Иллюстрация Ольги Мальчиковой

— При Сталине такой херни не было! — усмехнулся Вован, подытожив обсуждение ситуации.

Про Сталина он, кстати, не пошутил.

«Мерседес» качнулся на раздолбанной деревенской дороге. Ни фонарей, ни света в окнах, тьма стояла — хоть глаз выколи. Дискомфортно для меня, непривычно… Никогда не думал, что начну бояться темноты. Но оставалось только терпеть. Многое изменилось за последние недели.

У меня были проблемы. Всё зашло слишком далеко — как нередко случается, если решительно действуешь, руководствуясь благими намерениями. Ими выложена дорога в Ад — афоризм до пошлости избитый, но в моём случае актуальный. Не впервые убеждаюсь в мудрости этих слов.

Вован остановил машину перед сетчатыми воротами. Ксеноновые фары залили участок холодным призрачным светом, который не вырвал из темноты чего-то необычного. Огорода не было — только густые ягодные кусты да яблони. Знававший лучшие времена, но всё ещё крепкий деревянный дом. На окнах — резные наличники и трогательные расшитые занавески. У многих людей подобное место хранится среди вороха детских воспоминаний.

Не хотелось покидать мягкое кресло, выбираться из комфортного салона. Не хотелось, но пора: приехали. Пока Вован загонял машину в гараж, я осмотрелся.

Когда-то эта деревня наверняка была настоящей деревней, окаймлённой лесом, с сельпо да почтальоном в качестве примет цивилизации. Но теперь город подобрался вплотную — рядами окраинных новостроек. Словно наступающие цепью солдаты. Даже посреди ночи он освещал край горизонта: противное, болезненное желтовато-розовое марево тянулось по половине неба. Другая половина, к счастью, пока принадлежала звёздам.

Звёзды всегда хороши. А по другую сторону — только светящиеся окна, фонари, вывески. Будто сотни глаз Алукарда из знаменитого аниме про вампиров.

От этой мысли захотелось плюнуть на землю, еле сдержался.

Вован показался из гаража. Обошёл меня, похлопав по плечу, отпер дверь дома.

— Ну, Прохор, заходи, гостем будешь.

Внутри было бедно, но чисто и вполне мило. Под кружевным абажуром зажглась лампочка, осветившая покрытый краской деревянный пол, старую металлическую кровать, ковёр на стене, книжные шкафы.

— А неплохо тут.

— Ну, не твои московские хоромы, да на время сойдёт. Тебе перекантоваться неделю, мож две, край месяц. Не знаю, как дела решатся, потому как дела-то твои непростые, чего говорить. Надо мне со старшими покумекать, но не ссы, разберёмся.

— Переживу.

— Да куда ж ты денешься, переживёшь. Книг, вона, полно. Телека нет, но радио работает. Если выпить надо будет, то там чулан, бутылок двадцать у меня припасено, пойло доброе.

— Нет-нет, я же говорил. Я в завязке.

— Умно. Верняк тебе завязка сейчас на пользу. Будет некуда силушку девать — на веранде гири. Правда, только пудовые, но ты нынче не форме, так что в самый раз. Ещё в гараже велик стоит, только в город кататься не советую. Тебя здесь особо не знают, но эти могут быть. Хер их разберёт нынче, где шастают и чего видят. Особо не высовывайся, но и в четырёх стенах совсем не сычуй. Надо тебе, братан, расслабиться.

— Понял. Постараюсь.

— Добро! Извиняй, но я спать, за баранкой умаялся. Вечером уеду, триста вёрст пилить… будем решать вопросы. И тебе на боковую советую.

— Спасибо тебе, Вован. За всё. Я даже не знаю, как…

Он снова хлопнул меня по плечу, не дав договорить. Крепко хлопнул — чуть с ног не сбил.

— Забей, Прохор. Для этого и нужны друзья.

Я проспал аж до следующей ночи и отъезд друга не застал.

