Иллюстрация Ольги Мальчиковой

Мертвецом я себя чувствовал, вот как. А комната казалась гробом, и хотелось задернуть шторы, чтобы отрезать от себя глупый, ненужный день.

И день-то, к слову, был из таких, в которые только повеситься хорошо: серый, мокрый, унылый. Моросящий дождик смыл с холста осени очарование красок, пейзаж потек, покосился.

Но, чтобы задернуть шторы, нужно было встать, а на это сил у меня не было. Я просто лежал на диване и водил глазами по комнате. Не так уж много вещей исчезло, а все равно сердце ныло от пустоты.

Любил я ее, что ли? Глупости! Просто привык. Дорожил ее ладной фигурой, податливой под руками и словно высеченной из мрамора, когда она мне позировала.

Взгляд наткнулся на часы. Полпятого… Никуда не годится. Я заставил себя встать. Чтобы хоть что-нибудь сделать, закурил — впервые за полгода закурил в комнате, не выходя на балкон. Хорошо! Мне осточертело курить на балконе, вот что.

Сигаретный дым полоснул по горлу ржавым ножом. Я закашлялся и направился на кухню, чтобы нагреть чайник. Кружка крепкого кофе вернет меня к жизни.

Помогло. Когда я с остывшей кружкой и третьей сигаретой в зубах стоял около мольберта, в голове прояснилось.

Не в Катюхе дело, конечно!

А в том, что на свете есть два слова, хуже которых ничего не найдешь.

Запылившийся мольберт…

А Катюха… Катюха — дело десятое.

Она, должно быть, просто почувствовала, как я слабею перед запылившимся мольбертом, и не удержалась от древнего животного стремления избавить стаю от слабака. Толкнуть, добить…

Зло оглядев затянутую дымом квартиру, я решительно распахнул дверь на балкон. Нет уж, превращать жилье в свинарник я не стану. Никто никому не передаст с усмешкой, что Ванька Гранин опустился без своей девчонки.

Мертвенная стылость, убившая золотую осень, вползла в квартиру. Пришлось надеть свитер, но я терпел, пока не застучали зубы, а обои не затрещали, отставая от стен. Все-таки прокуренная квартира — это мерзость. А заодно пускай выветривается цветочный запах ее дурацких духов.

Зазвонил телефон. В ухо ворвался бодрый голос Ленчика:

— Граня, ты уже припудрил носик? Я еду.

— Следи за дорогой, мажор. И оставь надежду подсадить меня на свою гребаную пудру.

— О’кей, нам больше достанется, — согласился он. — Твоя коза готова?

— А тут, Ленчик, такое дело… В двух словах не скажешь.

— Граня, все можно сказать в двух словах. «Она залетела». «Она померла». «Она ушла». «Платье порвалось». Ну, что у тебя?

— Она ушла.

— Перед самым мероприятием? Не вздумай жалеть о дуре.

— Еще чего!

— Молодец, так держать! Давай, мы уже близко.

Я сунул телефон в карман джинсов и криво усмехнулся. До чего ты довела меня, Катюха, если я забыл про Ленчика? А ведь из-за него-то все и началось…

«Нет, не пойду! А ты — пойдешь, да? Оставишь меня одну? Ваня, ну что ты прилип к нему? Прикольно с ним? Ты уже не мальчик, пора жить чем-то еще, кроме приколов. Денег у него куры не клюют? Но ты не голодаешь… Ваня, он говнюк и пустышка!»

«А ты не пустышка?» — огрызнулся я.

Грубо, конечно… Дальше я хотел сказать, что, может быть, я тоже пустышка — и что в этом страшного, в конце-то концов? Каждый живет по-своему — имеет право жить по-своему, если не мешает другим. Кому способна помешать пустота?

Да может, быть пустышкой — лучший путь в этой жизни?

Ничего этого я не успел сказать. У Катюхи отказали тормоза, и примирение стало невозможным.

Разумеется, вины я не чувствовал. Она наговорила много лишнего.

«Ты за ним как дрессированная собачка… Рядом с ним ты никогда ничего не создашь…»

Я вышел на балкон с новой сигаретой. Холодный ветер охотно накинулся на меня, залезая под ворот и в растянутые рукава.

Да, дело не в том, что мы расстались, а в том, как мы расстались. В ее словах. В том, что она вообще решила указывать, что мне делать, а что не делать. С кем дружить, с кем нет. Может, что-то и сошло бы ей с рук, не рискни она открыто тыкать меня носом в творческий кризис…

В серый двор ворвалось яркое пятно: суровый красавчик «Лексус», изрядно поглупевший под слоем провокационной аэрографии. Я успел сменить джинсы и надеть нормальный свитер, когда послышалась трель дверного звонка. На ходу приглаживая волосы, я открыл.

И чуть не умер от передозировки адреналина, густо хлынувшего в кровь.

Смертельная бледность, противоестественные черты, глаза, полные безумия… Две стоящие на пороге фигуры резко протянули ко мне когтистые руки. Рычание, раздавшееся из провалов черных ртов, правда, тут же сменилось визгливым смехом.

Из-за косяка выступил ухмыляющийся Ленчик в кожаном жилете, просторной сорочке и ботфортах. Его голову украшала широкополая шляпа.

— Ну как, проняло?

Я молча впустил их в квартиру, давая себе несколько секунд, чтобы перевести дыхание.

— Проняло? — допытывался Ленчик.

— Скример, — скривился я. — На большее можете не рассчитывать, девочки. Вот у тебя… как зовут?

— Мафа, — как-то робко ответила рыжая девчонка с торчащими из-под верхней губы клыками и пририсованной в углу рта тонкой черточкой, якобы следом от капли крови.

