1

Однажды я спросил у циркача, который, как мне было известно, некогда работал в Цирке семьи Брандт, нравилось ли ему разъезжать с этим знаменитым представлением. Ответ показался мне крайне странным. Быстро нахмурившись так, что его лицо исказила ужасная гримаса, мой собеседник яростно плюнул на пол. Ни слова больше он не произнес. Сгорая от любопытства, я отправился к древнему клоуну, родом с материка. Ныне старик был на пенсии и, по слухам, знал все европейские цирки, как свои пять пальцев.

— Цирк семьи Брандт? — задумчиво произнес он. — Понимаешь, Брандты — необычные люди, у них странная репутация. Они австрийцы, но соотечественники кличут их цыганами, то есть кочевниками, ибо Брандты никогда не остаются в родных землях и вечно странствуют по миру, словно сам дьявол наступает им на пятки. Сказать по правде, некоторые называют их Цирком Сатаны.

— Мне казалось, — проговорил я, — что у Цирка семьи Брандт первоклассные представления.

— Так и есть, — ответил он и разжег трубку. — Дорогие, яркие, зрелищные, слаженные. Эти люди своего рода художники и заслуживают большей известности, чем имеют. Трудно сказать, почему они настолько непопулярны, но факт остается фактом: никто не задерживается у них дольше, чем на несколько месяцев. Кроме того, куда бы они ни направились — в Индию, Австралию, Румынию, Испанию или Африку — за ними следует дурная слава из-за долгов, и это, — добавил он, выпуская облако дыма, — …странно, ведь Брандты богаты.

— А сколько их? — поинтересовался я, желая больше узнать о самом таинственном цирке Европы.

— Ты задаешь слишком много вопросов, — заметил он. — Но так и быть, я отвечу в последний раз. Их двое — муж и жена. Карл и Лия. Эта дама — настоящая загадка, но если хочешь знать мое мнение, в ней течет мексиканская кровь. Раньше она была заклинательницей змей, и в их паре она — истинное зло, хотя добра там и не водилось. В любом случае это лишь мои домыслы. Я видел ее и замечу, что она хороша собой — пока еще в двух шагах от сорока. А теперь, — твердо сказал он, — я больше не буду говорить о Цирке семьи Брандт.

Вместо этого мы беседовали о Саррасани, Кроне, Карно и Хагенбеке. 

Прошел год. Я забыл о Цирке Семьи Брандт, который, несомненно, ездил в это время от Токио к Сан-Франциско, от Белграда к Стокгольму и обратно — так, словно за ним гнался сам дьявол.

А затем я встретил старого друга, знаменитого жонглера. Мы не виделись много месяцев. Я предложил ему выпить и поинтересовался, где его носило. Рассмеявшись, он сказал, что был в аду. Я ответил, что не силен в загадках. Он снова рассмеялся.

— Ах, — проговорил он. — Возможно, ад это громко сказано. Но я оказался ближе к нему, чем хотел. Я гастролировал с Цирком семьи Брандт.

— С Цирком семьи Брандт?

— Именно. Балканы. Испания. Северная Африка. Потом Голландия и Бельгия и, наконец, Франция. Там я и сбежал. Не остался бы, даже если бы они удвоили мне зарплату.

— Неужели Цирк семьи Брандт, — поинтересовался я, — настолько суров?

— Суров? — переспросил он. — Дело не в этом. Я привык к грубости. Просто терпеть не могу работать с людьми, от которых мороз по коже. Тебе смешно, и это естественно. Но поверь, ночами я лежал в своем фургончике, потея от ужаса, а ведь впечатлительным меня не назвать.

Я уже изнывал от любопытства.

— Пожалуйста, расскажи, — попросил я. — Что тебя так напугало?

— Не могу, — ответил он и заказал еще спиртного. — Дело в том, что ко мне на гастролях относились хорошо. Со мной Брандты были очень любезны, даже слишком. Иногда приглашали в свой фургон — поболтать между выступлениями. И как же я ненавидел эти визиты — от них мурашки бежали по спине. Мне казалось, и сейчас ты снова рассмеешься, что я сижу и разговариваю с двумя большими кошками, которые непременно набросятся на меня, когда им наскучит играть. Клянусь, в те дни я верил, что Карл и Лия могут видеть в темноте. Теперь, конечно, это кажется чушью, я знаю, но кровь стынет в жилах, стоит только подумать о них. Наверное, тогда я очень устал, и нервы были ни к черту.