***

Знаю, многие любуются видами ночных городов. И сам я всегда любовался Москвой, но этот город почему-то вызывал только тревогу и отвращение. Не сказать, чтобы я успел полюбить деревеньку, где ещё и суток не провёл, — однако мне не нравилось, что город поглощает её. Город-кровопийца, определённо таящий в себе зло. Подобные места и породили настоящих кровопийц. Не тех, кого обычно так зовут…

Задвинул шторы и забыл. Радио тоже быстро выключил: там как раз говорили про представителей альтернативной разумной жизни. В формате общественной дискуссии. Радикалы, либералы, эксперты-интеллектуалы и все прочие болтуны, любители переливать из пустого в порожнее. Наверняка скоро зайдёт речь и об истории, в которую я вляпался, а слушать её пересказ из лживых ртов журналистов не хотелось.

Развлекаться было особо нечем, а посему я решил почитать, на что в столице время находилось редко. Наличие на полках романов Энн Райс показалось мне весьма ироничным в контексте всей ситуации. Я даже полистал один из них, давно знакомый: весьма женская проза, конечно. Какие там великолепные вампиры! Даже лучше, чем в исполнении Круза и Питта. Ах, эстетика. Были бы настоящие вампиры похожи на этих…

Дурное чтиво. Я отыскал томик Хемингуэя и на пару часов перенёсся в зелёные холмы Африки.

Потом и читать наскучило. Послонявшись без толку по дому, я выбрался на открытую веранду — и обнаружил там не только гири Вована. На плетёном кресле валялся аккордеон.

Почти забытые музыкальные навыки тут же попросились наружу. Скоро, сидя в том самом кресле, я уже мучил потрёпанный инструмент и напевал:

Чёрный ветер гудит над мостами,

Чёрной гарью покрыта земля.

Незнакомые смотрят волками,

И один из них, может быть, я…

Вряд ли многоуважаемый автор одобрил бы моё исполнение, но, в конце концов, какое его собачье дело? Как известно, давно наступила «смерть автора», для произведения теперь ничего не значит присвоение авторства, оно живёт своей жизнью, бла-бла-бла. Главное — мне стало чуть-чуть веселее, а в сложившемся положении это уже успех.

Моя жизнь дребезжит, как дрезина,

А могла бы лететь мотыльком;

Моя смерть ездит в чёрной машине

С голубым огоньком…

Не сразу я заметил, что за мной наблюдают.

Обычно-то держу ухо востро, просто так к вашему рассказчику не подберёшься. Однако Вован справедливо заметил: нынче я был не в форме. Трудно с этим поспорить и нечему удивляться.

Это была женщина. Если точнее — молодая девушка. Она стояла за сетчатым забором, почти сокрытая ночным мраком. Только силуэт, но сделай незнакомка ещё шаг — и её удалось бы рассмотреть в лунном свете. Я не подавал вида, что заметил её: продолжал играть и петь.

Не корите меня за ухарство,

Не стыдите разбитым лицом.

Я хотел бы венчаться на царство

Или просто ходить под венцом…

Успел ещё раз пропеть строчки о смерти, ездящей на машине с голубым огоньком, когда слушательница наконец приблизилась. Её голос звучал куда приятнее моего:

— Вы очень красиво поёте.

— Неправда. Но спасибо.

Она действительно оказалась совсем молоденькой, не старше двадцати. И очень красивой — это я сразу заметил. Хрупкая блондинка с короткой стрижкой. Кожа бледная-бледная, почти прозрачная, как рисовая бумага. Очаровательно.

— А тут давно никто не поёт. Вообще жизни не стало: все уехали в город. Только старики теперь живут… да я. А меня Настя зовут.

— Очень приятно.

Иногда и вежливые слова могут прозвучать обидно. Она явно расстроилась.

— Вы не хотите со мной разговаривать?

— Если честно, я сейчас ни с кем не хочу разговаривать.

— Тогда можно… я вас просто послушаю? Спойте ещё.

Хоть это и было немного странно, Насте я не отказал. Какое-то время загадочная гостья стояла за оградой, слушая песню о том, что нельзя купить судьбу в магазине. И другие песни тоже. А потом исчезла в ночи — совсем неожиданно, я даже этого не заметил.

