И ныне и присно

Страшные истории

Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.

Настроить сортировку

{sort}

Возможность незарегистрированным пользователям писать комментарии и выставлять рейтинг временно отключена.

50 мин. Страшные истории Марго 9-03-2020, 17:38 Источник Принял из ТК: rainbow666

Антонина Петровна выпрямилась. Больная спина дала о себе знать неприятным нытьём: снова радикулит замучил. На погоду. Осень такая выдалась: сырая, дождливая. Скоро будет сложно каждый день опускаться на колени и склонять голову в ежевечерней молитве.

Ничего. Господь посылает нам испытания, и мы должны с честью проходить их. Что там какая-то больная спина перед волей Всевышнего? Разве сможет она перебороть это дивное ощущение благоговения, что Антонина Петровна испытывает каждый раз, когда обращается к Нему?

Хотя к ревматологу заглянуть всё-таки стоит.

Она огладила смявшуюся от долгого стояния на коленях ночную рубашку. Уже почти полночь, пора отходить ко сну. Антонина Петровна ложилась бы и раньше, но проклятущая старческая бессонница уже начинала вступать в свои права. Жаворонок всю жизнь, теперь Антонина не могла заснуть раньше полуночи — и просыпалась не с первыми лучами солнца, а позже, что доставляло ей почти физические страдания. Долгий сон, полагала она, есть признак лености, а леность — грех, причём из тех, что она сама всю жизнь особенно порицала. Даже сейчас, достигнув пенсионного возраста, Антонина Петровна продолжала работать, чтобы не раскисать. Да и с появлением дома девочки денег на пропитание стало уходить больше.

Девочка сейчас, наверное, опять не спит. Разбаловали её Виталик с женой, Царствие им Небесное, ох как разбаловали. Сами по себе безбожники, ещё и ребёнка вырастили так, что смотреть тошно. Казалось бы, шестнадцать лет, самое время думать о будущем, о благочестивой жизни, блюсти скромность, учиться прилежно — а она! Не спит подолгу, сидит, уткнувшись в свой телефон, ещё и старшим вздумала дерзить! Ох, говорила Антонина Петровна родственничку — сам нехристь, так хоть дочь воспитай должным образом, в скромности и целомудрии. Загубишь же душу юную! Только посмеялся, отмахнулся, бессовестный… Хотя о мёртвых плохо не говорят, упокой Господь его душу, грешно это. Да и ребёнка понять можно: обоих родителей разом потеряла, вот от боли и огрызается.

Ох, намучается она ещё с девочкой… Надо бы проведать её сходить.

Квартира Антонины Петровны — трёшка в типовой девятиэтажке — была просторная, старая и скрипучая, постоянно погружённая в полумрак. Выцветшие обои с какими-то глупыми узорчиками, вздувшийся местами пол, скорбные лики икон на отдельной полке — самой ей всё это казалось родным и знакомым, но девочке, наверное, виделось чуждым. Антонина Петровна поселила её в маленькой комнатке за проходной гостиной, выходящей окнами на лоджию, — раньше здесь жили квартиранты, но после оформления опеки их пришлось попросить съехать. Не в проходной же селить ребёнка.

Стараясь идти как можно тише — скрип старого пола нервировал её чувствительный слух — Антонина Петровна пересекла гостиную, приблизившись к двери маленькой спальни. Из-под закрытой створки пробивался желтоватый свет лампы. Ну конечно: не спит. Небось опять переписывается, глаза портит и тратит электричество.

Антонина Петровна открыла дверь.

Всё оказалось ровно так, как она и думала. Девочка сидела с ногами на кровати, одетая в длинную футболку с какими-то американскими мультяшными героями, с ноутбуком на коленях. На простыне — пакетик крендельков. Опять на ночь наедается вредных сладостей. Тешит желудок грехом чревоугодия. Ох и трудный ребёнок…

— Тётя Тоня! — возмущённо воскликнула девочка, когда Антонина Петровна решительно перешагнула порог. — Ну сколько раз вас просить: не вламывайтесь ко мне на ночь глядя!

Очень трудный ребёнок.

— Лизонька, — Антонина Петровна вздохнула, — это мне сколько ещё тебя просить ложиться спать вовремя. Времени сколько? Тебе в школу завтра! Глаза испортишь компьютером, а хорошему ничему не научишься.

Девочка закатила глаза.

— Мне шестнадцать, тётя Тоня! Я замуж могу выходить уже, что вы меня пасёте, как малолетку? И вообще, есть такое понятие — личное пространство. Не слышали?

— Не дерзи, — строго ответила Антонина Петровна. — Какой бы взрослой ты себя ни считала, ты всё ещё неразумное дитя, за которое я отвечаю. Не выспишься — пойдут проблемы с учёбой, будешь ходить весь день сонной. Тебе же будет лучше, если ты сейчас ляжешь спать.

Антонина Петровна искренне считала, что её аргументы — железные. Имя Господне девочке ни о чём не говорит, так, может, хоть личная выгода убедит упрямицу?

Не убедила.

— А смысл, всё равно не засну, — буркнула себе под нос Лиза. — Мне у вас кошмары которую ночь подряд снятся.

Это Антонина Петровна уже слышала. И могла понять. И в самом деле, ребёнок потерял родителей, ей вполне нормально сейчас страдать кошмарными снами. Но это же не значит, что нужно совсем отказываться от сна.

— Лизонька, девочка, — теперь Антонина постаралась быть как можно более ласковой, — ты же понимаешь, что ты не сможешь не спать вечно? Ты устала, измучена, не высыпаешься — вот и сны плохие снятся. А если ты моего мнения хочешь — то я думаю, это Сатана так пугает тебя, чтобы сбить с правильного пути. Но человек сильнее его воли. Хочешь, я научу тебя вечерней молитве, чтобы легче засыпалось?

Девочка фыркнула.

— Вы от меня не отстанете со своими проповедями, да? Ладно, хорошо, как вам такая сделка: я сейчас ложусь спать, а вы обещаете больше не вламываться ко мне в комнату без спроса?

— Ты прекрасно знаешь, что я не смогу этого пообещать, — вздохнула Антонина Петровна. — Я должна нести за тебя ответственность, Лизонька. Хочешь ты того или нет. А значит, придётся потерпеть.

— У родителей почему-то получалось нести эту самую ответственность без сталкерства, — обиженно буркнула Лиза, но ноутбук с коленей сняла и, недовольно сопя, поднялась с кровати.

Тактично промолчав по поводу того, что она думает по поводу образа жизни покойных родителей Лизы и их методов воспитания детей, Антонина Петровна молча наблюдала, как девочка готовится ко сну. Крендельки отправились на стол — чует её сердце, через два-три дня там будет красоваться куча всякого хлама. Надо будет проследить и за этим тоже. Опрятность — добродетель, необходимая каждой женщине. Даже такой юной и дерзкой.

Когда девочка принялась запихивать кабель от ноутбука в ящик стола, Антонина Петровна сочла нужным вмешаться.

— Дай это сюда, будь добра. — И, не дожидаясь, пока та отреагирует, шагнула вперёд и вытащила тяжёлый чёрный провод из ящика.

— Это ещё зачем?! — возмущённая девочка почти что закричала от негодования.

— Я не такая глупая, как ты думаешь. Уйду — ты снова за компьютер залезешь. Так что пусть это лучше пока побудет у меня. Верну через пару часов после того, как придёшь из школы. Как раз и уроками заняться успеешь.

— Он вообще-то и от батарейки работать может, — хмуро заметила Лиза.

— Но не вечно же, — резонно ответила Антонина Петровна. — А у тебя до завтрашнего вечера ещё много времени. В твоих интересах не тратить всю батарею сразу.

Девочка фыркнула и нырнула под одеяло.

— Спокойной ночи.

Антонина Петровна почувствовала резкий укол совести: не слишком ли грубо она обошлась с подростком, потерявшим родителей, для которого, может быть, этот ноутбук — единственная оставшаяся радость? Но мимолётному искушению извиниться и вернуть девочке провод не поддалась: миг слабости сейчас способен принести фатальные плоды впоследствии. Детей следует воспитывать в строгости. Так они вырастают благовоспитанными и добропорядочными, а излишняя свобода ведёт к непростительной фривольности. Тем более девочка, да ещё в таком возрасте.

Однако тон Антонина Петровна всё-таки сбавила.

— Да хранит тебя Всевышний, Лизонька. Спи спокойно, — она постаралась сказать это как можно ласковее, но девочку её мягкий тон не впечатлил.

— Ага, спокойно. Что-то фигово он меня хранит, что я которую ночь не высыпаюсь.

Антонина Петровна хотела было возразить, что не высыпается Лиза не потому, что на Небесах плохо за ней приглядывают, а из-за собственных ночных бдений у компьютера, и это не повод так зло богохульничать, но девочка отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом, явно не желая продолжать разговор — и Антонина смолчала. На первый раз простительно. Но в следующий раз, если Лизавета позволит себе подобное, наказание будет суровым и незамедлительным. Не чета отобранному кабелю.

Она вышла, прикрыв за собой дверь. Если девочка не уснёт и сейчас, пусть это будет на её совести.

Родители Лизы погибли несколько месяцев назад: разбились в автокатастрофе по пути из санатория, куда девочка не поехала с ними из-за неожиданной болезни. Показания свидетелей были туманными: вроде бы две машины ни с того ни с сего врезались друг в друга, и кто из них потерял управление, сказать было сложно. Ни один из участников аварии не выжил, кроме рыжей собачки Бусинки, которую забрали к себе родственники погибших — тех, что ехали в другой машине. Сложнее дело оказалось с Лизой.

Родных бабушек и дедушек у девочки не оказалось, и взвесив все «за» и «против», опеку оформила Антонина Петровна — родная сестра Виталия, отца Лизы. Для неё, прожившей жизнь бездетно, это был совершенно новый незнакомый опыт, но христианский долг велел ей заботиться о сирых и убогих, да и нереализованное материнское чувство, копившееся всю жизнь, сейчас отчаянно искало выхода. Добиться опеки было сложно, но возможно, и пообивав пороги всевозможных инстанций, Антонина стала официальным опекуном Елизаветы Витальевны Яшкиной.

Вот только кто же знал, что с ней будет так сложно…

В понимании Антонины Петровны девочки-подростки были светлыми и чистыми существами вроде ангелов, кротко смотрящих на прихожан вниз с мозаик храма. Может, некоторые из них такими действительно были — но уж точно не Лизавета. Воспитанница оказалась вздорной, грубоватой и нелюдимой, носящей неприлично короткую для девочки стрижку и слушающей какую-то ужасную громыхающую музыку. А чего стоило ожидать от дочери двух убеждённых атеистов — безбожников, даже не покрестивших единственную дочь? Но, как всегда считала Антонина Петровна, испытания нужны, чтобы преодолевать их с честью, а вернуть на путь истинный заблудшую душу — поступок куда более благочестивый, чем просто приютить у себя сироту. Поэтому с рвением, долго ожидавшим своего часа, она взялась за сложное дело перевоспитания сложного подростка.

Склонив напоследок голову перед стоящими в углу гостиной иконами и мысленно попросив у них благословления в своей сложной миссии, Антонина Петровна — сухая, прямая, как палка, в старомодной ночной рубашке — направилась в свою спальню, чтобы провести первую половину ночи, мучаясь бессонницей.

Иконы молчали, обратив слепые пустые глаза в темноту гостиной.

А в маленькой спаленке отчаянно пыталась не заснуть раньше времени Лиза.

II. Ветер с лоджии
Она заметила это почти сразу, как только сюда переехала: если заснуть раньше времени — а «время» наступало где-то между часом и двумя ночи — спокойных снов не жди. Стоило сомкнуть веки, как перед глазами, словно живые, возникали покойные родители — почему-то бледные и скорбные, точно лики на иконах. Глаза их были черным-черны, как будто залиты чёрной краской, губы искривлены в печальной гримасе. Больше всю ночь ничего не происходило: только один сон, тягомотный, серый. Она одна в кромешной тьме, и эти иконописные лица родных и любимых людей, молча сверлящие её скорбным безглазым взглядом.

Тётке, которую Лиза не полюбила сразу, об этом рассказывать было бесполезно: у неё на всё находились отговорки или про Сатану, или про стресс от потери родителей, или про её, «Лизоньки», неправильный режим дня. Со всем этим предлагалось бороться усмирением духа и молитвой — короче, бесполезным превозмоганием, от которого и так уже голова шла кругом. Иногда Лизе казалось, что Тоня не человек, а биоробот, лишённый любых человеческих слабостей и созданный только для смиренного христианского служения.

Покойные родители немного рассказывали о тёте Тоне. Они с ней почти не общались. Папа говорил, что они были очень дружны в юности, но их дороги разошлись, когда Тоня ударилась в религию и растворилась в бесконечных постах и молитвах. Его, убеждённого атеиста, это бесило: он сначала пытался вразумить сестру, вёл с ней многочасовые душещипательные беседы о теории эволюции и истории религии, даже дарил книжки Докинза — бесполезно. Тётя упрямо стояла на своём, и со временем Лизин отец сдался. С тех пор Антонина перестала быть вхожа в их дом: её саму не устраивало общение с «безбожниками», которые не хотят даже слышать о спасении души, да и у отца от разговоров с ней начинался нервный тик. Всё, что Лиза помнила о далёкой тётке, — парочка воспоминаний из раннего детства о полноватой смешливой женщине с модной причёской, которая втихую угостила её конфеткой во время захватывающих исследований подстолья.

Тётя Тоня, с которой Лизе приходилось общаться сейчас, — сухая, прямая, раньше времени постаревшая из-за аскетического образа жизни — даже отдалённо не напоминала ту весёлую даму из воспоминаний. Строгая и холодная, не мыслящая жизни без молитвы тётка не вызывала доверия и желания поделиться тайными страхами.

И Лиза молчала. Жизнь с тётей Тоней была лучше альтернативы — она слышала о порядках в приютах, и ей не улыбалось провести в таких условиях ещё два года. Уж лучше с тёткой, странной и повёрнутой на религии, но безобидной. По крайней мере, с проповедями она пока не докучает, и ладно. А если и начнёт докучать, притворно помолиться Лизе не трудно.

Хотя в глубине души она всё ещё не могла поверить в то, что случилось с её семьёй. Что мама с папой, любимые родители, исчезли с лица земли. Мама больше никогда не назовёт её цыплёнком, когда Лиза прибежит к ней делиться новостями из школьной жизни, а отец не фыркнет снисходительно, слушая её размышления о жизни и судьбе: «Подростки…»

Теперь всё, что от них осталось — могилки на городском кладбище и фотографии. И ещё эти лица в темноте, бледные, страшные.

