"Теория становится материальной силой, как только она овладевает массами" 

(К. Маркс и Ф. Энгельс, т. I, стр. 406).

Тёмный кабинет неизменно сохранял строгий вид, а его старость и сырость добавляли тяжести, какой-то весомости всему, что в нём происходило. К чему же эта серьёзность, когда кабинет пуст? Бледный шкаф, забитый книгами, стоял у стены, широкий рабочий стол, очевидно ждал важного дела. И наконец дождался. Дверь открылась. Пожилой человек в больших очках, повесив пальто на крючок, уселся в кресло и начал быстро что-то писать. Писать это же так благородно и важно. Наконец он закончил – отбросил ручку, и строго задумчиво посмотрел в окно. Холодная ветреная осень захватила улицу и стоящие рядом старые дома сталинского кирпича. Он промычал мелодию какого-то неизвестного марша, постучал пальцами по столу, вздохнул и наконец решил – надо. 

Надо. Не откладывая ни на мгновение – пора. Настало время решительных действий. Долой преступное промедление. Вперёд. Он встал и поправил пиджак.

Вдруг зазвонил телефон. 

- Алло, кто говорит? 

- Здравствуйте, это Успенский – и без того очень усталый голос, из старого телефона звучал глухим и замученным.

- Аааа, очень рад, очень рад, что вы позвонили… Ну как прогресс?

- Конечно, всё замечательно – делая большие паузы, он явно хотел поговорить о другом - я позвонил узнать, решили ли вы…

- Немедленно! Сегодня же! Всё уже давно готово – улыбка воодушевления бледной жизнью озарила строгий кабинет. Опёршись жёсткими костяшками пальцев о край стола и скрестив ноги, доктор всё смотрел в окно на пасмурную осень, с немного самодовольной легкой улыбкой. Но как грозно было начало ноября…

- Это замечательно, мы все вам очень благодарны и поздравляем всем нашим коллективом, вы действительно много достигли.

- Нет, нет, не стоит, это вас надо поздравлять с успехом. Да и в конце концов без вас и вашей помощи ничего бы не было. – улыбка не сходила с лица.

Ещё пара пустых фраз и разговор наконец был окончен. Тяжёлый вздох вырвался из груди доктора. Ветер хлестал онемевшими ветвями по кирпичным стенам. Нужно было срочно возвращаться в клинику, пока не прошло столь редкое воодушевление и всё новые и новые вздохи не выдули его из сердца. Он умилённо оглядел кабинет, накинул пальто, закрыл дверь квартиры и по бледной лестничной клетке, вдоль не докрашенных труб решительно двинулся вниз. 

Торопился он так, как только мог торопиться важный уважаемый человек солидного возраста, лишь изредка он срывался и его большое тело, раскрыв чёрные крылья пальто, спотыкалось о ступени. Уже холодный первый этаж обдул его сквозняком, как вдруг из-за поворота коридора, где перегорели лампочки, гремя сумкой, на него медленно вышла неприятного вида управдом. Хотя она знала доктора давно и всячески уважала за научные достижения, теперь оглядывала его требовательно и сурово. Доктор конечно, как всегда приветственно улыбнулся, но воодушевление отступило, да и сам он нервно попятился. 

«Она могла узнать… А может уже знала, могла всё сорвать своей тупостью, непониманием, своим резким писклявым голосом.» В его глазах на мгновение мелькнула тревога. В такой важный момент, ничто не должно было его задерживать. 

Улыбаясь, будто через колючую решётку, они поздоровались. Управдомша как назло видимо очень захотела побеседовать. Не дав доктору, с бегающими глазами, извиниться, и объяснить, что он спешит, она тихо вкрадчиво произнесла:

- Послушайте, мы все, все осознаём, что это очень важный труд, мы все только за, вы могли бы и не скрываться… Мы можем даже оказать вам помощь, если потребуется… - тень воодушевления прояснилась на её столь неприятном лице. Суровость оказалась лишь осознанием торжественности.

