Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
В домике
© Ксения Кошникова33 мин. Страшные истории Марго 13-07-2020, 13:30 Источник Принял из ТК: Helga
— Мишка!
Пальцы замерзли, батарея доживает последние минуты. На новой детской площадке — аншлаг, на горки — очередь, на качели — очередь. Чего сюда потащились, рядом есть своя, не хуже, а народу меньше. Олег отыскал глазами сына. Тот наконец оседлал маленькую желтую лошадку, которую дожидался с момента их прихода.
— Пошли домой, — крикнул Олег. — Дай девочке покататься! — попытался он воззвать к рыцарским чувствам сына. Рядом крутилась какая-то тощая девчушка лет пяти. Из-под короткой шубки торчали тонкие ножки в грязных белых сапожках. Она явно мечтала о той же самой лошадке. Рядом с ней, спиной к Олегу, стояла женщина в неряшливом зеленом пуховике.
— Не! — крикнул Мишка, яростно раскачиваясь. — Я только начал!
— Десять минут! — крикнул Олег и добавил себе под нос: молодец, сына. Нечего уступать всяким девочкам, успеешь еще, а что не уступишь — сами возьмут.
Олег усмехнулся, глянул на индикатор зарядки. До следующего уровня — и сразу домой. Он щелкнул по жуку, и блестящие пузырьки выстроились в ровные ряды.
Олег очнулся много позже, когда окоченевшие руки ощутили неприятное тепло разогревшегося смартфона, который из последних сил довел Олега до финала очередного уровня и погас.
Его выбросило в реальность, и он сразу почувствовал стылый ноябрьский холод, проникающий под куртку, замерзшие уши, требовательно ноющий мочевой пузырь и лютый голод, словно не ел сутки. Пора домой, обедать.
Олег ошалело крутил головой. Кругом незнакомые лица. На лошадке, смеясь, сидел малыш. Бабушка в кокетливом берете придерживала его за капюшон.
— Мишка?
Олег шмыгнул носом — не хватало еще простыть, — встал, разминаясь, высматривая знакомый зеленый комбинезон сына. Куртки и пальтишки, шапки и шарфы, заячьи ушки, помпоны и кисточки сливались в веселую мозаику, но Олег никак не мог найти нужный элемент пазла.
— Я совсем ку-ку, что ли, — озадаченно сказал он сам себе, обходя площадку по кругу. — Миша!
Несколько малышей повернули к нему головы, но сына среди них не было, и Олег занервничал. Он стал вглядываться в лица детей, описывая их про себя, как будто одного взгляда было мало: мальчик в фиолетовом, девочка с жирафом, мальчик с роботом, близнецы Бровкины, курносый мальчик, девочка с помпоном — детские лица улыбались или плакали, но лица сына среди них не было.
Под курткой и свитером стало жарко. Олег закончил свой короткий обход там же, где и начал: у желтой лошадки.
— Вы не видели мальчика, который тут до вас катался? — спросил он бабушку в берете.
Она посмотрела очень неодобрительно и отрезала ужасное:
— Нет.
Мишка мог потерять его из виду и вернуться домой. Он ребенок, и такое бывает, — говорил себе Олег, трусцой перебегая дорогу. Ему же всего пять, он мог запутаться, не найти папу, испугаться. Олег не верил в страшилки про детей, исчезающих с игровых площадок супермаркетов, ресторанов, детских садов. Его собственная мать была из тех, кому сейчас с ходу приклеивают ярлык «тревожный родитель», и Олег делал все, чтобы не быть на нее похожей: никакой гиперопеки, никаких ненужных волнений, никаких лишних страхов, все будет хорошо, сын, и только так.
Он успокаивал себя те пять минут, что занял путь от площадки до квартиры, затыкая звучащий в голове голос матери, еще тихо, но уже вполне отчетливо подсказывающий ему, что случилось страшное, какая-то ужасная непоправимая катастрофа, и виноват в ней Олег.
С женой он столкнулся у входной двери. Глядя в телефон, Марина стояла в куртке, надетой на домашний костюм.
— Вы где? Я звоню — ты не отвечаешь.
— Телефон сел, — прохрипел Олег, выискивая взглядом какие-нибудь следы присутствия сына. Сейчас он выбежит из комнаты с зареванным лицом, спросит: папа, где же ты был?
— А, ясно. А то я уже собралась за вами идти. А Мишка где? — встрепенулась она, заметив, что Олег один.
— Там он, — Олег махнул рукой, глотая окончание фразы. В рот словно насыпали песка. — Катается на лошадке.
— С кем?
— Мы там эту встретили... — поспешно сочинял на ходу Олег, надеясь, что жена сама поймет, додумает, скажет за него.
— Жанну? — подсказала Маринка.
— Ну. Ее.
— Слушай, я ей должна кое-что отдать, сейчас с тобой пойду.
— Нет! — почти крикнул Олег. — Давай я передам.
Маринка подняла брови, покачала головой, но промолчала.
— Я в туалет, быстро.
Олег поспешил укрыться в ванной, щелкнул замком. Справил нужду, закрыв глаза, прислонясь лбом к кафельной стенке, отвергая навязчивую мысль, что Мишки дома нет, что он сюда не возвращался. Крутанул вентиль, бездумно, по привычке ополоснул лицо. Обжигающе холодная вода окатила руки ознобом. Олег смотрел, как она с какой-то бешеной скоростью несется, закручиваясь в черную воронку водостока, и повторял себе, что все бывает, Мишка мог перепутать дом, квартиру, ему пять лет, это очень мало. Как же ты мог оставить такого маленького, скотина, — психовала мать.
— Ты там год собрался провести? — Марина постучала в дверь.
Олег вздрогнул. Хорош паниковать. Не найдя дом, Мишка наверняка вернулся, и надо скорее бежать туда, успокоить его и успокоиться самому, а не психовать.
— Держи, — Марина всунула в руки какой-то пакет. — Отдай Жанне, скажи, что я ее вечером наберу. — И давайте уже домой, я накрываю!
Желание закричать сдерживал страх оказаться в окружении этих женщин, которые, узнав, что он потерял собственного ребенка, обступят со всех сторон, как обступают жертву, стиснут, возьмут в кольцо, из которого вовек не выбраться, и уничтожат.
И потому Олег лишь бестолково кружил по площадке, натыкаясь на незнакомых малышей, а потом по соседним дворам, и снова по площадке, и кружил так, пока не заметил взгляды, со всех сторон направленные на него, как копья, готовые сразить одним ударом всякого, кто рискнет подойти к чужому ребенку.
И тогда он сдался и спустя целую вечность вернулся домой, без сына, с полиэтиленовым пакетом, ставшим противно влажным в ладонях.
— Вы пешком с Аляски, что ли, идете? — Марина вышла из кухни, на ходу вытирая полотенцем руки. — А Миша где? — спросила она второй раз. Тепло и сытно пахло жареным мясом, домом, уютом.
Олег только смотрел на нее, как в последний раз, потому что это был и правда последний раз — он осознал это ясно, как и то, что через секунду с первым его словом весь уют, вся их жизнь со звоном разлетится и осыплется, как стекло, в которое швырнули камень и которое уже нельзя будет ни склеить, ни собрать.
И потому он втянул в себя тепло дома, стараясь вобрать его в себя на будущее, как запасают силы перед долгой-долгой дорогой, и ответил, как в полынью нырнул:
— Прости меня. Я его потерял.
Время тянулось медленно. От звонка до звонка. От одного скупого известия о том, что новостей пока нет, до другого. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Олег видел из окна площадку, свою, близкую. Если бы они пошли сюда, Мишка бы не пропал. Олег закрыл глаза. Сейчас он их откроет — и сын будет там, на качелях. Или на горке.
Но Олег видел только близнецов Бровкиных, которые ковырялись в песочнице, невзирая на мелкий дождь.
Олег прислушался. В соседней комнате было тихо. Наверное, Марина спит. Когда не спит, включает телевизор, чтобы Олег не слышал, как она плачет, но Олег все равно слышал. Он мог бы войти туда, вместе им, наверное, было бы легче, в горе, не только в радости, но эту идею пришлось отбросить после первых неудачных попыток утешить ее хоть как-то (ты, мудак, разве не понимаешь, теперь нас все равно лишат прав, опека отберет у нас ребенка, потому что ты мудак, куда ты смотрел, дебил, я тебя сама лишу, я тебя ненавижу, ненавижу тебя, мудака, зачем тебе вообще глаза, зачем тебе семья, зачем ты вообще живешь, пошел вон).
Маринка закрылась в спальне, оставив в распоряжении Олега детскую, где все напоминало о том, какой он мудак безглазый.
Она подчеркнуто старалась с ним не встречаться, и Олег покорно принял правила игры, не выходил из комнаты, если слышал, что Марина возится на кухне или в ванной.
Сейчас он воспользовался паузой, прокрался на кухню, как вор. Сделал бутерброд, съел без аппетита. Возвращаться в Мишкину комнату было невыносимо, но уходить от дома далеко не хотелось. Казалось, он пропустит что-то важное, звонок, письмо, визит участкового, какой-то знак — все что угодно.
Все же Олег оделся, вышел на улицу, вздрогнул от сырого ветра. Температура опускалась все ниже.
Он сел на пустую скамейку, смотрел на Бровкиных в песочнице, на их покрасневшие носы, обветренные губы, и старался ни о чем не думать, потому что мысли были одна другой страшней.
Близнецы сосредоточенно и тихо рыли какую-то яму. Хотя, строго говоря, Бровкины вовсе не были близнецами — девочка родилась раньше мальчика года на три. Но до того казались похожими их невыразительные, лишенные хоть какого-то детского обаяния лица, такие они были долговязые, длиннорукие, одетые не плохо, не бедно, но как-то одинаково безвкусно, что все называли их близнецами.
