"До определённого момента у меня, казалось, всё было, как у людей. Особенных увлечений не было – играл с пацанами во дворе летом, тосковал зимой. Учился в обычной школе, неплохо, жил в двухэтажном частном доме (у нас город на сектора разбит), родители – обычные фрики, хотя довольно состоятельные. Я особенно не интересовался, чем отец занимается – важная шишка на каком-то предприятии, мать сидела дома, раздувала, так сказать, домашний очаг из ничего. К тому же, обладала задатками дурной актрисы. Дед тоже был – старый пень. Не думайте, что я ненавидел всех и вся, просто возраст такой. Но что меня к 14 годам задолбало – так это куча правил, действовавших в доме и в моей жизни. Отец был помешан на правилах. Вставать во столько-то, есть во столько-то, спать ложиться тогда-то, гулять до скольки-то, эту дверь не открывать, ту дверь не закрывать, животных не заводить (аллергия), родителей лишний раз не беспокоить, всегда стучаться, гостей не приглашать (ну если только по праздникам), и так без конца. А если нарушал эти правила – то и сам не рад. Не наказывали, нет, просто обращались как с пустым местом: предупредительно-вежливо. Иной раз я думал, что я не их сын, а приёмыш, которого они зачем-то терпят.

Подобрал я кота во дворе как-то раз. Притащил к себе, когда мать была дома – почти всегда, светскую жизнь она особо не вела, ха-ха. Кот оказался немного дурной – я его еле во дворе поймал (он заныкался под машину, пришлось доставать), но уж очень мне понравился: блестящий, коричневый в чёрные пятна и ничей. У меня на руках как-то притих. Мне жилось тоскливо без братьев-сестёр и животных, вот я и решил его тайно домой протащить. Ага, как же. У матери буквально нюх на кошачью шерсть.

Зашла в комнату, обвела её взглядом, говорит:

- Что-то, говорит, нос у меня чешется. Не иначе кот.

А кот опять взбесился, забился в угол, шипит, как уж теперь его не заметить. Я хотел его взять – так он мне все руки оцарапал, чем вверг мать в тихую истерику. Это у неё форма давления такая – стоять, молчать и хлопать глазами, открывая-закрывая рот, словно её распирает. Я говорю, ну да, кот, можно мне его оставить на денёк хотя бы? А котяра вообще с ума сходит, шерсть дыбом, на стену чуть ли не карабкается, глаза огромные и зелёные, мне даже страшно стало, хотя день на дворе.

- Он же бешеный, смотри, говорит, руки тебе все оцарапал, нужно с руками теперь возиться.

Пришлось сдаться под мамочкину опеку, да и кот поутих, когда я вернулся обратно в комнату, и хотя я матери обещал, что отнесу его на улицу, подумал, что не отнесу. Пусть у меня поживёт. Сделал вид, что кота взял с собой в сумке и пошёл с пацанами мяч гонять, благо время ещё позволяло. Кота решил назвать гордо – Кот.

Пришёл, все ритуалы выполнил, обувь почистил-поставил, руки помыл, деду в гостиной доброго вечера пожелал, осталось переодеться в домашнее, а уличное сдать матери. Захожу в комнату, ищу Кота – нет Кота. Везде заглянул: в шкаф, под кровать, даже под ковром поискал, только что за обоями не смотрел – нет Кота.
Ну ясно всё, думаю, и отправляюсь к матери. Она на кухне какой-то очередной шедевр заканчивает. Спрашиваю, где кот?

- Кот? – удивляется. – Ты же его в сумке вынес. Кота нет. Садись есть.

Что ещё меня раздражает – мы никогда не едим вместе, как в нормальных семьях принято. Я на кухне, родители – у себя, деду тоже что-то относят поглодать. А здесь он рассиживается, когда я ем вечерами и раздражает меня. А именно – сижу я, значит, мясо в тарелке цепляю, а тут он, щёлк! - челюсть свою вынимает, бултых! – в стакан и взбалтывает, как коктейль. Меня аж мутит. Мать ему каждый раз говорит:

- Папа, перестаньте так делать.

А он ей отвечает, старый идиот:

- Программа моя такая, - и дальше полощет. Потом вынимает челюсть, вставляет её на место с адовым просто щелчком и дальше сидит, пялится то на меня, то на суп, почти не моргая.

