Страшные истории
Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
Настроить сортировку
{sort}
Две Василисы
© Дмитрий Романов9.5 мин. Страшные истории kookirs 10-02-2020, 13:53 Указать источник! Принял из ТК: rainbow666
– Ты же бросил! – удивился я.
Виктор сделал глубокую затяжку и пожал плечами, выдыхая едкое облако сладковатого дыма.
– Иногда можно.
Сегодня пятый день рождения его единственной дочери – Василисы. Очаровательная светловолосая девочка с голубыми глазами, очень добрая и отзывчивая, она родилась с синдромом Дауна. У жены Виктора и в мыслях не было отказаться от ребёнка, а вот ему самому решение далось непросто, он даже собирался уйти из семьи. Мне это известно со слов моей жены, потому что со свояком мы никогда это не обсуждали. Да и вообще виделись нечасто.
Чтобы согреться, мы разожгли костёр и уселись перед ним на складных стульях. Открыли по бутылке ледяного пива.
– За Василису! – сказал я.
Легонько звякнули две бутылки.
– Василиса – красивое имя. Выбрали его потому, что оно благозвучное, или с ним что-то связано?
Свояк сделал глоток и призадумался.
– Это первое имя, которое Кристине пришло в голову. Оно ей очень понравилось. А я смирился.
– Почему?
Виктор палкой поворошил в костре поленья и ответил:
– Оно не только благозвучное, с ним действительно кое-что связано. Кристина не знает – ей и не нужно. Могу рассказать тебе, но не уверен, что ты хотел бы такое услышать.
– Ерунда. Мне кажется, тебе хочется этим поделиться.
– Ты не будешь первым, кому я её рассказал, но да, ты прав. Хочется поделиться. Но история долгая.
Как раз из приоткрытого кухонного окна донёсся смех наших жён. После застолий они частенько пораньше укладывали детей и уединялись на кухне, попивая вино и болтая о чём-то своём, сестринском.
– А мы не спешим, – возразил я, кивнув головой в сторону источника звука.
Виктор усмехнулся и закурил вторую сигарету.
– Сам напросился.
– Да ладно тебе. К тому же ты прекрасный рассказчик. Я и письменно так мысли не могу изложить, как ты устно.
«Солнечное утро обещало необыкновенно жаркий день. Мы, двенадцатилетки, сидели на свежесколоченной, ещё не выкрашенной скамье. Она пахла смолой и древесиной. С помощью лупы мы выжигали на её некогда девственно-чистой поверхности самые похабные слова, какие только знали. Мишка, например, писал гадости про сестру, которые услышал от старших ребят. Скоро вандализм надоел, и мы стали усиленно соображать, чем занять долгий, едва начавшийся день.
К нашей удаче, показалась огромная женская фигура – излюбленного объекта травли и необъяснимой ненависти местных мальчишек. Никто точно не знал, сколько ей лет: одни говорили, что пятнадцать, другие уверяли, что все сорок. Но ни на пятнадцать, ни на сорок она не выглядела, даже в среднее значение между этими двумя верилось с трудом, как в любое другое. Все знали, что она родилась с отклонениями, но ни взрослых, ни тем более нас, детей, это нисколько не интересовало, и её запросто окрестили «идиоткой».
Она жила с матерью и сестрой в частном доме, что располагался выше нашего двора, через дорогу. Она нечасто выбиралась из дома, но путь в город и обратно лежал через наш двор, и каждый раз ей приходилось проходить мимо улюлюкающей и дразнящейся детворы. Про мать и сестру мы мало что знали. Мать её была старухой и очень редко показывалась на улице; мы боялись её до ужаса и считали по меньшей мере ведьмой. Ходили слухи, что она зарубила мужа топором. По другой версии, она его живьём скормила свиньям, которых для такого случая три дня морила голодом. Сестру я видел лишь один раз: длинная и худая, какая-то вся истончённая, она напоминала скорее привидение, чем человека.
В общем, звали её Василисой. Внешняя противоположность сестре – низкая и очень толстая. Она ходила в одном и том же, но всегда чистом и отглаженном лёгком сарафане бледно-голубого цвета с синими цветочками. Короткую мальчишескую стрижку прикрывала панамка, из-под которой выглядывали бледно-голубые, под цвет платья, глаза. На плоском, румяном и пухлом, как у младенца, лице, бугорком возвышался маленький вздёрнутый нос.
