Девушка и остров » Страшные истории на KRIPER.NET | Крипипасты и хоррор

Страшные истории

Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.
{sort}
Возможность незарегистрированным пользователям писать комментарии и выставлять рейтинг временно отключена.

СЛЕДУЮЩАЯ СЛУЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ

Девушка и остров

© Ольга Рэйн
30.5 мин.    Страшные истории    Parabellum    22-11-2024, 11:59    Указать источник!     Принял из ТК: Radiance15

   Маленькая моторная лодка бойко шла по иссиня-серой глади Финского залива, съедая расстояние между большой землей и островом. Других островков по сторонам тоже хватало – от совсем крохотных, чуть больше выступающего из воды булыжника, до вполне приличных, поросших редким лесом, плоских спин чудо-юдо-рыб.

   Ксюша сидела на носу лодки, запахнувшись в выданный ей Андреем старый армейский бушлат, и глаз с приближающегося острова не сводила. Наконец, призвав воспоминание, закивала, шмыгнула покрасневшим от холодного ветра носом. Это был тот же остров, что и двадцать лет назад, все так же лизали его рыжие бока седые волны Финского залива, шумели сосны, ржавела над ними смотровая вышка давней войны.

   – Это тот самый остров, – сказала Ксюша, оборачиваясь к Андрею. Он сидел сзади, у мотора, правил лодкой уверенно, улыбался узким ртом под темной полоской усов. – Я теперь точно вспомнила. Мы приезжали на выходные большой компанией – мне было лет восемь, мы рыбачили, жгли костер… У папы был друг, он тут дежурил лоцманом, он нам и катер организовывал, и все показывал… Дядя Леша? Или Лева?.. На коленки меня к себе все сажал, мама смеялась, папа хмурился. Я тогда с собой брала свою любимую куклу Муклу – она была такая белобрысая, очень хитрованского вида – и где-то здесь ее случайно забыла. Плакала долго, переживала, а вернуться никак… Забавно будет, если она все еще тут, да? Сидит где-нибудь под деревом…

   – Да, забавно, – равнодушно ответил Андрей, и Ксюша ужасно смутилась. Он иногда на нее так смотрел, что она чувствовала себя скучной, глупой, слишком старой для него и почему-то толстой. Она машинально провела рукой по волосам – поправить, стянула вязаную черную шапочку, которую Андрей надел на нее на берегу. Светлые волосы тут же потянуло ветром, пряди рассыпались.

   – Надень, – сказал Андрей недовольно, оглядываясь по сторонам. Никого больше не было на воде, только вдали проходил какой-то катер, да у берега рыбачили мальчишки. – И так носом шмыгаешь, продует сейчас, будет нам с тобой романтика на острове. Не затем же едем, чтобы ты пластом лежала и кашляла, а я с парацетамолом бегал, а? – и он со значением улыбнулся уголком рта. Ксюша оттаяла, снова взбодрилась, послушно натянула шапочку.

   – Ну, ты же врач, – весело сказала она. – С тобой безопасно где угодно робинзонить. Если что – вывих вправишь, порез перевяжешь, искусственное дыхание сделаешь…

   – Ага. Ну и по мелочи там – роды принять могу, если кому надо будет, – Андрей подмигнул Ксюше. – Только я пока еще не врач, а… ну скажем, медик. До врача мне еще два года ординатуры отпахать. А меня никуда не взяли, молчат все…

   – Ты такой способный и талантливый, да они тебя с руками оторвут. Вернемся с острова, а тебя дома будет пачка писем ждать. Умоляющих. «Андрей Николаевич, пожалуйте к нам» Вот увидишь.

   Андрей рассмеялся, разворачивая лодку – они уже были у самого острова. В длинный каменный пирс были вбиты ржавые кольца для швартовки.

   – Ты своим-то говорила, куда поехала и с кем? – спросил он. – Или я по-прежнему твой таинственный бойфренд, Тот-кого-нельзя-называть?

   – По-прежнему таинственный! Да и кому говорить-то, на работе я в отпуске, а так я сильно ни с кем… Иногда только с девчонками собираемся… А сказать я никому ничего и не могла бы, потому что до сегодняшнего утра сама думала, что мы едем в Питер на концерт БГ. Билеты-то дорогие, наверное, были? Жалко…

   – Не жалко! – отозвался Андрей, ловко выпрыгивая из лодки и привязывая канат к кольцу. – Для тебя ничего не жалко, Ксю. Я вдруг понял, что не хочу толкаться в толпе, а хочу вот этого, – он обвел рукой вокруг. – Природа, тишина, простор, никого вокруг, и только мы с тобой, только вдвоем. Это место для меня… особенное.

   Он подал Ксюше руку, она попыталась выскочить из лодки грациозно, но потеряла равновесие, чуть не упала, вскрикнула и, наконец, враскорячку вылезла на камни. Андрей усмехнулся, но ничего не сказал, нагнулся за вещами. Вытащил рюкзак, свою большую серую сумку, Ксюшину легкомысленную в цветочек. Сказал:

   – Держись за мой ремень сзади. Камни тут скользкие, водоросли нарастают.

   Так и прошли по каменному причалу паровозиком, след в след, до самой тропинки, почти заросшей травой, крапивой, зверобоем.

   – А ты сюда уже кого-нибудь привозил? Ну, как меня, вот так? – спросила Ксюша, смущаясь.

   Андрей помолчал, не сразу ответил.

   – Один раз только. Пару лет назад. Однокурсница у меня была, мне казалось, у нас с нею было что-то необыкновенное, особенное…

   Он вздохнул, поставил сумки на тропинку.

   – Сразу видно, что ты турист бывалый, – поспешила Ксюша сменить неловкую тему, а то Андрей посуровел очень. – И рюкзак, и сумка. У меня вот одна только, и то наверняка ерунды набрала, ты смеяться будешь. Но что ты сказал, взяла – колбасы-сыра-доширака всякого.

   – Нормально, – сказал Андрей. – Что с собой, тем и пропитаемся…

   Он прошел несколько шагов, осмотрелся, задвинул свою большую сумку в куст под деревом.

   – Тут на завтра всякое, не потащу ее, тяжелая. На сегодня все здесь, – он похлопал рюкзак по толстому боку. – Ты чего в заросли смотришь, Ксю?

   Ксюша с трудом отвела глаза от тропинки, уходящей в рыжую зелень, на другой конец островка. Ей казалось, на тропинке стоит она сама – восьмилетняя светловолосая девочка в летнем платье, с дыркой вместо переднего зуба… смеется, кружится, машет ей, взрослой Ксюше, убегает в лес…

   – Там, дальше в лес, будет родник… Идти минут двадцать. Мы с папой туда ходили за водой. Она холодная, аж зубы сводит, голубая, сладкая. Мама говорила – особенная вода, волшебная, если ее пить, то все в тебе изменится…

 – Нам не надо волшебной воды, – перебил ее Андрей. – У нас все с собой. Ну что, пойдем уже?

   Ксюша достала из кармана телефон, взглянула на время.

   – Полпятого, – сказала она вслух. – А связи нет, не добивает. Но может, если на вышку залезть…

   – Это вы сюда семьей приезжали еще до того, как мамаша твоя вас бросила и в пиндосию свалила на жирные хлеба? – Андрей деловито прилаживал на спину рюкзак и не смотрел на нее. В ярком предвечернем свете, процеженном кронами сосен до зеленого золота, он казался очень юным, красивым и неприступным.

   – Да, – тихо сказала Ксюша. – Незадолго до того.

 

   Они пошли по тропинке к домику, и воспоминания выпрыгивали на Ксюшу из-за каждого дерева – мамин смех, тяжесть куклы Муклы в руке, ровный рокот взрослого разговора, треск костра, тявкающие крики тюленей.

   Она помалкивала, но увидев домик – узкая бетонная лестница поднималась по скале метра на четыре, упираясь во входную дверь, – вспомнила историю и не удержалась.

   – Этот дядя Леша (или все же Лева?) байку рассказывал про лося. Тот когда-то забрел на остров по рано вставшему льду, встретил у ручья лоцманов – они еще вахту не сдали, за водой ходили, – очень рассердился и бежал за ними до самого дома. И даже у ступеней не остановился, они наверх, а он за ними. А лестница видишь какая узкая, и перила… В общем, мужики заперлись, а лось застрял – они пятиться не умеют, а развернуться негде. Вот он стоял, фырчал, потом понял, что попал, кричать начал…

   – А мужики чего? – заинтересовался Андрей.

   – А они через окно вылезли, топоры взяли и его зарубили… – упавшим голосом закончила Ксюша, уже пожалев, что вспомнила эту историю. В восемь лет она не понимала, а сейчас ей было неприятно представлять, как люди, подойдя сзади, начинают убивать огромное животное, которое не может двинуться.

   – Наверное, сначала ноги ему подрубили, – сказал Андрей со знанием дела.

   Ксюша зябко поежилась, представляя, какой мучительной и медленной была смерть лося. Ей даже показалось, что она слышит истошный, полный муки и недоумения крик зверя.

   – Хорошо, наверное, мужики мяса поели, – усмехнулся Андрей. – Лосятина-то вкусная. А под домом вон там есть хранилище, ледник в скале вырублен, даже летом холодно. У дяди Тимофея там энзэ сложен – рыба сушеная, аптечка, шоколад, все такое. Он этот остров раньше арендовал от своей организации афганской ветеранской, лет десять подряд. Пока совсем кукушечкой не поехал, рыбачил тут, туристов возил, раз даже зимовал вроде.