Я спросил, производили ли Брандты подобное впечатление на других, и он нахмурился, с явным отвращением припоминая события своего турне.

— Однажды кое-что случилось, и никто не смог закрыть на это глаза, — заметил он, немного помолчав. — Все произошло в румынской глуши, где-то под Карпатами. Мы проезжали через деревушку — в нескольких милях оттуда лежал нужный нам город, и крестьяне высыпали из домов, чтобы на нас поглазеть. Естественное желание, учитывая, что зрелище было яркое. А потом фургон застрял посреди улицы, и Брандты вышли из своего огромного дома на колесах — посмотреть, что стряслось.

— И? — спросил я, ибо он вновь затих.

— И было ужасно забавно — только и всего. Деревенские разбежались как кролики. Попрятались по домам и заперлись. Фургон вытянули из ямы, и мы поехали дальше, а следующая деревня оказалась заброшенной — на улицах ни души, все двери заколочены и на каждой венок из цветов чеснока.

— Что-нибудь еще? — поинтересовался я, когда он снова умолк.

— Припоминаю одну мелочь… Зверинец. Брандты редко туда наведывались — им хватало забот с ареной и кассой. Но однажды она, мадам Брандт, заглянула в шатер с лошадьми, а потом и с хищниками, чтобы найти агента, который разговаривал там с ребятами. Вышло и впрямь жутковато — шум поднялся такой, что кровь леденела. Казалось, все львы и тигры были напуганы. Не злились, понимаешь, не требовали еды — рычали совсем иначе. Когда она ушла, стало ясно, что лошади взмокли от пота. Я сам их трогал, а день выдался прохладным.

— Хорош, — сказал я. — Ври да не завирайся.

— Ох, — ответил он. — Я и не ожидал, что ты мне поверишь. С чего бы? И рассказывать не стал бы, не спроси ты о Цирке семьи Брандт. Просто заметил бы, что рад оказаться дома. Но раз уж тебе интересно… ладно, как-нибудь расскажу, почему расстался с ними во Франции. История скверная, и этим вечером я говорить о ней не буду. Лучше не поминать Брандтов к ночи — в последнее время они мне снятся.

2

Понадобилось некоторое время, чтобы выудить из жонглера всю историю. Как бы то ни было, однажды утром, когда мы гуляли по Унтер-ден-Линден в бледном, расплескавшемся по небосводу весеннем свете, он согласился ее рассказать.

Когда Цирк семьи Брандт колесил по Северной Африке, хотя на самом деле речь шла о нескольких днях, проведенных вблизи Танжера, к шатрам явился человек, искавший работу. Он говорил, что был эльзасцем и служил кочегаром на корабле, но его оставили в порту, и с тех пор ему никак не удавалось найти место. С ним беседовал сам Карл Брандт — соискатель столкнулся с ним на стоянке. Разговаривая у обтянутого тентом фургона Брандтов, эти двое являли собой удивительный контраст. Эльзасец был белым гигантом — красивым парнем с копной светлых волос, ровным загаром и честными, несколько глуповатыми голубыми глазами. Карл Брандт тоже отличался высоким ростом, но казался изможденным, хрупким и смуглым, словно египтянин. Черные волосы липли к узкой, как у змеи, голове, длинное лицо, желтое, точно старая слоновая кость, избороздили морщины, подбородок украшала темная имперская бородка, запавшие полночные глаза лихорадочно блестели в красных прорезях век, а зубы были заостренными, сломанными и гнилыми. Поговаривали, что Брандт наркоман, и он действительно выглядел, как зависимый. Двое мужчин беседовали, когда дверь фургона открылась. На пороге появилась мадам Брандт и спросила мужа, что нужно незнакомцу. Она была поразительной красавицей, хотя молодость ее и миновала. Статная и грациозная, с блестящими, как воронье крыло волосами, тонкими чертами, миндалевидными глазами под тяжелыми веками и матовой, воистину млечной кожей, она не имела других цветов, словно сошла с черно-белого снимка. Даже ее губы — ненакрашенные — были бледны, а сердечко лица скрывала туча темных волос. В жарких странах мадам Брандт носила белое, на севере — черное, и почему-то никто не замечал, что ей не по нраву другие цвета. Разговаривая с человеком, она редко смотрела на него, поэтому ее поступок всех потряс. Говорила мадам Брандт тихо, не разжимая губ, и мы думали, что зубы у нее плохие, как у мужа. Брандты беседовали с эльзасцем минут десять на солнцепеке. Подслушать разговор не удалось, разве что парень с воодушевлением повторил: он кочегар. Наконец, Карл Брандт отвел его к главному смотрителю зверинца и сказал, чтобы ему подыскали работу. В свою очередь, эльзасец назвался Анатолем и заявил, что не боится испачкать рук. Через пару дней цирк снялся с места и двинулся в Тунис.

