству. Он уже представляет мое тело без одежды. Он не подозревает, что Mask Master — это я.

***

— Макс, посиди в коридоре, — ласково говорит Тигран Карапетович, и я послушно выхожу из кабинета, чтобы они с мамой переговорили о чем-то важном, до чего я еще не дорос.

Я всегда слушаюсь Тиграна Карапетовича, я люблю его. После мамы, он — самый добрый человек на свете. Я даже мечтаю, чтобы они поженились. Тогда бы у меня был отец. Самый добрый, самый лучший. Отец, которого я сам выбрал. Я сижу в коридоре и представляю, как мы с ним идем в воскресенье в парк, на карусели…

Мои мечты прерывают чьи-то шаги — негромкое шлепанье резиновых подошв по линолеуму. Мимо меня проходит полная румяная медсестра в накрахмаленном шуршащем халате. У нее в руках… Вот это да! Откуда такое чудо в больнице?! Открыв рот, я провожаю взглядом большую клетку, а в ней — две пестрые, как тропические цветы, птички! Попугайчики! Не волнистые, какие-то другие. Я и не видел таких никогда! И они абсолютно одинаковые. Близнецы, догадываюсь я. Попугайчики-близняшки! Ярко-зеленые, с красными клювиками и круглыми блестящими печальными глазками. А головки — черные, как будто на них надеты маски, как на маленьких палачах.

Они тихо и покорно сидят рядышком на жердочке и покачиваются в такт шагам медсестры, которая скрывается вместе с клеткой за дверью. На двери табличка — «Блок 1. Б-цы разд. Посторонним вход строго запрещен».

Во время наших визитов к Тиграну Карапетовичу я изучил в этом коридоре все таблички, все трещинки в штукатурке и залысины облетевшей краски на стенах, дверях, полу и потолке. И эту дверь, как и все остальные, я дергал, пытаясь проникнуть внутрь, чтобы развеять скуку, пока мама, как обычно, разговаривала с Тиграном Карапетовичем. Эта дверь всегда была заперта. Но сейчас медсестра открыла ее, звякнув связкой ключей, вошла внутрь и плотно закрыла за собой, ловко поддев носком тапочка. А ключи так и остались торчать в замке, покачиваясь и поблескивая.

Я услышал мамин голос, она прощалась с Тиграном Карапетовичем и договаривалась о времени следующего приема. Не раздумывая ни секунды, я выдернул ключ из скважины, снял его с кольца и сунул в карман. Остальные ключи ногой расшвырял под дверью — получилось, как будто они сами упали и рассыпались.

Пока мы с мамой шли домой, я трогал карман брюк, где лежал ключ, и вспоминал ярких близнецов-попугайчиков с грустными глазками.

***

Я нравлюсь таким, как он. Нравится красивое лицо, которое они считают моим. Нравятся длинные волосы, скрывающие тонкие шрамы на скуле, от виска к подбородку, под глазом и на лбу. Нравятся и сами эти шрамы. Они принимают мое одиночество за приглашение, блеск в глазах — за похоть.

Я внимательно рассматриваю его. Размышляю, подойдет ли он. Ежик сальных волос смешно топорщится, делая его похожим на молодого куренка. Петушка. Кожа лица не чистая, на носу и подбородке прыщи. Он нервно облизывает губы, то и дело пялится на мою промежность. Дергается, того и гляди, заскулит. Похотливый кобелек. Ни капельки на меня не похож… На тебя тем более. Ты красивее всех людей на свете.

Как всегда, мысли о тебе наполняют меня какой-то трагической радостью, решимостью. Я готов на что угодно, лишь бы поскорее покончить со своим одиночеством.

***

Неразлучники. Масковые неразлучники. Я уже знаю, как они называются, эти попугайчики. Я прочел о них в Интернете все, что смог найти.

И когда мы с мамой в очередной раз идем к Тиграну Карапетовичу, я не забыл взять с собой ключ от таинственного Блока-1, где зачем-то держат экзотических птичек.