***

То ли музыка тому залогом, то ли неожиданная встреча с Настей, то ли долгий сон (которого так давно не было), а может, и всё вместе — но мне стало полегче. Я опять провалялся весь день в полутёмной спальне, не разлепляя глаз, а уже после заката почувствовал себя бодрым и решил, что пора приступить к физическим упражнениям.

Как говорится, в здоровом теле — здоровый дух! Очень скоро я крутил педали велосипеда, про который говорил Вован.

Аппарат был, конечно, раритетный: старше Насти уж точно, а скорее ровесник её маменьки. Скрипели спицы и цепь ужасно, сидушка оказалась неудобной, да и по росту велик мне плохо подходил — но я не жаловался. Свежий ночной ветерок в лицо, трепавший волосы и на ровном месте порождавший ощущение свободы, пусть ложное, но такое приятное, — что ещё было нужно?

Сам не знаю, почему я поехал в сторону города.

Менее отвратительным этот урбанистический монстр для меня не стал. Я по-прежнему видел в городе лишь гнетущее, нездоровое и угрожающее, однако что-то к нему потянуло — вроде непреодолимого желания смотреть вниз, когда стоишь на большой высоте. Да-да, так всё и было. Скользя вдоль безликих многоэтажек, я задирал голову — но на деле будто в пропасть глядел.

Счёт времени в последнюю неделю оказался утрачен, так что какой сегодня день, я не знал. Видимо, не пятница или суббота, потому что новостройки спали: всем завтра на работу. В центр, в самое чрево этого чудовища с зубами из стекла и бетона. Не позавидуешь.

Хотя многие в этих домах наверняка были счастливы. А я? Мне простое человеческое счастье давно не светило, конечно.

Погоревать о тяжёлой судьбинушке, за извечными чёрными полосами которой недавно и вовсе показалась задница зебры, я особо не успел. Едва рефлексия захватила мозг, оставив управление транспортом чистым рефлексам и словно одеялом голову накрыв, как пришлось вернуться в реальность — жёстко, без прелюдии.

На велодорожке, идущей вдоль жилых домов, кто-то стоял.

Фонарей в новом районе ещё не хватало, а многие из поставленных не горели, так что я видел только силуэты, как это недавно было с Настей. Счастье ещё, что хотя бы очертания фигур вовремя различил, потому как сразу что-то сжалось в районе солнечного сплетения. Интуиция. «Чуйка», как Вован говорит: без «чуйки» нынче никак.

Это они. Я изо всех сил сжал тормозные рукоятки. Покрышки взвизгнули.

Незнакомцы, преградившие мне путь, не шелохнулись и не издали ни звука. Может быть… не они? Просто кажется? Нервы разыгрались? Я напряг зрение, как только мог, стараясь убедиться: видны голубые глаза или нет?

Такие глаза — верный знак, по глазам их всегда узнаешь. Моя смерть ездит в чёрной машине с голубым огоньком, да.

Никаких огоньков различить не удалось. Впрочем, во тьме я даже не был уверен, что незнакомцы повёрнуты ко мне лицами. Им ведь необязательно смотреть. У них тоже «чуйка». В самом прямом смысле. Как у собак.

Дистанция большая. Я нынче слабоват, но, если вдарю по педалям прямо сейчас, — не догонят. На своих двоих не догонят.

А если машина?..

Страх подстегнул рефлексы и сработал быстрее, чем рациональная часть мозга. Я развернул велик и что было мочи рванул в просвет между домами, во дворы. Не лучшее решение в незнакомом районе чужого города, но нечто внутри меня решило: так лучше, чем на открытой улице играть в догонялки.

Пёс знает сколько времени прошло, прежде чем я понял: никто за мной не гонится. Скорее всего, и не гнался изначально.

Идиот! Сам себя накрутил, словно педалями. Испугался каких-то случайных полуночников.

Да ещё заехал невесть куда… Со всех сторон меня обступили, сжали в кольцо безликие тёмные строения. Сколько раз я поворачивал туда-сюда, не контролируя бегство? В какой стороне теперь деревня?