Новичок, Анатоль, оказался честным, простым, искренним парнем и вскоре подружился не только с работниками зверинца и сцены, но и с самыми демократичными из артистов, которые развлекались во время долгих, унылых переездов, слушая его пение, ведь у него был чистый и звучный голос. Обычно он исполнял немецкие песни или давно забытые куплеты из французских мюзик-холлов, а иногда баловал публику громкими, непристойными, цветистыми балладами на жаргоне, которого никто не знал. Как-то перед вечерним представлением, когда Анатоль горланил одну из этих грубых веселых песенок в главном шатре, складки ткани, закрывавшей вход, разошлись — в отверстии возникло бледное, напряженное лицо мадам Брандт.

В тот же миг, хотя не все заметили ее, странный холодок сковал веселившихся. Анатоль, сидевший спиной ко входу, сразу же почувствовал напряжение слушателей, развернулся и умолк на середине куплета. Несколько человек неловко поднялось на ноги. Мадам Брандт промурлыкала:

— Не обращайте на меня внимания, друзья. А ты, — обратилась она к Анатолю, — продолжай. Такая веселая песня. Где ты ее выучил?

Анатоль, почтительно стоя перед ней, молчал. Мадам Брандт не смотрела на него, будто совсем не интересовалась его словами. Черные омуты ее глаз скользили по пустым сиденьям главного шатра, и все же каким-то образом присутствующим стало ясно: она добьется ответа.

Наконец Анатоль пробормотал:

— Я выучил эту песню, мадам, на борту португальского фруктовоза много лет назад.

Мадам Брандт не подала вида, что услышала его.

И все же после этого случая ей снова и снова требовалась помощь в фургоне, и у Анатоля почти не оставалось времени на пение и даже на работу в зверинце. Доброжелательный и веселый парень вскоре понял, что терпеть не может хозяйку, и не стал скрывать этого от друзей, которые сразу же с ним согласились. Все ненавидели Брандтов, и многие их боялись.

Цирк пересек границу Испании и начал гастролировать по Андалузии. Несколько артистов ушло, но сразу же появились новые номера. Карл Брандт всегда легко прощался с циркачами. За десять минут до начала представления, он мог подозвать какого-нибудь злосчастного воздушного гимнаста и, указав на крепления на одном из больших шестов, тяжелые и потребовавшие много времени для установки, легкомысленно заметить:

— Хочу, чтобы до того, как мы начнем, их перенесли на другую сторону шатра.

Гимнаст начинал смеяться, полагая, что у хозяина цирка странное чувство юмора, но Брандт ласково продолжал:

— Не кажется ли вам, что лучше поторопиться?

Циркач возмущенно протестовал.

— Это невозможно, сэр. Как, по-вашему, мне перенести механизм за десять минут?

Брандт награждал его долгим, насмешливым взглядом, а затем отворачивался, вкрадчиво говоря:

— Уволен за своенравие. — и уходил телеграфировать агенту, что нужен новый циркач.

