Через минуту после того, как Леха включил видео, мне стало не по себе. Но, конечно, я не подал виду. Только сказал:

— Скинь мне на флешку. Внимательно просмотрю на досуге.

— Думаешь, монтаж? — угадал Леха. — Думаешь, я тебя обманываю?

Я стойко выдержал взгляд его чистых глаз и постарался улыбнуться.

— Почему ты позвал меня?

— Ну… ты ведь журналист? — произнес он не без оттенка вопросительной интонации, словно не был в этом уверен до конца.

— Именно. Меня немного знают в области, у меня наберется несколько сотен подписчиков в «контосе». Теоретически могу запустить вирусный ролик. Журналист — неплохой вариант. Даже если он всего лишь неудачник на сдыхающем региональном телеканале.

— Да на фиг мне? Просто ты же умный, подумай, что это может быть.

— Вот я и подумаю.

Кажется, мой тон обидел его.

— Глупость, — сказал он, вытаскивая из пачки и раскуривая новую сигарету.

Он пододвинул мне пачку, и я тоже закурил.

— Ты ведь знаешь, что я не умею этого делать.

— Леха, скажи честно: ты бы сам поверил, если бы тебе кто-нибудь показал такую запись?

Он отвел глаза и пожал плечами:

— Ну, зависит от того, кто показал бы…

— Ничего не зависит, — возразил я. — Во-первых, монтаж не обязательно делать тебе. Во-вторых, там ничего нереального, мог и ты в «Афтер эффекте» поднатаскаться. В-третьих, ты всегда был фантазером.

— Не всегда, — вздохнул он. — Был когда-то фантазер, да весь вышел… В любом случае запись настоящая.

Минуту мы курили молча. Потом стукнула дверь, на крыльце появилась Маринка.

— Вы вконец рехнулись? — осведомилась она, положив руку на перила.

— Не начинай! — попросил Леха. — Когда мы с Котом еще посидим?

Кажется, он не говорил жене о причине, по которой позвал меня.

— Не волнуйся, Марина, я уже почти ушел, — пообещал я. — Не спорь, Леха, тебе на работу ни свет ни заря. Да и я не богема, чтобы до обеда спать. Скопирую видео и пойду…

— Не засиживайтесь, — сказала Маринка. — Чаю налить?

— Спасибо, не нужно.

Мы говорили тихо: в доме спали дети. Пацан и девчонка. Леха не упускает случая пожаловаться, что ничего не добился в жизни. Лицемер хренов. Конечно, частный дом — не благоустроенная квартира, и детей кормить-одевать надо… Ну а кому сейчас легко? Зато у него есть все, к чему многие еще только стремятся.

Правда, насчет фантазии он прав: все его сумасбродные выдумки остались в беззаботной юности. Но мы все через это прошли. Достаточно осмотреться по сторонам, чтобы понять: по-другому в жизни не бывает. Все когда-то угасают, исчерпав себя…

А главное — это не повод верить в то, чего не может быть.

Разумеется, это результат монтажа! Другое настораживает: зачем нужно было это делать? Я несколько разбираюсь в теме, представляю, сколько сил и времени нужно, чтобы состряпать такое видео.

Слишком качественный результат. В его раскрутке вредный журналист полудохлого телеканала — скверная подмога.

Я пододвинул к себе засаленный Лехин ноутбук со стершейся клавиатурой и снова запустил ролик.

Полная женщина, за которой появлялся парень в черной футболке, села в автобус на «Росинке» — за три остановки от конечной. Вот она входит с тяжелой сумкой, переваливаясь, как утка, садится на сиденье предпоследнего ряда. Можно предположить, что парень с самого начала прятался на последнем ряду. Тогда ему пришлось лежать между сиденьями. Я еще раз просмотрел фрагмент.

Эта тетка с сердитым лицом не преминула бы поморщиться, заметив лежащего парня. Нет, входя в салон, она никого не видела на последнем ряду.

Только почему-то не села на него сама, выбрала предпоследний.

Леха знает практически всех людей на своем пятом маршруте. Это женщина, по его словам, отоваривается в «Росинке» и едет до конечной. Неулыбчива, часто раздает указания по телефону визгливым голосом. Через две остановки, на «Молзаводе», начинает копаться в сумке, чтобы достать бумажник — вместе с еще двумя людьми, хотя им выходить здесь, а ей только через остановку. Потом долго держит деньги в руке и подает теплые и влажные монеты.

Торопится она и в этот раз. И за ней вдруг становится виден еще один пассажир. Парень в черной футболке, который, по уверениям Лехи, не садился в автобус. Роста он невысокого, спортивный. Секунд за десять до «Молзавода» он встает из-за массивной женской фигуры и подходит к Лехе, которого на записи не видно: он крутит баранку. Парень рассчитывается наличкой и покидает салон.

Либо монтаж, либо он ухитрился где-то незаметно сесть…

— Полное видео поездки я тоже возьму, — сказал я.

Леха вздохнул, и я снова ощутил холодок на спине.

Глаза у него не лгут, вот что важно!