— У тебя, Маша, еще куда ни шло, хотя и банально…

— И банально, говоришь? — тут же переспросил острослов Ленчик, нарочито йотируя первый звук: «Йи банально?»

— Вот именно, что «йибанально». Но Кристина… Как ты мог так поступить с Кристиной, Ленчик?

У подружки мажора опустились уголки губ. Наверное, я произнес это слишком сурово. В конце концов, большинство красится под Харли Квинн еще хуже… Но у меня не было настроения щадить девчачьи чувства.

— Полный отстой. Исполнение грубое, и вообще, куда бы мы ни пошли, там будут десятки Джокеров и Харли Квинн.

— Что поделать, они в тренде, — пожал плечами «корсар». — Пускай девчонки развлекаются, как хотят! Уж не тебе говорить, сам-то вообще без костюма.

— Это и есть мой костюм. Костюм маньяка, а маньяки ничем не отличаются от обычных людей.

Никто не засмеялся. Боже, в каком веке мы живем! Классика уже ничего не стоит…

Что собираются делать на хэллоуинской вечеринке люди, которые не смотрели «Семейку Аддамсов»?

— Мне-то ничего не стоит разукрасить себя, но Харли Квинн — это дешевка…

— Да похрену, — отмахнулся Ленчик и, оставляя грязные следы, пошел в комнату. — Ты что сегодня пьешь?

— Кофе.

— Докатился! Сегодня нужно что-то поинтереснее.

Я пошел на кухню и принес из холодильника коктейли.

— А тебе энергетик, ты за рулем.

— Подходяще! Сегодня мне нужно побольше энергии! — пошло двинув бедрами, сообщил Ленчик. — Ты, смотрю, в порядке? Не давишь скупую мужскую слезу?

— Нет. Она была удобной девочкой, но перестала ей быть, и мы расстались.

— Пью за твое благоразумие!

Ленчик присосался к банке, запрокинув голову. Его кадык заходил ходуном. Перелив в себя всю порцию, он шумно выдохнул:

— Хорошо! Я уж боялся, что придется тебя утешать. Но моя жилетка не для слез и соплей. Как тебе Машка? Если хочешь, бери ее на сегодня.

— Фто? — встрепенулась «вампирша». — Ты фто несешь, Ленфик? У меня Вома…

— Не спорь! Я сказал: сегодня ты с Граней, значит, с Граней. А Роме мы отставку дадим.

Он вынул айфон и разблокировал экран. «Вампирша» поспешно спрятала клыки в ридикюль и повисла у него на руке.

— Не надо, Ленчик! Кристя, скажи ему!

Однако Кристине было не до чужих страданий. У нее было горе: поглядывая на себя в настенное зеркало, она, кажется, начала понимать, что я имел в виду, говоря о дешевке.

«Корсар» оттолкнул ноющую девушку.

— Тихо! А то и тебя не возьму. Сиди со своим Ромой… Дура, для Грани я где угодно девку найду, а у тебя такого шанса больше не будет.

— Гад ты, Ленчик… — всхлипнула она и невольно окинула меня оценивающим взглядом.

Вероятно, я был не вполне в ее вкусе, но все же представлялся партнером не менее перспективным, чем неизвестный мне Рома.

— Ром, привет! Такая тема. Мне нужно у тебя Машку забрать… На ночь или навсегда, это как получится, но сегодня она мне нужна.

«Вампирша» предприняла еще одну — совсем неубедительную, на мой взгляд, — попытку отговорить Ленчика стоном и заламыванием рук. Ленчик отвернулся.

— С ума сошел? Не для себя, конечно. Короче, что хочешь за то, чтобы сегодня не приближаться к фазенде и забыть про Машку? Что?.. А, ее! Ну, по рукам.

Он спрятал айфон и вновь повернулся к нам лицом.

— Вопрос решен. Она твоя, Граня.

— Что он захотел? — мрачно поинтересовалась Машка. — Или кого?

— Сама потом спросишь, — отмахнулся он. — Граня, ты хоть как-то отреагируй. Познакомься с ней поближе, что ли.

Я подошел к Машке и бесцеремонно поцеловал в податливые губы. Ее крепкое тело тут же прижалось ко мне. Ничего так, ладная. Аппетитная. Если есть аппетит. Дура дурой, наверное.

Не хотел я ее. И на вечеринку не хотел. Я и до Катюхиного взбрыка не слишком стремился, просто проторчать лишнюю ночь у запылившегося мольберта тоже не хотел. Ну, и Ленчика обижать не стоило.

Мне в моем положении только и осталось, что меценатика своего потерять.

Может, в глубине души Ленчик презирает меня так же, как и всех на свете, но есть у него ко мне какое-то чувство. Может, из-за моего таланта, может, потому, что я убедительно делаю вид, будто легко могу обойтись без его подачек. Хотя, по правде говоря, не обошелся бы. К примеру, сейчас меня кормит портрет его папаши, который я написал два месяца назад. Кризис уже взял меня за горло, но я на чистой технике, на изматывающем упрямстве довел дело до конца и даже остался почти доволен результатом.

Хотя, по большому счету, это была дешевка. Но Ленчиков папаша этого не углядел. И все, кому он показывал портрет, не углядели. И тем более Ленчик.

Живопись он не чувствует, а вот болевые точки людей, натурально, нюхом чует. Словно поймав мои мысли, он подошел к мольберту и с такой же бесцеремонностью, с какой я сорвал Машкин поцелуй, откинул кусок полотна и обнажил незавершенный холст.

