Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Кукла
© Эдвард Петрянин13 мин. Страшные истории Helga 29-08-2019, 22:36 Источник
Говорливые пассажиры заполнили нижнюю палубу, на берегу им улыбались встречающие. Капитан сделал дежурное предупреждение, чтобы соблюдали осторожность при сходе. Паром ткнулся тупым носом в причал, загудели блоки, аппарель стала медленно опускаться, наиболее ретивые прыгали на берег прямо с бортов, попадая в объятия родных. Я чинно ступил на грунтовый причал и бодрым шагом задвигал к дому. Мне нравился здешний воздух — морская свежесть перемешивалась с лесной, необычайно вкусно было вдыхать сей коктейль. Я шел под меркнущим небом, безнадежно отстав от редких машин и мотоциклов, что встречали прибывших, зато быстро обогнал всех пеших, что шли медленно под ношей городских покупок. Я же был налегке, только небольшой рюкзачок с вещами и продуктами за спиной.
Я предвкушал, как приду и разогрею банку тушенки, порежу теплую еще буханку ржаного хлеба, сделаю салат из свежих огурчиков, поем, все это утрамбую пивом, а потом завалюсь спать. И не беда, что рядом не будет женщины — пиво приглушит щемящую тоску. А завтра я отвлекусь морем.
Уже на подступах к дому моей двоюродной тетки было понятно, что там никого нет. Я обрадовался. Привычно отворил калитку забора, ступил на крылечко. Небо совсем потемнело и стало почти чернильным. Вспомнились где-то прочитанные слова — «обволакивающий вечер». Я вошел в дом, включил свет, плитку, занялся приготовлением ужина. Пока грелась тушенка, исследовал гостиную. Моя двоюродная тетка лет шесть как переехала в город, но дом на острове не продавала — он служил своеобразно летней резиденцией для нее, ее родственников и друзей. Больше всех сюда стремился приезжать я, и это мне удавалось. За шесть лет многие вещи в доме не были убраны, в том числе и сундук с тряпичными куклами, которых мастерила тетя для местного школьного кукольного театра. Я не понимал этого увлечения, но к сундуку с его содержимым успел привыкнуть, хотя некоторые персонажи мне откровенно не нравились: пузатый клоун с глазами из пуговиц, носом-картошкой и ухмыляющимся губастым красным ртом в половину лица, кот в сапогах, похожий на трупик котенка в шляпе, какие-то мальвины с волосами из мочалок, покрашенных синькой, и прочая трепотня.
Деревянный сундук стоял у стола. Крышка была захлопнута, а на ней, откинувшись, сидела отвратительная тряпичная кукла. Раньше я ее здесь не встречал. Прежде всего, в глаза бросились размеры этой куклы: она казалась выше сундука — а он был не ниже полуметра — и в ширину занимала довольно значительное пространство крышки благодаря пышному веерному платью из лоскутов тюля. Длинная тряпичная шея розового цвета переходила в голову без подбородка, сверху свисали черные плети капроновых косичек. Тушью были намалеваны большие черные глаза, а красным — огромный смеющийся рот. Носа обозначено не было. От шеи набитое тряпками тело чуть утолщалось, на него был натянут синий атласный жилетик с блестками на месте груди. Из-под ажурного платья свешивались тонкие тряпичные ноги, похожие на глисты. Руки тоже безвольно свешивались, внизу расширялись в ладошки из трех пальчиков. По-видимому, эта кукла изображала цыганку. Я поднял ее с крышки сундука. Как и ожидал, она обвисла и запрокинула свою смеющуюся голову-шею. Под плотной материей, похожей на байку, угадывалась вата или что-то вроде того. Я посмотрел ей в лицо, и мне стало жутковато: смеялся не только нарисованный красным рот, но и черные глаза. И хотя каждая в отдельности деталь этого подобия лица была грубой, нарочито намалеванной, в целом оно производило впечатление какой-то издевательской ухмылки, исполненной непонятного смысла.
