Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Чучело-мяучело
© Елена Щетинина20.5 мин. Страшные истории Марго 13-07-2020, 13:58 Источник Принял из ТК: Helga
— Мяукает, — меланхолично поправил ее Кирилл, отбиваясь от полчищ зомби на мониторе.
— Мяучит, — упрямо повторила Марина. — Ну Кирь, а...
Кирилл мотнул головой и остервенело застучал разболтанной клавишей мышки.
— Киииирь, нуууу... — заныла Марина.
Босс зомби — оторванная челюсть, вытекшие глаза, куски плоти отлетают при каждом резком движении — размахнулся и мазнул рукой наотмашь, по центру экрана. Картинка моргнула и покрылась кровавыми потеками.
— Да черт! — Кирилл отшвырнул мышку и откинулся в жалобно скрипнувшем кресле. — Ну пара минут, а!
— Киииирь... — донеслось из коридора — Марина отступила вглубь, понимая, что провинилась. — Ну Киииирь...
— Ну ладно, ладно, — пробурчал он, выключая компьютер. Что-то подсказывало ему, что спасательная кампания затянется надолго.
Котенок прибился в подвал позавчера — если судить по истошному мяуканью, которое начало доноситься оттуда в четверг вечером. Кирилл с Мариной как раз ужинали, когда первый вопль заставил их вздрогнуть и прекратить самозабвенное воркование.
— Мяучит, — именно тогда Марина в первый раз произнесла это слово.
— Мяукает, — рассмеялся Кирилл. Испуг прошел, и он с азартом стал ковыряться в салате, выуживая оттуда куски курятины. В любой другой момент он бы получил от Марины по рукам за такую эгоистичную разборчивость — в любой другой, но не сейчас. Его жена была озабочена совершенно другим.
— Мяучит, — обиженно сказала она. — Мяукает — это когда по-другому. По-взрослому. А котята мяучат. Жалобно. С просьбой помочь, — уточнила с намеком.
Кирилл сделал вид, что не слышит. Он прекрасно понимал, что от просьбы полезть в подвал за котенком его отделяет всего лишь пара опрометчиво сказанных фраз. Нужно было срочно сменить тему — и он сделал это весьма удачно, подхватив хихикающую и игриво сопротивляющуюся Марину с табуретки и потащив в спальню.
Этой ночью — да и утром тоже — о котенке они больше не вспоминали.
В пятницу им тем более не было дела до того, что происходит в подвале: сначала работа, затем традиционные пятничные посиделки с друзьями в любимом суши-баре, потом затаривание продуктами на выходные в круглосуточном супермаркете — закупки в слегка подвыпившем состоянии отличаются глупым хмыканьем, закидыванием в тележку всякого ненужного, как станет ясно позже, барахла, забытым пин-кодом от карты и прочими дурацкими мелочами, которые приводят к тому, что по приходе домой пакеты с покупками швыряются в коридоре, а сонные тела едва-едва доползают до кровати. Так что если кто в пятницу и мяукал, то слушателей у него не было.
И вот сейчас, в полдень субботы, у котенка снова прорезался голос. Он орал так истошно, словно его пожирали живьем подвальные крысы. Марина ходила за Кириллом хвостиком, делая жалобные глаза.
— Нет там крыс, — ответил он на незаданный вопрос и демонстративно сел за компьютер.
Однако поиграть всласть ему не удалось — и вот он уже ищет одежду попроще, которую не жалко вымазать в старом полузаброшенном подвале.
— Ну хорошо, хорошо, — бормотал Кирилл, натягивая кроссовки в прихожей. Попутно он фантазировал, как Марина будет расплачиваться за заваленную кампанию в компьютерной игрушке и исследование вонючего подвала в законный выходной. По предварительным подсчетам он оказывался даже в выгоде.
— Мой герой! — Марина поднялась на цыпочки и звонко чмокнула его в нос. Кирилл вяло улыбнулся.
Дом был большим — на пятьсот с лишним квартир — изогнувшимся сложным зигзагом на пятнадцать подъездов. То ли из-за ошибки в плане, то ли по какому-то очень странному расчету, но у него не было отдельных для каждого подъезда подвалов. Вместо этого под всем домом распростерся один — гигантский, словно подземный этаж, — мечта всей местной детворы и недосягаемый рай для бомжей.
Ключи от крыши были у жильцов верхних этажей, от подвала — у обитателей первого. В их подъезде ключ достался Кириллу по наследству от предыдущих квартирантов — когда-то здесь на всю площадку были лишь две бабки, многодетная семья да бывший милиционер. Неудивительно, что на последнего и возложили эту ответственность. Милиционер уже лет двадцать как переехал жить в деревню, квартира сменила десяток хозяев — но ключ держался, как переходящий красный вымпел.
Он висел на гвоздике в прихожей, и о нем Кирилл вспоминал не чаще чем пару раз в год — когда проверяли трубы. Когда-то приходилось еще, кряхтя и подбирая печатные выражения, лезть за залетевшими в подвальное оконце мячами, но год назад оконца заколотили, полностью отрезав подвал от внешнего мира. Видимо, где-то доски провалились или разболтались гвозди — иначе никак нельзя было объяснить появление в подвале котенка.
Надо сказать, что к котам и вообще к домашней живности Кирилл относился достаточно равнодушно. Есть — хорошо, нет — не страшно. Марина же, наоборот, обожала всякую пушистую мелочь, умилительно сюсюкая над каждым встречным песиком и ставя на рабочий стол заставки с котятами. Заведению животного дома ей мешала лишь проблема выбора — ей нравились все коты и собаки разом, поэтому остановиться на какой-то конкретной породе она так и не смогла. Но кажется, сегодня эта проблема решится. Кирилл вздохнул. Оставалось только надеяться, что найденыш не будет слишком уж страшным и больным.
Вход в подвал находился как раз под их балконом. Над головой Марина уже шумно разгребала балконный хлам, чтобы занять самую выгодную для наблюдения за происходящим позицию.
