Арестант имел жалкий вид: ворот льняной рубахи испачкан рвотой, на тощей голени зияла источающая гной язва, несло от несчастного, как от помойной ямы. Жидкие волосенки растрепались вокруг лысины и колыхались, когда крестьянин утвердительно кивал на вопросы инквизитора.

Викарий Доминик Перикор с удовлетворением заметил, что на третий день допроса обвиняемый крестьянин Жак Курбе стал явно податливее. Да и палач Боссю подтвердил, что «охрана колыбели» и тренога помогла заблудшему еретику стать ближе к раскаянию.

В епархию об опасном колдуне сообщил сеньор, коему принадлежала цензива Курбе, да и вообще вся земля в округе. Соседи крестьянина начали шушукаться и недобро посматривать в сторону виллана – он единственный не пострадал от недоедания в год, когда все лето лили дожди и почти весь урожай погиб. В доме селянина вообще творились странные вещи после того, как тот приютил чужака. Неведомыми путями крестьянин сохранил часть посевов ржи, кроме того, вырастил невиданные в этих краях земляные яблоки, утверждая, что по вкусу и питательности они лучше любой репы и каштанов. Старый приятель Курбе, Моро, гонимый голодом, решил поживиться удивительными клубнями: ночью он тайком пробрался на его поле и утащил несколько побегов с плодами, и, вкусив их, благополучно помер. Этого селяне стерпеть не смогли и нажаловались своему сеньору: вообще, крестьяне были полны решимости проткнуть колдуна вилами, но после случая с Моро они просто боялись Курбе, чужака и его дьявольской силы.

Боссю распорядился притащить треногу из камеры вместе с заключенным, и теперь инквизитор, писец и палач любовались на корчащегося Курбе, которому острый угол пыточного орудия врезался прямо в анус. На треноге крестьянин отсиживался уже сутки, но сговорчивость его была обусловлена не столько болью, сколько отсутствием сна. Стражники несколько дней и ночей тыкали несчастного палкой под ребра, не давая ему заснуть – это и была печально известная пытка под названием «охрана колыбели».

Инквизитор распорядился снять крестьянина с треноги и усадить на табурет, иначе разговаривать с ним было невозможно – виллан пускал слюни и мычал от боли, и толкового ответа от него вряд ли можно было ожидать.

- Признаешь ли ты, Жак Курбе, что вступил в сговор с дьяволом и соблазнил на это всю свою несчастную семью? – громко и раздельно произнес викарий, краем глаза следя за пером писца, зависшим над бумагой. Брату Гийому дали жесткое указание записывать только слова Курбе, игнорируя кивки, мычание и отрицательное мотание головой – слишком часто на допросах инквизиции любое неосторожное движение толковали как согласие.

- Я признаю, что погубил свою душу, ваше преосвященство, - обреченно произнес крестьянин, - но моя семья непричастна к этому, уверяю вас.

Викарий раздраженно поморщился:

- Ты испытываешь мое терпение, сын мой. Я говорю «сын мой», потому что верю, что тебя можно вернуть в лоно всепрощающей церкви. Я вижу, что ты не безнадежен.

Инквизитор кивнул Боссю, и тот вынул из жаровни раскаленную кочергу, казавшуюся игрушечной в его мощных лапищах. Палач сунул конец кочерги прямо в язву на ноге Курбе, и допросная огласилась воплями. Викарий и палач слушали крики с явной скукой – им осточертел упрямый крестьянин, никак не желавший говорить правду. Брат Гийом тайком зевнул, не раскрывая рта.

- Сын мой, я не спал всю ночь, моля Бога привести тебя к свету и отринуть дьявольское наущение. Путь к правде не самый близкий, я понимаю… Расскажи мне с самого начала, как нечистый совращал тебя с пути истины, что за дьявольские зелья он давал тебе? Как тебе явился искуситель? В облике молодой красивой девушки или, может быть, в виде приятного юноши?

