Полгода назад старый герцог решил поставить точку в многолетней вражде наших семей. Жирную точку, пропахшую кровью и горелым мясом. В ту ночь лишь мы с сестрой смогли выбраться из огня, охватившего наше поместье.

Мне до сих пор снятся крики из-за заваленных бревнами дверей, а в дрожащем пламени свечи я вижу силуэты головорезов, хохочущих над телом моего отца. О, за его голову старый подонок готов был продать свою мерзкую душонку!

Нам с Анной пришлось бежать, а вскоре – разделиться. Люди герцога искали нас повсюду, безопасных мест в королевстве больше не существовало. Казалось, старик готов вздернуть на суку всех бродяг в округе, чтобы прервать наш род.

Мы расстались, когда увидели первых повешенных на воротах детей. Ищейки даже не обратили внимания на возраст – беднягам не исполнилось и двенадцати. Должно быть, их заметили вдвоем и приняли за нас.

Он боялся, о да, он боялся. Герцог знал, что я буду мстить, он не мог спать на своих шелковых перинах, пока моя голова не ляжет на прикроватный столик. Наверняка старик оглядывался на каждый шорох в своем особняке.

И правильно делал. Я еще доберусь до бледной шеи, сколько бы золотых крестов он на неё ни повесил.

Нам нужно было избавиться от погони. Запутать следы, затеряться в трактирах, исчезнуть среди шумных караванов и торговых площадей.

Мы решили бежать на север, оставляя друг другу весточки на постоялых дворах. Менять почерк, подписываться разными именами, нигде не задерживаться дольше пары ночей. 

Я отправил Анну вперед, выиграл ей неделю, развлекая ищеек в одном порту. Шрамы до сих пор ноют, но меня так просто не возьмешь.

В следующем городе я сменил несколько гостиниц, прежде чем обнаружил первое письмо.  Изящно играя метафорами, Анна намекнула, куда держит свой путь. Я двинулся за ней.

Порой она останавливалась в шумных приютах караванщиков, а порой – в вонючих трактирах на окраине. Я шел по следу из её писем, а псы герцога - по моему. Разные чернила, разный почерк, разные имена. Элизабет, Мэри, Сьюзен… и никогда Анна.

Чтобы избежать подлога, на каждом листочке она оставляла чуть заметный отпечаток большого пальца. Там, на пожаре, она сильно порезалась о стекло, и теперь тонкие руки украшала россыпь шрамов. Один из них протянулся через подушечку пальца, подарив моей сестре подпись, которую невозможно подделать.

Мы надеялись, что это скоро закончится. Столица осталась далеко позади, теперь мы петляли по глухим захолустьям, где местные никогда не видели золотых монет. Но погоня и не собиралась отставать. Стоило задержаться хоть на неделю, черные тени уже скользили под окнами.

Повсюду висели объявления о розыске. Герцог платил за наши головы золотом по весу.

Анна знала об этом. Она писала, что у неё есть план. Какие-то друзья отца, которые обещали помочь нам выбраться из страны. Свежие лошади, отряд, который прикроет наши спины, еда на пару недель…

Она верила в успех, а я боялся, что надежда вскружила ей голову. Кто станет рисковать шеей ради пары нищих аристократов?

Теперь уже в каждой таверне – а их здесь по одной на городок – меня ждала записка с отпечатком. Прорываться следовало вместе, и сестра назначила встречу. Приграничная деревня, постоялый двор, комната на чердаке. Нельзя терять ни минуты.

Чутье остановило меня в последний момент.

Сейчас я жгу свечу этажом ниже. За стеной гогочут местные, наверху – ни звука.

Я должен бежать по лестнице, но вместо этого перебираю стопку её писем. Все как договаривались – разные имена, разный почерк. Даже бумага всегда разная.

Месяц назад отпечаток начал становиться смазанным. Те же линии, тот же шрам… лишь самую капельку нечетко.

Я не придавал значения, но теперь, выложив листочки в один ряд, я готов рвать на себе волосы. Мне нельзя подниматься наверх. Скорее всего, выйти на улицу я тоже не смогу.

Письма лежат на грязном столе. На последних отпечаток уже совсем расплылся, превратившись в мутное пятно. И теперь я догадываюсь, что за недуг поразил палец моей сестры.

Разложение.