В доме на Бульварном кольце Валентин прожил тридцать пять лет. Он бы и не уехал из него, если бы невеста не настаивала.

И если бы кое-что еще не произошло.

«Слушай, ну и мрачно же здесь у тебя! – воскликнула Аня, когда Валентин пригласил ее в гости. – Музей восковых фигур какой-то». Потом он долго бродил из комнаты в комнату. Ничего не мрачно, всегда было тепло и уютно. В дедушкином кабинете (Фёдор Палыч умер задолго до рождения внука) родители собрали огромную библиотеку. Еще не научившись читать, Валентин с удовольствием просиживал в ней целыми днями, рассматривая цветные картинки в отцовских книжках. Отец преподавал в Генштабе военную историю, а мама работала ведущим инженером на оборонном предприятии. Воспитывала Валентина бабушка – добрая, совсем старенькая, но хлопотливая. Она пекла тающие во рту пирожки с вишней или с сахаром и впадала в панику, стоило Валюшке чихнуть или хлюпнуть носом: тут же вызывала участкового врача, чтобы выписал больничный. Получив законную неделю-другую свободы от школы, Валентин устраивался поудобнее в библиотеке и листал толстые тома с римскими цифрами на переплетах.

Окна квартиры выходили во двор, и тогда еще там почти не было машин, кроме «Победы», владелец которой – армейский генерал – вечно пропадал в командировках где-то на севере. Иногда через арку въезжали черные служебные «Волги», но стояли там не долго.

А то окно, по фасаду, на втором этаже, Валентин заметил случайно, гуляя в воскресенье с отцом.

Обычно отец брал с собой газету, которую никогда не читал: за сынишкой-то надо приглядывать. Валентину нравились эти редкие прогулки с молчаливым, курящим крепкие сигареты отцом: тот шагал по тротуару, держа сына за руку, и казалось, ничто в мире не нарушит его невозмутимого спокойствия. Однажды на бульваре появились двое пьяных: они горланили песни, матерились, задирали прохожих, а милиционера поблизости, как назло, не оказалось. И тогда отец, зажав в зубах сигарету, подошел к хулиганам и встал вплотную, похлопывая по ладони свернутой газетой. Хулиганы – здоровенные мужики, а отец худой, в очках и очень интеллигентный, но оба они вдруг притихли, а затем – молча и поспешно – ретировались в проулок, оглядываясь через плечо.

Таким отец остался для Валентина навсегда – сильным и уверенным в себе. Валентин не сомневался: ему хватило бы сил выкарабкаться, даже зная о том, что при столкновении самолета с посадочной полосой (рейс проходил в сложных условиях, а на посадке отказали двигатели) маму, сидевшую возле иллюминатора, буквально вырвало из салона и размазало по бетонке. Но в больнице, куда доставили с аэродрома пострадавших, врачи сбивались с ног, не успевая ко всем сразу, и отца прооперировали слишком поздно. Он боролся еще целые сутки, а потом сердце остановилось.

Но всё это было после, а тем воскресеньем Валентин не мог отвести глаз от небрежно прислоненного к стеклу серого конверта, перетянутого упаковочным шпагатом. Конверт как конверт, мало ли на свете конвертов! Но почему-то он так и притягивал к себе взгляд. И с чего бы вдруг?

Кроме конверта, за окном была только темнота. Пыльная, непроницаемая темнота и конверт на подоконнике.

В следующий раз Валентин попал на улицу не скоро: в понедельник он кашлял, бабушка уложила его в постель, укутав в одеяло, и позвонила в поликлинику. Доктор назначил таблетки, горячее питьё, и велел прийти на осмотр дней через десять.

Все десять дней Валентин только и думал, что о конверте. Конверт ну никак не давал ему покоя, и всё тут. Серый конверт из шершавой бумаги.

По дороге из поликлиники Валентин нарочно попросил бабушку пройти не через арку, а с фасада, чтобы взглянуть на окно. Конверт по-прежнему был там. Валентину не хотелось уходить – стоял бы и смотрел. И что такое в этом конверте?!

А и правда. ЧТО в нём?

В конце концов, должны же его когда-то убрать.

Но закончился февраль, наступил март, зазвенела сладким озоном московская весна, школьников распустили на летние каникулы, а конверт и на сантиметр не сдвинулся.

