Южная трасса. Ночь. Плюс тридцать восемь в тени луны.

Мои руки мертвой хваткой вцепились в руль. В воздухе висит душная влажность. Ладони потеют. В волосках путаются ошалевшие от страсти комары.

Это все она, проклятая дрожь. Под ложечкой дрожит. Второй месяц. Терпел, сколько мог — нельзя было. Сейчас только выбрался. Шеф наехал, проект надо было закрывать, а тут еще эта сволочь в декрет ушла... Завозился. Но еду же. Смотри, дрожь, я еду!

Точнее, в данный момент как раз стою. Пережидаю приступ. Возле придорожного торгового комплекса из заправки, пары палаток и прилавка с эллиптическими арбузами.

Пойду, разомнусь. Куплю чего-нибудь.

Женщина с обернутым вокруг поясницы байковым платком мечтательно смотрит вдаль. Туда очередями улетают пули машин. Асфальт ноет под шинами. Нет, она просто спит с открытыми глазами. Наверное, ей снится прибой.

Покашливаю. Просыпается. Протягиваю деньги.

— Колу из холодильника.

Кола теплая. Как всегда. Зачем только эти холодильники ставят? Все равно все теплое.

В черных небесах над заправкой реют гирлянды. От их мигания сильнее дрожит под ложечкой. За байковой спиной блестят дельфины, медведи, киты, миккимаусы, спанчбобы и прочая надувная криптозоология. Торговлишка в помощь потенциальным пляжникам.

На холодильнике — надувной осьминог. Покрыт многолетней дорожной копотью. Между щупальцами — толстая печать паутины с пауком по центру.

Гадостный привкус колы во рту. Надо ехать, пока ночь, пока трасса, пока нет пробок, пока кола булькает в бутылке. Потерпи, дрожь. Ну, будь человеком. Не прикидывайся тошнотой, не мучай меня. Ты же видишь — я еду. Отпуск взял, своих — в Турцию, всем сказал — в командировку, я чист, я прекрасен, я молод, я еду-еду-еду в далекие края. Ох... Накатило все же. Жму на тормоз. Еле успел распахнуть дверцу. Вырвало колой и желчью. Надо отдышаться. Ехать-то осталось всего ничего. Утираюсь зловонными влажными салфетками с лимонным ароматом. Врубаю кондиционер. Вперед.

Головоногая деревенька. Летняя страда — все жители пашут, не смыкая глаз. Что летом посеешь, то зимой пожнешь. Скворечники, собачьи будки, миниотели гаражного типа. Все — сдается. Стены заляпаны объявлениями. На провисших веревках сушатся веселенькие труселя и полотенчики.

— Молодой человек... А вот комната. Отдельный вход. А пляж — тут, рукой. Этот.

Дядя в сланцах, траурном костюме и рубашке-апаш. Ворот черен от грязи. Желтые пальцы крепко держат тлеющий фильтр.

От комнаты воняет, как от самого дяди. Залипшими глазами, закисшей мотней. Но недорого. Пляж, конечно, не рукой. И это хорошо. Пока идешь, успеешь выветрить из головы постороннее. Дрожь. Она туманит. Не надо думать вообще. Ходи. Делай ночь, делай день.

Серая простыня. Серый рассвет с обещанием бриза. Под ложечкой успокаивается... Тише... Почти хоро...

Море волнуется раз.

Головы, головы. Пляж галечный, дно тоже. Плыву за буйки. Лежу на воде. Солоно на губах. Крики затихают.

Море волнуется два.

Она стоит по колено в пенной жиже. Висячая шляпа с пластиковой ромашкой. Гигантская груша тела обмотана километром пестрого парео. Рыхлые столбы ног. Робкий рассеянный взгляд. Лет сорок. Может, старше, у них морщины натянуты.

— Не дадите прикурить? — спрашиваю вежливо, обтираясь полотенцем.

— Что? А... Да-да.

Шлепает к своему мешку на полотенчике. Зажигалка облеплена табачным мусором.

