↑ 1.

Кошмар не отпускал. Многометровый слой вязкого морока сковал тело и толкал на дно узкого холодного колодца. Захлебываясь страхом, миллиметр за миллиметром она тянулась к поверхности из последних сил и, наконец, вынырнула. Сделала глубокий вдох и села на кровати. Отдышаться. Прийти в себя. Сбросить гнетущее наваждение. Прошла минута. Вторая. Но темнота за спиной не развеялась, как это обычно случается после глубокого сна. В колодце, из которого она вынырнула, утонуло прошлое.

Всклокоченная кровать воняла потом. В окно светило огромное желтое солнце. Темные бревенчатые стены и дощатый пол почти целиком поглощали его свет. В комнате было холодно.

Она подняла с пола разорванный от края до края пододеяльник и накинула его на плечи. Тело ныло. Кончики пальцев мелко дрожали. От растертых до крови запястий к локтям вдоль вен шли вереницы следов от уколов. Щиколотки были растерты, как и запястья. Язык опух и с трудом умещался во рту. Она поискала глазами зеркало, чтобы заглянуть себе в рот. Зеркала не было.

На прикроватной тумбочке блестели две пары никелированных наручников. Звенья коротких, но толстых цепей были стилизованы под сердечки. Из замков торчали ключи. Она еще раз взглянула на израненные руки. Для любовных утех, чуть выходящих за рамки обыденности, следы были слишком глубокими. Приоткрытый ящик тумбочки намекал на возможную разгадку. Она потянула за ручку и заглянула внутрь. Ящик оказался мусоркой. На дне валялись использованные шприцы с окровавленными иглами, грязные ватки и пустые ампулы для инъекций с надписью «Кормитон». Для нее — ничего не значащее сочетание букв.

Она встала и подошла к окну. От запотевшего стекла веяло холодом. Комната находилась на втором этаже. Под окном был широкий двор, поросший желтой сухой травой. В центре, недалеко от крыльца, — пустой загон для скота. Широкая лесополоса отделяла двор от квадратов перепаханных полей. Две заполненные водой колеи уходили со двора в поля. Других домов поблизости не было.

Сваленные в углу тряпки оказались одеждой. Широкие рабочие штаны, майка и свитер. Судя по размеру, одежда принадлежала ей. Мозг все забыл, но руки помнили. Пальцы умело застегнули пуговицы и расправили карманы.

Прислушиваясь к шороху одежды, она вышла из спальни. Соседнюю комнату и коридор разделяла тяжелая, обшитая металлом дверь на массивных петлях. К внутренней стороне дверного полотна был грубо приварен толстый шпингалет. Как и ящик тумбочки, дверь была приоткрыта.

Солнечный свет едва пробивался сквозь плотные красные гардины. Воняло табачным дымом. Книжные шкафы от пола до потолка закрывали три стены из четырех. Аккуратно, стараясь не шуметь, она раздвинула занавески и огляделась.

На единственной свободной от книг стене висела большая фотография в рамке. Женщина в купальнике обнимает толстяка средних лет. Под фотографией — заваленный книгами письменный стол и кожаный диван, заправленный пледом. Она подошла к столу и заглянула в раскрытую книгу. Окровавленный труп скорчился на белой простыне. Живот вспорот и раздвинут железными крючьями. Внутри блестит синий кишечник. Она пробежала взглядом по корешкам книг в шкафу. «Анатомический атлас». «Абдоминальная хирургия». «Внутренние органы человека». И журналы. Тысячи медицинских журналов.

Быстро и бесшумно она спустилась по холодной деревянной лестнице вниз. На первом этаже было тихо, как наверху. По правую сторону располагались еще две комнаты. В них она не заглянула. Не столько из спешки, сколько из страха обнаружить там что-нибудь еще. Или кого-нибудь. Шаг становился все быстрее. Окно. Входная дверь. На пороге разбросанная обувь, справа вешалка с одеждой. За ней вдруг мелькнула черная тень. Рывком она распахнула дверь и выбежала во двор.

