— Стойте! — взмолился Слава, поскользнувшись на мокрой траве. Местные мальчишки с гоготом бросились в разные стороны.

От порывистого ветра щипало глаза. Темнота, поглотившая деревню, невидимыми тисками сжимала виски. Слава вертел головой, не понимая, куда идти; не помня, где находится бабкин дом. Доносившиеся из леса крики не то животных, не то оставшихся в чаще подростков пугали и путали мысли, пляшущие от адреналина.

— Старуха убьёт меня, — пробормотал Слава, когда электронные часы пропищали девять вечера. Он тряхнул рукой в надежде, что они барахлят, спешат, но экран предательски показывал те же цифры. Слава обернулся, но, не обнаружив за спиной никого, кто мог бы проводить его, рванул вперёд.

Он злился на себя, на родителей, отправивших его сюда на выходные, на ворчливую бабку и вымещал гнев на воротнике куртки, постоянно оттягивая его: синтетическая ткань прилипала к вспотевшей шее и отвлекала от поиска резного петуха, возвышавшегося на крыше старухиной халупы.

Новыми белыми кроссовками Слава месил деревенскую грязь: падал в неё, поднимался и снова падал, точно персонаж компьютерной игры, которым управлял пятилетний ребёнок. Ноги не слушались и разъезжались. Раздражение достигло пика, и Слава сбавил шаг, но вновь ускорился, завидев искомую «птицу».

Он влетел на крыльцо и толкнул дверь, но та не поддалась. «Вы достигли цели», — сообщил женский голос из часов. Слава фыркнул: если бабка не откроет дверь, он достигнет цели ещё раз десять, пока всю ночь будет бродить вокруг дома.

Старуха занавесила окно и погасила свет.

— Ба, впусти! — завопил Слава, зная, что она по-прежнему стоит у окна. — Я опоздал всего на шесть минут! Я потерялся, ба!

Она не реагировала.

— Ну, ба! — он пнул ногой дверь.

— Что, — пробасил мужской голос. Слава припал спиной к двери, — не пускает тебя Алевтина?

Рыжий огонёк сигареты замаячил через дорогу.

Слава прищурился.

— Не пускает.

— Посиди со мной, если хочешь, пока она не передумает.

Экран включившегося смартфона осветил лицо незнакомца — усталое, морщинистое, с сухой кожей — как земля, покрытая пухом. 

Слава покосился на окно. Занавеска плотно прилегала к стеклу.

— Провинился, поди?

Зажав сигарету в зубах, мужчина ловко водил мозолистым пальцем по экрану.

— Опоздал, — Слава опустился рядом с незнакомцем на лавку.

Не отрываясь от телефона, сосед пожал ему руку.

— Дмитрич.

— Слава. А имя?

— А Дмитрич это и имя, и отчество, и бог весть что ещё. Крутая штука, — он потряс мобильником, — эти ваши смартфоны. Я кур держу, вон видишь постройки рядом с домом, — Дмитрич указал куда-то за спину, — одна из них курятник, и теперь, благодаря этой штуковине, не знаю бед: и корм тут заказываю, и даже с ветеринаром проконсультироваться могу! Да и вообще много в ней интересной информации, в этой штуковине. 

— Сами выбирали? — Слава пялился в занавешенное окно.

— Нет, что ты. Сын подарил, — Дмитрич выплюнул сигарету на траву и затушил её каблуком сапога. — Не одумалась дурная баба, — он кивнул на домик Алевтины. — Пойдём ко мне, хоть чаем тебя напою. Куртка-то у тебя вон какая раздутая, а что с неё толку, если ты сидишь и весь трясёшься? Или боишься? — усмехнулся Дмитрич, зыркнув на него.

— Не боюсь.

Он убрал телефон в карман джинсов и поднялся на ноги.

— Тогда идём.

Дмитрич поплёлся к своему дому, и Слава, скорчив гримасу пустому окну, последовал за ним.

Дом Дмитрича его разочаровал. Он ожидал увидеть, если не робот-пылесос, то хотя бы стиральную машинку (внешний вид соседа намекал, что он не «застаревшая плесень» как бабка), на худой конец электрический чайник, однако, комната — горница (бабка зудела назойливой мухой, когда Слава забывал нужное слово) не отличалась от горницы в их доме. Разве что икон у Дмитрича не было.

