Врачи всегда называли мой случай синдромом Франца. Знаете, есть специфические термины, ограниченные одной-единственной географической областью? «Синдром Франца» был одним из них. Помню тот день, когда мама впервые привела меня к доктору Тэймору и рассказала ему о моей проблеме. «Типичный Франц», - сказал доктор. Я спросил, откуда он знает, как зовут моего товарища, ведь мама не назвала его имени.

Доктор Тэймор тогда промолчал. Лишь спустя несколько месяцев я узнал, что «Францем» психиатры городка Джонспорт на побережье штата Мэн называли любого вымышленного друга. Я спрашивал, откуда пошла такая традиция, но никто мне так и не объяснил.

Франц жил в двух кварталах от моего дома. Когда я впервые увидел его, мне было семь лет. Восьмидесятые близились к концу. Семья у нас была бедная. Когда соседи стали поговаривать о грядущем экономическом кризисе, мама достала из потайного ящика стола драгоценности, чтобы продать их, пока они не упали в цене. Я тогда собирал безделушки для собственного «клада», взял без спроса любимые мамины серёжки и спрятал их в резную деревянную шкатулку вместе с камнями, дохлой мышью и конфетными фантиками. Шкатулку я закопал под крыльцом старого нежилого дома на Ошен-стрит. Насыпал сверху небольшой холмик, отметил его крестиком и отправился домой. Вечером мама обнаружила пропажу, отругала меня и послала выкапывать «клад». Однако когда я поплёлся выполнять приказ, то не увидел ни холмика, ни крестика – лишь ровную землю. Я перерыл место, где была спрятана шкатулка, вдоль и поперёк. Ничего не обнаружил, только перепачкал джинсы и любимую футболку с логотипом хоккейной команды «Чёрные медведи Мэна». Возвращаться домой без серёжек я боялся, поэтому сел на крыльцо и заревел.

Тогда и появился Франц. Худой мальчик примерно моего возраста, с веснушками и подстриженными «ёжиком» рыжими волосами. Одет он был в короткие серые шорты с подтяжками и бледно-жёлтую рубашку с высоким воротом. Говорил по-английски неуклюже, с заметным акцентом. «Несколько лет назад, - сказал он, - мы с мамой прибыли из-за океана. Я был тогда совсем маленький и ничего не помню, но мама говорила, что если бы не добрые люди, нас бы убили или сослали туда, где не выживают». Я хотел спросить, что это за места такие, но он поинтересовался, почему я плачу. Я рассказал ему о потерянном «кладе», а он утешил меня, угостив безголовым сахарным петухом «с ярмарки». Последняя ярмарка проводилась у нас в городе больше года назад, однако петух оказался на удивление вкусным.

«Если шкатулка найдётся, то я тебе сообщу», - сказал Франц на прощание, и мы разошлись. Мама долго кричала на меня, но я не придал этому особого значения: ведь у меня появился новый друг.

Я виделся с Францем довольно-таки часто. Мы условились, что я буду приходить к заброшенному дому каждую пятницу в шесть часов вечера. «Мама моя, - сказал он, - в это время сидит на занятиях по английскому языку». И каждую пятницу, в пять часов сорок минут вечера, я шёл на задний двор. Чаще всего Франц ждал меня. Он жевал тростинку и гулял взад-вперёд по двору, засунув руки в карманы. Когда же на заднем дворе никого не было, я стучал в старую деревянную дверь и прислушивался к звукам внутри помещения. Не было слышно ни голосов, ни топора ног. Я заглядывал в грязные окна и видел лишь пустые комнаты без мебели, без люстр, с дряхлыми половицами. Помню, я однажды спросил Франца, как он может жить в этом месте. «Мы с мамой собираемся переезжать, - ответил Франц. – Год-полтора – и нас здесь не будет».

Вскоре мама узнала о моём новом друге и потребовала, чтобы я познакомил её с ним. Как назло, Франц в тот день так и не появился. Я полчаса ждал его у двери. Мама, сложив руки на груди, стояла поодаль. Когда ей надоело, она утащила меня прочь, а потом отвела к доктору Тэймору. Я ходил к нему целый год. Доктор утверждал, что Франц должен исчезнуть, как только я перестану в нём нуждаться, но мы продолжали видеться до тех пор, пока один случай не прервал наше знакомство.

Франц в тот день был необыкновенно мрачен.

- Что случилось? – спросил я его.

- Мама хочет познакомиться с тобой, - ответил он. – Она говорит, что несколько раз выглядывала в окно, когда мы играли. Ей показалось тогда, что я разговаривал сам с собой, и её это напугало.