Обнажил мою боль. Не без удовольствия скользнул взглядом по линиям Катюхиной плоти. Для него там все идеально: голая девка как есть. Ему бесполезно рассказывать, что Афродита не просто богиня любви, а один из символов вечного возрождения. Если бы он услышал, как эта покровительница страстных утех, омываясь волнами породившего ее моря, неизменно возвращает себе девственность, он бы только усмехнулся: «Зашитая? Ага, была у меня такая…»

Ленчик закрыл холст, оглянулся на нас, и в его голову, вечно затуманенную осознанием своей божественной природы, постучалась реальность.

— Так, не понял. У нас что, какие-то проблемы, о которых я не знаю?

Я сдержал усмешку. Он не мог не видеть каждую из проблем. Я в депрессии, Машка еще не оправилась от поворота судьбы… А Кристина вдруг объявила:

— Я никуда не поеду.

— В каком смысле? — нахмурился Ленчик, приближаясь к своей пассии.

Они уже давно вместе. Слишком давно для такого говнюка. Никогда он не держал при себе девушек дольше месяца, а с Кристиной уже скоро год, и почти не изменяет ей, прощает многие капризы.

Но сегодня, кажется, не простит.

— Почему ты не сказал мне, что я выгляжу как дешевка? — напустилась она на Ленчика, еще не чувствуя, что рубит сук, на котором сидит.

Видимо, слишком привыкла к своему исключительному положению.

Она красавица. У Ленчика все девушки красавицы, и все же Кристина выделяется на их фоне, как роза на копне сена. Однако, если кто-то считает, будто для Ленчика есть что-то важнее его желаний, он глубоко заблуждается.

— Потому что ты и есть дешевка, — холодно и жестоко сказал он, наклоняясь к ней. — Оставшись без меня, ты сразу поймешь, что только я удерживал тебя на вершине. Но если не веришь, давай попробуем.

В глазах Кристины вспыхнули сразу и обида, и страх.

— Ты удерживал, да? Что же теперь не удержал?

— Да потому что это Хэллоуин. Все будут дешевками. Можно расслабиться.

Кристина закусила губу. Машка наблюдала за ней, как мне кажется, не без злорадства. А мне вдруг стало жаль девчонку. Наивная, она правда думала, будто что-то значит для Ленчика!

На самом деле для него что-то значит только возможность лишний раз подчеркнуть свой статус. Все вокруг готовы расшибиться, чтобы заполучить такую красотку, как Кристина, а он готов показательно унизить ее и выбросить, как использованную салфетку.

— Надо было сказать… — вякнула она, но жалкая попытка что-то возразить была тут же пресечена:

— С хрена бы «надо»? Взрослая девочка, пора самой соображать… Нет, если не согласна — не держу…

— Я просто хотела быть яркой!

— Ну, это тебе удалось, — усмехнулся Ленчик. — Яркая, как клоун.

— Не делай вид, что не понимаешь!

— Мы с тобой восемь месяцев, и ты еще не поняла, что я никогда не делаю вид?

— Постойте, ребята, — вмешался я. — Проблему можно решить прямо сейчас.

Ленчик приподнял бровь.

— А где проблема-то?

— Проблема в том, что у нас Хэллоуин, а вы просто едете побухать. И чем это будет отличаться от любой другой пьянки? Да я сам с вами не поеду! Бухло в этом мире не исчезнет, а Хэллоуин только раз в году.

— Ну, и что ты предлагаешь? — озадачился Ленчик.

Я подвел его к туалетному столику и сунул в руки лосьон и салфетки.

— Протирай щеки.

— Дружище, стоит ли возиться? — скривился он.

Заинтересован, понял я и молча стал перебирать баночки с аквагримом. Возиться долго в мои планы и не входило. Я слегка высветлил ему кожу на скулах, затемнил под глазами, а потом красной и черной тушью изобразил безобразный шрам — след удара абордажной саблей, который едва не стоил храброму пирату глаза.

— Охренеть, — прокомментировал он, глядя на себя в зеркало.

— Рано еще охреневать, — сказал я и, порывшись в ящике, достал приспособу, которую использовал только однажды, но приберег для подходящего случая.

Это был кусок тонкой канцелярской скрепки, загнутый в виде крючка. Я подцепил им верхнюю губу Ленчика, подтянул ее и закрепил куском пластыря телесного цвета. Прошелся гримом, тушью зрительно удлинил новый «шрам», заодно замаскировав грубое крепление.

Вот теперь, когда Ленчик присмотрелся к своему отражению, он действительно охренел. Его ухоженное лицо, от которого млели падкие на гламур девчонки, выглядело теперь по-настоящему обезображенным. Одни части лица оставались красивыми, другие вызывали отвращение.

— Мне это не нравится, Граня!

— Это Хэллоуин, брат, — напомнил я. — Милахой ты будешь всю жизнь, но сегодняшняя ночь не для милах.

— Черт возьми, ты прав, брат!

То-то же.

— Иди в ванную и хорошенько вымой лицо и шею, — велел я Кристине. — Машетт, ком цу мир.

Поняла.

Грим вампирши был наложен достаточно грамотно, мне осталось убрать излишнюю контрастность. У нас тут реальность, а не мультик.

Из ванной все еще доносился плеск воды. Я достал театральный грим.

— Это не слишком надолго? — забеспокоился Ленчик.

— Коктейли в холодильнике, — напомнил я, удаляясь. — Кокс у тебя в карманах. Найдите чем себя занять, ребята, и этой ночью рядом с вами будет королева Хэллоуина.

Кристина открыла на мой настойчивый стук, промокая лицо полотенцем. Я отвел полотенце в сторону.

Да, лицо что надо. Я впервые видел ее без макияжа, и увиденное понравилось мне. Девочка — шедевр. Плавный подбородок, тонкий носик, мягкая линия губ. Ресницы, не отягощенные тушью, перестали затемнять влажный блеск в глазах. Если бы еще в этих глазах был заметен проблеск мысли… Однако в них тлела только настороженность: чего еще ждать от этих придурков, что придется вытерпеть от мужчин ради того, чтобы удержаться на гребне волны?

