Темная комната
В тёмную комнату попадают истории, присланные читателями сайта.
Если история хорошая, она будет отредактирована и перемещена в основную ленту.
В противном случае история будет перемещена в раздел "Бездна".
Если история хорошая, она будет отредактирована и перемещена в основную ленту.
В противном случае история будет перемещена в раздел "Бездна".
Настроить сортировку
{sort}
Шепот крика
© Александр Матюхин21 мин. Темная комната Parabellum 23-10-2024, 01:23 Указать источник!
Содержание:
↑ Ми
Глеб знал, что когда-нибудь снова услышит голос жены.Вообще-то, надежды уже не осталось. Прошло два года с тех пор, как Валя вышла из дома в парикмахерскую и не вернулась. Всем было понятно, что вряд ли ее найдут живой. Разве что в пабликах о пропаже людей время от времени появлялись комментарии, что женщины просто так не пропадают, а уходят из дома к другим мужикам, отдохнуть и развеяться.
И твоя нагуляется и придет, писали со знанием дела. Женщинам только этого и надо. Плохой ты муж, раз телка свалила налево.
Хотелось найти каждого комментатора и методично вбить в голову простую до слабости в ногах мысль: трагедии случаются. Даже с такими умниками, как вы.
…Первый год Глеб искал. Возможностей у него было немного. Это только в фильмах среди телефонных контактов всегда находился человек из МВД, имеющий связи, готовый по доброте душевной включиться в поиски пропавшего человека. На деле же круг знакомств Глеба ограничивался коллегами по работе и соседями по лестничной площадке. Среди них всемогущих энтузиастов не было.
Сообщества по поиску людей тоже не принесли результата. Информация была разослана, волонтеры обследовали маршруты жены, подключились к поиску вместе с полицией, но через две недели начали потихоньку сворачивать активность. Терялись другие люди, им тоже требовалась помощь. Глеб понимал.
Он обошел всех магов и чародеев в районе (с кем-то Валя была знакома; эти ее увлечения хиромантией и загробной жизнью), но никто помочь не мог. Как полагается, брали деньги, отвечали туманно и размыто. Вроде бы жива, а вроде и нет. Один маг сообщил, что Валя застряла между жизнью и смертью, а вытащить ее никто не сможет. Вернее, он бы попытался, без всяких, разумеется, гарантий, но за такие деньги, каких у Глеба никогда не было.
В конечном итоге, Глеб почти сдался.
На второй год он попытался начать жить заново. Кто-то ему посоветовал удалить все записи, видео и аудиофайлы с Валей, сжечь прошлое, оставить его за спиной. Не получилось. Не мог он уничтожить ни единого файла из ноутбука или телефона. Ловил себя на том, что сидит глубокой ночью и рассматривает Валины фотографии. Понимал, что жизнь не будет новой, придется болтаться в старой с ее светлыми и грустными воспоминаниями и – самое ужасное – с тем самым днем в голове, когда жена поцеловала в небритую щеку, прихватила ключи и сказала коротко: «Через пару часов жди». Однако же не пришла ни через два часа, ни через тысячу.
Он тоже как будто завис между жизнью и смертью и не знал, как двинуться в нужную сторону. Да и где она вообще была – нужная сторона?
↑ Си
На третий год после пропажи он услышал вдруг Валин голос.Как будто она шепнула на ухо: «Я здесь!»
И этот шепот, раздавшийся в тишине пустой комнаты, показался криком.
Глеб замер с чашкой кофе в руках. Он как раз завтракал, собираясь на работу. На блюдце перед ним лежали два тоста с маслом (Валя любила с джемом. Баночка черничного стояла на полке в шкафчике над раковиной). Кофе был обжигающе горячим, только из кофемашины.
«Я здесь!»
Ее голос. Ее божественный возбуждающий шепот.
Однако же в их однокомнатной студии больше никого не было. Сложно, знаете ли, не заметить человека среди двадцати пяти квадратов, включающих совмещенный санузел.
«Спаси меня!» – шепнула Валя.
Глеб сразу поверил, что слышит именно Валю. Каким-то образом она нашла способ связаться с ним. А как же иначе?
– Ты где? – спросил Глеб у пустой квартиры.
Ему никто не ответил.
– Я смогу тебя найти? – спросил он, озираясь.
Смятая постель, телевизор на стене, книжный шкаф, тумбочка с зеркалом, на котором все еще стояли Валины духи, губная помада, тени, пудра, еще что-то, что Глеб не трогал и не убирал, подчиняясь глубинному, какому-то серому суеверию о памяти человека и его обязательном возвращении.
Глеб ощутил тревожное беспокойство, какое было у него в первые недели после пропажи жены. Тогда надежда была особенно сильна. Тогда не хотелось – да и невозможно было – сидеть на месте. Надо было действовать, тратить каждую минуту с умом, заниматься поисками, анализировать, рыскать, вынюхивать. Глеб ходил с волонтерами по городу, исследовал мусорные баки, канализационные люки, забирался на чердаки, спускался в подвалы. Тогда казалось, что, если остановиться хотя бы на мгновение, время будет упущено и Вале уже никто не сможет помочь.
Только прошло два года, а Валя до сих пор не нашлась. Глеб перестал искать. Разве что иногда подмечал детали: вот он идет тем же подземным переходом, каким Валя каждое утро проходила на работу, мимо киоска «Бистро», глухонемого попрошайки с гитарой, ларька «Делаем ключи», к автобусной остановке; вот зеленый трамвай «тройка», на котором Валя добиралась до фитнес-клуба; вот базарчик на углу многоэтажного дома, где пахнет шаурмой и сигаретами – Валя покупала на этом базаре овощи, считая, что здесь они самые свежие.
Где-то на привычном маршруте она изменила себе, прервала путь, свернула в сторону. Или ей помогли свернуть, чтобы вырвать из жизни навсегда.
– Показалось? – спросил сам себя Глеб.
Конечно, все перемещения Вали давно изучили. Видели ее в лифте, выходящей из подъезда, затем на перекрестке двух улиц перед остановкой. Непонятно было, садилась ли она на автобус. На выходе через три остановки тоже не нашлось свидетелей, кто запомнил бы осенним вечером двадцатишестилетнюю девушку с красными или даже темно-рыжими волосами, в джинсах, коричневых сапожках и в кожаной куртке с меховым капюшоном. Кажется, одна камера на углу дома, где располагалась парикмахерская, засекла похожую девушку, но на сто процентов никто уверен не был. Полицейские, как казалось Глебу, искренне хотели помочь. Просто не все было в их силах.