Босые ноги заскользили по мокрой холодной траве. Справа был огромный, огороженный сеткой рабицей и заросший бурьяном загон для скота. Впереди лес. Первые метры она часто оборачивалась, дальше — повернулась лицом к дому и медленно пятилась задом, не выпуская из вида дверной проем. Ее никто не преследовал. Посеревший от времени сруб равнодушно смотрел на нее слепыми глазницами пыльных окон.

Вдруг она услышала низкое рычание. Из тени дерева наперерез вышла лохматая собака. Шерсть на загривке топорщилась. Желтые глаза смотрели злобно и решительно.

— Хороший пес, — сказала она и отступила на шаг.

Под ногами было полно камней, но собака была слишком крупной. Она зарычала громче, пригнулась и собралась перед броском. Тонкие черные губы опустились, обнажив клыки.

— Ладно. Я поняла.

Женщина отступила к дому. От холода и страха ее мелко трясло. Собака отошла в сторону. Из дома так никто и не вышел.

«Не дури. Там никого нет, — сказала она себе и посмотрела на приоткрытую дверь. — Тебя напугало зеркало. Присмотрись внимательней. Вон блестит. Между одеждой на вешалке и полом. В нем отражается кусок неба. В доме точно никого. Он ушел и оставил сторожа».

У входа за вешалкой действительно оказалось зеркало. Из деревянной лакированной рамы на нее смотрел угрюмый урод с огромным пористым шрамом, стянувшим правую половину лица. Левая половина принадлежала женщине с фотографии. Пальцы коснулись перетяжек ожога. Глаза повлажнели и заморгали.

— Господи. Что он сделал со мной?

Она широко открыла рот. Язык был огромным. Сверху на красно-синей плоти были наколоты корявые, словно выведенные злой детской рукой, черные буквы. «БАРТО». Она забыла свое прошлое, но прекрасно помнила фамилию писательницы.

↑ 2.

Верхняя полка шкафа у правой стены оказалась целиком заполнена детскими книгами. «Уронили мишку на пол» Агнии Барто стояла между «Курочкой Рябой» и «Незнайкой на Луне». На ярко-зеленой обложке был нарисован грустный плюшевый медвежонок с тремя конечностями. Сделанные из плотного картона страницы превращали два десятка стихотворений в толстую книгу. Внутри был тайник. Коряво вырезанная дыра, размером со школьный пенал, прикрытая обложками с обеих сторон. Здесь лежала шариковая ручка «Биг», вчетверо сложенный листок бумаги и иголка от шприца, перемазанная чернилами. Бумажка оказалась вырезкой из журнала «Химия и жизнь — XXI век» за март две тысячи семнадцатого года. С одной стороны на ней было окончание какого-то фантастического рассказа про далекий космос, с другой — короткая статья.

«Крысиный волк на службе у человека» 

Химический комбинат «Зайтекс групп» приступил к разработке инновационного препарата «Резидент» для борьбы с грызунами. Новая разработка позволит эффективно бороться с крысами, в том числе и в промышленных масштабах, не подвергая опасности жизни птиц и кошек. Производитель обещает стопроцентную эффективность препарата и ничтожную стоимость. Сорок грамм препарата с приманкой способны уничтожить до десяти тысяч грызунов. Секрет фантастической убойной силы кроется в остроумном механизме уничтожения вредителей.

До изобретения дешевых ядов одним из самых эффективных способов массового уничтожения крыс было использование специальной крысы-убийцы. Чаще других этим методом пользовались владельцы торговых судов и крупных перерабатывающих производств. Десяток крыс закрывали в ящике и не кормили. Через некоторое время оставалась одна, самая сильная и злобная крыса, которая выживала, съев всех остальных. За время заточения она привыкала воспринимать соплеменников как врагов и успевала пристраститься к мясному рациону. Такую крысу называли «крысобой» или «крысиный волк». Запущенный на корабль (или в помещение) крысобой зачищал его от крыс в течение недели или двух.