   – А теперь он чей, остров?

   – Да хэзэ. Чей-то. Государственный. Сюда плыть долго, а делать особо нечего. Навигацию закрыли лет десять назад. Финские военные укрепления глянуть можно. Еще сражения какие-то были в сороковых, капитан Воробьякин подорвался на мине, табличка на берегу прикручена. И финские таблички есть, соответственно. Мы их мочили, они – нас. Но интереса там на полчаса. Самому рьяному историку, может, на час. А добираться сюда – сама видела – часа четыре в отлив. Есть ближе к земле острова и красивее, и интересней. И вообще поприветливей. Но мы-то по особенной причине здесь, да, Ксю? Хорошо, что у меня дядины ключи остались!

   Он обнял ее, чмокнул в щеку, взъерошил ей волосы. Она неловко ответила на поцелуй, прижалась к Андрею.

   – Пойдем, – сказал он и за руку повел ее в дом – через полянку, вверх по высоким бетонным ступеням.

 

   В доме все было так же, как она помнила, – будто старое, медовое, время когда-то наполнило его, а потом остановилось, перестало течь дальше. Снова восьмилетняя девочка Ксюша прыгала на продавленном диване, считала дохлых мух и ос между рамами, водила пальцем по пожелтевшим навигационным картам на стене, заворачивалась в прокуренные занавески, играя в прятки с кем-то – наверное, с нею самой, почти тридцатилетней женщиной, стоящей в дверях, глотающей слезы волнения.

   – Завтра костер разведем, – сказал Андрей, и девочка пропала. – Мясо будет. А сегодня свари картошки, Ксю, а? Ты водку с чем будешь? С колой или с соком?

   – Я водку не люблю, – начала Ксюша, – я только иногда мартини с девчонками… – но посмотрела в недовольное лицо Андрея и быстро закончила, – но вообще-то с колой очень вкусно.

   Они зашли на маленькую, залитую желтым вечерним светом кухоньку – у стены стоял старый столик, одна нога которого была когда-то сломана и заменена веслом, а на стенах висело несколько разнокалиберных шкафчиков в разных стадиях развала. Андрей открыл один, другой, с победным криком «есть!» достал два граненых стакана, унес с собой. Ксюша начала выгружать из сумки консервы, колбасу, пакет с картошкой. Нашла ножик, водрузила на стол отбитую эмалированную кастрюлю, начала чистить.

   – Все хорошо будет, – тихо говорила она сама себе. – Он меня любит. Ну и что, что я на шесть лет старше. По современным понятиям – ерунда…

   Андрей вернулся с напитками.

   – Опять сама с собой бормочешь? – сказал он. – Довольно дурацкая привычка. Сразу видно девочку, воспитанную книжной полкой. Вместо того чтобы с людьми общаться, сама с собой перетираешь.

   Он улыбался, глаза у него блестели.

   – Ну ладно тебе дуться, давай за любовь выпьем, Ксю. И чтобы тут на острове у нас с тобой все было… замечательно.

   Ксюша пригубила и отставила стакан, а Андрей выпил свой жадно.

   – Ну что же ты? До дна надо! – сказал он и опять сунул стакан ей в руку.

   – Я голодная, мне сразу в голову ударит, – сказала она, оправдываясь. – А пьяная я координацию теряю, порезаться могу. Сейчас, дай картошку-то поставить. А хочешь – помоги почистить? Вдвоем быстрее.

   – Нет-нет, – быстро сказал Андрей. – У тебя лучше получится. Картошка… мужских рук не терпит! И это, еще на завтра начисть, а? Водой зальем, чтобы не возиться потом…

   Он погладил Ксюшу по спине и был таков. Ходил по комнате, скрипел половицами, потом крикнул, что выйдет и тут же вернется.

   – Я в «туалет типа сортир», который, если помнишь, Ксю, от крыльца налево и в сорока шагах.

   Ксюша поставила, наконец, картошку на плиту, опрокинула бутылку воды над краем и завороженно несколько секунд смотрела, как она булькает, переливаясь.

   В голове было странно, зрение блуждало, сосредоточить взгляд было трудно. Она усилием воли встряхнулась, сыпанула в картошку соли, взяла свой коктейль, отпила еще глоток и вышла в большую комнату. Комната была длинная, с двумя маленькими спальнями в торце и одной длинной, на пять кроватей, по левой стороне. Когда Ксюша была маленькой, она спала в отдельной спаленке с Муклой, а мама заходила перед сном ее поцеловать, сидела на краю кровати и гладила Ксюшину руку своей, сухой и горячей. Ксюша увидела – вот дверь приоткрывается, девочка ложится в кровать, натягивает до подбородка колючее одеяло – к ней наклоняется мама… Она вздохнула, поставила свой стакан рядом с Андреевым – он себе уже снова полный налил.

   Она прошла по комнате вслед за девочкой из памяти и заглянула в ту самую спаленку. И взвизгнула, бросилась к кровати: в углу, подпертая подушкой, сидела светловолосая кукла – коса у нее была спутанная, ресницы наполовину осыпались, но карие глаза смотрели по-прежнему хитро и весело, как Ксюша помнила.

   – Мукла! – прошептала она, схватила куклу, обняла, прижала к лицу. Пахла та пылью и лежалой тканью. Ксюша засмеялась и вытерла слезы. Посадила куклу обратно. Сказала ей: – Ты нашлась! А я тогда так долго по тебе плакала!

   Она вернулась в комнату, села на жалобно скрипнувший диван, на секунду задумалась, какой из стаканов – ее, потом решила, что без разницы. Пригубила.

   – Не пей, – сказал откуда-то взявшийся БГ, понюхал Ксюшин стакан, поморщился и пропел, – вина, Гертруда!

   Гребенщиков засмеялся тихим блеющим смехом. На голове его была завязана бандана с черепами.

   – Пьянство не красит дам! И вообще надо было на наш концерт ехать, – пожурил он Ксюшу и тихо играл на гитаре, пока она выливала стакан в крапиву под окном и наливала себе чистой колы, без алкоголя.

   Она села опять на диван. Сжала виски.

   – На каждого, кто пляшет русалочьи пляски, есть тот, кто идет по воде, – спел Гребенщиков, а у Ксюши во рту вдруг пересохло. Она поняла, что БГ исчез, а от двери на нее смотрит Андрей и улыбается. Как-то неуютно стало Ксюше от его улыбки.

   – Закусывай, – сказал он и поставил на стол салаты в лоточках супермаркета. – Давай прямо ложкой, мы ж не в ресторане.

   Он сел к столу, стал жадно есть, потом поднял стакан.

   – Твое здоровье, Ксю, – сказал он, выпил залпом и опять ей странно улыбнулся, будто за сердце потрогал мокрыми пальцами. – Допивай, допивай, давай еще по одной…

   – Я не хочу, – пробормотала Ксюша.

   – Пить со мной не хочешь? – поднял брови Андрей. – Чего это ты?

   И он надулся, и ел молча, пока Ксюша не допила-таки свою колу и не поставила стакан на стол – резким, демонстративным жестом. Стакан стукнул. Андрей поднял глаза и нехорошо прищурился. Ксюша тут же испугалась и заискивающе улыбнулась.

   – Ты не представляешь, что я нашла в маленькой спальне! – с преувеличенной бодростью воскликнула она. – Сейчас покажу!

   – Миллион долларов мелкими купюрами? – вяло поинтересовался Андрей, откидываясь на спинку кресла и доставая сигареты.

   В спальне Ксюша присела на кровать, прижимая к себе куклу. Мукла, казалось, смотрела осуждающе.

   – Ты, наверное, думаешь: «Когда я тебя знала, ты не была такой рохлей и дурой!», да? Ну вот такая я выросла, извини… Но я постараюсь исправиться. Сегодня уже поздно. А завтра заставлю его уехать с острова. Всеми правдами и неправдами. Пусть обижается. Решит меня бросить – тоже пусть. Я теперь тебя нашла…

   Она глубоко вдохнула и вышла в комнату, по которой уже плавали облака сигаретного дыма. Андрей стоял у стола, и глаза у него были отчего-то испуганные. Он держался за грудь.

   – Что-то мне… – начал он. Сглотнул, закашлялся. – Как-то мне…

   Обвел комнату блестящими, широко распахнутыми глазами и вдруг задержался взглядом на Ксюше, которая застыла, как к месту примороженная.

   – Что, что, Андрюша? Может, водички принести?

   Она уронила куклу, бросилась к нему, хотела поддержать, помочь – но он оттолкнул ее, лицо побледнело, рот искривился.

   – Что ты наделала? – выдохнул он. – Что сделала, сука? Как это ты меня…

   И пошел на нее, шаря перед собою руками, как в фильмах про зомби. Ксюша взвизгнула, отскочила ко входной двери. Она бы предположила, что он издевается, гадко шутит, пытаясь ее напугать, но она видела, как он мелко дрожит и изо рта у него подтекает слюна, собираясь в ухоженной короткой бородке. Он схватил ее за плечо, больно вцепившись ногтями сквозь одежду. Ксюша вырвалась, толкнула Андрея, выскочила в сени, не чувствуя ног, сбежала по бетонным ступенькам, остановилась. Солнце закатывалось за скалу, ветерок тихо гладил деревья.