— Боты снимай, — приказал Дмитрич, — куртку вешай на крючок и садись за стол. Слава послушно скинул кроссовки, избавился от красного «синтетического монстра» и переместился на скамью. — Варенье будешь?

— Нет, спасибо, — отозвался Слава, но его пробудившийся желудок предупредил хозяина, что будет.

Дмитрич кружил между комнатой и кухней, засыпая его вопросами:

— Давно приехал?

— Сегодня утром.

— Один гулял или с нашими?

— С нашими. С вашими, — Слава запинался, — с местными.

— Мальца моего видел?

— Кого?

— Внука. Пашкой-косоглазиком нынче кличут.

Слава сгорбился и навалился на стол.

— Нет, не видел.

— Опять его где-то черти носят, юродивого!

Прозвище «косоглазик» внук Дмитрича получил от Славы.

Едва колёса отцовского «шевроле», взвизгнув, пропали из виду, как бабка вытолкала Славу на улицу, предупредив, чтобы он, юродивый, до девяти не появлялся: заявится раньше или позже — не пустит.

Он топтался недалеко от дома, когда к нему подошёл смуглый, кудрявый парень лет пятнадцати, похожий на цыгана: теребя кольцо в ухе, местный представился Арманом. Они разговорились, и заливистый смех Армана, а хохотал он над каждой шуткой Славы, даже неудачной, привлёк к ним других мальчишек. Их внимание раззадорило Славу: его рассказы становились более жёсткими, более откровенными, а юмор оброс нецензурными выражениями и граничил с пошлостью.

Подростки веселились: кто-то тихо хихикал, а кто-то, как Арман, давился смехом или захлёбывался в слезах от истерики, что резало слух взрослым, ковырявшимся в огородах. Они — скучные старики — пригрозили компании, что выпорют тех, кого поймают. А тех, кто сумеет улизнуть, они дождутся здесь и выпорют потом дважды. Арман, закатив глаза, повёл всех в лес: Слава согласился на условии, что позднее они проводят его до дома.

По дороге Арман пояснил, что там у них есть своё собственное место — пепелище, где они жгут костры, играют в карты и обсасывают свежие сплетни. «Обсасывают» — особенно приглянулось Славе. Он представил количество историй, в которые сможет вставить словечко, интригующее нового знакомого: Слава отметил, что Арман причмокивает, когда говорит или слышит его.

Они петляли в чаще леса минут десять, прежде чем выбрались к пепелищу, где на поваленном дереве качались трое. Любопытный взгляд Славы скользнул по девочкам и задержался на мальчике, которого Арман назвал Пашкой.

Пашка, завёрнутый в дождевик, словно в лаваш, улыбался и мычал. Слюна стекала по толстому подбородку, и Пашка одной рукой растирал её по шее, а второй возил сальной чёлкой по лбу. Его глаза — косые и навыкате — уставились на Славу.

«Косоглазик, — сказал Слава, привыкнув к нему, — Пашка-косоглазик». Никто не засмеялся, мальчишки лишь переглянулись с девочками, и он повторил шутку, которую они вновь не оценили. На третьего «косоглазика» Пашка издал непонятный звук — не столько замычал, сколько завыл, и убежал с пепелища. Ни Арман, ни кто-либо другой не обвинили в этом Славу, напротив, их смех над его последующими шутками стал громче, и только вечером, когда они вывели его на опушку и бросились врассыпную, он догадался, что так друзья отомстили за «косоглазика».

— Эка ты побледнел! — Дмитрич со стуком поставил банку варенья на стол.

Слава вздрогнул.

— Просто вспомнилось, что ба тоже называет меня юродивым, — пробормотал он, остерегаясь взгляда соседа.

— Мы любя, любя, — возвращаясь на кухню, Дмитрич похлопал Славу по плечу.

— А кто дал ему такое прозвище, вы знаете?

— Откуда ж мне знать, сказать-то он не может, — голос Дмитрича прорывался сквозь грохот посуды. — Пашка прискакал после обеда зарёванный. Мычит, руками машет, слёзы в три ручья. Налил мне тут воды и смотался куда-то. Это мне Нинка, соседка, сказала, что его кто-то «косоглазиком» обозвал. 

Слава напряг память. Вроде бы девочки возвращались в деревню на пару часов. Неужели они проболтались взрослым?

— А почему сказать не может?