Тогда он впервые за всё время знакомства пригласил меня к себе домой. Я согласился. Мне давно хотелось узнать, как этот дом выглядит изнутри. Франц постучал. Я прислушался. «Kommt rein!*» - раздался из глубины дома женский голос. «Пойдём», - сказал Франц, достал из кармана ключ и открыл дверь.

Я зашёл в дом вслед за Францем и оказался в длинном тёмном коридоре. Из-за грязно-серых дверей слышались ругательства и пьяный смех. «Наши соседи», - шепнул мне Франц. Вскоре мы оказались в тесной и душной комнате, тускло освещённой одной-единственной лампой. Всё – от низенького шкафа с позолоченными ручками до металлической кровати с решёткой у изголовья – казалось старинным, будто пришедшим из другой эпохи. Из чёрного громоздкого радио, стоявшего на тумбочке и в дальнем углу, доносилось низкое горловое пение на непонятном языке. Пела женщина. Лишь потом я узнал, что это была Эдит Пиаф.

- Располагайся, - сказал мне Франц. – Я посмотрю, что там делает мама. Скоро вернусь.

И он ушёл на кухню, оставив меня одного. Вначале я сидел на жёсткой неудобной кровати, а потом начал бродить по комнате. Заглянул в ящики стола, хорошенько рассмотрел радио. Наконец добрался до шкафа, открыл его. Внутри я обнаружил множество безделушек, толстую книгу под названием «Тора», а рядом – знакомую шкатулку. В ней, посреди конфетных фантиков и осколков бутылочного стекла, рядом с облезлым мышиным трупиком лежали мамины золотые серёжки.

Я не помню, как долго кричал на Франца, когда тот явился позвать меня на ужин. Помню лишь, что у меня в тот день сильно охрип голос. Помню, как слёзы текли по моему лицу. До сих пор иногда вспоминаю, как Франц хотел оправдаться. Я не стал его слушать, прижал к груди драгоценный «клад» и убежал. Выбегая за дверь, я краем глаза увидел, что из кухни выходит какая-то женщина, но не успел её разглядеть.

Больше мы с Францем не виделись. Серёжки я передал маме. Рассказал доктору Тэймору, что поссорился с другом. «Вот и славно!» - сказал доктор, потирая ладони. Я часто подходил к дому на Ошен-стрит, но из-за двери не доносилось ни звука. Шли годы, и в конце концов я убедил себя, что Франца никогда не существовало. Оставалось лишь несколько вопросов. Как тогда объяснить смех и ругательства в якобы пустом доме, серёжки, найденные мною в старинном шкафу, Тору, радио, пение Эдит Пиаф и прочие странности?

Спустя много лет после того происшествия я закончил школу и уехал из нашего маленького городка в Бостон. Поступил в Массачусетский университет, выучился на инженера, нашёл неплохую работу и познакомился с прелестной девушкой по имени Сара. Мама осталась в Джонспорте. Я частенько навещал её. Она приезжала ко мне раз в три-четыре года, а потом и вовсе перестала, сославшись на проблемы со здоровьем. Я тогда работал почти без выходных, отказывался от отпуска, вертелся, как белка в колесе. Потом сделал Саре предложение, и она согласилась. Мы сыграли свадьбу, отправились в медовый месяц, исколесили пол-Америки. А через пару дней после возвращения мне позвонила наша старая соседка и сказала, что мама скончалась. Рак лёгких, терминальная стадия. Трудно описать, что я тогда почувствовал. Стыд, сожаление, боль утраты… Всё вместе.

В Джонспорт я поехал один, без Сары. Мама лежала в гробу, худая, точно иссохшая. Её редкие седые волосы скрыли под роскошным светло-русым париком, разукрасили бледно-восковую кожу румянами. Меня передёрнуло, когда я приблизился к гробу. Женщина, лежавшая там, была скорее похожа на тощую размалёванную куклу, чем на мою родную мать.

У гроба собрались все наши родственники и соседи. К моему горю они отнеслись с сочувствием. Даже сварливая тётушка Мэри назвала меня «бедным малышом». Если она и помнила, что я пять лет не появлялся в Джонспорте, то нашла силы держать это при себе. Меня жалели, обнимали, а мамина бывшая коллега, пухлая маленькая женщина, всучила мне контейнер с горячими пирогами и растворилась в толпе. Среди множества смутно знакомых лиц я узнал доктора Тэймора, лысого, в толстых очках и с седой бородой. «Жаль твою маму, - сказал он, хлопнув меня по плечу. – Хорошая была женщина. Приходи вечером ко мне на чай. Помянем её».

В тот день я получил ещё несколько приглашений, но доктор Тэймор был единственным, чьё имя я вспомнил сразу, как только увидел. Поэтому я решил пойти к нему.