С застывшей на лице приветственной и теперь скромно самодовольной улыбкой, доктор только качнул головой, вздохнул, сжав губы, и нервно переставил ноги.

- Я понимаю ваше желание помочь, но вынужден отказаться. У меня есть свои методы… Я очень благодарен, очень. Так рад, что вы понимаете... – Как же сильно захотелось ему вновь рассказать в замысловатой подробности про свои методы, но он сдержался – тревожность важнейшего момента, вдохновение вновь охватили его. – До свидания, товарищ. 

Наконец сладостный миг. Доктор в тяжёлом пальто согнулся под бетонным сводом лестницы и наконец подошёл к сырой и тёмной двери подвала. Там, за слоем ржавого метала, на засове его ждало будущее, ждало торжество. Широко шагнул он в ледяной повал, и сразу же резким призывным криком подозвал к себе всех его маленьких обитателей. Но после вдруг поморщился - в воздухе стоял ужасный запах курева и жжёной бумаги. Его нельзя было не почуять. Тяжёлое презрение исказило строгое морщинистое лицо доктора. А на знакомый крик уже покорно сбежались дети и столпились в круг. Грозно оглядев их, с нескрываемым отвращением глубоко вдыхая тяжелейшую душную гарь, он на мгновение мрачно и злобно задумался. Дети стояли, устремив робкие и ясно понимающие всё глаза на него, или стыдливо опустив их на холодный неровный пол, и только ждали. Может быть снова переезд? Молчание затянулось.

В такой момент, он понимал, надо сдержать свой гнев, ради будущего, ради лечения. Сейчас прямо за ним одним было столько правды, сколько редко, когда бывает за человеком. Он чувствовал это ясно. Под детскими взглядами трогательная задумчивость охватила доктора. Он – знал и понимал, да и дети всё понимали. Каждый, кто находился тогда рядом с ним ясно всё понимал. Эти облезлые стены были пропитаны правдой, они воспитывали, воспитывали и его тоже среди детей. Дети будущего, дети здоровья и силы, и старик среди них, такой же ребёнок, только мудрый, строгий - все вдыхали буйный ледяной ветер начала ноября, врывавшийся в подвал через маленькой окошко. Доброта, совесть, уважение труда, содружество, жизнь и прогресс – ясные возвышенные идеалы с новой силой пробудились в нём. Великие картины товарищества представлялись ему, слеза чуть не показалась на его морщинистой коже. 

Но возвысившись, он снова чуть не сорвался. Отвлёкшись на секунду от трогательных размышлений, в просвете между толпой детей в тёмном углу холодной стены, под портретом Дзержинского он увидел пивную бутылку, видимо здесь её просто некуда и некогда было спрятать. Боль пронзила его сознание, нужно действовать немедленно, сейчас же… Тут же, заметив его взгляд, дети, мерзко шипя, начли перешёптываться. О, как ж он это не любил - в его мозгу сразу оживали чёрные склизкие змеи, только они шипят так о своих жалких бесконечных страстях. Змеи «высасывают его живую кровь, вливают в неё яд человеконенавистничества и отчаяния». Теперь надо было сдержаться, он решительно сжал зубы. Эта мерзость должна только разжечь в нём новый порыв. 

«Прекрасное далёко не будь ко мне жестоко». Эти трогательные слова вновь зазвучали в голове доктора. Как вместе они учили эту песню, в холодном подвале, как плакали… Но ведь в этой строчке болезненная просьба? А прекрасное, то самое прекрасное, неужели может быть жестоко? Да, нужно пройти через все испытания, преодолеть себя, выдержать самую страшную жестокость, отбросить трусость, всё жалкое, личное, жадное! Я начинаю путь… О, эти детские песни… Песни для великих детей, великих, и каждый может излечится! Торжество! 