Мадам Брандт испытывала странное, болезненное удовольствие, мучая Анатоля. Она знала, что внушает ему страх и развлекалась, посылая за ним, чтобы он был в фургоне, пока она делала маникюр, штопала одежду или писала письма, совсем не обращая на беднягу внимания. Минут через десять после его прихода, мадам Брандт вскидывала голову, глядела поверх него, и спрашивала, нежно и томно, нравится ли ему в цирке и счастлив ли он в их компании. Некоторое время она болтала с ним, изредка любопытствуя, что он думает о других артистах, а потом, окинув его странным сумрачным взглядом, интересовалась:

— Здесь ведь лучше, чем на грузовых судах, правда? Приятнее, чем быть кочегаром?

Иногда она добавляла:

— Расскажи мне о жизни кочегара, Анатоль. Чем ты занимался, в какое время работал?

Каждый раз, когда она отпускала эльзасца, его волосы были мокрыми от пота.

Цирк Семьи Брандт медленно катил на север — к землям басков, и до французской границы осталось всего ничего — нужно было пересечь ее и, проехав по стране, отправиться в Голландию и Бельгию, а потом вернуться обратно. Брандты никогда не оставались долго на одном месте. За пару дней до того, как цирк должен был въехать во Францию, Анатоль сказал смотрителю зверинца, что увольняется. Он был очень трудолюбив и всем нравился, и смотритель, ворча, отправился к Карлу Брандту, который согласился поднять эльзасцу зарплату. Анатоль отказался от его щедрости.

Мадам Брандт была в фургоне, когда об этом рассказали ее мужу. Она заметила:

— Если хочешь, чтобы эльзасец остался, я это устрою. Положись на меня. Думаю, он войдет в наше положение. Как ты сам говорил, это полезный человек.

На следующий день она послала за Анатолем и, после пяти минут безразличия, равнодушно спросила, почему он уходит.

Анатоль, застывший у двери, промямлил какое-то странное извинение.

— Но почему?

— Мне… мне предложили другую работу.

— Лучше нашей? — спросила она, втыкая иголку в шитье.

— Да, мадам.

— Да-а, — протянула она. — Тебе нравилось с нами в Африке и в Испании… так почему не во Франции?

— Мадам…

Она откусила нитку зубами.

— Почему не во Франции, Анатоль?

Ответа не было.

Внезапно она швырнула шитье на пол и впилась в парня глазами. Нечто, рождавшее ужас, плескалось в ее взгляде — уродливая, голодная, неприкрытая жажда; никогда еще она так на него не смотрела. Ее глаза жгли, словно адские угли. Она быстро проговорила, едва шевеля губами:

— Я скажу тебе, почему ты боишься Франции, хорошо, Анатоль? Мне известна твоя тайна, мой друг… Ты дезертировал из Иностранного легиона и опасаешься, что тебя поймают. Так ведь? О, не пытайся мне врать. Я догадалась еще в Африке. Это ведь правда?

Он покачал головой и сглотнул, не в силах говорить.

День стоял жаркий, и Анатоль был в тонкой рубашке. Внезапно мадам Брандт вскочила со своего кресла и подлетев к нему, вцепилась в его воротник. Потрясенный Анатоль отшатнулся, но она была слишком быстрой, а ее хватка — безжалостной и безумной. Рубашка порвалась, и глазам мадам Брандт предстали пятна белесых шрамов на его бледной груди.

— Пулевые! — рассмеялась она ему в ухо. — Кочегар со следами от пуль. Я была права, да, Анатоль?

Несмотря на страх, ее близость внушала ему странное отвращение. Боже, подумал он, она до меня добралась. Ему стало плохо, как людям, оказавшимся рядом со смертоносной змеей. А затем внезапно его помиловали.

Мадам Брандт отшатнулась от Анатоля, опустилась в кресло, подняла с пола шитье. Чутким слухом она уловила шаги Карла Брандта. Парень стоял, как оглушенный, кое-как прикрывая прореху на груди. Брандт вошел в фургон, тихо, как кот — он всегда носил туфли с резиновыми подошвами. Жена обратилась к нему тихо и безмятежно:

— Как видишь, к нам заглянул Анатоль. Он только что рассказал мне, почему боится ехать с нами во Францию. Он дезертир из Иностранного легиона. Посмотри на раны у него на груди.