Принеся из школы дневник с годовыми оценками и переодевшись, Валентин спустился по лестнице на второй этаж. Он хотел посмотреть на дверь квартиры, но вместо коридора обнаружил глухую стену: кто-то изолировал эту часть дома. Прижался ухом к кирпичной кладке, но из-за нее не доносилось ни звука. Нет, какой-то свист – будто сквозняк в шахте.

Он расспросил пенсионерок, коротавших время на лавочке около дома, кто живет на втором этаже, «ну, где стенка еще такая». Пенсионерки покачивали головами и ничего толком не отвечали. У Валентина сложилось впечатление, что хозяев той квартиры никто никогда не видел. Вечером он спросил о том же самом маму, а потом отца.

- Летчик там жил, - пожал плечами отец, наливая в тарелки дымящийся суп. – Не то летчик, не то моряк. Из дальней авиации. А, вру: из полярной. Какие-то маршруты прокладывал, особенные. Квартиру ему еще при Сталине дали, а вот куда он потом делся… Ты бы лучше Геннадьевича поспрошал, Валь, он может в курсе быть.
- Да прям, будет Пескаревский с ребенком разговаривать, - возразила мама.
- Если вежливо, то будет, - твердо ответил отец. – Это тебя он с подружками гонял, когда вы уроки прогуливали, вот ты его и недолюбливаешь. Садитесь кушать, пока не остыло.

Григорий Геннадьевич Пескаревский был тем самым генералом, чья «Победа» сиротливо притулилась во дворе. Когда он еще из командировки заскочит на пару часиков к себе…


Ночью Валентину приснилось, что он легко и как-то слишком уж быстро овладел профессией, которую ни отец, ни мать, ни тем более бабушка не одобрили бы: научился взламывать замки. Ничего в этом хорошего, естественно, нет, но как иначе ему добраться до серого конверта? Во сне всё получилось проще простого: он нашел замаскированный люк, ведущий с третьего этажа на закрытую площадку второго. Повозился немножко с отмычкой, замок клацнул и поддался. Освещая путь карманным фонариком, Валентин разыскал нужную комнату и забрал с подоконника теплый, нагревшийся от батареи конверт.

- Положи на место, - услышал Валентин и стремительно обернулся. При свете фонарика ему открылась жуткая истина: жилец никуда отсюда не уходил. В форме красвоенлёта, только без погон, высокий, плечистый. На потолке зажглась тяжелая люстра.

Валентин отступил назад, пряча конверт за спину. Ему было страшно, но он знал: расставшись с добычей, он навсегда потеряет что-то очень-очень важное.

Летчик шагнул из угла, в котором стоял.

- Положи, говорю, конверт. - И вдруг рассмеялся – хриплым, придавленным на голосовых связках смехом. – Положи. Не там ищешь. Не там и не то. Неужели, по-твоему, в самой обычной квартире кто-то станет хранить  т а к и е  тайны? Положи и иди отсюда, мальчик.

Еще не просыпаясь, Валентин из лихого взломщика превратился в девятилетнего мальчишку.

- Какие тайны? – спросил он.
- Ключи от жизни, - ответил красвоенлёт. Он больше не смеялся.
- В этом конверте?! – Валентин до боли сжал конверт пальцами.
- Я же сказал тебе – в обычных квартирах такие тайны не хранятся. Давай сюда, - и протянул руку.
- Нет… - прошептал Валентин и открыл глаза. В комнате было темно, лишь из-под двери струилась лужица света: на кухне мама кипятила кофейник, собираясь на ночную смену.


…Поговорить с генералом Валентину так и не удалось: Пескаревского назначили куратором в дальневосточный гарнизон. «Победа» отстояла у подъезда еще три зимы, а потом исчезла. Поговаривали, что ее угнали старшеклассники: разбили стекло, коротнули провода зажигания и поехали кататься по городу. Парень, сидевший за рулем, не справился с управлением, врезался в столб, и машина взорвалась. Но, может быть, генерал всего-навсего продал «Победу» по доверенности.


Со временем конверт сделался для Валентина своеобразной точкой отсчета. Валентин переходил из класса в класс, зубрил экзаменационные билеты перед поступлением в университет, стоял на кладбище у бабушкиной могилы; во дворе парковалось всё больше машин, и соседки жаловались, что не протиснешься с детской коляской; страна разминулась с гражданской войной, на экране телевизора кривлялись поп-звезды и политики, стекло в окне второго этажа мутнело от пыли, но конверт неизменно оставался на своём месте.