Я усадил ее на край ванны и стал тщательно зачесывать ее волосы назад.

— Что ты хочешь сделать? — спросила она и поморщилась: забытая Катюхой расческа в моих руках жалости не знала.

— Нечто такое, что люди будут трезветь от страха, увидев тебя.

— Не надо…

Она попыталась отвернуться. Я крепко взял ее за плечи.

— Не дергайся. Если хватит мозгов, потом спасибо скажешь. Потому что это будет единственный в твоей жизни настоящий Хэллоуин. А не очередная попойка вроде той, что была вчера, или той, что будет завтра.

— На завтра у нас с Ленчиком ничего не намечено.

— По-твоему, это что-нибудь значит? Все, не вертись.

Я начал выбеливать ее лицо. Она попыталась скосить глаза на зеркало.

— Не вздумай смотреть раньше времени!

Она послушно замерла, ожидая, когда мужчина натешится с очередной причудой.

Не стану врать, уверяя, что испытал прилив вдохновения. Моя идея была еще одной дешевкой, использованной уже миллион раз. Но я хотел воплотить эту идею технически безупречно. Если не можешь поймать вдохновение, работай на технике. Этому научил меня еще портрет Ленчикова папаши. Тяни лямку, только не останавливайся.

Нет смысла стоять на том месте, где нет вдохновения.

Стук в дверь ударил по нервам.

— Скоро вы там?

— Тебе что, приспичило?

— А то! Напоил меня энергетиком, а теперь заперся, садист? Мы тут оба извелись.

Скрипнув зубами, я набросил на голову Кристины банное полотенце и, велев ей не шевелиться, открыл замок. Ленчик ворвался на полусогнутых ногах, на ходу расстегивая ширинку. Он щедро поливал фаянс не меньше минуты, и только в средине процесса, поверив в избавление, с интересом осмотрелся.

— Что ты там приготовил?

Под носом у Ленчика белели крошечные крупинки кокаина.

— Увидишь, когда придет время. Не забудь смыть и вытереть за собой сидушку.

— Что?

— Ты мне полванной забрызгал, вытри хотя бы сидушку, говорю. У меня тут не свинарник, — сердито заявил я.

Сбитый с толку, он осмотрелся.

— Чем?

— Хоть собственной жопой, хотя я бы порекомендовал кусок туалетной бумаги.

Он всплеснул руками — на что не пойдешь, чтобы угодить художнику! — и, брезгливо морщась, выполнил мое требование.

Машка робко сунулась в дверь, которую Ленчик оставил распахнутой настежь.

— Можно… мне тоже?

— Только быстрее, — разрешил я.

— А… вы не выйдете? Я так не могу.

— Давай! Учти, еще раз открывать дверь я не стану. Не терплю, когда меня отвлекают от работы.

— Давай, Машетт! — подбодрил Ленчик, проходя мимо девушки. — Жду тебя на кухне.

Она стояла со сжатыми коленями и не отрываясь смотрела на унитаз. Я взял белый грим на палитру и стал осторожно подмешивать к нему желтый цвет.

— Машка, ты долго будешь мяться? — подала Кристина голос из-под полотенца. — Мне тут душно.

— Я так не могу, — пискнула она.

Я не снизошел до ответа. У меня было важное дело. От нужного оттенка зависело, удастся ли замаскировать дешевку замысла. Пожалуй, стоит добавить оранжевый, совсем чуть-чуть…

— Не подсматривай! — потребовала Машка, подбегая к унитазу и задирая подол длинного платья.

Она рванула вниз трусики каким-то вороватым движением, норовя скрыть от меня оголенность, хотя надо было скрывать совсем другое — неуместный стыд.

— Было б за чем подсматривать, — отозвался я, перекрывая плеск струи. — Девушка, справляющая нужду, выглядит жалко. Но не потому, что жалок сам процесс. Просто в это время она не может выглядеть такой, какой хочет казаться. Всякая девушка старательно придает себе сходство с неким воображаемым идеалом. Ее инструменты — модная одежда, косметика, прическа, заученная походка, отточенная манера и прочая мишура. Девушки не переносят потери имиджа. И это делает их жалкими.

Струя иссякла. Машка со вздохом облегчения завозилась, отрывая кусок туалетной бумаги.

— Но скажи: разве ты перестала быть сама собой просто потому, что поссала? — спросил я и обернулся к ней.

— Отвернись! — взвизгнула она.

Я застал ее в самом неприглядном виде: раскоряченную, с задранным платьем, сосредоточенно промокающую себя между ног.

— Так и думал: ты меня не слушала. А ведь это просто! Разве куда-то подевалось твое мировоззрение? Твой образ мыслей? Твои чувства, в конце концов?

— Ну хватит смотреть!

Прикрываясь краем платья, Машка выбросила мокрую бумагу, сняла с себя трусики и наконец-то смогла спокойно броситься вон, чтобы одеться в комнате. Вампирическая бледность ее цвела пунцовыми пятнами. Я смыл за ней и запер дверь.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы поссать, — сказал я Кристине, снимая с нее полотенце.

Она перевела дыхание.

— Любой девушке стыдно делать это на виду!

— Стыдно бравировать этим процессом, придавать ему какое-то несвойственное значение, например смелого высказывания, — возразил я и начал накладывать второй слой грима. — Если бы Машка ворвалась сюда, чтобы ссаньем выразить свое отношение к нам, это было бы постыдно. Но стыдиться только из-за того, что рядом оказался сукин сын? Глупо.

— А ты и правда сукин сын?