Ученые «Зайтекса» детально изучили этот старинный метод и выяснили, что феномен поведения крысы-убийцы базируется на зашкаливающих гормонах агрессии. Действующее вещество препарата воспроизводит еще более жесткий гормональный фон, превращающий обыкновенную крысу в крысобоя за сутки. «Резидент» не имеет зарубежных аналогов и уже в следующем году будет включен в перечень химических средств по борьбе с грызунами, допущенных к использованию на территории РФ».

— Крысы, — медленно произнесла она вслух, прислушиваясь к каждому звуку.

Бесполезно. Ничего не изменилось. Ни намека на воспоминания. Абсолютная неподвижная чернота.

Она убрала смятую страничку в сторону и внимательнее присмотрелась к развороту книги. Твердые картонные страницы были густо исписаны синей пастой по полям и между строк. Записи начинались с форзаца.

***

«Здесь все, что удалось выяснить. Каждый вечер он делает инъекцию, которая стирает память».

***

«Меня (тебя) зовут Полина. Тридцать шесть лет. Родилась в Ростове. Ксерокопия паспорта лежит в нижнем ящике стола под инструкцией от стиральной машинки. Единственный человек, которого ты сегодня увидишь, вернется домой около четырех. Его лицо на фотографии в кабинете. Он сделает вид, как будто он твой муж. По паспорту так оно и есть. Если ты не станешь задавать вопросов (а это абсолютно бессмысленно) — он не причинит тебе вреда. Вы поужинаете. А потом, около восьми часов вечера, он сделает тебе укол».

***

«На кухонном столе тарелка пельменей. Солонка на верхней полочке шкафа. В холодильнике сметана. Ножей и вилок нет. Не ищи».

***

«Из окна кабинета видны двенадцать поросших пыреем прямоугольников на заброшенном базу. С порога прямоугольники уже не видно. Мешает высокий бурьян. Видно только сверху».

***

«Вырезку из журнала я нашла в своей левой кроссовке. Маньяк пробует вещество на людях, испытывает на себе, или вообще на собаке? Следы от уколов указывают на первое. Но ящик завален пустыми ампулами «Кортекса». Инструкции нет, но это явно лекарство, а не отрава от крыс. А может быть, этот клочок бумаги просто не давал болтаться кроссовке на ноге. Примерила. Кроссовка действительно немного великовата».

***

«Какой дурой надо быть, чтобы писать «Барто» на бедре. Повезло, что он не увидел. Боже, как болит язык».

***

«Не задавай вопросов — они настораживают его. Поговори о чем-нибудь нейтральном. Не дай ему заглянуть в твою голову. Тогда ты сможешь бежать. Рано или поздно этот день настанет».

***

«Эти прямоугольники под окном сводят с ума. Как и детская коляска у входа. Кто знает, как давно я здесь. И после того, как он приковывает меня к кровати, вряд ли он идет спать. И вряд ли он пользуется презервативами».

***

«Не нашла никакой детской коляски. Должно быть, он ее убрал. Зачем я это читала? Теперь мне кажется, что грудь налилась и из сосков выступает молоко».

***

«На столе стояли пельмени. Я их съела. В холодильнике была сметана. Я ее съела. Когда уже вернется этот мудак? Пусть возвращается поскорее. Я его тоже съем. Ням-ням».

***

«Чем объяснить предыдущую запись? Глупая истерическая шутка или последствие вечерней передозировки? А может быть, он знает про дневник и время от времени дописывает что-то от себя. Подделывает почерк. Играет со мной. Нет, я, конечно, уберу книжку на место. Но я ей не доверяю».

***

«Чертовы прямоугольники не идут из головы. Пусть это будет скотомогильник. На ферме точно когда-то были животные».

***

«Огромная рваная рана на правой лодыжке. Похоже на укус собаки. Кстати, почему-то о ней нигде не написано. Еле доковыляла до кабинета. Насколько я понимаю, вчера я попыталась бежать».

***

«Не забудь под вечер прокусить кончик языка, чтобы утром заглянуть в рот. Поверь, это намного легче, чем наколоть пять букв. И не забывай. ЭТОТ ДЕНЬ ОБЯЗАТЕЛЬНО НАСТАНЕТ».

