От пустого, от дурного, от наносного, от недоброго, от слова сказанного в худой час завязь завяжется иная, не человеческая и не скотья, да и в хоромину сядет как у себя дома.
* * *
— ... Мама, а в той комнате когда-то, говорят, был повешенный...
— Молчи сынок, то всё бабские сказки... Засыпай быстрее.
— Мама, а ты слышишь, что в той комнате кто-то ходит...
— То мыши шуршат, засыпай быстрее.
— Мама, а дверь приоткрылась в ту комнату...
— То сквозняк дверь открыл.
— Мама, а кто таким глазом жёлтым на нас смотрит?..
— Сынок, то месяц в окно комнаты светит.
— Мама, а почему...
— Спи уже! Не то горло перережу!
* * *
— Ну здравствуй, милый... Погоди, дай хоть верёвку на шее твоей распутаю. Да погоди целоваться, нетерпеливый какой — язык высунул, ровно пёс в жару!
— Мама!
* * *
Теперь их там трое живёт каждую ночку. Днём не живут, а ночью живут... А если хочешь их видеть — туда в полночь приходи, когда месяц на ущербе, да монету неси малую, да с собой хлеба краюху.
А как войдёшь в хоромину, тако глаголь:
— От тёмного, от долгого, слово лихое молвлю, — да хлеб выложи и почни закликать нечистую.
А первым коли мальчик выйдет с дырою в горле, то дело твоё пустое.
А коли его мать выйдет, баба без глаз, то дай ей деньгу принесённую в закуп, да спрашивай, что знать хотел.
А коли третьим выйдет мужик-удавленник с высунутым языком, то краюху ему в ноги кинь, да проси смело чего хочешь, только денег не проси, не то он тебя задушит и в пол уйдёт, и баба уйдёт в пол, и мальчик уйдёт...
… а ты в пустой хоромине останешься один-одинёшенек, с петлёй на шее да языком наружу, да примешься ждать, когда туда ещё заселятся мать и дитя, что невинно.