Беспокойство заставило Глеба быстро собраться и выскочить на улицу. Он шел по тротуару, вжав голову в плечи, той же дорогой, которой Валя отправилась к парикмахеру. Мелкий дождь раздражал. Через полчаса Глебу надо было выезжать на работу, а он даже не закончил завтрак: эта мысль казалась безнадежно устаревшей и неактуальной. Глеб крутил головой, будто был антенной, пытающейся еще раз настроиться на Валин голос.
Он нырнул в подземный переход. Кафе «Бистро» уже открылось, сонный таджик раскладывал на витрине пакеты со специями. За его спиной крутилось мясо для шаурмы.
Глеб вышел из перехода к остановке автобуса. Замер, услышав вдруг слабое:
«Приди, пожалуйста!»
Как раз подъехал нужный автобус. Глеб влез в него вместе с потоком людей, был оттеснен к окну и ехал, разглядывая собственное отражение в мокром от дождя окне.
Сейчас он должен был бриться. Мелкая светлая щетина ему не шла. Валя всегда просила бриться перед работой, чтобы выглядеть в офисе лучше всех.
Вышел на нужной остановке, вспоминая маршрут жены. Вроде бы через дорогу, налево, мимо ирландского бара, вон к тем многоэтажным домам.
Что он хотел найти здесь? Сам не знал. Просто шел.
Вокруг люди отправлялись на работы. На дороге в утренней пробке сигналили нетерпеливые автомобилисты. На пешеходном переходе столпились велосипедисты – им даже дождь нипочем. Жизнь текла в привычном ритме, и Глеб вдруг понял, каким лишним он здесь кажется, каким ненужным с этим поиском непонятно чего. Его накрыла трезвая реальность. Он остановился у зоомагазина, подмигивающего разноцветной вывеской с изображением котенка. Размазал по лицу холодные капли дождя. Осмотрелся.
Никаких слов он, конечно, не слышал. Жена не могла шептать, потому что, скорее всего, была уже давно мертва. А у Глеба депрессия, как и говорили родители. Теперь вот еще и галлюцинации.
Он обнаружил, что не переобулся и все это время разгуливал по улице в домашних тапках. Ноги порядком замерзли. Надо бы домой, выбриться и – в офис.
«Не уходи, пожалуйста», – шепнули в ухо.
Глеб вздрогнул и вдруг понял, что никуда не уйдет.
↑ Соль
Сначала я подумал, что их крики – это галлюцинации. Тихие, далекие, похожие на шепот.Забирающиеся внутрь головы, словно всегда там были.
Семьдесят процентов людей хотя бы раз видели или слышали глюки. Из них почти пятьдесят процентов до конца жизни верят, что видели что-то по-настоящему. Ну, знаете, призраки, выглядывающие из шкафов, таинственное свечение в окнах пустого дома, волк с человеческой головой и так далее. У трех процентов из этих людей глюков не было. Они видели что-то на самом деле. Другой вопрос – что именно. Вампиров, оборотней, обнаженных русалок оставьте, пожалуйста, себе. Их не существует.
Тогда что?
Я, к примеру, услышал крики людей, которых давно убил.
Они кричали, когда были еще живы. Перед смертью я давал каждому наораться вдоволь – это главное, ради чего я убиваю. Однако после смерти никто кричать не может. Факт.
Головы мертвецов – одиннадцать жертв за семь лет – лежат в стеклянных сосудах. Должно было быть двенадцать, но одна жертва сбежала, и я пока не собрался с силами (морально и физически), чтобы заполнить образовавшуюся пустоту.
Двенадцатая орала очень громко. Ей было больно до омерзения. Я видел густую кровавую пену на ее губах. Как ей удалось выбраться? Мой просчет. Расслабился, думая, что жертва бессильна, что она всего лишь комок боли и не способна трезво мыслить. Если бы вам прокалывали бедро раскаленной струной от гитары (Ми), вы бы думали о чем-то рациональном? Вряд ли.
А она думала. Девушка с волосами цвета морковного сока. Ей хватило ясности ума, чтобы дождаться, пока я сосредоточусь на струне и запахах паленого мяса. Она как-то очень быстро дотянулась до газового ключа (каюсь, ошибка: положил его не на табурет, а на пол) и ударила меня в висок. Шрам на всю жизнь. Хорошо хоть не вышибла глаз (в тот момент я действительно думал, что у меня вывалился правый глаз!). Боль была такой силы, что я на какое-то время отключился. Пришел в себя, когда рыжей бестии след простыл. Вернее, след-то как раз оставался – яркие капли крови, тянущиеся из подвала на лестничный пролет, потом к двери подъезда. Я выскочил следом, не зная, как далеко девчонка могла убежать. Мне даже показалось, что вот сейчас я открою двери, а на крыльце уже стоят полицейские.
Двенадцатая орала очень громко. Ей было больно до омерзения. Я видел густую кровавую пену на ее губах. Как ей удалось выбраться? Мой просчет. Расслабился, думая, что жертва бессильна, что она всего лишь комок боли и не способна трезво мыслить. Если бы вам прокалывали бедро раскаленной струной от гитары (Ми), вы бы думали о чем-то рациональном? Вряд ли.
А она думала. Девушка с волосами цвета морковного сока. Ей хватило ясности ума, чтобы дождаться, пока я сосредоточусь на струне и запахах паленого мяса. Она как-то очень быстро дотянулась до газового ключа (каюсь, ошибка: положил его не на табурет, а на пол) и ударила меня в висок. Шрам на всю жизнь. Хорошо хоть не вышибла глаз (в тот момент я действительно думал, что у меня вывалился правый глаз!). Боль была такой силы, что я на какое-то время отключился. Пришел в себя, когда рыжей бестии след простыл. Вернее, след-то как раз оставался – яркие капли крови, тянущиеся из подвала на лестничный пролет, потом к двери подъезда. Я выскочил следом, не зная, как далеко девчонка могла убежать. Мне даже показалось, что вот сейчас я открою двери, а на крыльце уже стоят полицейские.
Следы крови терялись в слякоти дождливой ночи. Я обошел все дворы, заглянул в подъезды и подвалы, исследовал остановки, подземные переходы, спуски в метро. Моя девушка пропала.