   – Андрей! – позвала Ксюша, надеясь, что все вот-вот станет опять нормально. – Андрюша, ты чего?

   Наверху стукнуло что-то тяжелое. Андрей вышел, шатаясь, застыл в дверях, глядя в никуда.

   – Сука, – опять сказал он хрипло, глядя поверх Ксюшиной головы. – Су-у-у-у…

   Начал спускаться по лестнице, цепляясь за перила, будто болтался на них под брюхом летящего вертолета. Ксюша стояла, замерев (что делать-то?). И вдруг, как в замедленном кино, Андрей промазал рукой мимо перил, качнулся влево, перевалился с глухим криком и упал на заросшую мхом скалу внизу. Стукнул, покатился, потом что-то влажно, тяжело хрустнуло, и стало тихо-тихо.

 – Андрюша… – позвала Ксюша. Постояла минутку, надеясь вот-вот проснуться. Обошла скалу, почти не заметив хлестнувшую по ногам крапиву, присела над неподвижным телом. Андрей лежал на животе, с головой, вывернутой вправо, с широко открытыми, испуганными глазами и отвисшей челюстью. Коротко стриженный затылок намокал темной кровью. Ксюша потрогала его, попыталась повернуть, ей показалось, что он дышит, и сердце сжалось надеждой.

   – Андрюша, – позвала его. – Держись, я сейчас… помогу…

   Она потянула сильнее, и Андрей перекатился на бок, поехал вниз, в заросли крапивы, обдирая щеку и глаз о неровный гранит, оставляя на нем кровавую полосу. Ксюша завизжала и бросилась бежать куда глаза глядят – мимо деревянной будки туалета, мимо сосен и старого костровища, мимо груды заросших мхом камней у самого берега. Спокнувшись, она упала на колени, и ее неожиданно вырвало. Попыталась встать, но ноги не слушались.

   – Это неправда, неправда, так не бывает, он не умер, – повторяла она снова и снова. – Не умер. Не уме…

   И тут камни, на которые она уставилась, пошевелились, покров мха заколебался, выгнулся бугром, будто что-то большое рвалось изнутри. В ужасе Ксюша поползла от страшного места – на корточках, подвывая, обдирая коленки и ладони о безжалостный гранит.

   Опомнилась у самой воды. Перелезла через валун, плескала морскую воду в лицо – соль вгрызалась под израненную кожу, ломила кости холодом, оседала на искусанных губах. Ксюша шипела и ойкала, но не останавливалась. Начинало темнеть. Она промерзла, сидя на валуне и бездумно глядя на воду. Начался прилив, море поднималось, хотело дотянуться, обнять ее, успокоить своим холодом.

   Она слезла с камня, пошла к дому. Груда булыжников больше не шевелилась, мох лежал смирно. Ксюша зашла в кабинку, села, прислонившись головой к дощатой стене. В туалете пованивало, но было спокойно, тело привычно утверждало, что жизнь продолжается, шок отступал.

   – Надо позвонить, – сказала она негромко, чтобы услышать хоть какой-то голос, а не тяжелую тишину, прошитую треском кузнечиков. – Приедет полиция. Приплывет. Прилетит в голубом вертолете и разберется, что случилось. Андрея в морг заберут…

   Неподвижные ноги Андрея торчали из крапивы, Ксюша пробежала мимо, взглянув лишь мельком, задохнувшись всхлипом. Поднялась по лестнице, толкнула дверь. Кукла лежала там, где она ее уронила, – в том же положении, что и мертвый Андрей, – на животе, с вывернутой головой. Из кухни воняло, в комнате было дымно – картошка выкипела и теперь горела на плите. Ксюша, кашляя, перекрыла газ, плеснула в угли воды. Посадила Муклу на диван, бодряще похлопала по голове – не дрейфь, мол, – и пошла искать телефон.

   Она полностью разобрала свою сумку, расшвыривая вещи, проверила карманы, полки на кухне, все углы дома. Поискала под диваном – вдруг выпал, когда она садилась? Поискала на кухне – вдруг случайно, задумавшись, сунула на полку? Подняла куклу, заглянула под нее. Села, уронив руки.

   – Куда же он подевался? – спросила в пространство. – Был же! Полпятого… Ни одного деления не ловил… был же…

   Она вдруг заметила, что за окном уже совсем стемнело, и вздрогнула.

   – Чтобы включить электричество, – сказала она Мукле, – надо выйти наружу, обойти дом и завести генератор в подклетке. Но нет-нет-нет, да же?

   Она взяла фонарик, заперла дверь, прошла и подергала рамы на окнах, закрыла даже форточки. Обняла Муклу, залезла в одежде в ту самую кровать, где спала двадцать лет назад, накрылась с головой колючим одеялом с запахом рыбы. Думала, что никогда не уснет, так и будет дышать в душную маленькую темноту под одеялом, но вдруг уснула, мгновенно и глубоко.

   Ночью в дверь кто-то колотил, Ксюша сквозь сон слышала глухой монотонный стук, тихие стоны и тяжелое, хриплое дыхание с подсвистом, но, конечно, это все ей снилось. Никого больше не было на острове. Только она и ветер.

 

   Утро было яркое, оно залезло под одеяло, пощекотало Ксюшин нос, закричало тюленем, вытащило ее из сонного забытья туда, где она была на острове с мертвецом и без связи.

   Она села, откинув одеяло. Голова была ясной, солнце стояло уже высоко, дом нагрелся, пах старым деревом, табаком, рыбой. В лучах света медленно лавировали пылинки.

   – Солнце… Жарко… Андрюша!

   Ксюша вдруг поняла, что мертвый Андрей лежит прямо на солнцепеке, слегка прикрытый крапивой, и тошнотворный ужас пружиной выбросил ее из кровати. Чтобы потянуть секунду, она уложила Муклу на подушку, укутала, поправила ей волосы.

   – Обязательно тебя отсюда заберу, не бойся!

   Она прошла по дому, открыла окна. Напилась воды из последней бутылки. Босиком вышла в сени, прижавшись лбом к двери, досчитала до десяти, потом открыла. За дверью было огромное небо, деревья, мох, гранит, лучащееся светом море до самого горизонта. Из крапивы торчали уже только кроссовки Андрея, тело за ночь сползло ниже, в заросли. Ксюша шагнула вперед и вскрикнула: под ногой что-то тихо хрустнуло, ступню обожгло мелкой горячей болью. Она нагнулась и поняла, что раздавила пустую ампулу, черт знает откуда взявшуюся. И еще – что площадка лестницы усыпана чуть подвядшими крапивными листьями. Ойкая и капая кровью, Ксюша доскакала до дивана, шипя, доставала из порезов осколки и складывала в пепельницу, где вчера так и истлела недокуренная Андреем сигарета. Дотянулась до водки, плеснула на ногу, заорала. Жалко себя стало ужасно, до слез. Она собралась поплакать, но тут как будто другая женщина вышла из теней ее души. Она тоже была Ксюшей, но сильной, собранной, безжалостной. Она пинком отодвинула рыхлую и хнычущую Ксюшу в сторону и встала на ее место.

   – Хрен вам, – сказала она кому-то. Из горла глотнула водки, дотянулась до пачки сигарет и закурила. Тепло побежало по телу, мышцы расслаблялись, Ксюше уже не казалось, что в голове вот-вот лопнет веревочка и все рассыплется, как горох из мешка. Докурив, она замотала ногу туалетной бумагой, надела носки, плотные джинсы, кроссовки и вышла на улицу. Крапивные листья уже разнес поднявшийся ветер. Ксюша ногой приминала крапиву, пока не увидела тело Андрея. Он лежал лицом вниз.

   – Бедный ты мой мальчик, – вздохнула она и с усилием перевернула его на спину. Закрыла ему глаза – они за ночь стали белесыми, страшными, веки на ощупь казались липкими и холодными. Пыхтя и упираясь, вытащила тело на тропинку. Рот у Андрея был приоткрыт, когда она приподняла труп за плечи, челюсть отвалилась, и изо рта вылез большой черный жук, упал прямо Ксюше на руку. Она взвизгнула, уронила тело, голова стукнула о гранит.

   – Телефон. Ключи от лодки, – сказала она. – Телефон… Ключи… Карманы…

   Дергаясь и морщась, борясь с возникающим каждую секунду желанием вымыть руки, она пролезла по Андреевым карманам. Смартфон нашелся в нагрудном вместе с осколками еще одной ампулы. Ксюша взвизгнула «есть!», но тут же уронила руку – телефон оказался разбит вдребезги, не включался.

   Солнце жарило вовсю, Андрей был ужасно тяжелым, и пока Ксюша его протащила, ухватив под мышки и упираясь, вокруг дома, по тропинке, к вырубленной в скале пещере, она задыхалась, ноги мелко тряслись, а одежда промокла от пота.

   В леднике было промозгло и темно. Под скалу пришлось спускаться по трем большим вырубленным в камне ступеням (бум! бум! бум! – спустился Андрей). Ксюша усадила его в угол. У стены стоял деревянный ларь – там нашлись свечи, консервы, сушеная рыба, макароны, шоколад и две бутылки водки.

   – Далась же всем эта водка! – бурчала Ксюша, перетаскивая добычу в дом. Прежде чем закрыть тяжелую скрипучую дверь под скалу, она долго смотрела на Андрея, мертво сидевшего в углу. Голова его упала на плечо, из-под приоткрывшихся век в свете фонарика блестели белки глаз. Ксюша подумала, что непременно нужно сказать что-то значительное.

