1

«Позавчера утром вышел с работы — домой еле доплёлся! День перед сменой не спал, да на работе всё без передыху, носился как угорелый! Ни присесть, ни перекурить!

Шёл я, значит, мимо сквера, как обычно, чувствую: тело ломит всё! Нога за ногу заплетается, сумка на плече чуть не перевешивает! А тогда опустился такой густой туман — было это в шестом часу, — что дальше десяти метров ничего не видать. В сон так и тянуло, глаза закрывались сами собой, и, чтобы разлепить их, надо было приложить титанические усилия.

Ну ладно, думаю, фиг с вами, отдохну маленько...

Знаешь, в сквере, в конце самом, у стеллы, есть две скамейки одна напротив другой? Я к ним и ломанул — прямо через кусты: нет сил делать крюк по дорожке. Посмотрел на одну, мне она грязной показалась, я тогда — к другой. И та — в самый раз! Плюхнулся на сиденье, думаю, переведу дух немножко да дальше потопаю. Главная задача была — не уснуть.

А вокруг всё белым-бело — не видно ни зги! Будто молоко разлили. Шестой час был, прохожих никого, машины только изредка проезжают мимо сквера. А я сижу-сижу, пытаюсь не закрыть глаза, временами встряхиваюсь всем телом, чтобы не уплыть... Чувствую, как гудят ноги...

Не знаю точно, сколько я так просидел, но заснуть — не заснул. Дремота накатила такая, что я почувствовал: вот сейчас всё, уплыву. Ещё, чего доброго, свалюсь со скамейки!.. Недолго думая, я быстро встал и повесил сумку на плечо. Сделал пару шагов: вроде пободрее, чем раньше было, не такой обморок. Доплетусь до дома как-нибудь, ага... И пошёл...

И тут я как раз мимо второй-то скамейки, на которую сначала не сел, протопал и краем глаза увидел, что на ней что-то белеет. В таком плотном тумане увидеть нечто белое — в голове не укладывается, а вот гляди ж ты, заметил! Ну, вернулся я к той скамье и обнаружил на сиденье пачку листов бумаги, перетянутых верёвочкой. Сейчас уже и сам не знаю: может, эта связка изначально там лежала? Ничего не могу утверждать с уверенностью, но в тот момент мне думалось, что раньше скамейка была абсолютно пуста. Голова почти не варила, и ломать её я не стал — откуда взялось да что это такое? — а просто взял находку, положил в сумку и двинулся дальше.

Едва завалился домой, как бухнулся спать. Так что прочитал то, что было написано на этих листочках, я только вечером. На вот, глянь на рукопись из Сарагосы!.. Кто написал — фиг его знает! Ни имени автора, ни названия, ни дат никаких нет... Смотри: первые листы какие-то совсем уж древние. «Яти» всякие, «еры»... Либо действительно было написано давно, либо кто-то — пришибленный на всю голову шутник. Или писатель какой непризнанный?.. А остальное всё написано по-нашему, хоть и пожелтели немного листочки-то.

Знаешь, читал я, читал это дело, и всё больше и больше мне казалось, что нечто подобное я уже знаю. Ты возьми и почитай... Да, прямо сейчас! Интересная штука, между прочим!..»

2

Рукопись неизвестного

(без начала и без конца)

«...его! Слушай, Павлуша, дядю Помпея...»

Таким образом отец мой напутствовал меня, и благословил, и отослал. Той же ночью он умер.

С тех пор я поселился в доме дяди. Часто он говорил, что я ему как сын родной. Жена его, моя тётя, умерла родами за несколько лет до того, а ребёнок умер через три дня. Дядя Помпей не женился второй раз, очень уж любил свою супругу и часто тосковал по ней.

Жилось мне в доме очень хорошо. Дядя всегда был внимателен, и приветлив, и терпелив со мною. Я же ему доставлял немного хлопот.

(Следующая строчка тщательно зачёркнута. Текст не читается.)