Наверное, она умерла где-нибудь, как кошка, в безлюдном и тихом месте, чтобы ее никто и никогда не нашел. По крайней мере я точно знаю, что до дома или полиции она не добралась. Жалею только о том, что ее чудесная рыженькая голова не оказалась в двенадцатом сосуде. Теперь пустое место на полке каждый день напоминает мне о чудовищном промахе и невосполнимой утрате. Разве я найду еще одну такую же? Вряд ли.
Одиннадцать сосудов, одиннадцать голов. На лицах мертвых женщин навсегда застыли гримасы боли. Рты открыты. Когда я убивал каждую из них, они орали. Их крики – единственное, что я вообще могу слышать. Даже самый громкий крик для меня звучит не громче шепота. Но это, черт возьми, божественные звуки. Они открывают врата в совершенно новый мир.
Я глухонемой от рождения. Жуткий диагноз, сломавший жизнь родителям. Я-то сам не очень понимал, что это трагедия. Я никогда не слышал звуков и не мог их произносить. Моя реальность изначально была искажена, протекала в другой плоскости, нежели реальность так называемых обычных людей. А вот родители изрядно помучились. Когда мать говорила: «Я жизнь на тебя положила», она нисколько не преувеличивала. Так и было.
Они продали трехкомнатную квартиру, купили однушку, а оставшиеся деньги пустили на лечение и адаптацию. Я не должен был считать себя ущербным.
У них, надо сказать, получалось. Мой искаженный мир был хорош. Я в некотором роде был счастливее многих детей. Мне позволяли капризничать без повода, никогда не ругали, относились ко мне терпимее, чем к другим. Много всего такого, поверьте. Хорошее детство.
Мама уволилась и таскала меня на процедуры. У людей всегда есть надежда на лучшее. Одиннадцать моих жертв до самой смерти надеялись выбраться живыми, даже когда я начинал резать им шеи. Мама тоже в некотором роде была жертвой. Я ничего не знал о ее прошлой жизни, но когда вырос и просматривал альбомы с фотографиями, понял, что родители, в общем-то, были счастливы до моего рождения. Много путешествовали, увлекались кино, имели друзей. А потом… Кажется, мы ни разу не выезжали за пределы Москвы до самой маминой смерти. А из друзей я видел разве что тех, кто имел отношение к медицине.
Очень часто я слонялся без дела по торговым центрам, бродил среди магазинов, пялился на экраны с рекламой, читал вывески. Мне очень нравились уличные музыканты. Я стоял и смотрел, как они играют. Кто на чем – на барабанах, гитаре, флейте, скрипке. Я не слышал музыки, но ощущал такт, дрожь, вибрации. Особенно меня завораживала одна девушка с электрогитарой. Пальцы ее левой руки так ловко бегали по струнам, будто были единым целым. Это был танец длинных красивых пальцев, танго гитарных струн. Они создавали у меня в голове какие-то свои звуки, позволяющие хотя бы немного разбавить вечную тишину.
Как-то я уговорил родителей купить мне гитару. Они не поняли зачем, но не отказали. Я потратил почти полгода, чтобы научиться играть. Это было славно, если учитывать, что я не слышал звуков, издаваемых гитарой. Струны я настраивал при помощи тюнера в телефоне, а аккорды учил по видеоурокам. До шестнадцати лет я понятия не имел, умею ли вообще играть так, как играют нормальные люди. Что за звуки издает мой инструмент? Похожи ли они на музыку? Но сама по себе игра на гитаре как-то здорово заряжала позитивом. Было у нее еще одно свойство – она помогала неплохо зарабатывать.
В шестнадцать детство кончилось. За год до этого родители развелись, папа умотал в другой город к какой-то новой жене, а потом мама тихо умерла во сне. Я вдруг остался один на один с огромным миром, в котором не привык жить. Тут-то и выяснилось, что родители слишком хорошо обо мне заботились. Я ни разу не задумывался о том, что мир заточен под людей слышащих и умеющих разговаривать.
Люди не обращают внимания на глухонемых. В крайнем случае – торопливо отходят в сторону или проявляют непонятную заботу, в которой я не нуждаюсь. Пришлось очень быстро адаптироваться. Хорошо, что был Интернет – верный друг и помощник. Он подсказал, что в скором времени ко мне приедут органы опеки и попытаются отправить в детский дом до совершеннолетия. Квартира все еще принадлежала родителям, бабушек и дедушек у меня давно не было. В интернат я не очень-то собирался. Пришлось на два года превратиться в призрака. Я попросту не открывал никому двери (это было несложно, поскольку я понятия не имел, когда кто-то стучал или звонил), не отвечал на телефон, старательно выуживал из почтового ящика повестки и выбрасывал их. Слава бюрократии, всем было все равно, что со мной. А в восемнадцать лет я подал документы на вступление в права и стал полноправным хозяином однушки в панельном доме.
Главной проблемой все эти годы были деньги. Мне не много-то требовалось, плюс ко всему я начал зарабатывать в Интернете, но на жизнь все равно хватало с трудом. Тогда пришлось воспользоваться главным козырем – игрой на гитаре.
По ночам я брал инструмент и отправлялся в интересное путешествие по подземным переходам, железнодорожным станциям и торговым центрам.
Отличный эффект противоречия: табличка «подайте глухонемому» и игра на гитаре. За час можно было собрать денег больше, чем за несколько дней работы копирайтером на каком-нибудь новостном ресурсе. Иногда за ночь я зарабатывал на месяц нормальной жизни. Люди обожают противоречия. Они видят небрежно одетого пацана-калеку, который расставляет пальцы по аккордам и мычит что-то невразумительное под неслышимые ему звуки. Гитара надрывается, фальшивит, струны оставляют на подушечках пальцев вмятины – пацан старается, хочет и может. Как же ему не кинуть мелочи?..
Еще мне нравилось облапошивать волонтеров. Им только позволь тебя накормить и одеть. Разве что не ублажали (среди них были симпатичные девочки, как правило лесбиянки, что меня заводило).
Первой моей жертвой как раз стала девушка из волонтеров. Она же была первой, кого я услышал. То есть по-настоящему услышал, без всяких там фантомных звуков и статистических погрешностей.
Ее звали Мартой, она была длинноногой, беловолосой и очень худой. Лицо ее постоянно покрывали красноватые угри, лоб блестел от жира. Марта была бы симпатичной, если бы ухаживала за собой, но, кажется, ее больше интересовала помощь бездомным, чем собственная личная жизнь.
