Журавлино

Страшные истории

Основной раздел сайта со страшными историями всех категорий.

Настроить сортировку

{sort}

Возможность незарегистрированным пользователям писать комментарии и выставлять рейтинг временно отключена.

51.5 мин. Страшные истории Aldebaran 3-08-2020, 16:59 Источник Принял из ТК: rainbow666

...не вызывайте Того, кого не
сможете покорить воле своей

Г.Ф. Лавкрафт

Первая неделя ноября в деревне Журавлино — ежегодное застывшее предзимье, морозные и ясные дни, когда даже люди, кажется, начинают говорить шепотом, боясь потревожить засыпающую природу. Начинает смерзаться огромный Танаев пруд, по утрам все предметы на улице покрываются панцирем из ледяных иголок. Днем температура подымается чуть выше нуля, но жителям Журавлина слишком хорошо знакома первая неделя ноября, и они не обманываются этим теплом. Они знают, что пройдет еще несколько дней, и ясное небо с тихим, недоступным уху, но ощутимым кожей низким гулом затянется серыми тучами, из которых опустится на землю покрывало первого снега.

Но на протяжении последних тринадцати лет в первую неделю ноября в деревне Журавлино происходит одно событие, о котором никто из жителей ничего не знает. И речь не только о людях: даже редким кошкам, блуждающим по деревне в первые минуты рассвета второго ноября, кошачья интуиция безошибочно подсказывает, что не нужно приближаться к небольшой избе, из жилых домов стоящей ближе всего к лесу. Даже птицы в этот час не пролетают над ней. Даже они знают, что есть ритуалы, которые должны твориться в одиночестве. И ежегодное поднятие самых жутких и болезненных пластов памяти — один из таких ритуалов.

В самый ранний час второго ноября, когда край неба начинает розоветь, в избе бесшумно отворяется дверь и на крыльцо выходит молодая женщина. На ней всякий раз одно и то же тёмно-синее платье до пят. У платья длинные рукава и закрытый ворот, но подо всем этим нет ничего: платье надето на голое тело. У женщины тонкий стан, плавные, танцующие движения и очень красивое лицо. Ей идет всего четвертый десяток, но в глазах ее — долгая, слишком долгая жизнь, прожитая в напрасном ожидании невозвратного, а на левое плечо ниспадает широкая прядь седых волос.

Женщина бесшумно спускается с крыльца. Умирающая трава в ледяных иглах холодит босые ноги, но за последние тринадцать лет женщина ни разу не вышла встречать рассвет второго ноября в обуви. Пройдя несколько шагов вдоль стены, она садится на скамейку. В этот момент стихает, кажется, даже самый осторожный и тихий ветер. Замирает все, боясь помешать.

Под худыми, чуть розовеющими от мороза ступнями женщины нехотя тает иней, но она не чувствует холода. Позвоночник ее — вертикальная линия, даром, что у скамейки есть удобная спинка. В руках у нее — маленькая черная шкатулка. Глаза первые несколько минут остаются закрытыми. Наконец, слабый, едва ощутимый поток воздуха достигает бледного лица, и вместе с этим потоком до ноздрей сидящей женщины доносится запах того, что находится прямо перед ней. Это длится всего мгновение, потом ветер исчезает снова. Но женщина на скамейке уже не может перестать ощущать этот запах. Она тяжело вздыхает и открывает глаза.

Перед глазами — то, что она и так видит каждый день. Почему за тринадцать лет она не переехала отсюда? Зачем продолжает мучить себя, ежедневно созерцая памятник своей собственной утраченной жизни? Зачем каждый год проводит над собой это жестокий мазохистский ритуал, выходя едва одетой на морозный рассвет и вспоминая?

Красивая, тонкая женщина с молодым лицом и седой прядью в волосах знает, что это бессмысленные вопросы. У нее нет, и не было выбора. Она не сможет переехать даже на другой конец Журавлина, не говоря уже о том, чтобы вовсе покинуть деревню. Она доживет свои дни, сколько бы их не осталось, в этом доме на окраине, и чувствительные ноздри никогда не оставит страшный запах. Она слышит его даже зимой.

Почти полчаса женщина сидит и смотрит перед собой невидящим взглядом. Наконец, самый первый, самый тонкий сегмент солнечного диска показывается из-за леса. Рассветные лучи падают на лицо женщины, и, не осознавая, что делает, она открывает свою шкатулку, видит то, что лежит этой в маленькой черной коробочке, к чему она все эти годы не может заставить себя прикоснуться. Женщина издает тихий стон, голова ее идет кругом, горькие, как полынь, воспоминания набрасываются на нее из шкатулки. По щекам стекают слезы, она с треском захлопывает крышку, и, держась за стену, уходит в дом, за тринадцать лет хорошо выучив, что будет дальше. Целый день она тихо проплачет, глядя в потолок, либо сидя на полу у стены, пачка сигарет закончится, но не будет сил идти за новой. Ночь не принесет ей успокоения, в темноте будут мерещиться призраки, но невозможно будет встать и зажечь свет, ей будет страшно до безумия, и широкая седая прядь станет еще чуточку шире. Только утром следующего дня сон, наконец, придет к ней. Пробудившись, она обнаружит себя лежащей на полу, все в том же темно-синем платье на голое тело, но шкатулки уже не будет в руках.

Женщина знает, что шкатулка к этому моменту уже будет лежать в ящике стола, дожидаясь следующего ноября. У нее никогда не получается вспомнить, как она убирала ее на место.

______________________________________________________________________________________________

Все последние годы, думая о том, что привело меня в мое теперешнее состояние, я не могу выделить одну, главную причину, которая послужила отправной точкой в цепочке событий. Конечно, поворотным пунктом стал мой переезд из города в деревню сразу после окончания филфака. Но в чем была причина этого переезда? Когда я задаю себе этот вопрос, то в первую очередь в голову приходят наиболее объективные причины, которые, кажется, я еще тогда предъявляла окружающим в качестве объяснений. Во-первых, жить в городе рядом с большим рынком становилось опасно: шел девяносто пятый год, и выстрелы слышались едва ли не каждую неделю. Во-вторых, после ранней смерти родителей я чувствовала себя неуютно одна в большой квартире. К тому же, мне хотелось сосредоточиться на том, ради чего я и окончила филфак: на творчестве, во мне горело желание писать. Я искала тихую гавань, и такой гаванью стало Журавлино.

Но, чем больше я раздумываю над этими доводами, тем более искусственными они мне кажутся. Я задаю себе вопрос: разве я не чувствовала давным-давно, еще в школе, еще при жизни родителей, что меня тяготит этот темно-серый, железобетонный, обросший со всех сторон промзонами город, где летом и зимой пыль скрипит на зубах, где днем и ночью звуки машин, где свежего воздуха не найти даже в парке? Разве всю сознательную жизнь я не мечтала о сельской жизни? Выходит, я с самого детства шла прямиком в раскрытый капкан? Выходит, была обречена? А может, в таком случае, мы все обречены на что-то с рождения, только не знаем, на что?

Как бы там ни было, в июне 1995 года я продала квартиру, а взамен купила небольшой домик в деревне Журавлино, отстоящей более чем на сто километров от города. Денег при этом у меня осталось не очень много, но, во-первых, в больших деньгах я и не нуждалась, а во-вторых, в конце третьего курса мне удалось добиться включения одного своего рассказа в популярный сборник, и издательство мне худо-бедно платило. На первое время такого финансового положения мне было вполне достаточно. Что же будет потом... Я везла с собой печатную машинку. Образ молодой писательницы, живущей в глухой деревне и сочиняющей книги, которые с восторгом читают в городе, казался мне удивительно прекрасным и романтичным. Он кажется мне таковым и теперь, когда мой заработок — это зарплата учительницы в сельской школе.

Я отлично помню вечер, когда приехала в свое новое жилище. До этого я была в нем всего однажды, когда договаривалась о покупке с предыдущими хозяевами. Я приехала вместе с ними на машине уже ночью, а спустя час мы так же вместе и уехали, порешив, что я покупаю дом за оговоренную сумму. После этого я встречалась с ними только в городе; там же они передали мне ключи. И вот, с этими ключами, а также с двумя чемоданами нехитрых пожитков — большую часть вещей из родительского дома я отдала родне — теплым вечером тридцатого июня, я сошла с автобуса на сто четырнадцатом километре от города, и зашагала по пыльной дороге, ведущей через лесок в деревню Журавлино.

Как же легко дышалось тем вечером! И дело было не только в том, что воздух здесь не в пример чище городского. Нет, в воздухе был разлит головокружительный аромат свободы — свободы от мрачного города, от страха перед бандитами, от шума и грохота — а ещё, что немаловажно, полной свободы творчества. Я глубоко вдыхала душистый воздух и чувствовала, что именно здесь напишу самые лучшие в мире книги, верила, что меня ждет невиданный, но прекрасный и неиссякаемый источник вдохновения. Что же это будет? Я обещала себе начать поиски источника уже завтра, и от нетерпения у меня ныло внизу живота, а тяжелые чемоданы казались совсем легкими. Мой новый дом стоял у самого дальнего от дороги края Журавлина. Приблизившись к крыльцу, я поставила свою ношу на землю и засунула руки в карманы в поисках ключей, как вдруг раздавшийся совсем рядом голос заставил меня вздрогнуть.

— Вы, должно быть, Татьяна?

Я оглянулась в сторону голоса. У соседнего дома, у самой стены, были в несколько рядов сложены доски, оставшиеся, как видно, после какого-то ремонта. На земле около досок стояли женские туфли на низком каблуке, отделанные коричневой замшей. Сверху на досках сидела, скрестив босые ноги и опираясь спиной о стену, молодая девушка с сигаретой в руке, одетая в длинную коричневую юбку и черную водолазку. У нее, как и у меня, была очень бледная кожа и тонкие кисти рук. Зато волосы были другими: рыжими и очень длинными, такими, что кончики их почти касались досок.

— Вы – новая хозяйка этого дома? — снова задала вопрос девушка.

— Да, – наконец, очнулась я. – И меня действительно зовут Татьяна. А вы – моя новая соседка?

Девушка улыбнулась.

— Да, я живу в этом доме. Меня зовут Ксения. О вас говорили Кузьмины, когда съезжали. Вы курите? Садитесь, у меня очень удобные доски, – и она улыбнулась еще шире.

Я достала сигарету, села на доски и, последовав примеру Ксении, скинула туфли с уставших ног. Влажный вечерний воздух приятно холодил их, и усталость медленно отступала. Ксения поставила между нами пепельницу и, чиркнув спичкой, закурила новую сигарету.

— Так что заставило вас перебраться в наши края?

— Вон в том чемодане, – я протянула руку в направлении крыльца своего нового дома, – в том, что стоит ближе к нам, находится печатная машинка. И единственный звук, который способствует сосредоточенности мысли при работе с этим инструментом — стук клавиш самой машинки. В городе же слишком много других стуков. Я надеюсь, здесь мне удастся сосредоточиться.

— О, так вы писательница! – восхитилась Ксения. – Вот здорово!

— Ну что вы, какая я писательница. Я еще только окончила филологический. Но я хочу стать писательницей, и для этого, как вы понимаете, нужно что-то написать.

— Что же вы напишете, когда вам, наконец, удастся сосредоточиться?

— Боюсь, что пока не знаю. У меня есть кое-какие идеи, но я не хочу торопиться. Пожалуй, первые несколько дней — может быть, неделю — буду просто наслаждаться местной природой. А может быть, она и подскажет мне тему первой книги? Природа?

Когда я сказала это, Ксения взглянула на меня с явной заинтересованностью. Ее лицо приобрело какое-то необычное выражение, которое мне, впрочем, трудно описать. Потом она перевела взгляд куда-то вдаль и несколько секунд задумчиво курила.

— Может быть... – протянула она наконец. – А вы верите в разумную Природу? Такую, что может действительно помогать и давать советы?

Я немного растерялась от такого вопроса.

— По правде сказать, у меня... нет твердой позиции на этот счет. Я никогда не думала о природе, как о чем-то обладающем личностью. То есть... я вообще не задумывалась об этом.

— Правда? – удивилась моя собеседница. – Как странно! Как же можно не задаваться онтологическими вопросами?

— Ксения, я – агностик, – примирительно сказала я. – Вопросы мироустройства приходят в мою голову, как и в любую другую. Я просто не ставлю перед собой задачи найти ответы на них во что бы то ни стало.

Мы обе докурили свои сигареты, но продолжали сидеть на досках, прислонившись к бревенчатой избе моей новой соседки.

— А вы? – спросила я. – Как вы отвечаете на этот вопрос?

— Я не считаю природу личностью, – медленно, словно подбирая слова, ответила девушка. – Скорее, она похожа на огромный муравейник. Ведь один муравей не обладает ни разумом, ни индивидуальностью. Но сотни тысяч муравьев, собравшись вместе, возводят сложнейшее сооружение, а о присущей их работе слаженности людям приходится только мечтать. Такова и природа в целом: сложноорганизованная система элементов, каждый из которых совершенно неразумен – включая, разумеется, и человека.