Мы насобирали мелких камешков, что валялись под ногами, и с нетерпением ждали, когда она подойдёт ближе. В таких случаях Василиса старалась казаться больше. Расставляла руги и ноги шире, набирала в лёгкие воздух. И без того полные щёки раздувались. Точно рыба-фугу.
– Эй, ненормальная! – первым крикнул Денис.
Василиса не обратила внимание и продолжила идти, пытаясь выглядеть устрашающе.
– Эй, идиотка! Чего молчишь? – вступил я.
Ко всему прочему, у неё имелся дефект речи, и слова давались ей с трудом. Мы всего пару раз слышали, как она говорила. Егор первым бросил в Василису камешек, мы последовали его примеру и обрушили на неё всю мощь артиллерии, швыряя с двух рук и даже горстями. Несчастная спрятала голову за авоськой и, насколько могла, прибавила шаг. Мы же закончили и, довольные собой, от души хохотали. Когда она подошла вплотную к лавочке, мы разбежались, продолжая смеяться. Она замахнулась на Мишку сумкой, но, как обычно, не ударила. Никогда не била, хотя могла.
Мы шли за ней то обгоняя, то нарочно отставая; кидали камни ей под ноги, насмотревшись боевиков и вестернов, где персонажи метко обстреливали землю перед противниками, заставляя «танцевать». Перед дорогой, сразу за которой стоял её дом, она остановилась и обернулась, уперев пухлые руки в бока и грозно на нас воззрившись. Мы, в свою очередь, тоже остановились, немного растерявшись. Но не растерялся Денис: он поднял с земли пустую бутылку из-под лимонада и метров с тридцати запустил в Василису. Снаряд угодил в рядом стоящее дерево и разлетелся на мелкие осколки. Один из них попал Василисе в лоб и рассёк кожу; по лицу потекла тонкая струйка крови. В ответ Василиса лишь с укором посмотрела на нас, покачала головой и, приложив указательный и средний палец левой руки на те же пальцы правой, поднесла к лицу, показывая решётку – мол, вам тюрьма светит. Мы колебались, не зная, как правильно реагировать – стыдиться и каяться, или радоваться находчивости Дениса и смеяться нелепому жесту Васьки. Мы выбрали второе.
– Ещё пива? – спросил Виктор, заметив, что я допил свою бутылку.
– Не откажусь.
Свояк сходил в дом и вернулся, протянув мне ледяное пиво. Он подбросил ещё дров в костёр, и пламя разгорелось с новой силой, обдав меня волной приятного тепла. Виктор продолжил рассказывать, как будто читая давно написанный текст.
Весь тот день и несколько следующих мы думали, что Васька наверняка нажаловалась и ждали, что вот-вот за нами приедут на милицейском УАЗике и заберут в отделение. Или, того хуже, её старуха-мать порубит нас топором на мелкие кусочки и скормит своим жадным до человечины боровам. Однако ничего не произошло, и мы, утвердившись в безнаказанности, стали размышлять, как бы ещё поиздеваться над Василисой.
Как-то вечером мы сидели перед костром в лесу неподалёку от дома и не собирались расходиться, несмотря на то, что уже почти стемнело. После того, как мой отец нас бросил, мать устроилась на вторую работу – вечернюю, так что я мог хоть до утра гулять. Родители Дениса пили круглые сутки и вообще нечасто вспоминали, что у них есть сын. Мишка жил с бабушкой – она тянула на себе его и сестру – и всегда гулял, сколько хотел. Кем были родители Егора я не припомню.
Мишка рассказывал, что сегодня одноклассник сестры, который по ней давно «сохнет», пытался подарить ей огромного плюшевого медведя, но та обругала его последними словами и велела отнести игрушку на помойку. У несчастного романтика вряд ли были шансы, ведь девушка в свои пятнадцать выглядела не по годам зрелой и часто проводила время в кампании взрослых мужиков.
– И что, медведь ещё на помойке? – спросил я, задумавшись.
– Не знаю, сходи проверь, – ответил Мишка, не понимая, почему меня заинтересовала какая-то плюшевая игрушка.
– Вы слышали, что сегодня у Васьки день рождения? – продолжал я.
