Баю-баюшки-баю,

Не ложися на краю.

Руслан вспомнил это на прошлой неделе и сразу удивился — как можно забыть?

— Ты уже который день хмурый как туча, — говорит Ира, забираясь пальцами ему в волосы. — Случилось что-то?

Под одеялом тепло и уютно. Вечерняя тишина заполнила комнату до краев, будто по нажатию волшебной кнопки отключив все посторонние звуки. Если прикрыть глаза, можно расслышать, как бьется Ирино сердце.

— Да нет. — Руслан осторожно касается ее щеки. — Просто такое настроение.

Та женщина приходила по ночам. Садилась рядом с его кроватью в спальне детского дома и вполголоса напевала. Худая, бледнолицая. Длинное платье, узкие ладони, сложенные на коленях. Растрепанные волосы спадали по спине до пояса и могли быть каштановыми, русыми или даже рыжими. Какая разница — темнота всегда делала их черными. Иногда Руслан воображал, будто это его мать, хотя из разговоров воспитательниц прекрасно знал, что мать далеко-далеко и не вспоминает о сыне, потому что бесконечно пьет.

Придет серенький волчок

И укусит за бочок.

— У плохого настроения всегда есть причина, — не унимается Ира. — Надо просто разобраться, и сразу станет веселее.

Ее горячая ладонь перебирается с Руслановой макушки на висок, а оттуда за ухо.

— Ну хватит, — смеется он. — Мне там щекотно!

— Я знаю!

Распахивается дверь, топают по ковру маленькие ножки. Дима вытягивается на носочках у кровати, скаля зубы:

— Вот, почистил!

— Какой молодец! — восхищается Ира. — Я же говорила, что справишься сам.

— Теперь идти спать?

— Нет, конечно, — усмехается Руслан. — Сначала надо обнять маму и папу.

Димка с готовностью вскарабкивается на постель и плюхается между родителей. Светлые кучеряшки подпрыгивают на голове как маленькие пружинки, в глазах искрится свет люстры. Смеясь, Ира трется носом об его лоб. Руслан прижимает к себе обоих и закрывает глаза, растворяясь в родном тепле. Забыться не выходит — там, в центре этого тепла, неясным холодным пятном маячит фигура из прошлого: развеваются волосы, улыбаются синеватые губы.

Не ложися на краю.

— Ты точно какой-то не такой, — беспокоится Ира, заметив, как помрачнело лицо Руслана. — Что стряслось?

— Ничего, просто я…

На тумбочке вибрирует телефон, и Руслан хватает его, мысленно радуясь возможности уйти от ответа.

— Алло?

— Как там мои карамельки? — спрашивает мама.

Окинув взглядом нежащихся Диму и Иру, Руслан усмехается:

— Просто прекрасно. Вы как?

— Папа уже спит. Просил передавать всем привет, если буду звонить. Я сразу и подумала, что надо обязательно звякнуть, а то вчера что-то совсем закрутилась, даже спокойной ночи не пожелала. Такая вот мать у тебя растяпа.

Перед глазами тут же всплывает любимое воспоминание из детства: злая толстая воспитательница тетя Лиля ведет Руслана по коридорам, постоянно одергивая рубашку и объясняя, что за ним пришли новые родители, а потом кабинет директора и улыбающиеся мама с папой, самой своей кожей будто излучающие свет.

— Никакая не растяпа, — возражает Руслан. — Самая лучшая мать.

— Ой, ну так уж и лучшая, умеешь же подластиться, — ворчит мама, хотя в голосе слышно улыбку.

— Зачем мне это уметь, я правду говорю, — бубнит Руслан, изображая обиду. — Могла бы и в ответ что-нибудь приятное сказать.

Смеется:

— Ложись уже спать, самый лучший сыночек! Люблю тебя.

И укусит за бочок.

Ночью Руслан лежит неподвижно, разглядывая темноту. Из-за нахлынувших воспоминаний душа будто идет рябью и никак не успокаивается, отгоняя сон. В голове вертится прилипчивый напев. Даже малейшие стуки и шорохи сейчас складываются в колыбельную — в ней было много слов, непривычных и странных, но тогда это не казалось чем-то необычным.