Анатоль в отчаяньи взирал на длинное желтое лицо Брандта, окинувшего его долгим, молчаливым взглядом.

— Дезертир? — проговорил наконец Брандт, хмыкнув. — Дезертир? Не бойся ехать с нами, парень. Им во Франции есть чем заняться, кроме ловли сбежавших легионеров. Да, ты будешь в безопасности. Под моей защитой.

Он стоял, потирая руки, задумчиво взирая на Анатоля блестящими черными глазами. Желая поскорее выйти из фургона, парень пообещал, что останется. Он чувствовал себя так, словно этим вечером встретился не с одной змеей, а с двумя. Ему никогда не нравились рептилии.

Он действительно хотел сбежать, но солгал мадам Брандт, что нашел новую работу. Кроме того, ему было хорошо в цирке. Воображением он не отличался, и ужасы Легиона ушли в прошлое. Вскоре он оказался во Франции и уже и сам не верил, что там ему может грозить какая-то опасность. К радости Анатоля, после сцены в фургоне, хозяйка не обращала на него внимания. Ей стало ясно, думал он, что она отвратительна ему до тошноты, несмотря на всю привлекательность. Анатоль был бы счастлив, не сознавай он, какого опасного врага приобрел.

3

Бывший матадор Да Сильва, по прозвищу «Капитан», служил в Цирке семьи Брандт укротителем. Ему это не особо нравилось. Год назад у него случился нервный срыв, но, работая с одной и той же группой львов в течение десяти месяцев, он начал обретать былую уверенность. Затем безо всякого предупреждения Карл Брандт купил кучу разных хищников и велел Да Сильве браться за дело. Укротитель пришел в ярость! Львы, тигры, медведи и леопарды, подумать только! А потом, мрачно пожав плечами, подчинился. Вскоре его стая была готова к выступлению, и через неделю триумфально вышла на арену.

Однажды утром, войдя в зверинец, Да Сильва обнаружил своих подопечных в жутком состоянии. Изо рта у зверей шла пена, шерсть стояла дыбом, они скалились, огрызались и даже не могли узнать укротителя. Он уставился на них, не в силах поверить глазам. Подошел смотритель и прошептал ему на ухо:

— Она ходила этой ночью.

Да Сильва поежился. В Цирке семьи Брандт была легенда, гласившая: если животные встревожены или расстроены, значит, дьяволица, Лия Брандт, ходила во сне, зашла в зверинец и напугала их, понимавших, что она такое.

Тигр зарычал, и ему ответила львица. С минуту Да Сильва слушал, а потом повернулся к помощнику.

— Я увольняюсь. Не буду работать с этими тварями вечером даже за миллион. На свете есть и другие представления. Пусть Цирк семьи Брандт ищет нового укротителя.

Через двадцать минут он был на вокзале.

Карл Брандт безмолвно выслушал новость, а затем вскинул руку и со всей силы ударил главного смотрителя по губам. Высокий и тощий, облачившись в черный плащ, он вылетел из кабинета и направился в свой фургон. Его жена пила кофе. Несколько секунд они сверлили друг друга глазами.

Затем она тихо произнесла:

— Проблемы с Да Сильвой, я полагаю?

— Да, с ним. Он уже сбежал. Кто теперь будет работать с хищниками?

Потягивая кофе, она ответила:

— Я знаю парочку укротителей.

— Хорошо. Но сколько времени им понадобиться, чтобы сюда добраться?

— Да, — сказала она, наливая себе еще чашку. — Это и впрямь проблема. Неужели у нас не найдется человека, способного две недели поработать с кошками?

— О чем ты, черт возьми?

Она прикрыла рукой глаза.

— Похоже, ты забыл об Анатоле. Дезертире из Легиона во Франции. Думаешь, он будет против?

Повисла тишина.

— Я пошлю за ним, — наконец сказал Брандт.

Они молча ждали эльзасца. Когда он явился, Лия на него не смотрела, но стала полировать ногти.