- О нет! Чужак был уже сильно немолод, наверное, лет сорока, как и я. Он был очень высок и упитан, ваше преосвященство, на две головы выше здешних селян.

Он постучался в наш дом ночью, когда мы с женой сидели у постели нашего старшего сына – его который день трепала страшная лихорадка, и я уже хотел бежать за священником, чтоб тот причастил его перед смертью. Жена рыдала, а я раздумывал, как мы будем жить без Тома, ведь пара молодых рук в хозяйстве много значит, а он наш единственный сын… Без него мы потеряли бы надел – оброк слишком велик, чтоб я один смог прокормить нас всех. В этот момент раздался сильный стук в дверь, и я подумал, что священник пожаловал сам, наслышанный о нашей беде. Но за дверью оказался некий неизвестный нам господин. Он был хорошо одет – шерстяной кафтан и очень добротные кожаные сапоги, а пряжка на его ремне была явно из серебра. Этот сударь попросился переночевать в нашей лачуге, и я очень удивился – зачем ему бедная хижина виллана, когда рядом трактир с прекрасной гостиницей? То, что он не нуждался, было очевидно: путник сказал, что щедро заплатит за приют. Мы с радостью согласились, в таком положении, ваше преосвященство, деньги не бывают лишними.

Писец увлеченно водил пером, а Боссю с интересом слушал – хоть какое-то развлечение в скучной работе палача.

- Он заморочил тебе голову каким-то заклинанием? Чем его привлекла твоя жалкая лачуга, вся пропитавшаяся запахом свиного навоза?

- Заклинание... Да, было заклинание. Он подошел к постели Тома, пощупал ему руку и шею. Потом попросил его посадить и долго слушал, приложив ухо к его спине. Потом что-то произнес не на нашем языке, повернулся ко мне и предложил помощь – сказал, что сможет его вылечить.

Инквизитор подался вперед и возбужденно спросил:

- Как это слово не на нашем языке звучало?

- Я не помню.

Викарий поднял глаза на палача, и Курбе заволновался:

- Я не помню, правда! Правда, не помню! Это был очень затейливый язык, а я уже немолод и не смог запомнить все его заклинания!

Боссю взялся за кочергу, и крестьянин завопил:

- Пнимия! Внемония! Как-то так!

Инквизитор кивнул и задумался.

- Как он лечил твоего Тома? Устраивал богопротивные ритуалы, давал ему зелья из крови младенцев?

Крестьянин сник.

- Да, он давал зелье. Но точно не из крови, потому что оно было прозрачное.

- Прозрачное? – инквизитор поднял брови. – В смысле, невидимое?

- О нет. Оно было как вода и хранилось в маленьких колбах.

- Он давал Тома выпить его?

- Нет. Это очень странно, и боюсь, вы мне не поверите, ваше преосвященство. Я сам, когда увидел, очень испугался и понял, что это великое колдовство. Маленькую колбу он разламывал и переворачивал, но зелье не выливалось, и это было поразительно. Тогда чужак брал дьявольское устройство – пузырек чуть побольше, и прилаживал ему на кончик иглу. По игле зелье перебиралось в этот пузырек. А потом он… мне стыдно это говорить, ваше преосвященство.

Инквизитор поднял мрачное лицо на арестанта.

- Говори. Чем больше правды здесь прольется, тем выше шанс, что твоя грешная душа не попадет в ад.

- Он… заголял Тома зад и втыкал иглу прямо в ягодицу. И волшебное средство вливалось ему в плоть.

- Какая мерзость… - прошептал писец, а Боссю сплюнул на жаровню.

- Как реагировал твой несчастный сын на дьявольскую отраву? Были ли у него приступы ненормального экстаза, припадки?

- Нет. С каждым вливанием ему становилось лучше, и уже через неделю он смог помогать мне на пашне, хоть и был еще немного слаб.

- Говорил ли чужак, что он давал Тома, как называлось это зелье?