— Не знаю. Вроде бы сукинсынство мне к лицу, но уверенности нет. Мне сейчас не до того. Творческий кризис замучил. Не косись на зеркало. Рано еще смотреться.

— Ты мне волосы мажешь!

— Не переживай, все легко смоется…

Накладывая тени, я позволил себе отключиться. Все-таки живопись — великое дело. Что-нибудь обязательно получаешь: либо шедевр, либо просто удовольствие от процесса. Если, конечно, вообще заставляешь себя взяться за кисть.

Кристина молчала, где-то, словно вдалеке, слышались то голоса из-за стен, то возня Ленчика и Машки. Когда я заканчивал, меня охватил трепет. То, что я сделал, оставалось дешевкой, но это была дешевка высшего качества.

— Вот теперь можно смотреть.

Я взял Кристину за плечи и повернул к зеркалу. Как я и ожидал, она вздрогнула, хотя тут же заявила:

— Я догадалась…

Может, и догадалась.

Но ты не могла предположить, насколько хорошо это будет, девочка. Определенно, я превзошел сам себя.

Обычно, когда при помощи грима изображают череп, слишком старательно замазывают нос — создают ощущение провала. Но проваливают замысел: черная клякса посередине превращает череп в пародию на Микки Мауса.

Мой подбор цвета и перехода тонов уничтожал комическое сходство. Стройную фигуру в легкомысленной одежде Харли Квинн венчал настоящий лик Смерти.

Плечи Кристины дрожали под моими ладонями. Я чувствовал, что она хочет и не может отвернуться от зеркала. Мое сердце сладко дрожало. Постепенно приходило осознание, что, спрятав шедевр живой красоты под шедевром искусственного образа Смерти, я создал отдельный шедевр.

Шедевр цинизма.

Эта мысль понравилась мне. Я готов был замурлыкать, словно сытый кот. Пальцы непроизвольно начали массировать плечи Кристины. Она не сразу заметила это — только когда мои движения стали слишком похожи на настойчивую ласку.

— Что ты делаешь?

Словно это можно истолковать двояко…

Глядя в отражение лица Смерти, но ощущая под руками молодую горячую плоть, я испытал прилив небывалого возбуждения. Я прижался к ней сзади и осторожно развернул к себе ее лицо.

— Что ты дела…

— Не размажь грим, — шепнул я и легко скользнул губами по ее губам.

Это был не поцелуй, только намек на него. Кристина вздрогнула, и я понял, что она ждала и была не против поцелуя. Я снова наклонился к ней, глядя в заблестевшие глаза. Губы кольнула шершавая краска. Это был скорее поцелуй дыханием. Кристина сделала вид, будто пытается освободиться. Я настойчиво прижал ее к себе, погладил нижнюю часть грудей, приподнятых крошечным лифчиком.

— Что ты…

Я сжал ее в объятиях, затем опустил правую руку к шортикам. Кажется, они разошлись от одного прикосновения к пуговице. Толчок в спину заставил Кристину нагнуться и опереться руками о раковину.

— Ты извращенец…

Я рывком обнажил ее ягодицы, по которым еще можно было ясно увидеть летний загар. В груди заклокотал смех. Не знаю, что именно меня рассмешило при мысли о загорелой Смерти, но сдержаться было трудно, и я сдавленно захихикал.

— Ты ненормальный… Ты сукин сын…

Она нашептывала эти обвинения дрожащим голосом, заводя меня еще больше.

Я брал ее сзади, глядя, как раскачивается череп в отражении зеркала. Если с гримом я дошел до края цинизма, то теперь шагнул через край. Кристина давила стоны удовольствия.

— Грим, дура! — напомнил я шепотом, заметив в зеркале, что она закусывает губу.

— Сукин сын. Сволочь. Псих… — выговаривала она еле слышным голосом в такт толчкам, пока я задирал ей футболку до шеи и расстегивал лифчик. Это был наш единственный раз, и я собирался получить от него все, что возможно.

Когда я понял, что выдержки не хватит надолго, я заставил ее опуститься на колени.

— А как же грим?

Мне было не до ответов.

Разумеется, грим я потом поправил.

Разорванные колготы в крупную сетку полетели в мусорное ведро.

Все еще не отойдя от бурной близости и слегка пошатываясь, я вышел из ванной. На экране телевизора мелькали кадры музыкального клипа. «Вампирша», пританцовывая, бросила на меня сердитый взгляд. Ленчик сидел, развалившись, на диване, подвинув к себе журнальный столик. На прозрачной столешнице виднелись остатки белых полосок.

— Только не говори, что ты еще не закончил, художник!

— Не «бе», — попросил я, не оглядываясь.

Я порылся в шкафу и достал бесформенный черный балахон. Еще одна вещица, оставшаяся от старой инсталляции. Хорошо быть запасливым хомячком.

Из ванной доносился плеск воды. Надеюсь, у Кристины есть способности провидца. Если она смоет грим, я убью ее.

Однако войдя, я хрюкнул и зажал рот скомканным балахоном, чтобы сдержать истерический смех. Вид голой ниже пояса Смерти, старательно подмывающейся в ванной, был гомерически смешон.

Я гений, это точно. Жаль, что я не напишу такую картину, все же не стоит так нагло дразнить моего меценатика.

Я бросил балахон на стиральную машинку и встал, прислонившись плечом к стене. Кристина продолжала свое занятие, нисколько меня не смущаясь. Странно, кстати, что она даже не оглянулась, когда я входил, словно ей было все равно, кто окажется на пороге.

Смерть оторвала бумажное полотенце, вытерлась и, вытянув бесконечно длинную стройную ногу, вышла из ванны. Посмотрелась в зеркало, закинув руки за голову, отчего ее аппетитная грудь поднялась еще выше, и улыбнулась мне в отражении.