— А почему вы говорите, что человек неразумен?

— Потому что является частью природы. Это друг другу мы кажемся личностями, а на самом деле, мы — те же муравьи. Мне кажется, непонимание происходящего было одним из условий включения человека в игру.

— Кто же предъявил нам такое условие?

— На этот вопрос я пока не нашла ответа, – с улыбкой сказала Ксения. – Но обязательно найду!

Мы обулись и собрались расходиться.

— Если надумаете идти в лес за вдохновением, советую посетить Еремеев курган – есть у нас такое место. Если где-то и можно получить от природы полезную мысль, то именно там.

Я поблагодарила новую знакомую за совет, вернулась к крыльцу своего дома, отперла дверь и занесла внутрь чемоданы.

— Таня! – в последний момент окликнула меня соседка. – Может быть, перейдем на «ты»?

— Хорошо! – согласилась я.

Действительно, мне было всего двадцать три года, да и Ксения не выглядела сильно старше. Общаться на «вы» было бы нелепо

Я стала располагаться в новом доме. Разместить содержимое чемоданов в комодах и буфетах было делом недолгим. Я подсоединила к плите газовый баллон и приготовила себе скромный ужин. «Интересно, – думала я, – Ксения тоже живет одна? В окне, которое я видела, не было света». К сожалению, ни одно из моих окон не выходило на дом соседки.

Покончив с ужином, я умылась, застелила постель свежим бельем, надела ночную рубашку и уже была готова ложиться, как вдруг, в тот самый момент, когда я выключила свет в комнате, с улицы раздался странный звук. Он был похож на треск салюта, но гораздо тише, словно что-то приглушало его. Звук доносился со стороны дома, где жила Ксения. Я вышла на крыльцо. Свет у Ксении так и не горел, что было понятно: она тоже легла спать. Но откуда же исходил звук? Я простояла около минуты, поеживаясь от ночной прохлады, когда справа, с той стороны, где, как я заметила еще по пути сюда, лежал метрах в пятидесяти какой-то большой водоем, налетел легкий ветерок, принеся с собой странный запах. Запах был пряным и душистым, и, вместе с тем, каким-то «искусственным». Было странное чувство, что запах этот как-то связан с раздавшимся звуком — может быть, он даже является его следствием. Объяснить это я никак не могла, тем более что ветер донес странный запах совсем не с той стороны, с которой раздавался звук. Постояв еще с полминуты и не дождавшись ничего нового, я ушла в дом.

***

Собирая чемоданы, я не брала с собой почти никаких продуктов, рассчитывая, что куплю их на месте, а потому, утром следующего дня, сразу же после завтрака, решила отправиться в магазин. Магазин в Журавлине был: еще накануне вечером я заприметила это ветхое строение; чтобы добраться до него, надо было пройти почти через всю деревню. Последнее обстоятельство меня только радовало: нужно начинать знакомиться с соседями.

Утро было удивительно прекрасным, солнечным и очень теплым, оно обещало безоблачный день до самого вечера. Деревня давно проснулась и жила своей жизнью: то тут, то там, лаяли собаки, где-то стучал молоток и работала бензопила, два молодых парня пытались завести упрямо глохнувший мотоцикл. В воздухе был разлит запах бензина и полевых трав.

В магазине, помимо полноватой продавщицы, находилась сухонькая старушка, увлеченно рассказывавшая о чем-то. Я усмехнулась про себя: очевидно, магазин был одним из местных центров сплетен, и к вечеру половина Журавлина, если не больше, будет в курсе моего приезда. Решив, что это только к лучшему, я поздоровалась с женщинами и сказала несколько неизбежных слов о себе: кто я, откуда и чем живу. Узнав о моей профессии, они сначала было всплеснули руками: в их понимании литература была слишком ненадежным источником заработка. Мне удалось успокоить своих собеседниц, упомянув о своем уже опубликованном рассказе. В свою очередь, я выслушала немало интересного о своем новом месте обитания. Начав с ближайших соседей, женщины через добрых пятнадцать минут, когда я, между делом, уже наполнила сумку продуктами и расплатилась, закончили ягодными и грибными местами в близлежащих лесах.

— А как мне найти Еремеев курган? – спросила я, вспомнив вчерашний разговор.

Неожиданно пожилая женщина нахмурилась.

— Зачем тебе понадобилось к Еремееву кургану? – спросила меня она.

— Мне рассказала об этом месте соседка, – неуверенно ответила я, смущенная такой реакцией. – Она говорила, что там красиво и...

— Это Ксения-то? – раздраженно спросила бабушка. – Ксения?

Я кивнула головой.

— Ну, нашла кого слушать!

— А в чем дело? – удивилась я.

— Не ходи, дочка, к этому кургану! – уже спокойнее сказала старуха наставительным тоном, взяв от прилавка свою клюшку и направившись к выходу. – Нечего там делать. Там место плохое, это тебе любой в деревне скажет. Кроме этой Ксении, конечно. Нашла кого слушать! – с этими словами она покинула магазин.

Пару секунд я смотрела на занавеску в дверном проеме, пытаясь взять в толк то, что только что услышала. Потом обернулась к продавщице.

— Я попала в готический роман? – спросила я. – И получила предостережение по всем законам жанра?

Продавщица засмеялась.

— Не обижайся на бабу Настю. Она старенькая уже. Три года назад у нее умерла корова, и она Ксению в этом обвинила.

— Ксению? Но почему??

— А кто ее знает. Нет, у нас многие согласны, что твоя соседка, она... непонятная какая-то. Поселилась у нас четыре года назад — вроде, совсем молодая, а живет одна, никто не приезжает к ней, все хозяйство сама ведет, а о себе не рассказывает почти. Говорит, что пишет какие-то научные статьи, посылает в журналы какие-то, и за это ей деньги платят. И ведь, вроде, в магазине много не покупает, все основное на огороде растет, да и кушает она мало — вон какая тоненькая. Но позапрошлым летом она нанимала каких-то мужиков — да не здешних, и не из райцентра, а из самого города — чтобы они ей погреб выкопали. А ведь это больших денег стоит, они почти неделю работали.

— Так при чем же здесь корова бабы Насти?

— Да ни при чем, конечно. Я же говорю: старая она, мерещится всякое, да и без образования она почти. Говорила, что Ксению где-то ночью видела, а где — не говорит. Ксения тогда сказала, мол, если ты меня видела, значит, тоже там была — говорит так, а сама смеется. Шутит так она, то есть. Конечно, корову никакую она не травила, просто девчонка странная, непонятная, вот и думают на нее люди. Ну, а Еремеев курган и правда считается нечистым местом. Ты можешь туда сходить, если хочешь, только там сроду ягод не было, да и орешник не растет. Потому люди к нему особенно и не ходят. Баба Настя правильно говорит: делать там нечего совершенно.

Уже подходя к дому, я поняла, что так и не уточнила, где же расположен курган.

Сложив продукты дома, я вышла на улицу покурить. Было довольно странное ощущение: с одной стороны, даже продавщица признавала, что старуха говорит глупости, с другой... я уже не была уверена, что хочу увидеть «нечистое место».

Я прошлась по своему небольшому участку. Картошка была засеяна предыдущими хозяевами, но требовала прополки. «Видимо, еще весной они не думали продавать дом, – подумала я, – тогда не стали бы картошку сажать». За покосившимся забором у дальнего края огорода начинался густо заросший бурьяном склон, а под ним, внизу, виднелась широкая гладь воды. Дальше, ближе к левому берегу, начинался лес. «Запах ночью прилетел отсюда, – вдруг вспомнила я, – со стороны этого водоема».

Слева от меня чиркнула спичка. Я повернула голову.

— Доброе утро! – приветствовала меня Ксения, приближаясь со своего огорода, гораздо более ухоженного, чем мой. – Ходила в магазин?

— Да, – я пошла к ней навстречу. – Познакомилась с твоей подругой — бабой Настей.

— О-о! – Ксения закатила глаза. – Представляю, что она наговорила обо мне.

— Сама она почти ничего не говорила. Подробности вашего конфликта раскрыла гораздо более трезво мыслящая продавщица — не знаю ее имени. Кстати, она сказала, что Еремеев курган считается чем-то вроде проклятого места.

— Не совсем так. Он считается нечистым местом. То есть, таким местом, в котором живет нечистая сила. Это, конечно, глупости. Ничего нечистого там нет — как впрочем, и где-либо еще. Просто есть места, где... – Ксения потрясла в воздухе рукой, в которой была сигарета, пытаясь подобрать слова.

— Так что же?

— Я ищу подходящее сравнение... Ладно, вот смотри. В большом городе, таком, как Москва, есть метро. Ты бывала в Москве, в московском метро?

— Да, – кивнула головой я. В столице я была всего однажды, в детстве. Но впечатления от подземного мраморного дворца, размерами почти как весь внешний город, мне не забыть никогда в жизни.

— Так вот, – продолжала Ксения. – Там, под землей, ежедневно кипит жизнь, тысячи людей переходят с одной станции на другую, мчатся в поездах, едут на эскалаторах. А с поверхности ничего этого не видно: ни поездов, ни эскалаторов. Но в скверах и парках нередко можно встретить странные башенки с решетками. Это — венткиоски, выводы вентиляции метро на поверхность. Метро пролегает глубоко внизу, но, если ты дотянешься до решетки, то до тебя донесется запах креозота, ты услышишь, как работает венткамера, а, если повезет, то и звук проходящего поезда... Так вот, Еремеев курган — вентиляционный киоск природы. Не проси более подробного объяснения, это не расскажешь словами. Ты сама все почувствуешь, когда окажешься там. Деревенские, которые туда заходили, пугались этого ощущения. Но ты — не бойся. Там нет ничего злого или нечистого. Там — природа. Называть ее нечистой — все равно, что обвинять в агрессии Ниагарский водопад.

— Я до сих пор не знаю, где этот курган.

— Вот эта дорога, – Ксения показала рукой, – ведет в лес. В лесу много разных тропинок, широких и узких. На любой развилке всегда держись правой стороны — тебе придется свернуть два или три раза. Наконец, одна из тропинок приведет тебя к речке Морянке, иди вдоль нее по течению. Километра через три Морянка резко повернет направо, огибая высокий холм. Этот холм и есть Еремеев курган.

Я поблагодарила Ксению за совет и вернулась в дом. Нужно было признать, что ее разговоры о вентиляционном киоске природы были действительно необычными, и, если она говорит о подобных вещах со всеми, тогда ясно, почему в деревне ее чураются. Но и что-то неуловимо-манящее было в словах моей новой подруги, когда она говорила о кургане. Что за ощущения я должна там испытать? В любом случае, робость, которая возникла у меня после разговора в магазине, исчезла без следа. Я приняла твердое решение посетить загадочное место.

День разгорался все ярче и обещал быть жарким. Я надела легкие, но крепкие штаны и белую льняную рубашку, положила в заплечный мешок бутылку с водой и вышла на улицу. Наши с Ксенией дома стояли немного в стороне от других, ближе всего к лесу. Я пошла по дороге, ведущей мимо покосившегося сарая моей соседки. Изнутри сарая донесся какой-то скрежет, дверь открылась и наружу вышла Ксения.

— Счастливого пути! – улыбнулась она мне.

— Спасибо! – отозвалась я. – Скажи, а как называется это озеро, там, вниз по склону, около леса?

— Это не озеро, это пруд, – ответила Ксения. – Танаев пруд.

Дорога вскоре перешла в тропинку, уводящую вниз по склону, и я довольно быстро вышла к воде. Танаев пруд был огромным, по нему плавало множество уток. Пройдя немного по берегу, я вышла на широкое поле. С большим трудом удалось побороть в себе желание собирать цветы: их здесь было великое множество, и жаркий воздух над полем был наполнен их ароматом. Но я сказала себе, что обратно все равно пойду той же дорогой, и нет смысла нести букет в два конца. Сочная трава буквально светилась на ярком солнце, стрекотали сверчки и кузнечики, а вдалеке высилась стена сосен.

Стоило мне зайти в лес, как широкая тропа, по которой я шла, раздвоилась: влево она шла вдоль самой кромки леса, но я пошла направо, вглубь. В лесу было чуть прохладнее, чем на открытом месте, и я шла довольно быстро, с наслаждением вдыхая хвойный аромат. Однако, через несколько минут от широкой, забирающей все левее и левее, дороги, отделилась достаточно узкая тропинка, уводящая вправо. Помня рекомендации Ксении, я свернула, и идти сразу же стало труднее. Вместо сосен попадалось все больше и больше дубов, осин и кустарников, путь то и дело преграждала паутина, которую я обходила стороной, с детства испытывая страх перед ее обитателями. Воздух здесь становился более влажным, и оттого жара навалилась с новой силой. Как ни крути, я, при всей своей любви к природе, выросла городской девушкой, и, углубляясь в чащу, ощущала себя не очень уверенно. Тропинка становилась все тоньше, она постепенно растворялась в палых листьях и хвое. Я уже забеспокоилась, как бы не заблудиться, но тут услышала впереди журчание воды. Это, конечно, могла быть только лесная река Морянка.