- Да. Я запомнил – он называл его antibiotiki.

Викарий задумчиво покивал головой.

- Как еще соблазнял вас этот приспешник дьявола? Какие речи нашептывал тебе и твоей семье?

Курбе пожал тощими плечами.

- Да никак, ваше преосвященство. Меня он пытался научить читать и писать, но я – бедный человек, мне это мастерство ни к чему. Мое дело работать и добывать пищу для всей семьи, тратить время на писанину – не для нашего брата.

- А твой сын..? Пытался ли чужак отвратить его от Господа?

Крестьянин вздохнул, замялся, и инквизитор повысил голос:

- Пытался ли чужак соблазнить Тома?!

Курбе суетливо закивал головенкой, отчего пух вокруг его лысины пришел в движение.

- Он показывал ему странные письмена и картинки.

- Какие, опиши.

- Они были слишком сложны ... Но одну картинку я все же запомнил, потому что Тома очень долго размышлял над ней. Чужак начертил в пыли возле амбара большой круг, вокруг которого расходились круги побольше. И на каждом большом круге была точка. Тома сказал, что эта картинка объясняет все мироздание, и пытался объяснить мне. Но я ничего не понял, ваше преосвященство.

- Чужак проводил с ним много времени?

- Да. Он говорил, что Тома на редкость неглуп он сможет многому научить его. Только зачем это крестьянскому сыну…

- Давал ли чужак зелье твоей жене и дочерям?

- Нет!

- Что?! Опять ты врешь мне, слизняк! Неужели никто из твоей семьи за целый год этой гнилой зимы не заболел, никому не понадобились антиби… лечение? Боссю!

Заскучавший Бюссю снова взялся за кочергу, а Курбе завопил тоненько, как заяц:

- Да, признаю, признаю! Он давал еще моей младшей Мартине и жене, когда им нездоровилось!

- Как еще он совращал вас? Я не поверю, что он не использовал никаких заклинаний.

- Да, было одно заклинание, которое он часто произносил. Инквизитор дал знак палачу и писцу закрыть уши ладонями и спросил виллана:

- Как оно звучало?

Крестьянин наклонился вперед и таинственно прошептал:

- Sukabliad.

Я очень боялся этого заклятья, потому что после него у чужака спорилась любая работа и удача сопутствовала ему, это явно дьявольские штуки. Очень сильное заклинание.

Инквизитор вытер пот со лба – в комнатке становилось жарко, и у старика начала кружиться голова.

- Ладно. Стража!

На его окрик в пыточную высунулся стражник.

- Отведи заблудшего обратно в камеру. Продолжим завтра. Мне нужно свериться со священными книгами.

При выходе из тюрьмы викария ждал портшез с четырьмя дюжими братьями-бенедиктинцами. Инквизитор тяжело забрался на сиденье, чувствуя, как мелко дрожат ноги, и выступает обильный пот на спине. Старик перевел дух и дал указание носильщикам следовать в монастырь.

Добравшись, наконец, до своей кельи, которая, к слову сказать, была роскошно обставлена специально для именитых гостей, старик первым делом бросился к кровати и вытащил из-под нее небольшой ящик. Там, под бархатным отрезом и распятием, было второе дно, которое священник открыл нажатием на незаметный выступ. Он вынул тонкий шприц для диабетиков и, подняв полы сутаны, сделал себе укол в бедро. Старик боялся, что ему станет совсем плохо в тюрьме, и теперь с облегчением ощущал, как отступает мерзкая дурнота.

Чертов Институт Времени настоял, чтобы на поиски беглеца отправился именно он, лучший из лучших в медиевистике. Старик был готов руководить операцией, продумывать все ходы и комбинации, но руководство однозначно дало понять, что непосредственного участия в облаве ему не избежать.

От выдвинутых аргументов – диабет и возраст – руководство отмахнулось как от несущественных, а ослушаться приказа и отказаться ученый не смог. Институт Времени только номинально был научным образованием, но в действительности контролировался военными.