Молчала Лиза и о том, как пусто и неуютно ей живётся с тех самых пор. Квартира тёти Тони — просторная, тёмная и холодная, даже отдалённо не была похожа на дом, где можно почувствовать себя в порядке. И поговорить не с кем…

Глаза слипались. Ноутбуком воспользоваться она уже не могла — тётка была права, заряда надолго не хватит — но у Лизы ещё оставался смартфон. Хорошо, что тариф предполагал безлимитный интернет. Иначе она совсем сошла бы с ума в этом доме с кучей икон, но без вай-фая.

Пол за дверью, в проходной гостиной, тихо скрипнул. Небось тётя Тоня снова встала посмотреть, как она тут. Неймётся тётке. Наставляет отроковицу на путь истинный, видите ли. Интересно, она всерьёз считает, что человека к религии можно приучить, как кошку к лотку? Ладно ещё маленького ребёнка так воспитывать — но её, Лизу из химбиопрофиля, заставить поверить в Бога и ангелов на небесах? Чушь.

Лиза тихонько фыркнула и уткнулась в телефон. Пол скрипнул ещё раз, уже громче. Судя по всему, тётя Тоня топталась у её двери и слушала, спит ли её воспитанница. Лиза затаила дыхание. Подать сейчас голос — значит спровоцировать ещё одну порцию нотаций и, возможно, остаться без телефона.

И тут случилось нечто, от чего у Лизы разом вспотели ладошки и покрылась мурашками спина.

За дверью рыкнули.

Негромко — так порыкивает собака, у которой пытаются отобрать еду. Будь в доме животные, Лиза даже не удивилась бы. Но животных дома не было. И от осознания этого становилось плохо: кто мог рычать здесь, в этой полупустой квартире, где даже Интернета нет?

Это соседский пёс, подумала Лиза. Да, точно. Здесь стены картонные, чихнёшь — весь этаж услышит. Всё хорошо. Некому тут рычать. А скрипит тётя Тоня. Она небось глухая уже совсем, вот и не замечает, как трели на половицах выводит.

Нет, не сходится. Тётя Тоня знает свою квартиру, она по ней ходит почти бесшумно, не наступая на скрипящие участки. И собака рычит слишком тихо. Такое не было бы слышно от соседей.

Лиза отчаянно пыталась успокоиться. Придумать хоть что-нибудь, что выглядело бы логично и не разрушалось критикой. На самом деле пёс рычит далеко и громко, просто стены приглушают и искажают звук, поэтому кажется, будто он порыкивает в гостиной. А тётя Тоня может просто лунатить. Она же старая!

Такие объяснения выглядели откровенно бредово, но лучших придумать не удалось. Пойти и проверить, что там такое шумит в гостиной, было бы логичнее всего, но одна только мысль об этом внушала Лизе такой ужас, что она бы предпочла поверить в Бога и провести остаток жизни, замаливая грехи своих безбожников-родителей, чем высунуться из комнаты.

«А может, у меня просто глюки от бессонницы…»

Это звучало унизительно, но успокаивающе. Тётя Тоня, скорее всего, так и сказала бы: ты, деточка, просто устала, вот и слышится всякое. В комнате стоят иконы, они защищают, никакая нечистая сила не может проникнуть. Так что иди спать и не придумывай.

Но спать пока нельзя. Слишком рано. Заснёт сейчас — снова увидит скорбные лики родителей с чёрными глазами. Господи, смерть родителей, сны, ещё скрип и рычание эти, за что ей это всё?

Я начинаю сходить с ума, пробормотала Лиза и вернулась к прохождению очередной мобильной игры, стараясь не обращать внимания на жуткие звуки из гостиной.

Звуки утихли через пару часов, но заснуть этой ночью ей так и не удалось.

Когда с утра Лиза, усталая, сонная и чувствующая себя совершенно больной, нашла в себе силы выплестись из комнаты и добрести до кухни — завтракать, тётя Тоня, уже успевшая встать, одеться и помолиться, встретила её укоризненным взглядом.

— Лизонька, — заявила тётка тоном оскорблённого достоинства, — ты думаешь, что я глухая? Что за шум ты устроила этой ночью?

— Какой… шум? — обмирая, пробормотала Лиза. Сердце снова заколотилось как бешеное, дыхание перехватило. Если звуки издавала не тётя Тоня и они не были плодом её воспалённого воображения, то что это было?

— Из гостиной. — Тётка поджала губы. — Мало того, что твой топот не давал мне уснуть, ты ещё и икону уронила! Мало тебе было вечернего богохульства?

— Я не выходила из комнаты, — тихо ответила Лиза. — Не понимаю, о чём вы. Может, ветер?

— Ветер? С лоджии? — тётя Тоня фыркнула. — Ветер не умеет скрипеть половицами, даже если бы это был он. Так что хватит врать. Ложь — большой грех, тем более ложь родным.

— Это была не я! — Лиза почти закричала. Мало того, что нечто шумит у неё под дверью, так её ещё в этом обвиняют? — Понятия не имею, что это было, я тоже слышала звуки, но думала, что это вы!

— Глупости. С чего бы мне так шуметь? Я, если ты не заметила, обычно хожу тихо.

Тётка была непримирима. И совершенно точно ей не верила.

— Впрочем, — голос тёти Тони смягчился, — я могу тебя понять. Тебе, говоришь, страшно по ночам? Вышла, наверное, чтобы не бояться, а врёшь из стыда. Не переживай, девочка. Я тебя понимаю.

— Поверьте мне, — прошептала Лиза и опустила голову. Бесполезно. Эту стену ей не пробить.

Тётя Тоня вздохнула.

— Я поставлю икону у тебя в комнате. Пусть охраняет твой сон.

Отлично. После всех кошмаров с иконами только этого ей и не хватало.

— Не стоит, — быстро сказала Лиза, но было уже поздно.

— Вернёшься из школы — поучу тебя молиться. В твоих страхах и горе нет ничего постыдного, а молитва поможет тебе смириться с ними. В конце концов, пора тебе приобщаться к Священному Писанию.

Лиза промолчала и принялась за еду. Переубеждать тётку — себе дороже. Глядишь, ещё на что похуже молитвы намотается. А икону можно будет спрятать или закрыть.

Но несмотря на все попытки убедить себя, что ничего плохого не происходит, Лиза не могла отделаться от липкого страха, поселившегося где-то на задворках сознания. На душе скреблись кошки, и где-то в глубине души Лиза осознавала, что с этого дня ей больше никогда не будет спокойно в доме тётки.

Так и вышло.

III. Замолчи
Антонина Петровна была довольна собой. Воспитание сироты, зашедшее было в тупик, сдвинулось с мёртвой точки, и её усилия по прививанию девочке христианских ценностей не пропали даром. Вот уже десять дней, как Лиза, такая своевольная и упрямая изначально, покорно молится перед иконами, придя из школы. На вечернюю молитву она по-прежнему не соглашается — а жаль, Господь не обделил бы вниманием девочку, страдающую кошмарами, и послал бы ей желанное умиротворение — но и того, что уже есть, пока достаточно.

Конечно, ей пришлось проявить твёрдость — ввести правило «кабель от ноутбука получаешь только после молитвы», за которое Антонина Петровна до сих пор себя втайне грызла, боясь, что девочка продолжает возносить хвалу Христу только из страха потерять компьютер. Впрочем, правило она уже два дня как отменила, а молиться Лиза продолжает, значит, дело пошло на лад, и девочка сама ощутила, как очищает душу обращение к Господу.

Сейчас Антонина Петровна размышляла, какую икону стоит поставить в маленькую спальню. Лиза родилась в ноябре, и сначала Антонина хотела купить ей именную икону Елисаветы Праведной, святой покровительницы девочки. Но позже вспомнила страшную вещь: Лиза, рождённая в семье атеистов, была некрещёной, и потому Елисавета не могла быть её хранителем.

Думать о крещении девочки Антонине Петровне не хотелось. И так было понятно, что выращенное безбожниками дитя придёт в ярость при одном намёке на прохождение таинства. Хотелось верить, что со временем девочка дозреет до этого решения, но пока что… было слишком рано. Слишком рано. А заставлять Лизу Антонина не хотела: покрестить младенца — это ладно, но во взрослом возрасте решение должно быть принято добровольно. Да и не получилось бы её заставить. Переубедить — возможно, но на это понадобится время.

Поэтому пока что Антонина Петровна остановилась на иконе Божьей Матери «Умягчение злых сердец», решив, что сила этого образа поможет девочке смягчить свою непримиримость и быстрее проникнуться христианской верой. Лизе она о своём решении пока не говорила: боялась, что девочка воспримет икону в спальне в штыки, и тогда переубедить её будет уже невозможно. Лучше будет поставить девочку перед фактом. Тогда она будет вынуждена принять икону, а со временем проникнется её благотворным влиянием и сама обрадуется тому, что изображение лика Богородицы стоит у неё в комнате.

Девочка задерживалась. Обычно в это время она уже была дома: обедала, молилась или сидела у себя в комнате, закрыв дверь. Антонина Петровна слегка беспокоилась — не случилось ли чего? — но до полноценной тревоги было ещё далеко. Лиза могла задержаться в школе или уйти гулять с подругами… Главное — чтобы держалась подальше от мальчиков. Путаться с противоположным полом в её возрасте и социальном положении было неприемлемо. Надо будет провести с ней воспитательную беседу, отстранённо подумала Антонина Петровна, а то мало ли чего случится.

Входная дверь скрипнула, открываясь. Ну наконец-то вернулась.

Лиза скользнула в свою комнату быстро, почти беззвучно. За эти дни девочка научилась ходить по скрипучим половицам почти так же тихо, как сама Антонина Петровна. Впрочем, скрипеть по ночам ей это не мешало — а скрипела она регулярно с того самого дня, как Антонина застала её за этим впервые. То ли не видит в темноте, куда наступает, то ли специально, зная о бессоннице тётки, дразнит её и мешает уснуть.

Как с ней всё-таки сложно…

Когда Лиза, уже переодевшаяся в домашнее платье, — штаны Антонина Петровна не любила и плохо реагировала на ношение их в тёплом доме (на улице ещё можно понять: холодно) — появилась на кухне, Антонина готовила. День был пятничный, постный, поэтому есть предполагалось рыбу и салаты. Иногда Лиза помогала тётке с готовкой, но в постные дни девочку к стряпне она не подпускала: та недолюбливала посты и всё порывалась приготовить себе что-нибудь скоромное. Не давать Лизе готовить в эти дни было проще, чем всё время следить за её поведением.

— Привет, Лизонька, — поздоровалась она с девочкой. — Почему так долго?

— В школе задержали, тётя Тоня, — отозвалась Лиза. В последние дни девочка была непривычно тихой и задумчивой: то ли молитва усмирила её буйный дух, то ли гнев и обида на мир, мучившие её, потихоньку стали уступать место скорби. Антонина Петровна не была уверена. Но могла предполагать. — Это селёдка под шубой?

— Да. Сегодня постный день, мясо нельзя.

— Угу, — рассеянно откликнулась девочка. — А без селёдки никак? Она воняет. Я лучше хлеба поем, если вам так важно, чтоб постное…

— Надо питаться как следует, — назидательно ответила Антонина Петровна. — Что с твоего хлеба? Через час опять есть захочешь, а пользы для организма — ноль. Ты растёшь, и в моих интересах вырастить тебя здоровой и красивой девушкой.

— Как скажете, — вздохнула Лиза. Всё-таки какая-то она слишком вялая. Неделю назад девочка устроила бы концерт, кричала и ругалась, прежде чем смириться и есть что дают. Привыкает?

— Лизонька, — позвала Антонина Петровна, когда девочка всё с тем же безразличием потянулась к тарелке и принялась накладывать себе еды. — У тебя точно всё в порядке?

— Да, тётя Тоня. Просто устала.

— Хорошо. Видишь ли, мне с тобой нужно поговорить по поводу твоего поведения…

Огонёк тревоги, на миг промелькнувший в глазах девочки, насторожил Антонину Петровну ещё сильнее. С чего бы ей бояться? Она либо что-то скрывает, либо…

— Скажи, — продолжила Антонина, решив пока не показывать своих подозрений, — зачем ты шуршишь по ночам? Ты же знаешь, что мне бывает сложно усну…

— Я не шуршу.

Лиза ответила быстро и резко, даже не обратив внимания на то, что перебила тётку. Такая реакция была тем страннее, что Антонина Петровна не разговаривала с девочкой о её ночных шорохах с того самого дня. Тогда она думала, что Лиза ушла, как говорится, в несознанку, потому что стыдилась своего влечения к иконам, но теперь, когда она молится, видеть в этом что-то постыдное…

— Я не шуршу, тётя Тоня, — повторила девочка. Всё её безразличие испарилось без следа, щёки вспыхнули. — Вы же знаете, что я научилась ходить тихо, с чего мне шуршать? Вас позлить? Вы что, считаете меня настолько психованной?

— Лизонька, мы здесь одни, — Антонина Петровна уже поняла, что терпение понадобится ангельское. — Кроме тебя и меня шуметь некому, а я, как ты знаешь, по ночам не хожу. Зачем ты меня обманываешь?

— Я не обманываю! — девочка вскочила из-за стола, такая же яростная, как и в первые дни пребывания здесь. — Я тоже это слышу! В этой квартире что-то не так!

— В этой квартире не может быть «что-то не так», потому что иконы хранят её от любого зла, — спокойно отозвалась Антонина Петровна. — Но, допустим, я тебе поверю и освящу квартиру. Если звуки не прекратятся, а они, я уверена, не прекратятся — кого мне винить?

— Освящайте, — зло ответила Лиза. — Может, сами убедитесь.

Девочка выскочила из-за стола и убежала в комнату, так и не притронувшись к еде.

К молитве она тоже не вышла.

Видимо, говорить об этом слишком рано, решила Антонина Петровна. Какие бы мотивы у девочки ни были, она явно не хотела о них говорить.

А квартиру она всё-таки освятит. На всякий случай.

Девочка вышла из комнаты только к вечеру. Молча поела, всё так же игнорируя тётку, помолилась, вымыла посуду и снова юркнула было в свою спальню, но Антонина Петровна вмешалась.

— Лизавета, давай поговорим.