Умывшись водой из речки и воткнув в землю палку в качестве ориентира, я побрела вдоль берега. Поначалу идти было непросто, но потом я обнаружила еле заметную тропинку, непонятно кем протоптанную, то и дело исчезающую в папоротнике, но никогда не уходящую от русла Морянки дальше десяти шагов. Идти по ней пришлось долго, и, непривычная к таким путешествиям, я чувствовала сильную усталость. Воды в бутылке оставалось все меньше, и я волновалась об обратном пути, ведь день был в самом разгаре, и до вечерней прохлады было далеко. Наконец, заросли папоротника стали густеть, деревья — редеть, и река пошла вправо.

Я вышла на опушку. Холм был передо мной, он был огромный, и, в соответствии со своим названием, наводил на мысли об искусственном происхождении. Так это было, или нет, я не знала, да это было и не важно. Я, как завороженная, смотрела на заросшую густой травой громаду, сама не понимая, почему от нее так трудно отвести взгляд. Наконец, на глаза мне попалась тонкая нить тропинки, идущая спиралью наверх по склону от того места, где я стояла. Раздумывать было нечего, и я начала подниматься.

Высота Еремеева кургана была примерно с пятиэтажный дом, а ведущая наверх тропинка обходила его почти кругом, делая подъем пологим, но очень длинным. Когда я, наконец, вышла на вершину, с меня ручьями стекал пот. Солнце было в зените, жара сводила с ума, и я пожалела, что не взяла головной убор. Впрочем, мое внимание очень скоро отвлек открывшийся вид. Во все стороны простирался лес, я стояла едва-едва выше его вершин. Была заметна линия течения Морянки, а также небольшие поляны в лесу. «Прежде чем идти обратно, надо отдохнуть» – подумала я.

Трава, росшая на холме, была не очень высокой, но густой. Я уселась на эту траву, сняла свои старые кроссовки и носки, и с наслаждением вытянула ноги. Здесь, на этой высоте, гулял легкий прохладный ветерок, и мне пришла в голову идея. «Ведь никто не ходит к Еремееву кургану». Я сняла промокшие от пота рубашку и штаны, разложила их так, чтобы они высохли, а сама растянулась на мягкой траве, от которой шел совершенно неземной аромат. Аромат этот будто бы силился вызвать во мне какое-то воспоминание, но от жары мысли мои текли вяло, и воспоминание не приходило. Ветерок приятно холодил кожу, а еще колыхал травинки, вызывая мурашки от их нежных прикосновений. Я лежала на спине, положив на глаза ладонь, чтобы заслониться от солнца. Было удивительно спокойно и хорошо.

Позже я гадала, действительно ли это было что-то близкое к солнечному удару, или всему виной мое дремотное состояние, когда сон и явь сменяют друг друга каждые несколько секунд, лишая тебя способности отличить одно от другого. Теперь-то я знаю ответ, но нельзя сказать, что этот полусон и жара были совсем не виноваты в том, как потекли мои мысли.

Интересно, думала я, кто протоптал эту тропинку? Ксения? Нет, едва ли она ходит сюда так часто, иначе показала бы мне это место сама. Других деревень на десять километров в округе нет, а в Журавлине все считают холм нечистым. Или не все? Ведь это же глупость: как может быть нечистым такое красивое место? Наверняка кто-то тоже любит сюда приходить. Интересно, насколько часто?

Я лениво поймала себя на том, что не очень беспокоюсь насчет того, что кто-то может прийти и увидеть меня здесь, полностью обнаженную. Вспомнились слова Ксении о чистоте природы и о том, что человек — такая же ее часть, как и муравей. Если мне стало жарко в такой день, если я утомилась и вспотела, что постыдного в том, чтобы раздеться догола, тем более, глубоко в лесу? Мне было даже не важно, кто приходит сюда — мужчина или женщина. Может быть, вдруг возникла мысль, это и вовсе бесполое существо, лесной дух. Ноги его мягко ступают, так, что подкрадется — и не услышишь. Но не потому он так крадется, что замыслил недоброе, просто не хочет беспокоить. Перед внутренним взглядом у меня стал возникать расплывчатый образ узловатого, как дерево, существа без пола и возраста, с зеленоватой корой вместо кожи... Он-то все поймет. Разве будет он, не утративший связи с великой Природой, не отгородившийся от нее бетонными стенами города, осуждать усталую девушку? Что ему до моей одежды или ее отсутствия? Может быть, он тихо пройдет мимо, так и не дав понять, что был рядом... А может быть, поможет заснуть, нежно поглаживая пальцами-стебельками девичье тело...

Что-то беззвучно закрыло от меня солнечный свет. Я не шевелилась, ожидая, что будет дальше.

Надо мной послышался тихий-тихий, почти неуловимый звук выдыхаемого воздуха. Аромат, исходивший от травы, усилился, и воспоминание, связанное с ним, почти достигло сознания. Прошло еще несколько секунд, и я ощутила, как стоящее надо мной существо коснулось кожи на моем боку, а затем медленно, очень медленно стало перебирать тонкими, мягкими пальцами, продвигаясь к центру живота. Я заулыбалась: это было щекотно, и в то же время очень приятно. Чудесный аромат все усиливался. Прикосновения закручивались спиралью по моему животу, как тропинка вокруг Еремеева кургана, я собиралась уже попросить вслух быть осторожнее и не щекотать меня так сильно, как вдруг ускользавшее воспоминание вспыхнуло в голове, как лампочка перед перегоранием.

Я дернулась всем телом и открыла глаза. Надо мной никого не было, только голубое небо и палящее солнце. В этот момент что-то снова зашевелилось на моем животе. Я опустила глаза и, к своему ужасу, увидел, что по мне ползет крупный паук. Громко вскрикнув, я отбросила его в сторону и вскочила на ноги.

Непонятно было, сколько я проспала. Лежавшая рядом одежда высохла, но по всему телу бежали капли пота. Было странное ощущение, что я только что совершила что-то неправильное, запрещенное, что-то... нечистое. Как будто я коснулась того, чего нельзя касаться, проникла туда, куда нельзя проникать. В состоянии какой-то едва сдерживаемой паники я подхватила свою одежду, обувь, заплечный мешок и, не одеваясь, бросилась бежать вниз по склону. Даже не воспользовавшись той тропкой, по которой взошла наверх, я, едва не падая, так быстро, как только могла, спускалась к тому месту, где вышла из леса к холму. У самого подножия росла крапива, ступни и лодыжки обожгло со всех сторон, но я не задержалась и на секунду. Нырнув в лес, я побежала по все той же тонкой тропинке, которая привела меня сюда...

Рассудок вернулся ко мне примерно через минуту. Бросив все вещи на землю, я стояла, опершись руками о колени, и не могла отдышаться. Пот стекал с меня ручьями, обожженные крапивой ноги саднили. Как же глупо я себя повела. Задремала от жары, спросонья испугалась паука и устроила такую панику, что теперь вспомнить стыдно.

В трех метрах от меня текла Морянка. Я почувствовала, что мне просто необходимо выкупаться и зашла в воду по грудь. Все царапины и ожоги от крапивы тут же перестали болеть, а вместе с ними течение унесло и тревогу. Поплавав и поныряв вдоволь, я вышла на берег, как следует отжала волосы, полностью оделась, глотнула воды из бутылки и, не торопясь, двинулась в обратный путь.

Итак, что же со мной было, рассуждала я, лавируя между деревьев. Я задремала на солнцепеке, при этом продолжая осознавать, где нахожусь. Мои настоящие мысли перетекали в сон и обратно, поэтому мне не показалась абсурдной мысль о неведомом бесполом существе, пришедшем из леса. Потом на меня забрался паук, и щекотка от его прикосновений вызвала у меня эту странную, почти эротическую фантазию. Потом я проснулась и увидела его, а пауков я боюсь с детства. Такой резкий переход, вкупе с жарой, и вызвал у меня приступ паники.

Да, а отчего же я проснулась?

Проснулась, потому что вспомнила, наконец, где недавно слышала запах травы, растущей на этом холме. Это ведь он донесся до меня прошлой ночью со стороны Танаева пруда. Вот только было и какое-то различие между «ночным» и «дневным» ароматами. В «ночном» было что-то искусственное, ненатуральное. Будто бы ночью я почувствовала запах духов, а днем очутилась в оранжерее с настоящими цветами. Хотя, возможно, это просто ощущения... Как бы там ни было, это воспоминание вернуло мне ощущение реальности и вытолкнуло из сна.

А что закрыло от меня солнце? Ведь что-то же его закрыло на этом пустом холме?

Облако. Конечно же, это было облако.

Неужели? Какое же маленькое это было облако, если тень от него упала только на лицо и грудь? Ведь животу и ногам было все так же жарко.

Не знаю. Значит, очень маленькое. В конце концов, на холме никого не было, когда я открыла глаза. Остается облако.

Уже подходя к дому, я вспомнила, что так и не собрала цветов в поле.

***

Весь остаток дня Ксения где-то отсутствовала, да я и не искала ее, занимаясь обустройством своего нового жилища. Как уже было сказано, немногочисленные привезенные из города вещи я разместила еще накануне вечером, но нужно было навести порядок в том, что оставили после себя предыдущие хозяева. Только поздним вечером, выйдя с сигаретой во двор, я увидела свою соседку. Она сидела на том же месте, что и ровно сутки назад, скрестив ноги и оставив туфли на земле. Я подошла к ней. Ксения сидела, прислонившись спиной к стене дома, глаза ее были закрыты. Я решила, что девушка спит — по крайней мере, она выглядела очень усталой — и уже хотела уходить, но тут Ксения неожиданно подала голос.

— Ну, как тебе Еремеев курган?

— Красивый, – отозвалась я. – Правда, было очень жарко, а на вершине холма нет ни одного дерева. Меня совсем разморило, даже что-то странное приснилось.

Она устало улыбнулась.

— И о чем был сон?

— Это трудно описать... Приснилось, что ко мне подошел какой-то дух, вроде лешего, и... – я осеклась. Ксения распахнула глаза. Позже вечером я убеждала себя, что страх в этих глазах мне только почудился, хотя теперь я знаю, что это не так.

— Ты его видела?

— Я... что? В каком смысле?

— Ты... – тут Ксения как будто опомнилась. – Я хочу сказать, во сне ты его видела, или только ощущала его присутствие?

— Не знаю... Кажется, нет. Я была в полусне, и мне все время казалось, что глаза у меня закрыты. А почему ты спрашиваешь?

— Да просто... В общем, мне тоже что-то такое снилось недавно, – Ксения уже взяла себя в руки и говорила, как ни в чем не бывало, – И тоже там, в районе кургана. Я подумала, что это забавное совпадение. Так значит, тебе приснилось, что где-то рядом стоит лесной дух?

— Да. Получилось действительно забавно. Мне почудилось, что он коснулся меня, начал гладить по животу. Когда же я открыла глаза, это оказался паук. А я их боюсь до смерти.

Ксения встала со своих досок, даже не обувшись, и закурила. На миг мне показалось, что она очень старается сохранить ускользающее самообладание.

— Ну, а что же было в твоем сне? – в свою очередь, поинтересовалась я.

Ксения подумала и слегка улыбнулась.

— В моем? По-видимому, я слишком долго была одна. Мой сон носил эротический характер. И это, в общем, правильно.

— В каком смысле — правильно? – удивилась я. Мне, почему-то, не хотелось признаваться, что характер моего сна был примерно таким же.

— Помнишь, я говорила тебе о том, что Еремеев курган — это особое место? Его ведь не просто так боятся. Мы с тобой не первые, кто чувствует, что лес в этом месте вступает в определенный контакт с человеком. Я считаю, что природа, будучи невероятно сложно устроенной системой, имеет такие... органы, что ли. В таких местах она лучше чувствует человека, и начинает реагировать на него. Начинает взаимодействовать. А поскольку человек — это тоже часть природы, у него в таких случаях просыпаются самые простые, самые базовые ощущения. Радость. Страх. Боль. Возбуждение. А что из этого почувствовала ты?

Я замялась на секунду. Радость? Возбуждение? Я стыдилась признаться, как приятно мне было ощущать прикосновения мнимого духа на своем мокром от пота животе. Потом я вспомнила свое пробуждение и паническое бегство к реке.

— Страх, – ответила я. – Мне стало очень страшно.

— Жаль, – с грустью ответила Ксения и положила окурок в пепельницу. Она подобрала с земли свои туфли, а потом, вдруг, улыбнулась и положила руку мне на плечо. – Не надо бояться природы. Я же тебе еще утром говорила. Страх должно вызывать только то, что против природы. Все естественное, идущее из глубины — не важно, из глубины леса, или тебя самой — не должно вызывать страх. Ни сон с участием лесного духа, ни ползущий по тебе паук. Даже смерти не нужно бояться, ведь умирание — один из самых естественных на земле процессов. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи...