В приоткрытую форточку задувает ветерок, играясь занавесками. Тени шевелятся на стенах. Кажется, вот-вот откроется дверь, и темный силуэт скользнет внутрь, шурша складками платья. Шаркнут по полу босые ступни, скрипнет стул рядом с кроватью. Совсем как много лет назад.

Руслан невольно вытягивает руку, словно и в самом деле сможет коснуться тонких пальцев незнакомки. В большой общей спальне детского дома было много кроватей, и рядом всегда кто-то сопел, похрапывал, разговаривал во сне. Но сколько Руслан ни спрашивал, никто не признался, что видел или слышал ночную гостью. Она приходила только к нему.

— Зачем? — шепчет он, незаметно проваливаясь в дрему.

Теперь, когда это возродилось в памяти, нет ничего более важного, чем узнать ответ. Загадка должна быть разгадана, иначе так и останется застрявшей в голове раскаленной иголкой. Никогда не даст покоя.

Баю-баюшки-баю,

Утоли тоску мою.

Дни чернеют и скукоживаются как подожженная фотография. Все постепенно отходит на второй план, теряет вес и значение. Наблюдая за играющим в паровозик Димкой, обнимая Иру, разговаривая по телефону с родителями, Руслан все чаще и чаще вспоминает негромкий грудной голос, медленным ядом впитывающийся глубоко в мозг. Становясь все более назойливым, пение манит куда-то, зовет встать и идти в неизведанное.

— Если ты прямо сейчас не объяснишь, почему у тебя такая тухлая физиономия, я вообще не знаю, что сделаю, — злится Ира как-то за обедом. — Неужели так сложно просто сказать?

Руслан откладывает ложку и глядит серьезно:

— Мне надо съездить кое-куда.

— Куда?

— В одно… место из детства.

Ира непонимающе щурится:

— Что за место такое? И зачем?

Летнее солнце заливает кухню горячим светом, отскакивая искрами от отражающих поверхностей. Небо синее-синее, как акварельное пятно в рисунке ребенка.

— Важное место, — медленно говорит Руслан. — Я вспомнил… одну вещь, и теперь такое чувство, что недоделал какое-то дело. А его очень надо доделать.

— Какое дело?

— Не знаю, потому и хочу съездить. Разузнать, выяснить. Понимаешь?

— Нет, — опускает брови Ира.

— Я тоже, — вздыхает Руслан, поднимаясь из-за стола. — Потому и поеду. Это далеко, так что вернусь поздно. Или вообще завтра.

Придет серенький волчок

И укусит за бочок.

Теплый воздух свистит в приоткрытом окне машины, обдувая взмокший лоб. Душный город с многоэтажками, светофорами и мельтешащими пешеходами незаметно сменяется одной лишь серой полосой асфальта, петляющей между деревьев. Ехать несколько часов. Кто-нибудь другой на его месте мог бы заблудиться, но Руслан без карт и навигаторов всегда знал, как добраться до своего детского дома.

Когда-то давно небольшая заметка в газете рассказала, что этот дом расселили и определили под снос из-за нехватки воспитанников. Прочитав, Руслан долго улыбался: новость казалась доброй и светлой, как весь мир за пределами ненавистных стен приюта. Так и надо, так и должно быть.

Но теперь, возвращаясь, он тревожно хмурится: нужно попасть в эти стены, найти следы и признаки ночной гостьи. И если стен нет, значит, все ответы погребены под завалами. Значит, всю жизнь придется мириться с беспокойным ощущением недосказанности.

Прикусив губу, он щелкает кнопкой на приборной панели, но вместо легкой музыки динамики выдают давно забытые слова:

Баю-баюшки-баю,

Отведу тебя к ручью.

Где большая глубина,

Там лицом коснешься дна.

— Блин, — выплевывает Руслан, выключая.