Карл Брандт обратил к Анатолю желтое морщинистое лицо. В его глазах, пустых и темных, тлел адский огонь. Он начал мягко и вкрадчиво:

— Ты знаешь, что Да Сильва ушел?

— Да, сэр, — ответил изумленный Анатоль. Он понятия не имел, зачем его позвали.

— Теперь до приезда нового укротителя работать со зверьми некому.

— Да, сэр.

— Не в моих привычках обманывать ожидания патронов. Я всегда показываю то, что обещал. Новый укротитель приедет через неделю. О ней-то я и хочу поговорить.

Повисла пауза. Сердце Анатоля заколотилось о ребра, в голове возникло кошмарное подозрение.

Брандт мягко проговорил:

— Я собираюсь повысить тебя, дружище. На неделю ты станешь укротителем и будешь работать с хищниками.

Анатоль побагровел. Он пришел в ярость, настолько дикую, что забыл о страхе перед сидевшей за столом женщиной. Больше не вспоминая о ней, он выпалил:

— Хотите, чтобы я вошел в клетку к тем тварям? Найдите другого дурака. Я и за миллион этого не сделаю.

Брандт улыбнулся, показав темные, сломанные зубы. Его жена, не обратив на вспышку никакого внимания, продолжала покрывать ногти красным лаком. Брандт вкрадчиво спросил:

— Думаешь, ты можешь ставить нам условия, дружище? Может, я ошибаюсь, но, по-моему, мы на французской земле. Во Франции. Чудесно звучит, не так ли?

Анатоль молчал. Внезапно нахлынули ужасающие воспоминания о Легионе — обжигающее солнце, грязь и зверства. Он подумал о соляных шахтах — кошмарной медленной смерти, ожидавшей его в случае поимки, а затем о хищниках, которых видел во время последнего визита в зверинец — напуганных, разъяренных, обезумевших, и покачал головой.

— Это блеф, — дрожащим голосом сказал он. — Я не укротитель. Вы не запихнете меня в клетку.

Карл Брандт фыркнул. Тонкая, желтая, как слоновая кость, кожа его лица покрылась морщинками. Он вытащил из кармана часы.

— У тебя пять минут, Анатоль, чтобы пойти со мной в зверинец. Или я звоню в полицию. Если хочешь услышать совет, соглашайся. Даже в брюхе льва лучше, чем в африканских соляных шахтах, но выбор за тобой.

Мадам Брандт, сломав палочку апельсинового дерева, тихо вступила в разговор:

— Нет, Анатоль, — задумчиво проговорила она. — Сбежать ночью не получится. Herr Direktor приложит огромные усилия, чтобы тебя нашли. Он не хочет укрывать преступников.

Она вновь посмотрела на Анатоля, пронзив его страшным пылающим взглядом. А затем опустила глаза и, как ни в чем не бывало, занялась ногтями.

Повисла тишина.

Брандт взглянул на часы.

— Смею напомнить, Анатоль, что у тебя осталось две минуты, — проговорил он чрезвычайно учтиво. — Сколько лет ты служил в Легионе? А каков срок в шахтах для дезертиров? Восемь или больше?

— Я буду работать с хищниками. — просто сказал Анатоль. Он знал, что Лия Брандт прочла его мысли, и по дороге к зверинцу вытирал пот со лба. На утреннем представлении стая появиться не могла, но вечером, как объявили всему цирку, номер непременно состоится. У Анатоля осталось полдня на дрессировку.

Он был бледен, когда зашел в клетку с хищниками с одним лишь хлыстом. Снаружи стояли два помощника с заряженными револьверами. Они тоже нервничали. Животные замерли, изучая незнакомца — шерсть дыбом, все глаза нацелены на него. По периметру клетки стояли деревянные раскрашенные тумбы, на которые звери должны были взбираться по команде. Эльзасец произнес нужные слова. Хищники и ухом не повели. Он приказал громче, ударив по прутьям хлыстом, и звери, испугавшись знакомого звука, запрыгнули на тумбы. Он взял бумажный обруч, через который должны были прыгать львы. Несколько минут они огрызались, пытаясь достать его своими жуткими лапами, но потом совершили зловеще-грациозный прыжок, по-видимому, решив, что подчиниться легче. Вскоре с Анатоля и обоих смотрителей градом лил пот, но эльзасец чувствовал себя немного увереннее. Он повернулся к медведям.

