Мы были ещё школьниками, когда узнали про Лимонарий.

Домбровцев пришёл сюда за памятью предков. Лариса — за Домбровцевым. Я — за Ларисой. Но оказалось, что даже без Ларисы Лимонарий — прекрасен.

Вы, наверное, не были в Лимонарии. Не переживайте, я сейчас расскажу, что тут и как. Но как будет возможность, обязательно сходите — тут здорово.

Для начала, не все знают, чем лимонарь отличается от лимонария. Так вот, лимонарь — по-гречески слово означает “лужок” — это сборник всяких поучительных историй из жизни христианских монахов. А лимонарий — это питомник вроде нашего, где выращивают лимоны.

На широтах, где мы живём, лимоны растут только в таких лимонариях.

Позже, в Испании, я видел открытые лимонарии. Деревья с золотыми плодами стояли под щедрым, ослепительно-бирюзовым испанским небом в дубовых кадках. Но в климате нашего города такое невозможно.

Попасть в Лимонарий из города непросто, пешком сюда не дойдёшь. Сначала долгий путь из центра через болота частного сектора. Потом тебя накрывает колючий воздух промзоны — вокруг склады, цеха за проволочными заборами, пункты СТО для автомобилей и ничего — для человека. Остановка Силикатный проезд. Нужно свернуть в правильном месте и только когда ты зайдёшь достаточно далеко, среди рифлёных металлических крыш блеснёт стеклянный уголок Лимонария.

Когда-то Лимонарий стоял за городом, в лугах. Его проектировали при царе, построили в двадцать девятом, и сам Мичурин приехал на открытие. Сюда водили рабочих и объясняли, что именно таким станет “город-сад”, обещанный первым поэтом революции.

Самого первого директора, как это было принято в ту эпоху, расстреляли в тридцать седьмом. От него остался сын, который закончил войну в Восточной Пруссии. У этого сына тоже были дети — и у одного из них родился мой одноклассник, Борис Домбровцев. Так что Домбровцев был связан с Лимонарием ещё до своего рождения.

Уже в восьмидесятые урбанизация сделала своё дело. Город обхватил Лимонарий со всех сторон, как амёба съедобную жертву.

Но всё равно под стеклянной крышей не было ни копоти, ни шума, ни вони выхлопных газов. Цитрусовые деревья стояли на страже этого миниатюрного райского сада.

И вот мы в длинной оранжерее. Сухой и терпкий аромат цитрусов. Дорожка выложена пёстрым камнем, а в зелёных кронах над головой горят лимоны, апельсины, мандарины, грейпфруты, крошечные оранжевые кумкваты (про кумкваты у нас в стране пока мало кто знает). И даже бергамоты. Бергамот тоже цитрусовый.

Если смотреть снаружи, сад невелик. Но внутри кажется бесконечным. И этим он тоже похож на тот, самый первый Лимонарий, в земле Едомской у истоков четырёх рек, уничтоженный позже Всемирным Потопом по воле самого первого Садовника. Зелёные кроны загораживают стены и кажется, что там, за деревьями — целый лес таких зарослей, а стеклянная крыша висит над головой благодаря магии.

Дорожка ведёт к водоёмчику. Его размер не больше, чем четыре кухонных раковины. В подражание японскому стилю, он собран из широких серых камней. Видимо, на отражение падает тень, поэтому если заглянуть, то увидишь лицо непривычно хмурым, словно не выспался или уже почти мёртв.

Над водоёмчиком — изогнутый ствол Citrus sinensis botucci. Некоторые натуралисты настаивают, что это отдельная разновидность, но таких слишком мало, чтобы закрепить теорию в справочниках. Именно от этого Botucci пошли знаменитые четыре сорта красных апельсинов, что зовутся в торговле “кровавыми”. В Китае деревья этого сорта высаживали на императорских погребальных курганах.

Это самое старое дерево нашего лимонария, — его подарил Чан Кайши в короткий период дружбы СССР и Гоминьдана. Дерево привезли в дубовой кадке, вроде тех, что я потом увидел в Испании, и пересадили вместе с почвой.