   – Прощай, прекрасный мальчик, – начала она неловко, – я тебя… – а дальше не получалось сказать, потому что «любила» или «могла полюбить» после вчерашнего вечера вызывали сомнения, – никогда не забуду, – с усилием закончила она.

   Закрыла дверь. Потом вспомнила ночные стуки и крапивные листья на лестнице, вернулась и подперла ее сломанным веслом, которое нашла неподалеку в траве, морщась от собственной глупости.

 

   Генератор был старый, еще советский, его зеленая облупившаяся краска наводила на мысли о танках, автоматах и вороватых прапорщиках. Завести его не удалось, хотя Ксюша долго прыгала вокруг, говорила ему ласковые слова и даже вроде бы нашла, куда заливать бензин и масло. Она плюнула и вернулась в дом.

   Мрачно съела кильку в томате и полшоколадки. Допила воду. Вытряхнула на пол Андреев рюкзак – нашла пакет с луком и картошкой, моток веревки («зачем ему??» – спросила она Муклу), джинсы, свитер, носки («бедный мальчик не хотел мерзнуть!» – всхлипнула).

   Сквозь слезы Ксюша увидела футляр на молнии. Расстегнула – и ахнула от радости: ключ от лодки! Там же, проложенные ватой, лежали три большие целые ампулы. «Калипсол» – прочитала Ксюша, но это ей совершенно ничего не сказало.

   – Была такая нимфа Калипсо, тоже жила на острове, – просветила она необразованную куклу. Та смотрела в пространство все с тем же лукавым равнодушием.

   – Может, Андрей тайно болел? Поэтому так странно себя вел? Не надо было на него обижаться и злиться, нельзя!

   Ксюша взяла помятое, но вроде чистое (она понюхала) цинковое ведро и пару пустых бутылок. Сунула в карман ключи от лодки. Несколько минут изучала лоцманскую карту на стене – до земли было навскидку километров пятнадцать.

   – А до ближайшего острова, который называется – не смейся – Еловый Буян – километра три. Лишь бы лодка завелась.

 

   Лодка не заводилась. Ксюша все делала, как до этого Андрей, – поворачивала ключ, тянула за тросик. Но Андрею мотор говорил бу-бу-бу и начинал рокотать, а Ксюше – молчал.

   – Ну чего не заводишься? – спросила она лодку. – Принципиальная? Ладно, потом еще попробую, я тебя дожму! Или вообще на веслах…

 

   Родник нашелся легко. Голубоватая ледяная вода струилась из углубления в камне, потом уходила в мох, в черничные заросли, разливалась ручейком. Ксюша встала на колени и долго пила, вытягивая губы трубочкой и хлюпая. От воды заломило зубы, в голове стало звонко и ясно. Ксюша вдруг почти поняла что-то важное про вчерашний день, но мысль не успела оформиться – она подняла глаза от воды и увидела лося.

   Тот стоял, наклонив голову и глядя на Ксюшу исподлобья. Лось был огромный, непонятно было, как он подошел настолько близко, а Ксюша не заметила. Он переступил с ноги на ногу, под бурой шкурой перекатились мощные мышцы. Фыркнул, раздувая ноздри. И Ксюша сбросила оцепенение, взвизгнула, вскочила и побежала. Через лес, через камни, вниз по гранитной горке – вот лестница смотровой вышки, ржавая, гнутая, но можно залезть. Ксюша подпрыгнула, уцепилась, зашипела, потому что ржавчина драла руку сквозь повязку. Подтянулась (страх помог), вскарабкалась, полезла вверх, оглядываясь на деревья. Лось, кажется, не стал за нею бежать.

   Ржавые стены были исписаны, исцарапаны когда-то побывавшими здесь туристами – «Колян 1969», «Миша + Светуля», «туристический клуб „Выборгское Наследие“ в походе по местам Боевой Славы – 1991».

– Почему же сейчас никто не приплывает? – спросила Ксюша. Надписи не ответили.

   – И откуда взялся лось? – продолжила она, распрямляясь во весь рост и осматривая остров, море, далекую полоску земли. – Пришел по льду, как тот, из истории дяди Ле… да фиг с ним? Да он бы тут давно с голоду подох, в двух километрах чахлого леса!

   Мир вокруг был огромным, полным света, дул ласковый свежий ветерок, у горизонта проходил сухогруз, а может, военный какой-то корабль. Ксюша поправила волосы, вздохнула.

   – Не буду бояться, – сказала она решительно. – Еды хватит на пару недель. Вода бьет из скалы. Растут ягоды, грибы наверняка есть. Лодка заведется, или можно на веслах попробовать. Или туристы какие-нибудь приплывут, спасут. Все исправится… кроме Андрюши. А лось – ну что лось. Не медведь же.

   Она слезла с вышки. Огромная металлическая конструкция чуть дрожала. Вернулась к ручью, набрала воды. Лося не было, и даже отпечатков копыт найти не удалось.

 

   Вечером пошел холодный мелкий дождь, перешел в ливень. Выбегая в туалет, Ксюша накрывалась Андреевым дождевиком, но все равно промокала и дрожала. Можно было и не бегать, но ведро было всего одно – а воду ведь в него потом уже не наберешь. Стемнело, опять поднялся ветер. Ксюша зажгла три свечки, сидела на диване, обнимая Муклу, и пыталась читать пыльную старую книжку «Навигация и лоция», найденную на полке. Был еще «Учебник пчеловода», но там страницы сильно выцвели. Зато из него выпала познавательная церковная брошюра «Поминовение усопших», в которой Ксюша прочитала, что душа Андрея сейчас скитается вокруг домика и ищет тело, как птица – гнездо. От этой мысли было еще неуютнее.

   – Ну что за незадача! – с досадой сказала Ксюша Мукле, понимая, что сейчас ей снова придется бежать в ночной ливень. – Консерва просроченная попалась, что ли?

   В луче фонарика струи дождя казались серебряной светящейся пряжей. Крапива гнулась от ветра, шумели, потрескивая, сосны, гудел металл обзорной вышки. Луч выхватил из мрака и дождя человеческую фигуру и тут же уперся в груду камней, покрытую мхом – ту самую, что так нехорошо вчера двигалась. Ксюша подскочила от неожиданности и острого, животного ужаса, но тут же повела фонариком, надеясь, что ей показалось. Фигура – темная, небольшая – стояла у каменной горки. Ксюша шагнула ближе – и поняла, что дождь просто огибает пустоту в форме человека, а плотности у этой темноты нет, и сквозь нее виднеются мох, камни, высокие метелки зверобоя. Фонарик ходил ходуном в Ксюшиной руке.

   – Андрюша, – позвала она хрипло. – Это ты?

   Но тут фигура обернулась, сдвинулась и Ксюша, сдавленно закричав, бросилась обратно в дом. Заперлась на замок и щеколду, плакала от страха и беспомощности, не могла унять дрожь. Потом заставила себя выпить пару глотков водки и все-таки уснула, не раздеваясь и не гася свечей.

 

   Утром, затравленно оглядываясь, она отправилась к лодке. Она гладила мотор и умоляла его завестись. Она подливала бензин из канистры в отверстия, казалось, для этого предназначенные. Она дергала за трос и протирала кожух. Просила помощи у духов острова и читала «Отче наш» (сколько помнила, строчки три). А часа через полтора, отчаявшись и грязно ругаясь, она лягнула чертов мотор подошвой кроссовки, несильно, а он отвалился от стенки, на которой был закреплен («транец» – зачем-то вспомнила Ксюша) и со всплеском ушел в воду.

   – Ну, так совсем уж нечестно, – сказала она, разглядывая, как мотор темнеет на дне, неглубоко, всего в метре от поверхности, как поднимаются от него пузырьки жемчужными цепочками и расходится по воде радужная бензиновая пленка.

   Ксюша никогда не пробовала грести веслами. Она отвязала лодку, оттолкнулась от причала, подняла концы весел к груди.

   – Что ж, в конце концов путь – вся цель гребцов! – напевала она для бодрости, выгребая за мысок, которым кончалась эта часть острова. И тут лодку подхватило течением.

   Ксюша гребла отчаянно, выбиваясь из сил, пока не уронила весло. Сняла второе с уключины, пытаясь подтянуть первое – потеряла равновесие и выпала из лодки.

   На пару секунд показалось, что поверхность воды держала ее, не проваливалась, будто лежала Ксюша на гибком прозрачном льду и смотрела, как в глубине качаются водоросли и прячется под камень стайка серебристых рыбешек.

   – Вот это да, – сказала она, но тут же странное чувство пропало, и она ухнула в ледяную воду. Было неглубоко, но она тут же ушибла лодыжку о булыжник на дне, нахлебалась соленой воды до рези в груди и промерзла до костей. Спасти удалось только одно весло, второе, издевательски покачиваясь, уплыло слишком далеко.

   Ксюша добрела до берега, таща лодку за веревку; стуча зубами, выбралась на камни. Непослушными пальцами привязала лодку к стволу коренастой сосенки, склонившейся над берегом. Побрела к домику, пытаясь справиться с дрожью, – казалось, что легкие сжались, воздухом было не надышаться. Тропинка вела мимо той самой страшной горы камней, мох заколебался, дрогнул, послышался тихий вздох, но Ксюша показала камням средний палец (фак ю, да-да-да!) и потопала дальше.