Марта приходила на угол улиц Камышовой и Яхтенной по субботам, в составе волонтерской бригады, которая раздавала бесплатные горячие обеды нуждающимся. Там же можно было поживиться одеждой. Вы не поверите, как много отличной одежды можно взять просто так, если ты глухонемой и умеешь выглядеть несчастным. Часть шмотья я потом продавал на «Авито».
Марта всегда была ко всем добра. Ничего плохого о ней сказать не могу. Поэтому, когда тяжелый металлический контейнер с едой каким-то образом упал Марте на ногу, я бросился на помощь одним из первых. Контейнер весил килограммов пятьдесят. Он раздробил Марте правую стопу, разодрал джинсы – сквозь рваные ошметки стремительно проступала кровь. Марта закричала. Для меня – просто открывала рот. Я видел ее выпученные глаза, выступающие вены на висках.
И вдруг до моих ушей донесся ее крик. Настоящий. Он был очень слабый и далекий. Но я его слышал.
И мир вокруг Марты будто преобразился. Он стал слышим! От ее крика кругами расходились другие звуки. Шум проезжающих автомобилей, шелест ветра, хлопанье дверей, шарканье ног, хруст стекла под ботинками, чей-то кашель.
Яркие, сладкие, сочные звуки. Они мгновенно впитались в мою нервную систему. Я замер, пытаясь расслышать каждый болезненный крик Марты, лай собак, чей-то разговор по телефону, боясь потерять хотя бы один из них.
Кто-то подбежал к Марте. Кто-то помог стащить бак с ее ноги. Кто-то уложил Марту на землю и принялся обрабатывать рану. Марта перестала кричать, и мой мир снова стал мертвым. Звуки стихли внутри головы.
Вы когда-нибудь падали с эмоциональной лестницы? Это когда человек испытывает эйфорию от чего-либо, а затем внезапно скатывается в депрессию. За какие-то доли секунды. Из одного состояния в другое. Считается, что такое падение способно склонить к самоубийству. Когда Марта перестала кричать, я скатился с лестницы с такой силой, что переломал себе все косточки. Метафорически.
Для понимания: ни одна терапия, ни одна операция, ни один прибор ни позволили мне что-либо услышать. Родители потратили кучу бабок впустую. Мир был беззвучным, а я даже не думал, что смогу когда-нибудь что-нибудь услышать.
Понятное дело, что почти сразу же я захотел повторить. Ну разве может наркоман, впустивший в свое сознание первую дозу героина, отказаться от продолжения?
Мне сразу же захотелось убить Марту. Я решил, что это логично. Когда человек кричит громче всего? Когда ему больно. Когда он не хочет умирать. Когда он отчаялся. Все это сходится в одной точке, в главном центре моего наслаждения.
Кто-то спросит: не слишком ли это безумный шаг?
Я отвечу: в шестнадцать лет гормоны зашкаливают. Подростки не знают середины. Все или ничего. Или король мира, или пьяный бомж на задворках города. Вершина или низ. Космос или гроб. Любовь или смерть.
Я должен был услышать звуки жизни, и выбрал самый легкий способ их добыть. Легкий и интересный. Все так делают, чтобы добиться желаемого, верно? Ищут кратчайшие пути.
У меня появился идиотский план.
Найти Марту в социальных сетях оказалось несложно. Она участвовала почти во всех волонтерских группах и собраниях города. Отследить ее передвижения – тоже плевое дело. Несколько мероприятий заканчивались довольно поздно. Я выбрал одно из них (подальше от моего района) и отправился туда как раз к окончанию.
Проблема волонтеров в том, что они очень беззаботные. Люди, делающие добро, считают, что это самое добро должно к ним вернуться. На самом деле, конечно, они ошибаются. Сосулька с крыши падает на голову человека независимо от того, сколько добра он сделал. Злые люди вообще чаще ездят на машинах и под сосульки не попадают, так я вам скажу.
Марта тоже оказалась беззаботной. После мероприятия, в половину одиннадцатого ночи, она пошла домой пешком. В тихом и безлюдном месте я подошел к ней, показал кухонный нож и телефон, где было написано: «Поехали со мной, или будет плохо».
План ведь действительно был идиотским. Марта могла закричать или ударить меня, могла просто убежать. Но она не сделала этого. Сначала попыталась что-то объяснить – о, этот непонятный язык жестов и непреодолимая вера в добро – потом сдалась и покорно отправилась со мной. Она не была испугана. Видимо, думала, что я не сделаю ничего плохого. Возможно, она даже меня узнала.
Марта тоже оказалась беззаботной. После мероприятия, в половину одиннадцатого ночи, она пошла домой пешком. В тихом и безлюдном месте я подошел к ней, показал кухонный нож и телефон, где было написано: «Поехали со мной, или будет плохо».
План ведь действительно был идиотским. Марта могла закричать или ударить меня, могла просто убежать. Но она не сделала этого. Сначала попыталась что-то объяснить – о, этот непонятный язык жестов и непреодолимая вера в добро – потом сдалась и покорно отправилась со мной. Она не была испугана. Видимо, думала, что я не сделаю ничего плохого. Возможно, она даже меня узнала.
Я привел ее домой. Марта запнулась на пороге, и мне показалось, что сейчас она начнет сопротивляться. Но она зашла в коридор и позволила закрыть за собой дверь.
Я видел, что она что-то говорит, но не понимал что. Читать по губам не мой конек.
Марта достала телефон, показала на экран, видимо, давая понять, что не собирается никому звонить. Включила набор текста и написала: «Если нужна помощь, достаточно было прийти к нам. Ни к чему это».
Она не понимала, что происходит. Позже я догадался почему: люди жалеют инвалидов. Считают, что инвалид гораздо слабее их и не может причинить вреда. Люблю заблуждающихся людей. Ими очень легко манипулировать.
Я поднял нож и ударил Марту в живот, сквозь розовую курточку с нашивкой «Люблю котят» на левой груди. Марта закричала. Крик этот разорвал тишину внутри моей головы и наполнил ее звуками жизни.
Милая прыщавая Марта. У нее были слишком худые лодыжки, не в моем вкусе. Помню, как она сучила ногами, когда я сидел на ней сверху и резал лицо. От воплей Марты я обретал слух с особым удовольствием.
