Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Единственная непростительная вещь
© Gallows Bird77 мин. Страшные истории RAINYDAY8 16-07-2020, 17:12 Источник Принял из ТК: Helga
Единственная непростительная вещь, я считаю, – это сознательное уничтожение чего-либо прекрасного, чем бы оно ни было.
Я помню, как был наркоманом. Покупая ежевечерне дозу, я принимал ее не сразу, а оставлял в пустой квартире и отправлялся гулять. Ходил долго, часами, мечтая всякий раз, что смою по возвращении эту гадость в унитаз. Но никогда, разумеется, не смывал. Еще грезил о том, что меня собьет машина, пырнут ножом гопники, или я просто свалюсь на тротуар с инсультом, – лишь бы это безумие прекратилось.
У меня имелся стандартный маршрут, проходивший по окраине родного промышленного района. Я бесполезно слонялся по погруженным во тьму дворам, разбитым дорогам между редкими фонарями, грязным скверам и пропахшим водорослями пляжам. Иногда пытался завязать разговор со случайными встречными, но те сторонились меня, ибо впечатление вменяемого человека я вряд ли производил. К тому времени я уже позабыл, когда в последний раз с кем-то полноценно общался.
На высоком холме в километре-другом от моей улицы одиноко виднелся заброшенный дом. Каждую ночь луч далекого маяка где-то на противоположной стороне бухты сверкал в его сквозных оконных проемах. Можно было подумать, что там с интервалом в несколько секунд загорался и гаснул призрачный свет, как отголосок былых времен, когда в этих стенах жили люди.
Однажды, взглянув на этот остов, я заметил в нем смутную человеческую, как чудилось, фигуру. Она походила издали на неподвижно стоявшую у окна точку, возникавшую на фоне красноватого сияния и снова растворявшуюся в кромешном мраке дома.
На удивление, предполагаемый незнакомец оказался в том же месте и на следующую ночь, и я без задней мысли решил пойти посмотреть, действительно ли там кто-то был. Я пересек широкую балку между нами, запутался на непонятно куда ведшей дороге и, едва не выкашляв легкие, забрался на холм по бесконечно длинной кривой лестнице.
Старый угрюмый дом с влажными стенами в самом деле оказался покинутым, потому глупо было надеяться, что кто-то ютился в нем. Я лег на землю отдышаться, когда сверху вдруг донесся звонкий женский голос: «Привет. Ты чего здесь делаешь?»
Из окна на втором этаже показалась девушка, точнее силуэт девушки, обрамляемый миражным мерцанием маяка. Пытаясь собраться с мыслями, я неуклюже встал на ноги и прокряхтел: «А что здесь делаешь ты? Здесь же никого нет».
«Как же нет, когда я здесь? – в ее голосе послышалось ощутимое недовольство, впрочем, вмиг сменившееся веселостью. – Слушай, а ты любишь виноград? Я очень люблю, особенно крупный белый…»
Мы проболтали почти час. Несмотря на то что меня уже капитально ломало, и одна минута тянулась как десять, я терпел до последнего. Я плохо связывал слова в предложения, а девушка сыпала фактами о себе, будто нашла в моем лице персонального биографа. Лишь только не объясняла, почему очутилась посреди ночи в столь странном месте.
Уходя, я пообещал купить ей самый вкусный виноград, какой найду, если она согласится еще раз встретиться со мной. Фигура в окне не пожелала принимать каких-либо подношений, однако предложила опять прийти туда спустя сутки.
Я не помнил, как вернулся к себе, не помнил, как вмазался. Очнувшись на следующий день, я не соображал, имело ли это знакомство место, или же я элементарно бредил. Но нет: когда зашло солнце, и над уснувшей бухтой привычно забегал луч маяка, в окне мрачневшего за балкой дома вновь появились неясные очертания человека, теперь еле заметно махавшие рукой. Если увядавший мозг все еще позволял мне испытывать что-то вроде радости и приятного волнения, то с подобием именно таких чувств я повторил вчерашний путь.
Тем вечером я беззастенчиво спросил свою новоиспеченную подругу: «Ты, наверное, бездомная и живешь тут?» Девушка усмехнулась в ответ: «Да если и живу, это все-таки дом, не правда ли?» Она напрочь отказывалась покидать свою обитель и еще больше не хотела, чтобы к ней заходил я; даже взяла с меня слово ни при каких обстоятельствах этого не делать. Я в свою очередь не настаивал, поскольку полагал, что она резонно опасалась приближаться ко мне. Когда ее визитер промокал снаружи под дождем, она озорно подбадривала сверху: «Ничего, возьмешь в следующий раз зонтик, приятель».
Только не удивляйтесь такому нелепому взаимодействию между мертвым человеком и человеком умирающим.
Наши встречи продолжались несколько недель. Колоться я и не думал бросать. Когда-то я уже лежал в диспансере, и с тех пор смерть от передозировки или отказа печени была для меня предпочтительнее аду настоящей героиновой ломки. Изменилось в моем существовании только времяпрепровождение от покупки очередной дозы до ее приема. Я заползал на холм, падал без сил на землю, а моя собеседница радостно приветствовала меня: «А вот и ты! Я уже думала, не явишься больше. Видел, как я махала тебе? Я тебя еще за балкой вижу. Сегодня ты, кстати, уронил там зажигалку».
Что характерно, лицезреть меня издали в наши безлунные вечера она, согласно известным законам физики и здравого смысла, не могла. Но разве конченых ширяльщиков занимают столь незначительные несостыковки в работе мироздания?
По часу, иногда дольше, девушка щебетала обо всем, что приходило ей в голову, а я слушал; лежа, сидя или наматывая под домом круги. Иногда проникаясь ее мыслями, иногда не понимая ни слова. Она никогда не спрашивала, что со мной было не так, и никогда не обижалась на мои внезапные побеги. «Давай, пока, – говорила она порывисто отчаливавшему мне. – Приходи еще, я расскажу тебе про книгу, которую хотела написать. Только не вздумай смеяться над ней».
Хотелось бы сказать, что это были самые счастливые минуты моего дня, да только такое утверждение окажется бессовестной ложью.
А затем она так же неожиданно исчезла. Силуэт не показывался в окне один вечер, другой, третий. Поначалу я добросовестно мыкался к заброшке, тщетно ждал и звал девушку. Далее не поленился раздобыть слабый бинокль и с тревогой наблюдал после каждого заката издалека. Разверзнутая пасть балки злорадно скалилась рядами черных островерхих деревьев, а маяк выглядел теперь никчемным и бесполезным, утратившим свое основное предназначение.
Больше моя подруга не появлялась. И несмотря на то что никакой сильной привязанности между нами не было, во всяком случае с моей стороны, эта потеря доломала что-то очень важное и невосполнимое во мне.
Одним теплым дождливым утром я нарушил свое обещание не заходить в дом. Внутри мне сразу стало понятно, что жить в таком месте никто однозначно не мог. Сотрясаясь от чувства свершившейся катастрофы, я пробрался сквозь груды строительного мусора на второй этаж и обнаружил там давно истлевшее тело, сидевшее с опущенной головой в углу посреди пятна бурой засохшей крови. Собранные в хвост волосы, ниспадавшие на плечо девушки, напоминали клок тусклой выгоревшей травы. Одета она была в легкое платье-рубашку, словно собиралась не сюда, а на море или в гости. Рядом лежали пузырек аспирина и опасная бритва.
Я битый час прорыдал на полу около своей находки, захлебываясь слезами и глотая горькую пыль, после чего взял лезвие, сел в противоположной части помещения и, так же, как она, больше не вставал из своего угла.
2
В этот раз все началось, образно говоря, с кусочка загадочного растения.
Человек, у которого я частенько покупал травку, в один из моих визитов сообщил, что она закончилась, предложив попробовать что-то посильнее и подороже. Я малость помялся, но моя экономность все же уступила желанию выпасть раз из реальности, и барыга в итоге вручил мне «желток» от Киндер-сюрприза с коротким фрагментом светло-зеленого стебля внутри. Предупредил, что плющить от него будет многие часы, настоятельно порекомендовав упороться с утра, в одиночестве и дома. Когда вставит, послушать музыку, посмотреть «Футураму», пособирать в конце концов Лего.
Я спрятал непредвиденное приобретение в холодильник, решив повременить с его употреблением до какого-нибудь недостаточно интересного выходного.
Позже на неделе позвонил хороший друг Саня. Выяснилось, что ему удалось добиться проведения через пару дней концерта в центре города. Ночного, под открытым небом. По его словам, планировались прожекторы, мощнейшая акустика, множество местных и приезжих команд, а также отличное времяпрепровождение: как для толпы, так и для исполнителей. Саня хотел, чтобы я сыграл с его группой. Инструмент, мол, уже будет – меня просили лишь явиться и с полчаса поклацать на синтезаторе, а после пить за сценой пиво с другими отыгравшими.
Признаюсь, у меня к подобным мероприятиям душа лежала не всегда. Я сказал, что попробую приехать, но ничего не обещал – все равно мы оба знали, что клавишник бестолковому Саниному коллективу был нужен как рыбе зонтик. Однако я в свое время от нечего делать сочинил аляповатые партии для некоторых их песен, и с тех пор моего товарища прельщала идея быть фронтменом квинтета, а не квартета.
Та суббота выдалась безбожно скучной, и у меня, было очевидно, не оставалось иного морального выбора, кроме как отправиться в город. Даже в моем окраинном районе кое-где попадались на столбах флаеры, зазывавшие на пресловутый концерт. Я весь день промаялся перед компьютером, бесконечно заходя на любимые сайты, пока в девять вечера ожидаемо не позвонил Саня.
– Ну что, приедешь? – боевито спросил он. – Мы начинаем готовиться.
Рядом с моим другом галдела большая компания. Я непроизвольно поежился.
– Попытаюсь, – ответил я, почти выдав голосом свою безнадегу.
– Давай в течение часа, ладно? Мы тебе…
Связь прервалась.
Но мне так туда не хотелось, прямо до дурноты. Я полез в холодильник за минералкой, чтобы успокоить разнервничавшийся желудок, и тогда негаданно нагрянуло возможное решение проблемы. Ага, мой стебель.
Бережно, чтобы не разбазарить ценные молекулы галлюциногена, я открыл пластиковый контейнер. Стебель как стебель: упругий, слегка приплюснутый, толщиной с мизинец. С виду похож на алоэ. Сделав пару кругов по комнате, я бросил его в рот, тщательно прожевал и запил водой. Растение оказалось горьким, как ушная сера.
Так, что теперь?
Прошло пять минут, но сознание все не расширялось. Мне стало не на шутку страшно. А вдруг у меня сейчас распустятся перед глазами разноцветные узоры, и я перестану узнавать собственную квартиру? Открою окно, вылезу в него, радостно полечу вниз. Такая перспектива испугала меня до чертиков. И почему я не узнал у барыги главное – как сильно от этого вштырит?
Я уже собрался было совать в рот пальцы с последующим привязыванием себя к радиатору отопления, как комната в одночасье преобразилась. Потертый узорный паркет, росток авокадо на окне, некогда белые пропыленные шторы с ламбрекеном, вышеупомянутая закиданная носками батарея – все начало выглядеть как никогда четко и ярко. Было ощущение, что мир – это старая угловатая видеоигра, а я только что установил пак с текстурами высокого разрешения.
Слух тоже изменился. Я уловил тихое жужжание системного блока, далекий лай собаки на улице, монотонное бормотание соседского телевизора за стеной. От меня не ускользал ни один звук, игнорируемый до этого.
Все стало безумно увлекательным, вызывающим какие-то необыкновенные чувства за пределами привычного эмоционального диапазона. Я находил в Интернете снимки природы и с упоением рассматривал их, открывая ранее неизвестные мне эффекты воздействия информации на психику. Каждое случайное фото, каждая новая визуальная деталь приводили в неописуемый восторг. Мне еще подумалось: «Ну почему нельзя всегда так снимать?»
Аналогичным образом воспринималась и музыка. Я включил в «Контакте» первую попавшуюся композицию из «популярного», которое мне обычно было противно палочкой ковырнуть, и погрузился в настоящую эйфорию, как будто плеяда ангелов спустилась с небес и одарила меня своей полной рулад божественной песнью.
Воображение заработало как бешеное. Смотришь на стены, пол или потолок, и любые беспорядочные точки с линиями как по мановению магического жезла складываются в отчетливые образы людей, животных, конструкций – чего угодно. Больше всего меня расположило к себе изображение мальчишки, вырисовавшееся из паутины на потолочной лепнине. Парейдолический ребенок лукаво улыбался до ушей и протягивал в сторону обе руки, словно что-то презентовал.
«Как же мне будет не хватать потом этого чувства», – вздохнул я, и мальчишка ощерился пуще прежнего.
Я долго читал в Сети всякую чушь, слушал попсу, играл в «SkiFree» – когда на экран выскакивал снежный человек, я был готов вопить от экстаза. В таком состоянии можно было вообще не вставать из-за компьютера, заняв себя на весь трип, но я вскоре спохватился, что нужно выезжать, и в ту же секунду почувствовал себя стоящим на пороге приключения, недосягаемого для простых смертных.
Изначально я намеревался вызвать такси, но теперь единственным подходящим транспортом выглядел собиравший в кладовке пыль советский «Турист», доставшийся мне от отца. И плевать, что так я буду добираться до центра непозволительно долго. Я достал своего верного железного коня, подкачал ему колеса, что показалось мне новой вершиной человеческого досуга, оделся и с замиранием сердца покинул квартиру.
Промозглая осенняя ночь встретила меня ароматами мокрой земли и опавших листьев. Было в воздухе что-то еще: с обугленных развалин дач, сгоревших неподалеку дотла более пятнадцати лет назад, доносился, казалось, еле уловимый запах гари, навевая не самые приятные воспоминания.
Над домами висела круглая ярко-оранжевая луна. Мне стоило немалых усилий оторвать от нее зачарованный взгляд, что было еще одним звоночком, сигнализировавшим о сложности самоконтроля. Но я и не думал возвращаться к себе. Мне мерещилось, что безлюдные улицы полны волшебства, и какая-то невидимая рука ведет меня навстречу заповедным тайнам и судьбоносным знакомствам. Так, по большому счету, и произошло.
Из стороны, обратной той, в которую требовалось ехать, повеяло густой осязаемой свежестью. Недолго думая, я дезертировал туда. «Прости, Саня, выступите и в этот раз без меня», – произнес я, и в кармане штанов в тот же миг заиграл мобильный. Друг, надо полагать, каким-то необъяснимым образом внял моему обращению. Отвечать на звонок было панически боязно: что я скажу ему, как буду оправдываться, хуе-мое?
Я проехал по спящей каштановой аллее, где картинно блестели пустые влажные скамейки, миновал заброшенную котельную с величественно возвышавшейся трубой, скатился по скользкому от грязи пригорку и очутился возле глубокой балки. Над крошечными силуэтами деревьев на противоположном ее краю красовалась все та же огромная спелая луна, не иначе как наблюдавшая за моим перемещением.
Битая змеистая дорога сбегала по склону, делая первый поворот уже через полсотни метров. Я хоть и жил совсем рядом, но никогда прежде там не бывал. Мне говорили, что внизу находились небольшой водоем с лягушками и захудалый спичечный завод. Рано по будням сюда бессменно спускалась скромная вереница рабочих, а вечером пролетарии возвращались обратно, стараясь поскорее заполнить салон единственного наведывавшегося к нам троллейбуса.
Мне это место иногда снилось, правда в моих сновидениях там был целый район или даже буколический городок с залитыми ярким светом холмами, хрустальной мелководной речкой между ними и разноцветными одноэтажными домиками, которые на полуденном солнцепеке напоминали рассыпанные по зеленому ковру фрагменты детской мозаики. Постойте-ка, а что если…
Пропищал телефон, пришло сообщение: «Ты где там? Мы до тебя ДОКРИЧИМСЯ?»
Желая скрыться от них, я погнал в балку. Я проезжал один поворот за другим, проносясь мимо ветвистых деревьев и пытаясь не смотреть в зловещую темноту между ними, будто там мог стоять Саня с выражением едкой укоризны на лице.
Когда оказался внизу, то увидел около дороги, в окружении черноты полуголой растительности, сверкавший лунными бликами пруд размером с половину футбольного поля. Я слез с велосипеда, присел у кромки воды и принялся благоговейно пить, ощущая во рту обжигающий вкус золотистых искр.
Неожиданно случилось нечто ошеломительное. Ни с того ни с сего откуда-то сверху донесся непонятный гулкий треск. Застыв на корточках, я до предела напрягся и стал слушать. Треск повторился, за ним последовал пронзительный вибрирующий звон. А затем…
– Леееееха… – громозвучно прокатилось по небу. – Ты гдеееее?..
В общем, теперь вы знаете, как меня звали.
Не помню точно, о чем тогда подумал. Кажется, о дьяволе или пришельцах – если уж на мою жизнь посягнула чертовщина, то, вне всякого сомнения, самая высокопоставленная. Я со скоростью молнии бросился к велосипеду, взлетел на седло и, роняя слезы ужаса, отчаянно закрутил педали, но уже спустя полминуты остановился и разразился хохотом. Из города зазвучали рокочущий бас и шум ударных.
Твою же мать, Саня… Я достал мобильный и, плохо попадая из-за смеха в кнопки, написал товарищу, что оценил его способ односторонней коммуникации со мной. Заодно извинился за то, что не приехал мешать сну земляков вместе с ним. Потом поколесил дальше, чувствуя одновременно согревающую связь с привычной мне действительностью и будоражащее волнение перед близким неизведанным.
Простиравшаяся по дну балки дорога постепенно повышалась, петляя в редевшей роще. Никакого завода я там так и не нашел, зато наткнулся ненароком на крупную сову. Серая круглолицая птица сидела низко на ветке и, безразлично к моему появлению, смотрела куда-то в темноту своими дегтярно-глянцевыми глазами. «Ууу! У-ху-ху-хууууу!» – раздалось за спиной, стоило немного отъехать. Отзвук протяжного совиного крика отразился печальным эхом от деревьев, но был сразу заглушен грохотом музыки и Саниными воплями вдали. Будучи поверхностно знакомым с городской рок-тусовкой, я узнал потом еще пару-тройку групп.
Когда я выехал наверх, лишенный амортизаторов «Турист» затарахтел по мощенной булыжником мостовой. Впереди выросла необычная для наших краев улица – естественно, не такая удивительная по сравнению с феерическим городом во сне, но потянувшая меня при всем том с не меньшей силой.
3
По бокам от меня забелели приземистые трехэтажки с нависающими карнизами, полукруглыми коваными балконами и кое-где даже флюгерами на крышах. Разделялись здания фигурными цветниками, в которых произрастали карликовые кипарисы и голубые ели. В широкий тротуар были натыканы диковинные четырехглавые фонари с янтарными шаровыми плафонами, вокруг каждого из которых мистически брезжил радужный ореол.
Большинство окон горели, в некоторых мелькали тени. На улице, тем не менее, не было ни души. Трясясь по каменной дороге, я длительное время катался между одними и теми же домами – и в какой-то момент угодил колесом в забитый листьями водоотводный желоб. Едва не свалился с велосипеда. Остановился и вдруг заметил на балконе второго этажа девушку. Облокотившись о перила, она смотрела туда, откуда гремела музыка и убегали ввысь два луча.
Я последовал ее примеру. Далекий свет прожекторов выглядел во влажном воздухе плотным, резко очерченным и рассеивался лишь высоко в небе, превращаясь в скользящую позади холодных звезд бледную пелену.
После я принялся разглядывать незнакомку. Она была младше меня на год или, может, два. Среднего роста, худая, с симпатичным каре. Девушка недолго игнорировала непрошеное внимание к своей персоне, затем опустила на меня глаза и выразительно развела руками: мол, в чем дело?
– Привет! – прокричал я.
Необходимость орать вообще-то отсутствовала, поскольку музыка была отнюдь не такой громкой, как мне показалось в балке. Но я хотел с первых минут произвести впечатление уверенного в себе молодого человека.
– Привет, – с нескрываемым налетом подозрительности произнесла девушка. Я опасался, что она тотчас же переведет взгляд обратно или вовсе уйдет, но она продолжала смотреть вниз. Должно быть, ей стало любопытно, что я забыл здесь в такой час, еще и на велосипеде.
– Тебе нравится музыка? – задал я первый пришедший в голову вопрос.
– Эта? – она кивнула в сторону города. – Или вообще?
– Да, эта. Конечно, эта…
– Не особенно, – сказала девушка и на секунду обернулась. Ну вот, если бы бренчал сейчас вместе с ними, то был бы частью этого «не особенно». Хорошо, что не поехал туда.
Повисла пауза молчания. Я попробовал поддеть ногтем старую изоленту на руле, а незнакомка еще раз бросила взгляд через плечо.
– Выходи гулять, – наконец предложил я. – Тут здорово.
Девушка посмотрела вокруг, будто желая определить, чем меня так радовало пребывание на сырой ночной улице, и ответила:
– Нет, спасибо. Поздновато для прогулок.
– Может, тогда я к тебе? – мой палец указал на проходившую рядом с балконом пожарную лестницу.