Выглядит превосходно — крепкий, здоровый ствол, а ветви кроны, ажурные, словно оконные переплёты готического собора. Проблема в том, что это благородное дерево, — единственное в лимонарии отказывается плодоносить.

Тамара Степановна, директор, говорила, что за всю историю это дерево цвело дважды, а плодоносило один раз. Сохранились даже фотографии.

Первое цветение было в первый год после высадки. Цветки, похожие на крошечные белые звёздочки, усеяли крону — и осыпались за один вечер, не оставив ни одной завязи. Никакие удобрения не помогали.

Тамара Степановна думала, что дело в почве. Наверное, этому цитрусу нужны особенные почвы, с какой-нибудь редкой солью или щёлочью. Корни в первый же год высосали ту соль, что приехала из Китая вместе с кадкой — и её ни на что не хватило. Не просто так чистую Botucci не удаётся нигде акклиматизировать и все известные сорта кровавых апельсинов происходят от привитых деревьев одного-единственного сицилийского лимонария.

Но я с ней согласиться не мог. Потому что один раз наш Botucci всё-таки плодоносил, через несколько лет после первого цветения.

Это случилось в тридцать седьмом году. После ареста директора, товарища Домбровцева, царил такой беспорядок, что цветки даже не успели сфотографировать. Согласно уцелевшим протоколам, они не слишком отличались от тех, что были в двадцать девятом, но на этот раз они дали завязи. Есть чёрно-белая фотография плодов: пузатые, значительные, они лежат пирамидкой под деревом, что только что совершило чудо.

Позже из них добудут какое-то очень редкое средство, которым успешно лечили что-то неизлечимое. К сожалению, активное вещество так и не выделили.

Чтобы найти его, нужно лечить сотни людей тысячами плодов, причём другие сорта кровавых апельсинов не годятся. А где их взять? Новых плодов от Botucci так никто и не дождался — дерево, словно старая монахиня, хранило своё бесплодие, а достать плоды из Китая было невозможно сперва из-за военной неразберихи, потом из-за закрытых границ. Сейчас пишут, что деревьев этого сорта больше не уцелело, так что даже прививка невозможна.

Конечно, мало кто верил, что в Китае вдруг пропали все Botucci до одной. Мало ли там было императоров, мало ли погребальных курганов?.. Скорее всего, китайцы прочитали ту самую статью и добились, чтобы перспективное дерево засекретили. Умелый хозяин не станет отдавать полезный продукт варварским фармацевтам.

Я бы узнал и больше, но тут Домбровцев не выдержал, и начал спорить с директоршей о личности Сталина. А я отошёл к изогнутому стволу, погладил его узловатые изгибы и понял, что хочу работать в Лимонарии. Хочу дышать этим воздухом, заботиться об этих растениях и узнать их тайны.

Я ходил туда после уроков. Зарплаты не полагалось, я был чем-то вроде юного натуралиста. По воскресеньям, когда приходили посетители, у меня был свободный день.

Я проводил его во всегда пустом читальном зале научного отдела, что на втором этаже областной библиотеки. Даже не подозревал, что о цитрусовых написано столько книг и есть специальные журналы…

От книг пахло тёплой пылью. Чтобы аромат стал приятней, я украдкой брызгал на обложки лимонным соком.

В тот день, как сейчас помню, царила отвратительная погода ранней весны, когда всё уже растаяло, но ничего пока не проросло. Небо, затянутое асфальтово-серыми тучами, сочилось промозглым дождичком.

Даже внутри Лимонария застыл полумрак и жёлтые лампочки под потолком казались такими же хрупкими и недолговечными, как весенние цветы.

Тамара Степановна сидела в углу, под сырым полуоткрытым окном и пыталась перебирать папки.

— Можешь идти,— пробормотал она, не поднимая глаз,— сегодня ничего не будет.

Я попытался выяснить, что случилось. Она повторила, что я могу идти домой. На сегодня Лимонарию не нужна моя помощь.

— Почему?— спросил я.

— Сегодня ты в Лимонарии не нужен.

— Но почему?

— Никто и ничего не знает до конца,— ответила директорша,— Так вся наша жизнь устроена.