Мы провозились около часа. Я впитывал каждый звук в этой квартире, не заботясь о том, что соседи могут услышать и вызвать полицию. В нашем старом панельном доме никто никогда не вызывает полицию… В какой-то момент я взял гитару и сел рядом с истекающей кровью Мартой. Она извивалась у меня под ногами, похожая на дождевого червя. А я принялся наигрывать те самые мелодии, которые выучил только по дрожанию струн и аккордам. Наконец я смог их услышать.
Когда Марта затихала, я совал пальцы в ее раны. Поливал ей лицо водой. Хлопал по щекам и выдавливал из умирающего тела крики. А сам остервенело играл, впитывая прекрасные гитарные мелодии.
На самом деле они не показались мне такими уж прекрасными. Я понял, насколько паршиво играю. Или песни были так себе. Но боже мой, какие же удивительные это были ощущения!
Крики Марты перешли в стоны, затем в хрипы. Мир звуков сузился и наконец исчез. Какое-то время в голове царила невнятная пустота. Я перебирал струны гитары, но уже ничего не слышал. Как же тоскливо было вновь вернуться к привычному состоянию…
Я раздел Марту, заволок в ванную, уложил, размышляя, как поступить дальше. В конце концов придумал. Классика: медленное грязное расчленение.
Угадайте, что я решил оставить на память?
Подсказка: я поместил ее в сосуд, а потом она начала кричать.
Голова Марты – иссохшая, изуродованная, с оттянутым вниз ртом и давно сгнившими глазами – издала первые звуки через семь лет после смерти.
Вопль внутри моей головы: «Спаси!»
Быстрый и звонкий, как лопнувшая струна.
Я сел на кровати, выдернутый из сна, в темноте пустой квартиры, и никак не мог сообразить, что произошло. В моих снах нет звуков.
«Я здесь!»
Мне не спалось много дней, я запивал аспирин водкой и коньяком. Мало ли что могло почудиться?
На полке над рабочим столом стояли сосуды с головами. Звук явно доносился оттуда.
Я помнил голоса всех одиннадцати жертв – мне даже не надо было смотреть на их лица. Помнил бренчание гитары под крики той или иной женщины. Какой аккорд брал на каком вопле. Какие звуки вливались в мои уши.
Вон та девушка, с крупной родинкой на лбу, обладала низким голосом, кричала хрипло, с присвистом. Она умирала долго, я успел разучить «Выхода нет» и потом недели две наигрывал песенку в подземном переходе.
А вот эта женщина, лет тридцати пяти, с седоватыми волосами, кричала как стерва из фильмов. Ну, знаете, которые постоянно пилят своих мужей. Я сидел на табуретке и играл «Прости меня, моя любовь». Земфире бы понравилась эта сцена.
«Я здесь!»
Крик, будто выплывший из снов, исходил от Марты. Это был ее голос. Я подошел. На стеклянной поверхности расплылось пятно от света уличного фонаря. Свет этот сгущал темноту внутри сосуда, окунал во мрак лицо, выпячивая провалы глаз и открытого рта.
Я положил ладонь на стекло. Почувствовал едва заметную вибрацию. Она была внутри моей головы. Она раздражала мозг и, как игла, на пластинке выцарапывала настоящие звуки.
«Спасите!»
И это уже невозможно было списать на галлюцинации.
Другой диагноз из Интернета: шизофрения. Тоже неплохо.
↑ Ре
Глеб обогнул многоэтажные дома вдоль новой дороги, которой два года назад здесь еще не было. Совсем недавно убрали строительные заборы и мусор. Левее, через полкилометра, начинались гаражи. Все закоулки вокруг них Глеб давно обыскал, знал количество канализационных люков и глубоких ям. Но сейчас почему-то решил пойти именно туда.Подсознательное чувство. Интуиция, если хотите. Шепот в голове.
Знакомые гравийные тропинки сейчас были обильно залиты дождем. По обочине стекали струи воды. Рядом протарахтел грузовик, вдавливая гравий в две широкие колеи. Глеб торопливо дошел до гаражей. Их здесь наставили еще в советское время, создав лабиринт треугольных крыш – ныне ржавых и гнилых – и все никак не могли снести. Зато привезли недавно кабинку для сторожа, установили шлагбаум и пускали автомобилистов по пропускам.
В этом лабиринте Глеб и несколько волонтеров провели почти два дня. Потом Глеб возвращался еще несколько раз. Даже возникала лихая мысль – обойти все гаражи и проверить, что внутри. Но найти всех хозяев было нереально, а полиция в этом деле не помогала.
Так что делать здесь сейчас?
Холодный ветер задувал под ворот куртки, ноги промерзли. Капли дождя оседали на щеках. Глеб прошел мимо шлагбаума, заметив сторожа, направился по дороге прямо. С утра тут было оживленно. Машины толпились на выезд. Кто-то нервно сигналил.
Глеб остановился, разглядывая ровные ряды однотипных низеньких гаражей с двух сторон.
– Ну же, – пробормотал он. – Дай подсказку.
И тут же в голове отозвалось, будто эхом:
«Я здесь!»
Как будто в «горячо-холодно» играл!
Глеб неторопливо двинулся вперед, прислушиваясь, остервенело ожидая, когда же Валя напомнит о себе еще раз. Пахло чем-то горелым.
Совсем свихнулся.
Из-за поворота кто-то вышел. Молодой человек лет двадцати пяти. Он катил перед собой тележку, укрытую брезентом. Тележка грохотала и вихляла. Поравнявшись с Глебом, молодой человек кивнул. Глеб кивнул в ответ, смутно ощущая, что где-то он этого человека видел и почему-то запомнил.
Человек был одет в потертые джинсы, сильно поношенный пиджак. Руки его были в грязи, да и на одежде тоже была мокрая липкая грязь.
Глеб провожал его взглядом, пока человек не исчез за гаражами. Усилился ветер, растворяя грохот тележки.
Отвлекшись на парня, Глеб как будто упустил что-то важное. Будто локаторы, настроенные на прием сигнала от Вали, сбились, и стало понятно, что больше они не заработают.
Отчаяние начало медленно расползаться где-то под ребрами. Глеб рванул по дорожке к повороту, откуда вышел парень. Побежал вдоль вихляющей колеи, оставленной колесами тележки. Земля была влажная, след проглядывался хорошо.
Метров через двести колея вильнула в сторону и оборвалась на куче мусора из гнилых досок, металла, обгоревших балок. Недавно тут случился пожар.