Кирилл, кряхтя, присел на корточки, пытаясь хоть что-то разглядеть в щель в оконце — доски были прибиты неровно, кое-где разошлись, так что он надеялся, что котенок сидит где-то рядом и спасательная операция закончится, не успев начаться.
Но, конечно, ему не повезло. В щели плескался густой мрак, и даже если незадачливый кошак и болтался поблизости, рассмотреть его не удавалось.
Тяжелый ключ лязгнул в скважине, заржавевший за зиму навесной замок, скрипя, выплюнул дужку.
Кирилл отворил взвизгнувшую от натуги дверь. От петель прыснули во все стороны потревоженные мелкие сикарашки.
Вниз уходила лестница. Видимо, по весне сюда в изобилии стекал талый снег — доски сгнили и развалились на куски, а между щелями проглядывал проржавевший до кирпичного цвета металл. Кирилл поморщился. Да, он не отличался особой чистоплотностью — за что частенько получал по шапке от Марины, — но лезть в грязный и наверняка вонючий подвал ему не улыбалось.
Он вздохнул и осторожно спустил ногу, проверяя лестницу.
Вроде бы все нормально. Доски чуть пружинили, гвозди скрипели, вниз сыпались пыль и кирпичная крошка — но в целом лестница выглядела прилично и казалась относительно крепкой.
Еще шаг вниз, на этот раз второй ногой...
Черт!
Нога соскользнула на заплесневевшей доске — и Кирилл едва успел схватиться за какой-то выступ, со всего размаху шлепнувшись на ступеньку. Острой болью прострелило копчик, заныла содранная кожа на ладони.
— Ну как? — Марина заинтересованно свесилась с балкона, пытаясь разглядеть, что происходит внизу.
— Жопой об косяк, — процедил Кирилл, зализывая царапину.
— А?
— Да норм! — крикнул он. — Скинь фонарик, ни черта не видно.
Послышалось поспешное шуршание тапочек.
Кирилл изогнулся, отряхивая штаны. На заднице расползалось влажное ржаво-пыльное пятно с зеленоватыми потеками плесени и клочьями мха. Кирилл попытался оттереть его, но стало только хуже, и, ко всему прочему, ткань начала отвратительно холодно липнуть к коже. Он, брезгливо скривившись, зацепил ее двумя пальцами и оттянул, надеясь, что хоть чуть-чуть просохнет.
— Кирь, лови!
Кирилл, запинаясь о порожек, метнулся к балкону: с Марины бы сталось действительно скинуть фонарик вниз. Так и произошло — он едва успел подставить руки, как в них шмякнулся старый налобник. Не совсем то, что он хотел, да — но просить другой Кирилл не стал. Ему вовсе не улыбалось тратить весь субботний день на возню в подвале.
— Ладно, я пошел! — крикнул он.
— Удачи! — пропела Марина сверху.
Осторожно, цепляясь руками за стены, прощупывая ногой каждую следующую ступеньку, Кирилл начал спускаться. Фонарь он пока не стал включать — солнце с улицы худо-бедно освещало пятачок перед лестницей, и Кирилл продолжал надеяться, что котенок прячется где-то там.
— Кыса? — спросил он. — Кыса, ты где, блохастый?
Тишина.
«Ну вот, — недовольно поморщился Кирилл. — Как орать и мешать отдыхать, так всегда пожалуйста, а как полезли за ним, так нате...»
— Кыса, — с угрозой повторил он. — Выходи, падла, а то я уйду.
И в подтверждение своих слов развернулся и сделал несколько шагов по направлению к лестнице. Но стоило ему только поставить ногу на ступеньку, как из глубины подвала донеслось жалобное:
— Мяу!
Кирилл хмыкнул. Угроза и шантаж действенны не только по отношению к людям, да.
— Кыса, — забормотал он, натягивая налобник на голову. — Кыса-кыса-кыса, давай. Раньше сядем, раньше выйдем.
Он нажал на кнопку фонарика. Та туго спружинила, что-то клацнуло, но больше ничего не произошло. Эй, неужели сели батарейки? Черт, нужно было проверить фонарик сразу же, как получил его в руки. Теперь придется возвращаться обратно, просить Марину найти другой... а то еще и топать в хозяйственный, покупать батарейки... Как минимум еще полчаса бездарно проср... потраченного времени!
Кирилл сплюнул сквозь зубы и остервенело вдавил кнопку так, что фонарик сдвинулся к левому виску. Но это возымело действие — что-то зажужжало, и тусклый луч выхватил груду кирпичей, ржавую монтировку и выступ, за который уходили обшарпанные трубы. Еще пара шагов без света — и Кирилл со всего размаху впечатался бы в эту стену.
— Ну ладно, я пошел искать, — громко сказал он, заворачивая за угол и поправляя фонарик. — Кто не спрятался, я не виноват. А кто спрятался, тот получит по жопе. По мохнатой жопе!
Он сделал буквально десяток шагов, как его что-то резко и сильно ударило в лоб так, что голова откинулась назад. Боль пронзила шею аж до лопаток, а комок света, подпрыгивая, улетел в темноту метра на три.
— Ч-черт, — прошипел Кирилл, потирая лоб и разминая шею. Он уже понял, что произошло: старая рассохшаяся резинка не выдержала и лопнула, отшвырнув, как праща, фонарик и щелкнув на излете Кирилла по лбу.
— Знаешь, котэ, — обратился он к невидимому котенку, — ты уже должен мне копчик, руку, штаны, а теперь еще и голову. Ты со мной никогда не расплатишься.
Пятнышко света замигало и начало медленно тухнуть. Кирилл, невнятно выругавшись, в три прыжка добежал до него и успел подхватить фонарик до того, как тот бы погас и затерялся во тьме на полу.
— С-сука, — процедил Кирилл, завязывая оборванные концы. Резинка хрустела, узел не складывался, концы то и дело выскальзывали. Наконец ему удалось более-менее закрепить их, помогая себе зубами, — на это понадобилось аж два кривых и косых узла — и именно в этот момент фонарик мигнул еще раз и погас.
На Кирилла обрушился абсолютный мрак.