Та только посмотрела на тётку снизу вверх: хмуро, исподлобья.

— О чём?

— У нас с тобой не ладится… — Антонина Петровна никогда не отличалась педагогическим талантом, а в общении с этой девочкой он требовался недюжинный. Но попыток разговорить замкнутую, недоверчивую воспитанницу она не оставляла. — Может быть, расскажешь, как у тебя дела?

— Всё хорошо, — без выражения ответила девочка. — За исключением того, что вы мне не верите. В школе оценки нормальные, друг скоро возвращается из другого города.

Антонина Петровна вздохнула. За столько дней она так и не приучила Лизу обращаться к ней на «ты». Но дело, похоже, сдвинулось с мёртвой точки: раньше девочка не упоминала в разговоре своих друзей.

Хотя точно ли о друге идёт речь?

— Друг мужского пола для девицы… — начала было она, но Лиза перебила её.

— Просто друг, тётя Тоня. Не нужно додумывать лишнего. Парня у меня нет и пока не предвидится, а если бы и был — это моё дело, не ваше.

— Не дело это… — начала было Антонина Петровна, но решила, что сейчас не лучшее время. Девочка всё ещё обижена из-за обеденного разговора, скажешь ей сейчас слово — не проймёшь. Лучше потом, когда уляжется, намекнуть ей на возможные последствия. — Впрочем, ладно. Не будем об этом.

— Вот и славно, — впервые за сегодняшний день Лиза улыбнулась. Но улыбка её была тусклой и вымученной. Неискренней.

Вечером, засыпая, Антонина Петровна долго прислушивалась к шорохам, несущимся из комнаты. Сегодня они были громче обычного: неведомый кто-то топал по полу так, будто стремился разбудить всех соседей. Было слышно, как в шифоньере дребезжал сервиз.

Снова и снова Антонина гнала от себя малодушные, крамольные мысли о нечисти, которая могла поселиться в её уютной квартире. Какая нечисть в комнате, полной икон? Неужто могло что-то тёмное проникнуть сюда, под светлые лики святых, чтобы буянить прямо под их грозным взглядом?

Нет, это, конечно же, девочка. А если даже не она — освящение квартиры поможет.

Господь всегда хранит своих детей от произвола дьявола.

Но почему-то, как только в голову приходила простая мысль: «Почему бы мне не сходить и не проверить?» — ноги, и без того холодные, становились и вовсе ледяными, а сердце неприятно ёкало в груди. Антонине Петровне было стыдно, жгуче стыдно за этот страх перед неведомым, пересиливающий даже её веру в Господа, но пойти и посмотреть на источник звука она не рисковала.

Не рисковала с того самого дня, как всё началось.

«Ты ведь понимаешь, что это не Лиза? — спросил внутренний голос. Хриплый, печальный, так похожий на голос покойного мужа, умершего давным-давно. — Это не может быть просто совпадением. Помнишь, что случилось в прошлый раз? Хочешь, чтобы всё повторилось?»

— Замолчи, — выдохнула Антонина Петровна и зажмурилась, как девчонка, подтянув одеяло к подбородку. — Замолчи, замолчи, это девочка, кто бы ещё это мог быть, кто…

Голос смолк, но царапающее ощущение неправильности, неестественности происходящего — осталось. Осталось, чтобы уже не пропасть.

Выждав немного, Антонина Петровна опустила одеяло на место и сбивчивым, дрожащим шёпотом начала молиться:

— Отче наш, сущий на Небесах…

IV. Олежек
Тётя Тоня всё-таки поставила в её комнате эту чёртову икону!

Лиза обнаружила её буквально сегодня утром, когда собиралась в школу: Богородица, изображённая на куске дерева, скорбно взирала на изголовье её кровати. В свете событий последних дней смиренный взгляд девы Марии казался зловещим, а круглощёкое личико младенца Иисуса — искривлённым в глумливой усмешке. Лиза машинально положила икону на стол картинкой вниз, скрыв эти ехидные лица, но неприятное ощущение слежки никуда не делось.

И сейчас Лиза сидела на уроке, игнорируя объяснения учительницы (чего с ней обычно не случалось), и напряжённо думала, как быть с ситуацией, в которую она попала.

Лучше некуда: в квартире творится какая-то чертовщина, тётка сваливает всё на проказы воспитанницы — да ещё и беспрепятственно входит в её комнату и оставляет там свои картинки со святыми! И что с этим делать? Лиза была уверена, что опекунша отстанет, когда увидит, как смиренно племянница молится, но надежды не оправдались: наоборот, тётя Тоня обрадовалась и начала ещё усерднее приобщать несчастную сироту к вере. Того и гляди, крестить потащит, а такого Лиза уже не могла допустить.

Да, подыгрывать тёте Тоне явно было ошибкой…

Звуки стали хуже. Намного хуже с тех пор, как Лиза услышала их впервые. Этой ночью из-за двери доносились не только порыкивания и гулкие шаги, от которых подрагивала мебель: неведомый кто-то ещё и хрипел, как умирающее животное. А под конец этой вакханалии случилось такое, отчего Лиза заледенела у себя в кровати и едва преодолела волну паники.

Дверная ручка медленно опустилась вниз, а потом снова поднялась вверх.

Нечто, чем бы оно ни было, устало пугать жильцов квартиры звуками и перешло к активным действиям.

До сих пор Лиза считала бездействие хрупким залогом своей безопасности. Если она затаится, не будет издавать звуков, ничем не выдаст своего присутствия — может, нечто обойдёт её вниманием? Если оно не узнает о её существовании, это обеспечит ей пусть эфемерную, но защиту.

Но раз оно начало пытаться пробраться к ней в комнату, ни о какой безопасности не может идти и речи. Неведомый ночной визитёр знал, что Лиза здесь, и знал, что она его боится. А значит, коль скоро молитвы и иконы не помогают, бороться надо более прагматичными методами.

Замка на двери не было, и Лиза с самого утра отчаянно перебирала в смартфоне адреса хозяйственных магазинов и примерную стоимость простейшей задвижки-шпингалета в каждом из них. Карманных, накопленных ещё со времён беззаботной жизни с родителями, хватило бы на оплату самой задвижки, но устанавливать её Лизе, похоже, придётся вручную.

Слава кому бы там ни было, что Олежка сегодня возвращается с затянувшихся каникул. Вместе они смогут что-нибудь придумать.

Олег был её ближайшим другом, первым и единственным после родителей, кому Лиза полностью доверяла. Старше её на пару лет, харизматичный патлатый Олежек уже учился в местной шаражке, достаточно халявной, чтобы появляться на занятиях раз в пару недель. Параллельно он подрабатывал и обитал в однушке, доставшейся от родителей. Если бы не его летний отъезд к родственникам в Новосиб, затянувшийся до осени, парень стал бы первым, к кому Лиза бросилась бы за помощью.

Вообще проведать семью Олег уезжал с неохотой: с роднёй, исключая сводную сестру Настю, отношения у него были напряжёнными. Отец, слившись из дома, укатил в родной Новосибирск — доживать свой век в компании собственных родителей. В новой семье матери парень тоже не прижился: родившаяся после него Настя отняла всё внимание как отчима, так и мамы Олега.

Обычная история, каких тысячи. Ничего удивительного, что после наступления совершеннолетия Олежек свалил от матери, предоставив той разбираться со своей личной жизнью без него. С сестрой, впрочем, связь поддерживал: он был из того редкого типа людей, которые не сваливают на детей вину за проступки их родителей, и сводную сестрёнку любил отчаянно и беззаветно.

Собственно, благодаря Насте они и познакомились с Лизой. Девочка училась в одной школе с ней, и Лиза пару раз отбила её у хулиганов…

Она потрясла головой. Не время сейчас предаваться воспоминаниям. Олежек возвращается — оно и хорошо. Слава Интернету, он в курсе ситуации и знает обо всей чертовщине, что происходит дома у её чрезмерно религиозной тётки. И, в отличие от Насти, которой Лиза ничего не рассказывала, чтобы не пугать впечатлительную девчушку (вряд ли та в свои тринадцать могла как-нибудь ей помочь), он был способен как минимум приютить её у себя дома, если всё станет совсем плохо.

С Олежкой они договорились встретиться после уроков у школьных ворот. Пусть злые языки сколько угодно сплетничают об их возможном романе: у Лизы сейчас были проблемы поважнее школьных слухов. Непрекращающийся тоскливый кошмар, в который превратилась её жизнь, не оставлял места на мысли о том, как сохранить в норме репутацию. Рушилось всё: оценки, планы, отношения со сверстниками и учителями…

Какое, к чёрту, это всё сейчас имело значение?

Олежка встретил её у школьных ворот, как всегда, бодрый и жизнерадостный, в дешёвой куртке и с поясной сумкой, небрежно переброшенной через плечо. И с шоколадкой в руках. Такой же, как всегда, растрёпанный, с рассеянной полуулыбкой на губах. Будто и не было всего этого: его отъезда, неожиданной смерти родителей Лизы, сухопарой безрадостной тёти Тони и жутких звуков, доносящихся из проходной гостиной.

— Привет, — пробормотала Лиза, кутаясь в шарф. Октябрь выдался на редкость холодный: вот-вот грозили пойти первые снега, а вместе с ними — и первые простуды. Родители знали о склонности Лизы к вирусным инфекциям и позволяли ей иногда прогуливать школу во время особого разгула заразы. А тётя Тоня, того и гляди, святой водой начнёт лечить.

Олежка присвистнул, окинув Лизу взглядом. Ничего удивительного: она бы тоже пришла в ужас, скажи ей кто-нибудь летом, как она будет выглядеть в октябре. Отросшие волосы, беспорядочно спускающиеся по плечам, мертвенная бледность и нездоровый блеск в глазах — Лиза походила на юную пациентку сумасшедшего дома.

В какой-то степени дом тёти Тони и был сумасшедшим.

— Фигово выглядишь. Будешь? — Олег протянул ей плитку шоколада.

— Не ем тёмный, спасибо, — Лиза мотнула головой. — Значит так, слушай. Тут по пути есть хозмаг, я собираюсь там купить шпингалет. Может, так оно ко мне не вломится. Ну… или я хотя бы выиграю время.

— Шпингалет, — Олег фыркнул. — Если там реально творится такое инфернальное чёрти что, то шпингалет ему как слону дробина будет.

— Да знаю я! Но что ты ещё предлагаешь? Просто сидеть сложа ручки и ждать, пока меня убьют или чего похуже?

— Можешь заночевать у меня, — он улыбнулся. — Тебе полноценный отдых точно не помешает. Забей ты на эту чокнутую.

— Эта чокнутая — мой официальный опекун, — вздохнула Лиза. — Если я не приду домой ночевать, она всю полицию на уши поднимет. Я ж пробовала уже, помнишь, с хостелом?

Олег кивнул. История с хостелом произошла в самом начале совместной жизни Лизы и Антонины Петровны, когда своевольная воспитанница, не желая подчиняться воле тётушки, устроила демарш и демонстративно убежала из дома в ночь. Тётя Тоня тогда, по её словам, чуть не сошла с ума. Лиза понятия не имела, какие каналы связи задействовала тётка, но нашли её в рекордные сроки, чуть ли не за волосы вытащив из хостела, где та пыталась заночевать. Перед администрацией хостела, куда она попала по блату, через знакомых, Лизе до сих пор было стыдно: у них возникли крупные проблемы из-за предоставления услуг несовершеннолетней.

— Да и потом, что мне, два года у тебя прятаться? Я ж до тех пор ни квартиру снять, ничего… — Лиза зябко передёрнула плечами. Ветер, холодно. Хорошо хоть дождя наконец-то нет.

— Я не против, только носки не разбрасывай, — Олежек усмехнулся. — Не, вообще ты права, это не вариант. Но… думаешь, шпингалет лучше? Тут как минимум засов нужен, судя по твоим рассказам.

— Хоть что-то, — лаконично ответила Лиза. — Глупо, конечно, да, но… но что я ещё могу, в чужой-то квартире? По крайней мере, в комнату будет труднее зайти просто так. Да и от тёти Тони… представляешь, она засунула мне на полку икону!

— Вандализм, — картинно ужаснулся Олег. — И что ты сделала?

— Пока ничего, — Лиза пожала плечами. — Потом думаю убрать втихую и наплести тётке, что она меня в депресняк вгоняет. Это даже не то чтобы враньё.

Олежек хмыкнул и знакомым небрежным движением взъерошил волосы у Лизы на затылке.

— Дело твоё, но я бы бежал от этой твоей тёти Тони с её сектантскими замашками куда глаза глядят. Даже без учёта чертовщины.

— Я бы с радостью, — пробормотала Лиза и уткнулась носом в пропахшую сигаретным дымом ткань тонкой ветровки Олега. Удивительно, как это он не мёрзнет в такую погоду. — На край света бы от неё сбежала. Так найдёт ведь и в зубах домой притащит. «Бедная сиротка нуждается в твёрдой руке», или как она там говорит…

— Понятно всё с тобой, — Олег вздохнул. — Ладно, давай помогу тебе установить этот твой шпингалет.

Дом тёти Тони находился далековато от школы, где училась Лиза. Дальше, чем прежнее место её обитания — многоэтажка в новых кварталах. Каждый день ей приходилось проходить мимо бывшего дома, лишний раз напоминающего простую и страшную правду: так, как раньше, уже не будет. И возвращаться сюда домой она сможет не скоро.

Олег отследил взгляд Лизы, направленный куда-то на верхние этажи, где располагались окна её прежней квартиры.

— А что твой дом, Лиза? Ты же наследница первой очереди, правильно? Может, ты сможешь туда…

— Не смогу, — та покачала головой. — Получится как с хостелом. Я же не имею права жить одна, даже в своей собственной квартире. А вдвоём съезжать она не хочет.

— А если тайно…

— Какое тайно? Она у меня ключи забрала! Оплачивает все счета и ещё неизвестно, не пустила ли туда квартирантов! А если я сопру ключи, она сразу поймёт, куда я намылилась, и натравит на меня опеку!

— Да уж, попала ты, мелкая, — Олежка снова взъерошил ей волосы. — Я слышал, можно на эмансипацию подать, если работать устроишься. Но работу в шестнадцать найти, да ещё официальную… нереально.

— До такого ещё дожить надо, — мрачно усмехнулась Лиза. — И с ума не сойти в этом доме.

Олег промолчал. До дома Лизы они дошли в неловкой тишине.