Бровкины были обязательным элементом окрестных дворов. О них судачили, все их знали, даже Олег, хотя больше по рассказам жены, которая без конца возмущалась их неприкаянностью.
Мать Бровкиных работала где-то вахтой, и за ними присматривала специально выписанная из деревни бабка. Увлеченная открывшимся миром телесериалов и лишенная всякой паранойи городских родителей, бабка честно выполняла свои минимальные обязанности, но в остальное время Бровкины бегали, где хотели, и несчастными не казались, хотя и счастливыми тоже.
— Так и надо, — говорил жене Олег. — А то растим, как в теплицах. Мы в детстве во дворах играли, а теперь — что?
А теперь он так не думал.
Олег моргнул и понял, что Бровкины уже давно ничего не копают, а смотрят на него пристально и молча.
— Потеряли Мишку? — вдруг спросила девочка. В голосе ее не было ни интереса, ни обвинения. Она констатировала это, как в новостях констатируют крушение поезда. Никаких эмоций, голый факт. И потому Олег просто кивнул.
Бровкины переглянулись между собой. И девочка снова спросила, только теперь у брата:
— Расскажем ему?
— Вы что-то знаете? — вскинулся Олег, вздрогнув всем телом, словно можно было уже бежать куда-то, не теряя драгоценных минут.
— Нет, мы ничего не видели, — протянул мальчик. Даже голоса их были одинаково бесцветны. — Но знаем, кто может знать.
— Кто?
Близнецы замолчали, сканируя его взглядами. Олег сидел смирно, боясь спугнуть. Подсказка, намек, подойдет что угодно, он уцепится за эту нить во что бы то ни стало и пройдет по ней до конца.
— Знаете, где корабль?
Еще бы он не знал. Площадка с кораблем! Мишка канючил об этом корабле каждый раз, когда они выходили на прогулку. Сделан он был и правда здорово: мачты-столбы, горки-трапы, каюты-скамеечки. Но находился корабль в парке, в соседнем квартале, и тащиться туда было лень. Неужели Мишка решил сбегать туда один?
— Там есть домик. В углу, его не сразу заметишь, — продолжил мальчик. — Приходите в этот домик ночью, когда темно, и ждите.
Олег встал, не совсем понимая, что делает, шагнул к близнецам. Ему захотелось схватить за ноги их обоих и трясти, трясти с силой, вытрясти всю эту дурь, эти злые шутки, подсмотренные, вероятно, в каком-нибудь бабкином сериале.
— Что за игры? — прошипел он.
Но близнецы смотрели на него снизу вверх без всякого страха, даже с каким-то недетским скепсисом.
— Никакие не игры, — сказала девочка, вытирая нос грязной перчаткой. — Не хотите, можете и не ходить. А если пойдете, то не бойтесь. Он вам ничего не сделает.
— Кто «он»?
— Хозяин.
— Какой еще хозяин? — опешил Олег.
— Ну, — девчонка задумалась. — Вот вы смотрели «Тоторо»?
— Какого еще торото?
— Мультик такой, — пояснил мальчик. — Японский.
— А-а-а. Ясно, — Олег потерял к разговору интерес, осаживая себя. Это просто дети. Они никому не желают зла.
— Мультик. Я понял, — сказал Олег. — Всего хорошего.
— До свидания, — вежливо попрощались Бровкины.
— Зря вы не верите, — крикнула девочка в спину. Олег вздрогнул, но не обернулся.
За окном давно стемнело, но что значило «ночью»? Ночь — это когда? Он бросил взгляд на телефон: двенадцатый час. По опыту он знал, что ночь у детей может начинаться когда угодно, у Мишки она начиналась как-то внезапно, с ранней осенней темнотой, или, наоборот, могла не приходить почти до утра, если в планах значились мультики, а в руках оказывался планшет.
Но Бровкины были старше Мишки, уже ходили в школу, значит, день от ночи отличали.
Олег обдумывал слова близнецов. Сначала они казались ему чушью, не стоящей внимания. Но дети могли назвать Хозяином кого угодно. Что, если Хозяин — реальный человек, подонок, мразь? Руки сами сжались в кулаки.
Он лежал на узкой Мишкиной кроватке, слишком короткой, неудобной. За стеной заиграла набившая оскомину заставка телешоу. Телевизор не умолкал с тех пор, как он вернулся. Олег выучил сетку вечерних передач наизусть.
Через час Олег вышел из комнаты, прислушался по привычке, но не услышал ничего, кроме тупого искусственного смеха, сопровождавшего каждый выпуск программы, против воли представил, как Маринка плачет, слушая этот дебильный хохот. Он задохнулся от горечи и ненависти, обращенной внутрь, на себя. Поколебавшись, взял на кухне небольшой нож, записку оставлять не стал.
К встрече с Хозяином следовало хоть как-то подготовиться. Кем бы он ни был.
Все будет хорошо, сына. И только так.
Он шел по ночной улице, представляя, как шел к кораблю Мишка. Он еще смешно путался в расстояниях и времени. Тетя в поликлинике делала мне укол долго, наверное, три часа! Мы ехали на дачу, наша дача, наверное, далеко, десять тысяч километров! И дорога до корабля, должно быть, оказалась длиннее, чем ему запомнилось, когда они ходили туда в сентябре. Олег только сейчас заметил, как много тропинок, дорожек, разбитых и вымощенных, отходит в глубину дворов, к тупикам гаражей, к завалам помоек. Он подумал о парке, у берегов которого стоял корабль. Не парк — целый лес для пятилетнего ребенка.
Пошел первый в этом году редкий и легкий снег. Одиночные снежинки таяли, едва касаясь земли.
Олег шел по пустой улице, по редким пятнам оконного света. Как мирно спит город! Он нащупал в кармане нож. Обычный, кухонный, домашний, которым еще днем резал хлеб и сыр. Сможет ли он пустить его в дело, если будет нужно? И, хотя ему ни разу не приходилось бывать в серьезных переделках, Олег был уверен: сможет.
Ради Мишки и Маринки он сделает все.
Домик на самом деле стоял с краю, приткнувшись как-то нелепо, словно те, кто обустраивал площадку, забыли о нем, вспомнив только, когда все остальные ее элементы, замки и лошадки, заняли свои места, и поставили на отшибе, где еще оставалось свободное место.
Домик скорее был крошечной детской беседкой, тоже желтой, насколько удавалось разглядеть в свете далекого фонаря. Олег оглянулся. На всякий случай прогулялся до ровного ряда кустов, присматриваясь, но было тихо и безлюдно.
Согнувшись, Олег кое-как забрался в домик, опустился на жесткую ледяную скамью. Колени едва не упирались в противоположную стену. Внутри было темно и тесно.
Олег услышал характерное шуршание шин и внутренне напрягся, нащупал рукоятку ножа, но машина проехала по дороге мимо. Все стихло. Олег проверил время: начался новый день. Свет экрана выхватил несколько корявых надписей, мальчик плюс девочка, кто-то лох.
Зачем он здесь? Чего ждет? Ответов не было. Скрючившись, Олег ждал, сам не понимая чего. Здесь ему вдруг стало почти спокойно. Над домиком шуршали ветки, свет не проникал внутрь, и казалось, что город остался далеко-далеко.
Олег не знал, сколько просидел так, ни о чем не думая. Он почувствовал, как затекла спина, дернул плечом, вздохнул и ощутил неприятный запах. Ком подкатил к горлу, Олега едва не вывернуло на колени. Он ненавидел этот запах с детства: густую тяжелую вонь зверей, нечищеных клеток, свалявшейся шерсти, пота, испражнений.
Мать водила его в зоопарк с каким-то странным упорством, едва ли не каждые выходные. Но каждый раз, когда маленький Олег тянулся к какой-нибудь клетке, она дергала его за руку, приговаривая, что подходить близко нельзя. Животные кусаются и царапаются, птицы могут выклевать глаза, хищники — сломать вольер и наброситься.
Олег вырос со стойкой, самому противной неприязнью ко всяким животным, даже к волнистым попугайчикам и собачонкам размером с баклажан.
Он зажал ладонью нос и рот, улавливая краем глаза, как в домик входит, влезает, забирается нечто. Запах усилился, лицо обдало жаром, точно он встал к плите, и Олег никак не мог заставить себя повернуть голову, чтобы посмотреть на это — то, что вошло в домик — на Хозяина.
Он сидел прямо, вжавшись спиной в стену, слыша вязкое дыхание. Лежащий в кармане нож стал смешным бесполезным бутафорским реквизитом фокусника, который тот заглатывает, не причиняя себе вреда.
Они сидели так, зверь и человек, и Олег никак не мог придумать, с чего начать, что сказать, сделать. И вдруг рядом с Хозяином на лавочной дощечке что-то зашуршало, защелкало — странный звук, словно костяшки бьют друг о друга, — а потом пропищало детским, высоким и тонким голоском:
— Зачем пришел?
Олег вздрогнул. Голос принадлежал не Мишке, в этом он был уверен, как и в том, что говорящий — не ребенок.
Онемевшие губы слушались плохо, язык во рту ворочался как чужой.
— Где мой сын?
На лавке снова что-то защелкало, там возился кто-то маленький и юркий.
Зверь протяжно вздохнул. Становилось жарко и влажно, как в бане.
— Дай! Дай-дай! — звонко потребовали с лавки. — Дай руку!
Олег протянул ладонь не глядя, ожидая, что сунет ее в печное жерло, но пальцы ощутили лишь шерсть, грубую и жесткую. Потом что-то теплое и шершавое накрыло его ладони.
— Не суй руки в клетку к зверям, — строго сказала мать. — Не трогай их, они все больные.
Олег тряхнул головой, стараясь дышать неглубоко и часто.