— Ну, Максимка, как у нас дела? — басит Тигран Карапетович с еле заметным акцентом, осматривая мои шрамы, проверяя слух и левый глаз. Все, как обычно, обычный осмотр раз в месяц, сколько себя я помню. Мама хвастается моими успехами в школе, Тигран Карапетович одобрительно хмыкает. Он любит меня, я знаю. Не так, как я его, но любит — благодаря мне он стал доктором медицины, знаменитым хирургом, и все его называют «светилом». Он сделал много-премного операций, но я был первым, поэтому я для него — особенный.

— Ну, Макс, а теперь подожди немного в коридоре.

Как я ждал этих слов! Едва мама и Тигран Карапетович, понизив голоса, начали свои обычные секретные обсуждения, я шмыгнул к двери в Блок-1 и вставил ключ в замочную скважину. Он легко повернулся, замок тихо щелкнул и дверь открылась. Получилось! Теперь я узнаю, что это за таинственное место и зачем здесь держат грустных неразлучников.

Передо мной — обычный больничный коридор с рядами дверей по обеим сторонам. На дверях — таблички с фамилиями и непонятными буквами. Ничего примечательного. Зато впереди, в конце коридора — светлая рекреация, там виднеются большие кадки с пальмами и какими-то еще растениями. Оттуда доносится какой-то шум, кажется, птичий щебет. Скорее всего, неразлучники там!

Стараясь ступать неслышно, я иду по коридору. Только бы никто не вышел из этих дверей, не застукал бы меня здесь!

Первая дверь справа — «Забор крови и мочи», слева — « Процедурная», дальше, справа — « Тихонова Светлана. Разд. б-ц. 02.09.2001», слева — « Гайнутдинов Марат. Разд. б-ц. 28.04.2003», снова справа — «Пислякова б/и. Разд. б-ц. 14.12.2005», снова слева — «Евстратов б/и. Разд. б-ц. 07.08.1998»… Что? Я остановился. Прочитал еще раз. Евстратов… Б… И… Дальше абракадабра какая-то… Вот. 07.08.1998. Это же мой день рождения! Седьмое августа тысяча девятьсот девяносто восьмого. И фамилия — моя. Евстратов. А что такое «б/и»?

Я облизнул пересохшие от волнения губы, переступил с ноги на ногу и потянул за дверную ручку. Закрыто. Тихо. Я заглянул в замочную скважину.

***

Он ведет меня к себе. Я всегда иду к ним. Они охотно прячут меня. Они никогда не станут знакомить меня с родителями, братьями или сестрами. Они постараются провести меня наиболее кружным путем, наиболее темными переулками. Меня душит смех, когда я наблюдаю, как они трясутся, опасаясь, что кто-то знакомый увидит нас вместе. Они — мои добровольные сообщники. Идеальные жертвы.

Он приводит меня в студенческое общежитие. Мне это не нравится, но он клятвенно уверяет, что все соседи разъехались на каникулы по домам. А он, значит, остался. Интересно, как долго он все это планировал? Мне его почти жалко — ему алиби нужно не меньше, чем мне. Я не выдерживаю и усмехаюсь своим мыслям. Он принимает перемену в моем настроении за поощрительный жест и тянется к моему бедру. Резким движением я отбрасываю его руку так, что костяшки пальцев громко стукаются о железные перила лестницы. Моя спокойная улыбка тушит злость в его глазах. Он суетливо подводит меня к нужной двери, дрожа при этом так, что ключи со звоном падают на пол. Он шарит в полумраке коридора вдоль плинтуса. Я не пытаюсь ему помочь. Он должен уяснить, кто из нас альфа.

Комната действительно пуста, да и за стеной тихо. Видимо, парень не обманул. Тем хуже для него.