Уже на входе в подъезд Олег потянул её за рукав.

— Твоя тётя не будет против моего присутствия?

— Будет, — отозвалась Лиза. — Поэтому мы всё сделаем быстро, пока она не вернулась с работы. Она сегодня до пяти, а сейчас три, так что у нас только пара часов на всё про всё.

— За глаза хватит. А что, она ещё и работает? Где, в церковной лавке? — Олежек хмыкнул.

— Где-то в бухгалтерии. Может, и в церковной, не интересовалась, — Лиза улыбнулась, впервые за день — попытки Олежки её развеселить пусть и не добавляли настроения, но вызывали ощущение пушистой теплоты где-то внутри. Как же ей не хватало общения по душам все эти месяцы!

— Не каждый день, — добавила она, подумав. — Двадцать часов в неделю или что-то в этом роде. Получает немного, но ей вроде хватает. Особенно с учётом пособия на меня.

— Много дают? — полюбопытствовал Олежек.

— А откуда я знаю, не выясняла, — Лиза с усилием потянула на себя тяжёлую дверь подъезда. Из коридора в лицо пахнуло сыростью и кошачьей мочой. — На жизнь хватает, но карманных мне не дают. Я ж блудница малолетняя, ещё потрачу на непотребства.

Квартира встретила их уже привычной Лизе молчаливой серостью, давящей и будто глушащей любой звук, любое проявление радости. Укоризненно глядели со стен иконы: кого привела, безбожница? Прятаться решила? Нет, не уйдёшь…

— Неуютненько тут, — резюмировал Олег, оглядев видавшую виды трёшку. — Будто тут уже много лет никто не улыбался, знаешь…

— Так и есть, наверное, — Лиза повесила пальто на вешалку. — Осторожно, здесь пол скрипучий. Есть хочешь или сразу приступим?

— Не надо, — Олежек поморщился. — Здесь не хочется оставаться даже на минутку, кусок в горло не полезет. Боже, и как ты тут живёшь?

— Хреново, как видишь, — Лиза мрачно усмехнулась. — Ладно, пошли.

Шпингалет Лиза с Олегом прикрутили на удивление быстро: как пошутил Олежек, сказались отцовские навыки ремонтника. Благо инструменты он взял с собой: искать, где их держит Антонина Петровна, времени не было.

— Лиз, это, слушай, — произнёс Олежка, вкручивая в дверь последний болт, — может, подкопишь и дверь заменишь на нормальную, с хорошим замком? Вызовешь ремонтников, когда твоей тётки дома не будет… блин, да я тебе на такое даже сам денег одолжу!

— Посмотрим, — Лиза, изрядно приободрившаяся, сидела рядом. — Если шпингалет не поможет, только это и останется. Но какую ставить-то? Железную? Так это ж баблищи какие.

— Можно и железную, — тот засмеялся. — Чтоб никакая гадость не проник…

Олег дёрнулся, словно его укололи невидимой иглой — и вдруг умолк. Резко и сразу, как будто внутри него что-то перегорело. Выронил из рук отвёртку, замер, невидящим взглядом уставившись на только что прикрученную задвижку.

— Олежек? — Лиза насторожилась. — Олеж, ты чего… с тобой всё хорошо?

Приятель не реагировал: продолжал сидеть, вперив взгляд в белую краску двери и слегка раскачиваясь. Сердце Лизы неприятно ухнуло вниз: что произошло? Что продолжает происходить? Она потрясла его за плечо, надеясь вытащить из этого странного ступора — бесполезно. Лицо Олега как-то сразу налилось нездоровой восковой бледностью, губы посинели, точно тот задыхался.

— Ты… ты дышишь вообще? — севшим голосом прохрипела Лиза. — Олеж… приём. Лиза на связи, ты живой?

Последние слова она едва выговаривала сквозь рыдания. Не в силах бороться с подступающей паникой, Лиза всхлипнула: всё остальное можно было пережить, и до сих пор ей удавалось держаться и бодриться, но сейчас, когда необъяснимое перекинулось на её лучшего друга…

Может быть, это совпадение? Может, ему просто плохо? Лизе отчаянно хотелось в это верить: болезнь, даже тяжёлая, всё ещё лучше, чем одержимость неведомым нечто, вызывающим ужас и явно враждебным.

— Я… я сейчас скорую вызову… — она попятилась к двери, как была, на корточках. Ударилась спиной о дверной косяк, потеряла равновесие, чуть не упала на проклятый скрипучий паркет. Телефон остался лежать на полочке в коридоре, но туда предстояло ещё добраться — на ватных, еле сгибающихся ногах, под оцепеневшим взглядом того, что только что было её лучшим другом.

«Он же выглядит как… как… как икона», — поняла Лиза. И от этого понимания ей стало совсем дурно. Точно такая же восковая кожа, точно такой же пустой, невидящий взгляд был у образов родителей, являвшихся Лизе во снах. Не хватало только черноты, заливающей всю глазницу, и тусклого нимба вокруг головы.

— Сгинь, — Лиза продолжала пятиться сквозь гостиную к коридору, не сводя взгляда с неподвижного, мертвенно-бледного Олежки, — изыди… Уходи, чёрт тебя дери! Я тебя не… не боюсь, — конечно, это было неправдой: она боялась, и это заметило бы даже самое невнимательное чудовище. Лиза просто несла околесицу, стремясь… взбодриться? Переубедить себя? Отвлечь внимание?

Телефон заиграл: кто-то звонил, и это разом сняло с неё всё оцепенение. Лиза развернулась и стремглав бросилась в коридор, захлопнув за собой дверь гостиной.

Звонила тётя Тоня.

— Лиза, девочка, ты ведь уже дома, верно? — начала тётушка без всяких «алло». — Будь так добра, не подскажешь…

— Тётя, здесь творится какая-то чертовщина, — Лиза перебила её, сбивчиво лепеча в трубку и шмыгая носом, — с квартирой что-то не так, и вы это знаете... Я…

— Что случилось? — встревожилась Антонина Петровна. — Тебе плохо? Может, вызовешь врача?

— Скорее уж экзорциста, — выдохнула Лиза. Звук какого-никакого, но человеческого голоса вернул ей самообладание: про Олега рассказывать было нельзя. Иначе, чего доброго, под домашний арест посадит. — Здесь… творится… всякое. Вы увидите.

На той стороне трубки вздохнули.

— Ты не хуже меня знаешь, что квартиру освящали буквально несколько дней назад. Христос бережёт нас от всякой беды, девочка. Перекрестись, помолись, и видения исчезнут. Если проблемы и есть, то они — лишь в глубине твоей души.

Понятно. Чего ещё стоило ожидать от тётки.

За спиной раздались шаги. Лиза поспешно сбросила вызов, так и не узнав, чего хотела от неё тётя Тоня, резко обернулась — и чуть не врезалась в Олега.

Олежка, всё ещё бледный, растерянный и взъерошенный, стоял напротив неё и непонимающе хлопал глазами.

— Ты куда убежала? Я будто задумался на секунду, смотрю — а тебя нет, блин, даже странно…

Лиза отбросила телефон и заплакала.

V. Блудница
Антонину Петровну беспокоило состояние девочки. Та с каждым днём становилась всё бледнее, худее и неразговорчивее. Дёргалась, вздрагивала от каждого шороха, почти не ела и проводила большую часть выходных, запершись на замок изнутри своей комнаты. А в будние дни — постоянно задерживалась после школы, что уже стало причиной нескольких ссор между Антониной и её подопечной.

Этот замок, задвижку, Лиза установила, когда Антонины Петровны не было дома, и сперва её это возмутило: как так, девочка закрывается от родной тёти? Но потом связала это с иконой, которую она поставила в комнате Лизы, — и опечалилась. Видимо, девочка восприняла это как покушение на личное пространство. Что ж, пусть тогда оставляет задвижку закрытой — а не то решит, что Антонина Петровна совсем её притесняет.

Иногда Лиза начинала заговаривать о переезде в новую квартиру, например, в ту, где она когда-то жила с родителями. Мол, жильё же пустует, а ей, как прописанной там, срок в полгода не страшен. Антонина Петровна лишь качала головой. Понятное дело, что девочке, переживающей сейчас жуткий стресс от потери родителей, хочется жить там, где она привыкла. Но подумала ли она о своей опекунше, которая провела всю жизнь в этой трёшке? О том, как много денег они потеряют, если Антонина Петровна прогонит оттуда жильцов? Наконец, о том, как тяжело будет пожилой женщине переезжать и перевозить все свои вещи, только чтобы через пару лет съехать оттуда и вернуться к себе?

Антонина Петровна понимала, что это эгоизм, но не считала нужным потакать подростковым капризам. Даже если эти капризы связаны с такой трагической историей.

Октябрь тем временем шёл на излёт. Скоро ноябрь, а там и Рождественский пост, и день рождения девочки… Было бы неплохо ввести дитя в Новый год уже крещёной, но мягкие намёки Антонины Петровны успехом не увенчались: девочка отказывалась даже ходить с ней в церковь по воскресеньям. А жаль: судя по её состоянию, Лизу мучил и искушал лукавый, и приобщение к церкви могло бы ей помочь.

Иногда Антонина Петровна ловила себя на мысли, что заставить девочку пройти обряд — не такая плохая идея, как ей показалось вначале, но с испугом гнала от себя такие думы. Нет, только искреннее желание должно служить основанием для крещения взрослого человека. Если же она принудит Лизу… кто знает, каким тяжёлым грехом это ляжет на её плечи?

Но ведь с девочкой явно что-то не так! Антонина Петровна назвала бы это одержимостью. Её бледность, болезненность, отказ от еды — и стук и шорохи по ночам, в которых, Антонина была уверена, девочка не видит своей вины. Но кто, если не она, мог начать стучать и скрежетать там, в гостиной, откуда до её появления уже годы и годы по ночам не доносилось ни звука? Даже будь там кто чужой, вторгшийся в квартиру, несмотря на защиту в виде крестов и икон, обряд освящения жилья изгнал бы нечистого! Но нет — после визита священника стало только хуже. И девочка… девочка замкнулась ещё сильнее и поставила на дверь задвижку.

Нет, дело точно было в ней. Здесь помогло бы причастие. Исповедование! Вот только пройти их может только крещёный, и Лиза, не переродившаяся во Христе, оторвана от церковных таинств.

Да что там: она и в церковь-то ходить не хочет… Икону, которую Антонина Петровна так тщательно выбирала для ребёнка, — убрала из комнаты! Подумать только, светлый образ Богоматери вгоняет девочку в депрессию! Как такое вообще может быть, если только девочка не одержима?

Нет, может быть, нежный материнский образ и напоминал Лизе о собственной матери, сейчас наверняка корчащейся в муках в глубинах ада. Но разве не для утешения в таком горе создана вера во Всевышнего? Разве не должно это побудить девочку, напротив, молиться и каяться, замаливая грехи своих родителей, чтобы они заслужили прощение Господне?

Так почему же она тогда отвращает свой взгляд от возможного спасения, погружаясь всё дальше и дальше в неверие, тьму и отчаяние, из которых самой Лизы уже почти и не видно?! И — бледнеет, худеет, грустит. Неужели девочка не видит, как влияет на её душу это проклятое упрямство?

Антонина Петровна долго не решалась рассказать о проблемах своему духовнику. Тот всегда говорил ей, что родственники, не принадлежащие к христианской Вере, не её забота. И, коль скоро ответ за безбожников-родственников и их ребёнка несёт не она, то пусть лучше заботится о спасении собственной души. Но сейчас-то девочка была под её крылом! А значит, её святой долг — наставить ребёнка на путь истинный. Разве нет?

Своими путаными, тревожными размышлениями Антонина Петровна поделилась с товарками по приходу. Сухонькая бабушка в белом платке, подняв палец, пропищала что-то про воспитание розгами — но этот вариант Антонина отмела сразу же. Телесные наказания Лизе уже не помогут: скорее, отвратят от веры и от самой опекунши. Она и так довольно нелюдима, а воспитывать её физически, да ещё в шестнадцать лет, — значит перекрыть последний канал их общения.

Ответ духовника показался Антонине слишком размытым: мол, мы можем лишь наставлять и поучать, вести на путь истинный, но окончательный выбор всегда остаётся за самим человеком. Шестнадцать лет — это не тот возраст, когда выбор за ребёнка можно сделать самостоятельно. Всё, что может делать Антонина Петровна, — это своим примером показывать девочке христианскую добродетель, чтобы та наконец прониклась и сама приняла правильное решение.

Антонина Петровна хотела было возразить: мол, погодите, святой отец, но она меня посмешищем считает! — но прикусила язык. Кто она такая, чтобы спорить с посланником Бога на грешной Земле? Потому последовала его совету: больше молилась, подавала каждому нищему и тщательно блюла каждый постный день. Иными словами, предалась ещё большей аскезе, чем обычно.

Но девочку это не убеждало. Молилась она с неохотой, явно желая побыстрее избавиться от занудной обязанности, и Антонина Петровна пыталась было сказать ей: не надо, милая, молитва должна идти от души — но та не вняла. Видимо, боялась, что тётка снова отберёт кабель от ноутбука. Хотя та уже давно корила себя за это опрометчивое решение.

Что-то случилось в тот день, когда на двери комнаты девочки появилась задвижка; тогда, когда Антонина Петровна позвонила девочке с работы. Узнать-то она хотела всего ничего — остались ли дома яйца и молоко, а то она в магазин хочет зайти. Но девочка заплакала ей в трубку, а потом и вовсе отключилась, и с того самого дня мысли о том, что же приключилось с Лизой, не покидали Антонину. Может, ей стоило не начинать проповеди, а выслушать девочку? Может, случилось что-то действительно серьёзное? Но та молчала как партизан, и все попытки выжать из неё хоть крупицу информации оканчивались сокрушительным провалом.

«Она мне не доверяет, — горько думала Антонина Петровна, — и я сама в этом виновата».

Тяжёлые мысли только усугубляли её бессонницу. Если раньше около часа ночи Антонина уже спала, то сейчас она могла проворочаться и до трёх часов, слушая порыкивания и поскрипывания из комнаты и обливаясь холодным потом. Иногда она малодушничала и думала: может, и правда сбежать из этой квартиры? Взять девочку, прогнать квартирантов и поселиться в просторной Лизиной двушке в многоэтажном доме?

В такие моменты её пугала не столько подлая трусливость подобного поступка. Нет, куда крепче Антонину Петровну привязывал к месту страх, что всё это повторится и в новом доме тоже. Что нечто, чем бы оно ни было, последует за ней, будет преследовать день за днём, ночь за ночью, как… как тогда.