— Больной он, — вздохнул Дмитрич, — родился таким. Я чего переживаю-то: вычитал я в этой штуковине, что ваши ровесники любят над слабыми издеваться. А Пашка у меня как раз такой. Не приведи Господь, удумает какое нехорошее дело после этого блинника.

— Буллинга.

— Вот! Точно! Самый что ни на есть блунинг!

Слава посмотрел на Дмитрича через плечо. Тот насыпал в кружку белый порошок.

Слава вскочил на ноги.

— Пойду я, пожалуй. Ба, наверное, беспокоится, — он принялся обуваться.

Дмитрич вынес в горницу две кружки.

— Да чего ей беспокоиться? Она видела, как ты со мной в дом зашёл, — он присел на скамью и пододвинул одну кружку к краю стола, к месту, где сидел Слава. — Тяжко быть стариком, хочу тебе сказать. Чай и тот с лекарствами пьёшь. Смотри, — Дмитрич зачерпнул ложкой со дна кружки горку порошка, — раньше я пил чай с сахаром, а теперь с таблетками. Вот химоза! Даже не растворяется! Не зря я проглотить их не могу, это организм сопротивляется! Приходится толочь.

Слава стащил кроссовку и вернулся за стол.

Дмитрич усмехнулся, наблюдая, как он возит ложкой в своей кружке.

— Знал бы, что тебя тоже мучает давление, то растолок бы и тебе таблетку.

— Меня не мучает давление.

— А что ты там тогда ищешь?

Слава смутился.

— Сахар.

— Сахара нет, ешь варенье! — Дмитрич поднёс ложку к банке и, крякнув, встал. — Лучше возьму другую. А то в прошлый раз после химозы всё варенье стухло, — держа перед собой ложку, Дмитрич пошлёпал на кухню.

Слава склонился над кружкой. По цвету и запаху жидкость походила на чай, порошка в ней Слава не обнаружил, однако, его сомнения пересилили жажду, и он отодвинул кружку, съёжившись от шума.

— Пашка, — ответил Дмитрич, не дожидаясь вопроса.

Слава развернулся. По лестнице, располагавшейся рядом с кухней, спускался «косоглазик». Вцепившись в деревянные перила, он прыгал по ступеням.

— Опять через окно залез, засранец? — возмутился Дмитрич. Пашка довольно замычал. — Ей-богу, однажды ты грохнешься со стремянки и свернёшь себе шею, — он поцеловал внука в макушку. 

«Косоглазик» попрыгал к столу.

— Привет, — Слава пожевал губы.

В знак ответного приветствия Пашка вытер слюни рукавом и плюхнулся на скамью. Поулыбавшись некоторое время Славе, он замычал.

Дмитрич выглянул из кухни.

— Это был он?

Пашка кивал и тыкал пухлым пальцем в Славу.

Слава залепетал:

— Я не хотел, я…

Дмитрич нахмурился.

— Нет, Пашка, не выйдет. Он приехал только на выходные. Верно?

— Что? — не понял Слава.

— Пашка говорит, что дружить с тобой хочет. А я говорю, что ты приехал на выходные, жить ты в деревне не будешь, так?

— Да.

— Вот так-то, Пашка! Не выйдет у вас дружбы! Даже не думай превращать наш дом в ковчег, — сказал Дмитрич, когда «косоглазик» надул щёки. — Чай будешь? — Пашка замычал. — Нет, это Славин. Я налью тебе другой.

— Да пусть пьёт! — Слава пододвинул к нему кружку. — Пей, пей!

Дмитрич махнул рукой.

— Забери у Пашки варенье, ему нельзя.

Слава схватил банку, на которую Пашка даже не покушался. Увлечённый кружкой, «косоглазик» облизывал её ободок, проливая на дождевик остывший чай. Он улыбался. Слава выдавил из себя ответную улыбку и помчался на кухню.

Крошечный уголок, заставленный посудой, впитал запахи лекарств и табака. Дмитрич таскал в мойку грязные кастрюли.

Слава задержался на пороге. Как заворожённый, он смотрел в висевшее на стене зеркало, в котором отражалась скамья: Пашка вертел в руках пустую кружку. Словно предугадав его взгляд, «косоглазик» повернул голову, подмигнул отражению и растянул губы в улыбке, не открывая рта.

— Помоешь? — Дмитрич подпихнул Славу к мойке.

— Да, конечно, — он взялся за кастрюлю.

Дмитрич обратился к Пашке через зеркало:

— Ты допил?