По правде говоря, сперва я не хотел забираться в чью-либо квартиру, да и на совместный моцион с незнакомкой не рассчитывал. Однако полагал, что такая инициативность заслуживала поощрения – скажем, в виде предоставления мне ее телефонного номера. Нет – значит, не судьба, поеду дальше. Вся ночь была впереди, а отпускать меня, похоже, не собиралось еще очень долго.
– Ага, давай, залезай, – послышалось, вопреки всякому чаянию, с балкона.
Дивясь такому радушию, я приставил велосипед к дому, встал под лестницей, подпрыгнул, удачно ухватился за нижнюю перекладину, и наверху вскоре стояли два человека вместо одного.
– Эй! Эй!!!
Девушка с недоумением смотрела на меня своими большими карими глазами.
– Ты разве не знаешь, что такое ирония?! – отчеканила она, выдав всю гамму эмоций человека, столкнувшегося с невообразимой наглостью.
Верите-нет, но когда я карабкался наверх, у меня даже не промелькнула мысль о том, что ее согласие могло быть высказано не всерьез. Психоделик словно напрочь отключил у меня восприятие сарказма. Я растерянно пожал плечами, стараясь сохранять бесхитростный вид, но было ясно, что меня и без того не слишком боятся.
– Ты пьяный, как я погляжу? – она сердито закинула за ухо прядь каштановых волос.
– Это… Угу, – согласился я.
Девушка сосредоточенно осмотрела меня, после чего неуверенно открыла балконную дверь:
– Сними обувь, я дам тебе активированный уголь. Только веди себя, будь добр, прилично.
Она, по всей видимости, считала мою нетрезвость безусловной проблемой, требовавшей немедленного разрешения. Ну не забавно ли? Я послушно оставил на балконе кроссовки, и мы зашли внутрь. Девушка сняла куртку, попросила меня присесть и ушла.
В уютной спальне, обклеенной аквамариновыми обоями, стояли полуторная кровать, стол с ноутбуком, книжный шкаф, стенка, гардероб, тумбочка с покусанными кактусами, а также два кресла, на одном из которых я и разместился. На другом, гипнотически прищуриваясь, восседала пушистая белая кошка. С потолка на декоративной цепи свисала винтажная деревянная люстра с канделябрами, заливавшая комнату мягким сиянием «свечей на ветру». В углу убаюкивающе гудел тепловентилятор, периодически овевая мое лицо нагретым воздухом.
За спальней лежал таинственный полумрак коридора: какой-то коричневый, трепещущий и… сладковатый? Ну такое у меня было впечатление.
– Держи, – возвратившись, девушка протянула мне горстку черных таблеток с чашкой сока и села напротив. Отказавшаяся сидеть у нее на коленях кошка сползла на пол и деловито пошагала под кровать.
– Что ты здесь делаешь? – поинтересовалась противница пьянства.
– Гуляю, просто гуляю, – ответил я в перерывах между проглатыванием угля. – А ты?
– Я здесь живу, – девушка сдержанно усмехнулась, продемонстрировав на мгновение жемчужную улыбку с аккуратными клычками.
– Одна?
– С родителями. Они в гостях, твое счастье.
Я понимающе кивнул. Потом спросил, как ее зовут.
– Мира, – она снова закинула за ухо волосы. – А тебя?
Мы разговорились об оранжевой луне. Вот так, без притязаний. Мира рассказала мне, что в англоязычных странах это явление называют «урожайной луной» или «луной охотника». Нам вспомнился фильм «Малыш», где юная копия главгероя выпытывала у него, почему, собственно, поздним летом и осенью лунный диск приобретает подобный цвет. Встретившись по воле случая и совсем друг друга не зная, мы сидели и беседовали о нависшем над крышами ночном светиле. И меня переполняло ощущение, что момент между мужчиной и женщиной не может быть интимнее.
В центре прекратили играть. Возможно, сделали очередной перерыв, или концерт успел закончиться. Я давно утратил чувство времени, а часов в комнате не нашел. А если бы полез за мобильником, Мира могла бы расценить сей поступок неправильно, посчитав, что мне наскучила ее компания.
И тут меня осенила абсолютно восхитительная, граничащая с безумием идея. Она уже была весьма удачно претворена этой ночью в жизнь другим человеком, но моя реализация должна была получиться еще изобретательнее.
– Хочешь фокус?! – выпалил я.
Хозяйка ответила на такое воодушевление резонным недоверием.
– Не знаю, – покачала она головой. – Безобидный, надеюсь?
– Да, конечно. Иди на балкон и закрой за собой дверь. Вперед.
Мира нахмурилась:
– Ну вот еще, я тебя здесь одного не оставлю.
Я отметил, что, как бы то ни было, она уже впустила в свой дом потенциального злоумышленника, и теперь принятие мер предосторожности не имело особого смысла. Девушка немного подумала, поднялась с кресла, окинула квартиру долгим взглядом и сказала:
– Родители могут вернуться с минуты на минуту. Если что, сразу уходи через балкон. Договорились?
– Хорошо.
– И ничего не трогай, кота тоже. Я не шучу.
Когда она вышла наружу, и нас разделила прозрачная дверь, я выписал в воздухе пальцем круг, заставив Миру повернуться ко мне спиной. Затем быстро извлек из кармана телефон и набрал Санин номер.
– Ты в порядке там? – осведомился он. – Почему не приехал, кидок?
– Потом расскажу, – мне приходилось громко шептать. – Можешь оказать мне сейчас большую услугу?
– Это какую еще?
– Включи акустику погромче.
– Эээ… Зачем? Тебе плохо нас слышно там, что ли?
– Не бойся, всего на пару секунд.
– Ну жди, – непонятливо, но по-дружески безотказно ответил он и чуть погодя добавил: – Что дальше?
– Теперь включи на телефоне громкую связь и поднеси динамик в микрофону.
А вот это, как я и предполагал, Сане не понравилось.
– Ты шутишь? – выдохнул он. – Знаешь, какие помехи будут? Мы же оглохнем тут все.
– На пару секунд, – повторил я. – Буду тебе должен.
Саня помолчал, недовольно цыкнул и в конечном счете сдался:
– Блин, смотри не ляпни какую-нибудь херню, нас же сюда не подпустят больше. Ладно, сейчас… так… Давай.
Зафонило поистине нещадно. Можно только догадываться, каково было людям, стоявшим вблизи колонок. Мира, разглядывавшая в это время что-то под балконом, подняла голову и обратила взор к городу. Взяв мобильный, как диктофон, я стал соображать, что же мне продекламировать.
Ага, вот оно! Я глубоко вздохнул, что спустя долю секунды фантасмагорично отозвалось извне дребезжащим эхом, и старательно выговорил:
– Мира, ты очень красивая…
Прорвавшись сквозь режущий уши звон, мой голос прозвучал гораздо громче, чем недавно игравшая музыка, искаженно, но вполне различимо. Виновница торжества тут же повернулась ко мне, ее тонкие брови были высоко вскинуты. Я поспешно положил трубку, и шум, взъярившись напоследок особенно сильно, умолк. Мне даже стало не по себе от результатов такой гигантомании.
– Это твои друзья там играют, – с порога заявила девушка.
Мира не спрашивала, а именно утверждала, и я посчитал себя неправомерно обделенным ее удивлением. Она, впрочем, сразу тактично расспросила меня о событиях, предшествовавших моему появлению у ее дома. Я поведал ей о Сане и организованном им концерте, о своем внезапном побуждении отправиться кататься в ночь, о балке с прудом и совой. Разве что заменил с ее подачи психоделик на алкоголь – это сделало мотивацию моего путешествия менее вразумительной, зато я не предстал перед своей новой знакомой наркоманом.
– Родители идут, – вздрогнула Мира, когда я уже готовился искать новую тему для разговора.
Из подъезда и вправду послышались приближавшиеся шаги с приглушенным диалогом. Вся атмосфера романтики и расслабления вмиг улетучилась как дым.
– У тебя ведь есть Интернет на ноуте, да? – закинул я удочку, ступая к балкону.
Девушка оценивающе прищурилась:
– Нет, так неинтересно. Придумай что-нибудь, у тебя это неплохо получается.
Я второпях сбросил вниз кроссовки и перебрался в носках на лестницу. Мира слегка наклонилась над перилами и нарочито скептически, но без насмешки произнесла:
– Красивая, говоришь? Ну-ну…
В ее голосе впервые почувствовалась неподдельная благосклонность. Мне хотелось сказать под занавес что-нибудь значимое и патетичное, но из квартиры донесся веселый женский возглас:
– Мир, это, случайно, не тебе там дифирамбы поют?
И девушка, скрывшись в спальне, так же озорно отшутилась от ответа и закрыла балконную дверь.
Я спрыгнул на тротуар, обулся, сел на велосипед и покатил дальше. Выступления в центре были возобновлены, Селена по-прежнему излучала с небосвода золото, а бесчисленные загадки той ночи продолжали манить меня из-за каждого поворота. И ощущение чуда, в частности благодаря состоявшемуся знакомству, все еще не покидало меня.
4
Как-то в младших классах я здорово простыл и маялся поздно высокой температурой. Помню, мне было очень паршиво, так как в препубертатном возрасте я переносил температуру с большим трудом. Я стучал зубами от озноба в своей комнате, а в кухне звенела посудой мать, заваривая мне ассорти из всевозможных трав и пытаясь отыскать давно приконченную втайне от нее банку с клубничным вареньем.
Муторная болезненная слабость не позволяла чем-нибудь заняться, но и уснуть не давала. Чтобы малость отвлечься, я перебирал в памяти различные приятности: поездку с родителями в деревню, ночной поход в летнем лагере, игрища с одноклассниками в актовом зале.
Наиболее дорогим сердцу у меня являлось воспоминание из дошкольных времен о морозном зимнем утре, когда я впервые увидел снег. В нашем южном регионе такие осадки были далеко не ежегодным удовольствием, и прежде я наблюдал их разве что на снимках да по телевизору.
Я, мелкий, проснулся тогда – по своему желанию, без нужды тащиться на учебу. До Нового года была целая неделя, но у меня уже сверкала мишурой и неполным набором советских стеклянных игрушек искусственная елка. Пахло цитрусами; мать имела привычку выкладывать мандариновыми и лимонными корками все батареи в квартире. В тот день мы должны были идти выбирать мне подарок к грядущему празднику. Маман всегда отличалась серьезным нравом, а потому меня в детстве не вознаграждал за хорошее поведение Дед Мороз и не стращала за плохое Бабайка.
Я продрал глаза и заметил, что в комнате было как-то по-особенному светло. Глянул в окно – а там непонятное мельтешение. Я выпрыгнул из нагретой постели, придвинул к подоконнику стул и залез на него.
Снаружи плотно, как завеса, падали огромные пушистые хлопья и оседали грузным слоем на деревьях, проводах электропередачи, скамьях и парапетах. По ослепительно-белой земле, оставляя тонкие следы, проворно прыгали черные дрозды. Кто-то успел слепить снеговика в человеческий рост – как полагается, с носом-морковью и ведром на голове. А дополнял эту изумительную картину молочный дымок, клубившийся из трубы рабочего барака неподалеку.
Услышав возню со стулом, пришла мать. Я нетерпеливо умылся, позавтракал, и мы отправились за моим презентом.
И вот, значит, я валяюсь спустя несколько лет с простудой и упоительно вспоминаю это утро. Закрыв глаза, я бесконечно воспроизвожу в голове тот момент, когда мне открылся вид на белоснежную улицу, еще вчера безотрадно серевшую мерзлой грязью. Я выхватываю из прошлого любые доступные мне детали и растворяюсь в своей памяти, мысленно уносясь прочь от горьких таблеток и пропитанных потом простыней. Кажется, я уже брежу, явственно ощущая аромат мандаринов и холодное сиденье шаткого стула под ногами. Мне мерещатся чьи-то радостные крики, раздающиеся с улицы…
Я открываю глаза – передо мной густой снегопад за окном.
Среди сухих акаций улыбается угольным ртом знакомый мне снеговик, около него скачут желтоклювые птицы. Победно горланя, пробегают трое соседских ребят постарше, все белые с макушек до пят. Кирпичная труба выпускает похожий на толстое привидение клок дыма, с фонаря через дорогу соскальзывает тяжелый снежный пласт, глухо разбиваясь о капот стоящей под ним белой «Волги» с изъеденными ржавчиной сколами. Я вижу все это столь же отчетливо, как видел минуту назад свой потолок.
За моей спиной открывается дверь, я оборачиваюсь. В комнату входит мать – с еще не крашенными волосами и в истрепанной салатовой кофте, почившей той же зимой в ящике с ветошью.
Мне становится не по себе, и я мгновенно возвращаюсь в свою кровать. Снаружи шумит ветром беспросветный майский вечер…
В следующий раз это произошло, когда мне было тринадцать, так же спонтанно.
Снова ночь, снова постель и невозможность отойти ко сну, на этот раз из-за каких-то подростковых душевных порывов. Я лежу и прогоняю бессонницу воспоминаниями о недавней поездке с друзьями к затопленному известняковому карьеру. Когда мои мысли начинают стремительно вырываться за границы тела, я внезапно осознаю, что нахожусь не у себя дома. Во рту появляется вкус сладости, слышатся шелест листвы и чужая болтовня, чувствуются капли воды на коже. Мной сперва овладевает страх, но он быстро сменяется любопытством, и я осторожно размыкаю веки.
Как и тогда, я сижу на громадном каменном уступе, уходящем глубоко в зеленую воду. Подо мной плещутся серые мальки и хвостатые лягушата; с другой стороны водоема, заросшей рогозом, доносятся крики уток. Рядом сидит Саня, лениво повествуя о гниющем на дне карьера «Урале» и скелете водителя, якобы до сих пор болтающемся в кабине. Двое других наших товарищей готовятся синхронно сигануть с уступа повыше. Саня отпивает из бутылки с лимонадом и передает ее мне. Я делаю пару глотков, после чего возвращаю напиток приятелю. В нос неприятно ударяет отрыжка углекислотой.
Этого просто не может быть. Все повторяется: мы опять здесь, мы делаем то же, что делали несколько дней назад. Саня настоящий, остальные мои друзья, кажется, тоже. Окружающая нас природа живет своей жизнью и сочится яркими красками.
Но не проходит двух минут, и меня выкидывает. В одно мгновение, без всяческих метаморфоз, как и в случае со снежной сказкой. Только что лицезрел переливавшуюся на солнце поверхность озера – и уже созерцаю ночной потолок над собой, даже глазам не нужно привыкать к темноте.
И если в первый раз я списал все на вызванный болезнью бред, не придав случившемуся большого значения, то теперь увидел в этом очевидную закономерность, и мои флэшбэки чертовски заинтересовали меня.
Без лишней интриги скажу, что перемещаться во времени я не умел, хотя сам понял это не сразу. Но я открыл в себе способность заново переживать события, некогда происходившие со мной.
Переживать практически с полной достоверностью: видеть, слышать, обонять и осязать все в точности то же самое; чувствовать холод и жару, вкус и боль; иметь те же вестибулярные ощущения. В моих ментальных путешествиях в прошлое все было аутентично, и даже сам я выполнял изначальные движения и произносил уже сказанные в свое время слова. Лишь только не испытывал прежних эмоций и мыслей, всецело отдавая себе отчет в том, что вокруг меня проекция, а не действительность.
Несомненно, это было поразительно, однако в сверхъестественную природу своих способностей я вскоре перестал верить. Человеческий мозг, насколько мне было известно, непрерывно запоминает всю информацию, которую мы получаем из внешнего мира, и надежно хранит ее в подсознании. Скажем, каменщик под глубоким гипнозом может запросто вспомнить любой кирпич, который когда-либо брал в руки, и в мельчайших подробностях описать все трещинки, отколы и выпуклости обожженной глины. Выходит, я умел погружаться в своеобразный гипноз, правда самостоятельно и без отключения сознания.
В тринадцать лет я потратил более четырех месяцев, обучаясь делать это преднамеренно.
В результате был выработан следующий метод. Я оставался один, в зависимости от времени суток задергивал шторы или выключал свет, ложился на спину, закрывал глаза и максимально расслаблялся. После этого принимался как бы представлять себе необходимый жизненный эпизод в целом и в то же время фокусировать внимание на отдельных его деталях. Когда наловчился, уносить начинало в течение считанных минут. Открываешь глаза – и вуаля, ты в прошлом.
Если я вел себя в воссозданных воспоминаниях (так я их называл) уверенно, без причины не выкидывало. Возвращаться по своей воле было на порядок сложнее: требовалось совершать особое умственное усилие, целиком стирая себя оттуда. Словно меня там никогда не было.
Один раз я почему-то застрял там минут на сорок, будучи, хоть убей, не в силах вырваться, и лишь неимоверные, чудовищные приступы паники позволили мне покинуть иллюзию. Я уже опасался самого худшего: что не очнусь вовсе, а врачи решат, что я впал в кому. Воспоминание будет продолжаться и в одно прекрасное время достигнет того момента, когда я, собственно, лег в кровать, чтобы погрузиться в него. И что потом: бесконечная рекурсия воспоминаний, беспомощное сумасшествие, смерть мозга, в конце концов? Физическая боль, кстати, в таком состоянии была настолько же реальна, как в действительности, и меня после завершения этой «временной петли» теоретически могли ожидать ничем не ограниченные истязания и муки.
Мне тогда небо показалось даже не с овчинку, а с шерстинку, и я после такого инцидента очень долгое время не решался больше заточаться в своей памяти. Но потом морально оклемался и мало-помалу возобновил эту деятельность – надо же чем-то разбавлять прозу жизни.
Появившийся у меня впоследствии Интернет не развеял сомнений в том, что кто-то еще умел так же, как я. Была перерыта вся Сеть, но информация о подобном феномене не попалась мне ни разу. Нашлось только обилие материалов о вышеупомянутых запоминающих свойствах мозга и гипнозе.
На самом деле способность была не ахти какая и могла состязаться по бесполезности с невидимостью в одиночестве или рентгеновским зрением сквозь распахнутые двери. Ну или путешествием в будущее со скоростью течения времени. Как я, допустим, мог бы впечатлить своим редким умением Миру? «Погоди, сейчас полежу чуток с вытаращенными глазами и потом развернуто расскажу тебе, что со мной происходило в сопливом возрасте», – так, что ли?
Впрочем, бывшие в употреблении воспоминания позволили мне, например, накататься на любимых аттракционах. Это был хороший выбор развлечения, ибо я на сей процесс никак не влиял: сидишь себе и катаешься. А вот играть в пейнтбол или плавать по бухтам на каяке оказалось по той же причине совсем не интересно.
Я пересмотрел целый фильм, наивно полагая, что увижу теперь знаменитую сцену, на которой зазевался в кинотеатре. Увы, в воссозданном воспоминании я опять-таки отвернулся от экрана, и прохождение T-1000 сквозь решетку ускользнуло от меня еще на многие годы.
Повторно побывал в обсерватории, ботаническом саду, заболоченном лесу с цаплями и куче других мест. Поподглядывал снова за старшеклассницами в школьной раздевалке. Налюбовался сгоревшим низко над городом метеоритом, наделавшим у нас когда-то немало шума. Но опять-таки нигде не открыл для себя ничего нового.
Предпринимались попытки воспроизводить сны. Тем не менее, так мои способности, как выяснилось, не работали, и это было чрезвычайно обидно, поскольку в объятиях Морфея мне порой открывались необыкновенно красивые вещи, которые я охотно увидел бы осознанно. Возвращение непосредственно в сновидения не представлялось возможным – даже в те, что я помнил достаточно детально. А ежели я переносился в момент перед уходом в сон, меня выкидывало сразу же, как только прежний я начинал задремывать. Но вот зато ощущения во время таких выкидываний были непередаваемые, будто падаешь на кровать с многокилометровой высоты.
Нет, помимо праздного баловства, я иногда извлекал из этого практическую пользу. Например, вспомнил безнадежно, казалось бы, утерянный пароль к важному сайту, попросту вернувшись в воспоминание о том, как вводил его раньше. Узнал название песни, которую давным-давно услышал по радио и мечтал с тех пор отыскать: понимая теперь английский, я с легкостью загуглил слова. Я даже откопал подобным образом клад – крупную серебряную брошь с сапфиром, которую мы с моим одноклассником когда-то нашли, возвращаясь из школы. Решив сперва придумать, кому толкнуть найденное сокровище, мы зарыли его в лесополосе и благополучно забыли, где именно. Спустя все эти годы брошь по-прежнему лежала там в моем старом пластиковом пенале.
Главное было – хорошо помнить нужный эпизод сознательно, дабы подсознанию было за что зацепиться. В противном случае воспоминание не подлежало реконструкции. Так, снять покров тайны с некоторых событий прошлого мне, вопреки всем усилиям, не удалось.
Короче говоря, это открытие мало что изменило (поначалу, как догадывается проницательный читатель), но в некоторые положительные моменты все же вылилось. И самым большим из них было, пожалуй, элементарное удовлетворение моего жгучего любопытства. Когда я активно экспериментировал со своими возможностями и испытывал, так сказать, их пределы, они преподнесли мне несколько сюрпризов, которых я никак не ожидал.