— Лимонарию больше не нужны натуралисты?

— Хуже. Городу не нужен Лимонарий. Приходили тут… ай!— она махнула рукой.

— Но тут же лимоны выращивают, пять сортов! Русский человек разве может без лимона?.. Если, например, варят солянку...

— Лимоны сейчас продаются в любом магазине круглый год и без выходных. Ты сам видел — с наших деревьев не собрать даже ящика.

— Это в мэрии решили?

— Подойди-ка сюда.

Я подошёл. Она приоткрыла окошко пошире и кивнула наружу. Я выглянул.

В лицо дохнуло шумом и холодной копотью. Когда идёшь по промзоне, их не замечаешь — но даже за несколько минут в Лимонарии успеваешь отвыкнуть. Совсем рядом башенный кран тащил куда-то по небу бетонную плиту.

— Есть ребята, которые контролируют эту стройку,— сказала Тамара Степановна,— И они не прочь расширится на наш участок.

— Но Лимонарий же маленький!,— не выдержал я,— Что толку драться за этот кусочек земли?

— Раз дерутся — какой-то толк есть.

— Вам угрожают? Можно, наверное, в полицию, в мэрию?.. Я просто не знаю, к кому положено…

— Мне они не угрожали. Просто сказали, что тросы бывают ненадёжными. Вдруг вот такую бетонную плиту уронят — прямо на крышу. А ещё в стену Лимонария может вдруг въехать грузовик, который потом не найдут… Или...

Я сразу догадался, что это будет полный конец. До зимы стекло не починят, хорошо, если накроют плёнкой, как теплицу на огороде. А к весне уже и спасать будет нечего. К примеру, лимонное дерево не выдерживает никаких холодов...

— Короче иди на сегодня. И не забивай голову. Из магазинов лимоны всё равно никуда не денутся.

По серым лужам я дошёл до остановки. А вот и автобус — грязный, неуклюжий, похожий на мусорный бак.

В салоне пахло мокрой кожаной обивкой. А напротив входа сидел — надо же! — сам Домбровцев!

— О, какие люди,— он поднял брови.

— Привет,— сказал я,— Ты что, в Лимонарий едешь?

— Что я там забыл? На дачу надо, дела. Хочешь, вместе поехали?

Я согласился.

И только потом глянул в окно и обнаружил, что сел не на ту сторону. Автобус увозил нас всё дальше и дальше из города, в тёмную дождливую даль.

А вот и дачи. Возле остановки — продуктовый ларёк и железная будочка бытовых услуг. На косогорах — разноцветные дачные домики.

Дождь перестал. Ботинки вязли в раскисшем песке.

Дача Домбровцева не сильно изменилась с момента постройки. Снаружи — вполне симпатичный кирпичный дом, но стоит оказаться внутри и видишь, что стены строили как попало, лишь бы получилась более-менее закрытая кирпичная коробка.

На этой даче не было ни солений, ни удобрений. Только папки и вырезки на столе, раскладушке, даже на полу. Я и забыл, что такое бывает. Думал, всем, кроме Тамары Степановны, давно хватает компьютеров.

Чуть выше нашего домика, на пригорке, стоял добротный коттедж за ещё более добротным забором. Эти ребята устроились в жизни получше. Такие не работают в Лимонариях, — но часто отбирают у Лимонариев землю под застройку.

Сейчас, когда дождь кончился, они высыпали в закрытый забором дворик и начали жарить шашлыки на всю ораву. Горький белый дым полз прямо на наш домик и казалось, что мы горим.

Домбровцев открыл окно, но это, разумеется, не помогло. Дыма стало ещё больше.

— Хочешь лимонада?— спросил я, доставая из сумки бутылочки,— Есть лимонный, апельсиновый и мандариновый. Мы его прямо в Лимонарии делаем, фирменный.

— В таких случаях,— ответил мой одноклассник,— обычно пьют водку. Но нам не продадут.

Я не знал, к чему он ведёт. Но догадался, что надо замолчать и подождать. Домбровцев так устроен, что сам всё расскажет.