↑ 3.

Значит, Полина. Женщина убрала книгу на место и подошла к окну. Внизу, у крыльца, сидела собака и, подняв морду, смотрела ей в лицо. Как будто точно знала, что будет дальше. Сколько раз она преграждала путь к бегству? Десятки? Сотни?

Женщина перевела взгляд в сторону и увидела то, о чем трижды повторял дневник. Желто-зеленые участки земли, поросшие пыреем, в гуще высоких сорняков в центре загона. Подальше от края. Подальше от людских глаз. На что это похоже? По спине пробежал холодок. Она отошла от окна и задернула занавеску.

На кухонном столе стояла пластмассовая тарелка с холодными пельменями. Ни вилок, ни ножей, как и обещал дневник, не было. Печь микроволновая. Хозяин предусмотрел все. Или почти все.

Окно кухни выходило на противоположную сторону от входа. Она сходила в прихожую, накинула куртку и обула кроссовки. Потом вернулась, взяла тарелку с пельменями и распахнула окно. Через мгновение появилась собака. Взмах тарелкой, и десять пельменей полетели в разные стороны. По паре секунд на поиски каждого. За это время не добежишь до лесополосы. Но так далеко ей и не надо.

К появлению собаки она закрыла за собой калитку загона на крючок. Твердая унавоженная земля густо поросла бурьяном. Рабица местами провисла, но собаке все равно через нее было не перелезть.

Вблизи прямоугольники еще больше напоминали могилы. Как она и предполагала, земля на этих участках оказалась рыхлой. Но холмиков не было. Несмотря на зловещее сходство, это вполне могли быть и заброшенные грядки. На участке, который находился через один от нее, в траве лежало что-то белое, похожее на картофелину. Полина наклонилась и попыталась поднять предмет. Картофелина оказалась вывернутой и присыпанной землей кистью женской руки. Из земли вылезли узкие переломанные пальцы с длинными крашеными ногтями. Если бы не грязь и не тлен, возможно, обнаружился бы и растертый наручниками след на запястье.

Грязная и замерзшая, она вернулась в дом. Собака молча пропустила ее обратно. Теперь Полине было что добавить в сборник детских стихотворений, но до кабинета она так и не добралась. В ванной ее накрыл приступ истерического смеха, переходящего в рыдания, и она долго не могла прийти в себя.

↑ 4.

Дневник обещал встречу около четырех. Собака залаяла ровно в пять. Женщина выглянула в окно. В сумерках к дому приближались два дрожащих параллельных луча. Она представила белую «Ниву», ползущую по грязи. И это было ее первое воспоминание. «Вот и все, — подумала она, — у тебя была возможность попробовать спастись. Теперь ее нет».

Шум мотора смолк во дворе. Хлопнула автомобильная дверь. Шаги остановились у входа. Шорох одежды и тихое покашливание. Возможно, он что-то вытащил из кармана. И это что-то — не ключи. С утра дом был не заперт. Дверная ручка медленно опустилась вниз. Она сжала губы, чтобы не закричать, и отступила на шаг назад. На пороге появился хозяин дома.

Он оказался огромного роста и тучного грушеобразного сложения. Фотография в кабинете была сделана не меньше десяти лет назад. За это время широкое лицо превратилось в желейное рыло, вздрагивающее при каждом движении. Он по-прежнему носил очки в толстой роговой оправе. По обеим сторонам жидкого уродливого чубчика сально блестели залысины. Правая рука держала потертый кожаный портфель. В левой был полиэтиленовый пакет. Скользкий взгляд ощупал ее сквозь толстые линзы, как хоботок проголодавшейся мухи.

— Привет. Я сегодня задержался. Небольшая шабашка.

Его голос звучал зловеще спокойно. Как комментарий патологоанатома, приступившего к вскрытию. Спокойствие означало безысходность. Должно быть, он повторял свое приветствие сотни раз. Зачем придумывать что-то новое для того, кто ничего не помнит? Человек снял ботинки и аккуратно поставил их в угол. Толстые пальцы пробежали по пуговицам плаща. Она представила, как они срывают с нее одежду. Представила, где они успеют побывать и что успеют сделать за то время, пока она будет в забытьи. Под плащом был мятый строгий костюм.