– Вкусно? – спрашивает. Мать ему – папа, вы есть хотите, что ли, а дед ей – нет, не хочу; и хоть бы раз проняло старого хрыча. Всё это уже настолько однообразно, что раздражало всё меньше с каждым разом.

В тот день мне было муторно, потому что животное пропало. Может, сам сбежал. Может, мать нашла и выкинула, а передо мной разыгрывает комедию одной актрисы. Впрочем, она всегда себя как-то экзотично и неестественно ведёт. А через несколько минут должен прийти отец, вижу по ней. Он не всегда приходит ровно в одно и то же время. Но мать как знает – поворачивается – на звук шагов ли (а я, блин, не слышу), скрип калитки – к двери, застынет и не шелохнётся. Вот и отец.

Отец всегда с иголочки, в выглаженном костюме, усы расчёсывает специальной щёточкой, с собой – бумаги, документы, таблицы; ужинает у себя, а на кухне – она большая и светлая – только просматривает записи по работе. Как я уже говорил, именно он – источник всех грёбаных правил и указаний, заканчивая тем, сколько задействовать слив после каждого использования туалета. В итоге, все сидим на кухне: я мою посуду, мать сидит и смотрит на отца, крючком механически что-то вышивая, отец ушёл в бумаги (сказал, конечно, здравствуй), дед раз минут в двадцать полощет челюсть в дезинфицирующем растворе. Когда, наконец, отец отвлекается на дедовы проказы - приказывает ему перестать, и тут уж деду ничего не остаётся – отец мой весьма суровый человек. Тут мать говорит:

- Выброси мусор.

Есть, мой фюрер, вытаскиваю зловонный пакет и топаю на улицу – там, через дорогу и чуть подальше, стоит контейнер. День такой был проклятый – дошёл до мусорки, стал поднимать мешок (зараза, тяжёлый) и зацепил за какую-то хреновину. Пакет пошёл по швам, и вся гниль вывалилась мне на ноги. Стою, отряхиваюсь, матерюсь – и вдруг вижу, не поверите… Меня аж прошило вдоль позвоночника, как-то подумалось: да не может быть. За кожурой и очистками, остатками еды, нитками, какой-то рваниной, на асфальте валяется бесформенное нечто. Коричневое в чёрные пятна. Я тронул ногой, наклонился поближе – да, точно. Холодея, дотронулся рукой – перевернул – и не нашёл Кота. Вернее, от Кота осталась одна шкура окровавленная; аккуратно разрезанная и распластанная, освежевали со знанием дела.

Я стоял в ужасе, почти не дыша. Затем ярость, непонимание, шок – какой зверь, какая сволочь могла такое сделать? И ведь некому, кроме тех, кто находился в доме: не пробрался же кто-то к нам, убил и выпотрошил кота, избавился от шкуры, а сам пошёл по своим делам?
Точно, мать. Она всегда казалась мне немного свихнувшейся – всплескивает руками, смотрит так пристально, что неподготовленному человеку не по себе, застывает иногда как статуя. Деда, этого старого ворчуна, за таким занятием представить не могу, он слишком занят своими отваливающимися запчастями.

Я даже подумал, возвращаться домой или нет, но решил вернуться и рассказать отцу – он всегда выглядел разумно. Если такая ситуация произошла, не мог же я ничего не делать!

Вернулся и не пошёл прямо на кухню – отправился наверх, к себе. Думаю, сделаю вид, что уроки пошёл учить и спать, а как отец останется один, спущусь вниз и всё ему расскажу. В коридоре слышу её голос с кухни, вроде, что-то в глаз попало, и отец отзывается – "не три так сильно". И щёлк – дед челюсть на место вставил. Или вынул, хрен разберёшь.

Я у себя в комнате сидел как на иголках. Мне было очень страшно, а я ещё и представлял, как она это делает и зачем – заходит в комнату, ловит кота… Потом сворачивает ему шею и несёт на кухню. Освежевать. А потом…

И тут слышу за дверью шаги, всё ближе и ближе, ровные и уверенные, как будто идут ко мне. Шлёп-шлёп, словно пластинами по дереву. Остановились у меня за дверью и настала тишина, я только и успевал, что слюну глотать и слушать, как она каждым глотком шумит в ушах. Долго так просидел, минут пять, вслушиваясь. Знаете, когда напряжение так захватывает и не отпускает, поневоле сам начинаешь действовать, только бы прекратить эту пытку. Я это называю "проиграть тишине" - мы в лагере играли. Короче, я не выдержал и спросил первым: кто там? А мне в ответ – тук, тук, тук. Постучали в дверь. Одно из правил нашего дома.