— Они говорят, что при Сталине порядок был! Какой порядок, к чёртовой бабушке?.. Я всё посмотрел, я нашёл дела! По бумагам получается, что прадеда выпустили. Понимаешь, выпустили на свободу!

— Но это же хорошо,— заметил я,— что твоего прадеда выпустили на свободу.

— Ничего хорошего. Это бред. Если его отпустили, то куда же он делся? Почему не вернулся домой?

Ответ мой был бесполезный, но честный.

— Этого я не знаю.

Домбровецев сначала искал слова, а потом принялся рыться в папках. Наверное, собирался найти и показать мне Ту Самую Бумагу, которая докажет Всё не только мне, но и его невидимым оппонентам. Потом перестал и просто сел. По-моему, сейчас она мог только смотреть и дышать.

— Мы, садоводы, тоже раскрываем сейчас тайны прошлого,— заговорил я,— Оказывается, нас обманули ещё раньше, в двадцатые годы. Про императорские курганы — это просто сказка. Кровавые апельсиновые деревья выращивали в садах больших поместий. Поместья разорены ещё в первые годы новой власти, но деревья, я думаю, уцелели. Так вот, считалось, что их надо поливать кровью и удобрять мясом, причём годилось только человеческое. Примерно как дерево Свободы надо, как сказал кто-то из американских Отцов-Основателей, регулярно поливать кровью патриотов. И вот, помещик мог потребовать, чтобы очередного должника или разбойника казнили прямо у него в саду. Палач привязывал будущее удобрение к апельсиновому дереву...

— Никакой свободы у нас в стране нет и не будет,— Домбровцев встрепенулся, потому что услышал знакомое слово,— Сколько её кровью не поливай… Потому что до сих люди верят, что при Сталине был порядок и что его надо вернуть. Из таких дурней никакой демократии не получится.

— Но есть же проблески,— возразил я,— Что-то появляется на развалинах. В Абхазии, где мандарины, ещё недавно была военная демократия.

Я изучил о цитрусах достаточно много, чтобы понимать, как мало о них знаю. А политику я даже не изучал. Но позавчера я раскопал статью в отраслевом журнале — и меня так и тянуло пересказать.

— Вот стоит на горе абхазская деревушка, а вокруг — мандариновые сады,— говорил я,— Начинается война. Сперва автоматы покупают те, кто собирается идти на войну. Как всегда, таких оказывается мало. Тогда они начинают обходить другие дома. Владельца выводят в сад и там, под зреющими плодами, объясняют, что если сейчас и за свои не купит автомат, бронежилет и не отправится на фронт — “Всадники” профессора в законе Иоселиани дойдут до деревни и оставят от сада только мандариновые корки. Хозяева плантаций соглашались — а куда тут деваться? Так абхазы превращались в вооружённый народ… Денег жалко, но мандарины — важнее.

Домбровцев почти не слушал. Его грудь под клетчатой рубашкой ходила ходуном. Пока он не взорвался, я переменил тему.

— А Ларисе ты уже рассказал?— спросил я,— В смысле, про дедушку.

— Нет! Пошла она знаешь куда...

— Что случилось? Он теперь встречается с кем-то другим?

— Не думаю. Говорит, устала от меня. Просто устала… Хреново!

Я не думал, что это так уж хреново. Если Лариса так устала от Домбровцева — ей будет полезно развлечься, сходить со мной куда-нибудь. Например, в Лимонарий.

Я достал ключ с жёлтым лимоном на головке и положил на стол рядом с бутылочками.

— Смотри, что мне выдали,— сказал я,— Теперь могу уходить из Лимонария, когда мне хочется.

— Угу,— Домбровцев делал вид, что не смотрит, но его тяжёлое тело с толстой шеей почти не умело лгать.

Нет, сменить тему не получается.

— Где у тебя тут туалет?

Туалет был, разумеется, во дворе. Дым от мангалов ел глаза. Сидя в деревянной будочке с редкой книгой Пьера Лашло об истории цитрусовых, я прикидывался, делают ли у остановки копии ключей, и сколько времени нужно Домбровцеву, чтобы туда добежать. На современных станках копию любого ключа делают за десять минут, а значит…

Когда я вернулся в домик, моего одноклассника там не было. Не было и ключа. Я откупорил бутылочку лимонного и стал пить.