Пальцы впиваются в руль до побелевших костяшек. Ни страха, ни непонимания, только неизбывное стремление поскорее доехать. Даже если придется сносить то, что построили вместо детского дома, даже если надо будет рыть землю голыми руками — Руслан докопается до сути. В этой песне надо поставить точку.

Под холодною водой

Пусть утихнет голос твой.

Закат окрашивает небо в розовый, когда машина съезжает в жиденькую березовую рощу. Приют стоял на отшибе за пригородным поселком у черта на куличиках, и воспитательницы постоянно жаловались, как неудобно туда добираться. Сейчас, подпрыгивая на ухабах и отмахиваясь от залетевшего в окно комара, Руслан в полной мере их понимает.

Лес разговаривает птичьим пением и шелестом листвы — знакомый язык, тут же вызывающий в памяти зарешеченные окна и покрытые облупившейся краской подоконники, где сидели дети, глядя на прыгающих по веткам белок. В те времена весь мир ограничивался этими деревьями и небом над ними. Все, что дальше — несбыточная мечта.

Руслан взволнованно облизывает пересохшие губы, когда впереди показывается дом. Деревянные стены почернели, крыша просела, а в окнах ни одного уцелевшего стекла, но это тот самый приют. Похоже, снос отложили на никогда, потому что строить что-то в таком месте все равно невыгодно.

Остановив машину перед покосившимся забором, Руслан выходит и нерешительно замирает. Заросшая сорняками площадка у входа выглядит совсем непроходимой, провалы окон смотрят неприветливо. Внутри видно стены с выцветшими обоями в ромбик и большую алюминиевую кастрюлю на подоконнике столовой.

Усталость наливается в мышцах свинцовой тяжестью — дорога вышла слишком долгой. Помявшись у забора, Руслан заставляет себя двигаться. Надо закончить со всем этим поскорее, пока силы еще есть. Трава цепляется за кроссовки, в коленях просыпается слабая дрожь. Он верил, что никогда не вернется в тесноту и духоту дурных воспоминаний, и теперь вот добровольно шагает в самую глотку своего главного кошмара. Не может быть, чтобы такое вдруг взбрело в голову. Это желание было чуждо с самого начала. А значит, Руслан пришел не сам — его привели, не оставив возможности сопротивляться. И теперь не дадут убежать.

Скрипит входная дверь, затхлый воздух с привкусом плесени оседает на лице невидимой вуалью. С накренившегося шкафа вспархивает перепуганная птица и ускользает в разбитую форточку, шурша крыльями. Пыль разлетается по сторонам и щекочет нос. Борясь с навязчивым желанием раз за разом отряхиваться, Руслан ступает по пустым коридорам. Ободранные стены, затянутые паутиной люстры, прохудившиеся потолки. Дом похож на древнего старца, сгорбленного, покалеченного, безнадежно больного.

Ощущая, как холодеет и сжимается сердце, Руслан толкает дверь спальни. Просторный зал подхватывает эхо шагов, усиливая звук в несколько раз. Койки расположены в два ряда, как раньше, только теперь без постельного белья. Будто скелеты, плоть на которых давно сгнила и истлела. Брошенный в углу плюшевый лев глядит мутными стеклянными зрачками с равнодушным смирением. Деревья снаружи меланхолично покачивают ветвями, небо наливается ночной чернотой.

Даже с закрытыми глазами Руслан смог бы найти свою кровать — у дальнего окна, сейчас она на том же месте, только нет рядом тумбочки с немногочисленными пожитками. Насквозь проржавевшая, кровать надсадно скрипит, когда он медленно опускается. Чтобы устроиться на боку, приходится поджать ноги. Отсюда видно всю спальню — в сгущающемся сумраке она не кажется такой уж заброшенной. Если прищуриться и включить воображение, можно увидеть других детей, прилежно уложившихся после отбоя.

Баю-баюшки-баю,

Я свяжу тебе петлю.

Выйдем ночью во лесок,

Крепкий выберем сучок.