Кирилл не боялся темноты. Даже в детстве он спокойно засыпал без зажженного ночника и легко бегал в туалет по длинному темному коридору. Но сейчас он испытал страх. Настоящий первобытный страх, от которого вдоль хребта заметались тугие колючие мурашки и дыбом встали волоски на руках. Это была правильная темнота — не фальшивые сумраки квартир, где достаточно щелкнуть выключателем, чтобы залить все светом, или отдернуть шторы и увидеть россыпь зажженных окон в доме напротив — нет, это была настоящая темнота, с которой находишься один на один. Темнота, которая давила на глаза, закладывала уши и железной хваткой держала за горло, мешая дышать.
— Ух ты, — с восхищением пробормотал Кирилл. — Охренительно!
Он стоял, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, таращась в густую вязкую темноту и наслаждаясь ощущениями.
— Мяяяяу! — вдруг завопила темнота.
Кирилл вздрогнул от неожиданности. Сердце ухнуло куда-то в желудок, а потом гулко заколотилось чуть ли не в горле.
— Тварь, — от души прокомментировал он, с некоторым сожалением включая фонарик.
Видимо, батарейка была на последнем издыхании, контакты расходились, да и падение сделало свое дело — свет стал совсем тусклым, дрожащим, периодически в фонарике что-то жужжало, и лампочка начинала мигать. Приходилось легонько шлепать по батарейному отсеку — и так каждые две-три минуты.
Как гласят правила лабиринта, чтобы войти и выйти из него, нужно держаться рукой за стенку. Кирилл коснулся ближайшей трубы — и тут же отдернул ошпаренную ладонь.
— Да что ж такое-то... — прошипел он, зализывая больное место. — Что дальше? Ногу оторвет?
Он с опаской ткнул пальцем в трубу ниже. Холодная. Холодная настолько, что рука скользила по каплям воды, в изобилии выступившим на металле. Это было, конечно, неприятно — но лучше, чем ожог.
— Кыса-кыса, — снова забормотал Кирилл. — Давай подай голос, скажи, где ты?
Котенок молчал. В Кирилле начала подниматься мутная и тошнотворная злоба, ему снова захотелось все бросить, развернуться и уйти — на этот раз по-настоящему, без предупреждения, не возвращаясь. Его останавливало только то, что Марина гарантированно начнет ныть, причитать, заламывать руки — о, она умела театрализировать семейные драмы! — и страдать по котенку. В итоге она настолько вынесет Кириллу мозг, что ему все равно придется через пару часов снова спускаться в подвал и не выходить без этой блохастой твари.
— Кыса-кыса, — устало вздохнул он. — Ну давай же... Если найдешься в течение пяти минут, я лично тебе вкусную рыбку куплю.
Котенок молчал.
«Может, сдох?» — мелькнуло в голове.
«Да ну, — тут же ответил он сам себе. — Тогда это было бы понятно по крикам. Громче бы орал или, наоборот, умирающе. А так мяукал и мяукал».
Кыскыскать ему уже надоело, поэтому дальше он шел молча, лишь то и дело постукивая по фонарику. Под пальцами отшелушивалась старая краска на трубах, под ногами хрустели комья известки, в нос периодически шибал сладковатый запах гнилого дерева и склизкого камня. Рука, которой он вел по трубе с холодной водой, уже замерзла, и приходилось то и дело согревать ее дыханием.
«Не хватало еще в июле схватить насморк», — мрачно подумал Кирилл.
Он водил фонариком уже совсем вяло — картина перед ним не менялась. Обшарпанные, поблескивающие влагой кирпичные стены, горы какого-то хлама на полу — и трубы. Трубы, трубы, трубы — они уходили вперед, насколько хватало взгляда, вились змеями на полу, металлическим плющом облепляли стены, запирали Кирилла в причудливую разноцветную клетку. Кирилл, который всю жизнь считал, что существуют лишь три типа труб — для холодной воды, горячей и канализация, — был впечатлен.
— Сюда на экскурсию можно водить, — восхищенно бормотал он, ощупывая фонариком переплетения коммуникаций. — Или вообще квест организовать — даже декораций не нужно...
Фантазии о том, как можно использовать подвал, настолько захватили Кирилла, что он, озираясь по сторонам и задирая голову, совсем перестал смотреть под ноги. Поэтому совершенно не удивился, когда наткнулся на что-то мягкое.
Ожидая, что это очередная куча непонятного тряпья, он опустил голову, повел фонариком, и...
— Тьфу, мля! — отскочил в сторону, больно ударившись спиной о стену.
Перед ним, на правом боку, повернувшись к Кириллу спиной, лежал человек. Тусклый луч выхватил стоптанные, потерявшие всякую форму ботинки, дырявую телогрейку с оторванным рукавом, сбившиеся в колтуны волосы...
— Эй, — Кирилл брезгливо толкнул бомжа носком кроссовки. — Эй... Ты как тут оказался?
Бомж не ответил.
Кирилл прислушался. Странное дело, но тот не издавал ни звука — ни храпения, ни сонного бормотания, ни сопения.
Кирилл наклонился, ловя ухом дыхание. В нос ударила резкая волна вони — тугой и терпкой смеси застарелых мочи и пота, гноя, дешевого табака и еще чего-то, неуловимо знакомого, но никак не связывающегося в памяти с бомжами. Кирилл, не удержавшись, чихнул, а потом спрятал нос в сгибе локтя — от вони начала кружиться голова.
— Эй, — промычал он в руку. — Эй... Ты вывой?
Бомж молчал и не шевелился.
— Эй! — он пнул бомжа со всей силы. — Эй!
Рука, вытянутая до этого вдоль левого бока, дрогнула и бессильно упала за спину.
«Сдох», — кольнула неприятная мысль.
Не то чтобы Кирилл боялся покойников — нет, он относился к чужой смерти достаточно равнодушно, — просто сразу представил последующий геморрой. Приедет полиция, он окажется свидетелем — если вообще не подозреваемым, мало ли что взбредет в голову блюстителям порядка, — в итоге опознания, допросы, таскаться на всякие бумажные дела... тьфу!