Когда я закончил с лимонадом, он вернулся с пакетом каких-то продуктов. Я что-то отвечал на его реплики, дождался, пока ключ как бы незаметно вернётся на стол и распрощался. Сказал, что надо домой.

Мог бы ещё посидеть, но нет. Здесь, на даче, было слишком дымно, слишком скучно. И слишком много прошлого.

Шансон из домика на пригорке ревел мне вслед.

В автобусе волнение дошло до апогея. Чтобы успокоиться, залпом прикончил мандариновый лимонад. Старушки на соседнем сидении глядели с сочувствием.

Но до дому я не доехал. Вышел на Силикатном проезде и зашагал по знакомому переулку.

Гул в цехах не затихал даже ночью. Над головой проплыла очередная бетонная плита.

Я открыл дверь и шагнул в терпкое облако запахов Лимонария.

Ночевать здесь — это что-то особенное. Я нарочно лёг на земле, среди зарослей, чтобы не нарушать установившийся порядок сада лишними предметами. Здесь ты особенно сильно чувствуешь себя зверем. Зверем, который забрёл в прекрасный, окультуренный сад и не может уйти — потому что искусство Садовника пробудило в нём нечто человеческое.

Снилось, что я принёс домой, на кухню, целый пакет ядрёных золотых лимонов и собираюсь сделать из них лимонад.

Мир за окном какой-то серый, а в доме царит непривычная тишина. Родителей нет, но я почему-то знаю, что жильцов в других квартирах тоже нет. Многоквартирный дом стоит, как исполинский пустой муравейник.

Но меня не особенно волнует. Я мою лимоны под краном (вода такая же серая, как небо за окном) и начинаю резать в блендере самый крупный.

Он крошится, но постоянно и очень неприятно щёлкает, а сок идёт еле-еле. Я возмущён, открываю пластиковый цилиндр блендера и виду, что среди мякоти и сока намешаны белые человеческие зубы.

Беру другой лимон, хватаю нож, режу. Нож щёлкает об зубы. Они прямо в мякоти, вместо косточек, и их очень много, так, что места для сока уже не остаётся.

Я не знаю, как они туда попали. Я не знаю даже, чьи это зубы. Ведь не могут же зубы вырасти отдельно от человека… И именно эта загадка раздражает меня сильнее всего.

А ещё меня раздражает, что на кухне, кроме меня, кто-то есть.

И этот злорадный незнакомец внимательно следит, что я делаю. Я пытаюсь обернуться, но вдруг открываю глаза и просыпаюсь.

Ночь.

Лимонарий.

В Лимонарии кто-то есть.

Горло пересохло. Я нашарил портфель, достал последнюю, апельсиновую бутылочку и начал пить. Каждый терпкий глоток возвращал меня всё ближе к реальности.

Ночной гость что-то делал чуть левее меня, там, где Botucci. Послышался шлепок воды и ругательство знакомым голосом — видимо, Домбровцев что-то поставил на край водоёмчика, а потом нечаянно столкнул в воду.

Я пополз поближе к дорожке и стал наблюдать.

Домбровцев был под деревом. Он принёс с собой лопату, прямо с дачи. Не очень умело он ковырялся под деревом с ближней ко мне стороны. Два продолговатых черепа, облепленные землёй, уже лежали на камнях дорожке. Я обратил внимание, что сейчас, в сером утреннем свете, плитки дорожки кажутся одинаково серыми.

Я поднялся, подошёл и сказал:

— Бесполезно. С этой стороны собачьи.

Домбровцев замер и обернулся.

Он посмотрел на меня, открыл рот и ничего не сказал. Удивлённый, но не сильно.

Я понимал. Удивительного и правда немного. Он догадался. Но и я догадался. И вот мы встретились.

— Видишь,— заговорил я, скорее, чтобы нарушить молчание,— ты тоже вернулся сюда. Мы все равно или поздно возвращаемся… в Лимонарий. Прямо по Маяковскому:

Пролетарка! Пролетарий!

