Вокруг ни звука. Звуки только у меня в голове. Бабушка заперла меня на ключ в моей комнате и не хочет выпускать.
— Потому что это случилось, — говорит она.
Мне кажется, я плохо вела себя. Но это все из-за платья. Я хочу сказать, из-за маминого платья. Мама ушла от нас навсегда. Бабушка говорит, что моя мама на небе. Не понимаю, как это? Как она попадет на небо, если она умерла?
А теперь я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Она укладывает мамино платье в сундучок. Почему она всегда делает это? А потом еще она запирает сундучок на ключ. Меня очень огорчает, что она делает это. Платье такое красивое, и потом, оно очень хорошо пахнет. И оно такое мягкое. Так приятно прижаться к нему щекой. Но я больше никогда не смогу сделать это. Это мне запрещено. Я думаю, это все потому, что бабушка очень рассердилась. Но я в этом не уверена.
Сегодня все было как обычно. К нам пришла Мэри Джейн. Она живет в доме напротив. Она каждый день приходит играть со мной. Сегодня приходила тоже.
У меня есть семь кукол и еще одна пожарная машина. Сегодня бабушка сказала:
— Играй со своими куклами и с машиной. Не ходи в мамину комнату.
Она всегда так говорит. Наверное, потому что она боится, будто я устрою там беспорядок.
В маминой комнате все очень красивое. Я хожу туда, когда дождь. Или когда бабушка отдыхает после обеда. Я стараюсь не шуметь. Я сажусь прямо на кровать и трогаю белое покрывало. Как будто я снова маленькая. Оно так хорошо пахнет, как все красивые вещи.
Я играю, будто мама одевается, и она разрешила мне остаться. Я чувствую запах платья из белого шелка. Это ее вечернее платье для самых торжественных случаев. Она сказала так однажды, я не помню когда.
Я слышу, как шелестит платье, когда его надевают. Я слышу, когда очень сильно прислушиваюсь.
Я притворяюсь, будто мама сидит за туалетным столиком. Я хочу сказать, будто она возле своих духов и румян. И потом я вижу ее глаза — совсем черные. Я вспоминаю это.
Так странно, если идет дождь. Будто чьи-то глаза смотрят в окно. Дождь шумит, как большой великан на дворе. Он говорит тихо, чтобы все замолчали. Мне нравится играть, будто все как было тогда, когда я была в маминой комнате.
Еще больше мне нравится, когда я сажусь за мамин туалетный столик. Он большой и совсем розовый и тоже хорошо пахнет. На сиденье вышитая подушка. Там много бутылочек с шишечками сверху и внутри духи разного цвета. И почти всю себя можно видеть в зеркале.
Когда я здесь, я притворяюсь, будто мама — это я. Тогда я говорю:
— Мама, замолчи, я хочу выйти, и ты меня не заставишь остаться!
Это я так говорю что-то, я не знаю почему. Будто я слышу это внутри себя. И потом я говорю:
— Ах, мама, перестань плакать, они не схватят меня, у меня мое волшебное платье!
Когда я притворяюсь так, я расчесываю свои волосы долго-долго. Только я беру свою щетку. Я ее приношу с собой. Я никогда не беру мамину щетку. Я не думаю, что бабушка так сердится, потому что я никогда не беру мамину щетку.
Мне не хочется делать это.
Иногда я открываю сундучок. Это потому что я очень люблю смотреть на мамино платье. Я больше всего люблю смотреть на него. Оно такое красивое, и еще шелк такой мягкий. Я могу миллион лет гладить его.
Я становлюсь на колени на ковре с розами. Я прижимаю платье к себе и чувствую его запах. Я прикладываю платье к щеке. Было бы чудесно унести его с собой, чтобы спать, прижав его к себе. Мне очень хочется этого. Но я не могу сделать это. Потому что так сказала бабушка.
Еще она говорит, что нужно было сжечь его, но она так любила мою маму. Потом она плачет.
Я никогда не вела себя с платьем нехорошо. Я всегда укладывала его потом в сундучок, будто его никто не трогал. Бабушка никогда не знала. Мне даже смешно, что она не знала. А вот теперь она знает. Она меня накажет.
Почему она так рассердилась? Разве это платье не моей мамы?
На самом деле, мне больше всего нравится в маминой комнате смотреть на мамин портрет. Вокруг него все такое золотое.
— Это рамка, — говорит бабушка.
Он на стене возле письменного стола.
Мама красивая.
— Твоя мама была красивая, — говорит бабушка.
Я вижу маму возле себя, она мне улыбается, она красивая сейчас. И всегда.
У нее черные волосы. У меня тоже. И еще красивые черные глаза. И еще красные губы, такие красные. Она в белом платье. У нее совсем открытые плечи. У нее белая кожа, почти как платье. И еще руки. Она такая красивая.
Я все равно ее люблю, пусть она ушла навсегда, я ее так люблю.
Я думаю, это потому что я была нехорошая. Я хочу сказать о Мэри Джейн.
Мэри Джейн пришла после обеда как всегда. Бабушка ушла к себе отдыхать. Она сказала:
— Теперь не забудь, ты не должна ходить в комнату твоей мамы.
Я ей сказала:
— Хорошо, бабушка.
Я тогда так думала на самом деле, но потом мы с Мэри Джейн играли с пожарной машиной. И Мэри Джейн сказала:
— Спорим, у тебя нет мамы, ты все придумала, — она сказала.
