Лишь чудо позволило мне отыскать этот дом. Метель унялась, ветер перестал свистеть над лесом, раскачивая деревья так, что те жалобно трещали и стонали. Снег теперь падал медленно, кружась в воздухе и оседая на ветвях. И тогда я наконец набрёл на него. Только я один. Спутники давно потерялись, остались позади, может быть умерли - я не знал.

В лес нас вошло шестеро. Мы определили лишь примерную область, в которой стоит вести поиски, и много часов блуждали кругами. В вечерних сумерках столкнулись со стаей волков, что сверкали на нас своими жёлтыми глазами и скалили клыки, но нападать не стали. Тогда мы наивно решили, что самое страшное позади. А потом началась метель. Порывы ледяного ветра кидали в нас острые льдинки, что кололи кожу и глаза. Мороз стал пробираться под тёплую одежду, окутывая ледяными цепями. Мы поняли, что не выживем, если не найдем укрытия и будем стоять на месте. Костёр развести, конечно, не представлялось возможным. И мы шли сквозь бурю, из последних сил стараясь не потерять друг-друга. Но, в итоге разделились. Я сам не понял как, но двое замыкающих пропали бесследно. Возможно один из них упал, другой кинулся помогать ему, а мы ушли дальше. Вероятно они нас звали, но ветер заглушал голоса. Затем я споткнулся и скатился в овраг. Не знаю почему мои товарищи не стали за мной спускаться, уповаю лишь на то, что у них была веская причина. Так или иначе, но мне в каком-то смысле даже повезло. Там, в овраге, по пояс в сугробе, я отыскал укрытие под поваленным деревом и переждал метель.

Сказать, что я замёрз, значит сильно преуменьшить истину. Пальцы ног онемели, а на бороде, усах и бровях застыли льдинки. К тому же я страшно устал и был так голоден, что сводило живот. Очень хотелось свернуться калачиком и крепко заснуть, сбежав от всех тягостей этого мира. Но я не планировал так легко сдаваться. Собрался с силами и вылез из оврага. Сперва надеялся отыскать своих спутников, но сколько бы не звал их, не услышал ответа. Лишь сова ухала где-то над головой. Меня окружали темнота ночной чащи и зимняя стужа.

Так я и продолжил блуждать по лесу в одиночестве. И всё же, волею судьбы или рока, именно мне суждено было добраться до нашей цели. Одноэтажный каменный дом, словно маленькая башенка, часть ушедшего под землю замка, торчала посреди небольшой поляны. Его коническую крышу укрывал толстый слой снега, а чёрная стена леса нависала со всех сторон, и деревья почти касались её своими ветвями, словно уродливыми гигантскими лапами. Лишь слабый, дрожащий свет в овальном оконце, позволил мне не пройти мимо.

Утопая в снегу по колено, я стал подбираться ближе. На ходу снял со спины длинный кожаный чехол и, развернув его, обнажил своё главное оружие - топор. Я ведь лесоруб - не воин. Но орудовать топором умел хорошо, и настал как раз тот час, когда мои навыки должны были пригодиться в иной сфере. Пальцы окоченели под шерстяными перчатками, но стоило мне стиснуть в руках древко своего топора, как они налились силой. Вес орудия предал мне уверенности, а блеснувшее острие отогнало страх перед неизвестностью, ожидающей меня впереди.

Я подобрался к дому, но не спешил врываться внутрь. Вначале стоило разведать обстановку. Потому я направился к окну, стараясь ступать как можно тише. Сквозь толстое стекло лился слабый, дрожащий свет. Я присел и заглянул внутрь. Рассчитывал увидеть камин или несколько свечей, но ничего такого внутри не оказалось. Мутное стекло практически не позволяло разглядеть обстановку, но главный элемент я различил без труда. В центре дома стояла высокая, пушистая ель. Она царила над окружением, и этот свет исходил прямо от неё. На ветвях дерева висели стеклянные шарики, совсем небольшие, но внутри каждого дрожал маленький огонёк, похожий на пламя свечи.