Этот чертов русский поднял на уши международную комиссию Института: 5 лет назад он опубликовал исследование, где весьма убедительно доказывал, что эффект бабочки вовсе не так фатален, как принято думать в научных кругах, и историю можно и нужно менять. На очередной конференции Сергей Потапов закончил свое выступление пламенной речью, в которой убеждал комиссию, что можно привести род человеческий к небывалому процветанию уже сейчас.

- Представьте, мы задавим на корню все войны, мы дадим людям древности науку, которая к нашему времени разовьется необычайно. Уже в наше время мы победим смерть и освоим далёкие планеты.

Сэр Малькольм, бессменный председатель комиссии, один из тех, кто стоял у истоков Института, высказался резко против.

- Вы покушаетесь на основы основ, молодой человек! Нельзя менять будущее, этому правилу учат первокурсников в первую очередь. Вы так уверены, что в ваших расчётах нет ошибок?!

Под давлением сэра Малькольма публикация доклада Потапова была запрещена, и отозваны все журналы, где он успел напечататься. После этого русский не выпустил ни одной мало-мальски значимой работы, ограничиваясь неприметными статьями по истории средних веков Европы. Кто ж знал, что этот чокнутый все пять лет разрабатывал свою программу улучшения мира. Он просчитывал, в какое время и какому человеку дать ту или иную крупицу знания, вымерял годы, месяцы, недели, раскладывал миллионы гигабайтов информации, которой суждено было быть посеянной, как зерна, в веках. Потапов забирался в древность, где находил пастушка и объяснял ему основы геометрии, а потом прыгал в 19 век и рассказывал принцип атомного генератора школьному учителю. Все эти знания, аккумулированные во временной толще, непостижимым образом превращались к 22 веку в мощную лавину, которая по замыслу русского историка трансформировала планету в место, где царили гармония, мир и процветание, где наука достигала невиданных высот, превознося человека на ступень повелителя вселенной.

Сэр Малькольм активизировал свою сеть сыщиков, сотни его агентов искали Потапова во всех временных эпохах. Они собирали слухи и домыслы, внедрялись во власть, армию и духовенство и вынюхивали малейшую информацию о необыкновенных происшествиях. Обильный урожай в период засухи, изобретенный энтузиастом невиданный летательный аппарат, необыкновенная везучесть крестьянки, у которой выжили все рожденные ею 10 детей – все подвергалось проверке. Доминик Перикор был заброшен 14 век, и чутье его не подвело: посевы картофеля в средневековой Франции, чудесное излечение от пневмонии, схематичное изображение солнечной системы в пыли – все говорило о том, что у Курбе побывал Потапов.

Инквизитор с кряхтеньем залез на высокую перину, и готовился уже отойти ко сну, как ему пришла в голову сумасшедшая мысль: а что, если Потапову удалось реализовать свой сумасшедший план? Если его программа работает, сам Перикор об этом никогда не узнает – все глобальные сдвиги в веках уже произошли или происходят сейчас. Вдруг необыкновенный экономический рост и взлет научной мысли 20-х годов 20 века в России – это дело рук Потапова? Почему страна осталась в стороне от потрясений, вызванных Первой мировой войной, наращивая в это тяжелое время экономическую мощь и развивая демократию? Почему Вторая мировая война залила кровью всю Европу, а русская армия смогла в считанные дни остановить Гитлера на границе? Инквизитор повозился на перине, прогоняя нехорошие мысли. Нет, сэр Малькольм прав – все расчеты ненормального Потапова совершенно несостоятельны. Крестьянин будет сожжен как еретик вместе со своим шибко умным сыном, так что устройство солнечной системы еще долго будет сокрыто в веках.

Старика в кровати нещадно кусали клопы, и он шепотом выругался:

-Sukabliad! Tvari!

Русские ругательства ему всегда нравились. Прав Курбе, есть в них какая-то магия.