Память похожа на не успевшую зажить рану — края снова расползлись, обнажая кровоточащую пульсирующую плоть. Образы и лица всплывают зыбкими тенями. Давным-давно, когда Руслана только привели, он подружился здесь с девочкой. Имя уже и не вспомнить, потому что дружба получилась недолгой — совсем скоро девочку забрали в новую семью. Она рассказывала про тетеньку, что приходит по ночам. Наверное, Руслан не забыл бы этого, если бы не счел дурацкой сказкой. Наверное, он бы выспросил все подробности, если бы знал, что эта тетенька будет приходить и к нему тоже.

Обрывки воспоминаний вьются и тают как паутинки под водой. Девочка говорила, эта тетенька — призрак матери, которая не любила своего ребенка. Она убила его, а потом и себя, но не смогла упокоиться. И теперь приходит к другим детям, кого тоже не любят родители, чтобы петь колыбельную. Она появляется десять ночей, и на десятую тот, кому она поет, умирает.

Подложив под щеку ладонь, Руслан силится сосчитать, сколько раз он слушал ночную гостью, прежде чем за ним пришли родители. Может, пять. Может, семь. Может, девять. Если история правдива, он соскочил с крючка в самый подходящий момент.

Скрипит дверь спальни, шаркают по полу босые ступни. Тишина такая плотная, что можно различить, как шуршит подол длинного платья. Реально это или нет — сложно разобрать. Сон накрывает сознание тяжелой волной, и уже нет сил даже поднять веки.

Шаги затихают совсем рядом.

Баю-баюшки-баю,

Погребальную пою.

Утром будет день опять,

Но тебе не увидать.

Кровать продавливается — это Димка запрыгнул, чтобы обнять перед сном. Ира тоже рядом, забирается пальцами Руслану за ухо, надеясь рассмешить. Объятия такие теплые и надежные, что совсем не хочется выбираться. Ноздрей касаются терпкий аромат одеколона и запах крема для рук. Значит, папа и мама тоже пришли. Руслан не открывает глаз, но знает, что они такие же молодые и радостные, как в тот день, когда появились здесь впервые. Сейчас мама коснется его плеча и спросит, что снилось. А он ответит, что увидел во сне целую жизнь.

Меж чужих надгробных плит

Будешь брошен и забыт.

***

— Я уже два раза сказала: подъем! — раздраженно пыхтит тетя Лиля, толкая Руслана в плечо.

От прикосновения он безвольно переворачивается на спину, но не просыпается. Нахмурившись, Лиля кладет пальцы на хрупкую детскую шею и через несколько секунд качает головой: пульса нет, кожа комнатной температуры.

Обернувшись, она жестом подманивает поправляющую кровати другую воспитательницу тетю Настю.

— Только не верещи как в прошлый раз, — предупреждает шепотом, — а то опять всех на уши поставишь.

Тетя Настя мгновенно бледнеет и осторожно приближается, разглядывая через плечо Лили неподвижного Руслана.

— Опять то самое? — спрашивает хрипло.

— Да вроде, — кивает Лиля. — Третий за полтора года, точно зараза какая-то. Буду требовать у директора, чтобы всякие анализы и экспертизы проводили, а то ноги моей тут больше не будет. Мы же с ними постоянно контактируем!

Настя склоняет голову, не сводя задумчивого взгляда с Руслана:

— Такое личико блаженное, как у ангелочка. Как будто улыбается даже.

— Наверное, снилось что-то хорошее. — Тетя Лиля наклоняется и заматывает Руслана в простыню, попутно отдавая приказы: — Иди их собери всех, отвлеки как-нибудь. Устрой там какое-нибудь представление, чтобы я его вынесла незаметно через черный выход.

— Они же спрашивать будут, почему его нет! Также наврать, что в новую семью забрали?

Натужно дыша, Лиля поднимает укутанное тело на руки и качает головой:

— Не, скажи лучше, что он плохо спал, и его унес волчок. Ну, из той песни. Может, вести себя лучше будут. Все, давай быстрее, мне еще директору докладывать!

Настя убегает, часто стуча низкими каблуками. Выждав несколько минут, тетя Лиля прижимает Руслана к груди и тяжело ступает к выходу.