И не спросишь ведь никого. Даже будь на ночной улице прохожие — ни за что к кому-либо в городе я бы не приблизился. Подойдёшь, а из-под капюшона или козырька кепки покажутся голубые огоньки.

К такой встрече я не был готов. Не сейчас.

Выбраться удалось под самый рассвет — уж не знаю, по случайности или всё-таки интуиция снова помогла. Я бросил велосипед прямо за воротами, почти в беспамятстве добежал до спальни и рухнул на кровать без чувств, не раздеваясь.

***

Когда проснулся, уже снова стемнело. Разбудил стук в окно. Сначала подумалось, что это вернулся Вован.

Нет, чушь. Вовану триста вёрст только в один конец, да пока он со старшими решит вопросы… И он знал, что не заперто. А кабы стучался, то не столь деликатно — это ж Вован, он руку не умеет пожать так, чтобы ничего не хрустнуло.

Но светящиеся голубым глазища я бы и через занавеску заметил. Это не они, к счастью.

— Здравствуйте!

Настя показалась ещё красивее, чем при первой встрече: наверное, теперь я просто получше её рассмотрел. Почти детское личико, но вполне выдающие зрелость формы. Длинная, тоненькая шея — такое вампирам должно быть по нраву, наверное? И глубокие впадины над ключицами.

— А у меня для вас пирог, — произнесла она, смущённо опустив глаза.

— Не люблю пироги.

— Ну, может, чаю попьём? Дома кончился… У вас есть чай?

— Наверное, есть.

Чай я тоже не любил, а связываться с этой Настей — не самый умный в моём положении поступок. Но совершай я только умные поступки — в таком положении не оказался бы… И конечно, всё всегда из-за женщин: отродясь не умел держать себя в руках рядом с ними. Учиться, наверное, уже как-то поздновато. Одним словом, хоть Вован это и осудил бы, я пригласил Настю в дом. И даже заварил чай.

— А я вас узнала.

Не особо удивительно. Но такие слова я, конечно, меньше всего сейчас желал услышать. Настя это понимала. Молодая, подвластная дурному конфликту чувств с робостью, но не круглая дура.

— Вы только не волнуйтесь. Я… ну, я вас поддерживаю. Вы человек героической судьбы.

— Очень иронично звучит!

— Да, наверное… иронично. — Она закусила губу. — Вы поступили правильно. Вас не поймут, конечно. Никогда не оправдают. Но это был правильный поступок.

— Спасибо. — Я сказал это не из вежливости, вполне искренне. — Для меня важно это услышать.

К горячей чашке я до сих пор не притронулся, зато бледная девушка поборола стеснительность и вовсю запивала чаем собственный пирог. Было приятно смотреть, как она ест. Это разбередило старые воспоминания: вечер в ресторане из тех, где официант может оказаться одетым лучше тебя. Джаз вживую, свечи и женщина, которую я больше никогда не увижу. Сколько лет прошло?

— Я и сам думаю, что поступил правильно, — потянуло вдруг на откровенность. — Только вот благие намерения… издревле известно, куда они ведут.

— Наверное, вы понимаете это лучше всех.

— Справедливо. Только вы-то, Настя, зачем меня поддерживаете?

— Как раз поэтому. Из-за справедливости.

Нет-нет, это не было правдивым ответом. Тут и «чуйки» Вована хватило бы, не говоря о моей интуиции и опыте общения с женщинами. Настя поняла, что я не поверил. Вопрос о том, зачем она пришла, не прозвучал — но был абсолютно очевиден. Не все слова нужно произносить вслух.

Но это я понимал, со своим жизненным опытом. А вот Настя, когда села поближе ко мне, зачем-то ещё и начала говорить:

— На самом деле я… Ну да, я вас узнала. Я следила за всем этим, что… ну, происходило. Новости и всё такое. Вы. Давно уже… в общем, понимаете… я бы хотела…

Семи пядей во лбу не требовалось, чтобы понять, чего она хотела. И было бы нелепо утверждать, будто я сообразного природе влечения не испытывал — что тогда, играя «Аквариум» на аккордеоне, что теперь.