Приходите в Лимонарий!

— Что ты здесь делаешь?— спросил он.

— Ждал тебя, чтобы дать совет. То, что ты ищешь — с другой стороны дерева. Ты правильно угадал, я на это и намекал. Без человеческой головы у корней это дерево не плодоносит. В мозгу или рядом есть, наверное, какой-то необходимый фермент. Без него кровавые не получаются… То есть получаются, но только сицилийских сортов. На Сицилии, я слышал, раньше тоже не жалели людей.

— Что за чёртов фермент?

— Пока не установлено. Экспериментальных данных почти нет, ты же понимаешь. Может быть, тот самый фермент, что делает нас людьми.

Домбровцев качнулся и неловко, как зомби, принялся обходить дерево.

— Можешь её посмотреть,— сказал я,— Это ничего, если посмотришь.

— Зачем ты меня здесь ждал?— спросил он, не оборачиваясь.

— Присматриваю за деревом. Оно стоит дороже, чем весь остальной Лимонарий вместе взятый. Я хочу быть уверен, что ты ничего не повредишь. Ни корневую систему, ни дерево. Ты же понимаешь, дерево ни в чём не виновато.

Он рухнул на колени и принялся разрывать землю. Земля была рыхлая, щедрая. Копаться в такой — одно удовольствие.

— Я не знаю, кто подсказал им эту идею,— продолжал я,— возможно, какой-то китаец. Там же гражданская война шла, люди во все стороны разбегались. Твоего прадеда записали оправданным, чтобы не было проблем с документами расстрельного полигона. Не знаю, что сделали с телом, а вот голову положили в корнях. И она сработала! Как сработала!.. Правда, на один год только. Жалко, эксперимент не повторили, во время войны у нас было бы достаточно материала. Наверное, организаторов тоже расстреляли. Или ещё что-нибудь… Твой прадед был великий человек, правда. Даже после смерти он очень сильно помог Лимонарию.

Корни сплелись в причудливую живую корзинку и не давали копать. Но вот руки Домбровцева наткнулись на что-то упругое. Он расширил ямку и начал деликатно, одним пальцем убирать грязь c находки.

Из земли показалось лицо.

Лицо было полуразложившееся, но знакомое. И, разумеется, ничего общего с прадедушкой-директором.

С тухлыми лужицами на месте глаз, сгнившим носом, лопнувшей над зубами кожей — это была Лариса.

Он не успел ни закричать, ни расплакаться.

Мотыга — я заранее припрятал её под мандариновый деревом, — пропела в воздухе и хрустнула, входя в череп. Домбровцев охнул и упал на чёрные корни, конвульсивно хватаясь за воздух. Его голова раскололась, словно кокосовый орех, и на корни полилась кровь вперемешку с беленькими кусочками мозга.

Разбить голову мотыгой не так просто, как кажется. Нужный спокойный и точный удар, как в гольфе и бейсболе. Не просто так Красные Кхмеры поручали такую казнь крестьянам. Городской правдоискатель ударит неловко и убьёт не сразу. Чтобы убивать надёжно и сразу, нужно долго работать на земле.

Или в Лимонарии...

Ладно, хватит смотреть. Пора дело делать.

...Я чувствовал себя нормально. Только в ушах шумело и казалось, что весь город пропах бергамотом.

Я сделал всё, как полагается, и уложился за пару часов.

Когда в пять утра, под ясным небом цвета извести, я вернулся в Лимонарий, крона Botucci уже покрылось белыми точечками цветков. Даже двух литров крови оказалось достаточно, чтобы вернуть дерево не только к жизни, но и к любви.

Через три дня, если меня не поймают, цветение вступит в полную силу. И эти цветы не пропадут, нет…

Две головы всегда лучше чем одна. И сейчас, когда я закопал голову Домбровцева рядом с головой Ларисы, дереву есть, чем напитать корни. Красная нить, что тянется через века, будет продолжена. Мы снова увидим целебные кровавые плоды и к Лимонарию вернётся его прежняя слава.