После четвертого курса Валентина отправили на практику. В Москву он вернулся через два месяца, в августе, и, трясясь в вагоне пригородной электрички, ловил себя на том, что боится: подойдет к своему дому на Бульварном кольце – а конверта нет.

Пока он отсутствовал, в правом крыле дома открылся коммерческий банк. Выстроились вдоль тротуара тонированные иномарки и броневики инкассации; рядом толклись охранники и дымили сигаретами бизнесмены в дорогих костюмах, самодовольные и нагловатые. Лица у них были одинаковые, как две капли воды похожие на физиономии двух пьяниц, которых отец прогнал с бульвара. А из окна второго этажа, сквозь пыль и стекло, иронически усмехался, наблюдая за нуворишами, серый конверт, перевязанный шпагатом. Заметив идущего сквозь черно-синюю напыщенную толпу Валентина, конверт словно согнал с себя злую усмешку.

«Привет, дружище! Долго же тебя не было. А я дожидался, я здесь. Ну что? Помечтаем о чем-нибудь? Можно мечтать о чем угодно. Спрячь в меня самые невероятные чертежи, самые смелые расчеты, самые жуткие формулы – и полный вперёд!»

Утомленный дорогой, Валентин рано заснул и проспал до самого утра.

Никогда, ни до, ни после он не видел таких ярких сновидений. Стоя на палубе огромного фрегата, он, прищурившись, смотрел, как приближается берег экзотического, залитого солнцем острова, и знал, что остров этот не нанесен ни на одну, даже самую секретную военную карту. За кормой остался бушующий шторм, а вокруг всё было тихо, только волны поплёскивали о высокие борта, катясь к песчаной косе. Он то и дело сверялся с хронометром, выжидая час «ноль», чтобы спуститься в каюту и распечатать серый шершавый конверт. Тогда всё станет  п о - д р у г о м у.  Но вот минутная стрелка описала последний круг, и палуба дрогнула под ногами, балансируя на острой грани сна и реальности. Над головой тревожно захлопали паруса, бушприт повело в сторону – корабль отворачивал от острова…

Днём Валентин встретил во дворе седого старика: постукивая палкой, тот тащил из магазина сумку с продуктами. Валентин охнул, узнав генерала Пескаревского. Поздоровался, предложил помочь донести покупки. От помощи генерал отказался, но Валентина тоже узнал, вспомнил.

- Пятьдесят пять лет на службе, пятьдесят пять, - ворчал он. – И не жалею. Да с возрастом не поспоришь – пора на мертвый якорь. Так чего ты, Валя, спросить-то хотел? Спрашивай.
- Чья на втором этаже квартира? Ну, где в коридоре стену выложили?

Пескаревский водрузил сумку на лавочку, достал из кармана потрепанного пиджака пачку сигарет.

- Да вот, был один такой… - произнес он, чиркая спичками. – По приказу партии и правительства – хоть в огонь, хоть в воду. А что есть, Валентин, партия и правительство? То же охранное отделение, только вместо царских прихвостней агентуру свою расставили, из самых бесперспективных. Охранка еще при царе много всего проведала, во всякие дыры забирались, тут им равных нету. А вот по части техники слабоваты были, развернулись уж после девятьсот семнадцатого. Взяли пилота, из лучших, героя войны, и поставили задачу: ищи, мол, в таких-то координатах… Он и искал, сколько здоровья хватало… И нашел, видать. А нашел – и замолчал. Ничего от него не добились ни партия, ни правительство, ни словечка. Году, кажется, в сорок девятом его забрали.
- Что же он искал-то, Григорий Геннадьевич? И что нашел?
- А, не для наших это умов, Валентин, - пробормотал Пескаревский. Старческий маразм он разыгрывал неубедительно – генералу за восемьдесят, но с головой у него точно полный порядок. Прежней закалки старик, такие кадры на века готовили. – Королёв в космосе искал, Эйнштейн – в пространстве и времени, а этому курс обозначили, куда лететь. Летчик он был от бога, да вот я иной раз думаю: не до бога ли он долетел… Если что он и видел в том полете – ни о чем не рассказывал.