Вообще-то, я всегда испытывал страх перед куклами: в детстве избегал кукольных театров, не любил смотреть кукольные мультфильмы, в магазинах шарахался от манекенов... Меня приводила в ужас сама мысль, что на самом деле эти двигающиеся или застывшие копии людей мертвы, они не имеют сознания, не чувствуют, не мыслят, хотя как бы призваны произвести такое впечатление. Я пытался постигнуть мир того беспредельного небытия, которое стоит за этой имитацией жизни, сознания. И мне становилось не по себе. «А что, — думал я, — если и все окружающие меня люди, включая самых родных — это куклы, которые по каким-то неведомым мне причинам двигаются, говорят, реагируют на слова, но на самом деле мертвы как камни, и я — в царстве неживых?».
Как-то раз, когда мне было лет шесть, я выволок из ниши свою старую куртку, штаны, зимнюю шапку, напихал во все это различных вещей, штаны соединил с курткой, в воротник куртки вставил стеклянную банку, а на нее надел шапку. Отошел в сторону и содрогнулся: на полу в прихожей нашей квартиры лежал человек, чужой, невесть откуда взявшийся. Родителей тот момент дома не было, они еще не пришли с работы. Своим произведением я хотел их удивить и напугать. Но как только увидел, что получилось, сам перепугался до смерти. Кинулся к лежащему на полу чучелу и начал лихорадочно вынимать и разъединить все составлявшие его тряпки и вещи. Успокоился только тогда, когда разложил их по прежним местам.
— Ну-ка, брюнетка, отдохни, — сказал я кукле и отшвырнул ее в сторону. Оно послушно шмякнулась о пол, запрокинув кверху смеющееся лицо. Я открыл сундук — его содержимое было тем же самым, что раньше, включая клоуна и прочих. Я поднял мою куклу и затолкал ее в сундук. Зашел на кухню, выключил плиту, нашарил на полке ключ от сарая. Вернулся в гостиную, взял сундук и вышел из дому. Неподалеку, метрах в двадцати, темнела череда деревенских сараев, дальше начинался лес. В лунном свете я легко нашел наш сарай и открыл проржавевшим ключом висячий замок. Толкнул дверь, посветил зажигалкой — в левом углу от меня лежали вповалку нестроганые доски. Пахло опилками, плесенью и мышами. Я поднял сундук и задвинул его под ворох досок. Потом взгляд мой упал на штыковую лопату — она стояла чуть правее двери. Я снова выдвинул сундук, извлек оттуда «брюнетку», стараясь не смотреть ей в лицо. На полу сарая валялся рваный полиэтиленовый пакет — я взял его и затолкал мою ношу туда. Потом ухватил лопату, навесил замок на скобы и пошел в сторону леса, чтобы закопать куклу.
Дойдя до первых деревьев, что были в метрах десяти от сараев, я выкопал ямку глубиной в полметра, опустил туда пакет с куклой, забросал землей, набросал холмик. Сверху еще и придавил тремя камнями, что нашел неподалеку. Затем вернулся в сарай, проверил, что сундук там, где я его оставил. Свободно вздохнул, поставил лопату на место, закрыл сарай и пошел в дом.
Все прошло так, как я и планировал: ужин в одиночестве, пиво и сон. Спал я крепко и сладко, и, по-моему, снов никаких не видел в ту ночь.
Утром я отправился к морю. Еще не видя его, я услышал, как оно шумит. Равнодушная стихия приветствовала меня. Стало легко и свободно. Я преодолел небольшой подъем и увидел остров во всей его красе. Внизу простиралась огромная зеленая долина холмов, а от нее до самого горизонта простиралась другая долина — море. Его волны лоснились под проснувшимся солнцем, лениво шлифовали песчаный берег. Это была самая красивая бухта на острове — бухта Танталла. Откуда возникло это название, было ли как-то оно связано с известным древнегреческим мифом, никто из местных не знал. Я подозреваю, что когда-то в бухту зашел корабль с таким названием, от него и пошло.
Когда смотришь на море, в голову лезут мысли о вечном: за тысячи лет до тебя пенились эти волны, так же будут шуметь и пениться через тысячи лет после. На этом берегу двое юных созданий могут тешиться любовью, а плод этой любви через много десятилетий дряхлым старцем прийти на берег — а здесь ничто не изменится...
Солнце уже садилось, когда я стал подумывать о возвращении. Мне хотелось есть, но почему-то не очень хотелось идти обратно. Я вынужден был признаться самому себе, что боюсь возвращаться в дом. «Почему? — спросил я себя. — Потому ли, что думаю, что там будет она?».