Я смотрела вслед уходящей девушке, и думала о том, сколько она сказала мне из того, что думала на самом деле. И о чем догадалась, слушая мой рассказ?

В ту ночь я очень быстро заснула, утомившись за день, но за час до рассвета меня вдруг разбудил какой-то звук. Как будто какое-то животное бродило неподалеку от дома, подавая голос, вот только по этому голосу я не могла понять, какое. Спустя несколько секунд все стихло, а затем вдруг послышался треск ломаемых ветвей, удаляющийся в сторону леса. Как и прошлой ночью, я встала и в одной ночнушке выглянула на крыльцо. В ту же секунду у меня буквально закружилась голова от невероятно сильного запаха. На этот раз я узнала его мгновенно. Без сомнения, это был он, запах из прошлой ночи, запах травы с Еремеева кургана. Я уже собралась вернуться в постель, когда послышался какой-то скрип. Через мгновение я поняла, что это скрипнула дверь сарая моей соседки. Затем я услышала чьи-то быстрые, легкие шаги по траве за домом Ксении, и, наконец, скрип входной двери. Я постояла в двери еще несколько секунд, после чего вернулась в дом. Мне не хотелось, чтобы Ксения увидела меня в окно. Я снова легла.

Наверное, пока я стояла в дверях, запах с улицы проник внутрь и снова вмешался в мое сознание. Мне приснилось, что у моих ног стоит дух Еремеева кургана. На этот раз я видела его, но, пробудившись, все равно не смогла бы достаточно подробно описать. Я говорю «его», но это только оттого, что слово «дух» мужского рода, а во сне интуитивно ощущалось, что это существо в той же степени является женщиной, в какой — мужчиной. Я снова не ощущала никакого страха перед ним. Существо протянуло ко мне руки, и из пальцев его начала расти трава — та же самая, что росла на холме. Эта трава коснулась моих ступней и стала опутывать меня, поднимаясь по ногам все выше и выше, щекоча кожу, как и в прошлый раз, и вновь вызывая очень нежные и приятные ощущения. Они становились все сильнее, я протянула руки лесному духу, но тут увидела, что на каждой руке сидит по огромному пауку. С громким криком я проснулась. Яркое солнце заливало комнату. Наступил новый день.

***

За прошедшие годы многие дни того лета и той осени исчезли из моей памяти. Поначалу я радовалась этому забвению, но потом поняла, что отдельные дни, события и разговоры не забудутся никогда. Наоборот, в последнее время я вспоминаю их все четче и подробнее, потому что больше вспоминать нечего. Они снова и снова прокручиваются в голове, мучают меня, не дают работать. Я начала записывать их в очередной безнадежной попытке облегчить свои мучения.

Я закрываю глаза, и перед внутренним взглядом — потемневшая от влаги стена старой, жарко натопленной бани. Своей бани у меня не было, поэтому я мылась у Ксении. Не то чтобы у меня не складывались отношения с другими жителями деревни, просто так уж получилось, что со своей соседкой я общалась больше всего. За удивительно короткий срок мы очень сблизились, став настоящими подругами. Я никак не могла взять в толк, почему ее сторонятся в деревне. Сначала я думала, что все из-за ее странных рассуждений о природе, но вскоре стало ясно, что я чуть ли не первая жительница Журавлина, с которой Ксения этими мыслями поделилась. Она понимала, что разговаривать о венткиосках природы и о естественности смерти с продавщицей в магазине или с бабой Настей — себе дороже. Обнаружив во мне собеседницу, которая не станет шарахаться от носительницы подобных теорий, Ксения стала открываться мне все больше. Теперь я знаю, что она все равно была не полностью откровенна со мной, что она говорила мне не все, что могла бы сказать. Но я также знаю, что причиной ее тайн была забота обо мне.

И вот, я сижу на высокой, обжигающе-горячей лавке старой бани, рядом со мной сидит Ксения. Печь раскалена так, что кирпичи чуть не трескаются, и я едва могу дышать влажным воздухом. Ксения всегда натапливает так, что мне приходится заставлять себя войти в парную. Проходит пять минут, семь, и, наконец, когда я уже готова сдаться, она говорит: «Ну что, пойдем?». «Пойдем» – говорю я. Мы выходим в предбанник, а из него — на улицу. На дворе уже темно, поэтому нас никто не видит. Мы со всех ног бежим по тропинке вниз и, спустя десять-пятнадцать секунд, вбегаем в прохладную воду Танаева пруда. Поплавав пару минут, мы бежим обратно, вбегаем в предбанник и садимся отдыхать.

— И все-таки, чем ты здесь занимаешься? Мне говорили о каких-то научных статьях, которые ты пишешь.

— Да, пишу понемногу. Правда, отправлять их приходится, в лучшем случае, в научно-популярные журналы, да и те не каждый мой опус готовы напечатать.

— Почему же?

— У меня слишком архаичный, с точки зрения большинства, подход. При этом, я-то считаю, что как раз эти редакторы исповедуют уже отживший свой век взгляд на науку. Свои изыскания я сама отношу к натурфилософии, о которой говорили еще древние греки. Мне кажется, что в определенный момент истории — около трехсот лет назад — люди совершили ошибку, разделив науку на множество разделов. Приверженцы каждого из этих разделов стремились огородить свой кусочек науки как можно более высоким забором, забывая о том, что природа сама по себе не отделяет химию от биологии, или от любой другой дисциплины. Сама я окончила химфак, но всегда интересовалась и математикой, и физикой, и биологией, и даже психологией. Иногда мне кажется, что я принадлежу к алхимикам — они были, пожалуй, последними учеными, изучавшими природу в целом.

— Ты считаешь алхимию наукой? – удивилась я.

— Тут и считать нечего. По своим гносеологическим методам алхимики были самыми настоящими учеными. Многие их суждения были ошибочны, но, во многих аспектах, они видели даже дальше своих современных «коллег».

— Но ведь они занимались чуть ли не оккультизмом!

— Я не думаю, что это так. Тогда ведь вообще многих ученых считали колдунами. Особенно тех, кто высказывал идеи, опережающие свое время. Думаю, они занимались как раз очень материальными и естественными вещами. А молва сделала из них оккультистов. Пойдем в парную.

Мы входим в парную. Здесь уже не так нестерпимо-жарко, но Ксения быстро исправляет эту ситуацию, вылив целый ковш горячей воды на камни. Мы пригибаемся, и волна обжигающего пара проходит над нашими головами. «Ложись» – говорит Ксения. Охая, я ложусь на раскаленную лавку, хозяйка бани берет веник и хлещет меня от плеч до самых пяток. Я переворачиваюсь, закрываю лицо руками, чтобы защититься от горячего воздуха, и чувствую, как веник разогревает мое тело спереди. Затем Ксения занимает мое место. Попарив друг друга, мы снова бежим вниз, к пруду, купаемся и возвращаемся в баню. Некоторое время я молча сижу, слушая, как от бега по склону и перепада температур бешено колотится мое сердце. Когда этот стук, наконец, замедляется, я задаю вопрос:

— Так над какой же проблемой ты работаешь, занимаясь... натурфилософией?

Ксения отвечает не сразу.

— Это не так просто объяснить. Не потому что ты не поймешь, а потому что я не знаю, как лучше сказать об этом. В общем, представь, что ты случайно попала в огромную ракету, которая летит на Луну. В ракете нет ни одной живой души, кроме тебя, и ты не знаешь, как управлять ракетой. Но ты умная и наблюдательная девушка. Сначала ты замечаешь надписи над кнопками у дверей, и эти надписи говорят тебе о том, какую кнопку надо нажать, чтобы дверь открылась. Ты выходишь из каюты и начинаешь изучать ракету. Вскоре ты обнаруживаешь, как включается и выключается свет, как работают те или иные системы жизнеобеспечения космонавтов. На стене ты видишь план ракеты — теперь ты можешь ориентироваться. Ты находишь комнату с чертежами, изучаешь эти чертежи и постепенно разбираешься в устройстве ракеты. Под конец ты узнаешь так много, что даже можешь отключить автопилот, заставить ракету повернуть или затормозить. Если тебе это нужно, конечно. Понимаешь?

— Не совсем. Причем здесь твои изыскания?

— Да ведь мы все летим в такой ракете вокруг Солнца. Я не раз говорила тебе, что природа — это огромная, сложная машина, в которой все взаимосвязано. Изучая один только план отсеков, не научишься управлять. Глядя только в чертежи, не найдешь, где хранятся тюбики с едой. Я же пытаюсь выяснить общее устройство природы. Я думаю, что, наблюдая за птицами, измеряя атмосферное давление, изучая химический состав воды в Морянке, составляя психологический портрет бабы Насти и, самое главное, сопоставляя все эти наблюдения, можно увидеть единую, очень сложную, но, вместе с тем, гениально-простую систему. Нащупать те нити, которые люди упорно пытаются оборвать вот уже триста лет. Конечно, просто глядя по сторонам и измеряя, что попало, ничего важного не поймешь. Но мне кажется — нет, я уверена — что нашла правильный подход к изучению нашего мира. По крайней мере, опыты нередко выходят удачными.

— У тебя тут что, и лаборатория есть?

— Весь мир — моя лаборатория, – уклончиво отвечает Ксения. – Пойдем еще попаримся.

Мы снова входим в парную, и я сразу ложусь на лавку. Ксения выливает на камни целых два ковша воды, отчего веник нестерпимо жжется. Зажмурившись, я терплю, и неожиданно ловлю себя на том, что начинаю любить баню, а также проникаться странными, необъяснимо-притягательными идеями своей подруги.

После бани мы вместе сидим у нее дома и чаевничаем, обсуждая последние новости в деревне. Я говорю что-то веселое, Ксения долго смеется. Мне врезается в память этот ее смех, ее раскрасневшееся после бани лицо, обычно очень бледное, еще влажные, и оттого слегка волнистые рыжие волосы. Как же беззаботно и весело она смеялась тогда.

Ксения выходит зачем-то в коридор, и в ее отсутствие я рассеянно осматриваюсь по сторонам. Дом содержится в чистоте и порядке. Жилое помещение не очень большое, даже чуть меньше, чем у меня, но тоже разделено на две комнаты. Через открытую дверь я вижу старый книжный шкаф и из любопытства подхожу к нему. Все полки сплошь уставлены книгами. Как и следовало ожидать, здесь есть книги по всем естественно-научным дисциплинам, а также по нескольким гуманитарным. На фоне этого бросаются в глаза сборники мифов и легенд, а также стихи некоторых иностранных поэтов на языке оригинала (сейчас, впрочем, я могу из них припомнить только небольшой ярко-синий томик Шарля Бодлера). Также очень много корешков без опознавательных знаков. Одну из таких книг я вытаскиваю и на простой темно-серой обложке читаю: «Юстинус Кернер. Ясновидящая из Префорста». По непонятной причине это отложилось в моей памяти, хотя я не слышала прежде ни об этом произведении, ни о его авторе. Убрав книгу на место, я вдруг вижу на одной из полок книжного шкафа стопку исписанных листов. Не в силах преодолеть любопытство я беру верхний лист: он весь испещрен причудливыми математическими формулами, в которых я ничего не могу понять, а сбоку сделан рисунок, представляющий собой несколько пересекающихся линий. Линии выглядят случайными, в рисунке нет ни симметрии, ни очевидной логики, но все точки пересечений отмечены буквами и цифрами, к каждой линии сделано пояснение на греческом языке. Незаметно подошедшая сзади Ксения кладет подбородок мне на плечо.

— Красиво?

— А что это? – спрашиваю я.

— Это мои недавние расчеты. Видишь ли, на ракете, в которой мы все летим вокруг Солнца, почти нет готовых чертежей. Приходится восстанавливать их самостоятельно.

— И... о чем это все?

— О базовых инстинктах у беспозвоночных.

— Как? Вот эта математика?

Ксения, улыбаясь, берет у меня листок и кладет его на место.

— Вот эта натурфилософия. Пойдем на улицу курить?

И мы идём курить. Ксения очень много курит, гораздо больше меня. К тому же, я приобрела эту вредную привычку на втором курсе филфака, а она, по ее собственному признанию, в седьмом классе школы. Несмотря на это, у нее белоснежные зубы, что я отмечаю про себя каждый раз, когда Ксения улыбается. Первые полтора месяца нашего знакомства она улыбалась очень часто. Я отдала бы все на свете, чтобы вернуться в эти полтора месяца, когда тревожная тень надвигающейся беды еще не нависла над нами. Отдала бы без колебаний, если бы знала, кому.

***

В двадцатых числах августа в деревне случилось что-то непонятное.