Он потер затылок.
«Ничего не говори, — вкралась заманчивая мысль. — Тебя тут не было. Ну да, лазил искать котенка, но мало ли, может быть, всего лишь десяток шагов сделал и сразу поймал...»
«А следы?» — возразили здравый смысл и страх перед законом.
«Да тут месяцами никто не бывает. Следы исчезнут через пару недель, да и кто их потом отличит от чужих и более старых».
— Ладно, — Кирилл еще раз, от души, толкнул бомжа кроссовкой. — Лежи уж тут, не каш...
Что-то шумно забурлило внутри бомжа, с резким звуком вырвались накопившиеся в теле вонючие газы — и труп, шумно ухнув, перевернулся на спину, подставив фонарику кровавое пузырящееся месиво на том месте, где должно было находиться лицо.
А само лицо осталось на трубе. Скукожившиеся комочки глаз, тонкая шкурка щек, полупрозрачная пленка губ. Лицо бомжа смотрело на Кирилла с трубы.
— Твою мать! — Кирилл отшатнулся.
Теперь-то он понял, что это был за смутно знакомый запах! Вяленое мясо! Дорогое вяленое мясо! Бомж, видимо, умер, упав, или крепко заснул, одурманенный винными парами и опрометчиво прислонившись лицом к трубе отопления. На горячем металле кожа моментально схватилась хрустящей коркой — и потом мясо медленно подпекалось, пока Кирилл не потревожил тело. Прикипевшие кожа и хрящи так и остались на трубе...
Его вывернуло тут же, рядом с бомжом. Он блевал и блевал, согнувшись в три погибели, схватившись за живот, не ощущая больше вони и даже не замечая, что его лоб практически касается замусоленной и заплесневелой телогрейки.
«А в детективном сериале преступника вычислили по блевотине», — мелькнула в затуманенном разуме очередная ненужная мысль.
Наконец он выпрямился, отирая губы подолом футболки, стараясь не смотреть в сторону трубы, где... от мысли, что там, его снова скрутило в спазме, пока измученный желудок не начал исходить желчью.
Не поднимая головы, Кирилл на карачках отполз от трупа, лишь бы не видеть... ничего не видеть!
Его колотило от страха и отвращения. Нет-нет, конечно, он никого сюда не вызовет и никому не скажет о бомже! Еще чего не хватало — смотреть еще раз на эту... рожу отдельно от головы!
— Мяу!
Котенок! Да, да, котенок! Он пришел сюда за котенком. Бомжи, темнота — это все ерунда, это все не важно, это все побоку. Котенок — вот что ему сейчас нужно.
Котенок.
— Кыса-кыса, — как можно более умильно проворковал он, поднимаясь на ноги. — Кыса-кыса, где же ты, падла?
— Мяу!
Котенок, несомненно, был идиотом. Иначе как объяснить то, что не шел на зов, а, наоборот, словно отдалялся.
«Да мал еще, просто боится».
«Ну да, мне еще не хватало по всему подвалу за ним бегать».
— Мяу! — крики становились все более и более истошными, словно котенок подгонял Кирилла.
— Эх ты, мяучело, — сквозь зубы процедил он. — Чучело-мяучело...
Его еще трясло, поэтому луч фонарика метался по полу, трубам, стенам, вызывая к жизни какие-то причудливые тени. Кириллу казалось, что обиженный покойник следует за ним по пятам, поэтому он то и дело оглядывался, обшаривая фонариком пространство за собой.
«Надо было Маринку с собой тащить, — озлобленно думал он. — Пусть бы вдоволь хлебнула всего этого».
— Мяу? — вопросительно мяукнул котенок.
Но с другой стороны, животные же чувствуют зло, не так ли? Всякое там потустороннее, покойников, призраков, да ведь? Если бы тут бродил дохлый бомж, то котенок так беспечно не мяукал, а заткнулся бы, сидя ниже воды, тише травы — или, наоборот, орал бы истошно.
— Чучело, чучело, — пробормотал он старую детскую песенку, отчего-то пришедшую на ум. — Чучело-мяучело...
Стоило Кириллу отвернуться, как густая и тяжелая темнота схлопывалась за его спиной. Она нависала плотной завесой, через которую не пробивался свет, не проникали никакие звуки. В ней исчезали цвета, предметы теряли размер и форму — и казалось, что эта темнота поглощает их. Пожирает, чтобы разрастаться, набирать силу и мощь, чтобы иметь возможность жрать еще, жрать все, что попадает в ее лапы, и всякого, кто заходит в ее владения...
— Чучело-мяучело на трубе сидело, — запел он, отгоняя страх.
Эта темнота шла за ним по пятам, след в след — в какой-то момент Кириллу даже казалось, что ему действительно что-то мешает отрывать ногу от земли — точь-в-точь как наступают на пятки в толпе. Его руки затряслись с новой силой, сердце заколотилось так, что стало даже больно дышать, в висках запульсировала кровь. Ужас догнал его и сжал в своих объятиях.
— Чучело-мяучело песенку запело! — проорал он дурным голосом.
Единственное, что останавливало его от того, чтобы обернуться и опрометью броситься назад, к выходу, домой, к солнцу, к Марине, к людям — так это страх ступить в темноту. Залезть в пасть этому ненасытному чудовищу, что сейчас за его спиной пожирает пространство и время. Одному.
Поиск котенка превращался уже в поиск ключа, который позволил бы Кириллу вернуться назад. Ему казалось, что с котенком в руках — с живым маленьким теплым комочком — он беспрепятственно вернется обратно. Что тьма не посмеет напасть на него, что все те тени, что сейчас толпятся за его спиной — а они толпятся, толпятся, толпятся, иначе от чего у него так знобит спину и встают дыбом волосы на затылке! — рассеются как дым, что никто и ничто не навредит ему в этом подвале...
— Всем кругом от чучела горестно и тошно... — срывающимся голосом прохрипел он.
— Мяу! — был ответ.