- Да, хорошая была женщина, - вздохнул доктор Тэймор, поставив рюмку на стол. – Так любила тебя… Точно не хочешь чего покрепче?

Я покачал головой. На столе между нами стояла литровая бутылка коньяка. Мне хотелось напиться, но я твёрдо решил лечь спать в этот вечер трезвым. Ради мамы. Ради её памяти.

- Она бы одобрила, - сказал доктор. – Ненавидела пьяниц. Боялась, что ты таким же станешь. Помню, расплакалась у меня в кабинете. «У него с головой непорядок, - говорила она. – Вырастет психом, как отец его. А там и до тюрьмы недолго». Еле объяснил ей, что ты абсолютно нормальный парень, только замкнутый. А то, что ты придумал себе друга, - это временное явление, пройдёт через пару лет. И прошло ведь!

- Я хотел бы узнать, - проговорил я, вспомнив день, когда впервые пришёл к доктору Тэймору в кабинет, - почему вы тогда сказали, что у меня «синдром Франца»? Не Карлсона, не воображаемого друга, а именно Франца?

- Мальчик мой! – воскликнул доктор. – Думаешь, я помню? Кто-то из мозгоправов у нас в городке давным-давно обозвал это синдромом Франца, так с тех пор и повелось. Даже книга где-то была… Не помню, как она называлась, но писал точно наш земляк. В пятидесятых издали. Или в сороковых. Сейчас поищу, если хочешь.

Он поднялся с кресла, но я быстро остановил его.

- Не надо, сидите. Сам потом найду.

На следующее утро я принялся искать книгу психиатра из Джонспорта, практиковавшего в сороковых или пятидесятых годах прошлого века. Это оказалось несложно: у нас в городе было не так уж и много именитых врачей. Я быстро нашёл в городской библиотеке книжонку «Детская психиатрия. Случаи из практики». Впервые она была напечатана в 1952 году и с тех пор несколько раз переиздавалась. Автором числился некий Роберт К. Смит. Я пролистал книгу и в главе, повествующей о самых необычных случаях, прочитал историю, от которой у меня зашевелились волосы на руках. То была история о Франце Вилленштейне, сыне немецкой еврейки, бежавшей от преследования фашистов в 1942 году.

Миссис Вилленштейн и двухлетний Франц прибыли в Америку на битком набитом корабле. Они поселились в доме на Ошен-стрит вместе с другими евреями. В Джонспорте на них смотрели косо, поэтому они дождались окончания войны и спустя несколько лет уехали вглубь материка. На этом история их обрывалась. «Однако, - писал Роберт К. Смит, - я успел поработать с Францем. У него был «друг» - мальчик, которого никто и никогда не видел. По словам Франца, он однажды появился у них на заднем дворе, одетый в красную футболку с изображением чёрного медведя. Любопытно, что Франц в тот день принёс домой шкатулку, внутри которой лежали золотые серёжки. Он хотел выручить за них немного денег, но миссис Вилленштейн не согласилась на продажу. Она надеялась, что вскоре объявится их настоящий хозяин».

В затылке у меня засвербело. Я перелистнул страницу. «Миссис Вилленштейн, - писал Роберт Смит, - видела, как Франц разговаривает сам с собой, и обратилась ко мне. Я посоветовал ей сказать Францу, чтобы привёл друга в гости. Миссис Вилленштейн последовала моему совету, однако, когда Франц пришёл домой, была занята на кухне. Она слышала чьи-то голоса, но когда пришла в комнату, обнаружила лишь своего сына. Друг, по его словам, сбежал и прихватил с собой шкатулку. Франц был расстроен, но более никогда не заговаривал о невидимых товарищах. С тех пор его душевное здоровье восстановилось».

Я закрыл книгу и долго смотрел на потёртую бежевую обложку. Мне было трудно разобраться в своих чувствах. Я вспомнил заброшенный дом, худого бледного Франца, его вечно взъерошенные волосы. Вспомнил, как он растягивал английские закрытые слоги и каких трудов ему стоило правильно ставить ударение. Столько раз с ним общался, но ни разу не подумал, что он прибыл из прошлого. Я вспомнил, как убеждал маму в его существовании, и быстро отогнал эту мысль. Поздно – глаза у меня защипало.

«Значит, - решил я, - вначале Францем звали ребёнка, у которого был вымышленный друг. Потом значение сместилось. А если учесть, что этим именем сейчас называют самого вымышленного друга, то получается, что я стал для Франца… Францем».

После этого я поставил книгу на полку и ушёл из библиотеки, пытаясь понять, что за временной портал был в том заброшенном доме и почему никто, кроме меня, так и не обнаружил его за все эти годы.

Примечания

• Входите (нем.)