 

   – Да и что там за призрак-то? – рассуждала она, переодевшись в сухое, согревшись и напившись водки (так и привыкнуть недолго, а женский алкоголизм не лечится, хотя можно подумать, что лечится мужской).

   – Чертовщина вся у той горы булыжников. Значит, надо ее разворошить и посмотреть! Может, там пиратский сундук какой с проклятым сокровищем!

   В сенях стояла лопата, на стене висел тупой, но тяжелый пожарный топорик. Ксюша экипировалась, намахнула еще полстакана и пошла разбираться с потусторонними явлениями. Развиднелось, солнышко висело над горизонтом, не горячее, но яркое. Невдалеке прошел катер, Ксюша бросила лопату, которой подрезала мох под камнями, побежала на берег, прыгать-кричать-размахивать руками. Но с катера ее не заметили.

   Она выместила досаду на своей раскопке. Рубила мох, как рыхлую шкуру большого зеленого зверя. Откатила почерневший камень, второй, третий. Под ними показалось серое, гладкое – плотно завернутый полиэтилен, в котором что-то темнело, покрывало поверхность изнутри коричнево-желтыми разводами.

   – Не лезь, хватит, – сказал грустный голос. Ксюша подскочила, обернулась с лопатой наперевес.

   На тропинке стояла девушка – совсем молоденькая, лет двадцати, чем-то похожая на саму Ксюшу. Лицо кругловатое, волосы светлые, нос в веснушках. На девушке был серый спортивный костюм и черная футболка с котиком.

   – Ты кто? – хрипло спросила Ксюша. Девушка пожала плечами, сунула руки в карманы.

   – Ну, – протянула она, – даже не знаю, как объяснить и с чего начать.

   Ксюша опустила лопату, подумав, что выглядит глупо. Девчонка была самая обыкновенная. Наверное, приплыли с кем-нибудь на лодке… И ее сейчас с собой заберут… А под камнями – хм, ну может, там у них наркотики спрятаны?

   Ксюша улыбнулась поприветливее, кивнула на полиэтилен.

   – Не полезу, не волнуйся. Мне просто привиделось… Три дня одна на острове, с ума схожу. Мой парень погиб, упал со скалы. Надо полицию, экспертизу, пусть выясняют… Ну то есть не обязательно сразу, можно, наверное, подождать, – добавила она быстро, подумав, что вдруг правда наркотики.

   – Я не могу тебе помочь, – вздохнула девушка, повесив голову. – Зря ты меня вытащила.

   Ксюша смотрела, не понимая.

   – Тебе повезло, – сказала девушка, хмурясь. – А мне нет. Хотя я была осторожнее и ему не доверяла. Но не настолько, чтобы отказаться с ним выпить вина на набережной…

   – И что? – спросила Ксюша. Ей казалось – она вот-вот поймет, о чем говорит эта странная девушка. Вот-вот…

   – Кетамин, – сказала та, – в смеси с алкоголем вызывает диссоциативную анестезию. Идешь, куда тебе говорят, моргаешь, как кукла. Ничего не помнишь. В машину, в лодку, на остров. К утру прошло. Он улыбался… Меня искали… Тебя ищут?

   Ксюша попятилась от девушки, чье лицо, пока она говорила, делалось все бледнее, вытягивалось, глаза наливались чернотой.

   – Что… что в… па-пакете под к-камнями? – спросила Ксюша, заикаясь.

   – Я, – ответила девушка, она уже не казалась симпатичной, ее глаза провалились в череп, челюсть отвисла, потом упала на грудь. – То, что от меня осталось за два года… То, что он не съел.

 

   В глазах у Ксюши потемнело, она кинулась куда-то бежать и ударилась лицом о дощатую стену туалетной кабинки. Обернулась, держась за лоб и тяжело дыша. Никого не было на тропинке. Пластик торчал между камнями. Солнце уже коснулось воды, облака полыхали оранжевым.

   – Ты врешь, – крикнула Ксюша. – Ты – глюк! А у нас была любовь!

   – Проверь, – вздохнул тихий голос над ухом и исчез, истаял в закатном небе.

   Ксюша обошла дом, постояла перед ледником. Дверь его была чуть-чуть, на ладонь приоткрыта, наверное, ночным ветром. Сломанное весло валялось в траве. Ксюша подошла притворить дверь поплотнее, и сладкий смрад разложения ударил ее по лицу, забрался в нос, в глаза, в волосы. Кашляя и сдерживая рвоту, она подперла дверь веслом, уже и не думая о том, чтобы заглянуть в ледник и посмотреть на Андрея.

   Вернулась в дом и уснула засветло.

 

   – Что проверить-то? – спрашивала она во сне саму себя – девочку в летнем платье. Девочка сидела у стола и играла шашками в «чапаева». Она нехотя отвлеклась на Ксюшу, босиком вышла на крыльцо, ткнула пальцем в сторону причала с привязанной к нему лодкой.

   Ксюша проснулась и вдруг поняла.

   – Сумка «на завтра»! – сказала она, садясь в кровати. Мукла упала на пол, Ксюша ее подняла, аккуратно усадила на диван, платье ей поправила. Сунула ноги в кроссовки и побежала.

   Сумка Андрея стояла под кустом. Серая, плотно упакованная сумка на молнии. Подмокшая от дождя. С паутиной, которую уже сплел вокруг какой-то предприимчивый паук.

   – «Тут на завтра всякое». Что было бы завтра, Андрей? Что было бы, если бы ты не умер? Если бы я не взяла твой стакан?

   Ксюша аккуратно смахнула паука – пусть живет. Расстегнула сумку, заглянула. И села прямо в мокрую траву, раскачиваясь, пытаясь поймать дыхание. Ей было холоднее, чем вчера в воде, и она знала, что от этого холода ей теперь никогда не согреться.

   Сверху в сумке был набор хирургических ланцетов в тканевом закрученном чехле. Были там также неприятного вида плоскогубцы, ножницы, зажимы. Отдельно лежала блестящая пила с мелкими зубчиками и удобной на вид ручкой. Бинты, жгуты. И свернутый рулон плотного полиэтилена – такими обтягивают парники и теплицы.

 

   Спотыкаясь, Ксюша дошла до ручья. Плескала воду в опухшее от истерики лицо, пила взахлеб, до икоты. Ей было так одиноко, как никогда в жизни.

   – Меня бы не искали… – бормотала она. – Кому меня искать? Кому?

   Мама: звонит из Америки на день рождения и на Новый год. Но сильно не беспокоится, у нее там новые дети, более удачные. Маленькие еще, младшему шесть лет всего. Мама стрижется коротко, бегает по утрам, ведет себя, будто вовсе ей не под пятьдесят. А если у тебя дочка под тридцать, тебе самой никак не может быть под тридцать. Зачем ей Ксюша?

   Папа: пятнадцать лет работал над проектом «спиться до могилы». Благо помощников – полгорода. И в канаве ночевал, и к забору ледяному примерзал. Причина смерти – инсульт, получите-распишитесь.

   Старые подруги: все замуж повыходили в последние пару лет, раздались, заматерели, гуляют с колясками, разговаривают о мужьях и маститах.

Новые подруги (они же коллеги из магазина): раз в месяц собираются по ресторанам и клубам, Ксюшу с собой берут, кажется, больше из жалости и вежливости, они все ее лет на пять моложе, глупые болтушки…

   Слезы капали в ручей, Ксюша стояла на коленях, тихонько, отчаянно подвывая.

   – Я человек… не мясо… человек…

   Ей мучительно хотелось, чтобы кто-нибудь пришел, оказался рядом, сказал ей, что она что-то значит.

   Она подняла голову на звук – лось стоял совсем близко, он фыркнул, наклонился к ней, легонько боднул ее щеку своими мягкими шелковыми ноздрями. Ксюша подняла руку, погладила огромную морду.

   – Ну чего ты, – девушка в футболке с котиком шагнула к ней от сосны. – Ты же радоваться должна. Живая!

   Она села на мох рядом с Ксюшей.

   – Меня Аней зовут… звали, – сказала она. – Анна Павлова.

   – Как балерина? – зачем-то уточнила Ксюша, вытирая слезы и нос.

   – Ага. Училась в Пермеде в Питере. Тоже имени Павлова. Хотела на пластического хирурга… Но вот так повезло с однокурсником. Знаешь, я думала – он в меня влюблен. Лестно было, он же красивый такой. Учился хорошо. Заметный, в общем, парень…

   Ксюша поняла, что лось исчез – вот только что был, дрожало под рукою живое тепло, и вдруг уже только воздух, и сумерки, и закат догорел.

   – Куда лось-то делся? – спросила она.

   – Лось? – пожала плечами Аня. – Я не видела. Нас только ты видишь. Это же все твоих рук дело. И лось этот несчастный. И я… эта несчастная. Нас уже нет. Так, остаточные эманации тех, кто тут умер, на острове. А ты их раскручиваешь.

   – Как экстрасенс, что ли?

   – Да как ни назови.

   – Тогда как джедай!

   – Ага. Оби-ван, блин. Только ты со своей силой управляться вообще не умеешь…

 

   Ксюша моргнула – заснула она, что ли, на несколько секунд? Никого у ручья не было. Она умылась, поднялась и пошла в обход, по берегу. Подбирала камешки, бросала их в воду. Набрела на врезанное в прибрежную скалу бетонное укрытие, все исписанное, исцарапанное туристическими граффити («Колюня 68» «1996 КЕМЕРОВО Витя Марина Вася Илья» «A.Mattinen»), – заглянула осторожно, от порога. Темно было внутри, пахло мхом, и пусто, совсем пусто.