Если я когда-нибудь приму участие в создании словаря фразеологических оборотов, обязательно возьму фото Лехи Бирюкова для статьи про выражение «за красивые глаза». Идеальный пример. Сам он страшный, мосластый и кривой. Скособоченный какой-то. Улыбка кривая, одна скула будто сильнее выпирает. Про прическу вообще молчу, увидеть Леху с прилизанной головой можно было только раз в году — на экзаменах, а после школы он только однажды привел прическу в порядок — когда женился. Его вихры будто находятся в состоянии войны друг с другом. Вот одна прядь гордо выпрямилась — прямо из окопа в атаку поднимается. Две другие сошлись в рукопашной. Вон та убитая лежит, эта корчится, получив ранение.

Пугало, а не человек.

Но глаза красивые. Большие, глубокие, цвета весенней листвы с золотистыми искорками солнца. В них поневоле тянет всмотреться, поэтому с ним охотно общались. Даже у привередливых девчонок он пользовался некоторой популярностью. Все из-за глаз.

Ими он и Маринку покорил, как я понимаю. Его глаза не умеют лгать. Какая женщина это не оценит?

— Я верю, что ты не обманываешь меня. Но ты мог и сам обмануться. Над тобой могли подшутить. Я выясню все, что смогу.

Мои бодрые слова почему-то не вдохновили его. Он закурил с отсутствующим видом. Маринка вышла и стала молча убирать посуду. Я вдохнул поглубже темноту, напоенную запахом ночных фиалок. Копирование файлов завершилось. Я извлек флешку и положил в нагрудный карман.

— Ну, пора и честь знать!

Взгляд Маринки сразу потеплел.

— Я провожу его, — сказал Леха, поднимаясь.

Мы вышли из-под навеса. Он оглянулся на прикрытое только москитной сектой окно, за которым спали дети, и сказал жене:

— Закрой.

— С ума сошел? В доме дышать нечем.

Август в этом году успешно притворялся настоящим летом. Впрочем, глубокая ночь все равно срывала с него маску.

Леха покачал головой, не находя в себе силы спорить.

— Не задерживайся! — напутствовала Маринка. — До свидания, Костя.

— Пока!

Мы вышли за ворота. Вдали покачивался на легком ветерке единственный фонарь в округе — яркая лампа, которую один из соседей Бирюкова повесил на столбе, прикрыв жестяным колпаком. Даже издалека было видно, как насекомые роятся вокруг нее.

Здесь, у дома Лехи, на дорогу падало немного света от лампочки под навесом. Остальная часть улицы терялась во мраке. Леха включил фонарик. Мы пошли по колдобинам разбитой грунтовки.

Молчание надоело, и я сказал:

— Уверен, все объяснится просто. Я разберусь.

— Не думаю. Я не сказал тебе главного, — произнес он.

— Чего же?

Леха помедлил и словно нехотя сказал:

— Я регистратор себе в автобус купил не из-за воров. Хрена ли мне воры? Сейчас в городе только один щипач на свободе, и он тут рядом живет, на пятом маршруте не шалит. Просто тот парень… он не один. Есть еще мужик — такой, с усами, видный. Баба расфуфыренная. Салага какой-то. Толстяк еще… Они берутся из ниоткуда, понимаешь? Не садятся в автобус, но выходят из него. И все — на «Молзаводе», не доезжая до конечки.

— Ты их заснял? — спросил я.

— Пока только этого. Пару вечеров их не было. Но теперь попрут, я уверен. У них так: то никого, то зачастят.

— У всего найдется рациональное объяснение! — заверил я.

По совести, я успокаивал скорее себя, чем Леху. Мне очень нужно было успокоиться. Эта несносная тайна, ворвавшаяся в мою жизнь, испортившая планы на вечер (не самые важные, но зато личные), мучила почти физически…

За жестяным фонарем нужно было повернуть налево, к автосервису, по которому проходила граница обширного района, именуемого в городе «за Молоканкой». Сам завод, Рабочий микрорайон, выселки — все называлось этим определением и служило чем-то вроде городского гетто.

Если бы Горький взялся писать «На дне» в наши дни, он точно искал бы типажи за Молоканкой. Край явной нищеты и скрытного богатства барыг, депрессивный край воров, алкоголиков и наркоманов, филиал зоны с примесью «дурки»…

У автосервиса мы расстались. Дальше шла улица с ночным освещением, яркими вывесками над магазинчиками. Из зелени палисадников вырастали пятиэтажные «хрущевки», а за ними кое-где — кичливые свежие постройки.

Граница миров! В одиночку ходить по темноте за Молоканкой не стоило мне, а по другую сторону автосервиса — Лехе.

Такова ночь в нашем городе. У нее свои законы, своя жизнь, которая днем кажется тайной, а ночью — единственно возможной.

Конечно, и здесь я посматривал по сторонам, но мыслями моими полностью завладела видеозапись. Нельзя было просто взять и выбросить ее из головы!

Вдруг до меня начало доходить.

Рост у парня невысокий. Учитывая габариты женщины, она запросто могла заслонить его от камеры. И не смотрела она на него, потому что насмотрелась вдоволь, пока они стояли рядом на остановке.

Правда, парень в черной футболке мало походил на публику, бывающую «за Молоканкой». Но это, в сущности, ни о чем не говорит. Рожа у него твердокаменная, за такой может прятаться какой угодно нрав. Не удивлюсь, если он мотается к какому-нибудь барыге за наркотой. Сейчас не в нем дело. Хоть время позднее, дома я просмотрю запись и, конечно, замечу его на входе, или отражение в стекле, или еще что-нибудь, что подтвердит мою правоту…

Внезапно у меня в голове словно щелкнул выключатель. На несколько мгновений все окутала тьма. Потом пришло чувство головокружения, перед глазами начало проясняться. Я обнаружил, что лежу на земле, хотя не мог вспомнить, чтобы падал.