Больше ничего рассмотреть не удалось, как бы я ни старался. Но и звуков не было никаких. Создавалось впечатление, что в доме пусто. Оно могло быть обманчиво, ведь я совершенно не знал, с кем (или с чем) имею тут дело. И всё же, вечно сидеть под окном не представляло возможным.

Собрав всю свою смелость в кулак, я вновь подобрался к двери. Никаких замков или щеколд на ней не было и, взявшись за массивную стальную ручку, почерневшую от времени, я потянул тяжёлую дверь на себя. Хотел сделать это как можно тише, но ржавые петли предательски скрипнули. Я тут же замер. Вслушался.

Ничего.

В доме не прозвучало ни шороха. Тогда я снова потянул дверь на себя. Скрип, казалось, ножом резал густую тишину леса. Но на этот звук не отозвалось ни одно живое существо.

Я не стал открывать дверь настежь. Когда проём оказался достаточным, чтобы я мог протиснуться внутрь, выпрямившись и в последний раз убедившись, что внутри царит абсолютная тишина, шагнул в полумрак. Дверь потянул за собой, закрывая. Решил, что если хозяин вернётся пока я буду внутри, смогу устроить ему засаду.

Крепко сжимая топор, я зашагал по каменному полу, покрытому мхом. Дом представлял из себя одно единственное овальное помещение, стены которого покрывали узоры инея. Пахло здесь отвратительно: звериной норой и застарелой кровью, сыростью и плесенью. Никаких предметов быта: столов, стульев, кровати и посуды - я не увидел. Лишь громадный кованный сундук стоял справа от входа. Слева, в полу, чернел прямоугольник - спуск куда-то под землю. Шагнув в ту сторону, я различил каменные ступени, уходящие во мрак. Спускаться по ним мне определённо не хотелось.

Громадная, светящаяся огоньками ель значительно выбивалась из всего этого унылого окружения. Он росла в центре дома, прямо из пола и до самого потолка. Иглы её были чёрного цвета, ветви украшали черепа разных животных и птиц. Но более всего, конечно, бросались в глаза стеклянные шары с огоньками внутри. Я подошёл ближе и вгляделся в один. Не было ни фитиля, ни чего бы то ни было ещё, что позволяло маленькому пламени гореть. Огонёк просто висел там и пылал. Постепенно всматриваясь в его силуэт, я стал угадывать в нём человеческие черты. Вначале решил, что мне это лишь почудилось, но нет, дрожащий огонёк действительно представлял собой фигуру. Детскую фигуру. Осознание навалилось на меня тяжёлым грузом. Я не верил в то, что это возможно, но зрение утверждало обратное. Маленькая девочка, в платьице и с двумя длинными косичками, была заключена в стеклянный шар. Всё ещё не доверяя глазам, я осторожно прикоснулся к шарику, и тут же дом наполнил звонкий детский смех. Девочка заливисто рассмеялась.

Моё сердце замерло, дыхание перехватило. Я одёрнул руку и отступил на шаг, стараясь осознать происходящее, но мысли путались. Голова закружилась, к горлу подступил ком тошноты и я согнулся пополам, уперев руки в колени и стараясь побороть обуявшие меня чувства. Всё тело охватил озноб, куда более сильный, чем мог вызвать мороз.

Меж тем звонкий смех девочки смолк, как только шарик перестал раскачиваться на ветке, и снова воцарилась звенящая тишина.

Я быстро справился с приступом ужаса и вернул контроль над своим телом. Выпрямился и снова оглядел ель. Пожалуй, что до сего момента я не верил в то, что бабкины сказки окажутся истиной. Но глядя теперь на эти шары, я точно знал, что в каждом из них заключён ребёнок. И не было нужды их пересчитывать. Шаров на ёлке ровно тридцать шесть. Ведь именно столько детей в нашем городке вдруг, в один вечер, перестали смеяться. А так же они перестали играть и разговаривать, есть и пить. Они оставались живы, но словно бы умерли. Сидели, глядя в одну точку, и ни на что реагировали. Врачи разводили руками, не зная, что за страшная участь постигла малышей. А некоторые горожане заговорили о том, что накануне несчастья, видели высокого человека в костюме Святого Николая: красном тулупе, с длинной седой бородой и с громадным мешком за спиной. Он, якобы, общался с детьми, показывал им какие-то фокусы. Но никто не знал, кто этот незнакомец и как его разыскать. Только у древней, слепой старухи нашёлся ответ. Она поведала нам про дом, что стоит в чаще леса многие сотни лет, и про его обитателя, который является в особо холодные и лютые зимы, в преддверии рождества и, притворяясь добрым старцем, похищает детские души. Поверить в такое было сложно, но на что только не готов родитель, чтобы вернуть своего ребёнка. И теперь, оглядывая ель, я точно знал, что на одной из её ветвей находится шарик, в котором заключена и моя дочь.