Луч света шарил по грязному полу, выхватывая то комья мятой дерюги, то обломки досок, то куски какого-то металлолома — и все это валялось в песке и пыли, покрывавших пол толстым слоем. Кирилл прищурился, пытаясь разглядеть следы кошачьих лапок — так будет легче обнаружить убежище котенка, — но ничего не увидел.
Только глубокие разводы, словно тащили что-то тяжелое.
«Вот оно, логово бомжа, — догадался Кирилл. — Может быть, он-то как раз котенка сюда и притащил. Питомец, все такое... И, видимо, как помер, так котейка орать и начал от голода».
Кирилл вздохнул, представив грязь, в которой ему придется копошиться, если котенок действительно забился в бомжовые тряпки. Как бы не подхватить вшей, блох и прочую паршу...
В этом месте проход между коммуникациями сильно сужался — настолько, что плечи стали упираться в трубы. Кирилл попробовал было протиснуться боком, но уже через десяток шагов оказался зажатым между леденящим спину с одной стороны и припекающим грудь с другой металлом.
Уготовить своему лицу участь бомжовой рожи ему не улыбалось, так что он осторожно сполз вниз, присев на корточки, и посветил фонариком. Луч уперся в сгусток темноты в трех-четырех метрах впереди — видимо, искомое бомжовое лежбище.
— Мяу! — призывно раздалось оттуда.
В принципе, можно проползти на пузе... Бог с ними, с футболкой и штанами, наконец-то его одиссея по этому проклятому подвалу закончится.
— Всем кругом от чучела горестно и тошно... — ласково пробормотал он, подкручивая фонарик, чтобы выставить режим узконаправленного света.
Острый луч ощупал пол, потом трубы, а потом...
От котенка не осталось практически ничего. Свесившаяся тряпочкой пустая шкурка, веревочка хвоста и голова с отвисшей челюстью и вывалившимся сухим язычком — как будто кто-то нацепил малыша на манер дурацкой пальчиковой куклы. Безвольно повисшие лапки подрагивали, когда тельце дергалось то в одну, то в другую сторону.
— Мяу, — раздалось откуда-то над котенком.
Кирилл поднял голову и фонарик повыше...
...и хрипло выдохнул.
Это были не совсем щупальца — скорее это напоминало множественно сегментированные лапки, волосатые и грубые, гнущиеся во все стороны и в любой своей части.
На одной из них торчало что-то сморщенное, скукоженное, с клоками — шерсти? волос? Из него тянулась тонкая ниточка, на которой, как шарик из детской забавы, болтался белесый высохший комок.
Все остальное — темнота, густая, плотная темнота, которую не мог прошибить луч фонарика. И в этой темноте горели три ярких красных, с горизонтальным зрачком глаза.
Он столько раз читал в дешевых ужастиках эту фразу: «Глаза горели ненавистью», — и всякий раз ухмылялся: как это можно определить? Глаза не могут гореть — как не могут светиться, сверкать и делать многое из того, что приходит на ум бездарным авторам. Максимум — бликовать отраженным светом, и то не всегда. Да и выражать какие-либо эмоции глаза не могут. Это всего лишь покрытый слизью шарик с цветным пятном посередине — какие эмоции? За них отвечает мимика лица — брови, рот, носогубные складки, в конце концов...
Марина терпеть не могла эти его рассуждения — жаловалась, что он на корню убивает все обаяние книги. Кирилл же возражал, что он всего лишь ратует за правду и прозу жизни.
И вот теперь он понял, как ошибался.
Ужас продрал его до печенок, скрутил в тугой узел желудок и заставил мочевой пузырь сжаться и расслабиться. В паху намокло и потеплело. В этот момент Кирилл не отвечал за свое тело, да и вряд ли вообще ощущал его — взгляд был прикован к жутким глазам, что глядели на него из темноты. Да и глядели ли? Вряд ли можно было подобрать слово, которое хотя бы приблизительно описало то, что делали эти глаза. Смотрели? Таращились? Пялились? Они вынимали душу, выжигали внутри все теплое и живое, заливая внутрь расплавленный лед — скажи раньше кто-нибудь Кириллу, что ему на ум придут такие сравнения, он бы рассмеялся этому человеку в лицо. Но сейчас, превратившись в натянутый нерв, в обнаженный комок животного ужаса, он понимал, что иных слов, могущих описать то, что совершали эти глаза, нет.
Что-то хрустнуло и упало на пол.
Кусок челюсти с желтыми гнилыми зубами. На обломках костей еще дрожало розоватое слизистое желе.
Кирилл даже не смог заорать — из раззявленного рта вырвался только сип. Не смог и сразу убежать — на негнущихся ногах сделал шаг назад, потом еще и еще... И лишь когда сумрак снова стал сгущаться над жутким существом, он заставил себя развернуться и побежать.
За спиной шуршало — словно кто-то тащил что-то тяжелое. Существо не издавало ни звука — но Кирилл понимал, чувствовал, ощущал всем телом, что оно там, позади, гонится за ним. В ушах шумело, сердце колотилось где-то в висках, в груди булькало, а легкие разрывало от жгучего воздуха — но Кирилл продолжал бежать, понимая, что каждая секунда может стать для него последней.
Луч света остервенело метался перед ним, не сколько помогая, сколько мешая, вызывая к жизни миражи, искажая размеры и расстояние. Казалось, что из-за каждого выхваченного светом угла на него таращится мертвый бомж — высохшее лицо отдельно от окровавленного мяса головы, заскорузлые пальцы вцепились в кирпич, синюшный язык жадно трепещет в предвкушении...
Шуршание не отставало.
Знакомый удар в лоб, от которого Кирилл на этот раз споткнулся и упал на колени — и в стороны полетели обрывки резинки, а луч света с тихим шорохом ускакал на землю.
Кирилл рванулся было в попытке поймать фонарик, но краем глаза уловил движение в темноте. Он отшатнулся в сторону, прижавшись спиной к стене — что-то хлюпнуло, и он провалился назад, упав навзничь, больно ударившись затылком. На лицо посыпалась кирпичная крошка, волосы слиплись от плесени и влаги, футболка набрякла холодным и склизким.