Глеб увидел, что в мусоре кто-то рылся, раскидывал, раскапывал.
Он полез, осматриваясь и не понимая, что хочет тут найти. Может быть, голос жены?
Неизвестный расковырял углубление среди досок. В сырой свалявшейся требухе валялся каблук от женской туфли. Края его обуглились и почернели. Глеб принялся разгребать мусор, уже понимая, что ничего и никого здесь не найдет. Тот самый паренек успел раньше.
Отчаяние не просто разбухло, а вырвалось наружу. Глеб вернулся к шлагбауму, ввалился в кабинку, где сидел сторож.
– Тут парень проходил с тележкой! – сказал Глеб. – Он местный? Гараж есть? Как зовут, знаешь?
Сторож не торопился с ответами, видимо размышляя, что ему делать с незваным гостем. Потом произнес:
– Нет, первый раз видел. Может, сын чей-нибудь. Мало ли их тут шляется.
– Куда пошел?
– Я за ними смотрю, что ли? – пожал плечами сторож. – Украл что-то? Обувь? У нас камеры есть, если что. Вечером приходи, я тебе запись прокручу. Но там ничего особо не разглядеть. Дешевенькие.
– Гараж горел, – сказал Глеб. – Давно дело было?
– Вчера вечером. Вспыхнул как спичка. А ты хозяин, что ли?
Определенно, пора было возвращаться домой. На работу он безнадежно опоздал. Позвонит и отпросится на день. Отлежится. Выспится. Нельзя было давать шанса очередному витку депрессии.
Вернувшись домой, Глеб в первую очередь вымылся. Стоял под струями горячей воды, чувствуя, как унимается дрожь, а к онемевшим от холода ногам возвращается чувствительность. Отлеживаться не хотелось, а хотелось все же броситься на поиски того парня с тележкой, как бы по-идиотски это ни звучало. Перед глазами возникал женский каблук среди обгоревшей требухи.
Что за обувь была тогда на Вале? Глеб не помнил. Кто вообще запоминает, во что обувается жена, уходящая в парикмахерскую?
Он все же уснул, забившись под одеяло. Чувствовал жар, разлившийся по телу и выступивший каплями пота на висках. Проснулся ближе к вечеру, разбитый. Долго рылся на полках, вспоминая, куда поставил банку с кофе, будь она проклята. Вспомнил, что кофе закончился утром, и выбрался из квартиры в вечерний злючий холод, за покупками.
Пересек улицу, мимо киосков с шаурмой и свежими булочками спустился в подземный переход, где сквозь гул машин над головой прорывался нестройный гитарный бой. Что-то из русского рока.
Играли неумело и в чем-то неуловимо фальшиво. Впрочем, чего еще можно было ожидать? Проходя мимо, Глеб бросил взгляд на играющего: глухонемой попрошайка, ошивающийся здесь постоянно. Шапка на затылке, блестящий от пота лоб, драная куртка с пучками меха, лезущего из швов. Пальцы перебирают струны. Рядом на картонке надпись: «Глухой, но играю с душой. Подайте на еду».
Глеб узнал паренька сразу. Того самого, с тележкой. Утром он совершенно не походил на попрошайку.
Увлеченный паренек играл, прикрыв глаза, и не замечал остановившегося перед ним Глеба. Вечер, час пик, кругом сновали люди. Монеты звонко падали в раскрытый тряпичный футляр от гитары. Кто-то бросил полтинник.
Глеб хотел схватить паренька за шиворот, встряхнуть и прямо здесь, на месте, вышибить из него всю информацию. Возможно, вместе с зубами.
– Пустынной улицей вдвоем // С тобой куда-то мы идем… – начал подпевать пьяный мужичок в расстегнутой куртке, и на Глеба обрушилось тяжелое понимание происходящего.
Он сдержался, отошел в сторону, к лотку со специями. Паренек открыл глаза, провел языком по потрескавшимся губам и промычал что-то нечленораздельное, обращаясь к поющему.
Пьяный мужик повеселел, принялся горланить:
– О-о-о, «Восьмиклассница!»
Глеб представил, как глухонемой попрошайка с гитарой бредет пустынной улицей с восьмиклассницей. Вот только восьмиклассница уже мертва, лежит в тележке, укрытая куском брезента, и ее пышные белые банты давно сорваны и выброшены в пекло горящего гаража…
Он отошел еще дальше, чтобы не привлекать внимания. Вышел на улицу, потом вернулся. Жался то к стене, то к лоткам, выходил снова. Прошло часа два, прежде чем паренек стал собираться. Людей стало заметно меньше. Глеб поднялся из перехода, под мокрый снег с дождем. Пробрало холодом, да так, что клацали зубы. Или это гнев не мог удерживаться больше внутри.
Пьяный мужик повеселел, принялся горланить:
– О-о-о, «Восьмиклассница!»
Глеб представил, как глухонемой попрошайка с гитарой бредет пустынной улицей с восьмиклассницей. Вот только восьмиклассница уже мертва, лежит в тележке, укрытая куском брезента, и ее пышные белые банты давно сорваны и выброшены в пекло горящего гаража…
Он отошел еще дальше, чтобы не привлекать внимания. Вышел на улицу, потом вернулся. Жался то к стене, то к лоткам, выходил снова. Прошло часа два, прежде чем паренек стал собираться. Людей стало заметно меньше. Глеб поднялся из перехода, под мокрый снег с дождем. Пробрало холодом, да так, что клацали зубы. Или это гнев не мог удерживаться больше внутри.
Наконец паренек показался на другой стороне дороги. Он больше не изображал попрошайку и походил на студента-музыканта, возвращающегося домой после репетиции. Гитара болталась за спиной.
Глеб направился за ним, стараясь особо не приближаться – он понятия не имел, что будет делать дальше.
В какой-то момент паренек свернул в нутро жилых домов, и Глеб потерял его из виду. Он бросился следом, пару минут плутал под фонарями, затем обнаружил свежие следы на заснеженном тротуаре и увидел паренька у двери подъезда. Паренек был безмятежно рассеян. Он совсем не смотрел по сторонам. Может, действительно глухонемой?
Глеб сделал шаг в его сторону. В голове раздался шепот, стремительно сорвавшийся на крик:
«спасИМЕНЯ!»
Сомнений не осталось.