И это было, черт возьми, жутковато.

— Теперь руки, — сказал я и снова взялся за свои инструменты.

Она не стала требовать, чтобы я позволил ей сперва одеться. Работая, я вдоволь насмотрелся на восхитительные линии ее тела. Они волновали даже теперь, когда я, кажется, израсходовал запасы страсти на месяц вперед.

Через десять минут, оставив ее одеваться, я вышел в комнату и устроился во втором кресле. Машка была уже на грани бешенства. Ленчик при помощи новенькой зеленой банкноты любовно формировал на прозрачной столешнице две белые полоски.

— Уже все? — спросил он.

— Думаю, я преодолел творческий кризис, — сказал я. — Думаю, для меня больше нет ничего невозможного.

Он хотел что-то сказать, но в эту минуту в комнату вошла Смерть. И была она тиха и улыбчива, а в глазах ее светилась нежность.

Машка, резко повернувшаяся навстречу, чтобы попрекнуть долгим ожиданием, вскрикнула. Ленчик с неразборчивой бранью попытался вскочить, стукнулся коленом о столик и, едва не опрокинув его, упал обратно в кресло. Я покатился со смеху.

— Ну, разве я не гений?

— Ты сукин сын! — воскликнул Ленчик. — Как я, по-твоему, буду выглядеть рядом с ней?

— Так, как и должен выглядеть настоящий пират, — опередила меня Кристина. — Любовник самой Смерти!

— Гроза морей, рядом с которым сам капитан Флинт — сущий младенец, — поддержал я.

Кажется, «Остров сокровищ» Ленчик тоже не читал. Или был не в том состоянии, чтобы оценить парафраз.

А вероятнее всего, и то и другое.

— Так же роскошно рядом с ней будет смотреться Леди Дракула — сестра Смерти, — прибавил я.

— А ты? — спросил «пират» и, взяв другую банкноту, свернутую в трубочку, поднес один конец ее к носу. — Один останешься без костюма?

— За меня не переживай. Я буду…

Я не договорил. Ленчик отработанным движением, примерно с тем же шиком, с каким гусары опрокидывали рюмки, согнулся, шумно втянул кокаин в правую ноздрю и распрямился, откинувшись на спинку кресла. А его голова осталась на столике. Она кувыркнулась, на миг показав аккуратный белый кружок позвоночника и черную дыру трахеи, а потом встала как влитая на срез и сипло выдохнула:

— Итс олрайт!

Из обезглавленного туловища потекла кровь. Оно продолжало шевелиться и размахивало трубочкой из долларовой банкноты, но движения его стали казаться бесцельными и бессмысленными.

Я до судорог вцепился в мягкие подлокотники. Обе девушки вели себя так, словно ничего не произошло.

Я зажмурился, ожидая, что видение исчезнет, но оно не исчезло. Когда я открыл глаза, вся рубашка «пирата» была залита кровью, а стоящая на столешнице голова, под которой тоже образовалось темное пятно, спросила:

— Что замолчал-то? Не придумал еще?

Что происходит? У меня глюк? Я даже не пил!

— Он же сказал, что будет маньяком, а они ничем не отличаются от обычных людей, — заметила Машка. — Давайте уже собираться!

— Что-то не так? — тихо спросила Кристина. — Ты побледнел, Граня.

Туловище на моих глазах нашарило голову, на ощупь вставило трубочку в левую ноздрю и провело головой над второй полоской. Лицо сморщилось, вдыхая невесомый порошок.

— Йо-ху!

Руки туловища высоко подняли голову и посадили обратно на плечи.

— Граня, ты спишь?

Кажется, реальность вернулась. Кровь исчезла, исчезла тонкая красная полоска на шее Ленчика.

— Не выбрал еще, кем нарядиться?

Кристина, приблизившись, положила мне на плечо костлявую руку Смерти, которая теперь не только выглядела, но и ощущалась до жути твердой.

— Ну, кем ты будешь мне приходиться? — тихо спросила она. — Выбирай…

Я прокашлялся.

— Я буду рыцарем Смерти.

— Только учти, ждать мы уже не будем, — заявил Ленчик.

— Вечеринка давно началась! — поддержала его Машка.

— За меня не переживайте, мне хватит пяти минут в машине.

— Отлично! — Ленчик бодро вскочил на ноги. — Идемте скорее!

— Не так быстро, любовник Смерти! — остановил я его жестом. — Вызовем такси.

— Что? — скривился Ленчик. — Иди в жопу. У меня лучшая машина в этом паршивом городишке — и я, по-твоему, поеду на такси?

— Поедешь как миленький. Я не позволю сесть за руль обдолбанному наркоману.

— Полегче, приятель! Кто ты такой, чтобы что-то мне запрещать?

— Твой друг, которому будет грустно, если твоя глупая голова затеряется где-то в кустах после поездки по встречке.

— Да пошел ты! Кокс — это вообще не наркотик. Кокс — это очищенное настроение. Да я почти не езжу без кокса…

— В таких дозах? Не думаю, — возразил я, непроизвольно обращаясь к тому месту на его шее, где видел страшную алую полоску. — Раньше за рулем ты никогда не напоминал бешеного кролика-альбиноса.

— Как хочешь. Можешь хоть на самокате ехать. А мы поедем на моем «Лексусе».

— Не дури, мажор, — попросил я, вставая. — Это реально ненужный риск.

— Да пошел ты! Девчонки, собирайтесь!

Смерть ласково погладила меня по плечу.

— Что выберешь, рыцарь?

— Представляя, как этот обдолбыш будет рулить, я не то что самокат, я самотык выбрать готов! — сердито заявил я. — Такси, конечно.