5
За исключением нескольких особо суровых перепоев, это был у меня самый скверный отходняк. Физическими последствиями употребления галлюциногена стали лишь сильные слабость и жажда, а вот морально я оказался раздавлен настолько, что хотелось залезть в петлю. Я очнулся в шестом часу вечера, когда уже смеркалось, и, высушив литровую бутылку воды, стал безуспешно вспоминать, как вернулся домой.
Покрытый засохшими брызгами грязи «Турист» валялся на полу в коридоре, там же была раскидана чуть менее запачканная одежда. Не найдя в ней мобильного телефона, я прозвонил его с домашнего, но квартира оставалась безмолвной. Посеял-таки, теперь нужно было искать времянку до получки. Ноги и спина после езды с непривычки болели, на ладонях зудели мозоли. Сколько я еще потом катался, и где? А если бы под машину попал, психонавт хренов?
На улице было ветрено и моросил дождь. Серое небо, серые дома и дороги, горизонт затянут мутной дымкой. Остатки листвы на деревьях похожи на мерзкие трепыхающиеся клоки черноты. Я отошел от окна и, проклиная весь белый свет, опять плюхнулся в постель. На потолочной розетке еле заметно качалась косматая паутина, уже не являвшая собой ничего примечательного. Скованный липким тревожным чувством, я прокемарил еще два часа под свист сквозняков в рамах. Надо же было так бездарно прожопить выходные…
Проснувшись во второй раз, я сделал со скрипом зарядку, принял горячий душ, впервые за прошедшие сутки поел и начал мало-помалу приходить в себя. Поиграл в наушниках на синтезаторе – это помогало собраться с мыслями и вернуть себе созидательный настрой.
Тогда-то меня всерьез заняло вчерашнее похождение. И чем лучше мне становилось, тем больше крепла во мне уверенность, что со мной приключилось нечто потрясающее. Какой же фортель мне удалось выкинуть с телефоном! Правда, на трезвую голову к непомерной гордости за эту выходку примешивалась изрядная доля стыда. Ну и зачем я назвал ее красивой? Глупее было бы только столь же безосновательное признание в любви.
Ибо красивой Мира, на мой взгляд, не была. Она имела сравнительно резкие черты лица: низкие брови с изломом, ровный острый нос, в меру тонкие губы с неизящными линиями, выдающиеся скулы. Лишь широко распахнутые глаза, обрамленные густыми колючими ресницами, придавали ей явной женственности. Впрочем, даже учитывая обусловленное домашней обстановкой отсутствие марафета, девушка все равно выглядела довольно мило и привлекательно. И ей, находившейся сейчас, казалось, в какой-то отличной от моей реальности, я был интересен намедни даже упоротый. Это, согласитесь, уже чего-то стоило.
Мне очень хотелось новой встречи с Мирой, и я в итоге решил заявиться к ней на следующие выходные. Съездить вместе куда-нибудь в город или погулять у нее. Сам я больше тяготел ко второму варианту – до того мне понравились их идиллические улочки на отшибе.
Засыпал я глубокой ночью в предвкушении предстоявшего через неделю свидания.
Утром меня вырвали из сна настойчивые звонки в дверь. Я натужно разлепил глаза – на часах было без трех минут семь. Господь всемогущий, до чего же я не выспался-то…
У соседа-алкоголика и раньше горели ни свет ни заря трубы, однако в таких случаях он всегда терпеливо дожидался меня в подъезде, чтобы выклянчить полтинник или стекляшку портера из холодильника. Но такой вот перезвон до моего пробуждения – это было уже слишком.
Проигнорировать незваного визитера и продолжить лежать не получилось – истошно затрещал будильник. Окруженный этими гадскими, несовместимыми со сном звуками, я сперва заткнул хронофор, затем пошаркал к двери.
На лестничной площадке стояли два милиционера. Не представляясь, один из них попросил меня предъявить удостоверение личности.
Мою сонливость как рукой сняло. Я пошагал в комнату, достал из письменного стола паспорт и отнес его стражам порядка. Все тот же милиционер небрежно заглянул в документ и спрятал его в кожаную папку. Мне сказали одеться и пойти с ними.
Ошарашенно натягивая штаны и свитер, я, как любой умеренно законопослушный человек, не знал, что и думать. Даже причину своего задержания не стал выяснять.
Под удивленные взгляды немногочисленных соседей, направлявшихся в такую хмурую рань на службу, меня молча проконвоировали в отделение милиции, находившееся в двадцати минутах ходьбы. Там меня ожидала долгая беседа со следователем.
Первые полчаса я вообще не понимал, что делал в участке и чем мое существование могло привлечь внимание органов. Следователь – невысокий полуседой мужчина семитской внешности – расспрашивал меня, записывая все в блокнот и изредка похлебывая из заляпанной чашки, о том, где я работал, с кем жил, как часто покидал город, не состоял ли на психиатрическом учете. Я отвечал и шестым чувством осознавал, что к моему присутствию там все это имело мало отношения. На мои вопросы клался болт, хотя по закону я вроде как имел право узнать свой статус.
Потом вдруг прозвучало Санино имя. Я сообщил, что мы друзья, и спросил, все ли с ним в порядке. Меня опять оставили без ответа. Чтобы совсем не быть терпилой, я изъявил желание попить и сделать полагавшийся мне звонок. Законник флегматично пододвинул в мою сторону дисковый телефон и кивнул на стоявший в углу кулер. Стакан воды лег в желудок тяжелым камнем, а начальник нашей конторы, чей номер я набрал, предсказуемо поворчал и велел взять из милиции справку.
Следователь оставил со мной помощника и ненадолго вышел. Вернувшись и наполнив помещение кислым табачным запахом, он приступил наконец к делу. Оказалось, что служителей порядка заинтересовал мой прошумевший на весь город звонок. Они быстро отыскали организатора прошедшего рок-концерта, и Саня скрепя сердце меня им выдал. Еврей прям подчеркнул, что Саня сделал это очень неохотно, и у меня от такой новости немного поднялось настроение. Но на этом мои радости закончились.
– Можно взглянуть на ваш мобильный?
Понятых мне, видимо, не полагалось.
– Он потерялся, – не обинуясь ответил я.
– Потерялся, – протянул дознаватель, сделав в блокноте подозрительно длинную заметку. – Как любопытно.
Да в чем же дело-то? Проори я в колонки «Хайль Гитлер», привлечение меня к ответственности еще можно было бы понять. Но так-то великое преступление совершено? Сане, выходит, тоже досталось?
Законник оторвался от своих записей и впервые с начала нашего разговора посмотрел мне в лицо.
– Я так понимаю, вы были знакомы с покойной Мириной Князевой?
Знаете, оглядываясь спустя время назад, я проникался к правоохранителям невольным уважением. Как же быстро они определили, что я был дома у девушки в ту роковую ночь, когда ее не стало.
Покойной… Помещение резко завибрировало у меня перед глазами, как отражение в дрожащем зеркале.
– С Мирой?.. – промямлил я, не веря своим ушам.
Следователь почесал остро выпирающий кадык:
– Да, так ее называли близкие. Вы ведь относились к ее близким, верно?
Нет, не верно.
Запинаясь и экая, я рассказал ему все. Лишь умолчал о психоделике и домыслил свое незамедлительное отправление восвояси после посиделок с девушкой. А что еще оставалось делать, когда дальнейшие события начисто вылетели у меня из памяти? Законник слушал и торопливо записывал, отпуская то и дело язвительные комментарии: «И часто вы разъезжаете по ночам на велосипеде?.. Вот так взяла и впустила к себе незнакомого человека?.. Что, прям такая писаная красавица оказалась, что нужно было всем об этом рассказать?..» Последняя реплика взбесила меня до зубного скрежета, но я не подал виду – не в моем положении было агриться.
Составили протокол. Меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Дактилоскопия впоследствии, конечно же, подтвердила, что я был в Мириной спальне. Взяли анализ мочи – там нашли следы моего галлюциногена с длинным незапоминающимся названием. Меня на основании этого добротно попрессовали, но я солгал, что стебель продал мне незнакомый человек, и милиция в результате потеряла к личности драгдилера интерес. Обыскали квартиру, и хоть тут меня ничего не скомпрометировало.
В отделение приглашали Мириных родителей. Точнее, мать и, как оказалось, отчима. Помню, каким ядовитым взглядом он впился в меня, просипев, что «никогда не видел этого урода». Мать девушки, убитая утратой явно больше мужа, лишь единожды взглянула в мою сторону и отрешенно покачала головой. Меня отвезли к их дому, чтобы я показал следствию, как все происходило. В тот день накрапывал мелкий холодный дождь, а с моря, видневшегося вдали свинцовым пятном с бегавшими по нему белыми линиями-волнами, дул колкий ветер. Очаровавшая меня накануне улица оказалась грязной, раздолбанной и предельно унылой.
Потрясенный таким поворотом событий, я успел мысленно попрощаться со свободой, но ареста за всеми разбирательствами, как ни странно, не последовало. С меня взяли подписку о невыезде и потребовали дважды в неделю являться в участок, что я исправно делал на протяжении месяца.
А потом дело закрыли. В нашу последнюю встречу следователь известил меня, что неестественную смерть Миры доказать не удалось, и, внимательно проследив за моей реакцией, сообщил, что я волен ступать на все четыре.
Я потерял работу. Не знаю, за вынужденные ли прогулы, или же начальство как-то прознало о том, что меня негласно подозревали в убийстве, но заявление по собственному я написал. Без особых огорчений, так как работа все равно была достаточно говенной; я и до этого подумывал о поисках новой, не желая провести молодость в офисном кубе.
Когда внешние раздражители отступили, я погрузился в тяжелые мрачные мысли, редко покидавшие даже во сне. Только тогда я разом ощутил всю горечь произошедшей трагедии. Кто-то скажет: мол, глупо скорбеть о том, кого встретил единожды и с кем тебя ничего не связывает. Однако я не мог с собой совладать. Пока я усиленно трясся за свою шкуру, Мирина смерть воспринималась мной почти безоценочно, как очередная данность этого нелепого хаотичного мира. Теперь же меня захлестнуло понимание, что этого человека нет и никогда больше не будет. Еще вчера жил и претендовал в твоем уме на звание родственной души – а сегодня закопан в землю, окончательно и бесповоротно.
И в этой назойливо ноющей тоске мне не давал покоя один закономерный вопрос. Действительно ли я уехал к себе после появления Мириных родных, или могло случиться так, что я вернулся позже и вломился к девушке повторно: еще более непрошено, чем в первый раз? Самое страшное, что найти на это ответ мне было проще простого.
6
В семнадцать лет я сделал умопомрачительное открытие.
Переживая раз за разом события из прошлого, я чувствовал себя в проекции все увереннее, пока вдруг не обнаружил, что мог брать там свое тело под контроль! Стоило однажды отклониться на пару шагов от предначертанного направления, произнести произвольную фразу, и в дальнейшем это получалось у меня так же непринужденно, как езда на велосипеде.
И если вы думаете, что удивительнее всего в этой ситуации оказались другие люди из воспоминаний, которые продолжали, как заводные куклы, разговаривать и взаимодействовать с порожним местом, где я недавно находился, то вы глубоко ошибаетесь. Я увидел там кое-что куда более невероятное.
Впервые я повстречал это в воспоминании о своей первой девушке, с которой мы в один прекрасный день крупно разругались и больше с тех пор не общались. Она потом уехала учиться за рубеж, и шанс воссоединиться был безвозвратно утерян.
Я еще тешил себя надеждой, что мог как-то влиять на прошлое, и мне хотелось поговорить с прежней Алиной, сказать ей что-нибудь такое, что сделало бы нашу предстоявшую ссору невозможной или хотя бы не столь безобразной. Глядишь, вернулся бы в настоящее – а мы там все еще вместе. Вот это был бы сюрприз.
Было решено воссоздать в памяти фрагмент нашей вечерней прогулки к ее дому. Мы около часа шли туда из города, болтая о чем попало и стесняясь взяться за руки. Была поздняя осень, стояли глубокие сумерки под багряным небом. По бокам от нас с Алиной ярко горели фонари, за ними в пропитанном влагой воздухе уютно мерцали разноцветными квадратами окна новостроек. Девушка весело посвящала меня в подробности своих школьных будней, а я периодически поддакивал ей, изображая интерес к этому рассказу.
И вот я снова там. Я решительно останавливаюсь, а моя спутница шагает не моргнув глазом дальше, разговаривая с пустым пространством возле себя. Я догоняю ее, пытаюсь что-то объяснить, но она не замечает перемену моего поведения и безразлично перебивает, продолжая сыпать словами как из мешка горохом. Я дотрагиваюсь до ее лица – Алинина кожа твердая и холодная, как камень. Волосы, одежда – тоже.
Отчаявшись, я преграждаю девушке дорогу, но она с нулевыми усилиями оттесняет меня в сторону. Схватить ее за руку, да даже поставить подножку не получается по той же причине. Это явно не живой человек, которым я когда-то дорожил, а программа, робот, подчиняющийся строго установленному алгоритму и не способный отклониться от него ни на йоту. И я, провожая взглядом одиноко удаляющуюся, выглядящую сумасшедшей Алину, лишаюсь всяких надежд изменить ход времени.
Мне досадно и горько, хочется вернуться в реальный мир, одеться и пойти развеяться в ночь. Но я почему-то остаюсь в дурацком воспоминании и иду гулять там.
Направляясь назад, достигаю ближайшего перекрестка и сворачиваю в сторону. Поблизости больше не ходит транспорт, не видно спешащих по домам прохожих, отсутствуют даже птицы и разгоняемая ветром опавшая листва. Прямо как в «Grand Theft Auto», где вся движуха происходит исключительно вокруг главгероя. То есть где-то там по-прежнему идет и разговаривает сама с собой в окружении вечерней городской суеты Алина; я же бреду в то место, которое видел в реальности лишь мимоходом и которое выполняло роль не более чем фоновой декорации к нашему променаду.
Улица мертва, и единственный звук на ней создают мои шаги. Дорога делает впереди поворот. По мере моего приближения к нему я неожиданно замечаю в полутьме за углом дома нечто неописуемо странное. Там притаилась неестественная, разительно выделяющаяся на фоне всего остального… щель. Громадная щель безотносительной пустоты, в которую достаточно резко переходит фасад здания передо мной. И чем ближе я подхожу, тем шире она становится, полностью занимая все пространство слева и бесконечно распространяясь оттуда в остальные стороны. Это сюрреалистичное, фантастическое зрелище поражает меня до глубины души.
Я от природы не очень сообразительный (путешествовать в прошлое хотел, ага), но в тот момент сразу понял, что нечаянно наткнулся на своего рода «слепую зону» – область проекции, которую мозгу было попросту нечем заполнить. Я ведь за этим углом никогда в реальности не был, и мне неоткуда было знать, какой за ним открывался вид. Вот если бы я действительно переместился в описываемые время и место, то мог бы, бесспорно, пойти куда мне заблагорассудится, и о каких-либо выпавших в никуда частях пространства не было бы речи. Да и об этой «лангольерской» безжизненности тоже.
Абсолютная пустота (еще один мой термин) была напрочь лишена цвета и объема, хотя ахроматичной или плоской тоже не являлась. Она вроде не была освещена, но и с темнотой ничего общего не имела. В пустоте ровным счетом ничего не происходило – я всматривался в нее до посинения, чтобы убедиться в этом. И при всем том статичной ее тоже нельзя было назвать. Она не издавала различимых звуков, однако мне всегда казалось, что из нее исходили какие-то неосязаемые вибрации.
Одним словом, до крайности противоречивая штука – будто куски другого измерения, воспринимавшиеся не органами чувств (понятное дело), а непосредственно мозгом, на уровне переживаний. Вспомнить и представить, как пустота выглядела… нет, даже не так… как она ощущалась, я сейчас не могу, хотя сталкивался с ней десятки раз.
Находясь вне «слепой зоны», дотронуться до пустоты было нельзя – рука свободно протягивалась в нее и ничего не ощущала. А зайти туда я пока не решался. В пустоте не было ничего особо зловещего, но она устойчиво напоминала мне беспредельно глубокий и широкий океан. Даже если в бесконечном океане и можно поплескаться на поверхности да понырять, осознание того, что вокруг тебя и под тобой неисчерпаемый объем воды, должно ужасать, если не сказать больше.
Мне был известен загородный тоннель под железной дорогой: темный, узкий, в меру длинный. Я видел его всего раз, и то издалека – на другом конце лишь брезжило крошечное пятнышко утреннего света.
Когда я возвращаюсь в это воспоминание и захожу внутрь, мне не становится холоднее, воздух не приобретает запах сырости, не появляются сквозняк и эхо. Являвшиеся серыми у входа стены, пол и округлый свод делаются беспросветно-черными. За моей спиной постепенно утихают звуки природы. Я подхожу к концу каменного коридора и замечаю впереди некое подобие объемной смотровой площадки, бесформенное и до рези в глазах яркое. Оказывается, именно в него превратился тот клочок солнца на противоположном входе. А вокруг «площадки», на которую я боязливо захожу, простирается во все края безграничная и всеобъемлющая пустота. Я тогда почувствовал себя персонажем неоконченного рисунка, которому удалось выглянуть за границы наброска и увидеть там чистый, ничем не занятый лист.
Итак, пустота возникала только в тех местах, которые я никогда не видел в жизни, но куда заглядывал в проекции. Если бы я, скажем, посетил свою комнату и не стал смотреть в окно, а потом воспроизвел этот эпизод в памяти и все-таки глянул наружу, моему взору представилась бы вполне знакомая картина. Мозг «подкачивал» в таких случаях информацию из других воспоминаний. Определил я эту закономерность тем же «оконным» методом.
Однажды мать упомянула, что во дворе утром снесли старую водонапорную башню, установленную там задолго до моего рождения. Это была отличная возможность проверить мою теорию. Я зашел в материну комнату, на улицу не глазел. Позже я вернулся в это воспоминание и обнаружил за окном всю ту же накренившуюся вышку с прямоугольным баком. Она не исчезла из проекции и после того, как я побывал по-настоящему на улице и убедился в ее отсутствии там. Только когда я посмотрел из окна в действительности, увидев вместо башни бетонное основание с торчащими из него обрезками труб, вышка сменилась им и в описываемом воспоминании.
Еще интереснее то, что если в реальности я, предположим, видел со спины неизвестного мне человека, а в воспоминании обходил его, незнакомцу или незнакомке «подрисовывалось» какое-никакое лицо – в зависимости от моих догадок относительно их внешности, возраста, а иногда и пола. Открытый в проекции шкаф, содержимое которого являлось для меня загадкой, стабильно оказывался пустым. Неизведанное помещение – тоже, и его размеры редко совпадали с реальными. На мольберте у уличного художника стояла картина, изображавшая местный пейзаж со случайного виденного мною ракурса, причем всегда в стиле Федора Васильева. За каким-нибудь гаражом находилось продолжение близлежащих кустов, забора, тропинки и тому подобного, хотя в действительности там могло быть что угодно.
Знаю, это немного не вяжется с историей про водонапорную башню, поскольку я своими глазами видел, что ее сломали, и мозгу ничего не стоило стереть этот объект из воспоминания.
Так вот, согласно немудреной гипотезе, рабочая память моего мозга восполняла пробелы в проекции двумя способами. Если я видел искомый элемент в другое время, мозг «вклеивал» аналогичный фрагмент из более раннего или позднего воспоминания, где это попадалось мне на глаза с необходимого ракурса. В противном случае в ход шло воображение, и недостающие визуальные детали «рисовались» им. Но только до определенной степени небольшие – на внушительные пространства оперативки не хватало, и мозг, охреневая от моей вседозволенности в перемещении по иллюзорному миру, просто оставлял там пустоту.
Не исключаю, что если бы такой способностью обладал кто-либо другой, он мог бы развивать ее, со временем обучаясь добавлять в проекцию новые области вроде улиц, зеленых массивов или даже замков с драконами. Но я до этого не дошел.
Однако я вдоволь наразвлекался и «на минималках», повторно оказываясь в малознакомых местах и выясняя, как много была способна привнести туда моя фантазия. Самый впечатляющий опыт в этом плане был связан у меня, пожалуй, опять же с воспоминанием из малолетства.
Родители повезли трехлетнего меня навестить родственников, и в чужом городе обнаружился парк для малышни. Там меня сразу привлек лабиринт, входом в который служил распахнутый рот каменной головы витязя, увенчанной остроконечным шишаком. Лабиринт был запутанным и таил несметное количество ржавых лесенок, истертых горок, затхлых темных башенок, трухлявых деревянных мостиков и грязных лазов в стенах. Даже подобие подземелья было, сырое и зловонное. Пройти все это великолепие от начала до конца мне так и не удалось, и когда спустя многие годы я возвратился, научившись контролировать себя, в это воспоминание, лабиринт оказался в прямом смысле безграничен. Новые ходы появлялись отовсюду, и преодолевать их можно было нескончаемо долго. И всякий раз, когда я попадал туда, структура лабиринта преображалась – неизменной оставалась только та его часть, которую я успел когда-то исследовать в реальности.