Было холодно. Август в этом году успешно притворялся настоящим летом, но ночь срывала с него личину.

Преодолевая дурноту, я сел. Затылку было горячо и влажно. Я потрогал его. В свете фонаря рука казалась черной. Кажется, я везунчик, что еще жив. Видимо, я крепко приложился в падении. Возможно, лишний миллиметр самым нелепым образом оборвал бы мою жизнь.

— Эй, дядя! — послышался рядом насмешливый голос. — Напился — сиди дома!

Я не без труда повернул голову на звук. Рядом стояли пять или шесть парней самого непрезентабельного вида. Интересно, что у них на уме?

— Уж лучше бы выпил, — отозвался я. — Хоть обидно бы не было.

Они засмеялись, и один, подойдя, протянул мне руку, помог подняться. Определенно, я везунчик.

Он разглядел мою рану.

— Ё… Парни, помогите-ка ему до скамейки дойти.

Едва помню, как я доплелся. Мне сунули в руки бутылку с теплой водой. Помню синий просверк «мигалок» неотложки. А потом помню себя уже дома.

Наутро стало легче. Я уверенно передвигался, позвонил на работу, объяснил ситуацию, и мне предоставили три дня покоя.

Однако покоя мне не досталось.

Я обнаружил, что флешка, на которую я скопировал файлы с регистратора Лехи Бирюкова, исчезла.

Я долго искал в карманах, по квартире — без результата. Тогда я стал вспоминать события вчерашнего вечера. Думать на работников «скорой» не приходилось. А вот те парни… Видимо, на всю компанию благородства не хватило. Каждого в лицо я, конечно, не запомнил, но почему-то был уверен, что мои карманы на предмет излишков проверил мелкий хлыщ, который терся рядом, но толком ничего не делал.

Странно, правда, что он взял именно флешку, оставив и телефон, и бумажник. Наверное, спешил, стесняясь товарищей. Что ж, это дает надежду.

Я взял телефон и нашел в списке контактов запись «Иван УИП 4». Он сразу взял трубку.

— Добрый день, Константин Семенович! Опять хотите что-то написать?

— Приветствую, Петрович, приветствую. — Иван Круглов был на шесть лет младше меня. Я обращался к нему несколько раз, но никогда не донимал мелкими просьбами. — Нет, пока что у меня другой вопрос…

Я рассказал, о вчерашнем происшествии и описал парней, которые мне встретились.

— Знаю, конечно. Карасик это, Ромка Карасев. Это точно, что не он вас по голове огрел?

— Да никто меня не огревал. И трезвый я был. Ну бывает же, что человеку плохо станет! Давление упало, все такое.

— Бывает, — согласился он. — Так флешка, говорите? Постараюсь вернуть.

— Нет-нет, Петрович, просто подскажи, где мне этого Карасика выловить.

Два года назад городская полиция устроила пресс-тур для журналистов. Мне достался Иван Круглов. Я провел с ним весь световой день и потом написал один из самых удачных своих материалов.

Когда он взял меня на подворный обход и корявыми казенными фразами рассказывал, как «профилактирует» (так и говорил) правонарушения и проверяет подучетный контингент, к нему вдруг подошла женщина лет сорока пяти, тепло поздоровалась, стала расспрашивать про жизнь. Она смотрела на участкового как на близкого родственника. На мой вопрос Иван сказал только, что однажды помог ее сыну.

Лицо женщины показалось мне необычным, на нем лежала какая-то тень. На следующий день я проходил в тех же краях и наткнулся на нее. И узнал, что год назад в ее семье произошла трагедия.

Как часто бывает, все началось с бодрой глупости. Ее муж и сын надумали покрасить стены погреба в гараже. Хорошо, что сосед обратил внимание на распахнутые ворота гаража и позвонил участковому: непорядок, мол, соседи дурака сваляли, как бы у них не перетаскали все добро. Молодой Круглов, который проработал на участке всего год, хотел сказать, чтобы сосед закрыл ворота и поискал своих знакомых. Ну в самом деле, на что тут выезжать? Сидеть и чужое добро караулить?

Однако решил съездить. Как раз недавно наставник ему пистон за невнимательность вставил. Иван был в дороге, когда сосед позвонил снова и рассказал про запах краски и открытый люк в полу гаража, откуда слышны хрипы…

На месте было уже трое соседей, один обвязался веревкой и стоял на краю люка. Иван заставил его снять веревку, обвязался сам и спустился вниз, замотав лицо мокрым платком. «Если не буду отвечать — тяните, сами вниз не суйтесь», — предупредил он мужиков напоследок.

Концентрация паров была такая, что он лишь чудом не потерял сознание. Но пронесло, и он поднял наверх двух человек. Сына в реанимации откачали, отца спасти не удалось. Рассказывать о случившемся Ивану и в голову не пришло. Он решил, что хвастать тут нечем, и доложил только непосредственному начальнику. Тот похвалил: и за работу, и за скромность. Дал совет: «Помалкивай. Участковый за любую смерть виноватым остается…»

Однако областное начальство сочло иначе. После моего материала Ивану Круглову дали награду, и он крепко меня зауважал, поверив в силу печатного слова.