   – Ну, а тутошние где призраки? – пробормотала Ксюша. – А то «я твой отец, Люк»…

   Отвернулась от дота и вздрогнула: стоял на гранитной глыбе кто-то высокий, темноволосый, в светло-серой форме с фуражкой, в бинокль рассматривал окрестности.

   – Вот это да, – сказала Ксюша. Потом окликнула человека: – Эй!

   Он обернулся, вздрогнув так, что чуть бинокль не выронил, рука дернулась к коричневой кобуре на поясе. Светлоглазый оказался и почему-то на Ксюшиного папу похожий.

   – Тутта, митта тет таала? Тасса тайстееллу, вааралиста…

   Озабоченно спрашивал, недоуменно. Ксюша поняла про девушку и про здесь опасно – в этих краях все, кто в торговле работал, немножко по-фински понимали.

   – Оллен таала.. – сказала она, и на этом запнулась. Еще она могла бы сказать «куусисатаа рупла», шестьсот рублей, мол, но ситуация не располагала.

   Призрак спрыгнул с камня, крепко взял Ксюшу за плечо рукой в перчатке, потащил к укрытию – темному, страшному, как бетонный гроб.

   – Нет-нет-нет, – говорила Ксюша, упираясь. К подобной материальности призрака она совсем не была готова. – Ей-ей! Отпусти! Да что ж это такое! Как там, блин, по-вашему… Витту! Витту!

   Парень отпустил ее, стоял, уронив руку, с отвисшей челюстью.

   – Вот так тебе, – сказала Ксюша, отступая. – Что, не слыхивал, чтобы девки… чтобы тутты такие слова говорили? – она задыхалась и дрожала. – А у каждой тутты есть витту…

   Призрак (да какой же призрак с такой хваткой?) тем временем опомнился, пошел прямо на Ксюшу, раскинув руки, решив, видимо, больше с нею не разговаривать, а просто отловить, как неприличную зверушку. Ксюша пятилась к воде, все быстрее и быстрее. Парень остановился, что-то закричал, она не поняла. Ногам было странно – холодно и как-то пружинисто. Ксюша посмотрела вниз и взвизгнула – она стояла на поверхности воды. Тут же, словно ее внимание растопило пленку, вода расступилась с брызгами, и Ксюша провалилась – неглубоко, по колено, но подошвы больно ударили о каменное дно. Рядом с нею из моря поднимался паренек в дырявой тусклой кольчуге, с коротким мечом на кожаном поясе, белобрысый, ушастый, с россыпью ярко-багровых прыщей на лбу. Вода стекала по его бледному некрасивому лицу.

   Ксюша почувствовала, будто реальность от нее ускользает, не держится, рвется в куски. Задыхаясь, жмурясь, чтобы поменьше видеть, она выбрела из воды, побежала к дому. Нога соскользнула по камню, Ксюша упала и рассадила скулу. Села, держась за ушиб. Тихо было, солнечно, вокруг никого, где-то вдалеке шумел вертолет, тюлени перекрикивались за скалой.

   – А я сошла с ума, – сказала Ксюша. – Какая досада!

   И истерически засмеялась.

 

   В доме было тихо, пыльно, стены давили на уши. Ксюша обессиленно упала на диван рядом с Муклой.

   – Умираю есть хочу. Аж ноги трясутся. А готовить сил нету. А консервы эти просроченные я теперь боюсь есть. Столько всего на этом острове, чего я боюсь… Еще и сраных консервов теперь боюсь… Консерв… Консервовов…

   Ксюша потащилась на кухню, поставила на огонь воду для макарон, отрезала пару ломтей колбасы, села на стул в углу.

   – Аня! – позвала она тихо. Черт знает, как оно работает. Она сосредоточилась и прошептала «вызываю дух Ани». Ничего не происходило. Ксюша оперлась локтями на стол, закрыла глаза всего на секунду, а когда снова открыла – вода наполовину выкипела, а Аня стояла в дверях, скрестив на груди руки, и рассматривала Ксюшу.

   – Ты бы газ поберегла, – сказала она неодобрительно. – Кончится – придется на костре готовить. А в доме безопаснее.

   – Чего мне бояться? – буркнула Ксюша. – Из зверей тут только тюлени. Ну и мертвый лось. А человеку я на шею брошусь, любому немертвому. «Если призрак ты румяный, братец будешь мне названый». Тут, кстати, остров Буян недалеко. А нет, некстати, не из той сказки…

   Она засыпала в воду соль и желтые рожки, похожие на толстых червяков, замысловато выгнувшихся перед тем, как засохнуть. Помешала. Ноги подгибались от усталости, Ксюша ухватилась за плиту, качнулась.

   – Это ты из-за меня так устала, – сказала Аня. – Ну и остальные… Ты свою энергию тратишь. И я сейчас из тебя тяну. Не нарочно. Прости. Просто так… странно – будто я опять живая. Будто не было ничего…

   – Как это вообще было? – спросила Ксюша медленно.

   – Темно. Спокойно. Никак. Кажется, вначале был какой-то свет, и меня туда тянуло, как течением, но я уцепилась и удержалась, даже не знаю, зачем…

   – Я не про саму смерть, я про… здесь.

   – Макароны помешай, слипнутся, – сказала Аня и долго молчала, а потом исчезла. Вернулась, когда Ксюша уже сидела перед тарелкой макарон, сбрызнутых растительным маслом, и жевала колбасу.

   – Сначала я просила его меня отпустить, – сказала она, глядя прямо на Ксюшу. – Такие, знаешь, обычные реакции жертвы. «Ну пожалуйста», «я никому не скажу», «не надо». Умоляла его, плакала. А его это только сильнее распаляло. Улыбался все страшнее. А к вечеру принес инструменты, рот мне заклеил, перевернул и срезал… глютеус максимус с левой стороны.

   – Без наркоза? – ахнула Ксюша.

   – Нет, конечно… подкалывал тем же кетамином понемножку. Иначе бы я от шока умерла. Хорошо бы было…

   Она помолчала. Ксюша никак не могла проглотить макароны, они застряли в горле болезненным комком.

   – Сначала он мясо на костре пожарил на улице. В дом принес и при мне ел. Улыбался. А я в шоке была и голодная второй день – самое смешное, что мне самой запах вкусным казался. Шашлычок… Жареная жопа… А Андрей говорил, что это его причастие, что мы с ним становимся единым целым, метафизически. В общем, нес сумасшедшую херню и возбуждался…

   – Он что тебя… еще и… трахал?

   Аня покачала головой.

   – Нет. Он до меня вообще не дотрагивался, только инструментами. Но ходил со… стояком. – Она сделала неприличный жест, невесело усмехнувшись. – А потом ему все скучнее и скучнее делалось. Вроде как интерес прогорел, все. Кляп он мой уже не снимал. У меня такая слабость была, дегидрация. И надежды совсем не осталось – но от этого как-то спокойнее даже сделалось. Типа чего дергаться, вот-вот уже все кончится. На третий день я на животе лежала – на панцирной сетке, смотрела, как моя кровь капает на полиэтилен под кроватью. А он срезал с обоих плеч бицепс и брахиалис – я знаю, потому что он мне проговаривал, что делает. Вроде как мы на операции вместе стоим. А потом на кухне прямо в сковородке пожарил – с картошкой и луком! Порезав кубиками. Меня это почему-то сильней всего поразило, что с картошкой…

   Ксюша вскочила, перевернув стол, поскальзываясь на раздавленных макаронах. Еле успела до ведра добежать. Потом долго терла лицо рукавом, пока рвотные спазмы не прошли. Волосы на лицо свесила и сидела, как за плотной занавеской, будто в домике.

   – Наверное, я никогда больше мясо есть не смогу, – пробормотала она.

   – Знаешь, у меня в последний день в голове вообще все сдвинулось, – тихо сказала Аня. Ксюша не видела ее, и голос, казалось, шел отовсюду. – Время изменилось. Воспоминания стали как двери – в любое можно было шагнуть и заново все прожить. Мы с мамой и сестрой Танькой в Грецию ездили на месяц… Я загорала опять, ныряла с маской. Там такое солнце, такой свет… яркий и древний.

   Ксюша плакала, обняв колени.

   – А еще казалось, что всего ужасного вообще не было. Что я не стала пить то вино, а поймала машину и домой поехала… Мама и Танька уже спать легли, на кухне мне сырников оставили с запиской. Я чаю заварила, села их лопать и играть на телефоне…

   Голос Ани угасал, исчезал, растворялся.

   – А самым мощным глюком было, будто Андрей поскользнулся, когда меня из лодки тащил, упал и башкой ударился прямо на берегу. Я подползла и его голову в воде держала, долго, пока он не сдох. Дергался, сука… Потом развязалась, жила тут одна на острове. За водой ходила…

   Ксюша откинула волосы с лица, долго смотрела на ведро, на изношенное дерево половиц, на муравьишку, который выполз из щели и раздумывал «теперь-то что?», шевеля усиками (или как там они у них называются). Попыталась встать – и не смогла, ноги не держали. Она на четвереньках доползла до дивана, стянула с него одеяло, укрылась и уснула прямо на лысом ковре – сон был холодным водоворотом, выплыть из которого было нельзя.