— Как ты тут? — Он обнял ее за плечи и прижал к себе.

Пиджак вонял табачным дымом и потом. Она застыла восковой куклой. Неморгающие глаза пересохли и помутнели. Толстый израненный язык прилип к небу. Он взял ее за руку и посмотрел на запястья.

— Опять растерла. Болит? — На лице появилась маска сочувствия.

— Немного.

— Вот, — он протянул пакет, — заезжал в «Жар-Пиццу». С ветчиной и грибами, как ты любишь. Немного картошки и крылышки по-техасски.

Рот вдруг наполнился слюной. Мысли о еде выглядели странно и глупо. Страх не отбил аппетит, а, напротив, разжег его.

— Сначала искупаюсь.

Человек выложил из кармана на полку смартфон и прошел мимо нее к лестнице. Спокойствие в его словах и действиях завораживало. Он сделает вид, как будто он твой муж. И если ты не станешь задавать вопросов — он не причинит тебе вреда. Она ушла на кухню, но перед глазами продолжала стоять глянцевая лакированная поверхность полки с белым телефоном посередине.

Если позвонить в полицию, то первым вопросом будет: «Где вы находитесь?». Сначала надо включить «Гугл карты». А если местонахождение не будет определено, тогда она посмотрит в контакты и скажет дежурному несколько номеров его знакомых. Или жертв? Цветные портреты в черных рамочках в списке контактов. Абоненты не отвечают или находятся вне зоны действия сети. Вне зоны действия вообще чего-либо.

Скрип половиц над головой был сигналом к действию. Она вернулась в прихожую, схватила смартфон и нажала центральную кнопку. «Введите код». Будь ты проклят. Она едва сдержалась, чтобы не швырнуть телефон в стену. Потянула за ручку и приоткрыла входную дверь. Машина стояла в десяти шагах от крыльца. Можно было попробовать провести собаку так же, как она это сделала днем. Но нужны ключи от машины.

Шаги на лестнице заставили ее положить телефон обратно и вернуться на кухню. Потом он закрылся в ванной и подарил ей еще десять минут свободы.

Она взяла портфель и нажала на серебристую пряжку. Портфель был полон бумаг. Медицинские заключения, результаты анализов и пленки ЭКГ. Где ключи? За кожаной разделительной перегородкой лежал белый тряпичный сверток. Небольшой, но тяжелый. Как если бы в салфетку завернули несколько ложек. Она выложила его на пуф и развернула. Это были не ложки, а медицинские инструменты. Два зажима, ножницы, игла и скальпель.

— Полина! — вдруг заорал голос из ванной.

Шум воды стих. По кафелю дважды шлепнули босые ноги. Она вздрогнула и застыла у раскрытого портфеля.

— А где полотенце? — спросил он.

Как в кошмарном сне она подошла к двери ванной.

— Забыла на кухне. Сейчас принесу, — собственный голос показался ей чужим и далеким.

Она вернулась к портфелю и взяла в руку скальпель. Крепко зажала кулак. Широко замахнувшись, дважды ударила в воздух. Лезвие казалось беспомощно коротким и узким. В нем она усомнилась так же сильно, как в себе. Но в главном она была уверена на все сто. День, о котором было написано в дневнике, настал.

↑ 5.

Было бы очень удобно пырнуть его в живот скальпелем, протягивая полотенце. Но она не смогла сделать это. По той же причине, по которой она не попыталась сбежать, отбиваясь от собаки. Слезы страха и бессилия душили ее до тех пор, пока она не взяла с полки книжку.

Было утром тихо в доме,

Я писала на ладони.

— На языке, — поправила она поэтессу и почувствовала, как самообладание медленно возвращается к ней. Эта книжка была написана про нее целиком, а не только на полях, как ей показалось сначала.

Потянулась Машенька

К зеркалу рукой,

Удивилась Машенька:

«Кто же там такой?»