Я снова спросил, кто там? – визгливо, как псина или девчонка какая-то. Накрутил себя. Начал озираться, куда бы спрятаться. А за дверью мамин голос спрашивает: у тебя всё в порядке?

Да, отвечаю, всё хорошо.

Можно мне зайти? – следует в ответ. С таким поворотом событий я точно был не согласен, и, собравшись с силами, сказал, как бы зевая: нет, мам, я уже сплю. Она не стала спорить, только добавила: тогда завтра поговорим. Последнее время я неважно себя чувствую, говорит, извини, что уделяю тебе так мало внимания. И за стеной снова всё пришло в движение – тяжёлая поступь матери, которая направлялась мимо моей спальни к себе. Шорох её платья, волочившегося по полу – она носила очень длинные, не боясь пыли, – пыли у нас дома не было вообще. Шаги её постепенно удалялись, и вроде всё стихло, можно уже и выходить. И тут слышу, такой звук, будто что-то упало и покатилось, всё приближается, мимо двери, прыг-прыг, по ступенькам вниз. У меня очень чуткий слух. И я даже вздрогнул – так это было внезапно – в полнейшей тишине за стеной вдруг пронёсся какой-то шар. Но мне некогда было об этом долго размышлять. Мне, главное, нужно было поймать отца, прежде чем он поднимется в родительскую спальню, и всё ему рассказать.

Поэтому я вышел из комнаты, аккуратно прикрыл дверь и на ощупь пошёл по коридору к освещённой лестнице. Мне на мгновение показалось, что в конце коридора что-то шевельнулось, но я свет не зажигал, чтобы не привлекать внимания матери. Спустился, прошёл на кухню – там горел только нижний свет, и было пусто. Под ним блестел вылизанный кафель, блестела посуда, диванчик манил уютом. И было холодно, просто холодно – родители постоянно забывали о термостате, оставляя меня мёрзнуть: ночи в этих широтах были прямой противоположностью дням. Меня это опять завело – сколько раз я повторял, что мне холодно, а они всё равно забывают включать, не иначе как на моё самочувствие им плевать. Я потянулся к ручке термостата.

Щёлк!

А я и не заметил. В углу, в самом неосвещённом и холодном углу, качаясь туда-сюда на любимом креслице, восседал дед. Мне было непонятно выражение его лица: без челюсти его подбородок как-то провисал, а рот растягивался в бесформенную дыру. В одной руке он держал стакан с раствором и тряс теперь им, как какой-то шаман, продолжая раскачиваться. Это было смешно днём, но ночью выглядело жутковато.

- Вкусно? – спросил дед, свободной рукой указывая на высившуюся на плите кастрюлю супа. Спросил чётко и ясно, не шевеля ртом, словно челюсти ему были и не нужны.

Я ничего не ответил деду. Я был удивлён, что не нашёл отца там, где он обычно проводил полночи. Подумав, решил, что в таком случае, отец в гостиной – я не слышал, как он поднимался. А у деда спрашивать в таком расположении духа не хотелось. Да и потому не хотелось, что люди не умеют говорить, не закрывая рта.

И да, точно – отец был в гостиной, как и его идеально прямая спина, и бумаги, которые он держал на расстоянии вытянутой руки. Я только начал двигаться к нему, а он уже меня заметил:

- Почему ты до сих пор не спишь? – как так, как же я посмел нарушить вечный распорядок в этом доме.

Я объяснился. Отец слушал меня внимательно до того момента, как я рассказал, что я дотронулся до снятой шкуры.

- Ты помыл после этого руки? – спросил отец. – Бездомные животные – переносчики заболеваний, например, дерматомикоза.

Я был слегка ошарашен. Отец продолжал:

- Я запретил приносить сюда животных. Кажется, мы уже это обсуждали. К тому же, я не понимаю, почему ты винишь мать в смерти кота. Из того, что его шкура была обнаружена тобой у мусорного контейнера, не следует то, что данная шкура была доставлена туда в нашем мусорном пакете. Твои предположения лишь идут по одному из логически возможных вариантов развития предшествующих событий. Верно или то, или другое, я уже не говорю об иных, мною пока не найденных, альтернативах. А теперь я бы предпочёл, чтобы ты отправился спать. Я тоже уже закончил с работой.