Наконец он поднял глаза и строго взглянул на толпу, все замерли. Маленькая Успенская, исхудавшая, впрочем, как и все дети, попалась на глаза. Пора.

Завыл осенний ветер. Доктор в бледном свете серьёзно и торжественно смотрел вперёд. Шумом за окошком хлынул сильный дождь. Брызги окропили его лысину и седеющие волосы, пара капель упала на очки. 

Расставив руки, почти достав до низкого потолка подвала, возвышаясь среди сразу приклонивших головы и вдруг замолчавших детей, он величественно закрыл глаза. Тяжёлое пальто вновь распахнуло свои обвисшие сморщенные крылья. Дети, тут же расступились, тоже закрыли глаза, не поднимая голов, и крепко взялись за руки. Подвал замер.

Всё тело доктора сотрясалась от осознания того, что он может прямо сейчас, на что он способен. В сладостной тревоге томило сердце. Поднятые руки дрожали от тяжести и важности момента. Нет, это - не страх, это торжество. Нет, не страх, не страх. Но в этой буре радости тонула тоска, барахталась в ледяной воде быстрого потока, то поднимая голову, жадно глотая воздух, то вновь захлёбываясь. Неужели грозная сила торжества ответит слабостью и истощением? Он не выдержит тяжести прогресса? Дрожь расходилась волнами по всему телу.

Но научная неизбежность, строгий и важнейший закон были отчётливы и ясны. «Я начинаю путь!» Он ощутил, как наконец бесконечный источник сил наполняет его, великая сила на правое дело. «И манящая дорога кружит голову как в детстве карусель…» И трогательный припев, вступают трубы… О, Детская Карусель… Он увидел, как перед ним, и внутри него её величайшая космическая спираль делает новый титанически оборот. От трепета веки налились кровью, но он не чувствовал более ничего. Подвал гремел тысячами ракет, и их грохот сливался с тёмным ноябрьским дождём разносился по городу, по планете. Стены дрожали. И наконец во тьме, голос, этот великий голос Прекрасного Далёка, дробящий всё личное жадное, вездесущий, и требовательно холодный, строго стальной, раздался всюду. В сравнении с Его мировым Холодом, подвал казался тёплым, даже жарким. Его слышали дети и их слабый круг дрожал. Светлые человеческие чувства: любовь, дружба, сострадание бились в их мыслях и заполняли собой всё их существо единым всесильным духом. 

Тяжёлый воздух подвала медленно рассыпался в великий чёрный дым. Тысяча таинственных, спавших веками Двигателей и Заводов пришли в действие. И бескрайний космос как никогда приблизился к сердцу каждого. Расчёт был верен. Болезни и страсти были позади. Время вперёд! Я начинаю путь! Оуланем!

Мысли терялись в бездонной дали. «Вот мы теперь и идем рука в руку, и вечно так, всю жизнь рука в руку», а в нашей трепещущей на осеннем ветру цепи, у самого её основания стоит Оно и поёт вместе с нами, вместе с каждым. Светлое стремление, стремление к лучшему несёт нас через космос, и мрак вокруг поёт. Дым густеет. Бескрайняя планетарная звёздная плеть летит вслед и солирует своим трогательным юным голоском. 

В сердце лишь монотонный резкий стук. Время вперёд! Как страшно оно бежит! В главной теме трогательно и призывно вострубили ангелы, оковы спали. Только небо, только ветер, только радость впереди!

Подвиг, героизм самопожертвования во имя всего светлого и далёкого всё близился, близился конец. Все плакали. Трогательно и возвышенно поднялись детские глаза полные слёз, поднялись торжественно и гордо, полные сил для новых свершений, как в фильме, как на плакате, поднялись, а там в вышине бескрайний мрак, космическая власть ждала их глаз, ждала их, юных героев. Кожу жгло, быть может от великого света, доктор уже приготовил плеть.