В то утро, отправившись за хлебом в магазин, я увидела, что недалеко от моего дома дорогу пересекает муравьиная тропа. Это были рыжие лесные муравьи, которые выходили по прямой линии из зарослей репейника со стороны Танаева пруда и направлялись на ближайший огород. Пожав плечами, я перешагнула стройную цепочку насекомых и пошла дальше. Но, не пройдя и полусотни метров, я вдруг снова натолкнулась на муравьев. Если первая цепочка пересекала дорогу поперек, то вторая шла под углом, и насекомые шли по ней в противоположном направлении — то есть, уходили из деревни прочь. Это зрелище меня удивило, но не слишком. По-настоящему я удивилась, встретив третью цепочку почти перед самым магазином. Рядом стояли три женщины, судя по их полным сумкам, уже сделавшие свои покупки, и встревожено обсуждали эффективность различных инсектицидов.

В магазине была очередь. Мне потребовалось пять секунд, чтобы понять, о чем все в ней говорят. Повесткой дня были муравьи.

Оказалось, что этим утром проснувшиеся жители обнаружили множество муравьиных тропинок, пересекающих деревню во всех возможных направлениях. Громче всех шумела и возмущалась баба Настя, потому что через ее огород шло сразу шесть таких тропинок. Мне даже стало смешно, ведь объектом ее негодования были безгласные муравьи, которые, если и докучали ей, то явно делали это без злого умысла. Видимо, не я одна была такого мнения, потому что один из мужчин в очереди с усмешкой поинтересовался, не собирается ли она писать жалобу в муравьиную администрацию.

— А вот! – вдруг воскликнула баба Настя, указывая в сторону входной двери. – Вот на кого я буду жалобу писать!

Все, как один, обернулись. В дверях стояла, невинно улыбаясь, Ксения.

— Ну что вы опять, баба Настя? – миролюбиво спросила она. – Чем на этот раз я вам насолила?

— Ты! – старушка задыхалась от возмущения. – Думаешь, я не знаю?! Это все ты подстроила! Ты этих муравьев ко мне привела!

Кто-то в очереди засмеялся.

— Что ж, в таком случае, я сама себя наказала, потому что на моем собственном огороде этих муравьев еще больше, – невозмутимо парировала Ксения.

— Да будет тебе, Настена, – сказал кто-то. – Ведь почти у всех на участке эти проклятые муравьи. Что же она, командует ими, что ли?

— Командует! – не унималась старушка. – Вы никто мне не верите, а она меня со свету сжить хочет!

Все принялись успокаивать развоевавшуюся женщину. Поняв, что единомышленников у нее мало, баба Настя перехватила свою клюшку и, грубо оттолкнув мою соседку, вышла из магазина, так ничего и не купив.

Запасшись свежим хлебом, мы с Ксенией направились домой.

— А все-таки, откуда они взялись? – спросила я. – Ты же у нас знаток природы, может, ты в курсе?

— Я думаю, в лесу что-то произошло, – лениво ответила Ксения. – Что-то заставило их искать новое место обитания.

— Но что? И почему тогда они идут со всех сторон в разных направлениях?

— Да мало ли какие у них муравьиные дела, – кажется, Ксению неожиданный катаклизм совершенно не беспокоил. Напротив, девушка, похоже, пребывала в прекрасном настроении.

— Так ты говоришь, у тебя их тоже много? В дом не забрались?

Тут Ксения весело рассмеялась.

— Да у меня их вообще нет. Но я же должна была сказать что-то в свое оправдание. Иначе, того и гляди, Настена тут всех убедит, что я — ведьма. А ходить ко мне и проверять она не станет.

Муравьиные колонны исчезли после полудня: все они иссякли почти одновременно. Кому-то это, может быть, и показалось подозрительным, но, в целом, журавлинцы вздохнули с облегчением. Правда, только до следующего утра. Потому что наутро в деревне появился медведь.

Сама я его не видела. Весь день до обеда я напряженно печатала на машинке, после обеда занялась уборкой, и только вечером услышала от молочницы, что произошло. Рано утром пастух погнал коров на пастбище, но у самого края деревни стадо вдруг остановилось и принялось тревожно мычать. Без толку пощелкав кнутом, пастух решил посмотреть, чего испугались коровы, а когда увидел, то чуть сам не дал деру. У здания бывшего сельсовета сидел, разинув пасть, огромный медведь. Сидел он не так, как медведи обычно это делают: он сидел на заду, вытянув вперед задние лапы, а спиной опираясь на кирпичную стену. Морда была направлена в сторону дороги, нижняя челюсть отвисла, вокруг распухшего языка жужжали мухи. Медведь был мертв.

Пастуху удалось, наконец, заставить стадо пройти мимо ужасной туши. Коровы ушли пастись, медведь же, ясное дело, остался на прежнем месте.

Жители просыпающейся деревни неизбежно стекались к зловещему гостю, не утерпела и молочница. Внимательно слушая, что говорят в толпе, она узнала много интересных вещей. Например, что медведь мертв уже около недели (это, впрочем, было и так очевидно всем, из-за отвратительного трупного запаха, доносившегося из раскрытой пасти зверя), а потому прийти сам никак не мог. Кто-то из живущих ближе всего к сельсовету припомнил, что посреди ночи его собака подняла страшный лай, и ей вторили соседские псы. Заядлый охотник Степан утверждал, что медведя в наших лесах последний раз видел еще его отец, когда был подростком. А самые внимательные обратили внимание на то, что на шкуре медведя нет ни одного следа от пули, капкана, либо какого угодно другого оружия.

По мере накопления этих фактов, желающих посмотреть на медведя становилось все меньше. Наконец, несколько мужиков погрузили его на телегу и увезли подальше от Журавлина. Вернувшись, они рассказали еще один жуткий факт: затаскивая медведя на телегу и спихивая его в овраг, они обнаружили, что у зверя переломаны все кости. Кто мог так искалечить могучего хищника, и не испортить при этом шкуру, было совершенно непонятно.

Возвращаясь от молочницы домой, я увидела Ксению. Она сидела на досках около своего дома, уперев локти в колени и хмуро глядя в землю перед собой. Я подошла к ней и поздоровалась.

— Слышала, что произошло? Говорят, прошлой ночью кто-то притащил в деревню мертвого медведя.

— Что? – рассеянно переспросила Ксения, поднимая глаза. – А, ну да, я слышала об этом. Очень странно.

У меня возникло чувство, что последнюю фразу Ксения сказала больше для порядка, и появление у стены сельсовета тяжелой медвежьей туши не казалось ей очень удивительным.

— Что с тобой? Ты, кажется, чем-то обеспокоена?

— В мои расчеты закралась ошибка, – медленно произнесла Ксения. – Последние два месяца я работала над одной очень важной идеей. И где-то допустила ошибку. А где именно — не могу даже представить.

— Откуда же, в таком случае, ты знаешь, что допустила ее?

— Конечный результат... явно ошибочен.

Сейчас, сидя перед своей старой печатной машинкой, я не могу удержаться от слез. Этот короткий разговор ознаменовал собой начало конца. Но тогда, тихим, теплым летним вечером этого не могла предположить ни я, ни даже Ксения. Поэтому, пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по домам.

А еще через два дня случился пожар.

Эту ночь мне не забыть никогда в жизни. Я уже легла спать и почти заснула, когда на улице раздались громкие тревожные крики и топот ног. В сердце у меня кольнуло — интуиция подсказала, что происходит, если уже не произошло, что-то страшное, необратимое, что-то... чудовищное. Я выскочила на улицу и сделала несколько шагов к дороге. В свете луны я увидела комбайнера дядю Колю и двух его сыновей, бегущих куда-то со всех ног.

— Что случилось? – спросила я.

— Пожар! – на бегу прокричал дядя Коля. – Пожар на том конце деревни!

Я охнула, вбежала в дом, накинула на плечи теплую шаль, сунула ноги в туфли и бросилась вдогонку.

Горела баба Настя.

Дом было уже не спасти, я поняла это еще издалека. Огнем были объяты все стены, он с воем вырывался из лопнувших окон, изнутри то и дело раздавался грохот обрушивающихся переборок. Все вокруг было освещено, от пылающей избы исходил жар. Несколько мужиков таскали из колодца ведра, но уже только для того, чтобы не дать огню перекинуться на соседние строения. Я стояла на дороге, метрах в десяти, и, как громом пораженная, смотрела на пожар.

— Настена! – слышались голоса. – Ее кто-нибудь видел? Она успела выбежать? Настя!

И тут за моей спиной раздался душераздирающий крик. Даже сквозь шум и суматоху его услышали все. От этого крика у меня разом похолодело в груди, и я обернулась.

На дороге, прижав дрожащие ладони к лицу, стояла Ксения. В отличие от меня, накинувшей шаль на ночную рубашку, она была полностью одета. Широко раскрыв глаза, девушка смотрела на огонь несколько секунд, после чего вдруг схватила брошенное кем-то на траву ведро и побежала к колодцу. Я успела заметить ее перекошенное лицо, какое бывает у человека, готового в любую секунду разрыдаться навзрыд. С невероятной для ее хрупкого телосложения быстротой, она набрала полное ведро воды и бросилась к дому. Плеснула на догорающую дверь, бегом вернулась, набрала еще воды и снова вылила ее на дверь. Она успела три или четыре раза сбегать туда-сюда, прежде чем кто-то из мужчин поймал ее за плечи.

— Успокойся! Ксения, ты слышишь? А ну, перестань! Вслед за Настеной отправиться решила?

И эти последние слова как будто окончательно утвердили всех в том, что бабы Насти больше нет. Никто не видел ее с начала пожара. Оставалось только надеяться, что она умерла от угарного газа прежде, чем огонь до нее добрался.

Ведро выпало из обессилевших пальцев Ксении. Мужчина отпустил ее, и потрясенная девушка, упав на колени прямо там, где стояла, закрыла лицо руками и заплакала. Ей вторили собравшиеся вокруг подруги погибшей. Я все еще стояла в замешательстве. Кажется, я была единственной женщиной, из чьих глаз не текли слезы: слишком силен был шок от произошедшего. И не так сильно меня шокировала только что случившаяся смерть, как реакция на это Ксении. Обхватив голову руками, девушка буквально захлебывалась рыданиями.

Усилием воли я заставила себя стронуться с места, подошла к своей подруге, обняла за плечи и позвала: «Пойдем. Пойдем домой». Ксения послушно встала и, не переставая всхлипывать, дала себя увести. Она дрожала всем телом. Кажется, она даже не вполне понимала, кто и куда ее ведет, мыслями она была там, в догорающей избе, где погибла ее недавняя недоброжелательница.

Я довела девушку до дома. У нее горел свет — очевидно, выбегая, она забыла погасить его. Войдя в дом, Ксения, не раздеваясь, повалилась на кровать. Тогда я сняла с ее ног туфли, помогла раздеться и укрыла одеялом. Ксения все еще плакала. Я молча села на край кровати и стала гладить ее по голове. Вдруг, она перехватила мою руку и взглянула на меня полными слез глазами.

— Таня... – ее голос срывался и дрожал. – Танечка... это... это не я! Ты ведь веришь мне? Это не я! Я не знала, что это произойдет! Ты мне веришь?

— Да что ты такое говоришь! – я была поражена ее словами. – Ну, конечно, не ты! Никто и не подумает обвинить тебя в этом!

Ксения обессилено опустилась на подушку и закрыла, наконец, глаза. Я просидела с ней рядом еще минут десять, держа за руку, и только когда всхлипывания прекратились, тихонько встала и пошла к себе. Когда моя рука уже ложилась на выключатель, я увидела, что на обеденном столе Ксении разложены бумаги, исписанные формулами — очевидно, она работала, когда услышала о пожаре. Очень многое было в отчаянии перечеркнуто. Я вспомнила ее недавние слова об ошибке в расчетах. Вглядываться в эти записи я не стала, погасила свет и вышла.

***

После той ночи Ксения изменилась.

Это трудно описать словами. Все изменения были едва заметны, но их было много, и я не могла не уловить их. Она стала чуть больше сутулиться, чуть сильнее хмуриться, словно напряженно думала о чем-то. Я уже сказала, что Ксения курила намного чаще, чем я, но, если раньше она по двадцать раз на дню выбегала посидеть на своих досках, то теперь перетащила пепельницу в дом и курила, не выходя из комнаты. Да и вообще, она стала реже появляться на улице. Примерно спустя неделю она снова стала смеяться и шутить, но прежней беззаботной веселости уже не было. Что-то надломилось в ней после пожара. Я по-прежнему была для нее подругой, но теперь она все больше замыкалась в себе. Не стало ее проникновенных монологов о природе, а если я сама заговаривала об этом, то всякий раз чувствовала, что Ксения старается незаметно перевести разговор на другую тему. Баню она стала топить еще жарче. При такой температуре я больше не могла париться, и только сидя в предбаннике, слушала, как она изо всех сил хлещет себя веником, словно старается выбить какую-то ей одной ведомую заразу. Когда Ксения выбегала, чтобы окунуться в пруду, я приоткрывала дверь в парную, чтобы там стало попрохладнее, и одна ложилась на лавку. Потом Ксения возвращалась и я, ретировавшись в предбанник, слышала, как она выливает на горячие камни ковш за ковшом, раскаляя воздух до невозможности.