Тело прошиб холодный пот. Унять бешено колотящееся сердце не представлялось возможным, и я лишь медленно обходил дерево по кругу, в поисках того самого шара. Моего шара.

Однако неожиданный треск в лесу вдруг заставил меня отвлечься от этих поисков и вспомнить, что хозяин дома может быть где-то поблизости. Я замер и прислушался. Треск раздался снова, теперь громче. Пригнувшись, я кинулся к окну. Разглядеть что-то снаружи было очень сложно, лес сковывала тьма. Но всё же, на фоне белеющего снега, я смог различить бесформенную тень, движущуюся по направлению к дому. Хозяин возвращался.

"Что делать?"

Мысли забегали с дьявольской скоростью. Сначала я хотел встать возле двери и, как только он войдет, огреть топором. Затем решил, что пока не знаю с чем имею дело, но с чем-то явно сверхъестественным, я должен действовать осторожнее.

"Вдруг удар топора не возымеет должного эффекта?"

Теперь я должен был во чтобы то ни стало выжить. Не ради себя. Ради детей, развешанных на ёлке, подобно праздничным украшениям. Если я погибну, может уже никто не сможет сюда добраться, и наши дети больше никогда не оживут. Моя дочь больше никогда не засмеётся.

Треск ветвей слышался уже совсем близко. Можно было различить как скрипит снег под тяжёлой поступью. Мне следовало немедленно что-то решать, дабы не оказаться застигнутым врасплох.

Ещё раз оглядев дом, я понял, что выбор невелик.

"Сундук или подвал?"

Я кинулся к сундуку. Глупо, скажете вы, ведь я не знал, что внутри. Думаете, что выбрали бы спуск во тьму? Лучше радуйтесь, что перед вами не встал такой выбор.

Распахнув сундук, я обнаружил только кучу белого и красного тряпья на дне. Места оставалось предостаточно и я, забравшись внутрь, прикрыл крышку, оставив только маленькую щель для наблюдения.

Дверь, громко заскрипев, распахнулась настежь. Я замер, прижав ладонь ко рту и носу, чтобы не было слышно моего дыхание, хотя сердце колотилось так оглушительно, что, казалось, услышать его можно было в любой части леса. Я напряг все мышцы, стараясь унять дрожь в теле, и всё равно трясся как лист на ветру.

В дом, тяжело ступая по гнилым доскам, вошёл настоящий гигант. Он был головы на две выше меня, а я считался высоким среди своих, и вдвое шире в плечах. Закутанный в какие-то меха по самую голову, он, тяжело хрипя, словно раненый бык, прошёл к центру, таща за собой тушу оленя. Рога сохатого скребли по камням. В воздухе появился запах свежей крови.

Оставив тушу на полу, он на несколько секунд замер. Мне было сложно разглядеть в тонкую щёлку, чем он там занят, но на мгновение показалось, что хозяин знает о моём присутствии, смотрит прямо на сундук, в котором я прячусь и готовится напасть. Я стиснул крепче топор, готовый яростно драться за свою жизнь с этим чудищем. Но он не шелохнулся. И тогда я понял, что он смотрит не на меня. Он взирал на свою чудесную, жуткую ель. Любовался ею.