Ключи от машины она нашла, но план не сработал. Два куска пиццы, выброшенные в кухонное окно, так и остались валяться в грязи. Собака слышала, как открылось окно, чувствовала запах еды, но не сдвинулась с места. Путь к машине оставался отрезан.

Прежде чем подняться в кабинет, она выбросила в темноту двора кроссовки. Не слишком далеко, так, чтобы их потом можно было найти. А потом хлопнула входной дверью. Он искал ее во дворе не меньше часа. Но теперь, кажется, вернулся в дом.

— Полина, — услышала она его голос и шаги на лестнице.

Либо он, наконец, включил мозги, либо нашел кроссовки. Она достала из кармана штанов крылышко в планировочных сухарях и засунула себе в рот. Вместе со скальпелем, телефоном и ключами она забрала с собой весь ужин.

— Полина, что за глупые шутки? — раздался стук в дверь.

Она молча перемалывала челюстями кости с мясом и поглядывала то на дверь, то в книжку. Не дай ему заглянуть в твою голову. Только тогда ты сможешь бежать. Когда я ем, я глух и нем.

— Полина, я знаю, что ты там. Открой дверь. Пора делать укол.

Она проглотила пережеванную кашицу и сунула руку в карман. Осталось всего два куриных крыла, а голод по-прежнему грыз живот изнутри.

— Зачем? — спросила она, не отрывая взгляда от страницы.

— Ты сама знаешь зачем. Открывай.

— Пошел вон, жирный урод. — Она захихикала и чуть не подавилась.

За дверью раздался вздох. Потом зашуршала одежда. Кажется, он сел на пол.

— Послушай. Я не знаю, что ты нафантазировала, но это глупости. Я тебе не враг. Я твой муж. Если не веришь, можешь заглянуть в документы. Они лежат в правом верхнем ящике стола. Там же лежит инструкция по применению «Кормитона». Амнезия значится в побочных эффектах. У нас очень мало времени, Полина. Если я не сделаю тебе укол, мы оба умрем.

Документы ей были ни к чему. Да, минувшей ночью память утонула в бездонном черном колодце. Но и утопленники иногда возвращаются. По ту сторону двери был действительно ее муж. Павел Григорьевич Бородин. Врач первого хирургического отделения. Ну и что? Она все равно не собиралась открывать ему дверь. Во всяком случае, пока что.

— Умрем? — спросила она. — Я от таинственной смертельной болезни, а ты от смертельной тоски по мне?

— Мне не до шуток, — ответил он. — Времени не осталось. Надо вколоть антидот.

Вот дурак. Никакого антидота на «Резидент»» не существует. Организм вырабатывает норадреналин и кортизол в прежних количествах, тысячекратно превышающих физиологическую норму. «Кормитон» всего лишь блокирует рецепторы, сбивает аппетит, ну и за компанию на некоторое время отшибает память.

— А что насчет кладбища, Паша? Насчет этой полянки под окном. Тем женщинам ты тоже советовал открыть дверь?

— Все не так, Полина. Ты все придумала.

— А как?

— Этих людей убила ты! — вдруг злобно проорал он.

Она перестала двигать челюстями, посмотрела на крепкие, но поломанные ногти, и криво улыбнулась здоровой половиной лица.

— Думаю, ты уже начала кое-что припоминать. Открой дверь.

Да. Начала. Она вспомнила, как вырезала эту статью о «Резиденте», которая сейчас валялась у нее под ногами. Журнал купила в ларьке «Союзпечати». Тогда они жили в квартире, и муж не прятал от нее ножницы. Она засунула вырезку под прозрачный пластик в кошелек, туда, где носят фотографии детей. «Резидент» и был ее старшим ребенком. Его формулу она вынашивала много лет.

«Резидент» должен был перевернуть рынок родентицидов, а перевернул мир в ее голове. Вывернул его наизнанку и показал эту изнанку ей. Лопнула разогретая под давлением двухлитровая колба отечественного производства. Немецкая никогда бы не лопнула. Сэкономили. Препарат вылился на Шевцова. Он умирал долго и мучительно. Начал в лаборатории, а закончил в ожоговом отделении в соседней палате через два дня. Ей ошпарило лицо. Вся правая сторона превратилась в кусок вареного мяса.