Те из обитателей Журавлина, которые замечали перемену в поведении моей подруги, говорили, что она, по-видимому, сожалеет, что не примирилась с бабой Настей, прежде чем та погибла. И отчасти это было, разумеется, так.

Но люди, которые говорили об этом, не видели того, что видела я в ту роковую ночь. Я заметила это дважды: сначала у горящей избы, а потом еще раз, когда, лежа в постели, Ксения вдруг схватила меня за руку. Оба раза я смотрела ей прямо в глаза и не могла не заметить очевидного.

Страх. В ту ночь я видела в глазах Ксении ужасный, неконтролируемый, чудовищный страх. Что-то было в этом, и без того ужасном, происшествии такое, чего не знала я, не знал никто из жителей деревни, но что было прекрасно известно Ксении, и это что-то испугало ее до полусмерти. В тот миг, когда она увидела полыхающий дом, в ее сердце проник ужас и обосновался там навсегда. Именно он, этот ужас, пригибал ее к земле, заставлял реже смеяться и чаще курить.

Не раз и не два я просила Ксению открыться мне, но она всегда отнекивалась и с доброй улыбкой уверяла меня, что просто заработалась и очень устала. Но я не могла не видеть, как при этом дрожат ее губы.

Следующая вспышка моих воспоминаний приходится на середину сентября. Бабье лето было в разгаре, дни стояли очень теплые, а временами и жаркие. Ксения понемногу оживала, как будто холодные щупальца страха нехотя отпускали ее сердце. Мы каждый день ходили вместе купаться, ловя последнюю возможность это сделать. В остальное время мы почти не разговаривали: я стремилась побыстрее закончить новый рассказ, а Ксения сидела над своими расчетами.

Однажды ночью я засиделась допоздна, раз за разом переделывая одну страницу. Наконец, утомившись и решив, что утро вечера мудренее, я вышла с сигаретой на улицу, собираясь после этого отправиться спать. Вечер был прохладный, да и со стороны пруда тянуло ветерком. Я стояла и, не спеша, курила, когда вдруг скрипнула дверь сарая Ксении. Я повернула голову. Полная луна очень ярко освещала ночь. Из сарая вышла Ксения. На ней была длинная белая ночная рубашка. К груди она прижимала какой-то флакон с темной жидкостью. Я стояла с подветренной стороны, так что дым от моей сигареты относило прочь от дома соседки. К тому же, я была одета в темное, поэтому Ксения не заметила моего присутствия. Я тогда подумала: может быть, уже лежа в постели, она вспомнила, что хотела достать что-то из погреба, но, вопреки моим ожиданиям, девушка пошла не к себе домой, а совсем в другую сторону. Оглядываясь по сторонам и ступая как можно тише, она стала спускаться по тропинке к Танаеву пуду.

Какой-то жуткий холодок пробежал у меня по спине. Без лишних раздумий я затушила сигарету и тихо пошла следом. Белую ночную рубашку было видно издалека, так что я не подходила слишком близко, чтобы не быть замеченной. Ксения прошла немного вдоль кромки воды, а затем перешла на соседнюю тропинку, что вела к заросшему тиной, илистому рукаву старого пруда. На минуту она скрылась из глаз, но я ускорила шаг, прошла чуть дальше и выбралась на небольшой пригорок совсем рядом с тем местом, куда должна была ее привести тропинка. Осторожно посмотрев вниз, я увидела Ксению. Она медленно приближалась к тому самому заболоченному рукаву. При свете луны я вдруг заметила, что Ксения была босая, несмотря на прохладу. У меня колотилось сердце. Во всей этой картине было что-то очень странное, жутковатое. Подойдя вплотную к воде, Ксения задержалась на минуту, после чего глубоко вздохнула и медленно двинулась вперед. Зайдя в пруд по колено, она вытащила из своего флакона пробку и вылила в воду содержимое. Затем вернула пробку на место, стянула с себя ночнушку, завернула в нее пустую склянку и бросила на берег. Ее тонкое обнаженное тело казалось абсолютно белым в лунном свете. Вздохнув еще раз, она снова пошла вперед. Когда грудь Ксении скрылась под водой, она вытянула вперед руки и поплыла. Берег, в направлении которого она двигалась, сплошь порос ивами, причем многие деревья росли прямо в воде. Ксения делала широкие гребки, раздвигая руками ряску и тину. Подплыв к зарослям вплотную, она вдруг сделала глубокий вдох и нырнула. Я не могла понять, что происходит. Время шло, а из воды никто не появлялся. Я вдруг осознала, какое место выбрала Ксения для своего ночного купания: мне рассказывали о нем в деревне. Там, возле плакучих ив, был глубокий омут, где в годы войны утопилась молодая девушка, получившая с фронта похоронку на своего жениха. Странные манипуляции с темной жидкостью и ночной рубашкой не позволяли подумать, что рыжеволосая исследовательница решила последовать за ней добровольно, однако омут есть омут. Я была уже готова махнуть на все рукой и побежать вниз, на помощь, но тут послышался плеск, в густых зарослях что-то зашевелилось, и мелькнула белая кожа. Значит, Ксения насквозь проплыла сплетение корней и веток, вынырнув в самом центре ивового лабиринта. Меня бросило в дрожь при одной только мысли об этом. С самого детства и по сей день, я старалась держаться подальше от таких мест. В тине заболоченных заводей могли обитать самые непредсказуемые водные насекомые, а уж о том, чтобы подплывать к ивам, и речи не шло: под их тонкими болезненными ветвями мне мерещился зловещий и страшный мир, а замшелые корни, которые я иногда по неосторожности задевала ногой, казались холодными пальцами утопленников, которые вот-вот сомкнутся на щиколотке и утянут вниз.

Что понадобилось Ксении в таком месте ночью? Я не могла подойти ближе к воде без риска быть замеченной, но и уйти домой уже не могла. Интуиция подсказывала, что происходящее напрямую связано с той жуткой тайной, которая мучила мою бедную подругу, и я должна была хотя бы попытаться выяснить, в чем дело. Оставалось напряженно вглядываться в мрачное переплетение ветвей и вслушиваться в каждый долетающий звук.

Поначалу все было тихо. Молочно-бледная кожа девушки просвечивала сквозь заросли, но никуда не двигалась, словно Ксения ждала чего-то. Но через минуту напряженной тишины вдруг снова послышался плеск. Налетел ветер, ивы заколыхались, а когда все вновь успокоилось, я услышала, что из зарослей доносится тихий женский голос. Ксения будто разговаривала сама с собой. Слов было не разобрать, но даже интонации ее голоса заставили меня покрыться мурашками. Эти интонации постоянно менялись, как в напряженном монологе хорошего актера, голос девушки то дрожал, то наливался силой, временами он переходил в громкий шепот, а пару раз до меня долетал смех Ксении, нервный смех, готовый, кажется, в любую секунду перейти в рыдания. Все вместе это звучало невообразимо жутко, и на минуту я даже подумала, что моя единственная подруга сошла с ума. Наконец, через пять минут этого безумного монолога, снова послышался плеск, еще с минуту было тихо, после чего белый силуэт исчез под водой. Вскоре Ксения вынырнула на поверхность по эту сторону зарослей и быстро поплыла от них прочь. Выйдя на берег, она опустилась на колени, закрыла руками лицо и просидела так некоторое время, дрожа не то от холода, не то от волнения. Наконец, она распрямилась, надела свою белую ночную рубашку, подхватила пустой флакон и быстрым шагом направилась в сторону деревни.

Я выждала еще немного и спустилась к воде. Что это было? Что только что произошло? Что искала Ксения в ивах? О чем она говорила с собой? Что за жидкость была во флаконе? Любые попытки объяснить увиденное терпели сокрушительный крах. И тогда я сделала то, чего сама от себя, кажется, не ожидала. Я стала медленно, словно приговоренная к пытке, снимать с себя одежду.

Наверное, мне было холодно, но я не обращала внимания. Мне нужно было понять, что происходило с Ксенией, и холод или риск простудиться не могли быть аргументами в таком вопросе. Зайдя в воду по грудь, я поплыла к зарослям. От воды шел резкий, горький запах полыни, хотя на берегу полынь не росла. Я сама была еще не уверена, что мне хватит смелости нырнуть туда, к сплетению скользких черных корней, но продолжала плыть, задевая руками тину. Наконец, ивы оказались передо мной. Я ухватилась руками за ветки и замерла. Нырять было страшно. Наверняка, Ксения не в первый раз это делает. Сколько времени она потратила на то, чтобы нащупать путь под водой вглубь зарослей? Но что же, в таком случае, мне делать?

Я попыталась достать ногой дно, однако, было слишком глубоко. Вместо илистой почвы моя нога коснулась коряги, что заставило меня ее отдернуть. Тем не менее, с чего-то нужно было начинать. Я медленно вытянула ноги вперед и, преодолевая давний детский страх, принялась ощупывать стопами скрытые в глубине ветки. Под ивами было много водорослей, доходивших почти до самой поверхности, мои ноги путались в них. Как вообще Ксения могла проплыть через все это? Никакого течения в пруду быть не могло, но, по непонятной причине, густые водоросли колыхались, словно живые. Из-за их постоянного движения я никак не могла уяснить расположение скользких корней и веток, и, наконец, утомившись, замерла почти в горизонтальном положении, держась руками за надводную часть ивы, а пальцами правой ноги — за какую-то далекую корягу.

По сравнению с берегом, где гулял холодный ветер, в воде было почти тепло. Погрузив затылок в воду, я смотрела на луну, вдыхая все тот же горький запах полыни. Этот запах, никогда не казавшийся мне приятным, будто опьянял. Не отрывая глаз от ночного светила, я прислушивалась к тому, как водоросли со всех сторон обволакивают мое обнаженное тело, шевелятся и ласкают кожу. Эти прикосновения что-то неуловимо напоминали мне. Ну да, все как в том странном сне, когда лесной дух стоял у моей постели, и из пальцев его вырастала трава. Моя левая нога, свободно покачивающаяся среди водорослей, наткнулась на очередную замшелую ветку. Теперь это прикосновение уже не очень меня испугало, но я все же отвела ногу в сторону, тут же обнаружив другую ветку. Я попыталась устроиться так, чтобы не касаться их вовсе, но, чем больше я двигалась, тем больше холодных прикосновений ощущала с разных сторон. Теперь я натыкалась на ветки не только левой ногой, но и правой, пальцы которой продолжали держаться за корягу, а также животом, и даже спиной, хотя за спиной никаких подводных корней не должно было быть. Водоросли все гуще оплетали меня, и, продолжая необъяснимо колыхаться, похоже, потихоньку шевелили скрытые под водой части кустарника. Холодные, скользкие, а, местами, остро обломанные ветки скользили по моей коже, касаясь ступней, бедер, живота, но не было ни больно, ни даже страшно, словно мой страх был усыплен ароматом полыни. Скорее, продолжая повторять сценарий того самого сна, они щекотали меня, щекотали довольно сильно, и я уже готова была рассмеяться от прикосновений этих холодных, но таких ласковых пальцев...

Пальцев?

До меня вдруг дошел весь ужас происходящего. Оцарапав кожу в нескольких местах, я рывком выдернула свое тело из-под зловещих зарослей, чуть не хлебнула воды, судорожно развернулась и принялась, что есть силы, загребать к берегу. Руки мои тут же увязли в густой тине — клянусь, пять минут тому назад она не была и вполовину такой густой — но страх придал мне сил, и я быстро поплыла прочь. Было как тогда, при паническом бегстве от Еремеева кургана. Вскоре я смогла встать ногами на дно, прошла два шага и наткнулась на корягу. Вскрикнув скорее от ужаса, чем от боли, я обошла корягу кругом и, буквально, бегом выбежала на берег. В точности, как и Ксения незадолго до этого, я упала на колени и закрыла руками лицо. Меня колотила крупная дрожь. Все мысли спутались, отдельные слова хаотически метались в моей голове, отпихивая друг друга. Ветки. Омут. Полынь. Водоросли. Сон. Луна. Еремеев курган. Утопленница. Ксения.

Продолжая дрожать всем телом, я стала одеваться. Все вещи сразу же промокли на мне, но дрожь была не от холода. Обернуться в сторону воды было слишком страшно, поэтому я смотрела в землю. А когда, наконец, подняла глаза, чтобы бежать в сторону дома, то увидела в трех шагах от себя Ксению.

Очевидно, к тому моменту я уже дошла до какого-то предела нервного напряжения, так что даже не вскрикнула от неожиданности. Ксения стояла все в той же ночной рубашке, босая, и смотрела на меня с таким ужасом, какого я не видела в ее глазах даже в ту ночь, когда сгорела баба Настя. Мы обе замерли на несколько секунд, после чего Ксения ахнула и бросилась ко мне.

— Таня! – вскрикнула она, обхватив меня за плечи. – Таня! Что ты здесь делаешь?! Зачем ты туда полезла?! – ее голос был таким же срывающимся, как и в ту самую ночь.

— Я... хочу понять, – с трудом ответила я.