 

   Во сне они с Аней вместе ныряли в голубую воду – на дне были яркие морские звезды, водоросли, остатки старой мраморной колонны.

   – Главное – не думай об Андрее, – сказала ей Аня сквозь воду. – Вот вообще не дотрагивайся мыслями. Чем больше думаешь, тем больше силы ему даешь. У тебя ее так много, ты ее всю жизнь закупоренной держала, а сейчас тебя тряхнуло – и из всех щелей… А он очень плохой человек, черный-черный. И у него пока есть тело – мертвое, но есть. Он придет за тобой. Он сожрет тебя! Осторожнее, Ксения!

   Желтый осьминог на дне выпустил облако чернил, которое росло, росло и все вокруг зачернило.

 

   Утро встало яркое, теплое.

   «Последнее», – почему-то подумала Ксюша, так и сказала Мукле.

   Она нагрела воды, заварила древний чай – рассыпной, посеревший уже от старости. Намешала в чашку окаменевшего рафинада, пила, вроде ничего было, вкусно. Потом ходила смотреть на тюленей. Вообще ни о чем старалась не думать, а только ощущать – вот солнышко на коже, вот запах мха, вот тюлени ее услышали и плюхаются в воду, головы высовывают, смотрят – ня! Лодки у берега нет – наверное, плохо привязала, и отлив ее утащил. Ах, жалко!

Вот большой камень у тюленьей бухты – приметный, со скошенным верхом. Вот маленькая Ксюша идет к воде по этому камню – лето, она босиком. Оглядывается, подмигивает через годы, раскидывает руки. Гранит слишком горячий, ногам больно, надо поскорее добежать до воды, она упругая, поверхность студит кожу. Маленькая Ксюша наступает на воду, делает шаг, другой. Вода гнется, но держит. Девочка балансирует на шелковой прохладе, качается, смеется, смотрит, как под нею проплывает тюлень.

   – Ксюша! – кричит мама, у нее напряженный голос, у нее испуганные глаза, она протягивает с берега руки. Ксюша бежит к ней по воде, из-под пяток летят брызги.

   – Не делай так, – говорит мама и вдруг бьет ее по щеке, больно. – Никогда больше так не делай. Это страшно опасно! Если ты можешь что-то, чего нормальные люди не могут, это надо скрывать, прятать! Понимаешь? Пообещай, Ксюша. Ну не плачь, доча. Пойдем лучше на родник.

   Большая Ксюша идет на родник. Вода вкусная, студеная, мама тогда говорила – «пей, пока из ушей не польется». Смешно. Интересно, откуда бьет такой голубой сладкий ключ на скале посреди соленого моря? С какой немыслимой глубины?

   Черника мелкая, кислая еще. Сыроежки на холме, но собирать пока не надо – покрошатся…

   Ксюша залезла на вышку – покурить, подышать огромностью мира. Когда она спустилась, между валунов ее ждал лось. Фыркнул, покосился. Пошел рядом с нею, чуть позади, склонив голову, будто дух земли шагал за плечом.

   Ксюша дошла до поляны перед домом и остановилась – все, что она видела, показалось вдруг чересчур ярким, застывшим и очень красивым, как картинки в хорошо прорисованном аниме.

   – Все было неестественно тихо, – прошептала Ксюша, – как в кино, когда ждет западня.

   Птицы молчали, тюлени молчали, даже ветер улегся, затаился в траве, спрятался в камнях.

   Ксюша глубоко вздохнула, и мыльный пузырь спокойствия и умиротворения взорвался. Держать его оказалось слишком тяжело. И в нем нельзя было спрятаться от Андрея – как раненому нельзя притвориться, что в животе не сидит пуля, разъедая плоть. Мысли бросились обратно в голову, образы разлетались горячими гранатными осколками.

   Улыбка Андрея, его мертвые белесые глаза, аккуратный сверток со скальпелями, привязанная к металлической сетке кровати девушка. Светлые волосы – это, кажется, она сама, Ксюша, лежит и смотрит, как кровь капает на полиэтилен под кроватью. Мясо дымится на сковороде. Веревка в рюкзаке – очень аккуратно свернутая, он все делает так аккуратно. Стакан колы. Андрей зашвыривает в море ее телефон, пока она стоит на кухне и чистит картошку. Картошку на завтра.

   – Он заставил меня начистить картошки «на завтра»!

   Ярость и ненависть переполнили Ксюшу, она подняла голову к солнцу и дико, отчаянно закричала. И весь остров вздрогнул, испуганный ее криком, – и с треском разлетелись деревянные створки дверей в ледник под домом, упали в траву, будто выбитые взрывом.

   Потом на тропинке послышались шаги. Тяжелые, шаркающие. Ксюша стояла в ярком дневном свете, неподалеку плескалось море, где-то вдалеке гудела моторка. Мир был обычным, нормальным – но вот Андрей вышел из-за поворота тропинки.

   Мертвец шел к ней – среди деревьев и камней, под голубым небом, и поднявшийся ветерок шевелил его неопрятные теперь, слипшиеся кудри. Щеки покойника ввалились, губы висели серыми тряпками, нос скособочился налево. Глаза были белые, страшные, ничего не могли видеть, но смотрели прямо на Ксюшу.

   – Я иду, – сказал он густым, слежавшимся голосом – негромко, но слова просачивались в уши, липкие, холодные. – Раз позвала…

   Ксюша думала, что сможет это выдержать, как-то его остановить. Она вытянула руки.

   – Ляг в траву, – крикнула она. Потом сделала джедайский жест: – Снова стань мертвым, навсегда!

   Но было ей слишком жутко, реальность выворачивалась наизнанку, трупный газ наполнял воздух вместо кислорода. Андрей шел к ней. Она коротко, задушенно пискнула, зачем-то размашисто перекрестилась и начала пятиться к лесу.

   Мертвец осклабился.

   – Буду тебя медленно жрать, – сказал он, безошибочно поворачивая вслед за ней. – Ты ж у меня такая… Как все вы, мясные – сисястые. Хоть так сгодишься. А то ходите, жрете-срете, причитаете, что толстые, что никто не любит, что лучше сдохнуть… Пфф-ф-ф-ф!

   От презрительного фырчания разложившаяся плоть его губ приподнялась, раздулась серым пузырем. Распухшие пальцы шарили в воздухе. Ксюша поскользнулась, не удержалась, упала, больно ушибив копчик, закричала, когда мертвец бросился к ней, обрушился на нее гнилой смрадной тяжестью, щелкнул у ее лица длинными желтоватыми зубами.

   – Сожру тебя – и, может, свою жизнь обратно заберу, – прохрипел он. – Сырое-соленое-живое…

   И с хрустом вцепился ей в шею, порвал кожу, вырвал лоскут с мясом, замотал головой, как собака, пережевывая. Ксюша орала так, что сама себя не слышала, только мир дрожал. И вдруг в Андрея что-то тяжелое ударило, сорвало с нее, отбросило.

   Она села, дрожа и зажимая шею. Между пальцами сочилось горячее. Андрей уже поднимался с травы в паре метров от нее – а у самого дома, наклонив голову, стоял лось. Он выгнул спину, подпрыгнул и снова понесся на Андрея, толкнул его, отбросил спиной в дерево. Развернулся – и тут ноги его подломились, от колен вниз остались лишь кровавые обрубки, череп оскалился белизной. Андрей расхохотался.

   – И тебя, зверюга, тоже сожрали… и высрали. Все вы – мясо…

   Лось страшно закричал, развалился на кости, исчез в траве.

   Тут из лесу шагнул светлоглазый, красивый, в серой гимнастерке – одну руку он держал на весу, оперев на нее пистолет.

   – Виттусаатана! – сказал он сквозь зубы. – Пайну хиетеен…

   И выстрелил – раз, другой, третий. Пули били в Андрея, как маленькие воздушные шарики, не причиняя ему никакого видимого вреда.

   – Пиу-пиу, – передразнил Андрей его выправку и решимость. – Эй, чухня! Тебя тут тоже сто лет в обед как нету. Забыли. Мир двинулся дальше. И ты вали себе. Бум!

   Он ударил кулаком о кулак, и парень взорвался кровавыми лоскутами, на траву плеснуло густой какой-то темной жидкостью.

   Ксюша сидела, держась за шею, попыталась опять подняться и не смогла. Андрей был все ближе, а ей делалось все хуже, наваливалась слабость, усталость от боли, апатия. Казалось – пусть уж, все равно это все не по-настоящему, потому что так не бывает. Проснуться бы.

   Мертвец развел ее ноги, поднял в воздух, держа, как тисками.

   – Всех норовите в свою щель вонючую заманить, – сказал он, далеко высунув коричневый распухший язык. – А там внутри утроба, чтобы делать новое мясо… Кусну туда разок, говорят, вам такое нравится…

   Он стал наклоняться, сгибаясь как резиновый, а Ксюша нелепо билась в его руках, пытаясь вырваться и отползти, провалиться под мох. И тут голова Андрея дернулась – в нее ударил камень, упал рядом с Ксюшиным лицом – на сколе сочился мокрым кусок содравшейся кожи с кудрявыми волосами.

   – Беги, – крикнула Ксюше Аня. Она стояла на своей каменной горке, поднявшись из полиэтилена, из-подо мха, из забвения и муки. – Беги же! Вставай, дура, шевелись, ты же живая, у тебя же все есть, не позволяй с собой так!