— Настя, не надо.

Она посмотрела мне в глаза — совсем придвинувшись, едва не коснувшись носом.

— Но я очень этого хочу.

Понял уже, не дурак.

Нужно было её прогнать, конечно. Это я тоже прекрасно понимал. Мало ли кто чего хочет — это не нужно ни мне, ни уж тем более ей. Настя неловко приобняла меня, положила голову на плечо. Вышло почти до слёз трогательно. Вот Вован бы не понял. Он совсем не такой, как я.

Вован сейчас выкинул бы Настю с участка за шкирку, а мне отвесил бы по-дружески подзатыльник и назвал дебилом. Только он далеко. Занимается моими проблемами, хотя абсолютно не обязан это делать — просто «для этого и нужны друзья»… А я? Чем я занимаюсь?

Осложняю положение пуще прежнего? Столько лет — ума нет…

Я чувствовал неровное дыхание Насти и гулкое биение её сердца. Ласковое тепло бледной, как Луна, кожи. А себя чувствовал идиотом, который вечно до последнего запрягает, а потом несётся напролом, как слепой лось в горящем лесу. По-русски, ага.

Тут послышался гул мотора: к воротам подъехала машина. И я сразу же понял, что это не Вован.

Что уж там, даже Настя поняла. Вскочила, как ошпаренная, опрокинув со стола чашку — и ладно бы в сторону ломанулась или в дом, так нет. Навстречу.

— Прохор! Мы знаем, ты там!

— Стой! — Я успел схватить Настю за руку, оттащить назад, за себя. — Не лезь!

— Но я…

— Сиди!

— Про-о-охор! Не дури, некуда больше бегать! Выходи по-хорошему!

Ну да, «по-хорошему» — будто теперь меня при любом развитии событий могло ожидать нечто хорошее. Кто обчитается романов Энн Райс, забьёт себе голову глупостями — а кто сериалов про ментов обсмотрится и ведёт себя не лучше.

Но мне-то что? Я давно ничего не боялся и не планировал начинать. Судьбу в магазине не купишь, она уж какая есть. Страшно было только за Настю. Старому бабнику вроде меня много не нужно, чтобы ощутить ответственность за женщину.

— Спокойно! — крикнул я, уже различив за оградой голубые огоньки. — Тут я, тут! Сейчас выйду! Вы только сами не дёргайтесь! У меня девчонка тут, она…

— Быстрее, сука, выходи! До трёх считаем!

Да вы, говноеды, видать, дальше трёх-то счёту не обучены. Нажретесь «синьки» своей, глазами засверкаете, аки фарами — и несёт вас нелёгкая! Я пытался затащить Настю в дом, но она упорно сопротивлялась: сама хотела защитить меня, как это ни смешно. «Человек героической судьбы», ничего не скажешь…

— Раз!

— Валите отсюда! Он ни в чём не виноват!!!

— Настя, я тебя прошу…

Зажглись прожекторы на крыше тяжёлого автомобиля, свет заставил зажмуриться. Голубоглазым никакие прожекторы не нужны — это тоже эффекта ради, как в кино.

— Уроды!!!

— Два!

— Да выйду я сейчас! Спокойно! Девчонку, ироды, не погубите!

Настю-то они в охотку убьют вместе со мной, это было ясно. Такие разбираться не станут. Упыри, одно слово.

— Три!

А голубые глаза-то не у всех. Трое… нет, четверо. Остальные-то совсем дураки, как Вован сказал бы — «шестёрки». Вынес мой друг из столь лихо прошедших «девяностых» бандитский жаргон, у меня вызывающий только смех и брезгливость. Но иногда именно подобная лексика описывает вещи наилучшим образом.

Дико взревел мотор. Джип, наверняка семиместный и бронированный, без труда снёс ворота, переехал лежавший перед ними велик и едва не врезался в гараж. Я было схватил Настю в охапку, но девушка, которой от глупого чувства «справедливости» и известного желания совсем отказал инстинкт самосохранения, вывернулась.