Это была небольшая ниша, образованная выпавшими когда-то — или разворованными — кирпичами и сгнившей известкой. Кирилл поместился там, как в коконе, прижав колени к подбородку и свернувшись в комочек.
Сердце колотилось так, словно хотело выскочить из груди — о, теперь он смог по достоинству оценить и этот штамп! Шумное прерывистое дыхание предательски вырывалось из пересохшего горла — и Кирилл заткнул рот кулаком, чтобы не выдать себя.
Оно выползло медленно, подтягиваясь на десятке щупальцев-лапок, вытягиваясь и снова сжимаясь. Три глаза — каждый вращается отдельно от остальных — обшаривали каждую щель. Кирилл сжался и вдавился в нишу, закрыв глаза ладонью. Ему казалось, что если он еще раз встретится взглядом с этим чудовищем, то его нервы уже не выдержат — он вскочит на ноги с истеричным смехом и сам бросится в объятия этих отвратительных лап.
Шуршание прозвучало где-то совсем рядом и затихло.
Кирилл осторожно глянул между пальцев.
Оно склонилось над фонариком. Огромное, бесформенное, не принадлежащее ни к одному из известных Кириллу видов существ. Лапки-щупальца аккуратно ощупывали фонарик, дохлый котенок постукивал лбом по земле, волосы, свисающие с осколка черепной коробки, подметали пол.
Фонарик перекатывался то на один бок, то на другой, луч света хаотично метался, выхватывая то бездонный провал пасти, то покрытую вязкой слюной жевательную пластину — у существа не было зубов, только два сплошных костяных выступа, из-за которых его пасть словно скалилась кровожадной и жуткой ухмылкой, — то длинные, все в жестких волосках и мембранах, сяжки, подрагивающие и словно пробующие воздух на вкус.
Кирилл сильнее вбил кулак себе в глотку — до боли в растянутых мышцах челюсти.
Существо начало озираться, продолжая пульсировать и менять очертания. Сяжки вытянулись вперед, и существо стало поводить ими, делая загребающие движения, словно гнало к себе воздух. Эти пассы гипнотизировали, заставляя раскачиваться им в такт. «Сюда, сюда, сюда...» — возникло у Кирилла в голове. Он подался вперед, неотрывно следя глазами за движениями сяжек, ком вязкой слюны застыл в горле, каждый мускул задрожал от напряжения...
Перед глазами снова мелькнула выпотрошенная и насаженная на щупальце тушка котенка. Один глаз вытек, и пустая глазница таращилась на Кирилла с каким-то немым укором.
Наваждение спало, и Кирилл, судорожно сглотнув, глубже вжался в нишу, чувствуя, как мягко подаются под его спиной мох и плесень. В нос ударил запах затхлости и гнили.
Пожилой коммунальщик, который проверял трубы в прошлом году, рассказывал, что когда-то, лет пять назад, по весне и осени подвал превращался в непролазную вонючую топь. Потом пол кое-где приподняли, стоки заделали, а на лужи махнули рукой, решив, что со временем высохнут сами. Видимо, Кирилл сейчас попал как раз в одну из так и гниющих с того времени ниш — и то ли ее запах, то ли тень, то ли поглощающая звуки влага скрывали его от существа. До поры до времени.
Масса над фонариком вытянулась, достав практически до потолка подвала.
— Мяу? — жалобно спросила она.
Кирилл затаил дыхание.
Существо подняло щупальце и резко ударило по фонарику, вколотив его в песок и грязь. Тонкий пластик хрустнул, и свет погас, погрузив подвал в кромешную и давящую темноту. Кирилл зажмурился, ожидая, что вот-вот, сейчас, эта тварь нащупает его, коснется — а потом наколет на себя, выпотрошит, превратит еще в одну иссохшую приманку. Он будет болтаться на одном из его мерзких волосатых щупалец — точь-в-точь как несчастный котенок, высосанный до капли, пустотелый, слепо тараща пустые глазницы.
Шуршание приблизилось.
В висках пульсировало, легкие разрывало. Остро хотелось выдохнуть и глотнуть еще воздуха, но Кирилл не мог этого сделать. Горло сдавило спазмом, а в грудную клетку словно вбили распорку.
По нише поскребли.
Кирилл впал в какое-то полуобморочное оцепенение; время растянулось в длинный вязкий — месяц? год? столетие? — перед глазами плавали белые полосы, в ушах шумела кровь. Все тело — за исключением, быть может, век, — онемело, Кирилл не ощущал его и не удивился бы, если б обнаружил, что он уже выпотрошен и насажен до самого мозга на волосатый кол, гнущийся во все стороны в любой своей части.
Что-то шумно вздохнуло — и шуршание стало медленно удаляться.
Кирилл разлепил до боли зажмуренные глаза. Темнота перед ним пульсировала, но это была пустая темнота. В ней не было ничего — и никого.
Шуршание отдалялось вперед, откуда Кирилл когда-то пришел. Или мог прийти — он уже понял, что окончательно и бесповоротно заблудился. Существо, разумеется, ориентировалось в подвале гораздо лучше случайно попадавших туда жертв — и теперь упорно направлялось к открытой двери, нащупывая след по запаху на земле, а может быть, по рассеянным в воздухе феромонам...
К двери! — сердце подскочило в груди, и Кирилл замер. К двери — над которой находится их балкон! А на балконе сидит ничего не подозревающая Марина! Нет, нет, ни в коем случае, этого нельзя допустить!
Кирилл выполз из ниши и начал озираться по сторонам, таращась в вязкую темноту. Не было смысла искать фонарик — вряд ли бы у него это получилось, да и тот, скорее всего, безнадежно испорчен — и самое главное, луч света мог выдать Кирилла... Точно, как же он этого не понял раньше! Он же фактически орал чудовищу: «Эй! Я тут, я совсем рядом!» — только что не расстилал ковровую дорожку...