7
Я сидел перед черно-белым телевизором и отстраненно смотрел какую-то невразумительную позднюю передачу, смахивавшую не то на артхаусный мультфильм, не то на чрезмерно затянутый музыкальный клип.
То лето выдалось аномально жарким, но еще неприятнее было нашествие на город гигантской саранчи. Гнусные серые твари, каждая размером с палец, заполоняли с наступлением темноты улицы, залетали в дома, лезли под одежду, хрустели под ногами и пожирали любую растительность на своем пути. Прям какая-то библейская напасть. По утрам всюду можно было лицезреть тысячи саранчовых тушек, размазанных по дорогам и земле колесами транспорта и подошвами пешеходов. Восстановлению природного баланса также способствовала местная популяция дворовых кошек, активизировавшаяся после заката и охотно поедавшая вредителей.
Не имея кондиционера и возможности открыть окно (беспрестанно ловить и выкидывать обратно рвавшихся на свет шипасных кабанчиков, при любой возможности изрыгавших на тебя какую-то коричневую гадость, было тем еще занятием), я мучился в квартире, нагретой за день до температуры доменной печи.
Мои мысли были обращены к Мире, которой не стало в прошлом году. Не проходило и дня, чтобы я не думал о ней. В моих воспоминаниях Мира представала все красивее – вероятно, потому, что я просто-напросто забывал, как она выглядела на самом деле. А наше недолгое знакомство казалось мне теперь еще более светлым и неповторимым.
Я почти убедил себя в том, что не мог быть причиной ее смерти, но за все это время у меня так и не хватило смелости проверить. Я, помимо прочего, боялся увидеть ее такой – неодушевленной голограммой, механически повторяющей то, что некогда делал живой человек. Но как же мне вместе с тем хотелось еще один раз взглянуть на нее и услышать ее голос.
Под минорные звуки фортепиано из телевизора вылезла светлая фигура. Нет, не из моего телевизора, а из того, что показывали по нему. В эфире вырисовалось обширное полутемное помещение с несчетным количеством колонн, среди них стоял на высоких ножках пузатый ламповый ящик с рогатой антенной. И из его экрана появилась трафаретная человеческая фигура: сперва голова, затем плечи, руки, торс. Высунув наружу одну ногу и поставив ее на черно-белый плиточный пол, фигура прекратила движение, словно кто-то схватил ее с той стороны за другую, да так и оцепенела.
И кто бы мог подумать, что эти странные образы вдруг перещелкнут что-то во мне, вырвав из прострации, в которой я увязал последние девять месяцев.
«Нужно сделать это, прямо сейчас!» – прогремело в голове.
Миру это, конечно, не вернет, но по крайней мере я буду точно знать, чиста ли у меня совесть. Слова следователя о недоказанности насильственной смерти девушки вселяли надежду, что я в самом деле был здесь ни при чем. Да и психоделик являлся не настолько сильным, чтобы я слетел с катушек и лишил кого-то жизни. Оставался только страх перед встречей с этим фантомом, застывшим в моей памяти, как неосторожное насекомое в куске янтаря.
Я выключил телевизор и освещение, плеснул на кровать холодной воды, лег в эту лужу и закрыл глаза. Из-за волнения у меня долго не получалось сосредоточиться. Мысли бегали взад и вперед, и я никак не мог подобрать подходящий момент, с которого стоило приступить к возвращению.
Но вот частые удары саранчи в окно стихают, и меня окружают звуки пустой улицы пополам с шумом музыки вдали. Изнуряющая духота сменяется зябкой свежестью, появляются запахи грязи, перепрелой листвы и чисто осенней ночной прохлады. Я размыкаю веки.
Слева и справа от меня теснятся низкие трехэтажные дома: давно не белые, с облупленной штукатуркой и крошащимися цоколями. Из неопрятных клумб торчит невзрачная куцая хвоя. Развороченный тротуар, перевернутые мусорные баки. Между тусклыми кривыми фонарями чернеют обрезки темноты, скрывающие какие-то другие детали этого унылого пространства. Лишь огромная урожайная луна да прожекторные лучи, рассекающие воздух над крышами, смутно напоминают о магии той ночи.
Примечательно, что если я возвращался в воспоминания, где был пьян или шмалил, восприятие оставалось обычным, без размытого изображения и искаженных звуков. Так и здесь – никаких эффектов, сопутствовавших употреблению галлюциногена.
Подпрыгивая в седле, я еду, покрытый грязью, по булыжной дороге и мотаю туда-сюда головой. Как интересно мне, должно быть, было здесь после приема стебля. Брать себя под контроль я не намерен: даже если за углом скрывается маньяк, я не увижу его сейчас, если не видел тогда.
Переднее колесо велосипеда попадает в открытый водоотвод, я теряю равновесие и торможу, выставив ногу. Громко выругиваюсь. Озираюсь по сторонам, чтобы охватить всю панораму вокруг, и вижу на балконе Миру, смотрящую прямо на меня.
Фонарный свет бросает на лицо девушки заостренные тени, придающие ему беспокойный вид. Она выглядит совсем не так, как записано в моей памяти. Мы с минуту играем в гляделки, затем я отворачиваюсь и таращусь на толстые полосы света в небе. И снова на Миру. Та в свою очередь обращает взгляд назад, внутрь квартиры, и сразу возвращает его на меня. Наконец, разводит руками. Это я помню.
– Привет! – радостно выкрикиваю я и энергично машу, как идиот, рукой.
Мира неуверенно здоровается и опять непродолжительно смотрит за свою спину. В ее хрупком голосе слышится слабая дрожь. Я явно не понимал тогда, что что-то было не так, но теперь прекрасно это вижу.
– Тебе нравится музыка? – продолжаю орать я.
– Эта или вообще? – девушка старается не показывать своего замешательства, но ей плохо удается.
– Эта, конечно… Ты че в самом деле?
Я не узнаю ни это место, ни ее, ни себя. Вид и поведение у меня однозначно невменяемые, и причина, по которой Мира сейчас впустит к себе первого встречного, должна быть чрезвычайной. Она в который раз бросает взгляд через плечо и вплотную прижимается к перилам, будто хочет оказаться как можно дальше от своей спальни. Тени немного отступают от ее миловидного лица, на нем застыл испуг. Да что же там такое?!
– Не особенно, – Мира демонстрирует натянутую улыбку, в которой мне, тем не менее, мерещится больше искренности и нежности, чем во всех улыбках моих немногочисленных бывших пассий. У меня разрывается сердце. Требуется прикладывать все силы, чтобы справляться с эмоциями и не позволять себе быть выкинутым ими.
После короткого молчания я предлагаю девушке присоединиться ко мне. Она опасливо осматривается, не преминув заглянуть в комнату, и отвечает отказом. Я испускаю неудовлетворенный вздох и произношу отвратительным самоуверенным тоном:
– Может, тогда я к тебе?
Долгая пауза.
– Ага, давай, залезай…
Если это ирония, то определенно напускная. Пока я забираюсь по лестнице, Мира несколько раз окрикивает меня. Я пропускаю ее возражения мимо ушей. Судя по всему, так ей на деле и хотелось – не быть в тот вечер одной. Хоть это и говорило, выходит, о том, что конкретно я был интересен ей лишь постольку-поскольку. Я просто оказался под рукой.
Встаю возле нее. Правый глаз девушки рассекает ярко-красный изломанный сосуд, губы вздрагивают, раздуваются ноздри. Она растерянно закидывает за ухо волосы, и я замечаю на ее ладони фиолетовую татуировку в виде непонятного символа.
Напуганное, абсолютно беззащитное существо. Хотелось бы обнять ее, да только смысла в этом ноль: на ощупь Мира будет как мраморная статуя. Еще больше меня тянет элементарно повернуть голову вбок и убедиться, что спальня пуста. Делать это опять-таки бесполезно, ибо в реальности я туда в данный момент не смотрел, и даже если там кто-то находился, я его так не увижу. Потому выпадать из сценария воспоминания крайне нежелательно. Нужно ждать.
– Ты разве не знаешь, что такое ирония, а?! – Мира обдает мое лицо горячим дыханием. От нее пахнет медом или чем-то еще душисто-сладким.
Я манерно пожимаю плечами и хочу сплюнуть вниз, но промахиваюсь и смачно харкаю на перила. Ну не сука ли? Девушке, впрочем, все равно.
– Ты пьяный, как я погляжу? – спрашивает она, украдкой косясь на балконную дверь.
– Угу…
Мира, немного подумав, просит меня разуться и впускает в квартиру. В комнате, помимо нас, оказывается, естественно, только кот. Каким бы обдолбанным я тогда ни был, уж кого-то еще заметил бы.
– Пойдем я дам тебе уголь, – приглашает девушка, покидая спальню.
– Можно я лучше тут посижу, а ты мне его принесешь?
Не получив ответа, я плюхаюсь в глубокое мягкое кресло, потревожив покой кота. Лилейный питомец девушки, безмятежно дремавший до этого рядом, встает и элегантно потягивается.
Мира молча уходит. Я смотрю ей вслед, и вот тут-то мне начинает открываться источник ее тревоги.
Сперва я замечаю в полутьме коридора необъяснимую деталь, которой там быть не может и не должно. Она попадает в мое поле зрения всего на мгновенье, после чего я как ни в чем не бывало продолжаю рассматривать комнату. Но она там точно есть, и я, как назло, не спешу смотреть туда снова. Чувствую сквозь проекцию, как напрягается каждая мышца моего лежащего в кровати тела. Если сейчас же не успокоюсь, меня непременно выкинет.
Я увидел, что на стене в коридоре сидит, притаившись, паук причудливой расцветки, радикально не вписывающийся в окружающую обстановку. Крупный, как птицеед, только не такой жирный и с меньшим количеством лап.
В мою голову пока даже не закрадывается догадка, что это такое, и я урезониваю себя, будто все нормально. Может, проекция дала сбой, или мне показалось что-то не то. Следующая минута, в течение которой я, наклонившись вперед, глажу мурлыкающего кота и параллельно пытаюсь разглядеть лэптоп девушки, длится как мучительная вечность.
Из кухни доносятся шаги босых Мириных ног. Я поворачиваю голову в ее сторону и обнаруживаю, что паук медленно, не сгибая лап, движется по стене, а сзади него вырастает широкий хвост, которому не видно конца…
Да это же чья-то рука, осеняет меня! Худая и длиннопалая! Но почему она имеет такой противоестественный вид? Почему ее не видит девушка? Почему не заметил тогда я? Меня – настоящего меня – начинает буквально колотить.
Когда Мира подходит к комнате, из коридора за ней выступает человек. Вернее, далеко не человек, я просто не верю своим глазам. Там вырастает высокий антропоморфный силуэт, состоящий целиком из гребаной пустоты! Вот почему я не понял, что не так было с «пауком»: я никогда не видел прежде абсолютную пустоту заключенной в столь ограниченную форму, тем более… живую?
Оно выглядит четким, как я или Мира, и вместе с тем смазанным, словно брокенский призрак; одновременно объемным, будто скрытое в стереограмме изображение, и плоским, как пятно на обоях. Что ужасает меня вдобавок, так это внезапно появившаяся в воздухе вонь, характерная и до боли знакомая. Я ощущал ее раньше, и обстоятельства, при которых это происходило, мне не хотелось вспоминать никогда.
Кот, на удивление, тоже улавливает присутствие незримого для его хозяйки чужака. Животное перестает реагировать на мои ласки, прижимает уши и впивается в коридор расширенными зрачками.
Мира с чашкой и таблетками в руках нерешительно заходит в комнату. Пластично переступая с одной ноги на другую, сущность за ее спиной приближается к порогу и берется за дверной косяк.
– На, держи, – девушка протягивает мне сок и уголь. Я перевожу взгляд на нее – и тут же вылетаю из проекции.
8
Раньше нашу улицу огибали полузаброшенные дачные участки, где из внушавших доверие обывателей был только малоимущий одинокий дед. В остальном там, как считалось, время от времени появлялись всякие бомжи, наркоманы и прочие маргиналы, потому взрослые строго-настрого запрещали детям подходить к густо увитым ежевикой изгородям.
Мне, Сане и Сереге было тогда лет по шесть. Когда нас перестали впечатлять находки в виде голубиных скелетов на чердаке родной сталинки и крысиных – в ее подвале, я и мои товарищи решили расширять исследуемую площадь. Мы набегались по близлежащей стройке; неоднократно проникли на территорию закрытого гаражного кооператива, свистнув в одну из вылазок чью-то массивную связку ключей; побывали в «секретной» пещере старшаков, куда те водили девушек; изучили каждый огрызок флоры в окрестных дворах. Но все это быстро опостылело.
Безнадзорные дачи, начинавшиеся неподалеку от нашего дома, давно соблазняли нас. Первый повод пробраться туда возник летом, когда на одну из них улетел Санин облезлый футбольный мяч. Посовещавшись, мы по очереди вскарабкались на березу у высокого, непроницаемого для взора ограждения и не без опаски спрыгнули с другой стороны.
Это была делянка вышеупомянутого деда. Крошечный каменный домик, наружный туалет с сердечком, фруктовые деревья, несколько ровных грядок среди объемисто разросшихся кустов и сорной травы, облагороженный родник. Трудно представить себе жизнь скромнее. Хозяин, было видно, отсутствовал. Мы угостились смородиной, нашли мяч, погоняли его прямо на посевах старика и решили возвращаться.
Вот только выбраться оттуда оказалось не так-то легко. С внутренней стороны деревьев у забора не было, а перелезать через ежевику не стал бы самый отъявленный мазохист. Узкую калитку, закрытую снаружи на амбарный замок, венчала не менее колючая зеленая арка.
Не отличавшийся храбростью Серега предложил подождать, пока вернется дед, извиниться за вредительство и попросить выпустить нас, но я и Саня отвечать за содеянное не захотели, потому стали искать другой выход. Мы заметили в нижней части боковой ограды дыру и поползли, обдирая колени с ладонями, на соседний участок.
Дачи располагались каскадом на пологом склоне. Проползя под забором, наша троица кубарем скатилась на землю. У второй делянки внешняя ограда была раза в полтора выше и еще больше сокращала наши шансы выбраться подобным образом.
Там царило полное запустение. Дом был до основания развален, а стихийная растительность заполонила все, включая разрушенный фундамент. Какая-либо калитка отсутствовала, и как прежние владельцы приходили сюда и покидали свою обитель, осталось для нас загадкой.
Саня куда-то пнул мяч и последовал за ним, но затем остановился и стал брезгливо втягивать ноздрями воздух. Я и Серега тоже почувствовали это – отвратительный запах гнили и разложения. Тот самый, который я без труда вспомню спустя многие годы, посетив свое воспоминание о проведенном с Мирой вечере. Как некогда обрызганный скунсом, забыть эту вонь я уже не мог, и очень редко она даже напоминала о себе беспричинными обонятельными галлюцинациями.
После остроумий относительно того, «кто нанюхал», мы побродили вокруг и вскоре нашли в дальнем углу участка источник зловония, скрытый за густолистым кустарником под больной черешней. Первым это заметил Серега. Он ткнул туда пальцем и крикнул:
– Смотрите, лягушка!
– Где? – встрепенулись мы с Саней. Я живых лягушек еще не видел, да и Саня, думаю, тоже.
– Вон же, на краю бочки!
«Бульк», – тихо послышалось оттуда, куда указывал наш товарищ. Серега сокрушенно опустил руку:
– Ну вот, спрыгнула в бочку…
Кривясь от омерзительного запаха, мы подошли к большой деревянной кадке с толстыми покрытыми мхом клепками и ржавыми обручами. Самому высокому из нас, то есть мне, она доходила до лба. Задержав дыхание, я встал на цыпочки и заглянул внутрь, а моим друзьям пришлось лезть на дерево рядом.
Сосуд был почти доверху наполнен грязной зеленой водой, сквозь которую ничего не просматривалось. На поверхности плавало несколько плотных пузырей. Такая картина, может, и показалась бы мне по-своему привлекательной, если бы бочка правомерно источала запах застоявшейся воды и тины. Но тот смрад, что от нее исходил, был поистине тошнотворен. Я поспешил отойти и отдышаться.
Спрыгнувший с черешни Саня принялся пинать кадку. Та, ясное дело, не поддалась. Тогда у Сани родилась идея:
– А давайте покидаем туда камни! Может, она снова вылезет.
Мне, признаться, было в некоторой степени жаль неувиденную лягушку, которой, вероятно, и без нас жилось в такой гнили нелегко. Серега тоже отнесся к этой затее прохладно – всем своим видом он давал понять, что хочет побыстрее уйти.
– Давай, – неохотно согласился я. – Но потом пойдем уже во двор.
Каждый из нас подобрал по паре камней, мы забрались на черешню и сбросили их в воду. Вонь после этого стала просто невыносимой, а пресловутая лягушка так и не показалась.
– Ну и ладно, – заключил Саня. – Пошли.
На новой боковой ограде обнаружилась тесная пролысина в ежевике, позволившая нам перебраться на следующий участок. Там нас ожидала земляная лестница, по ней мы поднялись к незакрытой калитке, невидимой снаружи за зеленью.
Когда я вернулся домой, мать задала мне хорошую взбучку. От меня, насколько я понял, вовсю несло ароматом бочки. Наверное, попали брызги во время побивания камнями лягушки. Затолкав меня в ванную и вручив кусок хозяйственного мыла – как для стирки одежды, так и для отмывания моих телес, – мать пригрозила запретить прогулки, если такое повторится.
– Вы по канализации что ли там лазите? Фу, кошмар! – ругалась она.
Конечно, на следующий день было решено продолжить изучение дач. Точнее, так захотели мы с Саней, Серега же вел себя безынициативно, однако отказываться не стал – кроме нас, ему водиться было не с кем.
К несчастью, на скамейке у третьей делянки пили водку и горланили какие-то тунеядцы, посему мы не отважились туда пойти. Мы приблизились к ограде, через которую перелезли в первый раз, и, увидев снаружи на калитке знакомый навесной замок, повторили свои прыжки с березы.
Дед успел тщательно перекопать потоптанные нами грядки. Наверняка не обрадовался такому подарку.
Когда мы просочились на второй участок и нам в нос ударила гнилая вонь, я предложил осторожно подойти к кадке и посмотреть – вдруг лягушка опять сидит на краю.
Ее там не оказалось, зато было кое-что другое. На земле возле бочки лежали испачканные тиной камни. Я сразу узнал острый обломок гранита, улетевший вчера со звучным всплеском в воду. Серега предположил, что кто-то пришел сюда и достал камни. Мне от его догадки стало немного не по себе, а Саня лишь поморщился, сообщив, что ни за какие коврижки и ноготь бы туда не опустил.
Мы плюнули на это и направились дальше. Во мне, тем не менее, стало просыпаться какое-то нездоровое любопытство. Кто поставил там бочку? Почему от нее так смердит? И, наконец, зачем кому-то понадобилось извлекать из нее брошенные нами камни? Заразить своей озабоченностью друзей у меня не получилось – для них это было равносильно изучению дохлой собаки.
В тот день мы побывали на всех участках. Среди оставшихся особого внимания заслуживал тот, где стоял скособоченный деревянный дом с косящатыми окнами. В его подполе было найдено огромное количество бутылок советского питьевого спирта – настоящее сокровище не только для алкоголика, но и для пироманьяка.
Наша троица стала наведываться на дачи ежедневно. Там было очень интересно играть, да и халявные фрукты с ягодами в голодные девяностые приходились весьма кстати. Чаще всего мы пользовались калиткой третьего участка, но иногда, как и в первые два раза, приходилось начинать с дачи деда. Благо он редко бывал днем дома.
Как-то ближе к концу того злосчастного лета нам захотелось отправиться в наше секретное место вечером. Мы заблаговременно выложили камнями кострище на одной из наиболее глухих дач, наломали веток, спрятали там спички, газеты для розжига, картошку и хлеб. Когда стало темнеть и с работы поприходили взрослые, каждый из нас соврал родителям, что отправлялся в гости, и слинял в сумерки.
Мы привычно перебирались со второго участка на третий. Сперва ограду между ними преодолел Саня, за ним – я. Серега, оставшийся с той стороны, неожиданно вскрикнул, набросился на забор и стал остервенело рваться наверх. Мы с Саней, недоумевая, отошли в сторону, чтобы не мешать ему спрыгивать. Когда Серега оказался рядом с нами, его руки и ноги были сплошь покрыты царапинами и кровоточили – так быстро он перелезал по ежевике.
Мы живо смотались оттуда, даже проигнорировали очередных бездельников на скамейке, которые заставили нас первоначально лезть в обход.
Во дворе Серега пришел в себя и, жалобно шмыгая носом, выдал следующее: за ним на даче кто-то пошел. Наш друг смекнул, что раз мы с Саней уже перемахнули через ограду, то позади него никого не должно было быть, и, опасаясь самого худшего, ринулся через колючки.
В ответ на это Саня покрутил у виска пальцем. Дескать, ладно бы за Серегой побежали – тут еще можно перетрухнуть. Но «кто-то пошел» – это не повод орать и давать стрекача. За такое, согласно неписаным дворовым правилам, Серегу следовало весь следующий день называть ссыкуном и никак иначе.