Я предложил найти этого медведя, извалять в грязи или ещё в чём и притащить его к дому Василисы как «подарок» на день рождения. Даже если родилась она не сегодня, какая разница? Проверить всё равно нельзя. Не ахти какой план, но ребята согласились – других занятий не предвиделось.
Вот уже мы брезгливо тащили найденного на помойке медведя. Он дождался нас, перепачканный какой-то дрянью, так что валять в грязи его не пришлось. Едва мы вышли к дороге, как увидели мать и сестру Василисы – они заперли калитку и направились в противоположную от нас сторону. Обрадованные такой удачей, мы условились забраться в огород и подкинуть медведя под окно дома, может даже забросить внутрь. Мы обошли участок сзади и перелезли через забор.
Стоит сказать, что дом Василисы был предметом моей зависти. Не знаю, нравился ли он Мишке, Егору и Денису, но мне – очень. Всегда ярко выкрашенный, с цветастой резьбой и узорами, рисунками на ставнях и фундаменте, он выглядел словно теремок со страниц народной сказки. Тогда мне тоже хотелось в таком жить.
Мы немного подкрепились малиной и чёрной смородиной, что росли в огороде. А затем стали звонить и тарабанить в дверь, рассудив, что если мать и сестра ушли без Васьки, то ей находиться больше негде, кроме как дома. Неподалёку от крыльца стояла собачья будка, но либо собаки в ней не было, либо ей было всё равно, кто шляется у неё под носом. Денис говорил, что слышал из будки какое-то ворчание, но проверять мы поостереглись.
Скоро за дверью раздались шаркающие звуки, и мы услышали голос Василисы. С трудом выговаривая слова, она сообщила, что вызвала милицию, и они скоро приедут. Мы переглянулись и улыбки сошли с наших лиц. А что, если не врёт? От отделения ехать минут пять от силы. Не помню, кто именно сказал роковое «поджигай», но вскоре зачиркали спичечные головки, запахло серой, и плюшевый медведь загорелся. Мы помчались на заднюю часть двора вместе с горящей игрушкой, я на бегу подобрал камень и что было сил бросил в одно из окон дома. Стекло со звоном и грохотом разлетелось, и тут же Егор зашвырнул пылающего медведя в комнату, прокричав:
– С днём рождения, идиотка!
Мы прыснули со смеха, и, довольные собой, рванули прочь со всех ног, не останавливаясь и не оглядываясь до тех пор, пока не добежали до любимой лавочки с выжженными под лупой посланиями. Вскоре ночную тишину прервал вой сирен, а по дороге промчались две пожарные машины. Почуяв неладное, мы договорились, что ни в какую не сознаемся, что были во дворе Василисы. И вообще мы ничего не знаем. На том и разошлись по домам.
Следующим утром весь город говорил о сгоревшем доме и погибшей в огне Василисе – она просто не смогла выбраться. Телефона, кстати, в доме не имелось – выходит, выдумала, чтобы нас прогнать. По слухам, в милиции также рассматривали версию поджога, но свидетелей не нашлось, как и доказательств, что это был именно поджог. А, может, не очень-то и искали. В общем, никто ничего не узнал.
– Охренеть, – только и мог сказать я.
Виктор понимающе кивнул.
– Я пытался предупредить. Мне продолжать?
– Давай, – произнёс я, сглотнув.
После ночного происшествия мы перестали общаться, сторонясь и избегая друг друга. Былая дружба сошла на нет. Через пару месяцев мы с матерью переехали на другой конец города, Денис примерно в то же время вроде как попал в детский дом, потому что алкоголиков-родителей лишили прав.
С тех пор я стал налегать на учёбу и окончил школу с золотой медалью. Переехал в большой город, получил высшее образование. Устроился на хорошую работу, женился. Связи с земляками не терял, и до меня доходили сведения о Мишке, Денисе и Егоре. Кончили все одинаково плохо. Первый, имея погашенную судимость и низшую категорию годности по здоровью, отправился служить то ли в Стройбат, то ли в Желдорбат, где был до смерти забит дедами, не дотянув месяц до посвящения в черпаки. О Денисе говорят, что сразу после детдома сел в тюрьму, вышел и снова сел. Во время второй ходки умер от туберкулёза. Егор, незадолго до смерти, пытался связаться со мной, но я его проигнорировал. А потом его зарезали в пьяной драке.