— Твой сын жив, — запищало с лавки. — Но с каждым днем он все дальше.
— Как его найти?
— Можно. Кое-что понадобится. Ты должен что-то принести. Нам принести.
— Что?
В голове мелькнула шальная мысль, что это просто развод на деньги. Очень умелый, тщательно спланированный, без сомнения, эффектный. Более того, кто-то знал, как он не любит зверей, как парализует его один лишь запах.
Деньги были, пусть и не так много. Они с Маринкой копили на квартиру. Связываться с банками не хотелось, хотелось продать свою и с доплатой купить новую, просторнее, в другом районе.
— Глаза. Принеси глаза.
— Что? — не понял Олег.
— Нужен правый глаз отца, левый — матери.
Олег выдернул руку так резко, что больно ударил себя по лицу.
— Это не для меня. Мне — ничего. Это для тебя, — сказал голосок. — Иначе не увидеть.
— Может, деньги? — Олег решил играть по-крупному и сразу предложить им то, чего они хотят.
— Себе. Как увидишь деньгами? Нужны глаза. Глаза нужны, чтобы видеть, — настойчиво повторяло что-то маленькое, постукивающее, словно оно дергалось при каждом слове.
— Еще нужны зубы. Но зубы можно любые. Всякие подойдут. Годятся все.
Олег молчал. Сказать было нечего.
— Еще принеси медведя.
Представилось, как он идет в цирк и выкупает там одного из тех страшных замученных зверей, которые понуро ходят по кругу, а в перерывах фотографируются со зрителями за деньги.
— Твоего сына друга. Его неси, — пояснил голос.
И Олег понял, что речь идет не о каком-то медведе вообще, а о Мишкиной игрушке: классическом teddy bear, какао с молоком, нос — шоколадка. Игрушка чрезмерно слащавая, слишком милая для мальчика, но сын внезапно привязался к нему так сильно, что Олег не возражал. Думал, подрастет Мишка, и сам бросит чертова медведя.
— Кто ты?
— А посмотри, — с готовностью предложили с лавочки. — Ты же давно хочешь.
Олег кое-как извлек из кармана телефон. Затаил дыхание, осветил жердочку напротив. Сморгнул пару раз, и крик застрял в горле, вырвавшись невнятным сдавленным звуком.
На скамейке рядом с черным меховым боком сидел пластиковый пупс, каких делали в Советском Союзе. Жесткие пластмассовые руки-ноги на резинке, голова с обозначенными краской волосами, намалеванные синим глаза, один слегка облупился, круглые щеки, круглый лоб. В углублении рта шевелился маленький розовый человеческий, детский язык.
— Вот так. Смотри, — сказало это существо, и язык шевельнулся, голова дернулась, ударяясь о стенку, издавая тот самый костяной звук.
Палец сам нажал кнопку. После света темнота вокруг на миг стала кромешной, и Олег испытал облегчение, что видеть больше не нужно.
Голова затряслась как-то само собой, против воли. Все это была какая-то дикость, но в эту дикость он уже был втянут по уши.
— Нет-нет-нет, — повторял он.
— Успокойся, — запищали с лавочки. — Можно помочь. Левый глаз матери. Правый — отца, — настойчиво повторил пупс. Олег услышал стук-стук и отчетливо представил, как тот ударился о стенку круглым затылком.
— А зачем тебе глаза, мудила? Ты же своего ребенка не видишь.
Они с Маринкой пили водку. Та была слишком теплая, но сладкая, приятная на вкус. Скользила внутрь змейкой, ничуть не обжигая горла.
Олег кивал, соглашаясь, а потом вспоминал, почти плача:
— Один же твой нужен, Марина, — он слезливо и пьяно тянул это «а-а-а», упрашивая ее.
— Обойдешься, — хохотала Маринка, опрокидывая стопку за стопкой. — Свои давай.
— Это я его таким воспитала, — в кухню вошла мать. Как обычно, в турецком халате с розами, губы брезгливо поджаты, — без яиц. Резал-резал, живодер, а глаз себе вырезать не может.
Они засмеялись обе, их лица слились в одно, Олег почувствовал, что не может дышать, тело затряслось крупной дрожью. Он проснулся в испарине, лежа на полу детской, вцепившись обеими руками в Мишкиного медведя. Голова не поднималась, чудовищно пахло спиртом и какой-то кислятиной. Рука нащупала гладкий стеклянный бок. Олег с трудом различил этикетку: вино. К горлу подступил комок омерзительной отрыжки. Вино. И еще водка.
Ни Олег, ни Маринка не испытывали нездоровой тяги к алкоголю, но в шкафчике на кухне всегда стояла пара бутылок крепкого и не очень на случай гостей или просто внезапного желания немного расслабиться простым и безотказным способом.
После встречи в домике Олег забрал из шкафчика все, что там было: полбутылки вина и непочатый пузырь беленькой. Закрылся в комнате у Мишки и начал готовиться, морально и физически.
Учиться на ветеринара назло матери с ее брезгливой тягой к животным — такое мог придумать только инфантильный подросток, одолеваемый духом противоречия и гневом. И после школы, ощутив некоторую свободу выбора, он распорядился ею как-то совсем неумно. Желая преодолеть нелюбовь к братьям меньшим, а на самом деле — влияние матери и досадить ей хотя бы таким способом, Олег подал документы в ветеринарную академию, выдержал экзамены и поступил.
Сжав зубы, он проучился почти все пять лет, ненавидя то, что приходится делать, и маясь. Животных он так и не полюбил, дисциплины — тоже, но хотя бы научился смотреть на зверей без боязливого отвращения. Когда до окончания оставалось чуть меньше года, мать внезапно скончалась от сердечного приступа. Механически целуя ее в лоб на похоронах, Олег вдруг понял, что сражаться больше не с кем, а уж доказывать кому-то что-то тем более. Под всеобщее недоумение забрал документы и впервые вздохнул с облегчением.
Вскоре он продал маленькую квартиру, переехал в другую, занялся изучением инвестиционных рисков и финансовых рынков, встретил Марину, и все забылось, как дурной сон.
А теперь снова всплыло. Остаточные знания — так, кажется, это называется.
Он засмеялся: пора их проверить. Когда решил, что готов, отправился в ванную. Телевизор из соседней комнаты пищал на одной ноте. Стояла глухая ночь. Олег встал напротив зеркала, достал нож. Продезинфицировал лезвие водкой, остатки выплеснул в горло. Та обожгла пищевод, разлила по венам кураж: давай, парень!
— Я иду, сына, — сообщил Олег помятому мужику в зеркале. — Все будет хорошо, и только так.
Дело почему-то казалось простым. Резать одну плоть или другую, какая разница. Из курса лекций он помнил историю о медике, который прооперировал себе аппендикс. Так что все возможно. Он стоял у зеркала чрезмерно долго.
— Давай-давай, мудила, — подбадривал он мужика. — Это ради сына.
О том, что делать с тем, вторым, глазом, Олег пока решил не думать. Жаль, что водки больше нет.
— Ты и так пьян сверх всякой меры, — заметил мужик из зеркала.
— Завали! — приказал ему Олег. Мужик послушался. Потом Олег взял в одну руку нож, а другой так низко оттянул нижнее веко на правом глазу, что стала видна влажная красная кромка. Мужик поднес белое керамическое лезвие к глазному яблоку и чуть-чуть надавил на слизистую, как бы пробуя на прочность. Надо подковырнуть его, быстро и резко, все! Руки тряслись, ладони потели, и никак не получалось нажать, надавить с нужной силой. Не сдаваясь, он пробовал снова и снова, то медленно поднося лезвие, тыча легонько, примериваясь, то размахиваясь, но рука предательски останавливалась, тормозила у самого финиша. Олег дышал мелко и часто, чувствуя, как подкатывает к губам проглоченный винно-водочный коктейль. Мужик напротив согнулся над раковиной в рвотных позывах. Он смотрел, как стекает слизь по грязной эмали, и думал о том, что так же медленно, но неуклонно течет в бездонный водосток время, унося с собой его мальчика глубоко-глубоко в небытие. Лицо мужчины в зеркале расползлось, он выронил нож и заплакал, некрасиво, по-бабьи сморщившись.
Они прижались друг к другу потными лбами.
— Прости, Мишка, — прошептал Олег. — Прости, малыш. Я не могу.
Только на голубом, а точнее, на синем глазу можно было решить выколупать себе глаз кухонным ножом. Только полному мудиле могла прийти в голову подобная мысль. Спустя несколько часов Олег смотрел все на того же мужика. Один глаз у мужика покраснел и слегка воспалился. Оба глаза выглядели отвратно, что неудивительно. Олег умыл их холодной водой, собрал мусор, оделся и снова оказался на улице, в ноябрьском жидком утре, едва отличимом от ночи. Но надо привести себя в порядок. Аптека, душ, кофе.
Олег поднял воротник повыше, с похмелья колотило, голова отказывалась работать. Все произошедшее казалось бредом. Вероятно, он начал пить, не выходя из дома, все остальное — пьяный сон. Он машинально дотронулся до глаза, веко отозвалось саднящей болью.
Олег повернул к сияющему кресту аптеки и сразу за углом налетел на какую-то маленькую старушку.
— Глаза разуй, алконавт.
— И вам доброе утро, — процедил Олег.
За женщиной на некотором расстоянии, подчеркивая свою полную обособленность от мира, шли две маленькие фигурки близнецов Бровкиных. Олег остановился, словно увидел призраков. В голове точно заворочались, завертелись какие-то механизмы, подкатила тошнота.
— Пришел? — спросила девочка, поравнявшись с ним.
Олег оторопело кивнул, вчерашнее возвращалось к нему во всей полноте, захлестывало волнами прибоя. Запах шерсти, зверя, прелых опилок, тук-тук пластика о стенку, кончик розового языка меж пластмассовых губ. Он зажмурился, стиснул пальцами лоб, словно удерживая все это в голове.