Мысли о том, что произошло годы назад, Антонина Петровна давно убрала в самый дальний угол сознания и закрыла — образно говоря — на тяжёлый амбарный замок. Негоже жить прошлым — тем более таким, какое может запросто свести с ума, если думать о нём слишком часто.

Но как же происходящее сейчас было похоже на события десятилетней давности!..

Антонина Петровна спешила домой с работы. Темнело рано, и идти приходилось осторожно: невидимые в полумраке слякоть и лужи угрожали превратить приличную осеннюю обувь в пару мокрых тряпок.

Работала она в последнее время много. Больше, чем было прописано в трудовом договоре. Ей и самой было неприятно находиться в собственной квартире, такой, казалось бы, родной ещё месяц назад. Да и платили побольше: мелочь, а приятно.

На подходе к дому Антонина Петровна заметила парочку молодых людей. Парень курил, отворачивая голову в сторону, чтобы сигаретный дым не летел в сторону девушки; та что-то рассказывала ему — громко, встревоженно. Что-то в облике девушки показалось Антонине знакомым, но рассмотреть ребят получше ей никак не удавалось. Старость, проклятая старость… Вот и глаза начали барахлить. Того и гляди придётся покупать очки.

Антонина Петровна подошла поближе. Девушка, стоящая около дома, не давала ей покоя. Когда расстояние, наконец, позволило рассмотреть черты лица, Антонина сощурилась — и ахнула. Девицей, так развязно общающейся с курящим патлатым парнем, оказалась её малолетняя воспитанница! Лиза тётку не замечала, продолжая что-то оживлённо болтать, а парнишка слушал её, изредка кивая головой в такт.

«Так вот оно что!» — пронеслось в голове у Антонины Петровны. Ну конечно же! Греховная, блудная связь девочки с этим искусителем — вот что питало её одержимость всё это время! Вот из-за чего та не спала ночами, мало ела и чахла на глазах! Антонина слышала, что случается с девицами, сошедшими с праведного пути. Они становятся лёгкой добычей для диавола, а если уж речь идёт о сироте, недавно потерявшей родителей… Горе, неверие, теперь ещё и внебрачная связь с мужчиной, иссушающая сердце, — какое влияние всё это оказывало на хрупкую девичью душу, оставалось только догадываться. И Антонина Петровна догадывалась.

Чуть не наступив ногой в глубокую лужу, она в два прыжка оказалась около Лизы. Схватила её за плечо, развернула к себе, гневно уставилась в её растерянное лицо.

— Так вот, значит, как мы время проводим. Блудница!

Девочка приоткрыла рот — растерянная, пойманная врасплох.

— Тётя Тоня, вы чего… как чёртик из табакерки… напугали, — залепетала она, машинально отстраняясь. — Вы не так всё поняли, тётя Тоня! Он не мой парень!

— Не так? Юная девица обжимается с мужчиной посреди улицы поздно вечером — что здесь ещё можно было не так понять?!

— Но мы не обжимались, — ввернул парень, переводя огонь праведного гнева Антонины Петровны на себя. — Мы разговаривали, я провожал её из школы — время сейчас неспокойное, сами же знаете. И я вам могу поклясться, что ничего такого между нами с Лизой не было.

— Ври больше, — буркнула Антонина Петровна, но пылу в ней слегка поубавилось. Взрослый мужчина, как ей показалось издалека, оказался на поверку намного моложе — ещё совсем мальчишка, лохматый, улыбчивый. Вежливый даже. Впрочем, веры ему это Антонине не прибавило.

— Честное слово, тёть Тонь, — подала голос Лиза, — мы просто друзья. Правда.

Антонина Петровна потёрла висок: голова начала раскалываться. Ну да, девочка говорила про какого-то там своего друга, который должен был вернуться сюда из Новосибирска. И чего это она так распалилась… Нервы в последнее время совсем ни к чёрту.

Но, как бы то ни было, тесное общение Лизы с мужским полом надо пресекать. Знаем мы эту «дружбу»: сначала они просто мило чирикают, а потом через полгода она уже с пузом ходит. В вопросе взаимоотношений полов Антонина Петровна была старомодна и ничуть об этом не жалела.

— Друзья, говоришь, — она испытующе посмотрела на парня, который даже немного смутился под её пристальным взглядом. — И как же зовут твоего друга, Елизавета?

— Олег, — мальчишка улыбнулся и протянул ей руку. Антонина Петровна проигнорировала жест.

— Что ж, спасибо тебе, Олег, что провожаешь Лизу до дома. Но впредь о таких вещах лучше предупреждать меня. Для девочки её возраста частое общение с молодыми людьми может повлечь… неприятные последствия, ты же сам понимаешь.

— Тётя Тоня! — пронзительно, чуть ли не плача, воскликнула Лиза. — Вы меня ещё и друзей лишать собрались?!

— Не лишать, Лиза, а контролировать общение, — возразила Антонина Петровна. — Это разные вещи. Ты ребёнок непростой, и я боюсь за тебя, особенно когда ты проводишь время в такой… компании.

— Какой компании? Он брат девочки из моей школы, мы вместе гуляли после уроков, потом она пошла домой, а мы…

— А вы решили продолжить общение в более уединённой обстановке, — кивнула Антонина. — Слышу не впервые. Пойдём домой, там поговорим. Не стоит устраивать разборки перед мужчиной, это недостойно.

— Никуда я не пойду! — Лиза вспыхнула. — Хватит с меня! Этой квартиры, этой комнаты, вас с вашими дурацкими иконами — всего!

Антонина Петровна схватила было девочку за плечо, но та вывернулась.

— Отстаньте от меня! Уходите! Я не хочу туда возвращаться, никогда больше не хочу!

Лиза кричала, по щекам текли слёзы. У девочки начиналась настоящая истерика, и надо было срочно успокоить её, пока не стало только хуже.

— Лиза, девочка, послушай меня, — Антонина Петровна снова начинала злиться — что это за недостойное поведение посреди улицы? — Сейчас не время для демаршей. На улице поздно и холодно, а идти тебе некуда. Поэтому, будь так добра, пойдём домой.

— Мне есть куда идти, — дрожащим от ярости голосом ответила девочка. — И я пойду. Что угодно лучше, чем ваша квартира! Я лучше в подворотне с бомжами ночевать буду, чем к вам вернусь!

— Лиза! — ахнула Антонина Петровна. — Это что за речи?

— А вот то, — зло ответила Лиза, продолжая всхлипывать. — Вам насрать на то, что творится у вас дома, насрать на то, что я которую ночь не могу спать из-за чёртового монстра в комнате, вы ни хрена не видите дальше своих иконок и вините во всём меня! С какой стати я должна вас слушать? Зачем мне с вами оставаться?!

Антонина Петровна стояла как оплёванная. Лиза продолжала ругаться, кидаться в неё злыми, жестокими обвинениями, которые тем не менее были… правдой? Действительно так — она, погрузившись с головой в религию, и вправду перестала видеть что-то дальше собственного носа? И сейчас Лиза кричит на неё не потому, что в ней играет подростковый бунт, а по вполне закономерной причине?

— Антонина Петровна, — подал голос Олег. Она про него и думать забыла: во время перепалки парень отступил в сторону, и только когда Лиза заплакала, появился снова, приобнимая девочку за плечи. — Может, ей и вправду будет лучше переночевать сегодня… не с вами?

— Чушь, — прошептала Антонина, чувствуя, как лицо идёт красными пятнами. — Полная чушь. Она сейчас же вернётся домой и будет наказана.

— Тогда с какой стати ей туда возвращаться? — резонно возразил Олег, и Антонине Петровне пришлось признать, что она потерпела педагогическое фиаско. Было глупо считать, что девочка — причина всех странных звуков. Было ещё глупее винить её, не обращая внимания на то, как Лиза боится того, что происходит в гостиной.

Антонина почувствовала себя усталой. Слишком усталой и слишком растерянной, чтобы разбираться сейчас во всех сложностях, которые навалились на неё и её воспитанницу. Нужно было подумать. Разобраться в себе и в Лизе.

Девочка продолжала рыдать, бормоча теперь уже нечто совершенно нечленораздельное, а Олег пристально смотрел на Антонину Петровну, ожидая её вердикта.

И та сдалась.

— Ладно, — она махнула рукой, — иди. Иди куда хочешь, делай что хочешь. Завтра вернись, и мы поговорим нормально, без всех этих… истерик.

Лиза от неожиданности даже перестала плакать и в изумлении уставилась на Антонину Петровну.

— Вы это… серьёзно?

— Серьёзно, — вздохнула Антонина и сгорбилась, впервые ощутив, как давят сверху прожитые года. — Иди. Но завтра домой.

Лиза даже не попрощалась. Развернулась, схватив Олега за рукав, и пошла в другую сторону, не оборачиваясь и не глядя на тётку.

Глядя вслед удаляющимся ребятам, Антонина Петровна почти физически ощущала, как тяжко и медленно ворочается на душе холодный камень.

VI. Дождь
Ночь Лиза, впервые за последний месяц, провела спокойно. Ни звуков, ни кошмаров. Диван был старым и скрипучим, а пружины больно врезались в спину, но это казалось такой мелочью по сравнению с леденящим страхом, накатывающим каждую ночь в доме тёти Тони!

Тем хуже оказалось пробуждение. Едва-едва разлепив глаза, Лиза вспомнила все события прошлого вечера и зябко съёжилась под шерстяным одеялом. Сегодня придётся возвращаться к тётке, а уж как она отреагирует на то, что воспитанница прямым текстом послала её к чёрту — долго думать не приходилось. Верить, что Антонина Петровна войдёт в положение и встанет на сторону Лизы, было бы слишком наивно. А та, как бы уверенно ни держалась вчера, на самом деле пребывала в полной растерянности относительно того, как ей быть дальше.

Назревал скандал.

В школу Лиза так и не пошла: осталась в кровати, чувствуя себя совершенно разбитой. В горле начинало неприятно скрежетать. Всё-таки простыла.

Поразмыслив, она решила дождаться Олежки — авось вместе получится что-нибудь придумать. Он убежал на работу с самого утра, оставив ей записку на холодильнике: мол, запасные ключи на полке, еда в кастрюле, пароль от вай-фая такой-то, не скучай. Вернусь к трём.

День Лиза провела, наслаждаясь спокойствием. Никто не дёргал с христианскими святыми и молитвами, не читал нотации о том, как неприглядна жизнь ленивой девицы, а главное — ей не приходилось постоянно присматриваться и прислушиваться, ожидая от зловещей квартиры подвоха. Отдых омрачали лишь мысли о возвращении к тётке: за весь день Лизе так и не удалось придумать, что бы той такого сказать.

Олег вернулся быстро, даже раньше трёх: бодрый, насквозь промокший (на улице весь день лило как из ведра) и ничуть не удивлённый тому, что Лиза всё ещё торчит у него дома.

— Ну, как я и думал, — резюмировал он, выслушав её путаные объяснения. — Останешься — тётка полгорода на уши поднимет, вернёшься — на уши поднимут тебя. Желая адских мук.

— И что мне делать? — Лиза вздохнула. — Прости, конечно, это не твоё дело, но…

— Да брось. — Олежка махнул рукой. — Друзей не бросают и всё такое, знаем уже. Слушай, а давай я с тобой схожу. Встретим твою тётку, попьём чаю, как цивильные люди, поговорим. Глядишь, она и оттает. А?

Лиза помотала головой.

— Шутишь, что ли? Помнишь, что было в прошлый раз? Если повторится…

В последние дни они часто возвращались к обсуждению того, что же произошло в тот день, когда Олег помогал Лизе прикручивать шпингалет, но так ни к чему толком и не пришли. Был ли ступор, в который впал Олежка, опасен для него и для Лизы — или нечто просто пугало их, стремилось разладить? Возможна подобная «одержимость» только с ним, или «под контроль» могут попасть и Лиза, и её тётя? И главное — может ли такое повториться?

Ответа не было, да и откуда бы ему взяться? Они оба впервые сталкивались с неизведанным, и как себя с ним вести — не имели понятия. Не к священнику же идти.

— Мне тоже туда не хочется, — Олежек ободряюще улыбнулся, — честно. Как-то неуютно осознавать, что в тебя может в любой момент вселиться дьявол. Но с другой стороны… охота проверить, это была разовая акция или…

— Или, — мрачно ответила Лиза. — И думать забудь. У тебя что, совсем чувство самосохранения отбито?

Спор разрешила, как ни странно, сама Антонина Петровна: телефон Лизы запищал и выдал СМС от тётки. Сухим, казённым языком тётя Тоня предписывала воспитаннице возвращаться домой как можно скорее и непременно захватить с собой «этого твоего мальчика». Лиза возмутилась было и уже начала набирать ответное СМС с предложением встретиться на нейтральной территории, но Олежка мягко убрал её руку с клавиатуры.

— Не провоцируй её, Лиз. Пойдём к тебе. Я правда не против. А если что случится — так у неё и доказательство будет, что с квартирой что-то не так.

— С ума сошёл, — выдохнула Лиза. — Ты не боишься? Вот серьёзно, правда не боишься?

— Немного, — признался Олег. — Но давай посудим сами: ты прожила там месяц, и с тобой ничего не случилось. Почему со мной всё должно быть иначе? Может, и ты поначалу впадала в ступор, просто тётка этого не заметила?

— Потому что… потому что… не знаю. — Лиза не нашлась с ответом. Идея Олега звучала невероятно опасно, но раз и он, и тётя Тоня продолжают настаивать, может, не так всё и плохо? — Ладно, чёрт с тобой. Только дай свой шокер, чтобы вырубить тебя, если ты на меня кинешься.

Олег удивлённо глянул на неё — и вдруг расхохотался, запрокинув голову.

— Ну ты даёшь, мелкая! Пользоваться хоть умеешь?

— Ага. Отец научил, и не только этому. Давай уже, ну, — теперь уже Лиза гордо улыбнулась: папины уроки по самообороне не прошли даром.

Антонина Петровна встретила их холодно. Ни улыбки, ни приветствия. Казалось, за прошедшую ночь она постарела и высохла ещё сильнее: под глазами залегли тени, кожа натянулась на скулах так, будто тётка неделю ничего не ела. Волосы, обычно аккуратно уложенные в строгий пучок, были растрёпаны и свисали полуседыми сосульками. Руки тряслись, а походка стала неровной и шаркающей. Лиза даже пожалела её: она не думала, что вчерашний скандал так плохо скажется на её железной опекунше.