Наслаждаясь комфортной, счастливой жизнью, я задавал себе один вопрос: когда настанет моя очередь отвечать за содеянное? Когда Кристина забеременела, и врачи, после пренатального обследования сказали о том, что ребёнок, скорее всего, родится с синдромом Дауна, я решил, что это и есть моё наказание. Кристина твёрдо решила, что каким бы не родился наш ребёнок, она его не бросит. Я её поддержал.
И вот я смотрел в голубые глаза своей дочери, на плоское лицо и маленький вздёрнутый носик, – и видел в ней воплощение той Василисы, в смерти которой виновен наравне с Денисом, Егором и Мишкой. Вот только их уже нет. А я продолжал жить и сходил с ума. Каждый звук, что издавала дочь, каждое её движение, каждый жест – всё напоминало мне о ней. Тяжелее всего было выдержать долгий взгляд ребёнка, который она часто останавливала на мне. В её голубых глазах мне читалось что-то вроде: ну вот, Витька, набедокурил, а теперь время отвечать.
Наконец, я принял спонтанное, трусливое решение сбежать подальше от собственной дочери и жены. В тот день Василиса впервые заговорила, к неописуемой радости своей матери и моему абсолютному ужасу, который и сподвиг меня устраниться, на ходу выдумав повод. Я был уверен, что моя маленькая дочь говорит голосом погибшей много лет назад женщины. Всё произошло очень быстро, и я даже не удосужился как следует собраться: бежать, скорее бежать. Сделал вид, что читаю сообщение от директора с просьбой срочно позвонить, затем ухожу в другую комнату, где якобы разговариваю с ним, получаю приказ немедленно собираться и выезжать в командировку. Срочно. Тебя ждут. Прямо сейчас. Не показалось ли Кристине, что я разыгрываю театральную постановку? По долгу службы мне нередко приходилось разъезжать по всей стране, так что она хоть и удивилась столь внезапному вызову, но отнеслась с пониманием. Я же считал, что домой больше не вернусь.
Железнодорожный вокзал, на который я примчался с полупустой дорожной сумкой, кишел людьми и жил своей суетливой жизнью. До меня ему никакого дела. И с чего бы? Всего лишь один из многих тысяч, считающий себя центром мироздания, а свои проблемы и невзгоды – исключительными хитросплетениями неповторимой и тяжёлой судьбы. Я смешался с толпой и чуточку отлегло.
Я отстоял бесконечную очередь к кассе дальнего следования, купил плацкартный билет куда подальше, и отправился на платформу – искать свой поезд. Посадка началась, на перроне у вагонов суетились пассажиры, проводники проверяли билеты, туда-сюда сновали тележки носильщиков. Какая-то старуха проехала по моей ноге колесом чемодана. Боль была такая, будто в чемодане этом сосредоточилась вся тяжесть земли.
Наконец пассажиры расположились на своих местах, и состав пополз прочь из вокзала. Я представил, как однажды вот так же в поезд сел мой отец, чтобы навсегда уехать прочь. В тот день мама надолго заперлась в комнате, а, когда вышла готовить ужин, прямо сказала, что отец нас бросил и вряд ли вернётся. Тогда я дал себе слово, что никогда не оставлю свою будущую жену и ребёнка – слово, которое сейчас нарушаю. Какая чёрная ирония!
Я получил постельное бельё и почти сразу лёг спать, мгновенно заснув. Проснулся ночью, когда поезд стоял на остановке, и почувствовал необъяснимую тревогу. Я прошёлся по вагону и никого не увидел; матрацы, скатанные в рулеты, лежали на верхних полках.
Тогда я вышел на пустой перрон, освещённый болезненным светом мигающих фонарей. Я немного постоял и уже собирался вернуться в вагон и перейти в следующий, чтобы найти хоть кого-нибудь и убедиться в том, что всё в порядке, как заметил неподалёку шарообразную женскую фигуру, одетую не по погоде: бледно-голубое платье, панамка… Что ж, я знал, что рано или поздно её увижу. Она просто стояла и смотрела на меня, уперев пухлые руки в бока.