Уверен, ради меня он бы действительно навел шороху. Но я не хотел злоупотреблять расположением участкового и, расспросив о Карасеве, сам пустился на поиски. Это оказалось нетрудно. К вечеру мы встретились, я сказал, что хочу поблагодарить. Он отшутился банальным «спасибо в стакане не булькает», на что я ответил, что мое «спасибо» как раз булькает, и довольно весело. Пара бутылок портвейна помогла наладить контакт. Расстались мы дружбанами, однако меня это не слишком порадовало. Флешка ко мне так и не вернулась, хотя Карась чуть не лично выворачивал карманы своих приятелей.

А мелкого хлыща, как оказалось, никто и в глаза не видел.

Не было его вчера. И вообще нигде в округе не было. Ни его, ни кого-то похожего.

По-видимому, он мне померещился вследствие удара головой.

На следующий день я набрал номер Лехи. Он, конечно, был на линии. Я рассказал ему о том, что произошло, и попросил вечером скинуть мне записи на мессенджер. Но меня ждал неприятный сюрприз. Сначала Бирюков долго выспрашивал у меня ненужные, на мой взгляд, подробности, а потом сказал, что его ноутбук сломался. Что-то в нем перегорело как раз в те минуты, когда он меня провожал, а что именно, он еще не знает, потому что только собирается отдать ноутбук в ремонт.

— Ну, а в самом регистраторе запись осталась?

— А регистратор глючит, — хмуро ответил Леха и отключился, сославшись на то, что ему нужно следить за дорогой.

Эта череда совпадений подействовала на меня угнетающе. Чем бы я ни занимался в тот вечер, мысли о Лехиных «призраках» не отпускали. Мой мозг чувствовал себя как нога, которую медленно сдавливает оказавшаяся тесной обувь.

На следующий день я дождался его «ПАЗик» на Доме быта и занял место рядом с водительским сиденьем.

—Регистратор не наладил? Ну и ладно. Я побуду вместо него.

Леха выглядел хмуро и даже поворчал, что это не лучшая мысль, потому что-де странные люди наверняка заметят повышенный интерес к себе и чем это обернется — неизвестно. Однако я догадывался, что на самом деле он рад моему присутствию.

На конечной остановке я расспросил его, как работает платежный терминал.

— Ты уж не отвлекайся, Кот, — посоветовал Бирюков. — Катайся так. Начнешь деньги считать — точно прозеваешь их!

Я только улыбнулся и принялся ходить по салону, собирая плату за проезд. Это оказалось не так просто, как выглядело со стороны, но постепенно я втянулся.

«Следующая остановка — магазин “Росинка”», — пообещал наконец динамик. Я заставил себя расслабиться. Слишком рано, слишком светло. Леха говорил, они появляются не раньше сумерек. Времени еще вдоволь, успею войти в роль.

Так или иначе, я тщательно старался запоминать людей в салоне автобуса. Их становилось все больше — час пик пока не прошел. Приходилось извиваться ужом, чтобы протиснуться между потными спинами. Взимать плату становилось все труднее. Монеты, предназначенные на сдачу, кончались молниеносно. Терминал работал дольше и вызывал раздражение пассажиров. Многие были заранее хмуры и с чем-то спорили.

День выдался особенно жарким, воздух приблизился к точке кипения. Душно, тесно, хлопотно. Но я продолжал всматриваться в каждое лицо, хотя от них уже кружилась голова.

Последние три остановки показались мне адом. К концу круга я был готов вручить каждому кондуктору на свете медаль «За непоколебимость» или что-нибудь вроде того.

На конечной я добрался до тени раскидистого клена и жадно закурил. Леха, отметившись, составил мне компанию и похлопал по плечу.

— Нелегко, верно? А платят гроши!

— Да, ты говорил, — вяло ответил я.

Как бы редко мы ни виделись с Бирюковым, я отлично знал, что «платят гроши» — его любимая тема для разговоров.

Казалось, ноги откажутся вновь нести меня в духовку «ПАЗика». Однако я напомнил себе, что настоящие кондукторы мотаются в таком режиме с раннего утра. И ничего, никто еще не помер. Кажется. Не знаю, поймаем ли мы Лехиных «призраков», но теперь я точно знаю, где искать героев следующего репортажа.

Второй круг по городу снова вымотал меня до предела, но я уже не сомневался, что осилю и третий, и четвертый — сколько понадобится. Леха, прекрасно видя мои мучения, сжалился:

— Отдохни. Ты слишком рано пришел. До сумерек масса времени.

— А что они делали летом?

— Понятия не имею. Но моим автобусом не пользовались. Хотя… это не точно, — вздохнув, признал он. — Я начал замечать их недавно. Если подумать, они могли делать тут все что угодно.

Косые лучи солнца насквозь прошивали автобус, обливая уже редких пассажиров золотом и заставляя сверкать стертые поручни, когда я заметил одного из тех, о ком рассказывал Бирюков. Это был «такой, усатый». Представительный мужчина в белоснежной рубашке, с суровым взглядом. Ему, пожалуй, было меньше сорока, просто аккуратная щеточка усов прибавляла ему лет.

Я готов был поклясться, что он не входил в автобус. По второй сотне раз обходя салон, я уже приноровился высматривать новых пассажиров, запоминая в лицо тех, кто оплатил проезд.