— Он не виноват!!! Он же…

Вжик. Конец фразы утонул в хрипе: Настя вздрогнула, некрасиво скрючилась и начала оседать. Я успел заметить оперение арбалетного болта прежде, чем девушка рухнула под стол. Ей всё ещё можно было помочь, но теперь…

…уже не так. По-другому.

Голубые огоньки рассыпались вокруг машины: ещё мгновение — веранду возьмут в клещи, и тогда мне суждено только быть расстрелянным в упор. Без суда, который всё равно стал бы лишь отсрочкой понятного финала, так что враги действовали вполне разумно.

Но и я, пусть в плохой форме, всё-таки был не лыком шит. Согнулся, прикрылся столом, скользнул через дверь дома. Планировку запомнил хорошо. Вон там чулан, да? Бутылок двадцать, Вован? А мне и одной хватит.

Конечно, в дом уже ломились, кто через дверь, кто через окно. Я опрокидывал за собой советскую мебель, преграждая противнику путь. Треск, грохот, тяжёлые шаги, крики — фон, не имевший для меня никакого значения. Значение имел только чулан.

Рыться в нём не пришлось: вот старый холодильник в углу. Такой… с ручкой вроде автомобильной, небось ещё упомянутого моим товарищем Сталина видел. Бутылки — на месте…

Возиться с пробкой я не стал: кое-как то ли отломал, то ли отбил горлышко — сам не понял. И хлебнул холодную, вязкую жидкость вместе с осколками стекла.

Не обманул Вован: напиток отличный. Не свиная, не коровья, не прочие суррогаты — настоящая человеческая кровь, и притом отменного качества. Не с бомжа или какого-нибудь вонючего гастарбайтера, которого никто не хватится, слитая — донорский продукт.

Завязка мне была на пользу, это правда, но куда деваться? И гости знали, что крови я давно не пью, потому так красиво подъехали, разве только без цыган с медведем. Даже не днём, хотя тем, которые с голубыми глазами, тоже ночью сподручнее.

Они ведь почти вампиры, просто ненастоящие. Суррогат, эрзац. Такой же, как свиная кровь вместо человеческой или нелепые многоэтажки, пожирающие русскую деревню. Клин клином вышибают — так противники «альтернативной разумной жизни» разумно рассудили.

Первое, что случилось, — исчез страх.

Смешное дело: на днях меня пугала даже темнота. Естественная среда, нежная мать всякого из наших. А люди на велодорожке… ох и страху было, но теперь — ничего подобного. Я больше не боялся даже тех, кто нас такими вот создал — попадись под руку, передушил бы гадов.

Отступило ощущение слабости, ватных ног и затёкших рук. Мрак в чулане рассеялся: я снова видел каждую трещинку на деревянном полу, каждую пылинку в воздухе, хоть света совсем не было. Я слышал, как бьются сердца охотников, ворвавшихся в дом.

— Прохор!.. Про-о-охор! Ты где?

Да здесь я, человеки. Здесь.

Тот, что ближе, дышал прямо за стенкой — и я подумал, что за появление в доме лишней двери Вован обидится не сильно. Так что рванул прямо через перегородку: доски затрещали, щепа полетела во все стороны, а мой противник даже моргнуть не успел. Раз — и я, проломив стену, обхватил руками его голову. Два — ну… как крышку бидона повернуть.

Второй, в глубине коридора, для обладателя нормальных глаз оказался на удивление резким — успел выстрелить. Помню, читал польскую книжульку про борца с чудовищами — тот арбалетные болты отбивал мечом. Меча у меня, конечно, не было — ну так я и не вшивый мутант. Болт остановился у меня в руке, на лету захваченный пальцами, противник ещё успел округлить глаза от удивления. Неопытный. Даже как-то обидно: могли отнестись ко мне посерьёзнее!