Помню, однажды пришёл к дяде его друг Михаил Николаевич, вернувшийся из путешествия по Европе; он принёс презент — книгу в старом истрепавшемся переплёте. Дядя, как её увидел, очень обрадовался и еле сдерживался, чтобы не схватить её тут же из рук приятеля. Он проводил Михаила Николаевича в библиотеку, и они долго там сидели запершись.

С тех пор дядя Помпей изменился. Раньше он часто бывал со мной, иногда даже принимал участие в моих детских ещё играх, но с тех пор, как таинственная книга попала ему в руки, он постоянно стал пропадать в библиотеке. От времени до времени я видел, как он сидел за тяжёлым письменным столом и вчитывался в лежащий перед ним том — тогда доступ в библиотеку мне был ещё открыт. Чем дядя так отчаянно заинтересован, я и подумать не мог.

Шли дни, недели, и дядя Помпей стал казаться всё более и более угрюмым. Он постоянно о чём-то размышлял, был рассеян и невнимателен. Только нечастые приходы Михаила Николаевича могли зажечь блеск в его глазах; они тут же скрывались в библиотеке. Однажды я стал свидетелем их разговора, наблюдая за дядей и его приятелем из-за приоткрытой двери. Михаил Николаевич только качал головой, глядя то в пол, то, с некоторой опаской, на дядю Помпея, в то время как тот отчаянно размахивал руками и явно пытался добиться от друга какого-то ответа. Приятель уходил, так и не разрешив неких сомнений и вопросов, и всё становилось по-старому...

Ещё несколько дней спустя я заметил перемену в дяде. Каким бы делом он ни занимался сутками напролёт в библиотеке — меня туда он пускать запретил — дело это, кажется, сдвинулось с мёртвой точки. Не знаю уж как, но один раз дядя Помпей забыл запереть дверь, и я, улучив момент, заглянул внутрь. Я долго не решался, обливался потом, боясь быть застигнутым, но любопытство всё-таки пересилило.

Дядя Помпей стоял спиной ко мне перед большими напольными часами и внимательно глядел на них. Что с ними не так, я не смог разглядеть, хоть и пытался. Для этого я всё дальше и дальше втискивался в проём, дверь приоткрывалась всё больше и больше — и вдруг... Протяжно заскрипела!

Дядя мигом обернулся и с удивительной прытью помчался ко мне. «А ну-ка, пшёл вон отсюда!» — кричал он, уже настигая меня в коридоре. Я бежал спотыкаясь, но вовсе не от гнева дяди. Нагнав меня, он оттрепал меня за ухо и, бросив плачущего в коридоре, вернулся в библиотеку и запер дверь на ключ. Но дядиного гнева я вовсе не боялся — тогда моим воображением завладела совершенно другая картина.

Когда дядя Помпей обернулся ко мне, я наконец смог различить, что же он рассматривал в часах. Мне показалось, что там, под циферблатом, за стеклом находилась небольшая женская фигура с белом платье. Её лик навсегда впечатался в мою память. Мертвенно-бледная кожа и глаза, тёмные и такие огромные, что, казалось, занимали почти всё лицо; они глядели бездумно вдаль. На единственное мгновение глаза дёрнулись, утвердились на мне, замершем в дверном проёме, и меня обуял такой ужас, что очнулся только после побоев дяди.

С тех пор я никогда не рвался подойти к библиотеке, чувствуя, что женщина в часах помнит обо мне, что она там! Там! И ждёт меня!!.

С происшествия минул месяц, и дядя Помпей исчез. Он заперся в библиотеке и долго оттуда не появлялся. Когда же Фёдор пришёл звать дядю на следующее утро к завтраку, никто не отозвался. Из библиотеки не доносилось ни звука. Дверь вскрыли — в зале никого не оказалось. Только часы всё так же стояли на своём месте. Никакой женской фигуры в них не было...

(Со следующего листа почерк меняется: становится более убористым, с характерными завитками.)

Вот уж третья жизнь, а кошмар моего далёкого-предалёкого детства продолжается. Тогда не успел закончить повесть, но уж теперь, когда я кое-что вспомнил, запишу всё как есть.