Я сидел на теплом песке и шевелил пальцами ног. Я осознавал несерьезность и даже глупость своих детских страхов, но ничего не мог с ними поделать. В принципе, можно было напиться перед тем, как идти домой: водку на острове купить было несложно, даже в позднее время. Но пить для храбрости и пить с горя было не в моих правилах, и я тут же отмел этот способ борьбы со страхом. Да и расписываться в собственной трусости было болезненно для самолюбия. Позвать кого-нибудь? Привести на ночь какую-нибудь девушку из местных? Но я здесь мало кого знал, а те, кого знал, были замужем. Искать же туристок — труд неблагодарный, они все пугливые и к тому же, как правило, приезжают со своими друзьями. Можно было переночевать у моря, но холодно и кушать нечего. Разумеется, все кончилось тем, что я разозлился сам на себя и решил вогнать большой осиновый кол вампиру страха в своей душе. Я пошел обратно.
Когда я открывал входную дверь, рука моя мелко дрожала, а взгляд невольно устремился в сторону сараев, за которыми я зарыл куклу. Уже смеркалось, и ни одного человека не было на улице. Я вошел в дом, включил свет, пронесся в залу и посмотрел сначала под стол — никого. Я обшарил взглядом комнату, заглянул под кровать. Никого и ничего. Иначе и не могло быть: неодушевленные предметы лежат там, куда их положили, и не чирикают. Такова природа вещей и подозревать что-то иное — бред.
За ужином я успокоился окончательно. Процесс принятия пищи на острове всегда был особенно приятным для меня. Аппетит здесь обострялся, как, впрочем, и остальные физиологические ощущения. После ужина наступила сытость и умиротворение. Было тихо вокруг. В окно смотрела белая луна. Луна, луна — как баба кругла. Хотелось ковыряться в зубах и размышлять о вечном. «Интересно, а что происходило на этом самом месте, где я сейчас сижу, ровно тысячу лет назад, или пятьсот? — подумал я. — Уж наверняка луна была такой же, остров — тоже. А что касается людей, то какие-нибудь аборигены монголоидной внешности — а может, и не монголоидной — творили какие-нибудь свои бытовые дела, равняясь на местные обычаи, традиции, ритуалы и не задумывались, что все это канет в Лету. А может, и задумывались? Кто теперь скажет? И ведь пройдет, обязательно пройдет, невзирая ни на что, еще тысяча лет. И что-то будет твориться на этом самом месте, в этой точке пространства ровно через тысячу лет».
Я подошел к холодильнику, достал из него холодный кувшин с квасом и с наслаждением отпил. Квас был терпким и в меру кисловатым. Все, день был прожит. Кроме сна, ничего не оставалось.
Среди ночи я проснулся. Проснулся оттого, что меня кто-то звал по имени. Я дернул рукой и почувствовал деревянную спинку кровати. Открыл глаза, но сначала ничего не увидел, кроме ровного лунного света, молочным туманом залившего комнату. Потом начал различать предметы. В глаза бросилось, что занавески на окнах слегка шевелились. Наверное, от ветерка — видимо, форточка открыта. Я вскочил с кровати. Сердце стучало, как барабан; я чувствовал, что я не один в комнате. Почти в панике я подбежал к выключателю и нажал на него. Выключатель щелкнул, но свет не загорелся. Я выбежал на веранду, к входной двери, чтобы открыть ее. Ключа в замочной скважине не было. Я стал шарить рукой по стене, чтобы включить свет. Рука дрожала и была липкой от пота. Повторилась та же ситуация, что и в гостиной — свет не загорался. В окно из-за туч смотрели холодные звезды — как настороженные глазки. Было тоскливо.