Я сбрасываю с плеча небольшой рюкзак и вальяжно усаживаюсь верхом на стул. Специально — не на кровать, а на стул, это тоже часть игры. Он начинает нервно топтаться передо мной, а я спокойно смотрю на него. Я пользуюсь тем, что они стесняются произнести вслух постыдные слова, задать откровенный вопрос. Наша молчаливая дуэль продолжается до тех пор, пока он не смиряется с тем, что в душ идет он, а не я.

Пока он послушно журчит водой, я достаю из рюкзака стерильные резиновые перчатки, рулон полиэтиленовых пакетов, пузырек с хлороформом, большой кусок ваты, термос со льдом и узкий футляр со скальпелем. Снимаю футболку и накрываю все это добро до поры.

Впрочем, этот щенок так возбужден, что и бензопилу бы не заметил. Стоит, таращится на мой голый торс. Моя добыча. Мокрый после душа, безволосый, с бледной кожей.

Я начинаю медленно расстегивать ремень, берусь за пуговицу на джинсах… С похотливым мявом он кидается ко мне и нетерпеливо отталкивает мои руки. Отработанной подсечкой валю его на кровать и усаживаюсь верхом, стараясь не думать об упирающемся в мой живот чужом члене. Он начинает сопеть подо мной, как шлюха, и закрывает глаза. Умница! Молниеносным движением хватаю со стула хлороформ. Раз — пузырек перевернут, два — влажный комок ваты прижат к его лицу. Правой рукой стискиваю оба запястья его вскинувшихся рук и прижимаю к грядушке над головой, левой — вдавливаю тяжелый дурман в его ноздри, коленями давлю его пах, пока он не перестает брыкаться, хрюкая и захлебываясь соплями… Все. Готово. Можно немного отдохнуть.

Я думаю о тебе. Вспоминаю твое теплое дыхание на моей щеке. Мы словно на берегу первобытного океана, он поглощает небо и превращается в небо. Мы с тобой — две обнаженные души, перетекаем друг в друга, в вечность, закольцованную в нашей общей крови…

Когда унимается дрожь в пальцах, я надеваю перчатки и достаю из футляра скальпель.

***

Меня нашел Тигран Карапетович. Я сидел у аварийного выхода, рядом с огнетушителем, в луже собственной мочи. Сам не помню, как я там оказался.

Перепуганная мама плакала, а Тигран Карапетович что-то громко говорил про госпитализацию. Но мама заплакала еще сильнее, и он согласился отвезти нас домой. Всю дорогу я молчал. И потом я никому ничего не сказал — где был и что видел.

Только вечером, когда мама уложила меня в постель и спросила, поглаживая по голове: «Максимушка, а хочешь, я тебе щенка куплю? Или котенка?», я тихо ответил:

— Нет, попугайчиков. Неразлучников. Мам, купи мне двух неразлучников.

С тех пор я начал думать о тебе, и моя жизнь наполнилась смыслом.

***

Вглядываюсь в его лицо. Сейчас я лишен теплоты и сомненья. Я уверенно веду скальпелем по лбу, вдоль линии роста волос. Мне приходится сделать выемку мысиком — у парня «вдовий клин». Это раздражает, ведь ни у меня, ни у тебя такого нет.

Я режу дальше — за ухом, под скулой, дохожу до горла и снова поднимаюсь ко лбу. Кровь заливает его волосы, пропитывает постель, стекает на пол… Так… Теперь надо аккуратно отделить мышцы и сосуды от лицевых костей… Правый глаз, как всегда, искушает меня. Конечно, я хочу забрать и его, но сдерживаюсь, приказываю себе сдержаться. Я понимаю, что глаз уже бесполезен, после стольких лет… Скальпель скребет надбровную кость… Я смотрю на часы. Надо заканчивать. Лицо парня — живое трясущееся желе — с влажным чавканьем отделяется от костей.

Я аккуратно кладу материал в чистый полиэтиленовый пакет, в другой пакет насыпаю лед из термоса и помещаю туда же пакет с лицом. Разворачиваю скрученную в трубу термосумку и упаковываю в нее мой сегодняшний трофей.