— А зачем ты приволок домой скальпель? — спросила она, и челюсти снова заработали.

— По дороге я заезжал к пациенту. Вскрыл ему под мышкой гнойный фурункул.

Складно врет. Она запустила руку в карман. Пусто. Крылышки закончились. Полина вытерла жирные руки о штаны и взяла в руку иглу.

— А я думаю, ты собрался избавиться от меня, — сказала она.

— Я бы давно сделал это, если бы хотел.

— Это не аргумент.

— Господи. Послушай, Полина. Я тебя прошу. Открой дверь, пока не поздно.

Память возвращалась все быстрее и быстрее. Стремительным черным потоком заполняла ее черепную коробку.

В натопленной больничной палате не хватало воздуха. Боль, помноженная на зашкаливающий всплеск гормонов, раздирала ее на части. Сквозь боль пробивался запах спирта и хлорки. Сердце выбивало двести ударов в минуту. Скрипели зубы. Ее трясло так, что санитарке пришлось подставить тумбочки с обеих сторон, чтобы она не свалилась с кровати. Пары «Резидента», попавшие в кровь, не разлагались печенью, не выводились с мочой. Над этим в свое время она хорошо потрудилась. Ее усыпили. Сознание провалилось в медикаментозный бред. Который скоро стал просачиваться в реальность. Медленно, как желтая сукровица просачивается сквозь свежие бинты.

На четвертый день после аварии окружающий мир замедлился, потемнел и потерял краски. Зато очертания движущихся предметов стали острее. Изменились и окружавшие ее люди. Соседки по палате, медсестры, врачи. Хотя нет. Это были не люди. Корм. Похотливые, трусливые твари, которые ничего не знали ни о свободе, ни о голоде. Те, которых она столько лет принимала за равных себе, вдруг оказались пищей.

Она уговорила мужа забрать ее из отделения. Боялась загреметь в психушку. И, надо сказать, не беспочвенно.

Месяц спустя Паша застал ее в парке с добычей. Вышел искать среди ночи и случайно нашел. Часом раньше рыжий подвыпивший студент возвращался домой с ночного свидания. Ему хватило двух ударов. К тому моменту она уже научилась выпускать кровь, но все равно сильно перемазалась. Она помнила трясущиеся руки мужа и нервный тик в правом глазу. Тогда она не тронула Пашу. Он был ей нужен. Как врач. Она умоляла его простить. Согласилась на домашнее лечение. И они уехали из города в эту глушь. Родным и знакомым сказали, что приняли участие в программе «Сельский врач». Он заставил принимать ее таблетки. Она прятала их за щеку и выплевывала в унитаз.

Пчеловод разводит пчел,

Одного он не учел,

Что они, в конце концов,

Пережалят всех жильцов.

Ну ты даешь, подруга. Не Агния Барто, а Нострадамус какой-то. Пережаленных жильцов было больше десятка. Одиннадцать, если быть точной. Злобный смех рвался изнутри наружу.

А потом Паша застукал ее снова. Она могла выпустить ему кишки в любую секунду. Разорвать горло зубами. Но вместо этого упала на колени и умоляла простить. И он, придурок, снова поверил. Тогда дверь в кабинет обросла железом. Таблетки сменились на инъекции. Появились наручники. Ее мелко затрясло от голода и злости. Но прежде чем открыть дверь, она хотела бы получить ответ на новый самый главный вопрос.

— Паша, а что случилось с моим ребенком?

Игла, крепко зажатая в пальцах, медленно расковыривала второй глаз трехлапому медвежонку на обложке. Судьба Паши не зависела от ответа. Она просто хотела знать.

— Ты меня слышишь? Чего ты молчишь?