Затем она махнула рукой, как бы говоря «следуй за мной», развернулась и пошла к зарослям густого кустарника, до которых почти не доходил свет от ближайшего фонаря. Не думая, я отправился за ней. Мне казалось, что она шла очень медленно, но я, даже переходя на бег, не мог её догнать. Мы шли путанной извилистой тропинкой, по лицу хлестали тонкие гибкие ветки и остроконечные листья. Я споткнулся об корень дерева, выступающий из земли, и упал. Тут же меня ослепила мощная вспышка света, и глаза наполнились белым маревом…
Когда глаза стали различать что-то кроме блестяще-белого полотна, я понял, что свет исходил от необыкновенно яркого солнца. Оно застыло на лазурном небе и пекло что было сил. Передо мной стояла та самая свежесколоченная лавочка, пахнущая древесиной и смолой. На ней лежал голый старик, в котором я узнал своего отца. Егор, Мишка и Денис лупами выжигали на его теле похабные слова. Старик бубнил что-что вроде:
– Если бы я мог исправить, то никогда бы не бросил семью… Если бы я мог исправить, то никогда бы не бросил семью… Если бы я мог исправить, то никогда бы не бросил семью…
Массивная фигура заслонила солнце – передо мной возникла Василиса. Она шевелила губами и, с трудом выдавливая слова, говорила:
– Она не я… Она не я… Я уме – рла… Давно уме – рла…
Она вытянула руку в сторону и указала на свою могилу. На отпечатанном цветном снимке, заключённом в каменном надгробии, Василиса весело улыбалась. Улыбка, которой я никогда не видел. По щекам потекли слёзы, и я вспомнил свою дочь. Дочь, которую поклялся никогда не бросать. Огромная фигура Василисы растворилась в воздухе, и в глаза снова ударил столп света.
Когда я смог открыть глаза, увидел склонившегося надо мной человека – он пытался привести меня в чувство.
– Как вы? – спросил он.
– Где я?
– На станции.
Я поднялся и уже сам вспомнил, где нахожусь и как сюда попал.
– Вы упали и на пару минут отключились.
– На пару минут?
– Ну да. Я обходчик, решил тут на лавочке отдохнуть. Смотрю, кто-то бежит. Фонарь включил, вы тут же и упали. Вы из поезда?
– Ага.
– Тогда поспешите, скоро отходит.
Я поблагодарил неравнодушного человека и рванул к составу. Удалился от поезда я совсем недалеко – метров на двести. Проводница ходила вперёд-назад у вагона и посматривала на часы, явно нервничая. Завидев меня, она закричала:
– Вы где шляетесь? Поезд отправляется! Только вас ждём!
– Извините, я дальше не поеду. Только вещи заберу!
– Бегом!
Я вскочил в вагон, забрал сумку и выбежал на перрон. Проводница сразу закрыла за мной дверь, осыпая всевозможными ругательствами, и вскоре поезд тронулся. Спустя сутки я уже был дома и с порога вручил дочке Василисе мягкую игрушку-жирафа, которой она очень обрадовалась.
С тех пор, когда я смотрю на своего ребёнка, вижу девочку Василису – активного, любознательного, и очень доброго человечка. Да, перед другой Василисой я виноват, и мне хотелось бы верить, что она меня простила, и именно она подтолкнула меня изменить решение и вернуться. Всё, что я могу сделать, и что я должен сделать – подарить всю любовь и заботу, на какую только способен, своему ребёнку».
– Ну вот и вся история, – подытожил Виктор.
Последние полешки догорали в костре, пиво закончилось. Его рассказ произвёл на меня сильное впечатление, и я не знал, что и сказать. Благо и не пришлось. Открылась дверь и на улицу вышла Кристина.
– Ну вы долго собрались тут сидеть?
– Идём, – ответил Виктор.
– Спать хочется, – сказал я, зевая.
– Да, пора, – согласился свояк.
Ночью я проснулся от жажды и направился на кухню выпить воды. Сердце начинало ныть, едва я вспоминал о том, что случилось с несчастной безобидной женщиной. Сложно представить, как Виктор живёт с этим всю жизнь, но мне казалось, что он искупил свою вину. Проходя мимо приоткрытой двери в комнату, где спала Василиса, я на миг остановился и посмотрел на ребёнка: она мирно спала, сжимая в объятиях игрушечного жирафа. Моих губ коснулась лёгкая улыбка, я вернулся в спальню, лёг в кровать и обнял жену.
2 656 просмотров
0 комментариев
Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
Комментариев пока нет