Саня попытался убедить его, что это была какая-нибудь кошка или еж, но Серега только разобиделся на такое неверие и остался возле дома, горестно осматривая свои ссадины.
Мы спустились вдвоем по земляной лестнице и испытующе заглянули на второй участок. Даже если там кто-то и присутствовал, его уже нельзя было рассмотреть в густом сумраке. Деревья и кусты, среди которых могло ютиться что угодно, слились в одно большое черное пятно под ясным небом. От бочки где-то там по-прежнему разило падалью. Я надеялся услышать из-за забора какую-нибудь возню или даже свирепое рычание, чтобы снова удрать и никогда туда не возвращаться, но вокруг лишь стрекотали сверчки и цикады.
Саня пренебрежительно изрек:
– Ну и ссыкун этот Серега.
Серега был смешным толстым недотепой с россыпью бурых веснушек на вечно растерянном лице. Он страстно увлекался кораблями и мечтал стать мореплавателем, а еще был робко влюблен в девчонку из ближайшего дома, о чем, по-моему, было известно всем, кроме нее. Я чистосердечно считал его своим лучшим другом и, несмотря на то что нередко подтрунивал нам ним сам, другим в обиду старался не давать.
Больше Серегу никто не видел. Никто, кроме меня.
Наевшись полусырой картошки и накурившись папирос, слимоненных Саней у дяди, мы по-пионерски потушили костер и пошли домой. Надо сказать, порядочно запозднились.
Во дворе было странное оживление. С десяток взрослых сновали туда-сюда с фонариками, кто-то пару раз произнес слово «милиция». Заметив меня и Саню, Серегина мать издала облегченно-негодующий возглас и направилась в нашу сторону, но поняв, что ее сына с нами не было, изменилась в лице и пошатнулась.
– Где Сережа?! Он сказал, что пошел с вами в гости! Где он?! Ну же, отвечайте!!!
Домой он, как выяснилось, не вернулся.
Той ночью отец лупил меня ремнем до кровавых полос, из чего я уже тогда сделал вывод, что часть вины за произошедшее лежала на мне.
Серегу искали и правоохранители, и соседи, и добровольцы из других районов. Я без устали твердил всем о бочке. Милиционер, беседовавший со мной, пообещал лично осмотреть ее. Потом отец, отправившийся с мужиками обследовать дачи, заверил меня, что пошерудил там доской и не обнаружил внутри ничего, кроме вонючей воды. Я отчаянно требовал перевернуть бочку, а еще лучше сломать ее к чертовой матери, но на мои требования не обращали внимания – всем было не до этого.
С каждым днем шансы найти Серегу, слышал я, значительно сокращались. Взрослые шептались о маньяке, о педерасте, о торговцах органами и прочих гипотетических злодеях, способных вот так похитить ребенка. Слушая эти разговоры, я приходил в откровенный ужас: никто не осознавал, что могло случиться на самом деле, но моим убеждениям отказывались внимать.
А на самом деле Серега наверняка постоял тогда во дворе и, поняв, что строгие родители непременно накажут его за членовредительство, решил подождать с этим и все-таки присоединиться к нам. Он спустился в одиночестве на третью делянку, и эта дрянь утащила его через забор. Куда – я боялся даже представить.
Мне снилось, что у бочки было фальшивое дно и под ним находился громадный, доверху наполненный резервуар, в котором барахтались все еще живые Серега и множество других таких же несчастных. А в самой глубине скрывалась чудовищная тварь, чью лапу на краю кадки наш исчезнувший друг принял за лягушку.
Саня уехал в деревню, и я остался один.
Все до единого деревья возле забора спилили, а вход на каждый бесхозный участок закрыли тяжелой калиткой с пиками. Когда рядом никого не было, я испытывал свою отвагу, подходя к третьей делянке и глядя сквозь решетку на вторую. Воспоминания о том времени словно окрашены у меня сепией. Яркое августовское солнце слепило, изнуряло, заливало все безжизненным режущим светом. Сидеть дома было тошно, а находиться на улице – страшно, потому что это гиблое место неотступно тянуло меня к себе.
В один из таких дней у дач было как-то непривычно безлюдно и тихо. Поблизости не прогуливались мамаши с колясками, не квасили на скамейке мужики, окна и балконы близстоящих домов пустовали. Даже на длинной дороге, блестевшей миражами и уходившей далеко в сторону троллейбусной остановки, не виднелось людей и транспорта. Будто все вокруг вымерли, и это в выходной-то летний день. Руководствуясь чем угодно, кроме здравого смысла, я перелез через калитку и поплелся вниз.
На вонючем участке неподвижно стоял с опущенной головой Серега: все в тех же джинсовых шортах и выгоревшей красной футболке, с теми же свежими царапинами на руках и ногах. Я поначалу даже не испугался. Это выглядело, как чудо: наш всеми оплакиваемый приятель вернулся, цел и невредим, и теперь этот кошмар прекратится.
Но когда я присмотрелся получше, мне стало ясно: что-то с ним было не то. Серега совсем не шевелился, даже волосы и одежда моего друга не поддавались ветру. Носки его шлепанцев едва касались травы, руки деревянно висели вдоль туловища. Потом я вдруг заметил, что по его лицу, неотрывно смотревшему в землю, пробегали непонятные бугры, словно в Серегиной голове копошился клубок змей. Похолодев от ужаса, я пролепетал:
– Сереж…
И как только я произнес его имя, он тут же двинулся в мою сторону: не поднимая головы и, кажется, даже не перебирая ногами.
Я рванул наверх, перелетел через калитку и понесся домой. Я рыдал, бился в истерике, и родители долго успокаивали меня, прежде чем мне удалось внятно объяснить им, что произошло. Отец побагровел, больно взял меня за плечи и раза три спросил, говорю ли я правду, пообещав в противном случае хорошую порку. В конечном счете он оделся, взял из кладовки молоток и, велев нам ждать, ушел. Затаив дыхание, я смотрел из окна, как он направлялся со своим импровизированным оружием в сторону дач. Это был последний раз, когда я видел отца.
Через две недели я сжег все участки, облив второй спиртом. Мой юный ум рассчитал, что сгорит только делянка с бочкой, но пламя молниеносно перекинулось на соседние дачи, и я еле унес оттуда ноги, помчавшись на море обеспечивать себе алиби. Даже с пляжа были видны поднимавшиеся к небу черные клубы дыма. Когда я вернулся, облепленный водорослями, то увидел, как две пожарные машины с переменным успехом тушили бушевавший огонь под равнодушные взгляды зевак. Оказавшаяся в их числе мать подозвала меня к себе, потрепала по мокрой голове и увела домой.
9
Если вышеописанные события хотелось забыть навсегда, то выкидывать из головы Миру я не стремился.
Три четверти года потребовалось мне на то, чтобы решиться воскресить ее в памяти, и лишь после этого я задался вопросами: какой Мира была, и сколько я потерял, не став ее другом? Имелись большие опасения, что я не найду в Интернете информации о ней, но они не подтвердились. Девушка оставила там много интересного, даже слишком много.
Первым делом я нашел ее в «Контакте» – никто так и не удосужился попросить модераторов удалить профиль покойного человека. Жаль, страница была отгорожена от посторонних. Зато вместо айди Мира использовала уникальный никнейм, посредством гугления которого я, к своей превеликой радости, сразу отыскал ее на десятках других сайтов.
Моя несостоявшаяся подруга увлекалась парапсихологией и натурфилософией, изучала осознанные сновидения и отечественную городскую мифологию, фотографировала туманы (да, исключительно их) и сочиняла таинственные, очень личные стихи. Она предлагала за доказательство существования некоей аномалии в одной из наших бухт награду, так и оставшуюся невостребованной. Писала рецензии на недооцененные, по ее мнению, фильмы, принимала участие в создании не увидевшего свет визуального романа, собирала средства какому-то безызвестному канадскому коллективу на выпуск новой пластинки.
Одним словом, жила в башне из слоновой кости. То, что она была одинока, по выбору или нет, стало ясно мне как божий день.
Я обнаружил это многообразие виртуальных крупиц ее жизни рано вечером и изучал его, поглощая литры пива, до обеда следующего дня. Благо у меня был отпуск на новой работе.
Мира сидела на нескольких форумах, один из них был посвящен алхимии. Никогда бы не подумал, что эта наука заинтересует современного человека дальше прочтения статьи в «Википедии». Мое внимание привлек аватар, который девушка использовала там. Он изображал замысловатый фиолетовый символ, напоминавший дерево на фоне заходящего или поднимающегося солнца. Где я мог видеть его раньше?
Ах да, точно такая же татуировка, как я узнал из воспоминания, имелась у Миры на ладони левой руки. Выходит, символ имел для нее безусловное значение. Я вбил картинку в поисковик – и о чудо! – нашел еще в одном месте. Изображение украшало главную страницу форума под названием «Вигилия в пустыне зеркал».
Это словосочетание мне тоже встречалось раньше, вне всяких сомнений. Когда я увидел его, на меня нахлынуло мощнейшее дежавю. Было стойкое ощущение, что я знал эту фразу из прошлой жизни или, может, слышал некогда во сне. Найти ее где-либо еще на просторах Сети не удалось, а предназначение форума осталось для меня полнейшей загадкой, поскольку и он был закрыт для чужих глаз.
На главной висели лишь логотип с названием сайта, поля для ввода логина и пароля, а также кнопка связи с администрацией. Не видя других вариантов, я щелкнул ее. Спустя почти час раздумий отправил сообщение: «Здравствуйте. Я не имею к вашему форуму никакого отношения, но я знал Мирину Князеву, она наверняка была здесь зарегистрирована. Она умерла в прошлом году. В милиции решили, что смерть была естественной, но я также кнопка так не считаю. Если вам интересно, напишите мне на электронную почту».
Мне не отвечали больше недели. Я в это время пил, перечитывал Мирины стихи, смотрел понравившиеся ей фильмы. Даже задонатил канадским музыкантам, все еще не собравшим и половины необходимой суммы. Когда бухать и торчать за компьютером в душной квартире стало физически невыносимо, решил, неожиданно для себя, съездить на могилу девушки. Сайт бюро, занимавшегося ее похоронами, высветился в числе первых, когда я гуглил Мирины имя и фамилию.
Набег саранчи, к слову, закончился так же внезапно, как и начался. Хоть что-то хорошее.
Благоухавший резиной и пластиком новенький троллейбус покатился на противоположную сторону города. Когда кончилась контактная сеть, водитель опустил штанги и проехал еще с полчаса на батарее. Меня и пару изнывавших от жары пенсионеров высадили у грунтовой дороги, убегавшей в сторону высокого железнодорожного моста над холмами.
По пути туда я наткнулся на мелкий ручей с галькой, в лужицах-заводях которого извивались красные мотыли. Вода убегала куда-то вниз, теряясь в зарослях скумпии и клена. Я направился за ней и спустился к развалинам похожего на амфитеатр сооружения. Посидел на уцелевшем фрагменте каменной скамьи, открыл предусмотрительно взятую с собой бутылку коньяка, покурил, проверил со смартфона почту.
На окруженном земляным валом кладбище я не встретил никого, кроме пожилой сторожихи, лениво подметавшей главную дорожку. Она указала мне на группу орехов, за которыми находились новые могилы, и сострадательно вздохнула. Глаза у меня были влажными – то ли от выпитого, то ли от слепящего солнца, то ли от осознания всей никчемности моего летнего времяпрепровождения. Что я здесь делаю, зачем расходую на это жизнь?..
Массивное гранитное надгробие, блестевшее под пробивавшимися сквозь ореховые кроны лучами, изображало Миру с котенком в руках. Такой трогательный, домашний снимок. Я сел на траву рядом, прикончил коньяк, выкурил еще несколько сигарет. Затем лег и задремал неприятным пьяным и знойным сном.
Уходя, я обернулся и, кажется, увидел ее. Она, облаченная в яркое белое платье, стояла между деревьями и смотрела в землю. Я стал судорожно вертеть головой в поисках других людей поблизости, желая выяснить у них, одного ли меня посетило это видение. Когда снова бросил взгляд на орехи, под ними никого не было. Если бы я напился сильнее, то, может, нашел бы в себе храбрость вернуться туда и проверить. Но мне вдруг представилось, что Мира несется стрелой среди непроглядной зелени с целью подловить меня в другой части кладбища, и я испуганно ретировался.
Через два дня пришел наконец ответ: «Вот Скайп человека, который общался с ней. Я делаю вам сейчас большое одолжение. Взамен, пожалуйста, больше не пишите сюда и не рассказывайте никому о нас. Всего наилучшего».
И хоть здесь не пришлось ждать: пользователь уже был в Сети. Я убрал из поля зрения камеры обусловленный моей пьянкой бардак и позвонил.
Курносая блондинка с анизокорией, лет двадцати – двадцати пяти, жевала перед компьютером салат с булкой. Она первой обратилась ко мне:
– О, ты, должно быть, Мирин приятель.
– Да, привет. Меня Алексей зовут, – представился я.
Девушка отодвинула в сторону тарелку и небрежно смахнула со стола крошки.
– Я Яна, здравствуй. Чем могу помочь?
– Можно задать тебе несколько вопросов?
– Не обещаю, что отвечу, – предупредила она, – но попытайся, конечно.
– У тебя есть фиолетовая татуировка на руке?
Яна комично посмотрела сперва на свою правую ладонь, затем на левую и показала ее в камеру. Я спросил:
– Что это означает?
– А разве Мира не говорила тебе? – скептически повела она головой.
– Не-а.
– Правильно, – произнесла девушка и откинулась на спинку стула, – потому что не должна была. Это символ нашего тайного ковена. Уже не такого тайного, кстати.
Я решил блеснуть эрудицией:
– Ковен – это же профсоюз ведьм, да?
– Да, Алексей, профсоюз ведьм. И как наш называется, ты тоже знаешь. Вот только откуда, если Мира не говорила тебе?
На ее лице появились нотки заинтригованности нашим разговором. Я принялся объяснять:
– Да, Мира ничего не рассказывала мне об этом. Ваш форум я нашел по ее аватару на другом форуме, про алхи… Короче, долгая история. Но вот в чем дело: я точно слышал про вашу «Вигилию» где-то раньше, задолго до того, как встретил Миру. Это из какой-то книги, или я не знаю?..
– Нет, это когда-то придумали основательницы. Но, может, и слышал, почему так удивляешься? Человек способен получать информацию свыше. По крайней мере, многие в это верят.
– Пожалуй, – частично согласился я. Как я боялся и в то же время наделся, разговор начал переходить в мистическое русло.
Девушка придвинулась к монитору и положила руки на стол:
– А теперь я у тебя кое-что поспрашиваю. Только говори правду или не отвечай вовсе. Идет?
Что-то изменилось в ее взгляде. Я робко кивнул, и она начала:
– Вы тесно общались с Мирой?
– Нет, мы случайно встретились… в ночь ее смерти… прошлой осенью. И все.
Я весьма смутился, а Яна слегка вскинула бровь:
– Так, хорошо. Ты считаешь, что ее убили?
Я снова кивнул. Она продолжила:
– Ты считаешь, ее убил человек?
Качаю головой. Слова тут излишни.
Неожиданно моя собеседница спросила:
– Слушай, ты один в комнате?
По моей спине побежал холодок. Стараясь выглядеть как можно непринужденнее, я обернулся и обвел глазами привычно выглядевшую холостяцкую спальню. Потом посмотрел на Яну. Мне тогда стало ясно, что странного было в ее взгляде. Девушка глядела не на свой монитор, как это делают во время видеозвонков все из нас, а прямо в объектив веб-камеры. Она не моргала, и ее серые глаза со зрачками разного размера были, казалось, как нельзя более напряжены.
– Пока ты не спросила, был уверен, что да, – не стал лгать я.
Яна опустила взгляд на экран, растерла по виску непроизвольно выступившую слезу и сказала:
– Знаешь, это не для Скайпа разговор. Я могу встретиться с тобой, например в следующее воскресенье. Согласен?
Мне понравился ее энтузиазм.
– Да, разумеется. Я, часом, не впутываю тебя в какое-нибудь гадство?
– Возможно, – многозначительно выговорила она. – Но я могу постоять за себя, не переживай. Потому и увидимся всего раз. Я потом свяжусь с тобой и скажу, что да как. У тебя, кстати, телефон с фронтальной камерой?
– Да.
– Напиши мне свой номер. И еще: домашние растения есть? – зачем-то поинтересовалась она.
– Есть авокадо, – я непонятливо указал ей на подоконник позади себя.
– Отлично. Это вроде все, что мне нужно знать.
– Хорошо. Спасибо. Пок…
– Погоди секунду, – перебила она. – У меня на полке лежит мягкая игрушка. Можешь отгадать, какого цвета?
– Синего? – наобум предположил я.
Девушка потянулась вверх и достала оттуда – да – синего потрепанного зайца. Показав его мне, она улыбнулась закрытым ртом и завершила звонок.
В субботу перед днем нашей встречи Яна написала мне: «Держи координаты, приходи туда завтра к полудню. Делай все в точности, как скажу, я не могу передать, насколько это серьезно. Когда проснешься, ни с кем не разговаривай: ни с родными, ни с друзьями, ни со мной. Я сделаю тебе в полдень видеовызов, снимешь трубку и просто будешь слушать. Ни к кому не прикасайся и не давай прикасаться к себе, никаких физических контактов! Не забывай про давку в общественном транспорте. После пробуждения ничего не ешь, не кури, не принимай лекарств, пей только чистую воду. Не надевай ничего черного, даже шнурков. Возьми с собой блокнот и ручку, чтобы писать записки, мало ли что. Возьми горсть земли у своего авокадо. На дорогу потрать не меньше двух часов. Можешь прогуляться, можешь поехать в объезд, как угодно. И ни в коем случае не пересекай свой путь, то есть не делай кругов! Знаю, требований много, но они критически важны. Если что-нибудь из этого не выполнишь, все отменяется. С тобой ничего не случится, а вот я из-за тебя очень рискую. Поэтому, прошу, не подведи».
10
На следующее утро, без пяти минут десять, я отправился в обозначенное Яной место. Она хотела встретиться у подножия лестницы на неизвестной мне пригородной улице возле моря.
Не успел я закрыть снаружи квартиру, как в подъезде возник сосед.
– Здорово, Леха! – расплылся в довольной улыбке он и протянул руку. – Как поживаешь? Когда женишься уже?
Этот вопрос он хотя бы ежемесячно задавал мне еще с тех пор, когда жениться я не мог в силу возраста. Не пожимая руки, я указал пальцем на свое горло.
– Ааа, охрип, что ли? – спьяна он всегда проявлял завидную сообразительность. – Ну ничего, бывает… Слышь, будь другом, одолжи полсотни. Опять эти сволочи зарплату задержали.
Если бы не мой кратковременный обет молчания, я бы, может, объяснил ему, что новую сумму он занимал сразу же, как отдавал прежний долг, и мне это уже давно надоело. Но, чтобы сосед отвязался в этот значимый день, я достал вожделенную им купюру, положил ее на перила и быстро пошагал вниз.
В нужный район я прибыл на такси, предварительно изучив в Интернете все допустимые маршруты туда. Если мне нельзя было делать кругов, то и моему транспорту, ясен пень, тоже. Расплатившись с водителем, я принялся неторопливо гулять, изредка показывая прохожим записку с просьбой подсказать мне местонахождение лестницы. Можно было, конечно, воспользоваться GPS, но охотничий азарт вынуждал меня действовать по старинке. Поняв, где ее искать, я пошел коротать время к берегу.
Передо мной в определенный момент предстал уютный песчаный пляжик. Обросшая снизу мидиями и водорослями стена, служившая детворе трамплином для прыжков, уходила метров на двадцать в море, словно некий миниатюрный мол. Над головой носились с почти человеческими криками чайки. Розоватый парусник плыл далеко у горизонта, исчезая и вновь иллюзорно появляясь в играющих бликах воды. Как загипнотизированный, я стоял, любуясь этой картиной, и меня посетила горько-сладкая фантазия. О том, что Мира все еще жива и встречается со мной, а Яну мы свели с Саней, который тоже страдал от недостатка женского внимания, хоть и не признавал этого. Мы сидим вчетвером на стене во время заката и беззаботно болтаем, глядя на море. Никто из нас не одинок, и текущее лето никому из нас не в тягость…
Эти несбыточные мечтания оборвала сгорбленная старушка с парой авосек, приблизившаяся ко мне и прокряхтевшая:
– Юноша, помогите бабушке донести покупки домой.
Вселенная точно не хотела, чтобы я исполнил Янины требования. Где старушка вообще нашла здесь магазин? Но отказывать было совестно, слишком уж усталый у нее был вид. Аккуратно, не дотрагиваясь до ее морщинистых рук, я взял сетки с продуктами, и пенсионерка повела меня прямиком туда, где я уже недавно проходил. Когда я понял это, то всеми правдами и неправдами подманил бабульку к ближайшему парапету, оставил там авоськи и, извинившись жестами, удалился под ее недовольные возгласы.