Слезы выступили на глазах у Ксении, она крепко обняла меня. Я услышала, как она, всхлипывая, два или три раза тихо произнесла мое имя. Потом, взяв меня за руку, она сказала:

— Пойдем скорее домой.

Быстрым шагом мы пошли прочь. По дороге Ксения подняла лежащий на земле пустой флакон, который, очевидно, бросила, бегом возвращаясь к омуту. Я попыталась задать ей вопрос, но она сказала:

— Не сейчас. Поговорим, когда домой вернемся.

Мы вместе вошли в дом Ксении, переоделись в сухое и стали греться у печки. Я молчала, пребывая в каком-то ступоре, и даже почти не думала о произошедшем. Все мысли покинули мою голову, уступив место бессмысленной усталости. Но Ксения сама начала разговор.

— Объясни, пожалуйста, почему ты это сделала?

Усилием воли я заставила себя собраться с мыслями, и воспоминание о том, что только что произошло, вновь зазвонило в тревожный колокол.

— Я хотела бы задать тот же вопрос тебе. С тобой уже почти месяц что-то происходит. Ты сама не своя, я же вижу. Я понимаю, что это все как-то связано с твоими... исследованиями... но ты же мне ничего не рассказываешь. Когда я увидела, что ты в ночной рубашке на голое тело пошла посреди ночи к пруду, то решила идти следом. Что это было, Ксения? Что ты делала в этих ужасных зарослях? Ведь я же знаю, что это за место! Там, рядом, под водой омут! Я поплыла туда, потому что хочу понять, что с тобой происходит, потому что ты стала мне очень дорога, и я ужасно боюсь за тебя. А ты? Что тебе там понадобилось?

По мере того, как я говорила, глаза Ксении снова наполнялись слезами. Она обняла меня, положив голову мне на плечо, и только тогда заговорила.

— Таня... я не могла представить, что так произойдет. Что ты пойдешь следом, что ты... прости, что из-за меня тебе пришлось так поступить. Я очень тронута твоей заботой. Ты тоже очень дорога мне, и я тоже ужасно испугалась, услышав, как ты вскрикнула и увидев издалека, что ты выходишь из воды. Ты, как никто, заслужила, чтобы я рассказала тебе все, что меня тревожит, раскрыла значение каждого своего слова и действия. Но, поверь, всего я сейчас объяснить не смогу. Прошу, не спрашивай, почему. Я сама бы все отдала, чтобы не иметь от тебя тайн, и, я уверена, однажды их не станет. Но теперь еще слишком рано. Когда придет время, я обязательно все объясню тебе, даю слово. А ты дай слово, что не будешь больше так рисковать собой из-за меня!

Ксения обняла меня еще крепче. Я помолчала немного, а затем, собравшись с духом, сказала:

— В этом омуте когда-то утопилась девушка. Я почувствовала на себе ее пальцы.

Ксения подняла голову с моего плеча и заглянула мне в глаза.

— Что?

— Сначала я думала, что это ивовые корни. Но потом они стали смыкаться вокруг меня.

По телу Ксении пробежала дрожь, но она быстро взяла себя в руки.

— Они... нет. Они не смыкались, это... отвар.

— Отвар?

— Да. Ты почувствовала запах полыни? Я приготовила отвар на основе некоторых видов трав, я сама разработала этот рецепт. И он... в общем, он вызывает галлюцинации.

— Ксения, ты...

— Нет, я не наркоманка. И я сделала это не ради удовольствия.

— Но ради чего?

— Это была часть эксперимента. Мне нужно было ввести себя в такое состояние. Ты, наверное, слышала, как я говорила сама с собой.

— Но почему тогда ты так испугалась за меня?

— Да потому что под действием этого дурмана ты могла утонуть! Я сама с большим трудом проплыла под этими зарослями, а ведь я заранее их изучила, и знала, где нужно нырять.

— Да что же это за эксперимент такой?! – воскликнула я. – Что ты хотела выяснить?

Ксения снова сжала руками мои плечи.

— Танечка! Ну, не спрашивай меня, прошу! Я все расскажу тебе, в свое время. Я же пообещала! Давай лучше спать, время за полночь.

— Я не смогу теперь уснуть. Мне страшно даже дойти до своего дома. Мне кажется, что в постели меня будет ждать эта утопленница. Мне теперь повсюду будут мерещиться привидения.

Ксения погладила меня по голове.

— Бедная моя. Ночуй тогда у меня. Мне тоже будет спокойнее. Оставайся.

И я осталась. Ксения дала мне чистую ночную рубашку, и мы вместе улеглись в ее широкой постели. После холодной воды Танаева пруда лежать рядом под теплым одеялом было удивительно хорошо. Я положила голову на плечо своей подруги.

— Знаешь, а я уже совсем поверила, что это была русалка. Она даже стала меня щекотать, совсем как в сказках.

Я почувствовала, что Ксения улыбнулась.

— А ты сильно боишься щекотки?

— Я очень сильно боюсь за тебя. Если не хочешь или не можешь рассказать про свои опыты, не рассказывай. Но, пожалуйста, береги себя. Хотя бы ради меня.

Мы заснули, держась за руки. От наших волос еще немного пахло полынью, и я опасалась, как бы этот запах снова не вызвал у меня какие-нибудь страшные сны. Но, по-видимому, рука Ксении в моей руке отгоняла всех призраков, и я спокойно проспала до утра.

***

Почти месяц с того случая — двадцать девять дней — я прожила в относительном спокойствии. Мы с Ксенией стали чаще разговаривать, заходить друг к другу на чай, все будто бы возвращалось в прежнее, бывшее до гибели бабы Насти, русло. То ли у Ксении и правда пошли дела на лад, то ли она решила бережнее относиться ко мне после ночного купания в пруду, а потому не показывала своих неудач. Во всяком случае, я пару раз спрашивала ее, как идут исследования, а в ответ слышала, что все хорошо.

На улице похолодало. В Журавлине собрали урожай и, не спеша, готовились к зиме. Я дописала рассказ и ждала ответа из редакции. Ксения обмолвилась, что, если все получится, то до конца осени и она подготовит к публикации нечто очень серьезное. Видя, что она оживает, я больше не допытывалась подробностей ее работы. Все шло своим чередом. Двадцать девять дней.

Гром среди бела дня прогремел четырнадцатого октября — прогремел в самом буквальном смысле. Я подметала в доме и вышла на крыльцо вытряхнуть пыль, когда услышала этот приглушенный звук со стороны сарая соседки, а по доскам крыльца под моими ногами прошла едва заметная дрожь. Спокойствие последнего месяца, дневной свет, прозаичность моего занятия — все это вместе не давало сразу поверить в плохое. Но на всякий случай я обулась и пошла проверить.

Дверца сарая была прикрыта, но не заперта изнутри (а я обратила внимание, что возможность запереться была предусмотрена). Обычно в таких помещениях некуда ступить от всевозможного хлама, но сарай Ксении был почти пуст, за исключением нескольких деревянных ящиков, стоявших у дальней стены. Посреди помещения зияла квадратная дыра погреба, откуда сочился электрический свет. Когда я заглянула туда, сердце болезненно сжалось, я ахнула и быстро спустилась по лестнице вниз.

В погребе располагалась лаборатория, живо напомнившая мне разговоры Ксении об алхимиках. По крайней мере, именно такими в книгах и фильмах представали их рабочие помещения: широкий стол был весь уставлен колбами и ретортами с разноцветными жидкостями, то здесь, то там лежали листы с таинственными символами (листы эти мне уже приходилось видеть на книжной полке подруги), с потолка свисали связки вороньих перьев, в банках с формалином плавали лягушки. У края стола дымился след от небольшого взрыва, в воздухе висел едкий запах, а у ближайшей к взрыву стены неподвижно лежала хозяйка лаборатории. Из обеих ноздрей у нее текла кровь.

Не знаю, как долго я приводила ее в чувство — наверное, не дольше минуты — но от волнения мне показалось, что прошел час, прежде чем Ксения хрипло застонала, задергалась всем телом и, наконец, открыла глаза и села на полу. В первую секунду я обрадовалась, но то, что произошло дальше, заставило выступить у меня на спине холодные капли пота. Ксения взглянула мне в лицо и я увидела, что глазами моей верной подруги на меня с ненавистью смотрит совсем другой человек, ее бледные губы зашевелились и раздался страшный, каркающий, низкий голос:

— Это опять она! Разве мы не говорили, что ей не должно ничего видеть?! Неужели нам самим придется позаботиться о ней?

— Ксения... – прошептала я, холодея от ужаса. – Ксения, ты что?..

Лицо девушки перекосилось от злобы, она закатила глаза к потолку, издала омерзительный хрип, и, вдруг, снова лишившись чувств, уронила голову мне на плечо. Я сидела, дрожа от страха, не смея не только пошевелиться, но и даже громко всхлипнуть, однако, прошло не более десяти секунд, как снова послышался стон, и от этого звука мое замершее было сердце снова застучало. Ксения подняла голову и взглянула на меня. Под глазами ее налились темные круги, кровь продолжала капать из носа, бледная кожа приобрела зеленоватый оттенок, какой иногда бывает при обмороках, рыжие волосы спутались, но, без сомнения, на этот раз на меня смотрело не безумное чудовище, а моя бедная, милая, едва живая подруга.

Не буду описывать, как я помогла ей выбраться на воздух, как остановила кровотечение и, вообще, привела исстрадавшуюся девушку в относительный порядок. Часом позже мы сидели с ней на лавочке у моего дома и курили. Уговаривать ее поберечься и не трогать сигареты в таком состоянии было совершенно бессмысленно: опустошенно глядя в одну точку, Ксения курила одну за одной. Некоторое время мы сидели молча, потом я, наконец, решилась задать вопрос.

— Там, в погребе ты говорила что-то странное, непонятно, к кому обращаясь...

— Что я сказала? – неожиданно перебила меня Ксения.

— Я... я не запомнила точно. Кто-то не должен ничего видеть... иначе о нем... о ней придется кому-то позаботиться. Это опять... был какой-то галлюциноген?

Ксения помолчала десять секунд. Затем глубоко вздохнула и заговорила — и слышно было, что ей стоит огромных усилий заставить себя это сказать.

— Нет, Таня, это был не галлюциноген. И в прошлый раз тоже. Я сказала тебе неправду, чтобы успокоить в ту... ужасную ночь. Я вообще никогда не пробовала галлюциногенных веществ. И ты тоже.

Последовала долгая пауза. Бесчисленные вопросы, вспыхнувшие в моей голове, перекрикивали друг друга, и оттого я не могла сказать ни слова. Но тут вопрос задала Ксения.

— Послушай, Таня, – спросила она. – Как ты отнесешься к тому, что я попрошу тебя переехать отсюда подальше?

— Что? – не поверила я своим ушам.

Мы посмотрели друг на друга, и у меня вновь упало сердце. В глазах Ксении опять был тот самый безумный страх, от которого, как я думала, ей удалось избавиться. Губы ее дрожали, лицо было еще бледнее, чем всегда.

— Танечка... – прошептала вдруг она умоляюще. – Танечка, прошу тебя, уезжай. Купи дом в другой деревне, а этот продай. Я помогу с деньгами... Здесь опасно, понимаешь? Рядом со мной — опасно!

— Ксюша! Да объясни, наконец, что происходит!

— Я не могу! – она чуть не плакала. – Прости, пожалуйста, я не могу, Таня! Не могу больше обманывать тебя, но и рассказать правду не имею права! Ради тебя самой мне нельзя этого сделать!

— А бросить свои опыты ты можешь? Они ведь убивают тебя! Переедем отсюда вместе!

Ксения безнадежно покачала головой.

— Слишком поздно. Я и сама бы предпочла все бросить. Но мои опыты теперь живут своей жизнью. Мне придется закончить начатое, без этого никак.

Я потушила сигарету в пепельнице и решительно встала.

— Тогда я никуда не уеду. Я дождусь, когда ты все закончишь, оставаясь твоей ближайшей соседкой — и ближайшей подругой.

С этими словами я ушла в дом, оставив пораженную моими словами Ксению сидеть на скамейке.

Нечего и пытаться описать, что за жизнь началась после этого разговора. Я ходила, сама не своя, без конца вспоминая слова Ксении. Если галлюцинации здесь ни причем, то что произошло у омута с ней и... со мной? Чей голос раздавался из ее горла в лаборатории? И что эти слова означали? Эти вопросы я больше не пыталась ей задать. Но и покоя мне больше не было, я ходила хмурая, живя с чувством постоянной тревоги.

Что до Ксении, то она таяла на глазах. С первого дня нашего знакомства она была очень стройной, но теперь становилась болезненно худой — и, чем дальше, тем больше теряла в весе. Глаза у нее ввалились, она почти не спала: по ночам я видела свет в ее окне, всегда бледная кожа рыжеволосой девушки стала едва ли не прозрачной. А самое ужасное состояло в том, что с каждым днем — я видела это совершенно ясно — нестерпимый страх все сильнее мучил Ксению. Я часто видела, как трясутся ее тонкие пальцы, когда она подносит к сигарете зажженную спичку, и только после трех-четырех жадных затяжек эта дрожь унималась.