Через двадцать минут Карл Брандт вошел в фургон к жене. Она стояла у окна — спиной к нему.

— Все прошло лучше, чем я ожидал. — холодно проговорил он. — Думаю, этим вечером неприятностей не будет. Он смельчак, этот легионер. Нам повезло, что мы во Франции!

Мадам Брандт не ответила, даже не повернула головы. Казалось, Анатоль ее вовсе не интересовал.

Тем вечером в цирковом гардеробе эльзасцу выдали небесно-голубую куртку и вишневые бриджи. Он одевался бездумно, не обращая внимания на гардеробщика, пытавшегося его подбодрить. Циркачи смотрели на него с сочувствием. Несколько человек, не знавших о прошлом Анатоля, убеждало его отказаться от предложения Брандта и не ввязываться в этот кошмар. Не способный объясниться, парень просто качал головой.

— Мне пора. Не пытайтесь меня отговорить. — наконец сказал он.

Все циркачи единодушно проклинали Брандтов.

Настал час заката. Музыканты, неотразимые в зелено-золотистых костюмах, заиграли увертюру в большом шатре. Несколько клоунов в костюмах, усыпанных блестками, ждали своего выхода за кулисами. За ними шесть или семь конюхов удерживали двадцать млечно-белых арабских скакунов с пышными снежными гривами и хвостами — великолепие в алой сбруе. Китайские акробаты в темных кимоно поверх изысканных парчовых платьев репетировали у медвежьей клетки. Анатоль сидел на охапке сена рядом с тиграми, словно не слыша дружеских предупреждений. Представление шло своим чередом.

Под куполом шатра два мускулистых юноши в персиковом трико перелетали с перекладины на перекладину с пугающей ловкостью и быстротой. Внизу работники сцены быстро возводили огромную клетку, спотыкаясь под тяжестью железных решеток. Вскоре она была готова, а воздушные гимнасты спустились на землю. Музыканты заиграли вновь, и Анатоль шагнул в клетку, скромно поклонившись в ответ на аплодисменты, приветствующие его смелость. Затем железная дверь скользнула в сторону, и из узкого туннеля крадучись вышли темно-золотистые звери.

Львы, тигры, леопарды, медведи. Подобно теням, они растеклись по арене, потягивались, терлись о прутья, зевали, ослепленные светом, обнажали страшные клыки, скользя по кольцу с механической грацией.

Стиснув хлыст, Анатоль прорычал первую команду. Миг, и звери послушно сидели на деревянных тумбах. Он взял обруч. Сперва циркачи затаили дыхание, но минут через пять успокоились. У него получалось. Они с облегчением выдохнули. Гвоздем номера была живая картина — звери, стоя на задних лапах, окружали дрессировщика, запрыгнувшего на тумбу, чтобы ярче продемонстрировать свою власть над природой. Самый большой тигр должен был лечь у ног Анатоля и, пока остальные хищники занимали свои места, он всегда медлил, не спеша растянуться на опилках. Расставив львов и леопардов, Анатоль, стоя одной ногой на тумбе, отрывисто и резко дал тигру команду, но огромный зверь мрачно глядел на эльзасца, и лишь кончик его хвоста еле заметно подергивался. Прошло несколько секунд, но зрителям они показались вечностью. Тигр продолжал смотреть на Анатоля, и тот, стегнув хлыстом по прутьям, упрямо указал на место у своих ног. Он стоял спиной к занавесу и не видел, что конюхи и работники сцены расступились, позволяя кому-то выйти из-за красных бархатных портьер. Циркачи заметили это и стали толкать друг друга локтями, ведь мадам Брандт редко подходила к арене во время представлений. Она на мгновение замерла около занавеса, высокая и худая в струящемся белом платье. Лицо ее призрачно белело в черном ореоле волос.