В двенадцать часов я стоял в закутке чужого двора и измерял взглядом высоченную изогнутую лестницу, белевшую на склоне поросшего держидеревьями холма. Поблизости никого не было. Через минуту зазвонил мобильный, экран показал Яну на фоне зелени какого-то сквера. Она коротко остриглась, и если бы не косметика, то выглядела бы теперь, почти как парень.
– Ты сделал все, как я просила? – нахмурилась самоназванная ведьма.
Она заметно беспокоилась. Я утвердительно кивнул.
– Смотри, пока мы не увиделись вживую, все можно еще отменить. Точно нигде не ошибся? Уверен? – выпытывала она.
Я кивнул еще увереннее, и Яна, кажется, подуспокоилась. Она знакомо посмотрела в камеру:
– Молодец, молчишь… Можешь повернуть телефон и покрутить вокруг себя, чтобы я видела?
Стоило сделать это, и девушка опять напряглась. Она сообщила:
– Так, осталось еще кое-что очень важное. Там есть пустырь неподалеку от лестницы, пройдись немного назад, и увидишь его. На другом его конце стоит заброшенный дом. Заберись в левое незабитое окно на первом этаже, найдешь круг на полу и картонную коробку рядом. Открой ее и сделай все, как указано в записке внутри. По-другому никак. Опять же не пересекай свой путь и ни с кем не контактируй. Запомнил?
Я в очередной раз кивнул, уже не так уверенно. Яна начальственно сказала:
– Давай. Я потом сама тебе позвоню, – и положила трубку.
Четырехэтажный полуразваленный дом с голыми стропилами, окруженный ощетинившимися гледичиями, можно было использовать в качестве локации для фильма ужасов. Внутри возле указанного окна в самом деле оказался круг, начертанный мелом на каменном полу. И находился он, было похоже, в единственном месте, куда падал свет. Остальные окна с южной стороны были либо заколочены досками, либо плотно загорожены от солнца деревьями.
В ожидавшей меня коробке лежали пузырек стериллиума, вата, бинт, опасная бритва, медицинский мерный стаканчик, бумажный пакет с какой-то смесью и, собственно, записка. Следовать указаниям в ней мне не захотелось совершенно, но отступать уже было неразумно и постыдно.
Я продезинфицировал ладонь и лезвие и принялся резать руку. Требовалось вылить в пакет сто миллилитров крови. Я долго мучил себя, пока кровь не потекла обильно. Потом добавил в кулек землю из квартиры, встряхнул его содержимое, разделся догола и, встав в окружность, рассыпал намокшую смесь по ней. Я прекрасно понимал, зачем это делал, и мне было безумно страшно. Как нетрудно догадаться, никакого уединения я в тот момент не ощущал.
Вскоре после того, как я переступил обратно и оделся, позвонила Яна.
– Сделал? Наведи туда камеру, – с ходу потребовала она.
Удостоверившись, что все прошло согласно ее задумке, девушка известила меня:
– Все, теперь можешь говорить и передвигаться нормально. Не оставайся там, выйди ко мне, я скоро приду.
Спустя пятнадцать минут мы сидели на камне посреди пустыря. Яна обрабатывала мои порезы и сердито говорила:
– Ох, ну и лохмотья… Ты зачем так кромсал?
Вид крови был, очевидно, противен ей. Несмотря на то, она умело перебинтовала ладонь, затем поднялась и посмотрела на дом:
– Ну что ж, пошли посмотрим, что мы с тобой поймали.
Оказавшись возле круга, девушка некоторое время пристально всматривалась в него и тихо, но тяжело дышала.
– Оно там? – пробормотал я, стоя за ней, как обиженный сверстниками мальчуган за старшим братом.
– Да, – ответила она без тени сомнения.
– Ты видишь его?
– Вижу.
– Как оно выглядит? – выдавил я, борясь с дрожью в коленях.
Яна повернулась ко мне и поежилась. В контрасте с ее правым зрачком, сузившимся от ослепительного света до состояния точки, не менявший размера левый выглядел просто огромным.
– Как размытое отражение в воде.
– Отражение чего?
– Тебя. Или даже скорее… Нет, трудно объяснить. Пошли, пока сюда какие-нибудь сталкеры не забрались.
Мы возвратились к лестнице, поднялись по ней и направились в маленький безлюдный сквер, из которого Яна звонила мне. Девушка предложила угостить меня обедом в кафе рядом, но я отказался. Мне не терпелось узнать, что это была за хренотень и почему она шлялась за мной.
– Зачем ты состригла волосы? – полюбопытствовал я для начала, когда мы сели на скамейку в тени ветвистого тополя.
– Так надо, – Яна улыбнулась своей полуулыбкой. – Я ведь тоже готовилась к нашей встрече. Куда больше, чем ты, между прочим.
Я виновато согнулся и опустил руки на колени, а она пояснила:
– Помнишь, я писала, что тебе ничего не угрожает? Так оно и есть. А вот мне находиться рядом с тобой было бы очень опасно. Мы выполнили свои ритуалы, чтобы максимально подстраховать меня.
– От этой штуки там, да? Почему она отирается возле меня?
Яна надула румяные щеки и громко выдохнула:
– Эту штуку, как ты выражаешься, мы называем сибс. Она рождается вместе с человеком, как близнец, и живет рядом. Не паразитирует, не трогает тебя, но иногда… эм… убивает окружающих. Это ты, думаю, уже понял сам. Почти всегда ходит по пятам, но при желании может материализовываться где-то в пределах определенного радиуса. Еще его можно вынудить на время уйти, что, возможно, сегодня и произойдет. Это все очень упрощенно говоря. Видеть сибсов иногда могут их жертвы, некоторые животные, ну и еще люди вроде меня. Не знаю, знала ли об этом Мира, но защититься она в любом случае не могла, потому что без подготовки сделать это невозможно. Такие вот дела.
Ее осведомленность в данном вопросе одновременно радовала и пугала меня.
– Почему он нападает на людей выборочно?
– Без понятия, – призналась она. – Почему собака бросается на одного и не трогает другого?
– От него можно как-нибудь избавиться? – я отчего-то был убежден, что ответ окажется положительным, и Яна обязательно поможет мне.
Девушка на секунду задумалась и нетвердо произнесла:
– Может быть. Все зависит от тебя. Давай чуть позже об этом, а?
Позже так позже. Зачем она, интересно, вообще встретилась со мной? Почему рисковала? Что связывало ее с Мирой, помимо их ковена? Что это вообще было за сообщество такое? Вместо всего этого я спросил:
– Что будет, если круг повредят? Он же не бросится сюда, нет?
Яна провела рукой по взъерошенным остаткам своих белокурых волос:
– Если я все правильно рассчитала, он отправится к вам домой и будет добираться туда по меньшей мере два часа, оттуда снова рванет к тебе. Мы успеем поговорить, и я успею уехать. Не волнуйся. Лучше скажи, как ты узнал о нем? Насколько мне известно, никто не может видеть собственного сибса, даже я не смогла бы.
Я собрался с духом и начал говорить. Глядя в сторону и едва заметно покачиваясь на скамье, Яна слушала о зловонной бочке и скрытой в ней угрозе, о пропаже Сереги и моего отца, о необычной способности, которой я был наделен, и о том, что случилось с Мирой. Рассказ получился длинным, фрагментарным и, сказать откровенно, не слишком правдоподобным, если поставить себя на место случайного слушателя. Девушка, тем не менее, внимала ему, стараясь не проронить ни слова и не перебивая. Только время от времени бросала на меня пронзительный испытующий взгляд, в котором, вопреки моим ожиданиям, не было опаски или укора, – только исследовательский интерес, с каким компетентный врач выслушивает больного.
Когда я закончил, Яна предвосхитила мой вопрос и пожала плечами:
– Я не знаю, почему ты видишь их такими после смерти, Алексей, честно. Никогда не слышала о подобном.
Я не мог не удивиться:
– Так ты веришь мне?
– Хм. Скорее, не вижу для тебя причин лгать. Хотя твои трюки с памятью, – она озорно блеснула глазами, – это что-то новенькое. Покажешь мне?
Я замялся:
– Каким же образом?
– Очень просто. Клади голову мне на ноги, – скомандовала она.
Я повиновался. Яна достала из своей сумки солнцезащитные очки и надела на меня, а сверху положила снятый с шеи платок. Девушка явно хотела, чтобы я воссоздал какое-нибудь воспоминание прямо там, лежа в сквере.
– Ну как, справишься? – заговорщически шепнула она.
– Не уверен, никогда не делал этого за пределами дома. Что вспомнить-то нужно?
– Как мы стояли с тобой возле круга. Посмотри, что делал в это время сибс, если сможешь. Только не гуляй там, как ты это, по твоим словам, умеешь, понял? Просто посмотри, чем он занимался, и сразу назад. Не торопись.
Это оказалось наиболее сложным и долгим погружением из всех. Только когда я начал лениво наслаждаться шелестом листвы и щебетанием птиц вокруг, прилетавшим с моря прохладным соленым ветром и, чего греха таить, мягкостью Яниного бедра под моим затылком, мне удалось полностью расслабиться и вернуться мыслями в заброшенный дом. Человеческий силуэт из абсолютной пустоты стоял внутри окружности на четвереньках и, опустив голову к полу, совершал ею мелкие движения вверх и вниз.
– Мне кажется, он облизывает круг, – уведомил я Яну, вернувшись к ней.
– По-ра-зи-тель-но, – выговорила она по слогам. – Ты и вправду иногда его видишь… Пошли купим мороженого? Жарко.
Какой все-таки странной она была. В трех шагах от нас куковал демон, готовый явиться по ее душу, а она думала о мороженом.
Мы молча доедали чересчур маркое эскимо под своим тополем, когда Яна рассмеялась:
– Знаешь, Мира как-то сказала мне, что не доверяет никому, у кого в музыкальной коллекции нет хотя бы одной композиции с саксофоном, кто не мечтает написать книгу, и чей любимый фильм не заставляет его плакать. Да… Что-то вот вспомнилось…
Я мысленно проверил себя и понял, что соответствовал чудаковатым Мириным требованиям лишь на треть.
– Какой-то сплошной эскапизм, – заключил я и спохватился, будто сказал что-то порицательное о покойной.
– Да, возможно, – согласилась Яна и ошарашила меня своей следующей репликой. – Мы когда узнали, что Мира умерла, то подумали, что она сама так захотела.
Эти слова ударили как молотом по голове.
– В смысле?! – вырвалось у меня.
Девушка покончила с эскимо и метко запустила палочкой в мусорную урну, затем нервно заговорила:
– Тебе сейчас будет сложно поверить мне, но я вроде еще ни разу тебя не обманула, поэтому буду рассчитывать на доверие. Я ведь не просто так вызвалась встретиться с тобой. Думаешь, я объясню, почему вокруг тебя всю жизнь будут умирать люди, и на этом все?
– Я надеялся, ты поможешь мне его прогнать… – оробел я.
– Нет, – отрезала она. – Его нельзя вот так взять и прогнать, это тебе не призрак дедушки в фамильном особняке.
– И что мне тогда делать?
Яна сосредоточенно помолчала и хрустнула пальцами:
– Слушай. Мира выполняла один ритуал. То, что мы с тобой тут делали, – детский лепет по сравнению с ним. Если бы она успешно завершила его, то получила бы возможность… эм… исполнить свое сокровенное желание. В самом прямом смысле, представь. Потому мы и думали, что она пожелала своей смерти. С трудом верится, да?
– Не знаю, – пробубнил я и отвел взгляд. Я уже воистину не знал, во что мне верить и, главное, как дальше жить.
Девушка указала на меня ладонью и одним духом произнесла:
– Технически это ты убил Миру. Да, это так, прости за прямоту. Я тебя не осуждаю, да и не за что было бы… Но хотя это и сделал сибс, он неразрывно связан с тобой, поэтому, по сути, ее убил ты. И возможность провести ритуал перешла тогда к тебе. Теперь кто-то еще сможет выполнить его только тогда, когда выполнишь ты. Либо когда умрешь своей смертью. Либо если этот человек тоже тебя убьет… Не смотри на меня так – мне это не нужно, и я никому о тебе не скажу. Но есть другие люди, которые чуют такие вещи, так что имей в виду.
– Одна новость лучше другой, – выпал в осадок я. Это что же выходило: в их колдовском мире уже почти год была негласно открыта охота за моей головой? Что касалось моей мимовольной вины в Мириной гибели, то это и вовсе не укладывалось в сознании.
– Не бойся, – Яна напористо придвинулась ближе. – Подозреваю, сибс не даст тебе умереть от чьих-либо рук, иначе его ведь тоже не станет. И вообще, ты хоть понял, что я сейчас сказала, ау? Твое самое заветное желание может быть воплощено в жизнь. Прозвучит, конечно, дико банально, но ты даже не представляешь, сколько людей хотели бы оказаться на твоем месте.
Я подобрал с земли сухую ветку и бессмысленно завертел в руках. Девушка терпеливо сидела рядом в ожидании моего решения.
– Так значит, я могу пожелать, чтобы он навсегда исчез? – не сразу дошло до меня.
– Если это окажется твоим сокровенным желанием, то да.
– Погоди-ка… – внезапно пришло осенение. – Ты хочешь, чтобы я вернул таким образом Миру?! Так ведь?
Я не верил в то, что мы сидели и на полном серьезе обсуждали это. Если бы несколько часов назад мне показали такую сценку из будущего, я точно посчитал бы, что Яна живой рукой промоет мне мозги и заманит в свою вигилантскую секту. Ибо наш разговор казался абсолютно абсурдным и похожим больше на дурацкую ролевую игру.
– Не важно, чего хочу я, – холодно заявила она. – Если придет время просить, ты сам поймешь, чего хочешь больше всего, и попросишь именно это.
– А если я в глубине души хочу квадриллион долларов или стать властелином планеты?
Довод уровня детского сада, знаю. Моя собеседница безрадостно усмехнулась:
– Поверь, среди всех, кто сделал это, а их было достаточно много, еще никто не попросил денег или мирового господства, и ты не стал бы исключением. Итак, что скажешь? Я сейчас уйду, и мы больше никогда не увидимся, так что решай. И не забывай, что если откажешься, то лишишь возможности провести ритуал тех, кто может нуждаться в этом не меньше твоего.
Я еще попытался парировать:
– А почему бы тебе самой не выполнить его и не вернуть Миру?
Услышав это, ведьма досадливо поджала губы:
– Ну во-первых, мне не хотелось бы тебя убивать. Надеюсь, такого аргумента достаточно? А во-вторых, мы были отнюдь не такими большими подругами, как ты мог подумать. У нее вообще не было особых друзей, даже среди нас. Нет шансов, что я воскрешу Миру, как бы мне ни было ее жаль и как бы я ни скучала по ней.
– Хорошо. Что нужно делать? – сдался я.
Яна извлекла из сумки блокнот с выцветшей плотной обложкой, потертыми до состояния бахромы краями и диковинным покрытым патиной замком на боковом обрезе. Вручив книжку мне, девушка объяснила:
– Смотри, нажимай на этот рычажок, и он будет выдавать по листу с заданием. Выполняешь одно задание и только после этого достаешь следующий лист. Можешь не спрашивать, что там будет написано, я не имею ни малейшего представления. Остановиться можно в любой момент. Если передумаешь заниматься этим или все выполнишь, заверни его во что-нибудь водонепроницаемое и спрячь в надежном месте на природе, я потом заберу. Понимаешь меня?
– Угу.
– Отлично. Могу ободрить тебя: задания должны быть не такими сложными, как у большинства людей.
– Это как?
– Ты не хочешь этого, потому они будут сравнительно, – она со значением повторила, – сравнительно несложными. А вот тем, кто готов ради этого убивать, приходится проходить семь кругов ада, чтобы довести ритуал до конца.
– Ясно. Наверно…
– Ну и отлично. Выше нос, не все так плохо. Уверена, у тебя получится.
– Я про этого сибса должен еще что-нибудь знать?
– Нет, не думаю. Тебе это ничего не даст, только еще больше расстроишься. Давай, не скучай по мне, – она звонко рассмеялась. – Велика честь, да? Желаю тебе удачи.
Девушка неуклюже обняла меня, постучала кончиками пальцев по блокноту, словно прощалась с ним тоже, и исчезла в горячем мареве за моей спиной.
11
Я на удивление легко свыкся с мыслью, что за мной всю жизнь колобродила невидимая смертоносная сущность.
Разумеется, я опасался того, на что тварь была способна, и даже не думал о каких-либо экспериментах по ее обнаружению, однако беспрестанного животного ужаса перед ней почему-то не испытывал. Выключая каждую ночь свет и ложась в постель, я просто вспоминал, что делал это прежде тысячи раз, и без труда отходил ко сну. Вглядываясь в немую темноту, окутывавшую меня, я не находил там даже намека на чужое присутствие, и это успокаивало. Меня больше страшили гипотетические «охотники за желанием», несмотря на то что сибс, по мнению Яны, не позволил бы им насильно перенять у меня эстафету.
Общаться с близкими я был вынужден перестать, чтобы не подвергать опасности. Хотя, скажем честно, и до этого не слишком баловал их вниманием. Саня неоднократно предлагал собраться поджемить или засесть на целый день за «Героев», как в старые добрые, но я каждый раз отвечал ему отказом. Позвонила мать и попросила приехать установить ей новый холодильник. Я хотел прислать к ней мастера, но она укоризненно вздохнула в ответ, сообщила, что сама найдет кого нужно, и бросила трубку.
Даже на службе старался поменьше взаимодействовать с коллегами, которые вызывали у меня симпатию.
Работал я теперь на старом винном заводе в промышленной части города. В производстве напитка Диониса не участвовал, а отвечал лишь за сортировку тары, но и это было вполне сносным занятием. Преть в офисе мне нравилось куда меньше.
Неподалеку от завода располагались мелкая длинная бухта, подернутая в некоторых местах чем-то вроде ряски; сквозные руины византийской крепости; затопленный карьер, в воспоминание о котором я когда-то невольно вернулся; цирк-шапито с пасшимися вокруг его шатра усталыми верблюдами; пещерный монастырь, чья церквушка собирала прихожан даже в сильную непогоду. Среди зелени и зубчатых скал тут и там виляла железная дорога, в небе частенько мелькали пестрые парашюты – где-то поблизости был спортивный аэродром. Еще встречались какие-то крохотные солончаки, насаждения декоративных кактусов, низкое криволесье. В общем, до боли колоритные места, хоть живи здесь.
Задания и впрямь оказались индивидуальными. Мне уже стоило бы привыкнуть к тому, что в окружавшей меня действительности мистика была едва ли не обыденным делом, но такая находка все равно стала новым потрясением. Когда я осмелился впервые отворить обложку блокнота и нажать на замок, изнутри послышался тихий механический скрежет, и механизм выпустил давно посеревший от времени лист.
«Не отказывайся идти в бар», – гласили блеклые печатные буквы, неизвестно кем или чем выведенные на обратной его стороне.
Эта фиговина предвидела будущее, потому что ближе к концу следующего рабочего дня ко мне подошел один из сослуживцев и сказал:
– Эй, Алеха, не хочешь с нами пивка сегодня попить? Почему тебя так редко удается вытащить? Молодой еще трезвенником становиться.
Мы трудились с одиннадцати утра до девяти вечера. Зимой такой график не слишком радовал, но в теплый сезон я был даже рад.
После работы наша компания отправилась в единственную местную забегаловку, напоминавшую летом Луг Терезы во время Октоберфеста, и более двух часов квасила там. Сперва я сидел как на иголках, все пытаясь сообразить, зачем это было нужно блокноту (в моем представлении он являлся уже почти что живым существом), но потом этанол начал делать свое дело, и я расслабился. Когда покидал питейную, то был в отличном поддатии и не волновался уже ни о чем.
В таких случаях вмазанного меня неуклонно манил к себе катерный пирс возле уродливой свалки металлолома. По ночам в портовом терминале нередко стоял огромный балкер, в трюм которого подъемные краны с грохотом швыряли охапки ржавых труб, арматуры, швеллеров и бог знает чего еще. В растительности у моря горели редкие фонарики светляков, но я приходил туда за тем, что испускало свет в неиссякаемой темноте воды.
Гребневики официально были виновниками целой экологической катастрофы, но я не мог не обожать их. В то лето бухта буквально кишела этими медузообразными созданиями, загоравшимися при малейшем движении воды мириадой синих огоньков.
Когда я спрыгивал с пирса, гребневики – как ничтожно мелкие, так и здоровые, с трудом помещавшиеся в ладонь, – вспыхивали в черноте вокруг бесчисленной россыпью ярких искр и продолжали окружать меня своим мерцанием все время, пока я плескался там. Некоторые из них то и дело выстреливали в стороны, будто игрушечные торпедки, и как им удавалось носиться с такой скоростью, я представлял плохо.
Оставив на пирсе вещи, я традиционно поплевал в воду, дабы убедиться, что мои люминесцирующие приятели были на месте, разогнался и окунулся в теплую, как парное молоко, стихию. Гребневики дружно засверкали неоном на поверхности и в глубине. Плывя сквозь их желейные тельца, я достиг середины бухты и кинул взор на центр города, видневшийся далеко неясным миражом. Грузового корабля, к которому я украдкой подплывал, чтобы похлопать по стальному носу, на этот раз возле свалки не было. Я накупался и поплыл назад, блаженно вглядываясь в волшебное свечение под собой.