Усатого и близко не было еще минуту назад!

Он внимательно смотрел на меня. Пришлось взять себя в руки, чтобы спокойно приблизиться и произнести с вопросительной интонацией:

— Вы у меня, кажется, еще не платили?

Он протянул монету, сдачу, не считая, равнодушно бросил в карман и отвернулся, щурясь на солнце.

Да нет, я просто не заметил его, когда он входил, и все…

— На тебе лица нет, — сказал Леха, когда я прошел вперед и сел рядом с ним. — Спокойнее. Не надо меня палить перед ними.

— Кто они?

Он пожал плечами.

— Да хрен их знает. Появляются. Платят. Едут до «Молзавода». Ты и сам уже все знаешь. Но меня пугает, что он появился при свете. Не было раньше такого. Не смотри на него. Спалишь меня, Кот, как я дальше буду?

— Думаешь, они могут что-то тебе сделать?

У Лехи напряглись желваки на скулах.

— Хрен их знает.

Тяжелый взгляд усатого «призрака» ввинчивался мне в спину. Или это было воображение?

Возможно. Даже наверняка.

Но легче от этой мысли не становилось.

Я заставил себя сосредоточиться на поиске возможных объяснений. Но то, что произошло потом, разрушило их все.

Перед «Молзаводом» я снова прошел до конца салона, обилетил двух человек. И обнаружил, что усатый исчез. Теперь на его месте сидел узколицый мужчина и, щурясь, любовался задворками парка, мимо которых мы ехали.

— Не пялься на них! Кот! Котик, пожалуйста, — не отрываясь от дороги, поспросил Леха, когда я снова уселся рядом с ним.

— Так он здесь? Или тут еще кто-то из них? — напрягся я.

Он гневно сверкнул глазами и прошипел:

— А кто знает-то, а? Кто знает, сколько их, где они? Чего хотят? Кто, едри тебя в корень, знает это?

«Остановка “Молзавод”. Следующая остановка — “Почта”», — прозвучало в динамиках.

Я обернулся. На выход плелась молодая девушка с отрешенным лицом. За ней постукивал палочкой грустный остроносый старик в мятой льняной кепке. Готовилась к выходу женщина в платке, с двумя пакетами. Между ними вдруг мелькнул усатый. Терпеливо дождавшись, когда старичок одолеет спуск, он тоже сошел на брусчатку остановочного павильона и зашагал прочь. До последней секунды я ждал, что он повернется и посмотрит мне в глаза, но этого не произошло.

Словно посторонняя сила подняла меня. Проигнорировав Лехино предостережение, я выскочил из автобуса.

Неудачное место. Узкая улочка, по ту сторону покосившиеся избушки, по эту — бетонный забор молзавода да чахлые кустики по газону. Спрятаться негде.

Но разве мне нужно прятаться? Я такой же человек, как все вокруг.

Усатый не оборачивался. Я шагал за ним, чувствуя, что совершаю глупость. Однако тайна происходящего рождала нечто вроде зуда в голове, настолько сильного, что прочие мысли крошились и рассыпались в прах.

Усатый шагал вперед, прямой, как палка. Я старался не смотреть ему в спину. Почему-то я был уверен, что он почувствует взгляд.

За молзаводом он свернул в пустынные закоулки. На повороте огляделся по сторонам. У меня дрогнуло сердце, но на меня он не посмотрел. Я последовал за ним вдоль заросшей молодыми кленами теплотрассы.

Вот уж действительно, «за Молоканской» расположено гетто! Самый воздух был пропитан миазмами отчаяния и равнодушия. Пустыри, частные дома за кривыми заборами и барачные двухэтажки, многие брошенные. Пришелец вроде моего усача был настолько чужд окружающей обстановке, что казался ненастоящим.

Он так и не повернул голову в мою сторону, но у меня возникло стойкое чувство слежки. Обернувшись, я вздрогнул от неожиданности. Девушка, первой сошедшая на «Молзаводе», шла прямо за мной. Вид у нее был отсутствующий. Болезненно бледная, высохшая, она быстро листала что-то в телефоне.

Наверняка искала либо «закладку», либо барыгу.

Мы все дальше углублялись в дебри «за Молоканкой». Я ловил на себе быстрые взгляды редких прохожих. Наша процессия, должно быть, вызывала у них недоумение. Однако ни одного из нас не потревожили.

Если честно, я не понимал почему.

Вскоре усатый резко свернул к неприметному домишке, одному из многих, добавлявших сочные штрихи к картине упадка мира, распростершегося «за Молоканкой». Я поспешно схватился за сигареты.

Усатый не без усилия отворил покосившуюся калитку в обшарпанных до рыхлости воротах, но почему-то не вошел во двор, а остановился на пороге и наконец обернулся.

Процесс раскуривания замаскировал мой интерес и позволил выиграть несколько мгновений. Во всяком случае, в моем представлении это должно было сработать именно так.

Даже на расстоянии я чувствовал его колючий взгляд. Он посмотрел сначала на меня, потом на девушку, затем огляделся по сторонам. На его жестком лице отразилось недовольство. Он шагнул во двор и скрылся из вида.

Девушка, пошатываясь, шагала посреди улицы. Она прошла мимо меня, и вдруг в ней что-то сломалось. Будто сорвало центровой болт, удерживавший части тела вместе. Она покачнулась и судорожно взмахнула руками — в этом движении было не больше цельности, чем в случайном рывке марионетки. С трудом удержав равновесие, она попыталась сделать следующий шаг и едва не упала.