Я бросился лихорадочно искать ключ возле двери. И вдруг меня озарило: он же на гвоздике справа от выключателя! Это в городской квартире на ночь я оставляю ключ в замке, а здесь принято вешать его на гвоздик. Я кинулся туда, и точно — ладонь царапнула шляпка гвоздя и заветная железная пластинка. Ключ был сорван и провернут в замке практически одним движением. Я толкнул дверь и вывалился на крыльцо. Я вне дома, значит, вне опасности. Как сильно бьется сердце! Но почему так темно? Господи, какие-то ведра, швабра... ведь на крыльце этого не было. А где же небо, звезды? И тут до меня дошло: я открыл чулан вместо входной двери! Новая волна страха навалилась на грудь с такой силой, что я едва не потерял сознание. Но у меня хватил сил шарахнуться назад, и, о чудо, я не ударился головой о запертую дверь, как ожидал, а вывалился обратно на веранду. Ключ еще был у меня в руке. Я кинулся к входной двери и стал тыкать им в замочную скважину, не попадая в нее. Наконец, я попал, но замок не поддавался — немудрено, ведь ключ был от чулана. В какой-то околообморочной ярости я двинул ногой по двери. На славу сработанная дубовая дверь не поддалась.
В панике я обернулся назад... и увидел ее. Кукла сидела возле входа в гостиную, привалившись к косяку. Ее ноги были разбросаны, голова склонилась набок, намалеванное лицо уставилось на меня в бессмысленной ухмылке. Я взвыл. Она назвала меня по имени каким-то жутким утробным голосом. Цепляясь за остатки здравого смысла в какие-то доли секунды я попробовал объяснить себе, что если я слышу голос, значит, здесь действует механизм звуковых волн — естественное физическое явление, значит, нет никакой мистики и потусторонности. Но кукла не говорила, она просто смотрела на меня. А звуки раздавались в моем сознании.
Тишина и мрак внезапно ударили в голову. Я почувствовал, что парализован. Еще запомнились острая боль в переносице и шершавые холодные половицы под ладонями.
* * *
Солнечный зайчик играл на моем плече. День выбивался из-за занавесок на окне. Я лежал на полу в прихожей и чувствовал холод. Вскочил и огляделся — открытая дверь в чулан, опрокинутая табуретка, открытая дверь в гостиную и никого возле косяка, никакой куклы. Я вошел в гостиную, посмотрел на разворошенную постель и понял, что сегодня уеду с острова.
Но сначала я решил кое-что выяснить.
Около полудня я пришёл на то место, где её закопал. Ничего подозрительного. Никаких следов исхода из-под земли. А вокруг — роскошные краски летнего острова. Море, вожделенное море, окаймленное золотым пляжем — в какой-то сотне метров от меня. А я вынужден уехать из-за куска тряпки, набитой ватой или чем там еще...
Я взял лопату и стал копать. И добрался до нее. Она лежала в той же позе, в какой я ее оставил. При свете дня она вовсе не казалась такой страшной. Но все равно, смотреть на нее было неприятно. Я открыл принесенную с собой фляжку с бензином и облил куклу. Она безучастно пялилась в небо своей ярко намалеванной ухмылкой. Я опасливо отошел на несколько шагов, зажег спичку и бросил в нее.
Последней, что исчезла в фиолетовом пламени, была ее ухмылка. А может, мне показалось. Я был зол, но спокоен. Мне помешали наслаждаться жизнью хотя бы так, как я мог. Я должен был устранить помеху. Я — нервный и рефлексирующий, я — обреченный на одиночество по причине своего характера, я — слабый и трусливый, я — ленивый и сладострастный, я — уставший от постылой враждебности мира, не хотел никаких мистик и загадок. Я хотел сжечь все, что гложет мне душу.
От куклы осталась дымящаяся зола. Я втоптал ее в землю и пошел к морю. Я плавал до одури, до изнурительной боли и дрожи во всем теле. Без сил рухнул на песок и прикрыл голову полотенцем. Усталость убила тревогу или хотя бы оглушила ее. Было приятно лежать и чувствовать себя свободным от мыслей. Не дорожить ничем, ни к чему не стремиться. Просто лежать и дрожать от безмерной, но сладкой усталости.