Оказавшись метрах в тридцати от пирса, я поднял глаза – и обомлел…
Там застыла истуканом Мира: в знакомом мне платье, с опущенными руками и головой. Она была обращена прямо ко мне, а подол ее длинного одеяния, не касаемого горячим ветром, свисал с края причала, походя на пролитую белую краску. И если меня повергло в панику ее появление на залитом солнцем кладбище, то теперь я был готов сойти с ума от страха.
Чувствуя, что тону, я забарахтался в воде, в мгновение ока развернулся на сто восемьдесят и неистово погреб прочь. В голову полезла архинелепейшая мысль: «Повлияй как-нибудь на происходящее, не будь заложником ситуации».
Я внял этому голосу. Остановился и, не глядя назад, произнес:
– Мира, это ты?.. – и в тот же миг за моей спиной раздался громкий всплеск.
Взбивая руками несчастных гребневиков, я пулей устремился к свалочной пристани – других путей к отступлению не было. Оказавшись под ней, несколько раз подпрыгнул в воде, ухватился рукой за цепь, на которой висела одна из покрышек-кранцов, подтянулся и вылез наверх.
С оглушительным лаем в мою сторону бросились две большие собаки. Если бы я не успел забраться, расцарапав ногу, на грязный контейнер, все могло бы кончиться весьма плачевно. Высунувшийся из будки заспанный лысый мужик усмирил животных, достал из кобуры травматический пистолет и минут пять чинно расспрашивал меня. Поняв, что перед ним никакой не диверсант, сторож сердито проводил меня к воротам и выпустил наружу. Пообещал, что в следующий раз будет сперва стрелять, потом задавать вопросы.
Я осмелился забрать с пустого пирса свое шмотье, оделся под облепленным ночными бабочками фонарем и больше не приближался туда.
Если Мира была мертва, то что тогда я наблюдал там? Привидение? Я усиленно раздумывал над случившимся день, другой, потом решил увидеть эту сцену своим «третьим глазом». Присутствие сибса в некоторых воспоминаниях порядком отбивало охоту возвращаться в прошлое, но я прям чувствовал, что это следовало всенепременно сделать. И это было очень дурное чувство. Что-то плохое могло или даже готовилось произойти, и я словно был обязан посодействовать этому.
Встав утром, я принял холодный душ, напился крепкого кофе, чтобы не ровен час снова не уснуть, и лег обратно в постель. Закрыл глаза, расслабился, вспомнил, как плыл к пирсу.
Проходит не более минуты, и меня разрывает на тысячу частей, собирая затем воедино посреди ночной мерцающей синевой бухты.
На причале статично стоит Мира, а прямо позади нее возвышается сибс: еще более неуместный в этой картине, чем она, сотканный из лоскутов пустоты, имеющий человеческие очертания, но человеком даже близко не являющийся. Тварь, к моему безмерному шоку, запустила свои тонкие руки в голову девушки и держит Миру на весу, словно марионетку, повернув ко мне.
Сибсу мало было убивать их, он еще и превращал своих жертв в трофеи для демонстрации мне.
Я не следую сценарию воспоминания и не уплываю прочь – вместо этого продолжаю держаться на месте и смотреть, переполняясь ненавистью, на сущность. Что же тебе надо, падаль? Почему ты делаешь это? Именно тогда я во всей полноте осознаю, что любой ценой обязан избавить от твари мир: либо пожелав этого после завершения ритуала, либо просто наложив на себя руки. Жить дальше, не решив эту проблему, пусть даже столь радикальным способом, было нельзя.
Собаки на свалке облаивают так и не выбравшегося туда купальщика.
И тут происходит немыслимое. Сибс отпускает Миру, и ее безвольное тело тяжело падает вниз, исчезая в воде. Тварь делает плавный шаг к краю пирса и хищнически приседает. В вакууме, где у сущности могло быть лицо, резко возникают две бездонные воронки, расширяющиеся и сужающиеся, как зрачки при изменении освещения.
Меня осеняет жутчайшая догадка. Я срываюсь с места и гребу к прогнившей стоянке для парусников неподалеку от нас, куда в реальности никогда не плавал. Мое предположение подтверждается, когда сибс принимается медленно поворачивать голову вслед за мной, фокусируя свои дыры-глаза…
Господи, оно видит меня – прямо там, в воспоминании!
И как только я понимаю, что четвертая стена каким-то непостижимым образом рухнула, проекция начинает вдруг схлопываться вокруг меня. Абсолютная пустота появляется необъятной завесой на горизонте, стремительно вбирает в себя темные холмы под звездами, подступающие к городу кляксы непроходимых рощ, хаотично разбросанные сооружения заводов и комбинатов, гирлянды дорог. Она распространяется по всему небу и куполом спускается вниз. Скользит по воде, оцепляя меня и превращая остаток бухты в парящую посреди бездны каплю. Вырваться мне удается почти что в самый последний момент, когда пустота уже поглощает причал со зловещим силуэтом на нем.
Прежде время текло в воспоминаниях так же, как в действительности, но на этот раз я давил койку свыше трех часов, недопустимо опоздав на работу. Впрочем, это было наименьшей из моих забот.
Сибс желал отделиться с намерением существовать свободно – вот как я посчитал.
А почему бы нет? Если тварь и вправду не паразитировала на мне, в этом имелась безусловная логика. Будь я хоть самой жалкой паранормальной гадиной, мне бы тоже не хотелось бесперечь от кого-либо зависеть и умереть с ним, как говорится, в один день. И вот сибс нашел способ непосредственно повлиять на меня – в воспоминаниях, где мы могли теперь друг друга видеть. Может, ему требовалось превратить меня в овощ, оставив до конца жизни в проекции. Или убить, отдав на съедение пустоте.
У меня разболелась голова, когда я попытался разобраться, как такое вообще возможно. Одно было точно ясно: заточаться в памяти я отныне не мог. Зачем бы блокноту ни требовался мой поход в бар, переться к морю и тем более воспроизводить ночное купание меня не просили.
Хотелось обсудить случившееся с Яной, но она не появлялась в Скайпе после нашей встречи. А когда я звонил на ее мобильный, то слышал в ответ только безучастный голос робота: «Абонент недоступен».
Я твердо решил, что если дело все-таки не дойдет до суицида и я избавлюсь от своего нежелательного сожителя, не сгинув сам, то обязательно найду Яну и щедро отблагодарю за помощь. Подробно расскажу ей все, что пережил: не исключено, что мои познания о сибсе окажутся кому-то полезны. Начну посещать мать – в последний раз я делал это больше двух лет назад, когда она сильно заболела, и даже тогда помог ей выздороветь только для того, чтобы поскорее снова покинуть. Перестану наплевательски обращаться с Саней, с которым у нас (отгадайте, по чьей вине) ухудшились после его переезда отношения. Да и вообще стану относиться к людям значительно лучше.
Еще не поздно было начать жить по-человечески. Только бы моя награда оказалась достойной, а потери – восполнимыми.
12
«Спустись в подвал заброшенного дома», – таково было второе задание в прокля́той записной книжке.
Лил как из ведра дождь. Я до обеда беспокойно дремал, периодически выплывая из сна и глядя на стену воды за открытым окном, в которой кипела листва дворовых деревьев. Идти по такой погоде никуда, понятное дело, не хотелось. В городе, состоявшем из сплошных холмов, почти все дороги превращались во время ливней в бурные реки – хоть доску для серфинга бери. Но и ждать до следующих выходных охоты не было.
Я выполз из кровати, без аппетита позавтракал, побрился, отвлеченно постоял у окна, ловя лицом редкие залетавшие в квартиру капли и вдыхая запах озона. Потом взял блокнот и нажал на замок. В груди заскреблась тупая тревога, когда я увидел, что мне предстояло сделать. Другие заброшенные дома, кроме того, где Яна временно пленила сибса, мне известны не были.
Я хмуро оделся, сунул в карман брюк портмоне со всем необходимым и пошел промокать на улицу. Не люблю, когда что-то вынуждает возвращаться… ну вы знаете.
Пустырь на пригородной улице, куда я добирался теперь еще дольше, чем в прошлый раз, стал похож на обширное бурлящее болото, из которого торчали покрытие шипами гледичии, высокие пучки сорной травы и островки-камни. Вот большой плоский камень, на котором Яна бинтовала мне ладонь. Ностальгия прям. Рыжая глинистая жижа чавкала под ногами, пыталась засосать мои ступни, словно не хотела подпускать к тому месту. Я доковылял до разбитого асфальта возле кинутого дома и забрался в незаколоченное окно.
Внутри было тепло и поначалу даже по-своему уютно. Пройдя вглубь чьих-то бывших апартаментов, я закурил и осмотрелся. Дождевая вода стекала по голым исписанным баллончиками стенам, сочилась сквозь гнилой скелет межэтажного перекрытия, журчала ручьями на поросшем мхом полу. От нашего круга не осталось и следа. Интересно, как быстро сибсу удалось покинуть его? Боялся ли он, что я опять оставлю его одного? Боялся ли вообще чего-нибудь?
Лабиринт заваленных мусором коридоров и просторных пустых помещений без дверей долго водил меня по кругу. Многие надписи на стенах носили предостерегающий или угрожающий характер: «Уходи, или сдохнешь… Он прячется внизу… Никто больше тебя не увидит …» – и все в таком духе. По-видимому, угрюмый рассыпающийся дом был объектом страшилок среди местных подростков. Ничего удивительного. Я содрогнулся, представив, что все эти предупреждения были адресованы кому угодно, кроме меня, и касались сибса, притащенного мною сюда вот уже во второй раз.
Наконец я подошел к громадному полутемному подвалу, чей потолок был вровень с потолком первого этажа. Не сумев отыскать лестницы, спрыгнул с несколькометровой высоты и направил шаг вдоль каменной стены, на которой висели бессчетные клубы паутины и извивались змеями насквозь проржавевшие трубы. Через низкие оконные проемы на противоположной стене пробивались кусты и лилась грязь. Я вяло походил взад-вперед, пиная пустые пивные банки и обломки кирпичей на полу, прислушиваясь к летучему эху от ударов. Ну все, задание благополучно выполнено, могу со спокойной совестью сматывать удочки.
В конце найденного помещения находился вход в другое, кромешно темное. Только маленькая белая точка светилась, как глаз, в его глубине. По всей вероятности, дальняя стена обладала небольшой дырой. Я ради любопытства подошел к этому непроглядному пространству и посветил в него экраном телефона. Мрак чуть отступил, и на его границе внезапно появилось нечто знакомое. Я от неожиданности отпрянул и выматерился.
На грязном бетонном полу сидел, улыбаясь и глядя на меня, синий плюшевый заяц – тот самый, которого Яна зачем-то показывала мне по Скайпу. У него было вспорото брюхо, из разреза, помимо ваты, торчали плотные клубки светлых волос.
Не знаю почему, но мне было бы не так боязно найти здесь человеческую голову, чем это. Какого лешего она, спрашивается, принесла его сюда? Смалодушничав, я что было мочи пнул игрушку, и та улетела, выделывая множественные сальто и роняя свое содержимое, в чернильную тьму. Не желая поворачиваться к этому месту спиной, я попятился в иррациональном страхе, разгребая пятками мусор позади себя.
Светлая точка быстро моргнула в недрах черноты, уже после полета зайца. Может, снаружи возле отверстия пропорхнула какая-нибудь газета, или мне просто почудилось. Так или иначе, испытывать судьбу я не стал, потому не задержался там больше ни на секунду. Я быстрым шагом вернулся к условному входу в подвал, вскарабкался на первый этаж и, ни разу не обернувшись, отправился восвояси. Даже засверкавшие над пустырем вспышки молний, сопровождаемые оглушительным громом, не разубедили меня оставить эти стены.
Каждую ночь мне не хотелось ложиться спать, каждое утро – вставать с постели. Не хотелось идти на работу и возвращаться с нее, накачиваться алкоголем и оставаться трезвым, быть одному и с кем-то. Меня приводила в трепет мысль продолжать делать то, что я делал, но и отказ от этого выглядел сумасшествием. Было ощущение, будто бежишь сквозь воду или дышишь с целлофановым кульком на голове: вроде и контролируешь себя, но делать это в полной мере не удается.
Я безуспешно пытался заглянуть в свое нутро и определить, чего жаждал больше всего. Планету по-прежнему сотрясали войны и бедствия, люди все так же умирали от нищеты и болезней. Очевидно, что каждый, в чьих руках оказывалась эта книжица и кому хватало воли покорствовать ей до конца, просил что-то лично для себя. Желал ли я быть счастливым? Счастье представлялось мне настолько абстрактной и маловразумительной концепцией, что я всерьез не знал, доступно ли оно вообще живому человеку и мог ли я заполучить его для себя, пусть даже волей сверхъестественных сил.
Вот Мира наверняка знала, в чем нуждалась, и одному богу было известно, как она выбила себе право на ритуал и какие шаги успела предпринять на пути к заветной цели. Мира… Может ли случиться так, что эти действия вернут тебя к жизни? Тогда я сделаю все, чтобы не встретить тебя снова и снова не погубить. Уеду так далеко, как только смогу, и ты останешься в безопасности.
Новое поручение озадачило меня не меньше предыдущих. «Жди», – немногословно говорилось на третьем листе, выданном блокнотом. Чего ждать-то, и сколько? Пролетела еще неделя, но на следующий уик-энд замок и вовсе отказался работать, сколько я ни нажимал на него. Лишь спустя почти месяц я проснулся глубокой ночью от глухого размеренного скрежета, донесшегося из письменного стола.
Было велено безотлагательно отправляться на какую-то площадь в каком-то городке за десятки километров от моего. В который раз предчувствуя неладное, я вызвал такси и поехал на вокзал, где через час сел в пустой вагон редкой ночной электрички. Поезд покинул станцию, загромыхал мимо ночных городских пейзажей, свернул в тоннель и, выехав с другой стороны, покатил среди тощего перелеска.
Если бы батарея смартфона не разряжалась при включенном GPS так, будто от нее питали миксер, я бы всю дорогу пялился в экран, виртуально наблюдая свое неизбежное приближение к месту назначения. Но пришлось повернуть голову к окну, где в темноте проносились фонари и силуэты деревьев. За ними вскоре показалась бухта, сиявшая решеткой разноцветных световых дорожек от судовых огней на противоположном берегу. Не представляю, как люди могут жить на расстоянии от моря. Даже в худшие из дней мое уныние отчасти отступало, если я оказывался возле воды или хотя бы наблюдал ее издали.
Неизвестный город был тихим, темным и не по-летнему холодным. То, что здесь гордо величали главной площадью, представляло собой обыкновенный круговой перекресток с чахлой зеленью и бетонными скамьями посередине. Я облюбовал наименее запачканную из них и стал коптить легкие, сонно зевая и разглядывая занимавшееся зарей небо. Тонкие перистые облака загорались в вышине всевозможными оттенками розового, желтого, оранжевого. Мне почему-то казалось, что солнечный свет останется только там и никогда не спустится вниз, но утро, конечно же, наступило.
Прошло прилично времени, и я заметил краем глаза группу людей, которая, оживленно болтая, пересекла дорогу. Когда они оказались рядом со мной, один из них затормозил и обратился ко мне:
– Извини, зажигалки не будет?
Я опустил глаза и увидел за его спиной Яну. Она, белая как мел и неподвижная как столб, стояла всего в нескольких шагах, схватившись ладонью за рот и сверля меня совершенно ошеломленным, безумным взглядом.
– Алексей, как… ты что здесь делаешь?! – прошипела она сквозь пальцы, лихорадочно глотая слова. – Я же оставляла… ты… ты что, нашел…
Потом ее речь уже стало невозможно разобрать. Девушка отшатнулась назад, заторможенно взялась обеими руками за голову и упала плашмя на землю. Друзья подскочили к Яне, тщетно пытаясь привести ее в чувства, потом похватались за телефоны. Я в это время сидел, вжавшись в холодную спинку скамьи и боясь даже моргнуть.
Приехали «скорая» и милиция. Врачи забрали с собой Янино тело, часовые порядка – всех свидетелей ее смерти. Несомненно, сыскари вмиг установили, у кого было рыло в пуху. Теперь я отмалчивался и не особо вникал в то, что говорили они. Мне врезались в память только следующие слова следователя:
– Как же вы убиваете их? Как можно так повредить человеку мозг, не травмируя череп, не расскажете?
Стоит ли говорить, что более паршивого оборота моя жизнь еще не принимала. И море тут уже не помогало – можно разве что было попробовать пойти утопиться. Хорошо, хоть и в этот раз не нашли оснований посадить.
Еще недавно я боялся, что сибс мог без моего ведома умножать на ноль кого угодно, телепортируясь вокруг, аки маньяк в бездарном слэшере, и вонзая свои худощавые пакши в головы случайных несчастливцев. Но после смерти второй ведьмы я надежно уяснил: он забирал только тех, кто был мне в той или иной степени дорог.
13
Вопреки Яниному прогнозу, свои семь кругов ада я все же прошел. Задания не становились существенно сложнее, но их выполнение неизбежно приводило к трагичным последствиям. Не буду даже пытаться объяснить, насколько тяжело и страшно мне всякий раз было начинать новую одиссею, осознавая, что в ее конце произойдет нечто бессмысленно-непоправимое.
Несмотря на то что мной по-прежнему двигала благородная цель уничтожить сибса, я, кажется, понял, чего хотел: всего-то вернуться в те дни, когда еще не встретил Миру, и продолжить жить своей беспечной, бестолковой жизнью, ничего не подозревая об этом паранормальном дерьме. Целыми выходными курить в одиночестве травку или пить пиво, играть по желанию левой пятки на местных концертах, мечтать о каких-то важных событиях и знакомствах, не предпринимая ничего для их свершения. В те дни я нередко даже нравился себе. Теперь все это стало для меня недосягаемой роскошью.
Я лишился руки. Даже забавно, насколько изящно и непредсказуемо блокнот подвел меня к этому. Едешь непонятно куда, напиваясь по пути в дрязг. Натыкаешься там на лютую мразь, которую знал еще в школе и которая стала с тех пор несравнимо большей мразью. Ведешь себя с ней так, словно тебя окружает магическое защитное поле (хоть какая-то польза от сибса, по моему разумению, должна была быть). Слово за слово, и у тебя из плеча торчит уродливый короткий обрубок, а санитары не могут найти поблизости откромсанную конечность. Лежа в больнице под обезболивающим, я поначалу на полном серьезе хотел попросить себе после окончания ритуала бионический протез. Ну и хохма.
В январе умерла мать. И нет, мои обряды здесь были ни при чем. Она, как выяснилось, долго и серьезно болела, скрывая это от меня так же хорошо, как я утаивал от нее все эти месяцы, что стал инвалидом. Ее звонок по поводу установки холодильника мог оказаться неудавшейся попыткой наладить контакт и в итоге проститься. Да так оно, скорее всего, и было.
Мать была человеком сложным: чрезмерно ответственным, взыскательным, во многом своевластным и вместе с тем очень привязанным к своей семье. Сколько себя помню, отношения с моим отцом у нее всегда были полны гармонии и взаимопонимания. Слыша в детстве от Сани, что его родители постоянно спорили и кричали друг на друга, я недоумевал, считая выходки его близких уникальной аномалией супружеского поведения. Что касается меня, то и я, несмотря на все ремни и подзатыльники, любил отца больше, чем кого-либо другого.
Когда его не стало, мать не то чтобы убивалась горем или безутешно скорбела по нему; она просто растерялась, перестала интересоваться окружающим миром, завела себе уйму милых маленьких хобби, позволявших убивать все свободное от работы и сна время. Повторно выходить замуж категорически отказалась. Вместо этого она неловко попыталась перенаправить свою заботу на сына.
Эта суровая женщина, проработавшая всю жизнь электромонтером, подходила ко мне и, смущаясь, говорила: «Леша, давай я что-нибудь хорошее для тебя сделаю. Хочешь – возьми денег, съезди с друзьями в пиццерию или кино. Или давай поиграем сегодня вечером в балду. Помнишь, как тебе в детстве нравилось играть с нами в настольные игры?»
Мне было до соплей обидно и за нее, и за себя: с одной стороны, мать порой докучала так, что приходилось попросту убегать из дома, но с другой, только последний скот мог вот так отвергать родительскую любовь.
Тем не менее, когда нам в наследство досталась вторая квартира, я решил, что своя рубашка ближе к телу, и пожелал жить отдельно. Мать, несмотря на мои уговоры, переехала в соседний город сама, оставив меня на насиженном месте, и с тех пор мы уже редко общались.
Я где-то слышал, что если вы не любите одиночество, оно будет для вас губительнее запойного алкоголизма. Мать одиночества не выносила, но и искусственно бороться с ним считала ниже своего достоинства. Кто знает, сколько бы она еще прожила, если бы сибс не забрал отца или, на худой конец, ее не покинул я.
Слишком многих людей не стало по моей вине, косвенной или даже прямой: родителей, Сереги, Миры, Яны… Ах да, я вам не говорил, что в устроенном мной пожаре сгорел нищий дед, живший на крайней даче? Еще одна гноящаяся рана на моей и без того изувеченной совести. Даже не верилось, что один жалкий человечишко вроде меня мог принести в мир столько несчастья.