— У вас руки совсем сгорели, — я позволяю себе крохотную улыбку.

— А? Да-да. Ужас. Спасибо.

Снова лезет в мешок. Баллончик с кремом, тоже в сору. Втирает белую слякоть в кожу. Жировые складки шевелятся.

Под ложечкой собирается дрожь. Сглатываю.

— Уже уходите? Не покажете мне магазин? Сигареты надо купить. — Иду за ней на небольшом расстоянии. Не спугнуть бы.

Пожимает плечами. Парео падает. В черном сплошном купальнике она — как кит-лилипут. Спотыкается. Останавливается, сжавшись, медлит. Потом поднимает свою тряпку, невольно кряхтя. Обматывается. А-а, это она тело скрывает. Дурочка. Щеки ее пылают, под очками выступает пот. Или слезы?

Молча идет дальше, волоча за собой мешок.

Море волнуется три.

— Женя, никак не пойму, зачем вы ко мне подошли? Какой вы странный. Вы ведь молодой совсем. И вообще... Ха-ха... Да, я выпью еще... Я вообще мало пью... Совсем не умею... Вот курю — да... Женя, а вы женаты?

— Почему вы ничего не кушаете?.. Котлетка здесь вкусная... Попробуйте... Попробуйте, вот!.. Нет? Странно... Вам надо кушать мясо, вы же мужчина... Желудок? А-а...

— Купаться? Сейчас? Какой вы... Странный... Ну пойдемте...

Дрожь беснуется. Она во всем теле, она кипит у горла. Изжога переливается в тошноту и обратно. Она вибрирует в ногах. Она вопит в чреслах. От нее болит кожа, и за глазными яблоками, и у корней волос. Хочется вывернуться наизнанку. Хочется завыыыыыыть. Терпи. Скоро. Раньше хватало на год. Теперь меньше, два-три месяца. А, ерунда. Это же не болезнь. Это просто... Типа хобби. Всем же лучше, разве нет? Вроде эвтаназии. Да? Да! Никто и не узнает. Даже подвиг, вот. Я же рискую. Постоянно. Куда там Человеку-пауку. При этом делаю доброе дело. Избавляю. От страданий. Она же страдает? Еще как. Бедная, толстая. Китенок мой...

Входим в море. Она плывет как лягушка. По-детски загребает ногами. Но держится ничего. Они все на воде хорошо держатся. Я давно заметил. Жир — он легкий.

Доплываем до буйка. Она хватается за него, фыркает, смеется восторженно.

— Ой! Как классно! Ночью плавать... А я днем стесняюсь... А плавать так люблю... Спасибо вам, Женя... Еще поплывем? Дальше? Ой. Я боюсь... Ну ладно...

Считаю до десяти. Подплываю поближе. Кладу руку ей на голову.

Она почти не сопротивляется. Устала. Ну и шок, конечно.

А вообще, я думаю — это природа. Природа не терпит их. Избавиться всегда легко. Очень. Очччень.

Все.

Черная вода, черное небо. Лежу на спине. Она где-то там, внизу. Где им и положено быть. Я прав. Иначе почему мне стало так хоро...

Что-то скользит по ноге. Это она? Она?! На миг всплывает белесое лицо, выпученные глаза в крови, рот раззявленный, из него лезут водоросли, она меня схватит сейчас, мама, мамочка, нет!..

Уф. Еле доплыл до берега. Нервы... а все же...

Хорошо-то как.

Краешек солнца открывает небо, как конверт. Пора в дорогу. Как хочется есть!

Ясный, яркий день. Блаженство. Никакой дрожи. Останавливаюсь заправиться.

Женщина в байковом платке зевает.

— Колу возьмете?

— Конечно! Теплую, пожалуйста. И бутерброды, и еще печенье, и...

Пузырьки счастья. Все спокойно. Дзынь-дзынь. Жую. Смотрю на осьминога.

Паутина на месте. Нарядная. Сверкает.

Но паук, оказывается, мертв.

И уже довольно давно.