Я вспоминал. Это случилось года два назад. Мы поехали в Хабаровск с моим другом по делам нашей рекламной фирмы. В Хабаровске мы жили на служебной квартире и однажды вечером — дня через два после приезда, когда мы успели опухнуть от ежевечерних порций пива и покера на интерес — друг привел двух девушек. Одна из них была брюнеткой, другая — блондинкой. Обе были красивы по-своему. По жребию мне досталась брюнетка. Я не возражал. Она была похожа на цыганку: большие глаза, пухлый сочный рот, волосы не иссиня-черные, но очень темные и слегка вьющиеся. На смуглых щеках румянец. Эстет мог бы придраться к форме ее носа — он был слегка вздернут, но я не эстет. Когда я увидел ее, такую аппетитную, южную, с полуоткрытыми губами, которые придавали ее лицу слегка глуповатое, но в то же время волнующее выражение, мне захотелось... Без лишних проволочек я попытался уволочь ее в постель, но она обиделась.
Друг разрядил ситуацию, предложив сыграть в покер на коньяк: выигравший выпивал рюмку коньяку. Девочки смутно представляли себе правила игры, поэтому мы всякий раз убеждали одну из них, что у нее самая выигрышная комбинация карт. В общем, они захмелели быстрее, чем мы, и стали вести себя более свободно.
Мою звали Динара. Я спросил, не цыганка ли она. Динара ответила, что дедушка был цыганом. Я протянул ей блюдце с нарезанными лимонами и шутливо поцеловал в завиток над ушком. Меньше всего мне хотелось слушать одну из романтических историй про цыганского барона. Она не отстранилась от поцелуя и чуть усмехнулась краешками хмельных губ. Я спросил, что означает ее имя, уж не монету ли. Она ответила, что не знает, но наверняка что-то ценное. Мы рассмеялись. Сердце мое стучало все сильнее, и голова кружилась от волнения и желания. Я заметил, что когда «клеишь» женщину и она уже почти доступна, волнение вызывает невольный страх — а вдруг в последний момент она откажется? Так же было и тогда. Я боялся обидеть ее слишком смелым своим поведением и в то же время не мог больше ждать. В конце концов я обнял ее за плечи и от души поцеловал в губы. Она ответила. Воодушевленный, я дал волю рукам. В принципе, если успеть достаточно быстро захватить контроль над известной зоной женского тела и активно начать работать там ладонью, успех обеспечен. Главное — не дать ей убрать оттуда руку.
Пятно света от голубого экрана работающего телевизора отражалось в зеркале серванта. Желтые огни большого города маячили в черном окне. Я стягивал с Динары трусики и целовал ее в живот. Дальнейшие подробности опущу. Скажу только одно — едва ли когда в жизни я испытывал такое наслаждение. Это был настоящий праздник обладания, обладания женщиной, которую можно уподобить платоновскому архетипу идеальной женщины, сочетающей в себе все достоинства женского естества в их высшем проявлении. Я купался в любви всю ночь и всю половину следующего дня. Потом Динара с подругой уехали. Часов пятнадцать кряду мы с другом находились в блаженной отключке, умиротворенные до идиотизма.
Мы встречались с ними две недели. Потом я приезжал в Хабаровск один и вновь встречался с Динарой. Потом она приезжала ко мне во Владивосток. Мы ходили по барам, ночным клубам, бассейнам и саунам. На пятый месяц нашего знакомства она мне надоела. Я все более явственно стал замечать в ней недостатки и тяготиться ими. В частности, меня смущала слегка повышенная волосатость ее икр, которые она брила, но которые довольно-таки быстро обрастали. Мне не нравилось, что она довольно-таки часто храпит во сне. Я с брезгливостью ощущал острый запах ее пота во время наших занятий любовью. Мне перестала нравиться ее излюбленная поза: раздвинутые ноги, руки по швам, как будто не хочет меня обнять. Меня раздражали ее рассказы о цыганской мстительности и неуязвимости. К тому же я не был уверен, что она не встречается еще с кем-то, пока находится в разлуке со мной.
Чашу моего терпения переполнили ее слова, что она ждет ребенка от меня. Я не верил, что он от меня. Не верил, и все. Я сказал, что нам лучше расстаться. Она не заплакала, нет. Но глаза ее увлажнились. Она встала с постели, молча собралась и ушла. Уходя, осторожно прикрыла дверь — не хлопнула. Мне стало нехорошо. Хотелось ее окликнуть, но дурацкая гордость не позволила. В тревоге и злости я кусал кулак и глушил горькую. Менее через год узнал, что Динара умерла во время родов вместе с ребенком. Родители похоронили их на каком-то островке близ Хабаровска, где у них была дача.