За мной следила милиция. Когда я потерял руку, менты оживились особенно сильно, заподозрив целую конспирацию. Наседали в больнице: «Кто на вас напал? Этот человек имеет отношение к смерти девушек? Это он вынуждал вас этим заниматься?» Опустив подоплеку злополучной встречи, я выложил остальное начистоту, а уж искали они потом эту сволочь или нет, я не знал и знать не хотел. По крайней мере, по этому вопросу меня больше не беспокоили, и никакого суда над бывшим однокашником я не застал.
Еще я оказался с осени под слежкой каких-то левых индивидуумов, которые таскались за мной, как стервятники, и в которых я быстро распознал «охотников за желанием». Всего насчитал троих. Одного из них – молодого коренастого парня с густой бородой и энергичными бегающими глазами – мне удалось зажать в углу супермаркета, куда он опрометчиво отступил, будучи в который раз обнаруженным.
– Ты что, не в состоянии с калекой справиться? – спросил я, преградив ему путь. – Чего ждешь? Я живу один, блокнот валяется дома.
Он выписал мне настолько крепкую пощечину, что заслезились глаза, и невозмутимо произнес:
– Оно не так работает. Эти тупицы из ковена оказали тебе медвежью услугу.
Что бы его слова ни значили, на происходившее со мной данная троица, похоже, ощутимо не повлияла. После описанного столкновения бородач пропал, а его место заняла серая как мышь барышня, боявшаяся одного моего взгляда. Даже неудобно было порой спугивать ее, выходя из дома или направляясь по своим делам в ее сторону.
Эти люди методично передвигались вокруг меня треугольником, никогда не попадаясь на глаза больше одного. Оставляли под дверью осколки зеркала и россыпи красных семян, звонили на стационарный и сразу клали трубку, светили по ночам в окно лазерной указкой, выводя на полотке спальни различные завитки. Чего добивались этим, непонятно. Такая дебильная несерьезность, не соответствовавшая размаху их намерений, разуверила меня в опасности моих преследователей, и я вскоре перестал обращать на них внимание. Зато пару-тройку раз «охотники» вызывали интерес милиции, и такие «кроссоверы» неизменно поднимали мне настроение, малость выдергивая из депрессии и ангста.
Наконец, я видел Яну, и это был, пожалуй, самый кошмарный «привет с того света» из всех. Думал, меня уже ничто не могло удивить, но на сей раз сибс явно прыгнул выше головы.
Глухой зимней ночью мне приспичило покурить перед сном, а сигарет в квартире не оказалось. Не пожелав довольствоваться содержимым переполненной пепельницы, я собрался и двинул в магазин, не выключая в коридоре свет.
Стоило выйти в подъезд и захлопнуть за собой дверь, как откуда-то рядом повеяло смрадом бочки с «лягушкой». Не скажу, что совсем не был к такому готов: напротив, новую каверзу своего невидимого сожителя я неусыпно ожидал каждый день.
После недолгих раздумий было решено, что лучше выдержать оборону дома, чем бежать мерзнуть на улицу. Я запустил руку в карман, схватил ключи, стремительно развернулся и принялся судорожно открывать замок, слыша, как позади меня сыплется керамзитовый гравий. Сотрудники нашего интернет-провайдера часто лазили на чердак, где у них стояло оборудование, и никогда не закрывали за собой люк. Спутать стук падающего на лестничную площадку керамзита с каким-либо другим звуком было невозможно.
На мою беду, советская деревянная дверь легко открывалась снаружи только при условии, если одной рукой тянуть ее на себя, а другой поворачивать одновременно ключ. В моем положении делать это было невозможно, и каждое возвращение домой превращалось теперь в настоящее испытание.
В тот момент дверь, само собой, тоже не захотела сдаваться без боя. Прошла, наверное, целая минута, пока я неистово лязгал в замке ключом. Между тем из люка, черневшего над соседской квартирой, донеслось суетливое копошение, будто по чердаку резво проволокли что-то тяжелое. Новая порция утеплителя посыпалась вниз. Уже тогда я догадался, что сибс затеял нечто непривычное, и если материализованный им призрак проникнет в мое жилище, я рисковал, без шуток, схватить инфаркт.
Открыв чертов замок, я нечаянно навалился всем весом на дверь, и та распахнулась настежь. Произошедшее далее плохо поддается описанию. Когда я переступил через порог, схватился за дверной стояк и обернулся, то увидел, как Яна даже не падает, а вылетает пушечным ядром из люка.
Она оглушительно ударилась о перекладину чердачной лестницы, но это ничуть не замедлило движение мертвячки. Грохнувшись на лестничную площадку, Яна молниеносно взмыла на ноги и понеслась ко мне. Все это случилось в течение доли секунды – мне сперва показалось, что из чердака вырвался смерч.
Я захлопнул дверь с такой яростью, что едва не сорвал с петель. Мое тело тут же ослабло, ноги подкосились, я опустился на пол и черепашьим ходом попятился в направлении спальни, не отрывая от входа шокированный взгляд.
Яна намертво застряла между подъездом и квартирой при попытке протиснуться боком внутрь.
Дверь надвое рассекла ее прямо по медианной плоскости. Ни вмятины, ни крови – словно сгусток тумана разрезали пополам. Левая рука девушки хаотично царапала древесину, а полувзгляд исступленно бегал по этой преграде, напрасно пытаясь найти утонувший в голове покойницы замок. Затем Янин глаз с неестественно широким зрачком медленно повернулся в мою сторону, рука опустилась.
– Алексей… – прошептала она с адовой болью в голосе. Вклиненная в рот дверь мешала ей четко говорить.
Беззвучно обливаясь слезами и не позволяя себе потерять сознание, я продолжал заторможенно ползти на заднице по коридору.
– Алексей, впусти меня… Мне так больно…
Поняв, что ее просьба останется невыполненной, Яна рассвирепела. Она уперлась ладонью в дверь, желая высвободиться из своей ловушки, конвульсивно задергала ногой и закричала. Закричала так неистово, отчаянно и чудовищно, как живые не кричат, наверное, подвергаясь самым изощренным пыткам. Она даже не останавливалась, чтобы набрать в грудь воздух, а беспрерывно ревела, как испорченная сирена, долгие часы. Мне показалось, у меня и вправду не выдержит сердце.
Никто, помимо меня, очевидно, не мог видеть и слышать этого. Соседи не выглянули в подъезд, не вызвали милицию, «скорую» или батюшку с кадилом. Да хоть участников «Битвы экстрасенсов» – мне было все равно, с кем разделить свой кошмар. Я даже не знал, чего боялся больше: физической расправы или того, что подневольный призрак продолжит говорить со мной, описывая свои мучения и укоряя в нежелании помочь ему.
Оглушенный Яниным воплем, я вполз в комнату, неумело забаррикадировался там и пролежал до рассвета на полу, сотрясаясь от смертельной дрожи, подавляя не прекращавшиеся крики и грохотание входной двери накинутой на голову подушкой. Парализованный ужасом, я не пошевелился так до самого рассвета. Когда в оконном стекле забрезжило холодное позднее солнце, силы покинули меня, и я провалился в сон: такой же порожний и бездонный, как известная одному мне абсолютная пустота.
14
Однажды в каком-то из воспоминаний мне невзначай попалась на глаза старая фотография из семейного альбома, сделанная отцом через пару недель после моего рождения. Я лежал, тараща глаза, на руках у матери, а она, преисполненная счастья, смотрела в объектив. В проекции на снимке был виден «дефект» – он напоминал смазанные очертания другого младенца, находившегося на полу возле нас. Никем не видимого, никому не нужного, тянувшего к нам свои маленькие руки. Вернувшись в реальность, я битый час рассматривал этот кадр сквозь лупу, но не нашел на нем ничего особенного…
Замок блокнота, скрежеща и щелкая, выплюнул последний лист, и ночная квартира снова утонула в тяжелой тишине.
«Вернись в воспоминание об улитковой скамье».
Очередная неожиданность? Еще какая. Я полагал, что кульминацией моих испытаний станет восхождение на Эверест или хотя бы смертельная схватка с амурским тигром на берегу Уссури, но здесь даже не требовалось покидать квартиру, и в этом однозначно был какой-то роковой подвох. Что должно произойти там, в моей памяти, чтобы это крещендо моральных и физических страданий было завершено? Ох, как же мне захотелось после прочтения финального задания швырнуть ненавистный блокнот в раковину и нахрен сжечь.
Улитковая скамья, да. Этот загадочный эпизод произошел, когда я учился в средних классах. У меня был довольно неблестящий период, обусловленный переходным возрастом, отсутствием отца, натянутыми отношениями с одноклассниками и учителями, виной в смерти пенсионера – да много чем.
Школу я прогуливал безбожно, в половине случаев ни от кого этого не скрывая, а в остальных печатая липовые медицинские справки на принтере знакомого. Именно тогда я начал выпивать, курить сигареты и травку. Но больше всего мне, на удивление, нравилось не бухать и дуть с такой же шпаной, а гулять в гордом одиночестве, исследуя отдаленные закоулки родного города и его полудикие окраины.
Как-то раз пустынная проселочная дорога привела меня к густому сосняку, куда я побежал прятаться от внезапно хлынувшего дождя. Я переждал непогоду, сидя в полутьме на мягком ковре из сухих иголок, потом бесцельно направился вглубь чащи. Там я после долгих скитаний наткнулся на скрытую от людских глаз круглую поляну, посреди которой стояла, словно какой-то неуместный артефакт, кованая парковая скамья с вычурными подлокотниками. Может, грибники устроили себе столь необычное место для отдыха, или же скамейка появилась там еще до того, как разросся лес.
Так или иначе, моя находка оказалась сплошь облеплена желтоватыми глазастыми улитками, множество из которых мне пришлось пересадить, чтобы очистить себе место. Шлепнувшись на сырой лакированный брус, я достал пачку сока и принялся пить, созерцая высокие деревья и клубящиеся в небе сизые тучи, вдыхая смолистый запах мокрой хвои и прислушиваясь к голосам природы. Тогда меня посетило то глубочайшее умиротворение, когда кажется, что все во Вселенной происходит согласно чьему-то непостижимому замыслу, и ты счастлив быть маленькой частицей всего этого.
Глупое чувство, становящееся постыдным сразу же, как приходит время возвращаться к обыденности. Но не в этот раз.
В какой-то момент с земли ни с того ни с сего поднялось небольшое скопление грязных сосновых иголок и плавно двинулось против ветра. Разинув от удивления рот, я наблюдал, как оно подплыло по воздуху ко мне и ненадолго зависло над коленями, осыпавшись спустя секунды вниз. Это было само собой разумевшееся чудо, которого я, приоткрывший там для себя заповедную суть мироздания, заслуживал как никто другой.
И вот оно последнее задание – заново пережить эти моменты прошлого, казавшиеся сакральными и недопустимыми для повторного использования.
Той ночью я несколько часов просидел на ледяном полу, силясь проглотить ком обиды и тупо отковыривая от краев блокнота бумажную труху. Рассуждая вслух о том, что для начала следовало бы оформить завещание: одну квартиру оставить Сане, а другую… да пусть забирает обе, он заслужил. Это на тот случай, если мне не суждено вернуться. Если сибса не удастся аннигилировать, думал я, завтра же запишусь на стрельбу из боевого оружия. Можете сами догадаться, с какой конечной целью.
Когда сидеть надоело, я устало опрокинулся на спину и закрыл глаза. Изо всех сил старался не думать о лесной скамейке с улитками, но эти живописные образы навязчиво заполняли голову, как горячечный бред – воспаленный мозг больного. А затем я понял, что уплываю, быстро и далеко, и, перестав себя жалеть, безраздельно вручился судьбе. Будь что будет.
Разомкнув веки, я вижу бескрайний лес. Порывы ветра сдувают с сосен капли и струйки воды. Надо мной плывут темные войлочные тучи, готовые пролиться дождем где-то еще. Издали печально доносятся троекратные возгласы удода.
Первое ощущение – как же здорово иметь полный набор конечностей. Просто сидеть и греть в карманах куртки руки, сжимая кулаки и растирая их большими пальцами.
Далее я замечаю сибса: он незыблемо стоит рядом, погрузившись ногами в скамью и направив взор перед собой, как будто тоже наблюдая окружающее хмурое великолепие. И сейчас я почему-то совсем не боюсь его, как странно. Если бы он производил хоть ничтожное впечатление живого существа, можно было бы даже подумать, что мы старые неразлучные друзья, понимающие друг друга без слов.
Поначалу я не самовольничаю. Прежний я вытаскивает из рюкзака сок, откручивает крышку, протыкает пальцем фольгу под ней и принимается медленно пить. Но как только это происходит, я понимаю: что-то не так. С каждым глотком моя жажда по непонятной причине возрастает в геометрической прогрессии. Вскоре она становится такой сильной, что я вынужден отшвырнуть от себя тетрапак.
В чем дело? Почему мне так невыносимо хочется пить? В действительности ничего такого определенно не было.
Я напуган и растерян. Пелена иллюзии начинает предательски истончаться, до меня вдруг долетают прерывистым гулом голоса извне. Один из них явно принадлежит бородатому «охотнику».
– Куда все-таки запропастился его двойник? Мне это не нравится.
– Не знаю, хватит спрашивать. И хватит думать об этом, это не твоя забота. Иди лучше поищи у него чай или кофе.
Мой спутник, чье отсутствие в реальном мире они обсуждают, нарушает свою неподвижность и неторопливо подается вперед. Сделав с дюжину шагов, он эластично наклоняется к земле и подбирает жменю опавшей хвои, после чего подносит ее ко мне и протягивает на раскрытой ладони. Я сердито ударяю по иголкам, и те разлетаются в стороны. Силуэт из пустоты впивается в меня дрожащими глазами-воронками.
– Ты можешь говорить? – спрашиваю его.
Сибс несуразно качает головой. Пустота его лица колеблется из стороны в сторону, в то время как тело остается ни на волос не движимым. Мне кажется, он старается походить на человека, но, увы, я не могу разглядеть в этой субстанции что-либо одушевленное и разумное. «Зловещая долина» в наихудшем ее проявлении. Я надрывно произношу:
– Можешь вернуться туда и защитить меня?!
Все то же невыразительное, механическое покачивание головой.
– А я, я могу уже возвращаться?! – у меня нет никаких сомнений в том, что он знает причину моего пребывания здесь.
Ответ остается неизменным. Между тем в проекцию продолжает пробиваться разговор людей в моей квартире.
– Давайте, пора кончать с этим. Думаю, достаточно зажать ему рот и нос.
– Погодите. Это ведь его последнее задание. Замок закрылся.
– И что с того?
– Мне кажется, он из этих, ну кто не для себя все это делает…
– Повторяю: и что с того? Сколько можно ждать твоего альтруиста? Он за три дня ни разу не пошевелился. Вот увидите, попадемся.
– Не знаю… Вам разве не жаль его?
От этих слов у меня перевернулось сердце. Три дня… Боже мой, неужели я лежу там, в действительности, уже как минимум трое суток, элементарно умирая от жажды? В таком случае мое положение почти безвыходно. Если покину воспоминание, не доведя ритуал до конца, у «охотников» останется всего один способ получить желаемое, и отговорить их прибегнуть к нему вряд ли получится. А ежели останусь в проекции, то вполне могу сдохнуть от обезвоживания.
Словно прочитав мои мысли, сибс устремляется к деревьям, приглашая за собой нелепыми взмахами рук. В любой другой ситуации я бы десять раз подумал перед тем, как пойти за этой мерзостью, но теперь на счету каждая здешняя секунда. Если жажда станет еще мучительнее или незваные гости в самом деле попытаются перекрыть мне воздух, меня обязательно выбросит отсюда. И я нерешительно следую за тварью, удаляясь от скамьи и любых звуков природы вокруг нее.
В сумраке леса впереди нас, между чешуйчатыми сосновыми стволами и высохшими кустами можжевельника, возвышается необъятная стена пустоты. Сибс сливается с ней и навсегда исчезает еще до того, как достигает этой границы. Добежав туда, я обреченно ступаю внутрь и оборачиваюсь. Деревья и земля, покрытое облаками небо и слабый солнечный свет превратились в парадоксально сжатое и вместительное подобие сферической панорамы, неумолимо растворяющееся в пустоте, как кусок сахара в стакане с кипятком.
Я хочу повернуть голову, дотронуться до своего лица, сделать шаг в любом направлении, но все без толку. От меня осталось только сознание, переместившееся куда-то вне времени и пространства. Мое тело давно мертво. «Охотники» проверили пульс, закрыли мне глаза, забрали блокнот и ушли. Я не видел этого, но я безошибочно знаю, что так и произошло. А еще я с абсолютной ясностью понимаю в тот миг, каким должно стать наиболее справедливое вознаграждение за все, через что мне довелось пройти. Вот он, момент истины, о котором говорила Яна. Как же глупо было пытаться предугадать его.
В этом беспредельном отсутствии чего-либо нет необходимости дышать, наблюдать, слышать или говорить. Я умер, меня больше нет. Сокрушительность такого уразумения не передается словами. Мне хотелось бы, может, по-человечески упасть на колени и разрыдаться в своей душевной агонии, да только какой от этого был бы прок?
Пустота – всеобъемлющая и всепонимающая – глядит внутрь меня мириадами зорких глаз. Она знает обо мне все: каждый совершенный поступок, каждое произнесенное слово и каждую вспыхнувшую в сознании мысль. И ей известно, что мне всегда было нужно, осталась лишь сущая формальность – я должен смириться и попросить это сам.
Помните, я утверждал, будто когда-то нравился себе? Это ложь, в которую было несложно поверить и мне. Довольный собой человек не превратится по доброй воле в социального отшельника, не станет проводить каждый день так, лишь бы скорее наступил следующий. Не откажется от попыток найти себя, встретить родственную душу, принести радость близким, развить свои таланты. Правда в том, что я не нравился себе никогда и мне никогда не доставляло удовольствия жить. До чего же иронично, что встреча с Мирой и последующая вереница событий стали самым удивительным и ярким из всего приключавшегося со мной тогда.
«Хочу, чтобы я никогда не рождался», – мысленно произношу я, и пустота заключает меня в неосязаемые объятия…
В одном из своих стихотворений Мира писала, что, умирая, мы сможем блуждать по земле, наблюдая каждую деталь мира, на которую оказали при жизни созидательное влияние, не замечая при этом результатов своих невольных оплошностей и умышленных прегрешений. Посаженное дерево, выросшее посреди лугового разнотравья; спасенное животное, давшее множество поколений потомства; чужой человек, получивший от тебя в тяжелую минуту неоценимую помощь. Как ей только приходило подобное в голову?
Поразительно, но в качестве небольшого дополнительного воздаяния мне предоставляется возможность увидеть это, однако с совершенно противоположного ракурса. Двух примеров, думаю, будет достаточно.
…Мои родные ужинают за кухонным столом. Отец не слишком постарел, хотя заметно располнел. Мать осталась почти такой же, какой я помнил ее в детстве. Даже сеточка морщин, испещрившая ее лицо после исчезновения отца, только-только начала проступать. Рядом с ними, уминая за обе щеки спаржевую фасоль и полузаинтересованно наблюдая за экраном телевизора на стене, сидит совсем юная девушка. Глаза и волосы у нее таких же оттенков, как были у меня. Отец рассказывает о ремонте машины и ворчит, что страна не вылезает из кризиса. Мать покровительственно успокаивает его, что еще ни один кризис не ударил по семье свыше меры. Все, как всегда. Разве что машины и телевизора в кухне у нас при мне не было.
…Мира лежит тем же вечером в своей спальне, одной рукой поглаживая мурлыкающего на ее животе кота, другой лениво щелкая экран смартфона. К ней стучат. Девушка радостно вздрагивает и улыбается, будто за дверью оказалась ее любимая знаменитость, затем напускает равнодушный вид и почти безразлично произносит: «Входите». В комнату заглядывает незнакомый мне мужчина. «Ну что, Мир, поможешь нам разобраться со сканером?» – бойко спрашивает он, крутя в руках инструкцию. Девушка запрокидывает голову и отвечает: «Да, папа, я не забыла». Она перекладывает питомца на кровать, потешно вручает ему гаджет и уходит. Замечу, что скрывать свое воодушевление ей удается из рук вон плохо.
Счастливы ли эти люди? Я не знаю, но искренне надеюсь на то. Одно могу сказать наверняка: без меня и сибса их существование несоизмеримо счастливее, чем было бы с нами.
Смешно, но иногда я скучаю не только по ним, но и по своему двойнику, который находился со мной всегда и не покинул до последней минуты. Возможно, такова жизнь: только наши врожденные проклятия никогда не оставляют нас, а мы, не в силах совладать со своей ношей, неизбежно отождествляем себя с нею и время от времени страдаем стокгольмским синдромом.
Не исключаю, что если бы моей способностью обладал кто-либо другой, он мог бы использовать ее совсем иначе. Я же могу раз за разом совершать только ее – единственную непростительную вещь.
6 631 просмотр
7 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