Затем в клетке воцарился хаос — яростно рыча, звери спрыгнули с тумб, бросаясь на прутья. Ошеломленный Анатоль развернулся, размахивая хлыстом и крича, позабыв о тигре у себя за спиной. Обезумевший от ярости леопард врезался в него, и он рухнул на землю. Затем с быстротой ястреба на Анатоля налетел тигр. Раздался низкий, леденящий кровь рык, в толпе закричали от ужаса, дважды выстрелил револьвер. Служители зверинца, поливая хищников из шлангов, разогнали стаю. Раненный в плечо тигр царапал землю и кусал себя в припадке страха и ярости.

Скорчившись, Анатоль лежал на опилках. Он казался тряпичной куклой — настолько безжизненным и изломанным было его тело. По ярко-голубой куртке, пенясь, расплывалось красное пятно. Лицо? У Анатоля его больше не было — осталась только жуткая зияющая рана. Открыв боковую дверь, труп вытащили из клетки и быстро завернули в великолепное кимоно, взятое у китайского акробата. Крича, плача, ругаясь, потрясенные зрители, наступали друг другу на пятки, спеша покинуть шатер. Среди шума и хаоса мадам Брандт скользнула за красные бархатные портьеры и исчезла, как призрак.

Бледным, осунувшимся музыкантам велели играть самый веселый марш. Вскоре шатер опустел — внутри остались лишь несколько человек в ярких одеждах, склонившихся над изуродованным телом Анатоля, а еще доктор, которого спешно вызвали и который практически сразу ушел, ибо ничем не мог помочь.

Труп оставили в маленьком холщовом шатре — гардеробной для клоунов. Циркачи легли поздно, но к часу ночи в палаточном городке Цирка семьи Брандт воцарилась тишина. Только сторож, флегматичный, лишенный воображения тип, медленно ходил по округе, покачивая фонарем. Иногда безмолвие нарушалось: где-то скулил или рычал лев или конь бил копытом по доскам стойла.

Именно сторож рассказал позже, что видел во время своего бдения… Примерно за час до зари, он дремал на охапке сена, без сомнения, радуясь, что ночь скоро кончится, когда его чуткий слух уловил легкие, тихие шаги. Сторож обернулся, пряча фонарь под куртку. Конечно, это была мадам Брандт. Она шла медленно, как сомнамбула, по опустевшей ярмарке к гардеробным. Подобно тени, белому призраку мелькнула на миг во мраке и исчезла, вновь утонув во тьме. Сторож был не трус и решил проявить любопытство. Сняв ботинки, он двинулся за ней.

Мадам Брандт подплыла прямо к маленькому шатру, где лежал изувеченный труп легионера. Сторож не посмел поднять фонарь и едва различал, что было дальше, но и этого ему хватило с лихвой. Он увидел, как белая фигура становится на колени перед темным свертком. У него на глазах мадам Брандт возилась с кусками ткани, и сторож понял, что она пытается развернуть саван. Наконец это ей удалось. Она застыла, впитывая открывшееся зрелище, но ее неподвижность продлилась всего секунду и сменилась истинным ужасом, ибо с яростью голодного зверя Лия Брандт набросилась на труп, тряся, прижимая к себе мертвеца, приникнув лицом — губами — к разорванному, окровавленному горлу… а вдалеке — в клетках — разбив тишину ночи, зарычали тигры и львы.

***

— Да, — сказал жонглер после долгого молчания. — Мы любили Анатоля. Он был хорошим другом, хотя, вероятно, убийцей и, скорее всего, вором. Но в Цирке семьи Брандт прошлое ничего не значит.

— А где Цирк теперь? — спросил я, после еще одной паузы.

Он пожал плечами.

— Думаю, в Польше, а может, в Перу. Откуда мне знать? Брандты цыгане, кочевники. Сегодня здесь, завтра там. Наверное, переезжают так скоро, чтобы избежать неприятностей. Кто знает? У дьявола есть прекрасная привычка: никогда не забывать о друзьях.

Я молчал, размышляя о Лие Брандт и Анатоле. Внезапно меня замутило.

— Послушай, — сказал я. — Ты не против, если с этого момента мы никогда не будем говорить о Цирке семьи Брандт?