— А ты что выберешь? — нехорошо глядя на Кристину, спросил Ленчик.

Она повела плечами.

— Мне все равно, с кем ехать. А ты, Маша?

— Ну, я сегодня твоя девочка, да? — спросила у меня Машка.

Не ответив, я взялся за телефон…

К тому времени, когда мы спустились во двор, бредовое видение отпустило, и я уже сомневался, действительно ли наблюдал его. Тем не менее сердце нехорошо екнуло, когда я увидел, как Смерть, придерживая балахон, в наброшенной поверх курточке, подходит к «Лексусу». Я постучал в окно со стороны водителя.

— Леня, ну на хрена этот форс?

— Иди ты, Граня! Чертов трус.

Смерть подошла ко мне и негромко спросила:

— Ты так переживаешь за него. Он правда твой друг?

— Он мой кошелек, и ты прекрасно это знаешь, — огрызнулся я.

Она расхохоталась.

— Честный ответ! Что ж, не переживай, Ваня. Он не разобьется, обещаю.

Оно обошла машину и, поддернув балахон, села на переднее сиденье.

— Мне понравилось то, что ты сделал для меня!

— Проще было напялить резиновую маску, — сердито вставил Ленчик, не предполагавший, что в словах Кристины может таиться иной смысл.

Он стартовал с излишним, даже для него несвойственным лихачеством. Я отскочил, опасаясь, что пальцы ног попадут под заднее колесо. Машка осталась со мной.

— Пати, наверное, уже в разгаре…

Я промолчал, глядя вслед быстро удаляющемуся «Лексусу».

Такси подоспело через пару минут. Водителю было под полтинник, и он, с интересом нас оглядывая, пустился рассказывать, как он не любит Хэллоуин за то, что это чужой праздник. Я, достав из кармана баночку краски, начал выбеливать свое лицо. Машка, не забывая машинально кокетничать, ввязалась в спор, доказывая, что каждый имеет право развлекаться как может, пока не доставляет беспокойства окружающим, и что нет ничего плохого в том, чтобы просто повеселиться.

— Машка, хватит. Этот человек переживает за нравственный облик нашего поколения, поэтому мы его все-таки беспокоим, а значит, по твоей же логике, должны отказаться от вечеринки. А вы, уважаемый, просто не понимаете, что Хэллоуин — это никакой не праздник.

— А что же тогда?

— Повод.

Водитель хмыкнул, Машка нахмурилась — оба замолчали. Я взял черную губную помаду, провел две черты от лба через веки до середины щек и третью, такую же длинную, вдоль губ. Я мог не смотреться в зеркало — и так знал, что мой грим идеален. Эрика Дрейвена из «Ворона» многие помнят, но никто не умеет воспроизводить. Стараются сделать ровно, гламурно, а тут нужен грубый примитив — циничная насмешка с того света.

Сегодня я буду лучшим персонажем пьяного паноптикума. После Кристины, конечно.

«А может, у меня крыша едет?» — с пугающим, если вдуматься, равнодушием подумал вдруг я.

Должно же было то видение что-нибудь значить…

Или нет?

Для вечеринки золотая молодежь арендовала коттедж на окраине. Он был виден издалека — все окна и деревья сада были увешаны гирляндами и светящимися тыквами. Гремевшую внутри музыку было слышно даже сквозь шум двигателя. А когда я, расплатившись, открыл дверь, ее стало возможно ощутить: земля и воздух дрожали от басов. Моя «вампирша» заулыбалась.

Я осмотрелся, невольно придерживая дверцу такси. Парковка перед коттеджем и обочины поблизости были заставлены недешевыми иномарками. Я узнавал многие машины — видел их хозяев рядом с Ленчиком. Похоже, у нас тут и впрямь высшее общество собралось. Прямо небожители. Вот только «Лексуса» с аэрографией не было.

— Идем скорее! — тянула меня Машка.

Я стряхнул ее руку и сел на переднее сиденье.

— Плачу двойную цену, но давай-ка проедем чуть-чуть назад. По другой улице.

— По Труда? — уточнил шофер.

Улица Труда отлично подходит, чтобы прокатиться по ней под коксом: там светло и просторно, модные магазины в ярких огнях, престижное кафе «Запад». Только Ленчик, выезжая со двора, вроде бы на Первомайскую двинул, по которой и таксист проехал, так ближе. Ах да, эти две улицы соединяет кривоватая Западная.

— Давай по Труда, а у кафе налево.

На Западной расположен супермаркет. Подъездные дорожки к нему образуют настоящий лабиринт, глаз да глаз нужен. Ленчик зол сейчас, он точно захочет показать и себе, и Кристине, что способен одолеть маршрут под кайфом. А Западная там еще изгибается, прежде чем пересечься с улицей Труда…

Перед этим поворотом таксист, как и всякий вменяемый водитель, сбросил скорость — и потому не врезался в зевак. Большая часть их стояла с вытянутыми руками, зажав в пальцах смартфоны. Мое сердце упало. Эх, мажор, меценатик ты мой обдолбанный, как же ты…

Он столкнулся с «ГАЗелью». От удара обе машины развернуло. Все вокруг было усеяно осколками и обломками. В свете фонарей неуместно сверкал хромом бампер, заброшенный на тротуар. Оторванная дверца, какая-то круглая часть двигателя, а это — сиденье, что ли вырвало?

Ленчик лежал ничком у обочины, около него стояли двое парней, один курил, другой, вертясь, как на сковородке, и размахивая свободной рукой, что-то кричал в телефон.

— Тормозим? — спросил водитель.

— Нет, — вздохнул я. — Все равно уже ничем не помочь.

— Твой друг?

— Вроде того… Знаешь, мужик, едем обратно.