…До начала семестра оставался почти месяц, и Валентин нет-нет наведывался на бульвар, часами просиживая на скамейке напротив окон. Постепенно он уверился, что конверт пустой – ничего в нем нет. Ни магических формул, ни страшных черно-белых фотографий, запечатлевших возникающее в сумеречном полярном небе гигантское лицо.


Но жизнь продолжалась – и конверт продолжался вместе с ней. В ненадежном, неустойчивом мире он держал свою позицию так же упорно, как перевязавший его шпагатом летчик молчал на допросах. Совсем забыть не выходило: ни про летчика, ни про конверт.

В один из выходных Валентин вооружился одолженным у приятеля мощным биноклем и, подрегулировав окуляры, рассмотрел в верхнем углу конверта коричневый штамп «Министерство обороны» и криво наклеенную почтовую марку. Надписей не было: если что-то и написано, то на обороте.

«Да что там может быть такого, что не попало в спецхран еще в сороковых?!». Валентин слышал от отца про «особый» архив неподалеку – комплекс подземных бункеров между Волхонкой и Малым Знаменским, с входом через подвал Рериховского музея. А еще недавно ходил слух, что троих диггеров застрелили при попытке проникнуть в этот подвал.

Чтобы отвлечься от мыслей, становящихся опасно навязчивыми, Валентин прошелся по Старому Арбату из конца в конец, потягивая из бутылки пиво и любуясь на девушек. Выбрал на свой вкус самую красивую и, осмелев от пива, заговорил с ней. Вечер получился неожиданно приятным, а домой Валентин шел за полночь, окрыленный, с новым номером в записной книжке мобильного: «Анечка».

Но позвонить ей он решился только через три месяца, после очередного интеллектуального поединка с содержимым серого конверта. Плюнул на всё и позвонил. Оказалось, она ждала его звонка.

Они довольно долго встречались – гуляли по центру, сидели в кафе – прежде чем Валентин привел ее к себе. Вот тогда-то она и сказала: «Ну и мрачно же здесь у тебя!».

Уже подав заявление в ЗАГС, они всё еще не договорились, где им жить. Аня первая выдвинула компромисс:

- Ну не обязательно тебе продавать или сдавать кому-то фамильное поместье, - урезонила она непрактичного жениха. – Есть еще моя квартира, твоя дача и дача моих родителей. Без крыши над головой не останемся, а дальше разберемся, как быть. Вариант?
- Еще бы не вариант, - когда доходило до планов на будущее, за Аней ему было не угнаться. Он поежился: на бульваре продувало до костей. Подышали, называется, свежим воздухом… Погода всё портится и портится, а к свадьбе всерьез похолодает. И что мешало проявить инициативу сезоном пораньше? Только соберешься сказать: «А давай поженимся», как язык отнимается…
- Пойдем, что ли, а то штормовое предупреждение по прогнозу, - сказала Аня.

В этот момент на бульвар спикировал ветер. Он наклонил деревья, вспенил воду в лужах, ударил в рекламные растяжки. Валентин машинально поднял глаза на знакомое окно. В последний раз он увидел конверт, упирающийся шершавым боком в запыленное стекло, а затем шквал набросился на вековой дуб, выломал огромную ветку и метнул ее в фасад. Осколки стекла ссыпались внутрь комнаты, а серый конверт полетел вниз, на тротуар.

- Валька, ты куда?! – изумилась вслед Аня, но Валентин уже несся через газон. Перемахнув ограду, он подвернул лодыжку, упал на проезжую часть, чудом не угодив под колеса, вскочил и побежал дальше. Он бежал, а крупные капли дождя бешено бомбардировали серый конверт.

Опустившись на корточки, Валентин подцепил его – осторожно, ногтями. «Положи на место», повторил летчик, и спрессованная временем, раздавленная дождём бумага распалась на куски. Валентин успел нащупать что-то вроде тетради… секунда – и тетрадь, и конверт прекратили свое существование. Дождь вколачивал в асфальт серые клочья, размывая и без того выцветшие чернила неровных рукописных строк, дробя их на микроны.

Валентин промок до нитки, но не замечал этого. Он стоял посреди тротуара, потеряно разводя руками, а вокруг валялись бумажные ошметья.

***

…На следующее утро дом сотряс грохот перфоратора: рабочие ломали стену замурованной секции. Банк, сменивший за годы десяток вывесок и спровадивший на тот свет с полсотни зампредов, купил квартиру на втором этаже под оперкассу.