— Все делайте, как он сказал.
— Лизка! — крикнула старушка, и Олег догадался, что это и есть выписанная из деревни бабушка. — Отойди прочь.
Олег поспешил отбежать. Он сам был как чума, болезнь, никого нельзя было касаться, ни к кому подходить.
— Если он пришел, значит, поможет, — услышал он, открывая дверь аптеки.
Через три с половиной часа Олег стоял у двери обычной пятиэтажки, умытый, чисто выбритый, одетый в свежее. Он должен был произвести благоприятное впечатление, хотя те, кто ожидал его по ту сторону, вероятно, привыкли к мужчинам самого разного вида. Чего не ожидал он сам, так это увидеть полную, скорее даже грузную тетку с короткой мальчишеской стрижкой, в медицинском халате и черных чулках, туго обтягивающих тяжелые икры.
— Марьяна, — представилась она с кокетливой грубостью. Голос был ей под стать, низкий и хриплый. — А к вам как обращаться?
— Дэн, — ляпнул Олег первое, что пришло в голову. Тетка ухмыльнулась.
— Будь как дома, Дэн. У нас все готово.
Она повернулась, приглашая за собой. По правому чулку ползла стрелка, сквозь дорожку проглядывала рыхлая белая плоть.
В комнате было душно, полосатые обои с золотом, окна закрыты тяжелым темным, винным бархатом — все в лучших традициях. В середине под ярким светом большой круглой лампы громоздилось гинекологическое кресло.
— Прошу, — что-то коснулось его плеч, запахло латексом. В комнату вошла вторая женщина. Эта была тонкая и сухая, с крашеными волосами, похожими на черную солому.
— Диана. Чего стоишь? Располагайся, — она поправила перчатку.
— Девчонки, мне это...
Они обе смотрели на него с плохо изображаемым интересом.
— Глаз надо вытащить.
Их лица вытянулись, в них впервые проскользнуло что-то живое, вполне человеческое.
Это был своего рода триумф.
— Где глаз, а где писька, мужик, ты соображаешь? — кричала Марьяна спустя пять минут благим матом.
Олег стоял насмерть, в прямом смысле слова, прижав к горлу все тот же нож, который так и носил в кармане.
— Я заплачу, ты не волнуйся. Я отсюда не уйду.
— Вот козел! — возмущалась Марьяна. — Мудила! Сразу не сказать было?
— Не можете сами, давайте того, кто может, — процедил Олег. — Я не уйду. Хотите с трупом разбираться?
— Психованный, — выплюнула Марьяна. — Хоть справки с них требуй. Гемора больше, чем навара.
— Самому яиц не хватает? — поддела Диана. — Может, тебе пришить?
— Да давай вынем, — обернулась она к товарке. — Один хер.
— Сама и вынимай, — огрызнулась Марьяна. — Это же натурально подстава!
— Да посмотри на него, «подстава», — передразнила Диана спокойно и зло. — Цирк с конями.
Она посмотрела на Олега с какой-то почти что жалостливой брезгливостью, как смотрела мать на животных, запертых в тесных клетках зоопарка.
Олег подумал, что она, должно быть, старше, чем кажется. И он, и Диана понимали, что разыгрывают сейчас дешевый и унизительный спектакль. Обоим было ясно, что Олег совершенно загнан в угол, раз ему приходится соглашаться на такую роль. Он опустил нож и устало сказал:
— Я не псих. Я просто человек, который попал в беду.
И все они вдруг успокоились, в комнате стало тихо. Марьяна тяжело вздохнула, посмотрела на Диану, как смотрят друг на друга женщины, когда без слов обмениваются информацией, безошибочно улавливая суть сообщения — есть у них такая телепатическая связь. Диана дернула бровью, вышла, вскоре вернулась, протянула какой-то листок с латинскими буквами.
— Что за шифр?
— Это «Телеграм», дурачина, — устало сказала Диана, и было видно, как все это ей смертельно надоело. — И пароль. Напишешь в начале сообщения.
— С тебя двойная такса, по-любому, — перебила Марьяна.
О даркнете Олег слышал смутно, краем уха. Он знал, что там вроде бы можно найти все что угодно, но времени искать, связываться, рисковать попросту не было. Он напрягся и вспомнил офисную историю, над которой они как-то ржали дружно и весело за полчаса до конца рабочего дня, когда незавершенных срочных дел не оказалось, а новые начинать смысла не было. Стояла весна, все изнывали в предвкушении долгих выходных, были в приподнятом настроении и заказали пиццу.
— Эй, мужики, яйца никому не мешают? — спросил Вадик, разглядывая что-то в мониторе.
— А что, кто-то покупает? — поддержал кто-то шутку.
— Не, тут ты еще и сам приплатишь. Госпоже Марьяне, — присвистнул Вадик.
Под заказанную пиццу долго обсуждали баб, которые кастрируют и унижают желающих мужиков, и мужиков, которые к этим бабам ходят.
— Платить, чтобы тебе по яйцам надавали? Вот это я понимаю — изврат.
— Ты, Феденька, еще не дорос, — ласково сказал Олег. Феденька был детиной — косая сажень в плечах — и мог бы играть богатыря. — Это для искушенных.
Все заржали, видимо, представив Феденьку в роли раба. Чего Олег даже представить не мог, так это что скоро сам окажется у госпожи Марьяны.
Найти статью оказалось делом несложным, и госпожа Марьяна, почуяв запах хорошего навара, была сговорчива, как рабыня.
Олега передернуло. Он трясся в вагоне пригородной электрички под лязг колес. За мутными стеклами ползли унылые ноябрьские пейзажи. Все было какое-то грязное, серо-коричневое. «Как в дерьме», — подумалось ему. Хотелось отмыться от этой унизительной сцены, от своей нынешней жизни и себя самого.
Олег ехал по полученному адресу, плохо представляя, кто его встретит. Но действия, даже такие взбалмошные, возможно не самые умные, были лучше бездействия, придавали хоть какой-то, возможно иллюзорный, смысл этим тягучим дням, заполненным ожиданием и чувством вины. А дни утекали, беспощадно быстро, безрезультатно.
Звонил следователь. Кто-то из прохожих в тот день видел женщину в зеленом пальто, с двумя детьми. Все. Сколько теток в городе носят такие серо-зеленые пуховики?
Олег вышел на перрон в полном одиночестве, быстро отыскал нужную дорогу в маленький коттеджный поселок. Дома поселка были обнесены глухими заборами, сквозь резные калитки просматривались лужайки, неопрятно покрытые опавшими листьями. Сюда не доносилось никаких звуков, кроме стихающего перестука колес и редкого лая невидимых собак.
Нужный дом ничем не отличался от прочих: высокий забор, дверь вместо калитки.
— Слушаю? — как-то вопросительно произнес низкий голос.
— Актеон, — повторил Олег по уговору. — Курьерская доставка.
Домофон запищал, разрешая войти. Чисто выметенная мощенная серой плиткой дорожка вела к крыльцу аккуратного дома. Олег с удивлением увидел на участке ровные ряды теплиц, заботливо укрытые грядки, клумбы, присыпанные еловой хвоей. По столбикам крыльца поднимался сухой вьюнок, на дощатом полу лежал секатор.
Олег ожидал увидеть едва ли не мясника из фильмов, лысого гномоподобного мужика в сомнительных наколках и в резиновом фартуке. Но высокий худощавый мужчина с аккуратной бородой, с русыми с проседью волосами был скорее похож на моряка, бравого капитана, какими их изображают в приключенческих книжках.
— Игорь, — представился он, быстро оглядывая Олега с головы до ног. — Свое имя можешь не говорить, если не хочешь. Но как-то все-таки хотелось бы к тебе обращаться. Вон, тапки надень, — сказал он совсем по-домашнему, точно Олег пришел чай пить.
— Дэн, — Олег не стал изощряться. Влез в клетчатые тапки такого гигантского размера, что снова ощутил себя как в детстве, приезжая к дедушке с бабушкой. Разношенные дедовы тапки соскакивали с ног, но ходить босиком не разрешалось. По мнению матери, это сразу же означало простуженные почки, пневмонию и почему-то глистов.
— Проходи, не стесняйся.
Игорь буднично и просто провел его внутрь, куда-то направо, затем по лестнице, вниз, в подвал. Распахнул дверь. Здесь было прохладно, очень чисто, стояли железные шкафчики, стол, медицинская кушетка.
— Присаживайся, Дэн.
— Прямо здесь?
— А где? А, ты об этом, — Игорь улыбнулся, улыбка у него была приятная, не приклеенная, как это бывает у людей, оказывающих другим услуги. — Не беги вперед паровоза.
Игорь открыл шкафчик, достал какие-то коробочки.
— Давление, температура, давай-ка под мышку. Сейчас заполним небольшую анкету. Ничего личного, — к удивлению Олега, Игорь достал стопку бумаги, расчерченной явно вручную, и принялся задавать простые понятные вопросы, какие обычно задают врачи. Заболевания, аллергия, операции, наследственность.
— Тебя хоть в космос, — подытожил Игорь, разглядывая его исподтишка, но с явным любопытством. — Пошли, если не передумал.
— За это можете не беспокоиться.
Игорь почему-то покачал головой, отодвинул занавеску. За ней оказалась дверь, за дверью — еще одна комната, холодная, с гладкими белыми стенами, операционным столом, большой круглой лампой, ящиками, полками, железным многоэтажным столиком вроде того, что был у Дианы.
— Прошу. Пора переодеваться.
Олег влез в прихваченные из дома старую футболку и треники. Игорь облачился в белый халат, шапочку, и сразу превратился из капитана во врача.