Кирилл сделал было несколько неуверенных шагов — и остановился. Существо затаилось где-то там и уже, вероятно, поджидает его. Может быть, оно растеклось по узкому проходу между трубами и раскрыло обрамленную костяными выростами пасть — и он зайдет туда, перешагнет через острую пластину, а может быть, и запнется о нее, но будет уже поздно. Совершенно и окончательно поздно...
Нужно вернуть существо сюда. Нужно снова оказаться впереди него. Нужно заставить его ползти. И если оно молчит — то пусть заговорят песок и земля!
Кирилл дернул зубами уже подсохшую корочку на ладони. Кольнуло болью — Кирилл не видел, но ощущал, как на ранке набухает капелька крови.
Он подцепил зубами краешек кожи и рванул вверх и в сторону, разрывая ссадину все сильнее и сильнее, обнажая сосуды, вскрывая капилляры.
На этот раз болью уже полоснуло, жгуче запульсировала мякоть под большим пальцем. Хорошо, все правильно, хорошо!
Запястье защекотало — струйка крови из разорванной ранки потекла вниз. Кирилл, сберегая каждую каплю, мазнул рукой по трубе. Потом еще и еще.
«Антисанитария, — мелькнуло в голове. — Зараза. Столбняк. Нельзя так».
— К черту, — прошипел Кирилл. — К черту.
К черту! Даже если потом отрежут руку — главное, что он остальной спасется. Можно пожертвовать рукой, чтобы спастись всему!
Он тер и тер по трубе, пока не понял, что уже стачивает кожу о шершавую краску.
Только тогда он вернулся в ту нишу, где прятался раньше, — и вывалялся в слизи и плесени, зачерпывая грязь обеими руками, вымазывая волосы и засовывая под футболку.
А потом пошел — медленно, прижимаясь спиной к холодной трубе, мелкими шажками, боком — как трусливый крабик.
А когда мимо него пронеслось шуршание — оглянулся.
Темная масса — чернее мрака, царившего в подвале, как бы дико это не звучало, каким бы невозможным это ни казалось — приблизилась к трубе и обволокла ее.
Кирилл бежал — бежал со всех сил, на которые только был способен, спотыкаясь, падая, обдирая колени и руки. Кровь он тут же вытирал о песок и трубы — ни капли не должно было быть на нем, пусть чудовище задержится, пусть оно собьется с пути.
Тьма, чернее самого мрака, гналась за ним по пятам.
Кирилл уже и понятия не имел, где же находится та спасительная дверь, через которую он спустился в подвал. Скорее всего, он сейчас плутал по спирали или по кругу, заблудившись в переплетениях труб. Кирилл не мог бежать по прямой — в расстояние, что он отмахал, дом укладывался дважды, а то и трижды. Ему уже начало казаться, что он провалился в какой-то параллельный, потусторонний мир, который весь являлся одним сплошным подвалом.
И тут краем глаза он увидел слабый — едва заметный, как мутное белое пятнышко, — лучик света.
Выход! Там где-то выход!
Кирилл рванулся туда — но трубы преградили ему дорогу. Он метнулся влево, потом вправо, лихорадочно ощупывая их руками. Никак! Он был заперт в этом лабиринте, и хотя до спасительного окошка было не более пяти метров, Кирилл не мог преодолеть даже эту малость.
Он рухнул на землю и попытался пролезть под трубами.
Спину обожгло, мокрая футболка зашипела.
Кирилл инстинктивно дернулся было назад, но тут же остановил себя — и, стиснув зубы, пополз вперед.
Футболка уже не защищала спину, кожу не просто пекло, а жгло, а в тех местах, где ее касалась мокрая ткань, обваривало — Кирилл даже чувствовал, что стоит ему замешкаться, как отрываются прикипевшие к горячему металлу клочья кожи и набухают водянистые волдыри — но он полз и полз вперед, моля только об одном: чтобы проход не закончился тупиком.
В какой-то момент голова перестала проходить между трубой и полом. Кирилл тыкался ошпаренным лбом — но без толку, подбородок и зубы упирались в землю, расквашивая нос. В панике он начал слепо шарить руками вокруг, пока не наткнулся на обломок кирпича, практически полностью вросший в пол. Одним рывком он выворотил его — и со всего размаху стал вбивать под трубы, роя плотный мокрый песок и выковыривая комья глины. Понадобилось минуты три — долгих растянутых на три столетия минуты, — чтобы голова наконец-то прошла: боком, обдирая и сплющивая уши, но прошла. Телу пришлось распластаться, раскинув руки и вдавив грудную клетку в пол, как полураздавленный таракан, — только тогда, счищая кожу с хребта, ему удалось протиснуться к вожделенному свету.
Это было одно из тех самых заколоченных подвальных окошек — свет падал через щели между плохо пригнанными досками.
— Эй! — заорал Кирилл, прижавшись губами к щелям. — Эй! Помогите мне! Я тут!
Губы больно обдирались о шершавые доски, голос срывался.
— Эй! Сюда! Помогите!
Без толку.
Шум июльской субботы — это гвалт детей, чириканье воробьев, шорох шин по асфальту, ор телевизоров из открытых окон. Никто не услышит слабый крик практически из-под земли.
Кирилл бил и бил кулаками в доски, кричал и молил помочь.
Но никто его не слышал.
Двор жил своей неторопливой летней жизнью, ему не было дела до Кирилла.
За спиной послышалось знакомое шуршание.
Кирилл похолодел и застыл, не решаясь оглянуться. Неужели сейчас? Сейчас, когда от спасения его отделяют всего лишь пара сантиметров древесины?
Шуршание приблизилось.
Кирилл медленно развернулся, шаря руками за спиной в поисках хоть какого-нибудь оружия. Но на лестнице не было камней — лишь гнилые скользкие доски, проминающиеся под пальцами.
Существо нависало перед ним, зажатое в узком проходе буквально в паре метров от Кирилла. Сяжки чуть трепетали, щупальца нетерпеливо шевелились, пасть то открывалась, безмолвно втягивая в себя воздух, то снова закрывалась, мертвый котенок превратился в измохраченную тряпочку — а глаза... глаза опять делали это.