Слава повернул кран, чтобы не слышать мычание.

Дмитрич продолжал:

— Снимай плащ. Да, молодец. А теперь делай так, как договаривались. Обувка подойдёт. Я прикинул, размер одинаковый. В куртку влезешь, но не застегнёшь. Она раздутая, так что не страшно. Добежишь до оврага и скинешь одёжку туда. И ботинки тоже, да. И ни звука, ты понял? Ночь, поди, скоро. Старая дура сослепу не разглядит, а по твоему коровьему мычанию обман просечёт. Ну, иди же, иди!

Скрипнула дверь, впустив в дом сырой воздух и визг Алевтины.

— Славка, засранец! Немедленно домой! Куда ты побёг, юродивый?

— Ба, — Слава выключил кран и тут же впечатался в него лбом.

Дмитрич крепко держал Славу за волосы и шипел ему в ухо:

— Ты всё испортил, гадёныш! Выпил бы чай и заснул! Так нет, тебе обернуться надо было! Хорошо, что я увидел в зеркале твою любопытную морду! Тьфу ты, юродивый, — сплюнул Дмитрич, когда Слава заверещал, — теперь неделю тебя отпаивай, чтобы всех кур мне не потравил.

Слава почувствовал укол в шею. Кухня поплыла перед глазами.

*

В холодном помещении разило горелым сеном. Слава сидел на земле связанный, с комком, как ему показалось, использованной марли во рту. Он пошевелил пальцами босых ног и застонал: голова раскалывалась.

— Очнулся, — прохрипел Дмитрич, — всю ночь продрых. Пои его водой каждые десять минут. Можешь стукнуть, если будет сопротивляться или орать. Но несильно: не хочу, чтобы ты переломал мальцу кости.

Он вышел из пристройки и прикрыл за собой хлипкую дверь.

Довольный Пашка подтащил к Славе ведро с водой. Полюбовавшись на Славины часы на своей руке, он зачерпнул воды.

Слава замычал. Пашка промычал в ответ, и слюни потекли в ковш. С минуту «косоглазик» пялился на Славу, прежде чем сообразил освободить его рот от марли.

Слава закричал, и Пашка вдарил его ковшом по подбородку. Завалившись на бок, Слава вскрикнул и получил очередной удар — на этот раз по плечу.

— Да понял я, понял, — сказал Слава.

Пашка поднял его за футболку и усадил перед собой. Опустившись на колени, он водил ковшом по губам Славы, макая указательный палец в воду. Слава наклонился к ковшу и резко вцепился зубами в палец. 

«Косоглазик» завыл, оттолкнул Славу и, опрокинув ведро, вылетел на улицу, оставив распахнутой дверь.

Пыхтя, Слава боком пополз к выходу.

— Дмитрич! Дмитрич! — он повернул голову на знакомый голос. К дому направлялась Антонина.

— Ба! Ба! — он выплёвывал сено, попадавшее в рот.

Когда до двери оставалось совсем не много, Слава перевернулся на живот и увидел резиновые сапоги. Рычание, смешанное с мычанием, резало слух. На землю упал холщовый мешок.

— Ба, — пропищал он. Сапог проехался по его лицу.

Пашка навалился на Славу. Он тянул его за волосы, а вонь изо рта Пашки въедалась в кожу Славы, которую он рвал зубами.

Мимо постройки проскользнул Дмитрич.

— Чёрт с ними, может и так сожрут. Заканчивай с ним, — велел он внуку. — Что случилось, соседка?

Пашка взялся за шею Славы: душил и тряс её, пока Слава не перестал трепыхаться под ним.

*

«Косоглазик» тащил за собой мешок из постройки. Он улыбнулся и промычал Алевтине.

Она кивнула ему.

— Что это он у тебя такое тяжёлое тащит?

Дмитрич почесал затылок.

— Подкормку купил. Куры взбесились: к корму не притрагиваются, а друг друга жрут. В штуковине написали, что им не хватает питательных веществ. Вот Пашка и несёт им замену куриного мяса. Нечего в моём хозяйстве каннибализмом промышлять. А внук твой найдётся, не переживай. Мой Пашка такой же сорванец, за ним тоже глаз да глаз нужен.

*

«Косоглазик» пробрался в курятник. Отгоняя назойливых птиц, он разрезал мешок и, радостно подпрыгивая, выпорхнул из курятника.

Голодные куры набросились на тело Славы.