— Устраивайся.
Олег послушно забрался на стол. Ему никогда не приходилось бывать в операционных. Вопреки всем маминым опасениям и паранойе, здоровьем Олег отличался крепким — вот уж точно ей назло. Он лег на спину, и его ослепил пронзительный белый свет, усиленный отражающим покрытием. Теперь он только слышал: вкрадчивое шуршание целлофана, металлический звон, сухой треск вскрываемых ампул. Игорь коснулся его руки, стянул крепко. Олег дернулся.
— Ну ты чего, зафиксирую тебя, не бойся. Чтобы ты не помешал во время процесса.
— Извините. Я это... — Олег не договорил.
— Да не извиняйся. Но взялся за гуж — не говори, что не дюж, — Игорь подмигнул, и Олег улыбнулся этой внезапно всплывшей поговорке. — Могу музыку включить.
— Спасибо, не надо.
Олег смотрел строго на лампу, словно пользуясь возможностью впитать это сияние обоими глазами. Все тонуло в неприветливом голубоватом свете, и Олег старался ни о чем не думать, даже радуясь, что уснет, даст мозгу краткосрочный, но отдых.
— А я скоро проснусь?
— Проснешься? Да ты и не уснешь, такое под местным наркозом делают. Но это только звучит страшно, чувствовать ничего не будешь, гарантирую. Да и переносится легче.
Олег задержал дыхание, ощущая, как кожа впускает в себя иглу.
— Сейчас погодим маленько, потом второй сделаем. В глаз. И начнем.
Он шуршал чем-то, Олег слышал, как гулко и громко бьется сердце. В глаз.
— Я под общим не делаю, — продолжил Игорь, фиксируя ноги. — Небось, думаешь, что попал к бандиту? — Олег не видел, но почувствовал, что Игорь усмехнулся. Что-то зашуршало, с коротким звоном шлепнулось в ведро. — Почти так и есть. Я был обычным хирургом. Говорили, хорошим. Оперировал. Хотел людей спасать.
Запахло сладко и резко, Игорь склонился над Олегом, оттянул нижнее веко, рассматривая глаз. Что-то звякнуло, холодно и зло.
— Девчонка умерла на столе. Очень молодая. Жить и жить, все впереди, но аппендицит упустили. В общем, такое дело. Никто меня не винил, даже косо не смотрел, но я на себя смотреть не мог. Смотрел на пациента, а видел ту девчонку. Ну, здравствуйте, чего глаза-то закрыл?
Олег очнулся. Усталость навалилась, как песочная гора, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он сморгнул от холодной капли, упавшей в глаз, и в мути успел увидеть отблеск металла.
— Смотри прямо, не дергайся.
Игла вошла под веко легко. На секунду показалось, что он ощущает, как бесконечно длинное острие ворочается прямо под глазным яблоком, проникая все глубже. В затылке заломило, он инстинктивно заскреб пальцами по тонкой ткани одноразовой простыни, запоздало понимая, что почти не чувствует никакой боли — только страх.
— Я же говорил, что не офтальмолог.
— Мне не важно.
— Вроде нормально прошло. — Игорь широко растянул веки, пристраивая что-то между ними, и Олег подумал, что все уже началось, но Игорь исчез из поля зрения, и теперь глаз, не в силах закрыться, тонул в льющемся в него, как в колодец, свете.
— Выключу.
— Оставьте, — предельно суженный зрачок вбирал этот кристальный, чистый концентрат. Олег смотрел, словно заранее хотел ослепнуть.
— Воля твоя. Ждем. В общем, начал я пить. Нехорошо пить, запойно. А для хирурга в начале карьеры это означает ее же конец, сам понимаешь. Хотя чего я тебе все эти ужасы рассказываю. Ты не бойся, я уже десять лет чист. И не бандит.
— Мне не важно, — повторил Олег. Во рту было сухо, лицо начинало неметь, и тело тяжелело. — Я вам доверяю.
— Ишь какой, — Олегу показалось, что Игорь польщен этим неуклюжим комплиментом.
— Ну, в общем, история, сердцу знакомая. Все быстрее на дно. Попросили меня из хирургии, но жрать тоже было надо, пристроили в морг по доброй памяти. Ты вот какого года?
— Восемьдесят третьего.
— Значит, разгул девяностых смутно помнишь, а я вот застал. Расцвет империи. Работы в морге хватало. И там встретил Витька. Это мой однокурсник. На все плюнул после первого года и ушел по кривой дорожке. Как выяснилось, его она вывела куда-то на самые верха. Теперь он звался не Витьком, а Крепким, но я его узнал, он меня тоже. Кого-то там из банды подстрелили, они хотели его со всеми почестями хоронить. Ну, слово за слово. Стал я кем-то типа подпольно-полевого хирурга. В Витьке жизнь кипела всегда, южная кровь, ему всегда надо было в гуще вариться, и он и варился. А я его латал и его друзей, и подружек они своих приводили. Там с Дианкой, кстати, и познакомились. Она в неприятную историю попала. Парня потом Витек с друзьями в лес куда-то увез, а ребенка она почему-то решила оставить. Теперь, наверное, мстит мужикам. Хотя баба она неплохая.
Когда она мне написала, я сначала отказаться хотел от тебя. А потом передумал. Публика остепенилась, повзрослела, практики нет. А случай интересный. Ко мне, знаешь ли, обычно приходили с просьбой что-то вставить и пришить оторванное, а тут вынуть. Да еще глаз. И глаз хороший, чем тебе мешает? Не скажешь, конечно?
— Простите, не могу.
— Да я не лезу. Я за эти годы всякого повидал и наслушался. Жизнь такая штука, в ней все бывает.
Олегу вдруг сжало горло и нестерпимо захотелось рассказать Игорю обо всем. О сыне, Маринке, домике. Поделиться хоть с кем-то. Почему-то казалось, что Игорь поверит, поймет, найдет простые нужные слова. Но все же сдержался: один неверный шаг, и все может быть потеряно.
— Я не психопат, — только зачем-то сказал Олег.
— Знаю, — просто откликнулся Игорь. — Ну как? Действует анестезия? Чувствуешь?
Игорь ткнул куда-то, но Олег не понял, не ощутил ничего.
— Да.
— Тогда начнем.
— А вы не могли бы подробно описывать все, что делаете? Мне так спокойнее, — попросил Олег.
— Понимаю. Расскажу.
Олег пытался сосредоточиться на словах, не обращая внимания на ощущения, противные звуки, бряцанье металла, какое-то чавканье, но мысли уплывали, и Олег плыл вместе с ними, почему-то думая о ребенке Дианы: мальчик или девочка? И вслед за ней — о Мишке. И все могло бы, и должно было казаться сном, но все стало наоборот. Прошлая жизнь обернулась приятной фантазией, которую он сам себе выдумал, далеким берегом, от которого он уплывал в сияющих волнах, закрывая левый глаз.
Настоящее было реально, сконцентрировано в каждой секунде, ослепительной и быстрой. Он ощущал и влажную от пота шею, и тонкую синтетику простыни, и прохладный воздух в комнате, и легкий медикаментозный запах, и видел волоски на руках Игоря там, где заканчивалась перчатка, и кончики острых палочек и крючочков расплывались, приближаясь, и не причиняли боли. Олег лишь чуть морщился от действий, которых не ощущал, а только представлял, слушая голос Игоря.
Там, в рюкзаке, крутился диктофон, который Олег купил по пути сюда. Работа с финансами научила его хоть что-то просчитывать наперед. И тому, что никогда, никто и нигде не может подготовиться к катастрофе. Выставляй дозоры, смотри в бинокль, но трагедию всегда встречаешь безоружным.
— Не спать, не спать, — говорил Игорь, склоняясь над ним. — Сейчас поддену.
Послышался странный звук, скрип, влажное хлюпанье, что-то зашевелилось, отделяясь от тела навсегда, и свет справа перестал слепить, стало темно и черно. Скосив левый глаз, Олег увидел какие-то тонкие красные ниточки и почти с блаженством подумал: «Ну вот и все».
Когда дело было кончено, Олег осторожно сел, свесил ноги, завертел головой, как птица.
— Будет отпускать, начнет болеть. Я тебе напишу, что взять в аптеке, по возможности покажись нормальному врачу. Отдыхай сегодня, никуда не бегай. Голова будет болеть, это все нормально, — Игорь объяснял, одновременно записывая что-то, повернувшись спиной. — С протезом не тяни.
— Спасибо, — тихо поблагодарил Олег, разглядывая столик, где были разложены ампулы и коробки, в лотке лежали влажные красные комки ваты и марли, и рядом в баночке с крышкой, словно муляж, плавал в какой-то жидкости Олегов правый глаз, таращился пусто и бессмысленно.
— Хорош сувенирчик? — Игорь постучал по банке, протянул какой-то листок с перечнем названий, сложенных из длинных цепочек букв.
— А можно мне воды? — попросил Олег.
— Так пойдем. Наверху посидишь, там попьешь.
Эти слова почему-то отдались болью в зияющей дыре справа. Олег машинально поднес к ней пальцы, и те нащупали только шероховатость повязки.
— Я бы лучше здесь, если можно. Очень пить хочется.
— Ладно. Посиди.
Олег дождался, пока захлопнется та, вторая дверь, соскочил на пол, пол пошатнулся, к горлу подкатила тошнота, но ждать, пока пройдет приступ, было некогда.
Олег схватил рюкзак, метнулся к столику и, не глядя, стал кидать в него упаковки, ампулы, выхватил из кюветы крючки, зажимы, железки в подсыхающих бурых пятнах с какими-то склизкими ошметками, глаз в банке.