После Динары мне не везло с противоположным полом. Редко какое знакомство с девушкой увенчивалось постелью. В основном все заканчивалось ссорой или тихим расставанием. Те, кто мне по-настоящему нравился, отвергали мою любовь. А те, кто позволял мне делать это с ними, самому мне не очень нравились. Я стал все чаще прибегать к услугам проституток, но это не приносило психологического удовлетворения. Я стал раздражительным, злым, склонным к унынию и маялся в постоянной тоске. Единственное, что я сумел не позволить себе — пить. Какой-то спасительный файл в моей голове заблокировал это стремление. Слава богу, я не пустился по проторенному маршруту спивающихся неудачников. Может быть, поэтому и не стал одним из них в полном смысле этого слова. Но я маялся, и это отнимало у меня много душевных сил, а подчас — едва не толкало на самоубийство.
Я держался. Держался изо всех сил. Держаться помогало море. Я часами мог смотреть на него, сидя под лучами заката или рассвета. В городе трудно было отыскать кусок берега, свободный от людей. Поэтому я часто ездил на остров, где находился дом моей тетки. Мои неуклюжие попытки завести знакомство с кем-нибудь из девушек или женщин на пляже всегда оканчивались неудачно, в итоге я махнул на них рукой и старался отыскать место побезлюдней или приходить на пляж в ранние или поздние часы. Море было моим другом, моим врачом, оно дышало в такт моим мыслям, оно ласкало меня бархатом волн, когда я заходил в него. Своей бескрайностью и глубиной оно заставляло забывать о тщетности человеческого существования, а морские пейзажи просто захватывали меня своей красотой.
Было уже часов восемь вечера, когда я поднялся с теплого песка. Море шумело, облизывало пляж, солнце нависло справа над зеленью сопок и приобрело оранжевый оттенок. Я поднялся с тяжелой головой и желанием пить. Зашел в воду, окунулся с головой и почувствовал, как соленая вода щиплет кожу и глаза. Я окончательно проснулся. Пора было возвращаться домой. Не хотелось. Оставаться тоже не хотелось — надоело. Я поймал себя на мысли, что не прочь вернуться во Владивосток, но паромы уже не ходили. Не беда: от причала местного рыбозавода в город часто курсировали катера — с утра до глубокого вечера. За умеренную плату можно было договориться, чтобы тебя взяли на борт. Так я и решил. Добрался до дома, быстро собрал сумку, на всякий случай заглянул во все уголки комнаты, проверяя, не затаилась ли там кукла. Нет, никого.
Черный катер типа «жучок» с облупившейся, местами ржавой рубкой уже давал гудок, готовясь отшвартоваться. На носу значилось название — «Веселый». Я подбежал, спросил пожилого бородатого рулевого, не возьмет ли до Владивостока. Он кивнул:
— Шестьдесят рублей.
Это было на десятку дороже, чем на пароме. Наценка за время. Я согласился, перепрыгнул через борт, устроился на лавке возле рубки, поплотнее запахнул ветровку, надвинул капюшон и приготовился убить час, что требовался, чтобы добраться от острова до Владивостока. Кроме меня, пассажиров не было, и рулевой пригласил меня в рубку. Я сказал, что как замерзну, последую его приглашению, а пока мне, дескать, хочется посидеть на ветерке. Он усмехнулся:
— Говорят, к ночи погода испортится. Усилится ветер, пойдет дождь.
Он ловко вертел деревянным отполированным штурвалом, и мы неслись по лазурной глади навстречу едва угадывавшемуся в туманной дымке Владивостоку. Катер нырял и выныривал, вспенивал воду, сноп брызг вырывался из-под носа и обдавал меня отрезвляющим душем, а морской ветер свирепо трепал одежду и холодил лицо. От него и качки перехватывало дыхание, приятно щекотало в животе. Я чувствовал себя бесконечно свободным, и мне было приятно смотреть на профессиональную хватку рулевого.
— Чего один-то? — cпросил он. Народ на острове до удивления непосредственный, и подобные вопросы — норма.
— В смысле?
— Ну без друзей, подруги. Парень ты вроде видный. Обычно на остров с компанией едут, или с женой там, с подружкой. А так здесь скучно.
— Мне не скучно.