Затем я увидел, как из под шкур показалась бледная рука с длинными пальцами. Потянулась к одному из шаров. Я едва подавил желание выскочить из своего укрытия и кинуться на него. Мысль о том, что эта тварь прикоснётся к шару, внутри которого заключена душа ребёнка, возможно моей дочери, приводила в неистовство. Место страха занял гнев, но как первому, так и второму, я не позволил возобладать над собой. Мыслить нужно было рационально, только так я мог одолеть эту тварь.

Когда он коснулся шара, дом снова наполнил детских смех. На этот раз, весело и беззаботно хохотал мальчишка. Моё сердце сжалось. Мне показалось, что я знаю этот смех.

"Соседский мальчуган. Или нет?"

А не всё ли было равно? Они все дети, которых похитили и заключили в тюрьму, на забаву этой сверхъестественной твари. Я должен был спасти их всех. Не только свою дочь, а каждого. Как иначе смог бы жить дальше?

Хозяин дома издал хриплый, утробный звук, который очень отдалённо можно было принять за смешок. Он, словно, пытался подражать смеху, который исходил из шарика. Вот только в этом звуке не было веселья. Никаких вообще эмоций, лишь бездушное подражание. С таким же успехом может засмеяться ветер, камень или ручей.

Когда детский смех затих, хозяин дома снова поднял тушу и стал спускаться вниз. То был мой шанс. Больше ждать не имело смысла. Едва ли он собирался вновь покинуть дом в скором времени. Я не мог прятаться там вечно.

Когда его шаги стихли, я откинул крышку и собирался было подняться, но тут обратил внимание на тряпье, в котором лежал. Это была одежда: красная курточка, штаны, пояс, а под ними сапоги со шпорам - облачение Святого Николая, в котором он выходил из лесу и заманивал детей. А вот и белая борода. Перевернув её, я едва сумел подавить крик ужаса. Она была прикреплена к лицу. Нос, щёки - это маска. Но такая натуральная, что сомнений не возникало - сделана она была из человеческой кожи.

Снова раздались шаги по ступеням - тварь поднималась. Я быстро вылез из сундука и стал подкрадываться к проёму в полу. Иных вариантов не было, и я решил атаковать первым, воспользовавшись эффектом неожиданности. Один точный удар топором в голову, нанесённый сверху, должен был раскроить чудищу череп. Кто бы он ни был, он не призрак и не дух, он из плоти и крови, иначе зачем тащит в дом мясо?

"Ему нужно питаться, как и нам, а значит и убить его можно, как и нас" - вот как я рассудил.

Заняв позицию позади от проёма, там, где меня сложнее всего было увидеть снизу, я стиснул древко топора и застыл, стараясь даже не дышать. Долго ждать не пришлось. Скоро раздались тяжёлые шаги, а через пару мгновений показалась лысая голова. Кожа на ней сморщилась и иссохла, стала серой, как кора дерева, и сквозь неё просвечивал жёлтый череп. Тварь поднималась. Я занёс топор над головой. Втянул ноздрями воздух. Гигант замер на ступенях. Затем резко обернулся и встретился со мной взглядом. Его лицо было лишено носа, вместо него лишь две уродливые дырки, а в глазах не было зрачков - только белая пелена взирала на меня.

Я с криком опустил топор на голову чудовищу, которое, в чём теперь я окончательно убедился, не было человеком. Ощутил, как лезвие пробило череп, и едва удержал древко, чтобы оно не выскользнуло из рук.

Туша гиганта грохнулась на ступени и покатилась вниз. Я замер, вслушиваясь. Тишина. Если монстр и жив, то оглушен. 

"Разве возможно выжить после такого удара?"

Я точно был уверен в том, что топор пробил твари голову И всё же спускаться и проверять её состояние желания не было. Вместо этого я быстро кинулся на поиски чего-то, во что смог бы завернуть шары. В голову пришла мысль: "В чём-то же он их сюда принёс?". Я не ошибся, и без труда отыскал в сундуке громадный красный мешок. Вынул его, раскрыл и направился к ёлке.

Один за другим, я принялся снимать с ветвей шарики и аккуратно складывать в мешок. Детишки хохотали, что-то неразборчиво говоря, словно играли в какую-то невероятно весёлую игру. Какофония этих звуков заполонила дом, превратив чащу ночного леса в детскую площадку. Вы только представьте: во мраке зимнего леса хохочут десятки детских голосов. Хорошо, что у меня не было времени об этом задумываться.