Видеть ее было мучительно. Между тем отсутствие усатого словно сняло какие-то чары, запрещавшие обитателям «гетто» интересоваться нами. Трое разбитных парней направились к ней, не забывая посматривать и на меня. Возможно, они считали, что я ее кавалер, и готовились вдоволь повеселиться.

Я совсем не хотел вступаться за эту наркоманку. Я не хотел ее спасать, это грозило несоразмерными неприятностями. В конце концов, она была для меня пустым местом!

Рядом с этими колодниками пацаны Ромки Карасева смотрелись бы тонко воспитанными интеллигентами. Я с досадой зажал в зубах сигарету и двинулся им наперерез. Иногда я совершаю поступки без всякого резона, зная, что потом буду сожалеть о них. Без этой дури я не стал бы журналистом. Хотя бы и на сдыхающем региональном телеканале.

— Ну ты, детка, даешь! — восхитился самый рослый из парней. — Заблудилась? А не делай шопинг под кайфом.

— На чем сидишь? — спросил второй. — Подскажи, глядишь, поможем найти чо хочешь. Если дашь кой-чо!

Первый заржал, а третий уже встречал меня словами:

— А ты чо здесь забыл, дядя?

— Ее, — указал я на девушку. — И не забыл, а нашел.

— Звиняй, мы первые…

Он вдруг осекся и посмотрел мимо меня. Я оглянулся. У меня за спиной стоял усатый. Глаза у него были неподвижные, словно мертвые.

— А ты чо за хлыщ, нах?

Это прозвучало совсем не так грозно, как хотелось бы рослому. Он собирался сказать что-то еще, но тут между ним и тем парнем, который заговорил со мной, мелькнула тонкая женская рука, которая властно раздвинула их. Вперед выступила красивая женщина чуть за тридцать. Не проронив ни звука, она взяла девушку за запястье и повела к кривому домишке.

Усатый положил мне на плечо холодную и чрезвычайно тяжелую руку, кивнул, приказывая следовать в том же направлении.

Мертвые глаза и холодная энергетика отбивали желание спорить с ним. «Молоканские» тоже ничего не сказали, только проводили нас ошарашенными взглядами.

Перед калиткой я попытался стряхнуть оцепенение. Однако дальше «ну, я…» язык ничего не выговорил. Так и не смог сказать, что я, мол, пойду, потому что мне… ну, пора идти. Очень надо, понимаете? Я бы не спешил, но меня ждут…

Он потянул меня за собой, и я пошел. Не могу назвать свое состояние прострацией, я не был равнодушен или отстранен. Напротив, мной владел ужас, я осознавал, что тело меня практически не слушается. Но мучительный зуд в сознании, который заставил меня искать встречи с Карасевым ради возвращения флешки, а потом толкнул выйти из автобуса, утихал с каждым шагом.

Усатый провел меня через захламленный двор. Кривой дом врастал в землю и уже не нуждался в крыльце: пол находился на одном уровне с грунтом. Шагнув внутрь, я оказался в тесных сенях и стукнулся бедром о край газовой плиты. Стоявшая на ней сковородка сухо брякнула. Чугунная рука усатого повела меня вглубь дома, пропитавшегося затхлой вонью перегара и нечистот.

В первой комнате я едва не споткнулся о лежащего на груде тряпья человека. Он сопел во сне, от него несло спиртным. Усатый молча повел меня дальше.

Во второй комнате было темно. Лампочку под потолком никто не включал, света, падавшего через единственное мутное окошко, не хватало. Подошва ботинка сначала шаркнула по ковру, потом зацепила край целлофановой пленки. Усатый отпустил меня, и я замер.

Я сразу почувствовал, что здесь есть кто-то еще, но потребовалось несколько минут, чтобы глаза привыкли к сумраку. Сначала я разглядел движение. Девушка, принятая мной за наркоманку, стояла посреди комнаты, а женщина, которая завела ее сюда, деловито снимала с нее одежду. Вдоль стен стояли диван, пара кресел, разномастные стулья. На них неподвижно сидели серые, неразличимые фигуры.

Черты женщины совпадали с описанием, которое дал Леха. Она принадлежала к числу таинственных пассажиров пятого маршрута. Наверное, все собравшиеся здесь были из этой компании. Одна из фигур была очень малорослой — точь-в-точь как тот паренек, который примерещился мне среди клевретов Карася.

Оставив девушку нагой, женщина отступила. Две мужские фигуры вынесли в центр комнаты и разложили медицинскую кушетку, уложили на нее девушку. Целлофан хрустел у них под ногами. Ни один не проронил ни слова.

Небритый мужчина в камуфляже открыл рюкзак, стоявший у ножки его стула, и вынул какой-то предмет. Наверное, я мог бы понять, что это, если бы соображал в тот момент. Однако мысли текли словно по смоле и никак не могли соединиться в нечто целое. Наблюдая за действиями таинственных пассажиров, я думал, что стал свидетелем какого-то сексуального обряда. Переводя взгляд на девушку, забывал о предыдущей мысли и сосредоточивался лишь на том, что она выглядит как наркоманка. Предмет из рюкзака был для меня просто непонятным предметом, целлофан на полу — просто целлофаном. И никакой связи с фантастическими появлениями пассажиров на пятом маршруте от этих мыслей не протягивалось.