Сказав это, он быстро и аккуратно рассортировал свои бумаги по стопочкам, а стопочки – по отделениям в папке. Я пребывал в состоянии ступора, типа, папаша, вы чего, и параллельно очень хотелось с ним согласиться. Он отправился наверх, а я ещё несколько минут хватал ртом воздух, держась за голову. Ну как я мог такое подумать? Почему я решил, что эта шкура вывалилась из пакета, а не лежала там, пока я не обратил на неё внимание? Почему я подумал, что мать будет носиться по дому за бешеным котом, чтобы поймав, не отпустить его на улицу, а выпотрошить? Что за каша у меня в голове, и почему мне так страшно?

Так я мерил шагами гостиную, пока не наступил на что-то, с трудом удержав равновесие. Какой-то шарик. Приглушённый свет мешал увидеть, что это конкретно. Пришлось поднять – на ощупь было как стекло.

Поднял и охнул. Вы когда-нибудь держали в руке человеческий глаз? А я держал и не какую-то фигню из лавки сувениров. Каждую прожилку, каждый лопнувший сосудик выписали тщательно и любовно, вот только стекло было холодное как лёд, а глаз в ладони смотрел на меня очень пристально и внимательно.

Щёлк!

- Советую тебе отнести это маме, - прозвучал совсем рядом голос деда. Он подкатился ко мне на креслице, щёлкая челюстью и забавно поворачивая голову, словно она у него не крепилась ни на чём.

Дальнейшее помню как в тумане. Все инстинкты отказали, кроме ноги-ходить, и я пошёл наверх, уже не соображая, что делаю. Мне только исполнилось 14, я не был ни писаным красавцем, ни заправским молодцом-храбрецом. У меня в горле было сухо, а язык прилип к нёбу: все физические ощущения внутри себя я помню лучше, чем то, что происходило вокруг.

Я дошёл до двери родительской спальни, сжимая глаз в руке. Встал, прислушиваясь. У нас в доме всегда было очень тихо, так что и смеяться здесь было неловко и шутить. Но тогда было как-то особенно тихо. И я решил не нарушать эту мёртвую тишину. И не постучал.

Я не знаю, как долго смотрел на две неподвижные фигуры. Они просто сидели на кровати, спиной ко мне, и не шевелились. Не говорили, не потягивались, не укладывались спать, не переодевались, не читали перед сном. Я сумел разглядеть их силуэты, потому что после коридора мои глаза уже привыкли к темноте. Я не мог шелохнуться, пройти вперёд или закрыть дверь, которую лучше бы я никогда не открывал, не мог бежать со всех ног. Было больно глубоко вдохнуть, кажется, я совсем перестал дышать.

Они повернулись одновременно. Вернее, как сказать, жутко вспоминать эту картину. Они остались недвижимы, только головы повернулись на сто восемьдесят. Лицо - шея в неестественных складках, кожа сморщена гармошкой - спина. Лицо-шея-спина. И мать говорит, не раскрывая рта:

- Положи на комод, сынок.

Три глаза, когда я прошёл немного вперёд и "положил на комод", следили за тем, как я это делаю".

Запись закончилась невнятным шипением – не искусственным, как любая запись, а явно органического происхождения.

- Дальше, по словам пациента, он потерял сознание. Родители вне себя от горя обратились ко мне, и истина такова: однажды нормальный, вроде, мальчик поймал кота, выпотрошил его в своей комнате и отправился гулять. Вы представьте себе пока, это ещё не всё. Вернувшись, впал в состояние полного расстройства сознания – бесцельно бродил по дому, крутил ручки приборов, задавал родителям странные вопросы. Его мать потеряла линзу, не нашла, отправилась спать. Ребёнок же, найдя линзу, предъявил её матери, напал на неё, пытаясь вставить на место её "глаз". Если бы не отец, неизвестно, чем бы всё закончилось. Страдает навязчивыми идеями: его семья – роботы внеземного происхождения, роботы постепенно подселяются на планету, избегая контактов с животными или даже убивая их, поскольку те их "чувствуют". Тонны этого бреда. Что думаете, Соколов?

- Какая стройная система, профессор, - говорю я, открывая в себе базу данных по клинической психологии. Всё происходит мгновенно, электричество бежит по нейронным сетям, активируя знание. - Классический случай, - говорю я. - Классика жанра безумия.