Игорь оставил все совершенно свободно. Наверное, его посетители не имели тяги к воровству инвентаря: это было западло. Не дожидаясь, пока Игорь вернется, Олег погасил свет, кинулся к железной двери и на лестницу. Он выскочил в коридор. В затылке билась тупая боль, сердце колотилось громко и рвано, и Олег подумал, что вышедший из кухни Игорь со стаканом воды в руке услышит и все сразу же поймет.
— Зачем вскочил? — только сердито сказал он. — Вот вода.
— Спасибо, — Олег осушил стакан залпом. — Извините, я тороплюсь.
— Да погоди, давай такси вызовем.
— Все в порядке, — Олег, заставляя себя дышать медленно и ровно, нарочито спокойно стал одеваться. — Я нормально себя чувствую.
Игорь покачал головой.
— Сувенир-то не забыл?
— Взял, конечно. Скажите, — Олег споткнулся, сомневаясь, стоит ли озвучивать вопрос. — А вы могли бы сделать то же самое еще для одного человека?
— В смысле? — Игорь спросил спокойно, но лицо его изменилось.
— Поехать в одно место и сделать то же самое.
— Нет, парень. Не дури, — голос Игоря стал жестким. — Все только здесь. Конфиденциально. Строго добровольно.
— Я просто. На всякий случай.
— Ты что задумал? — оборвал Игорь с неприязнью, вся приветливость исчезла, словно в замке повернули ключик.
— Я понял. Извините.
Хотелось попрощаться с Игорем по-человечески, отчего-то это казалось очень важным.
— Большое вам спасибо, — искренне поблагодарил Олег, протянул руку, и что-то внутри рюкзака нехорошо брякнуло, но Игорь, к счастью, не заметил. Холодно и быстро пожал протянутую ладонь, и выражение настороженности так и осталось на его приятном лице.
Выйдя за ворота, Олег почти побежал. Им овладел какой-то дурной липкий страх, казалось, как только Игорь заметит пропажу, то бросится за ним, позвонит кому-нибудь из влиятельных друзей, и те кинутся в погоню, выследят его, как охотники добычу. Зря он спросил все это на прощание, да еще так прямо. Мысли путались, на месте глаза зудело едва ощутимо, но явно обещая разойтись во всю силу в ближайшие часы, хотелось пить, и одновременно подкатывала тошнота. Воздух, казавшийся свежим, превратился в морозный. Пару раз Олег споткнулся, оборачиваясь, а когда за спиной вдруг послышалось урчание мотора, почти прыгнул в придорожную канаву. Тут же угодил по щиколотку в какую-то ледяную жижу, но, как зверь, бросился напролом в кусты, где, прижавшись к холодному стволу дерева, наконец согнулся в рвотном спазме, извергая выпитую воду с привкусом горечи.
Но машина, серебристый седан, спокойно проехала мимо и скрылась из виду. Олег некоторое время пробирался по редкому перелеску, потом вылез на пустую дорогу. Левый ботинок был покрыт грязью, между пальцами, просачиваясь сквозь носок, мерзко хлюпала вода.
В электричке, трясясь от холода и уходящего из тела адреналина, он пересчитал деньги. Игорь принимал задаток переводом, а остаток — наличными, и сумма на балансе была так ничтожна, что Олег перед приездом сюда снял все, чему теперь даже порадовался.
От станции до дома он вызвал такси. Поджидавший водитель смерил его неодобрительным взглядом, но быстро совладал с собой, включил радио, равнодушно уточнил адрес.
В зеркальце заднего вида Олег увидел свое белое бескровное лицо с квадратиком повязки на глазу. Волосы неопрятно прилипли ко лбу, из капюшона торчала ветка с сухим листком.
— Сделаем по пути крюк, — велел Олег. Затем крепко прижал к себе рюкзак со всеми своими сокровищами и, закрыв глаз, откинулся на сиденье.
Стоя над булькающей кастрюлей, извергающей пар, Олег кипятил инструменты. Вернувшись домой, он нарочито громко хлопал дверями, шумел и кашлял, чтобы Маринка успела укрыться в своем убежище, но, видимо, она его и не покидала. Из-за закрытой двери пробивался электрический свет и доносилась привязчивая рекламная песенка.
Олег принял душ, обезболивающее, немного поел и почувствовал себя лучше.
Он вытряхнул из рюкзака свою добычу. Бережно обернув бумажным полотенцем банку с сувениром, сунул ее во внутренний карман куртки, остальное, сдернув скатерть, разложил на столе. Достал стремянку, слазал на антресоли. Прорывшись через нагромождение вещей (санки, лыжные ботинки, туристические рюкзаки, ласты, маска, какие-то черепки, обрывки обоев, шахматы), извлек небольшую коричневую коробку. Здесь хранились конспекты и инструменты, оставшиеся с недолгой ветеринарной практики. На последних курсах он не раз вызывался ассистировать на операциях.
Кровь, влажный блеск внутренностей не вызывали ни ужаса, ни омерзения, в отличие от шерсти, сладковато-удушливого густого жирного запаха животных выделений, страха, который безошибочно ощущался животными как запах смерти. Они притихали задолго до того, как игла впивалась в кожу, скулили, издавали низкие утробные звуки.
Олег рассматривал инструменты, заставляя себя вспоминать название и назначение каждого. Ампулы, таблетки, марля, вата, перекись, кабельные стяжки, зажимы, крючки, нитки, перчатки, пинцет, скотч, шприцы, спирт, салфетки, пеленки и прочие предметы ожидали его, как маленькая армия, готовая к игре в госпиталь.
Раньше Олег думал, что «Ютуб» годится только для бездумного пролистывания роликов в ожидании обеденного перерыва, конца рабочего дня или Маринки из душа, но оказалось, что там можно найти буквально все, включая подробный процесс энуклеации глазного яблока.
— Вот как это называется, — бормотал он, почти завороженно разглядывая копошения рук и инструментов в кровавой каше. Запись в диктофоне, получившаяся вполне удачно, обретала зримость, и Олег, поставив на повтор, смотрел ее до тех пор, пока не запомнил все действия точно, до доли минуты. Он изучал записи и разобрался почти со всеми ампулами и упаковками, кроме двух. Их он отложил в сторону, а все нужное он расположил на подносе, вскипятил воду.
Сложнее всего было представить, что это не Марина. Он никак не мог заменить ее в воображении ни на животное, ни на какого-то абстрактного человека, которому он — абстрактный врач — должен провести операцию.
Если что-то пойдет не так, она может умереть, здесь, на кровати, где когда-то был зачат Мишка. И думать об этом, как о чем-то абстрактном, было невозможно, потому что он знал эту женщину, и эта женщина была ему ближе любой другой, и нужно было вернуть этой женщине ребенка, потому что других у нее, вероятно, уже не будет. О последнем они узнали вскоре после родов, и в первое время Олег не мог взять в толк, почему Маринка так долго плакала. Сам он о большой семье не мечтал и отнесся к известию спокойно, но жена переживала его долго, и как-то совершенно случайно из ненароком подслушанного разговора с подругой он с удивлением услышал, как Маринка назвала себя бракованной, словно могла быть испорчена, как негодная техника.
— Ты бы поняла меня, — сказал он сам себе, прислушиваясь под дверью. Заставка из телешоу давно отыграла, было за полночь, но телевизор не умолкал, а полоска света из-под двери ярче обозначилась в темноте.
Ты бы поняла меня, если бы была в домике. Если бы видела розовый, живой язык, шевелящийся на неподвижном пластмассовом лице, как маленькое насекомое.
Олег повернул ручку, потянул дверь на себя и вдруг подумал, что, даже если жена не спит, то сделает вид, будто его нет, будто в комнате она одна. И Олег наверняка мог бы войти, мог бы сесть и даже лечь рядом, а она бы не шевельнулась, уставившись в телевизор и ничего там не видя.
Он вдруг разозлился, и злость придала ему сил. Дверь поддалась легко, Олег вошел. Марина лежала на неубранной кровати и, кажется, действительно непритворно спала. В комнате было душно, стоял затхлый запах нестираных вещей, пота, хотелось распахнуть окна и выбежать вон, но спящая женщина с некрасивым опухшим лицом, утопленным в подушке, в заношенном домашнем костюме с расплывшимся коричневым пятном на коленке не показалась ему чужой, на что Олег втайне надеялся.
Он подошел и, перед тем как начать, некоторое время разглядывал ее, но это было лишнее: с каждым мгновением, с каждым вздохом решимость слабела, и медлить было нельзя.
Начал с рук, зафиксировать их сразу — самое разумное. Он действовал осторожно, мягко, насколько возможно, хоть и думал, что предосторожности излишни и Маринка проснется сразу, но жена спала глубоко, на самом дне сонного колодца, только что-то промычала, неразборчиво и жалобно. Очнулась она, когда Олег заканчивал со второй рукой. Слабо дернулась, еще не понимая, что происходит, и Олег поспешил воспользоваться моментом, затянул стяжку резко и сильно, слишком быстро. Внезапная боль окончательно выдернула Маринку из сна, и Олег навалился на нее всем телом, вжимая в кровать, нашаривая рукой заготовленный скотч.
— Что ты делаешь? Олег! — К счастью, еще не понимая, что происходит, Маринка не кричала, только бестолково дергалась, извиваясь под ним, пытаясь сбросить, но какие шансы у женщины, застигнутой спросонья, с привязанными к решетке кровати руками? А ведь сама такую выбрала, беленькую, с какими-то завитушками. Маринка рычала, крутила головой, попыталась укусить его, задрыгала ногами.
Но он заклеил Маринке рот, и теперь, в домашнем костюмчике, с привязанными к спинке руками, она стала похожа на жертву маньяка из кинофильмов категории «дно».