Она швырнула в сторону сборник стихотворений, взяла скальпель, дернула за шпингалет и распахнула дверь. Коридор был пуст. Внизу хлопнула входная дверь. Зажатый в руке скальпель не походил на кухонный нож, который она прихватила с собой в первую ночь после выписки из больницы. Но так же, как и нож, служил знаком начала охоты. Знаком настоящего голода и настоящей свободы.

↑ 6.

Кроссовки стояли у входа. Должно быть, он занес их, когда нашел. Она быстро обулась и выскочила на морозный воздух.

Дул ветер. Собака бросилась без предупреждения. Вцепилась в бедро и дернула головой в сторону, разрывая плоть. Удар. Острие скальпеля по ручку ушло в горящий желтый глаз. Челюсти разжались, и теплое мохнатое тело свалилось ей под ноги.

В лунном свете тускло мерцали круглые фары «Нивы». Она подошла к раскрытой водительской двери (должно быть, он до последнего надеялся, что оставил ключи в замке зажигания) и заглянула внутрь. Пусто. Сквозь запах бензина пробивался синтетический аромат сладкого яблока. Она представила зеленый обмылок, лежавший на краю ванны, и криво улыбнулась. Запах уводил вглубь лесополосы. Попытка спрятаться среди деревьев будет его последней глупостью. Полина прислушалась. Ветер шелестел редкими сухими листами на деревьях. За спиной, у входа в дом, тяжело дышала умирающая собака.

— Паша, — прокричала она в темноту. — Три, четыре, пять. Я иду искать. Кто не спрятался — я не виноват.

Тишина. Она глубоко втянула в себя холодный осенний воздух и двинулась по следу. Пространство перед глазами сузилось и превратилось в длинную темную нору. Нора виляла из стороны в сторону, обходя деревья. Болела укушенная нога. Ветки хлестали по лицу. Пусть будет больно. Боль разжигает злость. Иногда она становилась на четвереньки и нюхала землю. Это было все равно что смотреть видеозапись. Здесь он плюнул. Здесь упал, запутавшись в густом подлеске. Здесь прислонился плечом к стволу. След вывел на дорогу. Она остановилась. Запах стал слабее не только из-за ветра. Она отставала. Проклятая собака. Проклятая нога.

Она вернулась к дому и завела машину. Проехав лесок, отметила, что забыла включить фары. Глаза прекрасно видели в темноте.

Его выдали очки. На фоне черной пахоты лунным светом блеснули стекла. Должно быть, он услышал шум двигателя и свернул с дороги. Паша шел медленно, с каждым шагом проваливаясь в глубокий рыхлый чернозем. Невидимая для него машина двигалась быстрее. Бампер ударил в спину. Машину подбросило. Полина открыла дверь и, опираясь на дверцу, вылезла из машины.

Он корчился на земле, как перерезанный лопатой червь. Пытался встать или хотя бы приподняться на руках. Она подошла и ткнула носком кроссовки в голову мужа. На редеющих, недавно вымытых волосах осталось пятно грязи.

— Где мой ребенок, Паша?

Он повернул к ней перекошенное от боли лицо. Очки слетели. Затуманенный близорукостью взгляд ощупывал темноту.

От голода тянуло кишки, как будто не было ни пиццы, ни крылышек по-техасски. Как будто ее не кормили месяц. Лежавший у ног человек теперь пах не мылом, а страхом. От этого запаха еще сильнее хотелось есть. Она отвернулась. Посмотрела на черное звездное небо. Потом на зажатый в руке скальпель. Ветер шевелил волосами на клочке собачьей шерсти, прилипшей к окровавленному лезвию. Спокойней. Да. Так лучше. Сначала ты должна услышать ответ.

— Где мой ребенок? — Она наклонилась и поднесла острие скальпеля к широко раскрытому глазу, — Я больше не буду повторять.

— Ты сожрала его. Останки я закопал во дворе, — то ли от боли, то ли от страха приближающейся смерти Паша едва шевелил языком.

Он сказал что-то еще, но она не услышала. Удары сердца заглушили его слова. Рука обронила скальпель. Взгляд затянуло кровавой пеленой. Рывком она запрокинула голову Паши назад и вцепилась зубами в горло.