Оборачиваюсь на свою жертву. Куда делась звериная похоть, энергия молодого пса? Худое тело безвольно распростерто на грязной простыне. Вялый стручок повис между ног. Вместо лица скалится окровавленный череп с огромными полусферами лишенных век зеленоватых глаз и черными дырами ноздрей.

Через пятнадцать минут его сон превратится в вечный.

***

Чем больше я думал о тебе, тем больше вспоминал.

Сначала — просто ощущение безграничного счастья, абсолютного покоя и равновесия. Ты был как ласковое движение, теплое прикосновение и тихий, нежный звук.

Потом я вспомнил твой взгляд — в нем была только любовь. Не такая, как мамина, и не такая, как у Тиграна Карапетовича. Твоя любовь была именно такой, как я хотел.

Ты смотрел на меня, ты был так близко. Твой зрачок — большой, с серой радужкой вокруг, как у меня. Мы вели молчаливый диалог, во время которого обменивались самыми сокровенными чувствами. У нас не было тайн друг от друга. Мы были абсолютно счастливы. Гипнотический узор в наших глазах совпадал, тепло окутывало наши тела, и мы засыпали. Всегда одновременно, всегда рядом.

***

Это сейчас я такой умелый. Mask Master. А раньше…

Первого я испортил. Пальцы дрожали так, что я понаделал зигзагов и кожаных лохмотьев, залив кровью и забросав кусками мяса все вокруг. Кровавые кружева, а не материал…

Еще с одним возился так долго, что бедолага очнулся от наркоза и орал, как покрытая бизоном ослица. Благо, что мы были в полузаброшенном дачном поселке, и стылые ноябрьские сумерки равнодушно внимали его воплям, пока я раздумывал, как срезать лицо, если это и не лицо уже вовсе, а комок бугрящихся, переполненных кровью мышц. Я был тогда жутко взбешен — пропадал хороший материал, но я продолжал резать в каком-то упрямом исступлении. Я думал, как всегда, о тебе, мне было горько, что я такой неумеха… Однако, все равно ничего не вышло — когда я подобрался к губам, он попытался укусить меня за палец. Я дернулся и нечаянно рассек подбородок надвое. Теперь ниже раззявленного рта с клацающими обнаженными зубами свешивались со щек два симметричных лоскута, напоминая кровавые бакенбарды. Между ними блестела скользкая белая челюстная кость.

Одного я забыл убить. Просто забыл — так меня переполняли эмоции после удачно сделанной работы. У него было хорошее лицо, и я радовался, как дитя… Потом прочитал в газете, что его нашли вернувшиеся с дачи родители — он уже умер от потери крови и болевого шока, но перед этим, видимо, метался по квартире, оставляя повсюду кровавые отпечатки своего отсутствующего лица.

Мне было тогда очень стыдно, не хотел я, чтобы его близкие видели такое — красные рожи на стенах, зеркалах, шторах… Посмертные портреты сына. Ни к чему это. Я ж не садист какой…

Поэтому я не оставлял их в живых после того, как закончу. Нельзя убивать до работы — пару мертвых лиц мне пришлось выбросить на помойку. Мертвые лица не годятся, и я научился усыплять их хлороформом. Даже связывать теперь не приходится.

Да, не сразу я стал Mask Master.

***

Ключ от Блока-1 я тогда, конечно, потерял.

Блок-1…

Один.

Ты там совсем один…

Тебе даже имени не дали. Просто удалили, как опухоль, и оставили за вечно закрытой дверью — любоваться экзотическими птичками среди пальм в кадках и ждать смерти. Забрали твое лицо и отдали мне — левый глаз, правое ухо, щеку… А тебе обрили волосы и кое-как заштопали рану, стянув кожу, как чулок, к тому месту, где был я. Отрезали нос, чтобы сэкономить несколько сантиметров кожи, оставив две большие черные несимметричные дырки. Тянули рот, пока он навечно не съехал на правую скулу, обнажив нижние зубы. Утопили пустую глазницу в кожаных складках, а правый глаз оставили почти без век… Именно этот блестящий, живой, жаждущий глаз уставился на меня из замочной скважины. Заглянул в самую душу. И я понял то, чего никогда не понять никаким «светилам», — близнецов можно разрезать, но нельзя разлучить!