И только когда тусклые ответы гаснущего вечера скользнули по лезвию ножа в руках усатого, я начал что-то понимать.

Кровь из вены лежащей девушки быстро наполнила чашу, которую подставлял под струю мужчина в камуфляже. Женщина, раздевшая жертву, ловко перетянула рану жгутом — словно закрыла кран. Чаша пошла по кругу, а когда опустела, «кран» снова был открыт.

Запах венозной крови на миг показался мне сильнее, чем отвратительная вонь этого жалкого стойла, которое нельзя было назвать жилищем. Он ударил мне в голову и немного развеял окутавший сознание туман. Я обернулся, ища глазами дверь. Но за моей спиной, как оказалось, стоял невысокий, но широкоплечий мужчина с подбородком щелкунчика.

Стоило мне подумать, что я смогу обогнуть его, как он резко толкнул меня. Я упал на целлофан. Человек в камуфляже поставил мне ногу на грудь. Нога была будто сделана из камня. Я попытался лягнуть его. Он надавил сильнее, и мне осталось только корчиться, как пронзенное булавкой насекомое.

В последнем всплеске ужаса мелькнула мысль, что это конец и сейчас он сломает мне грудную клетку. Но тут раздался голос:

— Нет. Не забывай, что он выследил меня.

Мужчина в камуфляже слегка ослабил нажим.

— Это ничего не значит! — заметил кто-то. — Рано или поздно это должно было случиться.

Усатый шагнул от кушетки и поднял руку, требуя тишины.

— Верно, — согласился он. — Но мы не должны нарушать традиции.

— Это бессмысленно! — воскликнул человек в камуфляже.

— Нам не хватает города, — хмуро заметил кто-то в углу. Мне показалось, что это тот самый парень с видеозаписи.

— Городов много, — отозвалась женщина.

Тогда я не понял, что значит этот разговор. К тому же боль в груди не располагала к размышлениям. Но мне точно не нравилось услышанное, хотя именно после этих слов мужчина в камуфляже оставил меня в покое и я смог протолкнуть в себя немного воздуха.

Может быть, меня даже не убьют. Но это не точно.

На задворках сознания билась горячая мысль: бежать! Но я отдавал себе отчет в бессмысленности этой затеи. Я мог только ждать.

Лежа на полу, я глядел, как женщина снова открывает перерезанную вену неподвижной девушки и помогает наполнить жуткую братину дымящейся кровью. Только теперь я начал задаваться вопросом, для чего тут понадобился целлофан на полу, да еще в таком количестве. Женщина была очень аккуратна и, насколько мне было видно, не пролила еще ни капли.

И все же, когда обескровленное тело девушки вытянулось и одеревенело, а в руках некоторых участников собрания появились пилы и топоры, это стало для меня неожиданностью. Слепой ужас толкнул меня на бессмысленную попытку к бегству, тут же пресеченную усатым силачом.

— Не смей отводить взгляд, — сказал он, насильно поворачивая мою голову к кушетке, превратившейся в разделочный стол. — Ты хотел раскрыть тайну — так не смей отводить взгляд от разгадки…

***

Кривой домишко в сердце мира «за Молоканкой» сгорел под утро. Мужчина, который лежал мертвецки пьяным на тряпье, закурил и спровоцировал пожар, в котором и погиб. На пепелище нашли только его обуглившиеся останки.

Об этом сообщил городской отдел по ЧС. Я прочел новость через две ночи, пока листал ленту в ожидании Бирюкова. Новости меня не заинтересовали. Я открыл свой аккаунт «ВКонтакте». Там накопилось много хлама. Секунду или две я размышлял, что с ним делать, потом просто закрыл приложение.

За окном послышались неуверенные шаги. Глухо стукнула входная дверь. Было слышно, как Леха возится, разуваясь. Потом он прошел в комнату. Первым делом плотно закрыл занавеску, только потом нашарил выключатель настольной лампы.

На его бледном лице лежала печать страха. Руки дрожали, когда он копался в выдвижном ящике стола. Старый конторский стол, невесть как оказавшийся в частном доме в незапамятные времена, служил партой для Лехиных детей, но в нижнем ящике, под ключом, хранились документы и деньги.

— Что, даже не поздороваешься? — спросил я.

Он вздрогнул, как от удара током, и схватился за сердце.

— Сукин кот… Ты что творишь? Эй, а как ты… А, я же забыл закрыть дверь! Господи, до чего дошел: боюсь каждого шороха, а сам дверь закрыть заб… Кот, Котяра, куда же ты запропастился?

— Я проследил за ними.

— И… ты что-то узнал?

Сколь велика сила тайны! Интересно было видеть, как только что едва не умерший от страха человек на миг забывает обо всем, надеясь услышать ответ на мучивший его вопрос.

— Узнал. Могу рассказать. Но честно говорю: тебе это не понравится.

— Этим меня не напугаешь, — криво усмехнулся Леха. — Мне уже настолько все не нравится, что я сматываю удочки. Мне все время кажется, что они где-то рядом. Поэтому я решил уехать.

— Жену и детей уже отправил?

— Точно, прямо…

Он запнулся, и я понял, что на языке у Лехи крутилось название места, куда уехали его родные.