   Она бросала камни вместе со словами. Камни били в Андрея тяжелыми пулями, рвали его кожу. Он зарычал, закружился на месте, будто внезапно ослеп. Ксюша поднялась и, шатаясь, на полусогнутых побежала к дому. Куда же ей бежать-то?

   Сил не осталось, она присела прямо на тропинке, до лестницы было рукой подать. В крапиве что-то краснело, Ксюша потянулась посмотреть, но тут Аня закричала – громко, отчаянно, тоскливо. Андрей схватил ее и держал на вытянутых руках.

   – А я уж думал, в тебе больше жрать нечего, – сказал он. – Думал, все, кончилась. А тут еще осталось – сковородку облизать, соус хлебушком подобрать, душу ложечкой…

   И он раскрыл рот так неестественно широко, что челюсть коснулась груди. И стал запихивать в пасть Аню, а она будто сжималась, проходя в его горло, истаивала, исчезала. Она больше не издавала ни звука, была как мертвая. Только смотрела на Ксюшу, становясь все прозрачнее, все более несуществующей.

   – Вкусно! – сказал Андрей, приставляя рукой на место страшную свою разваленную челюсть. – Живьем она не такая вкусная была. Мясо потом отдавало, знаешь?

   Ксюша повернула голову и увидела, что красная штука в кустах – это ручка пожарного топорика. Спокойно, будто обдумав заранее, она потянулась и взяла его. Ручка была гладкой, тяжелой, хорошо лежала в руке. Ксюша встала – ее шатало, но она успела подняться прежде, чем Андрей до нее добрался.

   – Пффф, – презрительно сказал он опять. Губы его порвались и звуки выходили неотчетливо. – Тоже мне Чак Норрис… Толстая сдобная булочка с театральным реквизитиком… А ручки слабенькие… Ну поплачь, заечка, давай вместе поплачем, потом заедим чем-нибудь жирным, сладеньким…

   Ксюша подумала, что надо бы тут сказать что-нибудь большое, значительное, например: «Получи, сволочь!» Но в голове было пусто, легко и свободно. Шея вот порванная очень болела и ушибленный копчик. Но можно было перетерпеть.

   Она подняла топор, сосредоточилась. Поднырнула под руку Андрея, увернулась, оказалась у него за спиной и с размаху опустила лезвие на его затылок в кровавых проплешинах. Череп хрустнул, топор вошел глубоко. Андрей упал, захрипел, из-под лезвия под напором выплеснулась темная жижа. Ксюша выдернула топорик (чавк!) и принялась рубить, что попадалось, – руки, ноги, шею, тяжело ломающиеся ребра.

   – Сдохни, сдохни, – хрипела она, – сдохни, сдохни!

   Будто рубила часть себя – ту, из-за которой она казалась самой себе ненужной, неважной, ничего не стоящей. Наконец Андрей перестал дергаться и булькать, а его рука, лежавшая теперь в полуметре от тела, прекратила скрести пальцами по крапивным листьям, и Ксюша остановилась, дрожа, вся мокрая от пота и от вонючих мерзких ошметков. Дышала тяжело. Слезы щипали глаза.

   – Зарраза, – сказала она, а потом легла на спину прямо на траву возле мертвеца – они лежали рядом, совсем как в тот единственный раз, когда Андрей у нее ночевал, и они ели вафельный торт с молоком, играли в нарды, а потом стали в «чапаева» – и уснула глубоким, как обморок, сном.

 

   Проснувшись, судя по солнцу, через час или два, Ксюша вдруг поняла, что нужно делать – будто бы ей кто-то нашептал это в ухо, пока она спала. Кивнула маленькой девочке в цветастом платье, показала ей большой палец. Девочка показала палец в ответ, улыбнулась и исчезла.

   Вначале Ксюша принесла с кухни нож, перевернула Андрея и разрезала ему живот. Нож был туповатый, и резалось плохо. Ксюша представила Аню, попыталась ее перед собою увидеть – как она собирается из небытия, частички темноты соединяются, обретают форму, становятся тенью – а от тени поднимается та, что ее отбрасывает. Аня выскользнула из тела Андрея, встала рядом – полупрозрачная, тихая, бестелесная.

   – Спасибо тебе, – сказала ей Ксюша. – Теперь уходи. Иди туда, куда тебя тянуло изначально. В свет, в посмертие, в колесо сансары, не знаю куда. Да и ты рассказать не сможешь…

Аня бледно улыбнулась. Показала рукой на камни, под которыми в полиэтилене разлагались ее останки.

   – Я прослежу, чтобы нашли, – кивнула Ксюша. – Чтобы все узнали. Я обещаю…

   Но Ани рядом уже не было. Ксюша говорила сама с собой.

 

   По берегу она дошла до бетонного дота. Осмотрелась, прищурившись. Откатила валун, другой, ухватила за ствол тоненькую чахлую сосенку, умудрившуюся, широко раскинув корни, выжить на тонком слое мха и почвы. Сосна оторвалась нетрудно, вырвав почти метровую дыру во мху. Ксюша присела, копнула рукой – раз, другой, вытащила грязно-желтое, отряхнула. Это была половина черепа – искореженная, помятая.

   – Со мной пойдешь, – сказала она в пространство. – Там разберемся. Все будет хорошо. Хаики… Кивинн… Но не обижу уж. Не бойся.

 

   Костер над телом Андрея Ксюша собрала такой: кухонный стол, табуретки, подушки от дивана, деревянная дверь ледника, два матраса, сухое бревно из-за дома, охапка веток, книжная полка и брошюра «Поминовение усопших». Бегала туда-сюда, таскала.

   Ах да, и канистра бензина. Запылало весело, резко, вонюче.

   Ксюша, стоя на траве, разделась догола, вымылась водой из ведра, оделась в чистое. Взяла свой рюкзак, упаковала в него череп. Взяла куклу, положила на руку – так, как когда-нибудь ляжет ребенок. Поправила ей волосы.

   На берегу остановилась у самой кромки воды, там, где пять дней назад они с Андреем привязывали лодку и смеялись.

   – На каждого, кто пляшет русалочьи пляски, есть тот, кто идет по воде, – пробормотала Ксюша, глядя через воду на далекий берег. – Каждый человек, он как дерево, он отсюда и больше нигде…

   Ветра не было, море было гладким, блестело легкой рябью, ластилось к берегам. Ксюша глубоко вдохнула и поставила ногу на поверхность воды. Та чуть прогнулась, как туго натянутая плотная ткань, но выдержала. Ксюша сделала шаг, другой. Шла и смеялась.

   И вдруг смех замер – потому что показалось ей на секунду, что она не идет сейчас по розовому от заката Финскому заливу, оставляя за спиной дымное зарево большого костра, – потому что это было невозможно.

   Нет, она лежит на старом продавленном диване, допив свою колу с водкой, не в силах пошевелиться, медленно моргая сквозь сигаретный дым, – а напротив в кресле сидит Андрей, курит и страшно ей улыбается.

   – Ты что-то интересное себе придумала, да? – говорит Андрей, подходит, присаживается рядом. – Ты отключилась на полчасика… От кетамина так бывает. А сейчас, милая Ксю, я тебе расскажу, зачем я тебя привез на этот остров и как мы с тобой проведем следующие пару дней…

   Он выдувает сигаретный дым ей в лицо. Всполохами сквозь дым Ксюша видит ручей, и закаты, и лося за своим плечом, и Аню, и финского артиллериста, и весь огромный мир со скрипящей старой вышки. То, что ей казалось облаками – это лишь дым, дым, дым…

   И вот она хочет поднять руку, а рука не двигается, только голова падает, и видит Ксюша, как на полу, будто мертвая, лежит светловолосая кукла с вывернутыми руками и ногами…

 

   Вода перестала держать, Ксюша ухнула в холодное море. С головой ушла, глубоко – далеко уже было от берега. Нахлебалась, запаниковала. Потом перестала дергаться, собралась. Посмотрела снизу на солнечный свет над нею – и поплыла сильными гребками. Отдышалась. Поднялась над поверхностью, встала крепко. Муклу подняла – та в воде качалась задницей кверху. Отряхнула, обняла.

   И пошла дальше.


странные люди странная смерть людоедство моря и океаны неожиданный финал видения
498 просмотров
Предыдущая история Следующая история
СЛЕДУЮЩАЯ СЛУЧАЙНАЯ ИСТОРИЯ
7 комментариев
Последние

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.
  1. 79080588020 11 сентября 2024 10:43
    Не плохо, немного начало скучновато
  2. Папа Стиффлера 11 сентября 2024 13:10
    Два слова : УХ ТЫ !!!😊👍
  3. Radiance15 22 ноября 2024 12:02
    Просто вау
    1. Препод отвечает Radiance15 В среду в 20:31

      Прошу удалить все мои произведения и профиль, с которого я пишу в данный момент, с вашего сайта. 

  4. Критикан 23 ноября 2024 11:16
    Наконец-то переехала из Темной. Залежалась, в отличие от некоторых "шедевров", которым там бы и оставаться.
  5. Roomeo 25 ноября 2024 00:59
    Лень читать, потом прочитаю, просто поставлю плюс )
  6. Roomeo В среду в 22:06
    Прочитал... Это было очень интересно, но я немного не понял концовку. А так Плюсик
KRIPER.NET
Страшные истории