Атмосфера в квартире стала ещё более гнетущей, чем обычно. Икон со вчерашнего дня как будто прибавилось, и их печальные лики вновь показались Лизе злыми и язвительными. Сладко пахло ладаном: тётя зажгла лампадку, и тяжёлый дым окутал всю квартиру. Окна были закрыты, но, несмотря на это, Лизу пробрало холодом — а затем бросило в жар. Неужели поднимается температура?..

Ей почти сразу стало плохо. От дыма заслезились глаза и запершило в и так уже больном горле. Голова загудела, и, когда тётя Тоня всё так же молча накрыла на стол, Лиза не смогла притронуться ни к чему, кроме чая.

Тётка продолжала укоризненно молчать. Тишину, такую плотную, что её, казалось, можно было пощупать, нарушил Олег:

— Антонина Петровна, нам всем нужно поговорить.

Та кивнула.

— Помолимся, — произнесла тётя Тоня громким, надтреснутым голосом. — Отче Наш, сущий на Небесах…

— Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, тётя Тоня, может, без этого? — пробормотала Лиза. Поведение тётки её пугало. Та выглядела так, будто сошла с ума за эту ночь и теперь отчаянно пытается скрывать собственное безумие.

Тётя Тоня рассеянно погрозила ей пальцем и продолжила молитву. Это тоже было странно: раньше она непременно возмутилась бы дерзости воспитанницы, посмевшей коверкать Священное Писание. Лиза заткнулась и продолжила наблюдать за Антониной Петровной,

— Ибо Твоя есть Сила и Слава и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь, — наконец торжественно закончила тётка. И умолкла, сжимая в сухих пальцах маленькую красную чашку в горошек.

— Можно мы теперь поговорим? — вклинилась Лиза. Ей уже стало понятно: что-то идёт не так. Но она до последнего надеялась на лучшее. Может, тётю Тоню удастся разговорить? Может, она просто устала и потому ведёт себя так странно?

Что же случилось ночью, когда Лизы здесь не было?..

— Говори, дитя, — всё так же холодно, механически произнесла Антонина Петровна.

Лиза вздохнула — и заговорила. Рассказала обо всём, что происходило в квартире, с самого первого дня. И про шаги, и про рычание, и про поворачивающуюся ручку двери, и даже про случай с Олегом — здесь сам парень перебил её, уточнив, что сам он даже ничего не почувствовал.

Антонина Петровна слушала, покачивая головой вперёд-назад, как неваляшка. Чай остывал у неё в чашке, но опекунша так к нему и не притронулась. Даже не пригубила. Взгляд у неё был холодный и отсутствующий.

Когда Лиза закончила, на кухне воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим скрипом стула, на котором покачивалась тётя Тоня. Противно заныло под ложечкой: ощущение неправильности, неестественности происходящего усилилось. Больше всего ей сейчас хотелось вскочить со стула, схватить за шиворот Олега и выскочить.

Секунды текли, как кисель. Тётя молчала.

Лиза не выдержала:

— Вам нечего сказать? Может, хотя бы расскажете, как ночь прошла? Убедились, что я ни при чём? — ей самой стало стыдно за яд, который прозвучал в её последних словах. Но лучше пусть тётя Тоня разозлится, пусть ударит кулаком по столу и закричит, да хоть выпорет — пусть только перестанет быть такой холодной и оцепеневшей, словно не в себе!

По всему телу тётки прошла ощутимая дрожь. Чашечка жалобно зазвенела, ударяясь боком о кольцо на пальце Антонины Петровны.

Тётя Тоня разлепила спекшиеся высохшие губы и закрыла глаза. Глубоко вдохнула и монотонно произнесла на выдохе:

— Жернова Господни… — она начала вставать из-за стола: неловко, толчками, продолжая покачиваться, как маятник. — …мелют медленно.

Лиза замерла, глядя, как тётка выпрямляется, не открывая глаз. Как роняет на пол чашку — осколки захрустели под босыми ногами, но Антонине Петровне было всё равно.

«Она же никогда не ходила без тапочек, — пронеслось у Лизы. — И что это на ней… ночная рубашка? Мне показалось, что юбка, но…».

— Но неумолимо. — Голос тётки сбил Лизу с мысли, и она дёрнулась всем телом, чуть не упав со стула. — Верно, девочка?

Тётя Тоня разлепила веки и улыбнулась.

Лиза машинально посмотрела ей в лицо, поймав нечеловеческий взгляд чёрных, точно залитых мазутом глаз — совсем как у родителей в её кошмарах — и жутко, душераздирающе закричала.

— И муку дают превосходную, — вторил от двери второй голос, хриплый, мужской. Лиза даже не заметила, когда Олежек — точнее, то, что им стало, — успел выбраться с кухни и встать в проходе. Она ещё успела с отчаянием понять, что и сообщение, и чай, и странное стремление Олега попасть в квартиру — всё было ловушкой. Настоящей Антонины Петровны здесь не было с самого начала.

Бежать было некуда.

Приторно пахло ладаном.

За окном лил холодный октябрьский дождь.

VII. Жернова Господни
Ночь после ссоры Антонина Петровна провела ужасающе. Голова раскалывалась, в висках стучало — нет, это была уже не просто бессонница, это была настоящая паника. Сердце билось как ненормальное, дыхание захватывало, а при одной мысли о последних словах девочки накатывал ещё и жуткий стыд.

Она ведь знала, что девочка здесь ни при чём! Знала это давно, знала с самого начала! Но упорно держалась на стадии отрицания, мучая ребёнка и себя саму, уходила с головой в религию и хваталась за слово Господне, как за спасательный круг, только чтобы не видеть, не слышать, не помнить!..

Не давая себе уснуть, Антонина Петровна ворочалась и металась на простынях, почти физически ощущая, как рвётся и спадает с сознания пелена, которой она окутала себя; пелена, что не давала её разуму воли, проводила все мысли сквозь призму Священного Писания; усмиряла гордость, успокаивала душу.

Спасительная пелена отчаявшейся, жертвующей собственным ясным рассудком, чтобы сохранить в безопасности душу.

Сколько лет она не видела для себя иного выхода, кроме Христа!.. Сколько лет судила неразумно, нелогично, не по-человечески — но по-христиански, отметая очевидное, не веря собственному рассудку!

И всю эту защиту, выстраиваемую годами, всю железную уверенность в Господе, о которую ломались любые копья сомнения, — разбила девчонка своими упрёками. Нашла момент, когда вера её была наиболее уязвима, когда принципы пошатнулись под гнётом усталости и бессонницы — и ударила, рассыпая всю систему убеждений Антонины, как карточный домик.

«Как же так вышло… всего пара фраз и долгие, долгие годы…»

Она знала, как так вышло. Понимала с холодной беспощадностью, вздрагивая в такт звукам, доносящимся из проходной гостиной.

Девочки в квартире не было. А звуки никуда не делись.

Ровно как в тот раз.

Чудны дела твои, Господи, эхом раздалось в голове Антонины Петровны. Радостным, звонким, счастливым голосом — произнёсшая их была весела и беззаботна. А какой ей ещё быть? Прекрасная новость — беременность, в сорок пять лет, поздняя, выстраданная, долгожданная. От любимого мужчины, которого не станет спустя несколько месяцев, и на зависть младшему брату, у которого уже подрастает дочка…

— Чудны дела твои, Господи, — рассмеялась Тонечка. Моложавая, полноватая, она стояла на выходе из женской консультации и вся светилась изнутри. Вот-вот подъедет муж, и она обрадует его: у нас будет ребёнок, дорогой! У нас будет малыш!

Они пытались зачать уже не первый год, но всё никак не выходило: то ли с мужем что-то не так, то ли у самой Тони неполадки со здоровьем. Врачи говорили: ну что же вы хотели? Не молодые уже, раньше надо было думать.

И вот, когда они уж было отчаялись — такая оказия!

Тонечка оказалась права: Максим, услышав хорошую новость, пришёл в настоящий восторг. Тогда, на залитом солнцем крыльце женской консультации, он кружил её на руках и смеялся, как ребёнок. Знай Тоня, чем обернётся эта их беззаботная радость, не стала бы она так заразительно хохотать в тон мужу.

Но знать будущее люди не властны.

Месяц спустя они сидели на кухне, и Тонечка тихо гладила ладонь Максима, по-щенячьи глядя на него снизу вверх.

— Ну что же ты, Максик, — ласково выговаривала она, — ты себя накручиваешь, право слово… ну какие такие проклятия? Какие ещё чудовища? Ты переволновался на работе, отсюда и плохие сны…

— Я тебе клянусь, Тонь, — Максим чуть ли не ударил ладонью по столу, — там что-то было не так! Жернова Господни, он сказал. Жернова Господни. Мол, божья кара и всё такое. Ну ты посмотри на меня, я похож на тех, кто в эту чушь верит?

Тонечка покачала головой. Угораздило же её мужа попасть в гнездо религиозного фанатика! Мужик сошёл с ума, зарубил топором собственную дочь за то, что та не хотела креститься, а в ответ на все вопросы лишь хохотал и кричал что-то про божье наказание, которое настигнет неверных. Максим в этой истории оказался замешан невольно. Он не был ни милиционером, ни врачом: просто мебельщик, который пришёл в запланированный день собрать шкаф — а вместо шкафа нашёл мёртвую девушку и её безумно смеющегося отца.

— Не похож, — продолжал Макс. — А вот меня пробрало. С ним что-то совершенно не так было. Будто… будто им кто-то управлял, понимаешь? Нечто чуждое, нечто… злое.

— Ты очень устал, — Тонечка встала со стула и обняла мужа за плечи. — Извини, но ты бредишь, дорогой. У нас всё хорошо, слышишь? Пусть их разборки останутся с ними. Ты здесь ни при чём, тебе просто… не повезло оказаться не в том месте не в то время. Незачем забивать этим голову.

— Да если бы. Мне слышатся голоса, Тонь. Какие-то скрипы и… царапанье. Будто из-за стенки. Неужели ты не слышишь?

Тоня отрицательно покачала головой, жалостливо глядя на мужа. Максима мучила бессонница, начавшаяся аккурат с того жуткого случая. Не помогали ни врачи, ни снотворные: Макс не мог уснуть до середины ночи, ворочался в кровати и что-то бормотал. Неудивительно, что ему с недосыпа слышится всякое.

— Они рассказывают мне… разные вещи. Про чудовищ, про веру, про… про Бога.

— Сходи к врачу ещё раз, Макс, — деликатно посоветовала Тоня, — ты меня очень тревожишь. А мне тревожиться нельзя.

Муж тогда, казалось, внял. На следующее же утро он записался на приём в ПНД, и некоторое время Тонечка не слышала от него никаких жалоб. Но длилось это недолго: спустя какой-то месяц он вновь начал бредить, а заодно — прикладываться к бутылке. Пахнущий перегаром, с горящими на осунувшемся лице глазами, он вещал:

— Да пойми же ты, Тоня, здесь не всё так просто! Мне недавно… как будто что-то открылось. Ты представь себе, что Бог — ну, тот, в которого мы вроде как верим, — на самом деле и не Бог совсем. Нечто живое, нечто очень могущественное — но не Бог! Представь, Тоня, что-то пришло извне, увидело, как здешние обитатели молятся Христу и святым, и возжелало того же! И… и заняло его место, Тоня. Медленно, год за годом, оно грызёт мозги попавшихся ему людей, заставляя их молиться — молиться вроде как Богу, но на самом деле ему. И ему никогда не будет хватать.

В доме начали появляться иконы. Максим сидел около них целыми днями, наблюдая за неподвижными ликами на куске дерева. Тонечка плакала и просила мужа остановиться, чуть ли не пинками гнала его на очередной визит к доктору — но после приёмов у врача лучше не становилось. Вскоре Макс вылетел с работы, и им стало почти нечего есть: Тоня получала немного, а найти новую работу за пару месяцев до декрета не представлялось возможным.

За пару дней до того, как случилось страшное, Максим разбудил спящую жену среди ночи.

— Тоня, — заговорщически прошептал он, — ты слышишь эти звуки? Они громкие, как набат.

И Тонечка действительно услышала. Скрежет и шум из-за стены не могли принадлежать ни соседям, ни их собаке, хотя бы потому, что доносились из её собственного коридора.

Она похолодела. Неужели всё это время муж был прав?

— Да, Тоня, да, — Максим часто закивал, — а теперь послушай меня. Оно обращает людей в свою веру. Всех тех, кто хоть немного колебался, оно опутывает своими чарами — и те поклоняются ему. О, они не ведают, чему на самом деле молятся, Тоня, они даже не представляют… и оно довольно, если они дают ему пищу. Оно спит. Оно спит, пока ему не становится скучно, пока оно не начинает жаждать новых жертв, и тогда — тогда случается страшное.

— Что?.. Что случается? — Тонечке было страшно. Сейчас она могла поверить во всё, что угодно, лишь бы это объяснило те звуки, что доносились сейчас из-за стены.

— Каждый раз по-разному, — пробормотал Макс. — Я общался с их соседями, знаешь… лет десять назад такое уже было. И ещё годы, и… и ещё. Даже срок всегда меняется. Кто-то погибал в пожаре, кого-то топили, у кого умирали родные… некоторые кончали с собой. Ему становится мало молитв, Тоня. Ему всегда мало, оно всегда голодно…

Она протянула руку. Лоб мужа был горячим и мокрым, тот вспотел и трясся.

— Жернова Господни мелют медленно, Тоня… они могут молоть десятилетиями и только потом, когда ты уже обо всём забудешь, перетрут тебя в порошок. Меня уже не спасти, родная, но, пожалуйста, прошу тебя — переезжай. Замети следы. Пусть оно не найдёт тебя. И если захочешь молиться, о, если оно всё же тебя отыщет, и ты вдруг до ужаса захочешь молиться — тогда молись! Молись истово, Тонечка, прими крещение… это не спасёт тебя, но отсрочит твой конец на долгие и долгие годы — оно уснёт, ему будет не до тебя, Тоня, слышишь…

Тонечка слушала мужа, глотая слёзы. Максим бредил; у него явно был жар. Речь становилась всё более бессвязной, пока не превратилась в невнятное бормотание, в котором невозможно было различить ни слова.