Не глядя на нее, не давая воли эмоциям, Олег принялся фиксировать ноги. Маринка пару раз заехала ему коленом в бок, случайно — вот почему женщин так легко обезвредить: в борьбе они все время расходуют ресурс на лишние движения, бьют плашмя, не целясь и не глядя, точно исход схватки решает чистая удача.
Ее мычание перешло в глухой, подавленный крик, Олег увеличил громкость телевизора.
В глазах Маринки, превратившихся в два мутных зеленоватых озера, был только первобытный животный ужас. Она поняла, что ее ждет что-то страшное, и неизвестность увеличивала ее страх, делая его непомерным.
Олег склонился на ней, отвел волосы со лба. Настало время запрещенного приема.
— Тише, солнце, — мягко попросил он. — Это я, Олег.
Ее взгляд был пустым и слепым, и Олег на минуту засомневался, понимает ли она вообще его слова.
— Скажи, ты хочешь, чтобы Мишка вернулся?
Маринка дернулась всем телом, глаза ее расширились, и взгляд остановился. Она, видимо, только сейчас заметила повязку Олега.
— Ты. Хочешь. Чтобы. Миша. Вернулся? — делая ударение на каждом слове, повторил Олег.
Маринка неистово затрясла головой.
— Тогда все зависит от тебя, — Олег старался говорить спокойно и тихо, с паузами, донося значение каждого слова. — Если ты будешь вести себя спокойно, я верну нашего сына. Обещаю. Но для этого я должен забрать твой глаз.
Он помолчал, давая ей возможность осмыслить услышанное. Она дышала часто и мелко. А потом завыла сквозь скотч, зажмурилась, дергаясь всем телом. Олег подождал, пока она не утихнет, не поймет, что попытки бессмысленны, и продолжил:
— Я постараюсь сделать все быстро и аккуратно. Но все зависит от тебя. Мишкина жизнь сейчас зависит от тебя, — нажал он. — Понимаешь?
В глазах жены он увидел отражение собственного безумия. Что, если все это — его галлюциногенный бред? Если разум его вдруг дал сбой, не было никакого домика, он сам украл сына, изувечил, где-то спрятал и сейчас изувечит жену?
Олег резко выпрямился. Думать об этом нельзя, отступать поздно.
— Ты бы отдала глаз ради Мишки?
Маринка закивала — слишком поспешно, наверное, вспомнила о том, что психопатов нельзя раздражать, нельзя с ними спорить.
— Давай начнем.
И она замерла, как-то вжалась в матрас, тело ее хотело скрючиться, и Маринка стала похожа на всех тех зверей, больших и маленьких, которые, оказываясь на столе, так же сжимались в комочки, затихали, надеясь, что так люди в халатах, олицетворение смерти, пройдут мимо, не заметят, а если тронут, то быстро и не больно.
Дожидаясь действия анестезии, Олег отвернулся к окну, смотрел на пустую темную улицу, ловя в стекле плавающий контур своего лица. Игорь мог заполнить ожидание спокойным голосом, рассказом, уверенностью, что все кончится хорошо, что он точно знает, как и что делать. Старт и финиш были обозначены ясно. Но Олег не мог ни сказать правды, ни успокоить, и сейчас не был в состоянии придумать что-то, что оправдало бы все это безумие. И тем более он не был способен увидеть ни маршрут, ни конец истории, только бежал эту дистанцию в буром тумане.
Рассеянно разглядывая искаженные контуры предметов в стекле, он думал о том, что мог бы взять Маринку туда, в домик. Но это означало бы терять время, а терять время означало терять сына. С каждым днем он все дальше и дальше. Что сын уже, возможно, потерян, Олег не думал, запретил себе. И потом, женщину ничего не стоит застать врасплох, наброситься, спеленать, но предугадать ее реакцию невозможно. Что подумала бы, что сказала Марина, увидев Хозяина, и что такое этот Хозяин? Олег был почему-то рад, что это звериное мохнатое существо, пришедшее неизвестно откуда и уходящее неизвестно куда, не видело Марину. Лучше уж так. Пусть вся ответственность будет на нем. Он за это ответит.
Он вдруг понял, что говорит вслух — интересно, как давно? За спиной тихо всхлипывали — жена попыталась сдержать слезы, когда Олег снова подошел к кровати, но они лились из нее, катились по щекам на наволочку, впитывались, уходили в мятую ткань, как в землю. Маринкин нос покраснел и распух, она тряслась. Олег вытер ей лицо полотенцем, подавляя спазм в горле.
— Я быстро, — пообещал он. — Это для Миши.
Олег понимал, что, возможно, уже не вернется, а значит, нельзя было оставлять жену привязанной.
— Прости меня, если сможешь, — попросил Олег, поправляя повязку. — Возможно, мы больше не увидимся.
Маринка безучастно молчала. С какого-то момента тело ее обмякло, расслабилось, она не сопротивлялась, будто разом потеряв ко всему интерес, только машинально смаргивала слезы.
— Знаю, в это трудно поверить, но я тебя очень люблю. И Мишку тоже. И я его верну.
Маринка отвернула голову. Олег перерезал стяжку, рука жены опала плетью, и она даже не сделала попытки пошевелить пальцами. Олег перерезал вторую, освободил ноги. Укутал Маринку одеялом, ему хотелось поцеловать ее, убаюкать, посидеть рядом, дожидаясь врачей, но он понимал, что этого не будет, здесь они расстаются навсегда. Олег только несмело погладил ее руку.
В прихожей он набрал номер скорой с Маринкиного телефона, оделся, проверил карманы: два сувенира, медведь.
Раньше он все время удивлялся пожарным, спасателям, врачам, их хладнокровию и спокойствию, уверенности. Присутствуя на операциях, он невольно вздрагивал сам, морщился от запахов, иногда трусил, порой скучал. Но, стоя над Мариной, Олег ощущал только пустоту, его словно высосали и вычистили. Внутри было стерильно, как в операционной, все по полочкам, всегда бы так.
— Я иду, сына. Все будет хорошо, и только так, — сказал Олег себе на прощание, и все эти полочки вдруг обрушились — ему даже послышался звон разбитого стекла — все посыпалось, распалось, покатилось по углам. Олег вцепился в дверную ручку, его оглушила мысль о зубе.
Выбить его на месте, прямо там? Сейчас, в ванной, до приезда скорой? Ловить на улице кошку? Времени не было, и Олегу на секунду показалось, что он задыхается, но память вдруг подкинула воспоминание, как бросают спасательный круг.
Зуб хранился в коробке из-под леденцов как трофей, как напоминание о Мишкином мужестве и выдержке, о дне, когда он был героем и не расхныкался. Молодец, сына! Олег бросился в детскую. К счастью, круглая жестянка была на месте. Олег снял крышку и чуть не заплакал от облегчения, увидев маленький желтоватый клык.
Он бежал из одного двора во двор, как бежит убийца с места преступления. Пересекая улицу, оглянулся. Следить за ним было некому, но Олегу все казалось, что следят, и он держался темных мест, обходя редкие неровные прямоугольники света из квартир. На бегу он прощупывал карманы — на месте ли? Все было на месте. Где-то далеко, словно в другой вселенной, шумели машины, летел снег, жили, ели, спали, рождались и умирали люди, пока он, Олег, с каждым шагом проваливался в какую-то параллельную реальность.
— Не подведи, хозяин, — сказал сам себе Олег, устраиваясь в домике.
Когда в нос ударил густой резкий запах, Олег так обрадовался, что едва не вскочил навстречу, но тело опять словно парализовало.
Он услышал знакомое постукивание пластика, и вслед за ним тяжелое сопение, ощутил привычный, наполняющий пространство жар.
— Ты пришел! — зазвенел в темноте знакомый голос. — Ты принес?
— Да, — Олег поспешно вытащил все из карманов. Медведя, банки с глазами, завернутый в бумажку зуб.
— Открой! Разверни! Вынимай! Отдай! — пупс выкрикивал приказания по-пионерски отрывисто, четко и задорно.
В темноте Олег не сразу справился с крышками, в ладонь упали скользкие упругие шарики. Олега передернуло, он уронил их в горячую темноту.
— А ключи ты взял?
Олег растерялся.
— Ключи? Дом, ключи?
— Да, — растерянно сказал Олег, машинально нащупывая их в кармане. Дверь он оставил открытой для бригады врачей, но ключи лежали в кармане.
— Оставь. Зуб! Один! — почти разочарованно отозвался писклявый голос, когда Олег протянул в темноту Мишкин зуб. Олегу захотелось схватить эту куклу, лупить ее головой о стенку до тех пор, пока пластик не треснет. Тепло переходило в жар, что-то двигалось наискосок от Олега, который наконец впервые осмелился, затаив дыхание, поднять взгляд, но увидел над собой только две маленькие точки. Они слабо светились, словно готовые потухнуть угольки.
— Не смотри! Потом! — одернул голос, и Олег послушно отвернулся, уставился на темный снег.
— Долго! — пропищал пупс, и Олег не сразу понял, к чему это относилось. — Но еще успеешь. Беги!
Первым на снег выскочило что-то маленькое, в мягких очертаниях круглых ушей и непропорционально большой головы Олег узнал Мишкиного медведя.
— Ну что! Беги! Беги! Можно!
Его словно вышвырнуло из домика и повлекло вслед за медведем. Тот бежал, чуть подпрыгивая, неуклюжие мягкие лапы не оставляли следов на снегу и несли его легко и быстро. И Олег бежал за ним, смертельно боясь упустить из виду, но внутри, через пупок, словно протянули нить, и она тащила его по темным дворам и улицам, освещаемым грязноватым оранжевым светом качающихся на ветру фонарей.
Несколько раз Олегу показалось, что он уловил какое-то движение, на самой периферии зрения шевелились смутно различимые фигуры.
— Ни хера ж себе, — сказал кто-то, пытаясь преградить им путь, но медведь подпрыгнул неожиданно высоко, и фигура с воплем шарахнулась в сторону.