— Ну, извини. Просто, хотел разговор поддержать. Знаешь, — он резко крутанул штурвал вправо и потом чуть-чуть обратно,— по лицу видать, что-то тебя гложет. Выпить хочешь?
— Не пью я.
— А что так?
— Cпиться боюсь.
Он засмеялся. Поиграл штурвалом. Весело произнес:
— Да, есть такая опасность. Особенно если не женат.
Я молчал.
Рулевой достал из кармана синих замасленных рабочих брюк пачку «Явы», закурил и предложил мне:
— Будешь?
— Не курю.
— Молодец. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет...
Было забавно услышать эту детскую присказку из уст мужика, которому, на первый взгляд, было уже за пятьдесят. Я улыбнулся, и он это заметил.
— Ты извини, просто вот уже весь день туда-сюда курсирую, ни одного пассажира. Не с кем словечком перемолвиться. У меня недавно жена умерла. Сын в армии служит. Напарник, он же — механик, заболел, а я, знаешь, без общения долго не могу.
— Понимаю, — я кивнул.
Рулевой затянулся. И протянул мне огромную мозолистую руку:
— Меня Геннадий зовут. Геннадий Васильевич. Но можно без отчества.
— А меня — Эрик, — моя, в общем то, неслабая рука утонула в его руке, как детская ладошка.
— Эрик, необычное имя. А полное как?
— Эрнест.
— Это не в честь ли Хемингуэя?
— Точно, родители им увлекались.
— А я тоже читал. Знаешь, сильно писал. Я его роман «По ком звонит колокол» читал, и рассказы там разные... Меня особенно один зацепил, где про мужика, которого мафия приговорила, и где бы он ни был, он знал, что ему не скрыться, и его скоро убъют. Читал?
— Да, забыл только, как называется.
— Я тоже.
Погода между тем резко испортилась. На море опустился туман, первые капли дождя забарабанили по рубке, покрыли иллюминаторы. Похолодало. Ветер резко усилился и погнал волну. Я зашел в рубку и присел на кожаную, потертую лавку. Геннадий озабоченно вглядывался в туманную даль и матерился, сетуя, что непогода наступила так быстро. Мне стало тревожно. До Владивостока было еще минут сорок хода, а погода все ухудшалась. Нос катерка наотмашь нырял вниз, а потом резко выныривал, отбрасывая меня назад так, что я должен был вцепиться за край лавки и напрячь шею, чтобы не удариться затылком о перегородку.
В правом углу рубки находилось что-то вроде кандейки — деревянный ящик с отломанной дверцей, а в нем — старые карты, замасленные тряпки, алюминиевая кружка, чайник, какие-то пожелтевшие книги с оторванной обложкой... Вдруг оттуда вывалилось нечто, не напоминающее ни книгу, ни тряпку. Я вздрогнул: на палубе лежала кукла. Ее намалеванное лицо бессмысленно ухмылялось, смотря в никуда. Тонкие тряпичные ноги раскинулись в разные стороны, а руки с растопыренными пальцами лежали вдоль туловища, почти по швам. Где-то когда-то я уже видел эту позу.
— Геннадий, это что?.. — я не слышал собственного голоса. Казалось, все происходит во сне и я знаю, что никакого Геннадия на самом деле нет, так же, как нет ни катера, ни моря...
— Где? — Геннадий стал медленно поворачиваться ко мне. Я не успел увидеть его лица, только почувствовал страшный толчок снизу из-под палубы, увидел, как нос катера резко взметнулся к небесам, и сразу стало темно.
Я чувствовал, что задыхаюсь. Соленая вода, казалось, сейчас разорвет легкие. Судорожными усилиями я старался подняться на поверхность. Это мне удалось, но волны, волны, каждая высотой с дом, обрушивали на меня новую порцию воды. «Как таракан под струей из крана», — мелькнуло у меня в голове. Дикий страх сменился желанием жить. Надо держаться, плыть в сторону огней, там Владивосток... Где-то здесь должны быть суда... Человек за бортом, они спасут меня... Господи, не дай умереть... Зачем, зачем так со мной... Плыть в сторону огней, плыть в сторону огней... Они спасут, там Владивосток, они спасут... там... Господи...
1 472 просмотра
1 комментарий
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