А мама? Мама знала о тебе? Знала, что ты там — живой? Все эти годы — живой и одинокий. Тигран Карапетович говорил ей о тебе, когда ласково просил меня выйти в коридор? Что, если да? Как тогда мама могла всякий раз после этих визитов вести меня в кафе и покупать мороженое — любое, какое захочу? Она в это время знала, что ты — в двух шагах, за дверью в Блок-1?

У тебя наша фамилия. А имени нет. У тебя ничего своего нет — ни имени, ни лица.

Безымянный, безликий — ты нужен мне больше всех людей на свете.

***

Тело обнаружат, самое раннее, утром. Поэтому меня никто не будет ждать сегодня там, куда я приношу материал. Городская клиническая больница № 9, хирургическое отделение. Заведующий отделением — Карапетян Т. К., доктор медицинских наук, ведущий научный сотрудник и т. д., и т. п.

Ленивый ночной сторож Василь Васильич делает обход территории только под утро, а до этого времени спускает собак. Две немецкие овчарки и ротвейлер рыщут вокруг больничных корпусов, издавая низкий грозный рык при малейшем шорохе. Они хорошо знают меня, как и их предшественники, алабай и помесь овчарки с доберманом. С самого детства я таскаю им колбасу и котлеты. И сейчас, протиснувшись между прутьями чугунной ограды в единственно возможном и известном только мне месте, я угощаю довольно урчащую свору кусками печенки и обрезками краковской колбасы.

Мне ужасно не хочется оставлять материал перед дверью. Я с содроганием вспоминаю, как однажды вышедшая на мой стук медсестра наступила на пакет и поскользнулась на чужом лице, а в другой раз разыгравшийся ротвейлер утащил материал в кусты…

Сегодня мне везет — на первом этаже открыта форточка, прямо напротив ординаторской. Через матовое стекло двери мне видны синие всполохи — дежурный врач смотрит телевизор. Я осторожно подтягиваюсь, держась за оконную решетку, ставлю колени на подоконник и бросаю в форточку наполненный льдом пакет с прикрепленной степлером бумажкой, на которой отпечатано: «ДОНОРСКИЙ МАТЕРИАЛ». Спрыгиваю на землю и, чтобы привлечь внимание медперсонала, громко стучу в окно.

Собаки радостно подпрыгивают рядом и машут хвостами, они знают, что за этим последует — гонка до забора, где они и провожают меня, заливаясь громким дружелюбным лаем.

Я быстрым шагом миную два сонных квартала и только тогда снимаю с кроссовок толстые носки, а с рук — перчатки. Бросаю все это в ближайший помойный бак, стараясь ни к чему не прикасаться пальцами. Затем, изображая пьяного в стельку, ловлю такси и называю адрес. Нет, конечно, не свой — улица и дом за пару километров от моего настоящего места жительства.

Добравшись домой уже перед самым рассветом, я пью крепкий кофе, подсыпаю корма своим безымянным неразлучникам и жду новостей, среди которых, я надеюсь, будут не только сообщения об очередном зверстве, которое совершил Mask Master… Я очень сильно каждый раз надеюсь услышать новости о блестящей операции по пересадке донорского лица пациенту хирургического отделения, чье имя не сообщается по этическим причинам…

Осторожно заглядываю в мамину спальню. Она, как всегда, выпив снотворного, крепко спит. Мы с ней так похожи… Я любуюсь ее лицом. Оно подошло бы идеально…

Совсем рассвело. Мне нужно собираться. Сегодня в медучилище выпускной.