Взяв в руку один из шаров, я вдруг замер, как вкопанный. Я узнал этот смех. Звонкий, озорной. Смех, которого так не хватало в моём доме последние несколько дней. Её смех. Моя дочь была в этом шаре, и приглядевшись к огоньку внутри, я различил её танцующий силуэт. На глаза навернулись слёзы. Я не смог отказать себе в удовольствии подержать этот шарик в руке чуть дольше других, чувствуя исходящее от него тепло, что наполняло моё тело силой а разум решительностью. Ради неё я готов был свернуть горы. Ради неё я готов был сразиться с самим Сатаной, лишь бы снова услышать этот смех.

Поборов обуревающие меня эмоции и смахнув покатившуюся по щеке слезу, я убрал этот шар. Но не к остальным, а в карман своего тулупа, и продолжил собирать души детей в мешок.

Скоро я собрал все, до которых смог дотянуться. Но ещё около десятка шаров оставались вне зоны досягаемости - они весели слишком высоко. Лестницы тут, конечно, не было. Вначале я решил использовать сундук, но даже доволочь его до ели оказалось выше моих сил. Тогда я вспомнил, что являюсь лесорубом, и топор мне нужен не для крошения черепов, хотя и на такое сгодился, а для того чтобы рубить деревья.

Взяв в руки своё орудие, я принял привычную позу. Повёл плечами, хрустнул шеей, и взялся за работу. Лезвие вошло в ель под углом, и глубоко погрузилось в ствол.

"Хорошо, значит много ударов не потребуется".

Оставшиеся шарики затряслись на ветвях и детишки снова засмеялись. Под их бодрый, весёлых хохот, я вновь и вновь наносил удары по стволу. Попав в знакомую стихию, я тут же лишился страха и сомнений. Даже усталость как рукой сняло. Я знал, что должен делать. Древесина трещала, дети смеялись, а я продолжал махать топором.

Скоро дерево затрещало, и под задорных смех детишек, с грохотом повалилось на пол. Из ствола на пол полилась густая, чёрная смола. Такой я прежде никогда не видел, за все годы работы с деревьями. Но ведь и елей с чёрными иголками я прежде не встречал.

Я быстро собрал последние шары. Теперь мне предстояло возвратить детей домой. Завязав мешок, я закинул его за спину, взял топор и помчался прочь из избы.

Лес встретил меня темнотой и снегом, в котором тут же стали утопать мои ноги, что сильно затрудняло передвижение. Мешок сотрясался и детский смех разносился по округе. Отражаясь от стволов деревьев он рассыпался эхом, и пока я бежал, мне казалось, что дети смеются со всех сторон от меня. Что их призраки бегают вокруг, резвятся и играют, не понимая насколько близки к гибели.

Но не успел я отойти от дома и на сто шагов, когда услышал рёв за своей спиной. Неистовый и страшный, преисполненный боли рёв взбесившегося животного. Тварь проснулась. Я не убил монстра, только ранил, и теперь он жаждал мести.

Я оглянулся. Не хотел, но ничего не смог с собой поделать. И сердце преисполнилось ужасом, когда я увидел гигантский силуэт, несущийся за мной сквозь ночь. Монстр был быстр, куда быстрее меня.

Я постарался ускориться, но с ужасом слышал, как его хрипящее дыхание становится всё ближе, как трещат ветки на его пути, в то время как сам, утопая по колено в снегу, выбивался из сил. Мешок тяготил меня, топор тоже отяжелел в руке. Появилась мысль бросить их.

"Если брошу мешок, возможно гигант отстанет, прекратит преследование, и я смогу сбежать?".

Шар с душой моей дочери был у меня в кармане - самая большая ценность оставалась при мне.

"А остальные.. они же не мои дети. Разве я должен умирать ради них? Я вернусь и расскажу другим про этот дом. Найти его снова не составит труда. Мы отыщем, нагрянем толпой и убьем чудовище. Спасем детей. А если нет... что же, главное спасти её. Её одну! Она самое ценное, самое дорогое, что есть в моей жизни! Я должен спасти её, и не важно какой ценой".