Они спешили, медведь и Олег, им было некогда, они пересекали дороги, бежали через дворы, перебирались через какие-то заборы, в лицо летел колючий снег, Олег потерял счет времени, он забыл себя, Игоря и Маринку и помнил только Мишку, его лицо.
Их путь окончился у тусклого серого дома. Где он находился, Олег не имел представления, но раньше здесь не бывал. Он озирался по сторонам, словно внезапно пришел в себя после долгого обморока. Место было тихое, глухое, через дорогу тянулись ряды гаражей, поднималась насыпь железки. Олег толкнул старую дверь подъезда, та поддалась, они побежали по ступеням на самый верх, остановились перед черной дверью, единственной на этаже. Олег дернул круглую ручку — безрезультатно.
Не раздумывая, он надавил кнопку звонка. Тело напряглось в ожидании возможной схватки. Пальцы стиснули нож, который лежал в кармане со времени первой встречи с хозяином.
Что-то дергало его за штанину, Олег опустил глаза и задохнулся. На него смотрели глаза: его, карий, правый, и Маринин, зеленый, левый. На плюшевой мордочке медведя, некогда глуповатой и дружелюбной, они стали похожи на две блестящие крепко пришитые пуговицы. Медведь бешено вращал карим глазом, точно ощупывая им все вокруг, а зеленым уставился на Олега так пронзительно, словно пытался разглядеть Олега изнутри.
Олег перевел дыхание, свыкаясь с этим зрелищем, но медведь вдруг подпрыгнул, пытаясь дотянуться до кармана.
— Что ты хочешь? Нож?
Медведь неопределенно качнулся из стороны в сторону и махнул лапой на дверь. Олег вспомнил странный вопрос пупса.
— Ключи?
Медведь подпрыгнул, крутанулся и раскрыл пасть, ощеренную двумя рядами великолепных острых зубов.
Олег бросил всю связку медведю в пасть, которая казалась бездонной, словно дыра в другой мир. Медведь задумчиво подергал черным носом и быстро-быстро заработал челюстями, что-то омерзительно хрустело, потом плюшевый мягкий живот растянулся, пошел буграми, и медведь срыгнул на пол маленький ключ, серебристый и блестящий.
Олег вставил его в скважину, и тот подошел идеально, скользнул на место легко, как новенький, дверь открылась бесшумно; Олег набрал воздуха, будто собирался прыгнуть с вышки, и вошел в квартиру.
То, что она была пуста, Олег понял как-то сразу по спертому воздуху, затхлому пыльному запаху покинутых помещений. Из прихожей, где в углу стояла железная вешалка с наброшенной на нее старой растянутой кофтой, виднелся голый стол на кухне и одинокая табуретка.
Короткий коридор расходился на три двери, покрытые облупившейся краской. Медведь запрыгал к правой.
— Миша! Мишка! — закричал Олег.
— Папа? — Олегу показалось, что он сам выдумал этот отклик, но он повторился, и с той стороны тоже стали кричать, надрываясь, что-то шмякнулось.
— Папа! Я здесь!
Олег дергал дверь, навалился всем телом, забыв о медведе, но тот беспокойно сновал, путаясь под ногами и с готовностью разевал пасть.
— Быстрей, хороший, — торопил Олег. В голове проносились картинки одна хуже другой: искалеченный, измученный раздетый сын.
Второй ключ оказался длинный, старомодный, даже с веревочкой.
В нос ударил запах пыли и мочи. Посреди комнаты с нагромождением матрасов в углу, бледный до синевы, босой, сидел на полу Мишка, его сын, его мальчик, его ребенок.
— Папа! — Мишка разревелся от избытка чувств. — Где ты был, папа?!
— Где болит? Тебя трогали? Били? Миша! — Олег торопливо ощупывал руки, ноги, голову, живот сына, не ощущая запаха давно не мытого тела, исходящего от сухой горячей кожи. — У тебя жар. Что болит?
— Я так долго тебя ждал, — Мишка глотал слезы, вцепившись в его куртку. — Наверное, целый год. Пойдем домой, папа!
Он шмыгнул носом и добавил:
— Я есть хочу. И пить.
— Конечно, сынок. Сейчас что-нибудь найдем, — Олег растерянно оглянулся, словно надеясь отыскать в комнате накрытый стол. Комнатка была маленькая, пустая, с невыразительными зеленоватыми обоями, с нагромождением матрасов в углу. На проводе болталась лампочка, источая скудный свет. Сквозь затянутое каким-то прибитым полотнищем окно сочился бледный свет, и Олег понял, что уже давно настало утро.
— Вафля! — вдруг закричал Мишка, и Олег резко обернулся, готовый ко всему.
Но к ним, выпучив оба глаза, переваливаясь на мягких лапах, ковылял медведь. Внутри все похолодело, и Олег уже протянул руку, чтобы закрыть от Мишки этого уродца, но Мишка кинулся навстречу, будто не замечая ничего необычного.
— Вафля! — повторил он с такой искренней радостью, какую выражают при встречах только маленькие дети. — Я знал, что ты меня услышишь!
Олег оторопел. Мишкины бледные губы растянулись в улыбке, держа медведя за лапу, он обернулся и повторил:
— Папа, я есть хочу.
Олег подхватил сына на руки, прижал к себе, стараясь не смотреть в глаза Вафле, гадая, видит ли Мишка того же Вафлю, что и он.
На кухне в неработающем холодильнике нашелся только сгнивший помидор и покрытый бархатом синевы сыр.
— Гадость, — сказал Олег, захлопывая холодильник. — Мы сейчас в магазин пойдем. Или кафе. Там всего возьмем, что захочешь. А потом сразу домой, к маме... — Олег осекся, вспомнив неподвижное тело.
— Папа, а ты что, теперь пират? — поинтересовался Мишка.
— Ага. Записался на корабль. Наверное, скоро уплыву далеко-далеко.
— Как далеко? Дальше, чем Африка?
— Дальше. До Луны и обратно, — вздохнул Олег. Собственное будущее он представлял плохо, но однозначно не в радужных тонах. — Буду искать тех, кто тебя сюда привел. Помнишь, как сюда попал?
— Была тетя. С девочкой, — пожал плечами Мишка. — Мы шли куда-то, а потом я помню уже здесь.
— И где эта тетя? Когда она приходит?
— Я не знаю, — Мишка зевнул. — Она была потом еще, а потом перестала. Наверное, целый год уже не приходила.
Олег задумался, высчитывая, сколько времени это может быть в реальности.
Мишка снова шмыгнул носом.
— Ну-ну, сына. Ты молодец! — Олег потрепал Мишку по голове. — Я найду эту тетю с девочкой, это я тебе обещаю!
— Так девочка здесь, — Мишка поднял глаза, зеленые, как у мамы, на исхудавшем лице казавшиеся в два раза больше.
— В смысле — здесь? — опешил Олег.
— Мы с ней разговаривали сначала через двери, потом она перестала отвечать.
Олег почувствовал, как холодеют руки, от пальцев к локтям, и вспомнил о второй двери.
— Только сначала я зайду, ладно? Ты жди.
Одинаковые двери открывались одним ключом. Олег осторожно заглянул в комнату — она была такая же пустая, и запах здесь стоял такой же: больной и мерзкий, только вместо матрасов к стене приткнулась кроватка, и с первого взгляда было видно, что лежащая в ней девочка мертва. Олег узнал белые сапожки, вспомнил малышку с площадки и не смог вздохнуть.
— Не смотри! — прошептал он, заслоняя собой проем, но Вафля и вслед за ним Мишка уже пробрались внутрь и тоже смотрели на девочку.
Мишка пожал Вафлину лапу, что-то прошептал в плюшевое ухо, и Вафля замер, потом разбежался и запрыгнул на кровать, завозился там, подлезая под неподвижные пальчики, устраиваясь, как в шалаше. Он посмотрел на Олега из этого укрытия, внимательно, словно что-то говоря, но языка у него не было. Правая глазница отдалась резкой, пронизывающей до темечка болью, и оба глаза, правый карий, Олега, и левый зеленый, Маринкин, выскользнули, упали на пол блестящими шариками, и изо рта выпал зуб, и Вафля снова стал Вафлей, мягким шоколадным медведем.
— Пока, Вафля, — грустно попрощался Мишка.
— Не смотри, — вскрикнул Олег, все пытаясь уберечь Мишку, хотя было поздно уже уберегать то, что не уберег до этого, за чем недосмотрел, что не предвидел.
— Пап, ты чего? — спросил Мишка. — Ты же говорил, мальчики не плачут.
Они спустились в пустой, заросший сорной травой двор. Олег крепко прижимал к себе сына. Во дворе он остановился, пытаясь сообразить, в какой части города они находятся.
— Я сейчас, погоди, — он опустил Мишку, доставая телефон.
Еще до того, как он кликнул по иконке приложения, послышался шум мотора, захлопали дверцы, Олег оторвался от экрана и замер. Из автомобиля выскочил неприятный следователь, кто-то еще, но Олег смотрел и видел только Марину. Ты жива, моя девочка, и все хорошо.
— Это он! — закричала она высоким надсадным голосом. — Миша!
И потом снова: «Это он!»
Олег улыбнулся, Мишкина рука выскользнула из его руки, и Олег смотрел, как сын идет к маме, и та бежит навстречу, распахивая руки, и на это можно было смотреть бесконечно, и это было последнее, что увидел Олег своим левым глазом, прежде чем кто-то схватил его, грубо заломил за спиной руки, ударил в затылок, и он больно приложился скулой к холодной скамейке. Его держали крепко, но Олег все пытался повернуть голову так, чтобы увидеть, как жена обнимает сына.
2 723 просмотра
2 комментария
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