— Не буду спрашивать адрес, — сказал я, разведя руки. — Только одно спрошу: что ты им сказал?

— Ничего.

Я кивнул. Конечно, Леха не лгал. Маринка не поверила бы в дикую историю с «невидимыми» людьми, а доказательств у Лехи не осталось.

— Так ты хочешь услышать, что я узнал? — спросил я.

Он поставил стул посреди комнаты и сел напротив кресла, в котором я устроился.

— Да. Хочу.

— Они пьют кровь.

— Что?

— Горячую кровь из вен живого человека.

— Ты хочешь сказать, они… вампиры?

— Я хочу сказать, что они пьют кровь. Чрезвычайно сильны, владеют гипнозом и умеют быть незаметными.

— Ну, это ведь все про вампиров?

— Может быть. Просто это не самый важный вопрос.

Он тряхнул головой.

— Вампиры в общественном транспорте… Бред какой-то!

— А как, по-твоему, они должны передвигаться? Пешком?

— Разве трудно купить машину? Они же, это… бессмертные, богатые?

Я улыбнулся.

— Клыков у них нет, если что. Они не боятся света. И богатства у них нет. Их главный козырь — незаметность. А как остаться невидимкой автовладельцу? Заправка, СТО, гаишники, техосмотр, страховка… Нельзя быть незаметным, если приходится взаимодействовать с людьми. Вспомни: даже на экране ты смог увидеть их только потому, что они оплачивали проезд. В эти секунды они становятся заметными.

— При чем тут я? Это же была запись регистратора!

— С записями все в порядке. Просто их эманации, или как это назвать, тоже записываются. Потому зрители не могут увидеть их, пока они ни с кем не контактируют. Превыше всего они ставят искусство незаметности. В конце концов, оно их кормит.

— Каким образом?

— Подавляющее большинство людей не привыкли смотреть по сторонам. Тем, о ком мы говорим, это на руку. На невнимательных людей проще воздействовать. Загипнотизировать, если тебе так понятнее. Человек в нужный час приходит в нужное место и… они сыты. Но иногда встречаются люди, более… внимательные. Как мы с тобой. Ты привык присматриваться к пассажирам — на короткий срок, они не слишком тебя интересуют, но ты привык запоминать их. А я, в силу профессии, привык интересоваться. Мы с тобой начали их замечать…

— Это они испортили мне регистратор? — перебил меня, воспользовавшись паузой, Леха.

— И ноутбук. Есть у них один — мелкий такой. В ту ночь, после нашей встречи, он подкараулил меня, оглушил и забрал флешку. А два дня назад усатый, пока я шел за ним, всю дорогу пытался снова стать незаметным. Но я уже не мог поддаться. Из-за этого его начали видеть и другие. Для всей компании это было серьезное потрясение.

Леха слушал, честно пытаясь разобраться в том, что я говорю, однако чувствовалось, что по-настоящему его гложет совсем другая мысль. Помедлив, он спросил:

— Как ты остался в живых, побывав там? Так много узнал и… с тобой все в порядке?

— Со мной все в порядке, — сказал я и, не видя смысла тянуть дальше, прибавил: — Но я, конечно, не остался в живых.

— Я ведь вовсе не забыл запереть дверь, правильно? — тихо спросил Бирюков.

Я отрицательно покачал головой.

— Нет, ты не забыл.

— А все эти фишки, типа, ты не можешь войти туда, куда тебя не приглашали…

— Бред.

Он тяжко вздохнул.

— Что дальше? Ты сделаешь меня таким же, как они? Как ты сам?

Я развел руками.

— Такие люди, как мы с тобой, им интересны. Таких они приводят в свои ряды. Это традиция. Но в нашем городе их слишком много. Поэтому… Извини, Леха.

Он вскочил со стула.

— Это несправедливо! Разве я сделал им… вам — что-то плохое? Я просто работал…

Я не стал говорить о том, что жизнь не бывает справедливой. Вместо этого я встал.

Бирюков выхватил из кармана выкидной нож.

Мне было всего два дня (вернее, две ночи) от роду, я не мог похвастать ни силой, ни ловкостью. Но внушением обладал, причем, как мне сказали, неслабым для новичка. Достаточно было на одну секунду выпасть у него из поля зрения и нанести удар по сонной артерии.

Он упал, и я оттащил его на диван.

На пороге беззвучно возник малорослый поганец, который утащил у меня флешку. В руках у него была бутылка дешевой водки. Вместе мы залили ее в горло Лехи и сунули ему в руки зажженную сигарету.

Было ли мне страшно? Да, пожалуй. И противно тоже было. Я ненавидел себя и радовался, что Леха не успел проболтаться насчет того, куда увез семью.

Но все эти чувства словно находились за какой-то прозрачной стеной, воздвигшейся в моей душе. Все, чем я был прежде, легло на дно сознания, как выцветшая фотография.

Обивка дивана никак не хотела загораться. Тогда мы с поганцем разлили водку и заставили бессознательное тело «закурить» еще одну сигарету, расположили руку так, чтобы окурок упал точно в лужу.

Через несколько минут пламя все-таки занялось. Не говоря друг другу ни слова, мы вышли прочь и удалились, оставаясь невидимыми для редких прохожих и соседей, заметивших пожар. Это было нетрудно, ведь они были сосредоточены на огне, а не на двух зыбких фигурах, уходящих по своим делам в густую августовскую ночь…