Я говорю всё как есть. Именно такие постыдные мысли завладели мной в тот момент. Страх и паника брали верх, и я чуть не выпустил мешок. Чуть... Но пальцы не разжались, я не смог позволить себе это сделать.

Гигант нагнал меня. Я ощутил горячее, зловонное дыхание на своей шее. Обернулся, готовый драться, но он смахнул меня, как муху со своего пути. Я покатился по снегу, ударился спиной о ствол дерева, позвоночник пронзила боль и перед глазами заискрились яркие круги. Топор и мешок выпали из рук, и когда я вновь смог видеть, обнаружил гиганта прямо над собой. Он схватил меня за шею, и острые обломанные ногти впились в мою кожу. Монстр поднял меня в воздух как тряпичную куклу, и с силой прижал к стволу. Болтаясь у него в руках, я понял, насколько жалок и слаб перед этой древней, сверхъестественной силой.

Удар топора пришелся твари в левую часть лба. Теперь там зияла чёрная дыра, но крови не было, лишь та же чёрная смола, что вытекла из срубленной мной ели, покрывала края раны, стекая по лбу вязкой струйкой. Белые глаза уставились на меня. Рот открылся, оскалив поломанные, острые зубы. За ними виднелся чёрный язык. Из его пасти воняло гнилым мясом.

Монстр встряхнул меня, намереваясь то-ли сломать шею, то-ли разбить голову о ствол, и тут моя дочь засмеялась. Захохотала у меня в кармане так, как хохотала когда я ловил её и принимался щекотать.

"Папочка, нет! Папочка, хватит!" - приговаривала она в такие моменты, заливаясь смехом. И сейчас этот смех звучал из моего кармана. Тварь замерла, прислушиваясь. Замер как-будто и весь мир, заслушиваясь этим звонким смехом. Затем гигант опустил голову и принялся шарить рукой по моему тулупу.

"Нет! Нет!" - хотелось закричать мне. - "Не смей её трогать! Только не её! Возьми других! Забирай их всех, но только не её!"

Но я не мог издать ни звука, лишь хрипел, болтаясь как червяк на крючке. А он, тем временем, сунул лапищу мне в карман и, разрывая ткань, извлёк оттуда шарик. Внимательно посмотрел на него, затем оглянулся на валяющийся на снегу мешок. Снова на меня и наконец на шарик. И всё понял. Понял, почему я не положил его к остальным, а оставил у себя. Понял, что содержимое этого шара имело для меня особое значение.

Раздался треск стекла, и я увидел, как по шарику побежала трещина. Со всех сил я заколотил правой рукой по держащей меня лапище, одновременно с тем левой пытаясь дотянуться до шара, а ногами неистово колотя по стволу дерева в поисках опоры. Но ничего из этого не помогало. Тварь продолжала стискивать шарик с душой моей дочери, своими узловатыми, испачканными в засохшей крови пальцами. Паутинка трещин разрасталась на глазах.

Я до последнего не мог поверить в то, что видел.

"Нет, это обман, издёвка. Угроза, только и всего. Он не поступит так с моей..."

Она смеялась. Всё ещё смеялась, когда шар вдруг лопнул в руке гиганта и разлетелся на десятки осколков, что посыпались с его ладони. За ними в снег полетел и маленький огонёк. Летел и смеялся, хохотал так весело, так беззаботно, пока падал сквозь тьму. А затем угас, и смех вдруг оборвался.

Монстр снова взглянул на меня, открыл свой мерзки, лишённый губ рот, и оттуда вырвался этот отвратительный звук. Пародия на смех моей дочери. Он не умел смеяться, ничего не чувствовал, но хотел. Вот почему похищал их. Хотел знать, что такое счастье и радость, а кто, как ни дети, знают это лучше остальных?