...Нашёл ту самую книгу дяди Помпея спустя много лет. Она вся была испещрена его пометками, за которыми иногда почти не видно было изначального текста. Насколько я понял, книга была посвящена алхимическим и оккультным тайнам. Языка, на котором она была написана, я не знал, но дядя Помпей был полиглот. Видимо, он читал её так, будто текст был на русском. Но картинки, многочисленные и достаточно искусно сделанные, не давали ошибиться в общей тематике тома.

Пролистывая страницу за страницей, наткнулся на поразившее меня изображение. Мигом всплыл тот детский ужас, что я испытал на пороге дядиной библиотеки. На пожелтевшей от времени бумаге красовалась женщина в белом одеянии, и глаза... Те самые огромные чёрные глаза, внушающие ужас! Уже взрослый человек, я покрылся холодным потом, да и сейчас, признаюсь, когда пишу эти строки, чувствую, как по спине пробегают мурашки. На следующей странице были изображены песочные часы, и, хотя я не мог разобрать ни слова, но утвердился в мысли, что это страшное существо как-то связано со временем. Мне не давали покоя те напольные часы...

Я начал строить предположения и додумался вот до чего.

Сказывают ведь, что можно вырастить сильфиду, духа воздуха, так отчего бы нельзя вырастить хрониду (так я прозвал её в честь бога Хроноса, чтобы хоть как-то поименовать это жуткое существо), духа времени? Дядя Помпей и взялся за это дело, едва получил драгоценный том от друга своего Михаила Николаевича. Поначалу у него что-то не ладилось — оттого он и ходил такой угрюмый. Но в конце его ждал успех.

Чем только дядя Помпей за этот успех заплатил?.. Ведь ни я, никто иной не видел его никогда с тех пор, как он в последний раз заперся у себя в библиотеке. Относительно судьбы дяди я даже предположения строить боялся. Если какие мысли насчёт этого и забредали когда-либо ко мне в голову, в итоге они приводили к образу тех самых часов... Странных и страшных напольных часов, от которых я избавился как можно скорее, едва вошёл в дом дяди его наследником.

Подумать только, как давно всё это было! А история повторяется снова и снова. Я помню, что в прошлый раз было всё так же: неожиданное прозрение — и скорая развязка. Никак не вспомню только, каким образом и при каких обстоятельствах... Как бы то ни было, теперь время — это всё, что у меня ост...

(Рукопись обрывается.)

3

«Ну, как тебе? Здорово, правда? Это ж надо было такое придумать! Писатель-то — ещё какой фантазёр, видать! Он, смотри-ка, подбил кого-то, чтобы историю продолжить другим почерком.

Только вот какая штука, понимаешь: мне сон приснился... Даже не один. Как я с работы пришёл, едва только принёс домой эту рукопись, мне приснилось что-то... проснулся — уже не вспомнил, что именно, но что-то странное и пугающее... Мне ещё казалось, что сон как-то связан со временем, что мне слышался бой часов... Я, как прочитал эти бумаги, так и связал их со своим сном.

А потом ночью мне приснилась женщина. Отчётливо я её не видел — она стояла против света, вот будто там, у окна, за твоей спиной. Я же сидел прямо тут, за столом. Не вспомнить, что она говорила... а может, и ничего не говорила. Силуэт такой, знаешь, светлый-светлый, она была в каком-то таком воздушном, полупрозрачном платье. Но толком я её не разглядел. Лица вовсе не было видно, и в него заглянуть я отчаянно боялся. И хоть был образ этой женщины будто из света сотканный, но я отчётливо помню, что в её присутствии ощущал панический ужас, да шевельнуться не мог. Проснулся ночью в холодном поту.

Ну, а сегодня... Сегодня вообще хрень какая-то привиделась! Стою, значит, я, малолетний, в полутёмной комнате, между книжными шкафами — да-да, почти как здесь и написано! Выглядываю из-за полки — а спиной ко мне стоит мужик и обнимается, и целуется с какой-то дамой в белом!