Она не уснула до утра, сидя на кровати и прижимаясь к Максу, слушала его горячее дыхание. Из-за стены выло и скрежетало до самого рассвета.

Через пару дней Максим скончался. Несчастный случай: автобус, в котором он ехал к врачу, занесло на повороте. Ещё и фура, ехавшая сзади, не успела затормозить и врезалась в искорёженный остов «икаруса». Из пассажиров выжили единицы, и Тонечкин Макс не был в их числе. Его убило на месте, и иногда ей казалось, что это к лучшему: было бы куда хуже, умирай её муж медленно и мучительно, терзаясь болью и кошмарами.

Он очень хотел, чтобы Тоня сохранила ребёнка. Не сохранила, не смогла: после похорон Макса, почти в тот же день — выкидыш. Нервы, слёзы, много дней в больнице, беспощадный вердикт — детей больше не будет, можно даже не пытаться. Горе и болезнь иссушили хохотушку Тонечку, выпили из неё всю радость, и с больничной койки она встала уже Антониной Петровной — твёрдой и прямой, как сухая палка.

Квартиру, где они жили с Максом, Антонина продала. Не могла больше даже смотреть на жилище, где медленно сходил с ума её любимый человек. А ещё — бежала от звуков, усилившихся после смерти мужа. Переехала в свою старую трёшку, которую до этого сдавала, сменила место работы, изменила своей привычке подолгу гулять в парке. Закрылась на замок и занавесила шторы.

Не помогло. Не убежала.

Полгода спустя Антонина Петровна приняла крещение.

Все эти годы она смиренно глушила горькие воспоминания, запрещая себе даже вспоминать о том, что случилось с её мужем. Жила спокойно и тихо, не привлекая внимания. Растеряла подруг и почти разучилась улыбаться. И никаких, никаких мыслей о событиях того солнечного лета.

Он сошёл с ума и погиб. Только и всего. Остальное она накрутила себе сама, потому что была слаба в вере, грешная. Бог милостив, Он защитит и прикроет свою рабу от всякого зла. И все мы ходим под Его взором. Раз Он решил прибрать к себе Максима — значит, так было надо…

И даже когда погибли родители Лизы, и события стали разворачиваться с ужасающей быстротой — кошмары девочки, бессонница Антонины Петровны, шум в гостиной — она упорно продолжала отрицать очевидное сходство. И теперь вот эта ссора, сорвавшая нарыв со старых ран. Сколько прошло времени — лет десять?

Медленно мелют жернова Господни… медленно, но неумолимо. Насколько глубоко оно успело прорасти в сознании Антонины? Может ли быть так, что и её прозрение — лишь часть его жестокой игры в куклы?

Муж успел сказать ей ещё кое-что. Что-то, чему она поначалу не придала значения.

— Женщины сильнее мужчин, Тоня. Всегда сильнее. Там, где мужчина продержится день, у женщины есть месяц. Где у мужчины месяц — у женщины годы. А сильнее всех те, чьё неверие не порушит даже самое сильное убеждение. И, натыкаясь на таких, это нечто начинает злиться.

— И что происходит, когда оно злится? — робко спросила Тонечка.

Максим ничего не ответил.

Теперь Антонина Петровна видела это своими глазами. Девочка, несгибаемая в своём безбожии, пробудила нечто, что могло дремать ещё годами и лишь изредка ненадолго просыпаться, чтобы собрать жатву смертей её родных и близких.

В каком-то смысле это действительно была её вина.

Антонине Петровне было страшно. Страшно даже не из-за чудовища, которое скрежетало за стеной: из-за того, что она лишь сейчас поняла, как нечто играло её мыслями и суждениями, точно марионеткой. Как побудило её винить во всём несчастную девочку, держать её в строгости и мучить запретами, как разладило их и настроило друг против друга.

Антонину захлестнуло презрение к себе: старая, больная развалина, положившая жизнь, чтобы ублажать монстра. В конечном итоге именно она подставила под удар и Виталика с женой, и их дочь. Жернова Господни давно затянули её, и все эти годы Антонина Петровна смиренно перемалывалась и тянула, тянула за собой всех, кто был ей дорог.

Она сама не заметила, как встала с кровати и вышла из комнаты. Поглощённая собственными мыслями, Антонина будто на миг провалилась куда-то — и пришла в себя уже сжимающей ручку двери в гостиную. Время пришло, шептал где-то внутри головы грустный голос, так похожий на голос покойного мужа. Не упрямься, Тонь. Не сегодня, так завтра оно возьмёт своё.

Антонина зажмурилась и почувствовала, как по дряблым щекам текут слёзы. Она испортила уже всё, что только могла. Она отравлена, опутана этой ядовитой верой, и вырваться не получится. Бороться? Продлить собственную агонию, жалкое, бессмысленное существование дойной коровы голодного нечто? Или отбросить всё и жить как раньше, всю оставшуюся жизнь вздрагивая от каждого шороха, боясь, что это пришли по её душу неумолимые жернова?

Антонина Петровна всхлипнула: жалобно, по-детски. Нечто не оставляло ей выбора. Разве что девочку она ещё может вытащить. Пусть та не возвращается сюда, пусть уезжает в интернат, к другу, в старый дом родителей, пусть заметает следы… а с ней, с Антониной, уже всё кончено.

Её старый «бабушкин» мобильник лежал на полке в коридоре. Дрожащей рукой, не отнимая вторую ладонь от дверной ручки, она набрала короткое сообщение: «Здесь опасно. Не приезжай». И, нажав на кнопку «Отправить», отшвырнула телефончик в сторону.

Говорят, сдаваться тоже надо уметь красиво — по крайней мере, она всегда в это верила. Дверь проходной гостиной Антонина Петровна открыла сама, по собственной воле, не слушая никаких голосов и не пугаясь шума и скрежета. Вошла в шевелящуюся, почти осязаемую темноту и спокойно подняла глаза к злобным, источающим голод и ненависть иконописным ликам. Лишь глаза у них были живые: грустные, отчаявшиеся глаза Макса, Виталика с женой, Тонечкиного нерождённого младенца и той девушки, которую забил насмерть топором её безумный отец. Антонина никогда её не видела, но сейчас почему-то узнала.

— Ибо Твоя есть Сила и Слава и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь, — звучно произнесла Тоня и усмехнулась.

Темнота поглотила её.

Валяющийся на полу коридора мобильный телефончик издал жалобную трель: «Сообщение не доставлено. За дополнительной информацией обращайтесь по номеру…»

VIII. Крещение
Лиза сорвала голос. Она кричала не переставая вот уже час кряду, но соседи то ли все разъехались на работу, то ли страдали избирательной глухотой: с семейными разборками, мол, связываться себе дороже. А может, и само нечто глушило её вопли, не давая им проникнуть за пределы квартиры.

В последнее время Лиза почти каждый день убеждалась: хуже быть не может. И каждый раз ошибалась.

Тётя Тоня (нет, не тётя Тоня — оболочка, мёртвое тело без души и разума!) молилась. Громко, долго, не переставая, она ходила по дому, зажигала свечи и лампадки, кипятила воду. Олежка стоял рядом со связанной Лизой и молчал, покачиваясь из стороны в сторону. На её вопли ни та, ни другой не обращали никакого внимания.

Лиза помнила, что успех самообороны всегда зависит в основном от настроя и готовности — но ничего из этого у неё, измученной страхом и усталостью, в нужный момент не оказалось. Жуткая марионетка, когда-то бывшая Олегом, легко выбила из слабой девичьей руки шокер, а саму Лизу скрутила и бросила в гостиной. Связанная ремнём от Олежкиных джинсов и пояском тёти Тони, та могла только кричать и дёргаться в безуспешных попытках ослабить путы.

Тётя Тоня продолжала методично превращать квартиру в маленький филиал церкви. Иконы — и откуда она столько достала? — теперь таращились отовсюду, и откровенная издёвка на их лицах была заметна невооружённым глазом. Свечи заливали старый паркет воском. Лампадки душили ладаном.

На кресле, расправленная и разглаженная, лежала простая белая рубашка.

Грохот перекрыл даже хриплые крики Лизы: Антонина Петровна тащила из кладовой огромный таз. Даже не таз — металлическую ванночку, в каких раньше купали младенцев. Не одну из тех маленьких и симпатичных поделок из пластика, что используют сейчас, а побитую ржавчиной, кондовую громадину, в которой при желании можно было искупать взрослого. Судя по виду, ванночка застала детство самой тёти Тони и с тех пор ни разу не использовалась.

«Ну конечно, у неё же не было детей», — отстранённо подумала Лиза.

Она начинала понимать, в чём был замысел нечто.

Антонина Петровна ни на секунду не прекращала заунывно молиться, трясясь всем телом. Несмотря на весь ужас происходящего, при взгляде на неё у Лизы щемило в груди. Пусть старомодная, пусть консервативная и строгая, тётя Тоня всё же желала ей добра — в отличие от существа, которое пришло ей на смену. Может, не оставь она тётку в одиночестве, ничего бы этого не случилось?..

Да оно же хочет, чтобы я так думала, ахнула вдруг Лиза. Чувство вины — вот что позволяло чудовищу управлять её близкими! Антонина Петровна чувствовала себя виноватой за то, что не может воспитать племянницу, Олежка в глубине души корил себя, что не приехал, когда у близкой подруги погибли родители…

Лиза перестала кричать и хрипло выплюнула:

— Я не поддамся тебе. Даже не надейся.

— Исповедую едино крещение во оставление грехов и чаю воскресения мёртвых, — ядовито отозвалось нечто в теле тёти Тони.

За дальнейшими приготовлениями Лиза следила бесстрастно. Страх дошёл до точки кипения и испарился. Сил бояться уже не было; оставалось лишь с холодным интересом ждать развязки.

Когда облепленная свечами ванночка наполнилась водой, Антонина Петровна встала около неё — и замерла, как выключенный робот. Зато задвигался Олежек: быстрыми, неровными движениями он достал захваченный ранее из кухни нож и распорол на Лизе футболку.

Когда лезвие коснулось кожи, Лиза вновь закричала: на этот раз от боли. Одежды её лишали неаккуратно, оставляя на теле глубокие порезы, а любые попытки отдалиться от Олежкиного ножа только ухудшали положение. Ужаснее всего было то, что делал это не кто-то, а Олег! Тот Олег, с которым они были дружны с самого её детства, Олег, которому она доверяла, как брату!

Нет там никакого Олега, напомнила она себе. Уже нет.Руки Лизе развязали в последнюю очередь, уже после того, как Олежка сорвал с неё последние остатки одежды. Когда он разрезал и снял с девичьих бёдер трусики — смешные, голубенькие, с принтом в виде зайца и ежедневной прокладкой, приклеенной с внутренней стороны — Лиза чуть не умерла от стыда и тихонько понадеялась, что настоящий Олег этого не видит.

Ледяные руки мёртвой хваткой сжали её запястья. Лиза попыталась вырваться: куда там — нечто держало крепко. Олег подрабатывал много где и не гнушался физической работы, и руки у него были сильные, закалённые.

Вновь ожила Антонина Петровна. Теми же рваными движениями она принялась напяливать на Лизу крестильную рубашку. Та даже не сопротивлялась: всё лучше, чем валяться голой перед глазами чудовища.

А ведь ему сложно управлять сразу двумя, промелькнула мысль у Лизы. Когда Антонина ходит — Олег стоит, когда двигается Олежек — замирает тётя Тоня.

Чем это могло ей помочь?

Будто издеваясь над её рассуждениями, Антонина Петровна и Олежка задвигались одновременно, подхватывая Лизу за руки и за ноги и сбрасывая в ванночку с водой.

Ванночка была, конечно, маловата для взрослой девушки. Руки, ноги и голова Лизы остались торчать по бокам, а в воду погрузились лишь туловище и бёдра. Кричать уже не было сил, и она просто тонко завыла: вода в нелепой пародии на купель оказалась горячей, почти кипящей. Рубашка прилипла к телу и теперь отвратительно просвечивала.

Отросшие концы волос задели свечу, стоящую на краю ванночки, и чуть не занялись. Лиза едва успела махнуть головой, топя волосы в крестильной воде, уже мутной и пахнущей кровью.

На затылок Лизы легла сухая ладонь Антонины Петровны. Что же вы, женщина же не может быть священником, хотела съязвить та, но не смогла — не хватило духу.

— Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым, — затянула тётка. Она стояла сбоку от купели, по правую руку от Олега, по-прежнему державшего Лизу за руки. — И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век…

— Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, — вторил ей Олег, и это выглядело ещё более дико: ладно тётя Тоня, но он же даже «Отче наш» никогда не знал, не то что церковнославянский!

Рука Антонины Петровны силой надавила на затылок Лизы. Та ушла под воду с головой, не успев даже вдохнуть, и чуть не захлебнулась, с ужасом чувствуя, как обвариваются губы и нос. До сих пор ей удавалось держаться, но сейчас Лизу захлестнула паника: она изо всех сил забила руками и по-прежнему связанными ногами, расплёскивая воду и стремясь выбраться. Безуспешно. Неумолимая рука тёти Тони продолжала держать её лицо под водой, не давая избежать ужасающего крещения.

Когда Лизу наконец отпустили, и она вынырнула, судорожно глотая воздух, Антонина Петровна двигалась уже живее. Олежка тоже будто расцвёл. Теперь они оба сновали вокруг купели — то заново связывая руки Лизы ремешком, то придерживая её ноги, которыми она примерилась было ударить.

— Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы, и вочеловечшася, распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна, — бодро пела Антонина Петровна, и Олежка не отставал от неё:

— И воскресшаго в третий день, по Писанием, и возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца, и паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца…

Лиза вспомнила добрых стареньких монашек, которых она как-то видела на рынке с мамой. Неужели и эти благочестивые дамы, молясь Господу, на самом деле могли призвать нечто? Сколько из них вставало по ночам с кроватей, слыша его призрачный зов, и покидало кельи в неведомом им самим порыве? А все те водители, лепящие иконки над лобовым стеклом машины, работяги, перекрещивающие лоб при виде храма, да хотя бы дети, читающие Библию в картинках… все они — в опасности?

Пусть сейчас оно живёт только в этом доме, пусть пока даже на контроль над двумя людьми его хватает с трудом, но что будет годы спустя? Как далеко может простираться его власть?

Набрав в лёгкие как можно больше воздуха, Лиза со всей силой, на которую только было способно охрипшее горло, закричала, заглушая молитву:

— Я НЕ ВЕРЮ ВАМ! — и захлебнулась, вновь ушла под воду под тяжёлой рукой тёти Тони.