Кирилл прижался спиной к лестнице. Под руками с вялым щелканьем развалилась доска, вогнав ему в палец занозу. Заноза... значит, там есть кусок сухого дерева?
Выкручивая руку за спиной и выламывая суставы, он несколькими рывками отодрал что-то — и вытянул перед собой. Колышек. Небольшой, сантиметров в пятнадцать обломок, похожий на колышек, чуть острый с одного конца и резко расширяющийся к другому. Это не оружие. Оно слишком короткое, слишком толстое, слишком...
Волосатое щупальце протянулось к Кириллу.
Терять было нечего — и он с размаху, закусив губу от усилия, вогнал колышек в эту дрянь.
И звуки вокруг него взорвались тишиной. Она упала резко, как бетонная плита, ослепив на мгновение и чуть не сбив с ног. Существо ревело от боли этой тишиной, беззвучно выло так, что закладывало уши и разбухала изнутри голова.
Оно ударило раненым щупальцем — в нем так и болтался, проткнув его насквозь, колышек — в сторону Кирилла. Остальные были зажаты в проходе — видимо, существо неудачно протиснулось, а возвращаться и менять положение ему не давали азарт хищника и жажда легкой добычи.
Оно било и било, не жалея раненую конечность. Выбивало крошку из кирпичной стены, вырывало куски мха, ссыпало целые пласты песка.
Кирилл наклонялся то в одну, то в другую сторону, умудряясь уворачиваться с помощью какого-то шестого чувства.
Щупальце полетело ему прямо в лицо.
Кирилл парировал рукой — но промахнулся. Удар оказался слишком слабым, скользящим, он не оттолкнул щупальце обратно, а лишь сбил в сторону. Рука тут же онемела, предплечье оделось в кровавую манжету.
Существо заворочалось, втягивая раненое щупальце обратно и выпрастывая другое. Но что-то пошло не так. Щупальце дергалось над головой Кирилла, что-то скрипело, сыпалась труха, но оно не возвращалось обратно.
Кирилл обернулся. Отвратительная конечность тряслась, как в агонии, плотно прижатая к подвальному оконцу. Видимо, последний удар развернул колышек, и тот проскользнул в щель между досками, плотно заклинившись там.
Щупальце дернулось. Потом еще и еще. Доски трещали и выгибались.
Кирилл нагнулся, сгреб мокрый ком земли — и швырнул его в чудовище. Не целясь, не стремясь куда-то попасть — просто швырнул. Затем пришла очередь горсти песка, большая часть которого осыпалась тут же на самого Кирилла, залепив глаза и рот. Потом полетела гнилая доска и какая-то тряпка.
И снова беззвучный рев, от которого к горлу подкатил ком тошноты — но уже рев злобы и ненависти. Щупальце задергалось еще сильнее, то скручиваясь в жгут, то разворачиваясь.
Что-то лопнуло над головой Кирилла, посыпались обломки досок, а пятачок, на котором он стоял, залило ярким — о, каким ярким он сейчас казался! — светом.
Кирилл рванулся, подтягиваясь на ободранных руках, одним прыжком преодолев все пять ступенек, и метнулся в зияющий проем, выбивая телом остатки досок, раздирая плечи об острые выступы.
Щиколотку схватило, выкручивая и выламывая. Кирилл взвыл — во второй раз за время этой безмолвной погони осмелившись подать голос — и дернул ногу. Что-то хрустнуло, жгучей болью опоясало лодыжку, но Кирилл продолжал вырывать ногу, готовый даже лишиться ступни. Пусть не целиком, не весь, но он спасется, он выживет! Он уже наполовину вывалился из подвала наверх, пусть останется хотя бы эта половина!
Он скреб пальцами землю, ломая ногти. В рот набились песок и пыль, связки сжало судорогой — он уже не мог кричать, только едва слышно сипеть — не громче, чем старый сломанный водопроводный кран.
С заинтересованным лаем к его голове подскочил шпиц — невероятно тупая и злобная псинка из дальнего подъезда. Рыча и скалясь в лицо Кириллу, он начал метаться между окровавленными руками, топча их лапами. Кисти взорвались болью — казалось, что собака дробит ему кости, как асфальтоукладчик. Кирилл зашипел, выбросил одну из рук вперед и схватил собаку. Та взвизгнула и попыталась вырваться — но Кирилл держал как клещами, держал с такой силой, что пальцы свело судорогой.
А потом, вывернувшись юзом, зашвырнул собаку в темный провал дверного проема.
Щупальце ослабило хватку — лишь на мгновение, но Кириллу и этого хватило. Он рванул ноги на себя, сворачиваясь в тугой узел, видя, как волосатое многократно сегментированное нечто соскальзывает с его лодыжки, соскальзывает, срывая кроссовок, обдирая в лохмотья набрякший кровью носок, снимая кожу тонкой стружкой.
Кирилл крутанулся, отталкиваясь руками и тугой пружиной выбрасывая тело из подвала — и теперь уже лежал снаружи, на животе, плашмя, лицом к проему, из которого только что так рвался. Лицо было залито слюнями и соплями, залеплено землей, на зубах скрипел песок — и Кирилл оскалился, готовый кусать и рвать то, что сейчас снова потянется к нему. Пусть это будет последнее, что он успеет сделать в этой жизни, но так просто он не сдастся!
Что-то метнулось в темноте подвала — темнее самого мрака — и исчезло.
— Лает... — неуверенно сказала Марина, оглядываясь на подвал.
— Нет, — твердо ответил Кирилл, принимая у нее коробку с люстрой. — Нет.
Грузовая газелька была уже заполнена их вещами. Удивительно, как быстро можно найти новую квартиру, если из всех предпочтений будет только «как можно скорее». Удивительно, как покорно соглашается жена переехать в другое место, когда муж является домой, покрытый грязью и кровью. И совершенно неудивительно, почему решаешь сохранить все произошедшее в тайне.
Из подвала гавкнули. Жалобно и призывно.
— Нет, — ответил ему Кирилл.
2 140 просмотров
2 комментария
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