Гнев застлал мне глаза. Хрипя, я стал колотить кулаками по его руке. И пусть в том не было никакого смысла, я всё бил и бил, хрипя и брыкаясь. А тварь наблюдала за мной своими белыми, ничего не выражающими глазами. Не спешила убивать. Она впитывала мои эмоции. Точно так же как детскую радость, она впитывала и моё горе. При том, сама не отдавая себе в том отчёта, она приблизилась ко мне, наслаждаясь получаемой дозой новых эмоций. Рот монстра открывался и смыкался, клацая челюстями, и из глотки звучал хриплый сдавленный стон, точно как мой собственный.

Узрев свой шанс, единственный и последний, я вцепился твари в голову. Вонзил пальцы прямо в рану нанесённую топором, глубоко погрузив их в вязкую жижу. Гигант взвыл и отпустил меня.

Съехав по стволу в снег, я зашелся хриплым кашлем. Мир вокруг меня кружился, горло и легкие горели огнём. Я поднял голову и увидел, что гигант согнулся, держась обеими руками за свою рану и утробно хрипел. Сквозь его пальцы лилась чёрная смола. Не прекращая кашлять я огляделся по сторонам, и быстро нашёл то, что хотел. Топор лежал в снегу, всего в шаге от меня. Я потянулся к нему, схватил край древка и подтянул к себе. Затем взялся поудобнее и, не вставая, нанёс удар. Лезвие вонзилось гиганту под колено и тот осел. Я же, наоборот, вскочил на ноги, и ревя так же, как и этот монстр, снова опустил на него топор. Монстр даже успел закрыться рукой, но удар оказался столь сильным, что отрубил ему пальцы и одновременно снёс челюсть. Тварь рухнула в снег, а я ударил снова. И снова. И снова.

Я кричал и бил, не знаю сколько раз. Много. Очень много. Бил до тех пор, пока ещё мог заносить топор. Кости хрустели и ломались под моими ударами, и когда всё кончилось, от этой твари осталось лишь месиво костей и плоти, утопающее в луже чёрной жижи.

Обессиленный я выпустил топор из одеревеневших пальцев и, кинувшись в сугробы, стал шарить по ним в поисках огонька - хрупкой души моей дочери. Она должна была быть там, и я намеревался её спасти. Верил, что смогу спасти, что отыщу и принесу домой в своих ладонях. Ползая в снегу, я вновь и вновь выкрикивал её имя, заливаясь слезами. Звал, умолял вернуться ко мне, но всё было тщетно.

Она больше не смеялась.

Я вернулся в город на следующий день, еле передвигая ногами, замерзший и едва живой. Но с мешком полным шаров. Каждый из них был чье-то жизнью, душой. Возвратить их детям не составило труда, но я совершенно не помню как это было. Провалялся в бреду дней десять, а когда очнулся, наш городок снова наполнился детским смехом. Только её смеха в нём не хватало...

Из моих товарищей выжили трое. Первые потерявшиеся так и не выбрались из пурги. Их нашли несколько дней спустя, околевшими. Еще одному сломало ногу упавшее дерево, но друзья сумели донести его обратно в город. Я не злился на них за то, что не полезли в овраг меня спасать, ведь тогда, мы, возможно, не наткнулись бы на дом монстра, и не спасли бы детей.

Этот дом, кстати, отыскать второй раз мне так и не удалось. Я пытался, много дней. Хотел всё там сжечь дотла. Но он сгинул. Надеюсь, что навсегда, хотя нет никакой уверенности в том, что та тварь, природа которой так и остаётся для нас непостижимой тайной, погибла и никогда не возвратится. Именно потому я не перестану напоминать будущим поколениям нашего городка о том, что в одну холодную зиму зло может прийти из чащи и снова открыть охоту на беспечные детские души. Я не позволю им забыть об этом.

А себе я не позволю забыть о выборе, который сделал в ту ночь. Спасти всех или одного, но самого ценного? Я часто думаю с тех пор: возвратись я снова тот момент, поступил бы иначе? Думаю, и не нахожу ответа. А может просто боюсь его найти. Однако временами, гуляя глубоко в чаще леса, я будто слышу её смех. Может душа моей дочери всё ещё там, её огонёк не угас и однажды мне удастся его отыскать? Глупо? Что же, нам всем нужно во что-то верить.