Я разозлилась на нее. У меня есть мама, я знаю. Я очень злюсь, если она говорит, что я все придумала. Она назвала меня лгуньей. Я хочу сказать, из-за туалетного столика, и кровати, и портрета, и платья, и потом всего-всего.
Я сказала:
— Потому что ты вредная! Подожди, я тебе покажу.
Я посмотрела в бабушкину комнату. Она спала и храпела. Я опять спустилась вниз, я сказала Мэри Джейн, что туда можно идти, бабушка не узнает. Потом она больше не очень вредничала. Она стала ухмыляться, как она это всегда делает. А потом она испугалась и закричала, она ударилась о стол, который наверху в вестибюле. Я назвала её трусихой. Она сказала, что у них в доме не бывает так темно, как в нашем.
Мы были в маминой комнате. Было темно, ничего не было видно. Тогда я отодвинула шторы. Совсем немножко, чтобы Мэри Джейн видела.
— Вот комната моей мамы, — я сказала. — Может быть, я это выдумала?
Она осталась у дверей и больше не хотела вредничать. Она смотрела вокруг. Она подпрыгнула, когда я взяла ее за руку. Я сказала:
— Иди сюда.
Я села на кровать и сказала:
— Это кровать моей мамы, смотри какая мягкая.
Она опять ничего не ответила.
— Трусиха! — я ей сказала.
— Это неправда, — она ответила.
Я сказала ей сесть на кровать, потому что нельзя узнать, какая мягкая кровать, если не сидеть. Тогда она села рядом.
— Потрогай, как мягко, — я сказала. — Понюхай, как хорошо пахнет.
Я закрыла глаза, только все было не так как всегда, было очень странно. Потому что со мной была Мэри Джейн.
— Перестань трогать покрывало, — я ей сказала.
— Это ты мне сказала трогать его, — она ответила.
— Идем, что я покажу, — я сказала и потянула ее с кровати. — Это туалетный столик.
Я потащила ее показать столик. Она попросила уйти отсюда.
Я показала ей зеркало. Мы посмотрелись в зеркало. У нее лицо было совсем белое.
— Мэри Джейн — трусиха, — я сказала.
— Это неправда, это неправда! И потом, это в гостях, где совсем темно и так тихо. И потом, здесь пахнет, — она сказала.
Тогда я очень разозлилась.
— Здесь совсем не пахнет!
— Пахнет! Это ты говоришь, что нет.
Я еще больше разозлилась.
— Здесь пахнет, как хорошие вещи, красивые вещи!
— Нет, здесь пахнет, будто в комнате твоей мамы кто-то больной.
— Не смей говорить, будто в маминой комнате кто-то больной! — я сказала.
— А потом, ты мне не показала платье. Ты мне соврала! Здесь нет никакого платья.
Меня будто стало жечь внутри, и я дернула ее за волосы.
— Я тебе покажу! — я сказала, — и не смей больше говорить, что я лгунья!
Я сняла ключ с крючка. Встала на колени и открыла сундучок ключом.
— Фу, это пахнет как помойка!
Я ее схватила ногтями. Она вырвалась и страшно разозлилась.
— Я не хочу, чтобы ты меня щипала! — она сказала.
У нее все лицо было красное.
— Я все расскажу моей маме! Ты совсем ненормальная, это вовсе не белое платье. Оно совсем противное и грязное!
— Нет, оно не грязное, я сказала.
Я совсем громко кричала, не понимаю, как бабушка не услышала. Я достала платье из сундучка. Я подняла его высоко, чтобы она видела, что платье такое белое. Платье развернулось и зашумело, будто дождь на улице, и низ платья опустился на пол.
— Оно белое, — я сказала. — Совсем белое, и потом чистое, и все из шелка.
— Нет, — она была как бешеная, и совсем красная. — Там есть дырка.
Я еще больше разозлилась.
— Если бы мама была здесь, она бы тебе показала.
— У тебя нет мамы, — она сказала.
Когда она говорила это, она была совсем некрасивая. Я ее ненавижу.
— У меня есть мама, — я показала пальцем на мамин портрет.
— Так здесь в твоей дурацкой комнате совсем темно и ничего не видно!
Я ее толкнула очень сильно, и она ударилась о письменный стол.
— Теперь смотри! — я сказала про портрет. — Это моя мама! Это самая красивая дама на свете.
— Она противная, у нее странные руки. У нее так торчат зубы!
Потом я не помню ничего. Мне показалось, что платье само зашевелилось в моих руках. Мэри Джейн закричала, я больше ничего не помню. Было очень темно, словно окна были закрыты шторами. Все равно я больше ничего не видела. Я больше ничего не слышала, только «странные руки, зубы торчат», «странные руки, зубы торчат», только возле никого не было, чтобы говорить это.
Было что-то еще. Я могла не держать больше платье в руках. Оно было на мне. Я не помню, как это случилось. Потому что было так, будто я вдруг стала большая. Но я все равно была маленькая девочка. Я хочу сказать, снаружи.
Мне кажется, я тогда была ужасно плохая.
Я думаю, бабушка увела меня из маминой комнаты. Я не знаю. Она кричала:
— О боже, сжалься над нами! Это случилось, это случилось...
Она все время повторяла это. Я не знаю, почему. Она тащила меня за руку до моей комнаты и заперла меня. Она сказала, что больше не позволит мне выйти из комнаты. Ну и пусть, я не боюсь. Что случится со мной, если она будет держать меня взаперти миллион миллионов лет? Ей даже не надо будет заботиться о том, чтобы кормить меня. К тому же я совсем не хочу есть.