— Хозяин — барин, — пожал плечами шофер.

Одно хорошо, успело мелькнуть у меня в мозгу. Голова Ленчика осталась на месте…

И тут он шевельнулся. Оглянувшись, я увидел и даже услышал, как Ленчик, выгнувшись, заорал, завыл страшным голосом. Уже через секунду место аварии скрылось из вида, но я успел понять, что именно видел там на самом деле.

Странно, я никогда не считал себя склонным к самообману. А тут — словно какая-то важная часть мозга отключилась и не позволила осознать то, что было перед глазами.

Конечно, до сегодняшнего вечера Кристина была для меня никем — так, частью Ленчика, его аксессуаром. И все-таки, как я мог вовсе забыть о ней? Всерьез подумать о каком-то кресле? Тем более, в салоне Ленчикова «Лексуса» кресла ярко-красные, а вовсе не черные.

И не бывает у двигателей круглых белых деталей размером с мяч.

Это она лежала на проезжей части, выброшенная из салона страшным ударом. Отдельно туловище и отдельно голова.

— Парень, тебе, конечно, не до того, но ты сам сказал про двойную цену…

Я вздрогнул и огляделся, медленно извлекая зубы из вмятин на закушенной губе. Таксист правильно понял слово «обратно». Я сунул ему крупную купюру, прибавив, что сдача не нужна, и вышел. Было холодно: холодный ветер забирался под куртку, а кровь и без того была холодна.

Мир мягко плыл перед глазами. Приплясывали тополя в палисаднике. Пятиэтажный дом в оспинах светящихся окон казался океанским лайнером, покачивающимся на волнах. Я не мог отогнать от себя страшную сцену аварии. И раз за разом вспоминались последние слова Кристины.

Она не была похожа на себя…

Я поднялся на свой этаж и отнюдь не с первого раза попал ключом в замочную скважину.

В прихожей первым делом бросились в глаза женские сапоги. Ноздрей коснулся знакомый запах.

— Опять эти цветочные духи, — проворчал я, несколько досадуя на себя за то, что в глубине души, оказывается, ждал этого.

— Ты же сам их мне подарил, а теперь нос воротишь? — донеслось из комнаты.

— Я оплатил то, на что ты польстилась, — возразил я, снимая один ботинок о другой. — Зачем пришла?

Катюха в бордовой водолазке появилась в дверях, прислонилась плечом к косяку. Короткие волосы, как всегда, в легком художественном беспорядке. Лицо бледное.

— Вообще-то ключ занести, я про него забыла. Но на самом деле… не знаю.

Она говорила, не глядя на меня, но когда я снял куртку, подняла глаза и тут же напряглась.

— Что-то случилось?

— Да. Кристина погибла.

Она прижала руки к щекам.

— Как?

— Авария. Ленчик перебрал с коксом и расхреначил свой «Лексус». Сам уцелел. А Кристине оторвало голову, — рассказал я, снимая и бросая куртку на пол прихожей.

— Боже… Как ее мать перенесет?

Только мать? Отца, должно быть, нет… Мне не приходило в голову интересоваться жизненными обстоятельствами Кристины. А Катюха откуда-то знает, хотя они вроде не дружили.

— Как это Ленчик перебрал с коксом? Не настолько же он идиот!

— Из-за меня. Ему пришлось ждать, когда я закончу гримировать Кристину. Так что, можно сказать, это я ее убил.

Я прошел на кухню и поставил чайник на газ. Пока он нагревался, вышел на балкон покурить. Когда вернулся, Катюха уже размешивала растворимый кофе.

— На, согрейся, пока горячий, — сказала она, протягивая мне кружку.

Ее рукав чуть задрался, и я заметил что-то красное. Взяв кружку, я перехватил ее руку и повернул запястьем кверху. Катюха тотчас выдернула ладонь из моих пальцев, но я успел рассмотреть.

— Это еще что? Рехнулась?

— Тебе-то какое дело? — озлилась Катюха. — Выгнал меня, а теперь тревожиться начал? Не надейся, не из-за тебя, сволочи…

— А из-за чего? Нет лаковых туфель? Как ты додумалась, дура? Чего ты хотела от смерти?

— А чего и все — покоя…

Я со стуком поставил кружку на стол, расплескав кофе.

Покоя она хотела… Не надо было командовать мной! Не надо было лезть в мои отношения с миром! Не надо было слишком много думать о себе! Не надо было…

Катюха бросилась в прихожую и стала натягивать сапоги.

Я многое мог бы сказать, чтобы оскорбить, уязвить, упрекнуть… Наплевать в душу...

В другое время я бы так и сделал. Но не теперь.

Не после того, как легла на асфальт голова девушки, хотя вместо нее должна была лежать голова моего «кошелька». Не после того, как сбылось странное предсказание переставшей быть похожей на себя Кристины: «Он не разобьется».

Не теперь, когда я вдруг отчетливо увидел, как из рукавов Катюхиной водолазки течет кровь.

Она обувалась второпях, кровь пятнала линолеум, черными брызгами кропила салатовые обои на стенах прихожей, ложилась тяжелыми смолянистыми каплями на кожу ее сапог.

— Стой!

Я бросился к ней схватил за плечи. Она попробовала вырваться. Возможно, ей было больно, но я не ослабил хватку.

— Не уходи!

— С чего бы вдруг?

— Катюха, смерть… цинична. Бойся, если она и вправду решит исполнить твои желания. Рада не будешь. Хватит на сегодня смерти…

— Урод, — всхлипнула она. — Посмотри на себя: размалевался под живого мертвеца, а на словах — гляди-ка ты, какой правильный.

— Не городи чушь. Никакой я не правильный. Я сволочь и сукин сын. Но все равно… Останься!