Чёрт, чувак, меня аж подбросило! Это почти та самая сцена из рукописи, когда этот... писатель... застал своего дядю Помпея в библиотеке! Только в моём сне ещё тётка эта была, и живая! Смотрю на них я — и чудится, будто это всё на самом деле! Прикинь, мне казалось, что я всё это уже видел, что был свидетелем ровно такой картины! И даже знаю, что Помпей дальше сделает: обернётся и увидит меня, и выгонит нафиг! Представь, я дрожу как осиновый лист, а дядька действительно отрывается от своей пассии и смотрит на меня... Брови так нахмурил, отнял от неё правую руку, поднял её и указывает на дверь. Я стою ни жив ни мёртв, а он ещё медлит... наслаждается, гад! А потом как гаркнет: «Пшёл вон отсюда!» Ну, я опрометью кинулся к двери, не оборачиваясь, но чувствую, что сзади он за мною бросился. Вот, думаю, сейчас ещё пинка наподдаст!..

...И проснулся от своего же крика.

Я так думаю, что это какие-то знаки, что неспроста всё это, ох, неспроста...

Ладно, Ванька, вижу, заболтал я тебя. Вишь, что-то выпил сегодня лишка... Ты не парься, намолол я тут всякой чуши. А тебе домой пора — завтра ж на работу... Да и мне перед сменой днём выспаться надо. Давай, чувак, поздно уже...»

4

«Здорово, Ванюха! (Голос дрожит и срывается; чувствуется сильное эмоциональное напряжение.) Я тебе на мобильный звонил, а она мне: “...вне зоны действия сети”! Вот корова!

В общем, звоню сюда, потому что в интернете тебя уже давно не поймать, а домой вернёшься, может, быстрее прослушаешь.

Я всё узнал, всё понял, всё вспомнил! То, что чел пишет, мол, не первый раз живу и всё такое — правда! Истинная правда, точно говорю! Потому мне и казалось, что всё это знаю — потому что я реально всё это знаю! И Помпея этого помню, и бабу его видел, и сны эти проклятущие... Часы — вот в чём проблема, с ними нужно что-то делать, но не знаю, что...

В общем, заходи ко мне завтра перед работой, со смены вернусь — спать не лягу. Я тебе всё подробно расскажу.

Приходи, Ваня, очень прошу... Буду ждать!

А я тебе ещё вечерком с работы попробую на мобилу звякнуть».

5

Иван:

«Сообщение я прослушал вечером. Мобильный у меня дома разряженный лежал, потому он и не дозвонился в течение дня. Я телефон сразу на зарядку поставил, но он мне так и не позвонил... А около десяти часов вечера мне на домашний позвонили и всё рассказали. Давал показания потом... Чего он повесился, ума не приложу. Свихнулся, что ли, из-за этой рукописи? Сбрендил, видимо, сбрендил, да... Вот же чёрт побери!.. Ведь я его с третьего класса знаю, лучшими друзьями всю жизнь были!..

Вечером соседи услышали дикий крик из его квартиры, потом ещё, ещё один. Как они рассказывали, он орал с полминуты благим матом. Как всё стихло, пробовали звонить в дверь — тишина. Ломились-стучали — всё без толку. Позвонили тогда «ноль-два», те приехали, квартиру вскрыли, а там... Что странно, лицо у него было кровью залито... и руки. А часы, что на стене в комнате висели, разбиты просто в хлам! Он на них ещё и потоптался, похоже. Ещё на кухне у него будильник на холодильнике стоял — тоже расколошмачен. Наручные он носил, так и те в щепки...

А, что ты говоришь? Рукопись? Какая?.. Ах, листы-то эти!..

Да фиг его знает, где они теперь! В квартире их точно не нашли. Я про то, что в своих руках эти бумаги держал, никому не рассказывал — от греха подальше. Говорил, мол, он мне только пару раз упоминал, но не показывал, говорил, подожди маленько, там что-то зашифровано, а я, мол, хочу всё досконально узнать, прежде чем кому-нибудь предъявить. Приставать ко мне с этим делом не стали, у них и своих забот выше крыши.

А всё-таки рукопись эта непростая, кажется мне. И исчезла она так же таинственно, как появилась. Может, и не совсем он свихнулся-то... Чем чёрт не шутит?..

Тьфу ты! Нет уж, нафиг-нафиг! Даже думать об этом не хочу!..»