На этот раз в купели её продержали дольше. Лиза почти начала терять сознание; перед глазами поплыли оранжевые круги. Ещё одна лишняя секунда — и она наглоталась бы воды.

Она долго не могла отдышаться. Антонина Петровна и Олег, порозовевшие, продолжали кружить вокруг ванночки и читать молитвы. У тётки в руках появилось — подумать только! — кадило, которым она махала перед носом воспитанницы, капая в купель ароматической смесью.

Лиза попыталась отрешиться от происходящего. Сейчас они её утопят или сварят, а потом ей уже на всё будет по барабану. Или хуже: она станет такой же, как они, но, судя по Олежке, даже этого не почувствует. Оно и к лучшему.

Не получилось. Боль жгла всё тело, не давая отключиться, на смену панике приходила злость, сменившаяся, в свою очередь, ненавистью. А ненависть отрезвляла мысли и позволяла заметить, что во второй раз Олежек затянул ремешок на её запястьях довольно халтурно…

Действовать надо было быстро: они уже заканчивали молитву.

— И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки, во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь…

— Исповедаю едино крещение во оставление грехов, чаю воскресения мёртвых и жизни будущаго века. Аминь, — закончила тётушка.

— Аминь! — подтвердил Олежек.

В четыре руки они погрузили Лизу в купель в третий раз.

Она сразу поняла: теперь её уже не отпустят. Будут держать, пока не захлебнётся. А потом в новостях покажут, мол, тётка сошла с ума и убила племянницу, утопила в детской ванночке на фоне религиозного фанатизма и горя о потерянном в молодости ребёнке.

Нет уж, не дождётесь.

Купель загремела и заскрежетала, когда Лиза забилась в воде под беспощадными руками нечто. Толком не зная, что делать, на этот раз она боролась, отчаянно, целеустремлённо, пытаясь выскользнуть из цепкой хватки чудовища и хотя бы глотнуть воздуха.

Позже Лиза не понимала, как ей это удалось. Вроде не гимнастка, не спортсменка, даже зарядку никогда не делала. Видимо, силы придал адреналин и осознание: если чего-то не сделаешь прямо сейчас — погибнешь.

Одним резким движением вырвав руки из пут, она с силой упёрлась ладонями в края купели и оттолкнулась, отплывая от смертельной хватки. Бёдра показались из воды; ещё немного, и они перевесят, переворачивая ванночку. Почти сразу Лиза почувствовала, как ослабевает давление, как руки Антонины Петровны и Олега соскальзывают с её головы.

Чудовища запаниковали: одна ладонь ухватила Лизу за волосы, вторая погрузилась в воду, нашаривая её руки. Ещё две руки попытались вцепиться в связанные щиколотки, пихая обратно в купель, не давая выбраться. Уже в полусознании, с трудом понимая, что вообще делает, Лиза изо всех сил лягнула куда-то между этими руками, стремясь попасть в их обладателя.

Грохот и крик, раздавшийся за ним, она услышала даже сквозь толщу воды. Тонуть оставалось недолго: мгновение спустя ванночка, глухо скрежеща, перевернулась и выбросила Лизу на заляпанный свечным воском паркет.

Сознание вернулось не сразу. Жутко болела голова, тело, обожжённое крестильной водой, пекло и дёргало. Саднили порезы. Мокрая, лохматая, со связанными ногами, в одной рубашке Лиза лежала на полу и перхала, тщетно стараясь отдышаться. Лёгкие горели — она всё-таки хлебнула воды. Перед глазами мутилось, а звуки доносились как будто издалека.

Вернее, звук был один. Истошный, испуганный крик, полный боли и ярости.

А главное — никто не нападал на неё! Никто не пытался утопить, зарезать, ещё как-нибудь убить, пока она валялась на паркете, кашляла и пыталась прийти в себя. С трудом различая очертания предметов, Лиза поползла к коридору, где воздух был посвежее, — и уже там, рухнув на пол, наконец смогла отдышаться и осмотреться.

В гостиной бушевал огонь.

Лиза поняла, что случилось, почти сразу. Нечто, которое она лягнула в отчаянной попытке спастись, оказалось Антониной Петровной, из-за своей хрупкости легко отлетевшей в сторону. По инерции отшатнувшись назад, тётка врезалась в иконостас, с грохотом уронив на пол иконы, лампадки и свечи. Одна из свеч задела занавески, и те занялись оранжевыми всполохами, масло из разбитой лампадки подожгло паркет, а сама Антонина Петровна…

Лиза вскрикнула и в ужасе отвернулась. Тётя Тоня горела заживо: её растрёпанные волосы и заляпанная маслом ночная рубашка вспыхнули, превращая Антонину в полыхающий факел. Это её вопли Лиза слышала, приходя в себя: тётка кричала, мечась по комнате. Кричала дурным, нечеловеческим голосом, переходящим в утробный вой раненого зверя.

Подтянув коленки к груди, Лиза принялась спешно распутывать узел на щиколотках. Нужно было что-то делать, и срочно. Чудовище ли, нечто ли — плевать! Если сознание тёти Тони ещё живо внутри этого тела, её надо спасать — даже если бы Антонина Петровна не была её родной тётей, всё равно бы надо было! Ни одна живая душа не заслуживает такой судьбы.

Кто-то тронул Лизу за плечо. Она отшатнулась, машинально занося руку для удара — и опустила её, так и не выбросив вперёд.

Перед ней на корточках сидел Олежек. В грязной, порванной в двух местах рубашке, с обгоревшими волосами и ожогом на щеке — но со знакомыми, человеческими голубыми глазами.

Настоящий. Живой.

— Лиз, нам нужно выбираться, — прохрипел Олежка, и она едва услышала его из-за воплей из гостиной. — Я сейчас позвоню пожарным, но нам здесь оставаться нельзя… дай посмотреть, я быстрее развяжу.

— Ты сдурел?! Неси воду! — заорала Лиза, чувствуя, как подступает истерика. — Она же там… она… Олеж, ты что, не видишь… — связки, и так измученные за последний день, не выдержали: голос сбился на сипение.

— Это не она, — сурово оборвал её потуги говорить Олег, распутывая верёвку на Лизиных ногах. — Даже думать не смей. Твоя тётка умерла, и умерла, похоже, ещё прошлой ночью. Вот ты сидела и чаи гоняла, а я увидел на ней трупные пятна и так охренел, что даже сказать ничего не смог. А потом уже поздно было.

— Вы меня чуть не утопили, — сипло простонала Лиза, с трудом поднимаясь на ноги. На щиколотках виднелись кровоподтёки от верёвки, коленки подгибались. Она едва смогла сделать пару шагов, держась за стену. — То есть не вы, а…

— Да. Я знаю, — Олежек отрывисто кивнул и подхватил начавшую было падать Лизу. — Понятия не имею, с чего меня так сюда тянуло, будто… будто оно хотело, чтобы я пришёл в эту квартиру.

— Оно и хотело. — Говорить Лизе было тяжело, а голова по-прежнему раскалывалась. — Ключи там, в шкафчике… лежат.

Она закашлялась. Дым из комнаты уже начал проникать в коридор. Скоро здесь станет нечем дышать. Олежка был прав: надо выбираться как можно быстрее.

Даже когда входная дверь захлопнулась за ними, Лиза продолжала слышать надсадные крики Антонины Петровны. Слышала она их и позже, когда они с Олегом сидели на скамейке возле дома в ожидании пожарных, и она куталась в его куртку в приступе жгучего стыда: он видел её обнажённой! И даже в полицейском участке, где они давали показания по этому безумному, кошмарному делу, в ушах Лизы продолжал звенеть предсмертный вой того, что когда-то было её тёткой и опекуншей.

Олег показал ей сообщение, которое нашёл в памяти телефона тёти Тони: «Здесь опасно. Не приезжай». Попытка отправки — в четвёртом часу утра, в самый разгар буйства нечто в проходной гостиной. Неудачная: то ли неполадки на линии, то ли сбой в самом аппарате. Лиза тогда заплакала, сжимая в руках старый оплавленный мобильник. Тётя хотела её спасти! Знала, что погибнет, и предупредила племянницу, чтобы та не ходила к ней! А потом вышла к нечто, чтобы упасть замертво под его взглядом, — и встать наутро не человеком, а чудовищем.

Трупные пятна, чёрные, точно залитые мазутом, глаза, странные дёрганые движения — она была мертва с самого начала. Безвольная марионетка, кукла, которой управляло нечто, что раньше смотрело из икон. Не живая тётка. Не живая.

Лиза повторяла это про себя каждый раз, когда крик сгорающей заживо Антонины возвращался к ней во снах. Вспоминала горячую, пахнущую кровью воду купели и хрустящие под босыми ногами осколки красной чашки в горошек, думала о страшной смерти своей настоящей тёти — и сожаление сменялось душащей чёрной яростью.

И пока эта ярость жила в её душе, Лиза знала, что она в безопасности. Что если нечто явится опять — чего бы ей это ни стоило, что бы за этим ни последовало, она снова его сожжёт.

— Гори, сука, — выдыхала она в ночной полумрак, когда её будили тревожные сны, в которых вновь и вновь корчилось в огне умирающее чудовище.

И засыпала снова. На этот раз — спокойно, без сновидений.

Эпилог
Сергей отхлебнул холодного пива и смачно выдохнул, откинувшись на спинку кресла.

— Ты прикинь, Антох. На вызов вчера ездил — а там уроды какие-то малолетние котёнка подожгли и смотрели, как он бегал. От котёнка там гараж занялся, ну а от него и пошло… ущерба на хренову гору бабла, а этим сволочам мелким даже не будет ничего.

— Котёнка-то хоть спасли? — буркнул Антон. Он был не в духе: недавний вызов, казалось бы, совершенно обычный, не давал ему покоя. И вроде всё было нормально, ничего особенного — старики часто бывают с придурью — но нет…

Что-то с ним было не так.

— Какое там, — Сергей махнул рукой. — Рожки да ножки остались, бедолага… Я матерям ихним сказал, чтобы они своим детям как минимум ухи открутили. А вообще, сажать за такое надо. Ведь они как, сначала животных, а потом и людей… Эй, Антох, ну ты чего хмурый такой? Плохой день?

Антон помялся. Рассказать, что ли, говорливому приятелю про случай, который его мучит…

— Да тётку все одну вспоминаю, — наконец признался он. — Было с неделю, что ли, назад. Вызов от пары подростков, мол, девчонка пришла домой, а из квартиры дым валит. Ну, она и звонит, мол, помогите, пожар, а там тётя моя осталась.

— И что? — заинтересовался Серёга. — Поджог оказался?

— Да нет, — Антон вздохнул. — Глупо как-то вышло. Тётка пожилая там была, очень верующая, свечки зачем-то поставила. Сперва думали, утром, потом время смерти установили — оказалось, ночью померла. Сердечный приступ или что-то вроде. Ну, свечки, видимо, тлели всю ночь, а потом возьми да вспыхни. И всё, пожар.

— Ох, говорят же им не жечь ничего в квартирах, — поморщился Сергей. — Жаль бабу, конечно. Но хоть быстро померла, всё лучше, чем заживо сгорать. И ведь всю ночь лежала, а только днём загорелось, ты гляди. Церковные свечки разве горят так долго?

Антон потёр пальцами виски. Голова болела — жуть. Ещё и спать в последнее время толком не мог.

— Не должны, Серёг, в том-то и дело. Там вообще много странного. Бабка была бездетная, с ней там только племяшка жила, ну, девка эта, которая пожарных вызвала, — а посреди комнаты ванночка валялась. Детская. И вода разлита. Ну вот зачем, скажи на милость?

— Ну… мало ли. Может, под старость лет с ума сбрендила? Мерещился ей ребёночек, вот она его купать и полезла.

— Ты дальше слушай. Это ещё не всё. Там по полу обрывки одежды этой девчули валялись. Ну, той, которая вызвала. Прям и футболка, и трусы… там обгорело всё, конечно, но видно было, одежда — ношеная! И сама она нас встретила в одной рубашке и шортиках, погода, что ли, для конца октября?

Сергей задумался.

— Блин, и вправду… слушай, так может, она… того? Там была? Ну, как пожар начался. Правда, зачем одежду рвать, больная, что ли? Даже если огонь сбить пыталась — ну не трусами же. Или тётка достала из стиралки и порезала зачем-то. Мало ли что там у неё за обряды.

— Вот и я гадаю, — согласился Антон. — А ещё знаешь, что? Ты только не говори никому, засмеют же.

— Ну?

— В общем, лежала она странно. Как будто долго бегала перед тем, как упасть. Такое бывает, когда заживо горят, но она ж от инфаркта!..

— Ну, чёрт её знает, может, и бегала. Инфаркты тоже разные бывают.

— А ещё, Серёг, хотя тут уже у меня глюки, наверное… мне показалось, что она шевелилась, когда я туда вошёл. Ты понимаешь, мёртвая ещё с ночи — шевелилась! — Антон замер, затаив дыхание. — Я чуть не поседел с ужасу, когда это вспомнил потом, как узнал про заключение о смерти.

Сергей крякнул и добродушно фыркнул в рыжеватые усы.

— Не, ну это ты уже загнул! Я тебя понимаю, конечно, в огне чёрти что примерещиться может, но не бредить же этим наяву, ну. Может, тебе отпуск взять? Заработался совсем, смотри, какой бледный, а?

— Да, похоже на то, — Антон слабо улыбнулся. Ну конечно же, он себя накручивает. Трупы не шевелятся, а огонь искажает восприятие. Все это знают. А ванночка и порванная одежда — да шут его знает, что там за разборки были у этих двоих! Пусть с этим менты разбираются.

— Ладно, хорош хмуриться. Выпьем? — Сергей поднял стакан с пивом. — За то, чтобы у нас всё было хорошо.

— Согласен, — Антон протянул стакан в ответ и вдруг, сам того не ожидая, добавил. — И ныне, и присно, и во веки веков.

Сергей удивлённо взглянул на него. Затем вдруг усмехнулся, ударяя собственным стаканом об Антонов.

— Аминь, что уж тут.

— Аминь, — медленно повторил Антон и улыбнулся.

квартира оккультизм неожиданный финал нечистая сила

4 184 просмотра

+73

Предыдущая история Следующая история

Отчаяние (Страшные истории)

Оккультное Простоквашино (Страшные истории)

1 комментарий

Последние

Написать

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.