Паренек открыл дверь подъезда, повернул голову, и его глаза встретились с глазами Глеба.
– А ну стой, с-сучонок! – заорал Глеб, срываясь с места.
Паренек юркнул за дверь. Доводчик не давал ей закрыться слишком быстро. Один прыжок, второй… Глеб ворвался в подъезд, побежал к лестнице, догнал паренька между вторым и третьим этажами, схватил за ворот.
Ноги паренька заплелись, он упал, хватая руками воздух. Хрустнула гитара. Глеб нанес первый удар, угодил в скулу. Потом еще раз – по губам.
В голове истерично шептал женский голос: «помогинайдиспасименяяздесьпомоги».
↑ Ля
Среди хора мертвых девушек я внезапно услышал еще один голос.Это была она, сбежавшая.
Спустя два года после того, как все произошло.
Конечно, я запомнил ее крики. О, она дала мне насладиться. Жаль, что все закончилось не так, как ожидалось. Не было финала, понимаете? Не было излома, чтобы звуки разорвали мои уши и заставили плакать. Я всегда плачу, когда женщины кричат перед смертью. Меня переполняют эмоции.
И тут – ее голос внутри моей головы. То же самое, заведенное: «Спаси!», «Я здесь!»
Мне кажется, я прослушиваю их последние мысли. Как классический winamp на репите. Женщины, умирая, посылали инстинктивные импульсы, а я сохранил их в буфер и теперь постоянно воспроизвожу. Не хватает только эквалайзера для полной идентификации.
Когда включается эта воображаемая запись криков, я снова могу слышать. Я хватаю гитару и сажусь играть. Это все, что мне надо. Звуки вокруг сначала удивляли меня, но потом сделались привычными. Пока кто-то из мертвых женщин кричит – я играю.
Но эта девушка, с морковным цветом волос, вывела меня из равновесия. Она ведь не должна была кричать. Я не убивал ее…
Тем не менее запись ее криков возникла в голове рано утром, когда я чистил зубы. Я застыл, глядя в зеркало, но видя только пятнышки высохшей зубной пасты. Крик то затихал, то становился похож на шепот, то взмывал ввысь, вызывая короткие головные боли… Тогда-то я решил, что девушка умерла где-то недалеко от моего дома. Иначе как бы я мог уловить ее своим классическим проигрывателем?
Я уже говорил о том, что не успел довести смерть девушки до финала. Это потрясло меня и напугало тогда. Прошло два года, а я все не решался возобновить убийства. Мне не хватало сил, вдохновения, музы – как пожелаете.
И вот появился шанс завершить дело. Найти ее голову и засунуть в стеклянный сосуд.
Вряд ли от густых волос что-то осталось, но они мне ведь были и не нужны, верно?
Я быстро оделся и вышел в серую слякоть утра. Суетливость людей, спешащих на работу, меня раздражала. Я бродил по району, погруженный в абсолютную тишину, прислушиваясь к ней, надеясь услышать крики… и я их услышал. Возле гаражей, что находились в полукилометре от дома. Зашел туда. Услышал еще один крик:
«Спаси!»
Она кого-то звала перед смертью. Любимого человека. Надеялась.
Я ощущал себя лозой, с помощью которой ищут воду. Совсем скоро я начну крутиться, крутиться, крутиться и…
Я увидел сгоревший гараж. Видимо, он согрел недавно, потому что в воздухе стоял отчетливый запах гари и влаги. Недолго думая, я полез в кучу обгоревших обломков и принялся расчищать их. Ощущал теплоту внутри обгоревших головешек.
Упорство было вознаграждено. Под кучей досок я нашел обгоревший труп моей беглянки.
Белели зубы, чернела обгоревшая плоть, желтели жировые пятнышки. Вместо глаз на меня смотрели пустые темные глазницы, заполненные влагой. Но все равно это была она!
Скорее всего, два года назад ослабевшая, заблудившаяся девушка оказалась среди гаражей, обнаружила, что этот гараж не заперт, и забралась внутрь в надежде, что утром ее найдут. А ее не нашли. Никто не заглядывал, никто не проверял и не приходил. Людей пропадает много, поисками долго не занимаются.
План созрел мгновенно. На небольшом стихийном рынке у дома я купил тачку и брезент. Вернулся к гаражам, аккуратно уложил обгоревшие останки на дно тачки и покатил ее домой. Дома на полке ждал пустой сосуд. О, как же долго он ждал!..
…Глеб тащил паренька за шиворот по лестнице, бил, пытаясь выяснить, где же, в какую квартиру надо вломиться, чтобы найти Валю.
Паренек – похоже, действительно глухонемой – мотал головой, улыбался разбитыми губами и мычал. Взгляд у него был безумный, страшный.
На четвертом этаже Глеб догадался обшарить карманы паренька. В заднем кармане джинсов нашлись ключи, а на них номер – восемьдесят четыре. Как просто!
Нужная квартира находилась этажом выше. Глеб потащил паренька. Тот хватался руками за руку Глеба, но не сопротивлялся. Только мычал. Он был худой и костлявый, этот паренек, весил килограммов пятьдесят, не больше. Глеб почувствовал брезгливое раздражение, когда представил, как этими вот тощими руками паренек хватает его Валю и тащит, тащит к гаражам…
От волнения затряслись руки, когда он вставлял ключ в замок. Провернул раз, другой. Толкнул дверь плечом, втащил паренька, уронил его в коридоре, заорал:
– Валя! Валя!
Внутри головы никто больше не шептал.
Глеб захлопнул входную дверь и бросился в комнату. Блеснуло что-то на стене у окна. Ударил кулаком по выключателю и, сощурившись на секунду, сквозь появившиеся слезы разглядел на полках на стене большие стеклянные сосуды с отбитыми горлышками, плотно перемотанные сверху то ли скотчем, то ли изолентой. А внутри сосудов – женские головы.
На Глеба смотрели набухшими и подгнивающими веками, вытекающими глазами. Из открытых ртов с рваными губами, засохшими пятнами крови вырвались голоса, наперебой, оказавшиеся вдруг внутри Глебовой головы:
«Ты пришел!»
«Спаси!»
«Я здесь!»
«Помоги!»
Глеб схватился за голову.
– Валя! – закричал он, шаря взглядом по мертвым лицам.
Среди мертвецов ее не было. Что-то будто оборвалось внутри.