Хватило им мозгов выследить беглеца. Хватило способностей почувствовать его слабость. Насчёт Вована не подумали: мы ведь с ним давно, давно не общались…

Охотника я переломил пополам — сложил затылком к заднице. Но остальные ещё были рядом — и уже смекнули, что лёгким бой не выйдет. Решили отступить, перегруппироваться за домом, это я легко почувствовал.

И рассудил, что с решающей схваткой успеется. Нужно было сделать кое-что другое — ведь до сих пор в доме билось, пусть очень слабо, ещё одно сердце.

Настя, конечно, совсем не понимала сути своей мечты. Начитаются женских книжек, насмотрятся кино с красивыми актёрами… Но я не хотел, чтобы ещё кто-то умер из-за меня. Хватило прежде смертей, которых я не хотел и которые никому не были нужны.

А ещё вспомнил ту женщину… Сколько прошло? Около века. Я не сделал того, о чём она просила, и хоть всегда считал свой поступок правильным — но… Может, просто убеждал себя в собственной правоте. «За всё хорошее против всего плохого», наверное, никогда не лучший путь.

Вполне хватило времени, чтобы распороть клыком собственную плоть и прижать окровавленную руку к её губам. Многие из наших осудили бы меня за это — но «не наши» и так уже осудили. Как говаривал один старый знакомый: меньше взвода не дадут, дальше Сибири не пошлют. Он потом, правда, весь свой взвод в Сибири употребил, уйдя в запой, но это совсем другая история.

Оставив Настю на полу веранды, я вышел во двор. Не таясь, в полный рост.

— Ну что? Звали? Вот он я.

Самонадеянно. Эрзацы эти голубоглазые — мне не ровня, но всё-таки они очень опасны. Только чего бояться? Есть у человеков поговорка: мол, двум смертям не бывать, — а я уж и не помнил точно год, в который умер.

Но коронный момент — такой красивый, что и не страшно, будь он последним, — мне обломали.

Над участком, закрыв звёзды и луну, пронеслась здоровенная, уродливых очертаний тень — в меня уже никто не целился, стреляли по ней. Без толку: цель вильнула в сторону, задала вираж, пару раз громко хлопнув крыльями, и ушла в прицельное пике.

Вовану всегда не хватало утончённости, всё-таки свойственной нашей природе, однако стоит признать: свой стиль у него имелся, да и пусть безобразно — зато эффективно. Мне остались лишь те двое, что поняли обречённость боя и пытались перебраться через забор.

Ярость схлынула так же быстро, как накатила. Торжество победы я ощутить не успел, равно как и голод, утолённый ещё в чулане. Пришло только куда более знакомое, увы, отвращение. Никогда мне всё это не нравилось.

Я имею в виду, по-настоящему. На краткие мгновения природа хищника брала верх — и раньше, и этой ночью, но потом… всегда одно и то же.

Подступила тошнота. Пока Вован разрывал тела охотников, я валялся на мокрой от крови траве, держась за живот. А когда мой друг возвращал себе привычную форму, треща костями и воя, я выплёвывал сгустки крови. Слишком много выпил после слишком долгого воздержания.

Наш бронепоезд всегда на запасном пути. Только лучше бы всегда там и оставался.

Голова закружилась, я потерял сознание. А когда пришёл в себя, то увидел крайне недовольную рожу Вована.

— Вовремя ты, Во…

— Ага, ёмана, вовремя. Почуял обмороков этих, думаю — куда вопросы тереть, братана спасать надо… Сука, заколыхали! Но хер с ними. Ты-то какого рожна наделал, а? Мудила!

— Что?..

Вован указал в сторону веранды. Настя сидела там на полу, хлопая глазами и плача, переводила взгляд с меня на Вована, после — на торчащий из груди арбалетный болт, и обратно. Она ещё не поняла, что случилось.

— На хера, Прохор?!

— Она бы умерла…

— А теперь живёт, что ли? У нашего племени чо — жизнь, по-твоему?! Ох, Прошка… мудаком ты родился, мудаком помер, мудаком до Страшного Суда и дотянешь. Не знал бы я тебя, конченого, триста лет…

Про триста лет он, кстати, не пошутил.