Глеб развернулся и увидел паренька, прыгающего вперед с ножом в руке. Паренек сделал выпад, лезвие разорвало Глебу куртку, вошло в живот слева, зацепив ребро. Не чувствуя боли, Глеб схватил паренька за запястье, дернул вниз. Окровавленное лезвие выскользнуло. Глеб ударил паренька по коленке ногой. Что-то звонко хрустнуло. Паренек скорчился, заваливаясь на бок.
Женские крики в голове сделались невыносимо громкими.
Глеб с размаху опустил подошву ботинка пареньку на лицо. Закричал:
– Валя! Где ты? Где же ты, ну?
На кухне ее не было. На столе у холодильника стоял стеклянный сосуд со сбитым верхом. В миске валялись осколки.
Глеб чувствовал, как кровь толчками выходит из раны, заливается в штаны. Закололо на кончиках пальцев. Он вышел в коридор, держась за стену. Шагнул в ванную комнату и там, в полумраке, разглядел что-то лежащее в ванне. Кажется, обгоревший труп. Его обмыли и очистили. Лужицы воды собрались в провале на месте живота и в углублениях между ребер. Лица было не разобрать, но Глеб понял, что это и есть его любимая, ненаглядная, пропавшая Валя.
Он медленно опустился перед ванной на колени, протянул руку. Вопли в голове становились громче.
– Я же нашел тебя, – пробормотал Глеб. – Я нашел тебя, ну? Ты должна была быть живой! Ты же и есть живая!
Боль скакнула от раны к сердцу. Сперло дыхание. Перед глазами потемнело.
– Мне говорили, что ты зависла между жизнью и смертью. Не можешь умереть, – пробормотал он, едва ворочая языком. – Давай же возвращайся. Я ведь не зря искал…
«Конечно, – сказала Валя чистым и ясным голосом. – Даже не думай о плохом, дурачок».
Она взяла его ладонь в свою – шершавую, обгоревшую. Поднялась и вышла из ванной в коридор.
Глеб, облокотившись о теплый чугун, наблюдал за ней и не смог сдержать улыбку. Валя оставляла на полу влажные следы, покрытые ошметками обгоревшей плоти. Она прошла в комнату. Глеб видел паренька, лежащего на полу без сознания. Из уголка рта его капала на старый ковер кровь.
Валя дотронулась до паренька, и он очнулся. Хотел закричать, но не смог. Из горла вырвалось только сдавленное мычание. Валя подняла валяющийся нож и принялась рисовать на лице паренька узоры. Яркие, красные, сочные. Паренек открывал рот, но был нем, как рыба. Только согнутые пальцы сдирали ногти, впиваясь в пол.
Глеб улыбался, глядя на Валю.
Срезая с лица паренька кожу, Валя напевала «Восьмиклассницу». А хор других женских голосов ей подпевал. Получалось очень даже неплохо.
↑ Ми
Девяносто процентов людей перед смертью видят реалистичные галлюцинации.Не спрашивайте, откуда статистика. Наверное, были какие-то ученые, которые специально убивали людей и вели наблюдения. Наука вообще страшная вещь.
Галлюцинации бывают разные. Тоннель с белым светом, голоса родственников, самое любимое в жизни место… или голоса женщин, которых убил.
Они ведь не могут петь вечно, да?
А я не могу умереть, хотя прямо сейчас очень этого хотел.
Мне кажется, я нахожусь где-то между жизнью и смертью. В полубессознательном состоянии. Когда мне сломали челюсть ударом ботинка, я впал в кому и теперь вижу галлюцинации.
Я когда-нибудь умру.
Но главный вопрос – когда?
Обгоревшая женщина с впадинками вместо глаз, тщательно мною вымытая и подготовленная к ритуалу, стоит надо мной и срезает кожу с моего лица. Я кричу – беззвучно для всех, но слишком громко для себя самого. Мое внутреннее сознание рвется, как кожа. Я ничего не могу сделать, потому что парализован страхом. Или колдовством. Или галлюцинациями.
Лезвие протыкает щеку, и я чувствую металл на зубах. Он сбивает эмаль.
А в голове поют хором в двенадцать глоток мертвые женщины.
Время тянется безумно медленно. Нож бередит раны, заставляя меня корчиться от боли. Женщина, скалясь безгубым ртом, как будто говорит: «Мы можем продолжать вечно».
Их песни – это безумный репит.
Я видел, как умирает в ванной комнате тот мужик, что сломал мне челюсть. Сначала он наблюдал и улыбался, потом взгляд его сделался бессмысленным и стеклянным. Мужик осунулся, голова упала на грудь.
А женщины продолжали петь.
Время тянется безумно медленно. Нож бередит раны, заставляя меня корчиться от боли. Женщина, скалясь безгубым ртом, как будто говорит: «Мы можем продолжать вечно».
Их песни – это безумный репит.
Я видел, как умирает в ванной комнате тот мужик, что сломал мне челюсть. Сначала он наблюдал и улыбался, потом взгляд его сделался бессмысленным и стеклянным. Мужик осунулся, голова упала на грудь.
А женщины продолжали петь.
Я встретил рассвет, корчась в лужах собственной крови. Женщина не отпускала меня. Она сорвала с меня одежду и срезала лоскуты кожи со спины.
Ночь наступила стремительно. А в голове все еще пели. Одну песню за другой.
Кто-то спросил: «Ну как, нравится?»
Они хотели, чтобы я мучился вечно. За все их страдания.
Потом женщина взялась за кожу на моей груди.
Еще один рассвет.
Они пели, а я был все еще жив.
Знаете что? Боль растянулась на вечность, но я все еще думаю о тех девяноста процентах людей, которые видели галлюцинации перед смертью.
Вдруг это все тоже галлюцинация? Вдруг я на самом деле вот-вот умру?
Вдруг эта девушка, с волосами цвета морковного сока, так здорово огрела меня по голове газовым ключом, что проломила череп и отправила в кому, а сама – чья-то любимая Валя – возвращается к мужу, вызывает полицию и, в общем-то, становится той, кто выжил и обезвредил очередного паскудного маньяка?..
А я лежу в коме на полу квартиры, и боль моя будет бесконечной, пока не сдохну.
Я задумываюсь об этом на короткое мгновение, в паузе между прикосновением стали к рваной коже.
Потом я начинаю кричать от боли снова, а классический винамп в голове ставится на репит – женские голоса затягивают «Восьмиклассницу».
88 просмотров
1 комментарий
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