Не пытаясь расспрашивать ее больше, я, тем не менее, делала все, чтобы поддержать свою подругу. Я приходила к ней в гости по два, а то и по три раза на дню — сначала я опасалась, что моя забота будет назойливой, но очень скоро убедилась, что, из-за постоянного страха, Ксения ждет моих визитов с нетерпением. Мы нередко вместе обедали, а несколько раз, в самые тяжелые моменты, я оставалась ночевать у нее, как в ту ночь, и мы засыпали, крепко обнявшись, словно пытаясь вдвоем заслониться от надвигающейся беды — хорошо понятной для нее и совершенно неведомой, но оттого еще более жуткой для меня.

Так прошло около двух недель, и вот, однажды вечером, Ксения постучала в мою дверь и пригласила на улицу покурить. На губах ее была вымученная улыбка.

— Кажется, скоро все кончится, – сказала она, глубоко затянувшись. – Я решила одну краеугольную задачу. Через несколько дней доделаю один чертеж и покончу с этим.

— Я надеюсь, ты покончишь вообще со всей своей «натурфилософией»? Засыплешь лабораторию землей?

Ксения кивнула.

— Засыплю если не в прямом, то в переносном смысле точно. И больше никогда не вернусь к этому. Ракета оказалась слишком сложна в управлении. Но, кажется, я уговорила ее не выбрасывать меня без скафандра в космос, – Ксения взяла меня за руку. – Я бы не справилась без твоей поддержки. Обещаю, менее, чем через неделю, я расскажу тебе все. Совершенно все, как ты этого и заслужила.

В ту ночь я впервые за долгое время заснула спокойно. Мысль о том, что все вскоре наладится, кружила голову. Я досадовала на свою полную беспомощность в естественных науках, из-за которой не могла помочь Ксении, но твердо верила в ее острый ум. Да хоть бы я и знала математику или химию. Опыты, свидетельницей которых мне довелось быть, явно выходили далеко за рамки традиционной науки. В какие же сферы проникла эта хрупкая, но такая смелая девушка? Нет, мне было боязно даже думать на эту тему.

Прошло три дня. Ксения почти не выходила из дома, и даже отказывалась обедать у меня, чтобы, как она говорила, «не терять настрой». Вечером тридцать первого октября я ходила по деревне, чтобы хоть как-то скоротать время.

В Журавлине тогда еще оставался с советских времен небольшой дом культуры — сейчас он стоит брошенный. Дойдя до него в тот вечер, я увидела свежее объявление о том, что на следующий день будет вечер аккордеонной музыки и танцы. Каким далеким показался мне этот праздник! При других обстоятельствах я непременно пришла бы потанцевать под звуки аккордеона, но теперь все казалось несущественным, ведь у себя дома, завалив весь стол бумагами, сидела и писала сложные формулы моя едва живая от усталости и нервного напряжения, единственная подруга. Со вздохом я отправилась домой, доставая на ходу сигарету. Скоро я стану курить больше Ксении, промелькнула мысль. Ей хоть есть, чем занять руки, кроме сигарет.

Свет у Ксении не горел, входная дверь была заперта, как и дверь сарая. Выходит, она ушла куда-то, пока я гуляла. Под ложечкой у меня засосало при мысли о том, куда именно: в памяти сразу возник омут. Понимая, что помощи от меня никакой, я заставила себя пойти в дом и лечь в постель. Сон не шёл, и я лежала в темноте, глядя в потолок.

Глубокой ночью в дверь раздался осторожный стук. Открыв дверь, я увидела на пороге Ксению. Она была тепло одета, и, по всему видно, только что пришла откуда-то, где пропадала с самого вечера.

— Ксюша! Что случилось?!

Она слабо улыбнулась.

— Можно войти?

— Входи, конечно... где ты была?

— На Еремеевом кургане, – устало ответила Ксения, снимая с ног резиновые сапоги и проходя в комнату.

Она села на лавку около печи, я последовала ее примеру. Ксения заглянула в мои глаза и улыбнулась чуть шире.

— Все кончено, Таня. Я исправила все свои ошибки. Мы можем спокойно жить дальше.

Представьте, что вашу голову два месяца с лишним стягивал тугой железный обруч, и вдруг он в одночасье рассыпался в прах.

— Ксюша! – только и могла воскликнуть я.

Мы сидели, обнявшись, наверное, не меньше десяти минут, из наших глаз текли слезы облегчения. Что тут сказать? Мне не пришло даже в голову напомнить про обещанные объяснения — они как-то сразу стали не нужны, да и не хотелось возвращаться к ним мыслями. К тому же, я увидела, что Ксения вымотана до последнего предела, и едва может даже сидеть от усталости. Я помогла ей освободиться от одежды, уложила в свою постель, и она сразу же заснула со светлой улыбкой на исхудалом, бледном, но по-прежнему таком красивом лице. Я долго смотрела на это лицо в свете настольной лампы, а потом, щелкнув выключателем, легла рядом.

Проснувшись с первыми лучами рассвета, я вновь увидела все ту же светлую, выстраданную улыбку на лице подруги. Наверное, ей снилось что-то хорошее. Я лежала, любуясь этой улыбкой, до тех пор, пока она тоже не открыла глаза.

Так началось утро первого ноября.

***

Весь этот морозный, солнечный день поздней осени отпечатался в моей памяти так, что и сейчас, спустя тринадцать лет, я могла бы записать его с точностью до минуты.

Затопив печь, я разогрела завтрак и вернулась в спальню. Ксения не спала, но еще оставалась в постели. Она лежала на животе, положив голову на мою подушку, правая нога высовывалась из-под одеяла, свесившись с края кровати. Я не смогла удержаться и провела пальцами по ее подошве. Ксения рассмеялась и отдернула ногу.

— Просыпайся, – скомандовала я. – Нужно возвращаться к нормальной жизни.

За завтраком мы некоторое время молчали. Мне было ясно, что провозгласить возвращение к жизни — легко, а на деле это будет гораздо труднее. Все последние годы Ксения жила тем, от чего теперь ей придется навсегда отказаться. К тому же, тяжелое нервное напряжение, тянувшееся с конца лета, измотало ее. Но в таких обстоятельствах я была тем более обязана помочь ей выйти из темного коридора на свет.

— Сегодня в ДК будет вечер аккордеонной музыки. Приедет играть кто-то из райцентра. Пойдем? Там будут танцы.

Ксения неуверенно взглянула на меня.

— Не знаю, какая из меня сейчас танцовщица. Я и от людей-то за последнее время отвыкнуть успела.

— Тогда обязательно пойдем! Нужно привыкать снова! – я взяла ее за руку. – Послушай, Ксения. Тебе нужно как-то оживать после всех этих омутов, взрывов и бессонных ночей. Пойми, если замкнешься сейчас, то потом тебе будет еще тяжелее. Посмотри на себя! У тебя на лбу не разглаживается складка. Ты ходишь, ссутулившись и опустив голову, а я ведь еще несколько месяцев назад завидовала твоей осанке. Возвращайся, Ксения, милая. Учись снова радоваться жизни.

Ксения улыбнулась и складка на лбу у нее при этом чуть разгладилась.

— Ты права, Таня. Мне просто слишком долго было страшно. Теперь я согласна, я пойду. К тому же, я люблю аккордеон.

Помолчав еще немного, она вдруг задумчиво добавила:

— Знаешь, а ведь сегодня мне исполняется двадцать шесть лет. Я и думать забыла об этом.

Это была очень неожиданная новость. Я горячо обняла и поздравила подругу, а потом выдвинула ящик комода и достала оттуда брошь, которую купила себе на вручение диплома об окончании филологического, да так один раз и надела. Брошь была простая, но, на мой вкус, довольно изящная. Я протянула ее Ксении, и та с благодарностью приняла подарок.

Вечером я надела свое темно-синее выпускное платье и внимательно посмотрела в зеркало. Волнения последних месяцев отразились и на моей внешности: я тоже немного похудела и побледнела. Облегающее платье не очень-то скрывало торчащие ребра, но на это приходилось махнуть рукой — другой выходной одежды у меня не было. Я накинула пальто и постучалась в соседний дом.

Открывшая дверь Ксения тоже была уже готова. Она, правда, оделась проще: в этой юбке и белой блузке я уже не раз видела ее летом. Даже блузка не могла скрыть худобу моей подруги: в глаза бросались ее обострившиеся скулы и запавшие глаза. Угадав мои мысли, Ксения невесело рассмеялась:

— Да уж, интересно, пригласит нас кто-нибудь потанцевать, или все подумают, что мы смертельно больны?

— Если никто не пригласит, будем танцевать вдвоем.

Опасения оказались напрасны: к нашему удивлению, от приглашений не было отбоя. Даже Ксения, с ее репутацией «странной и непонятной» девушки пользовалась в тот вечер успехом. Это, впрочем, перестало быть удивительным после первого же танца, когда я увидела, как она движется. Она была удивительно пластична, и даже совершенно деревянные «кавалеры» рядом с ней вдруг становились неплохими танцорами. В детстве я занималась хореографией, но в движениях Ксении было какое-то естественное, искреннее внутреннее изящество, до которого мне было далеко. Три виртуозных аккордеониста, сменяя друг друга, играли советские романсы и народную музыку, многие из присутствующих уставали, садились отдыхать и снова возвращались, мы же танцевали без отдыха, словно боясь, что нам чего-то не хватит.

Под конец вечера, после очередного быстрого народного танца, я все же надела пальто и вышла на крыльцо покурить. На улице было уже совсем темно. Спустя полминуты из дверей вышла, чиркая спичкой, Ксения. Она раскраснелась, прядь ее длинных рыжих волос прилипла ко лбу, покрытому испариной, но девушка выглядела счастливой. Если бы не исхудалое лицо, она бы смотрелась почти такой же уверенной и веселой, как в самый первый день нашей встречи. Ксения погладила приколотую к блузке подаренную брошь.

— Спасибо тебе, – улыбаясь, сказала она.

— Не за что. Тебе идет.

— Я говорю не только об этом. Спасибо, что привела меня сюда. Я снова чувствую себя живой. Я уже почти отчаялась исправить все, что наворотила, почти сдалась. Только благодаря твоей поддержке все получилось и все обошлось. А теперь, на этих танцах, я снова хочу жить. Хочу танцевать, слушать музыку и даже любить. Так что сегодня у меня самый настоящий день рождения. Я даже не ожидала, что музыкальный вечер в ДК сможет так встряхнуть меня. Я чувствую, что заново родилась. И ты сделала мне самый лучший подарок из возможных.

Я почувствовала, как на сердце становится очень тепло.

— С днем рождения, Ксения.

Мы докурили. Выбрасывая сигарету в мусорное ведро, Ксения вдруг замерла, вглядываясь в темные заросли сирени, которые росли рядом. Даже в тусклом свете фонаря над крыльцом было заметно, что кровь отхлынула от лица девушки. Проследив направление ее взгляда, я увидела, как колышутся некоторые ветки, словно кто-то только что стоял за ними, и отступил вглубь.

— Ксюша? В чем дело?

Ксения медленно потушила сигарету о край урны.

— Да нет, ничего, – сказала она, наконец. – Мне показалось... в общем, кто-то из танцоров, наверное, туда отошел, давай не будем его смущать.

Мы вернулись в зал. Двое из трех музыкантов упаковывали свои инструменты, а третий, на вид самый молодой, вспоминал ноты. Наконец, он заиграл медленный вальс военных лет. Я почувствовала, что мне на талию легла тонкая женская рука.

— Таня, я приглашаю тебя на танец, – тихо сказала Ксения.

Бывает, что событие длиной в несколько минут настолько глубоко отпечатывается в памяти, что закроешь глаза — и ты снова там. Утомившись за вечер, мы медленно кружились под звуки вальса, перемещаясь по залу. Рука Ксении была в моей правой руке, а левую я положила на ее плечо. Кажется, это длилось долго-долго, хотя в действительности прошло едва ли пять минут. Когда музыка кончилась, мы замерли на месте, и простояли так с четверть минуты. Люди вокруг начали одеваться, а в моей голове еще звучал старый вальс. Наконец, я почувствовала, как Ксения поцеловала меня в щеку и сказала что-то на ухо. Кажется, она сказала «Спасибо». По другой щеке у меня стекла вниз от виска капля пота. Это мое последнее воспоминание об этом танце — последнем танце в моей жизни.

Что еще я помню? Помню, как мы в молчании шли домой. Говорить не хотелось, было что-то умиротворенно-торжественное в нашем молчании. Около дома Ксении мы остановились.

— Это был очень хороший вечер, Таня. Я чувствую, что теперь все будет по-новому, лучше, чем было раньше.

— Я не говорила тебе, что недавно дописала рассказ? Кажется, его издадут.

— Нет, ты ничего не говорила.

— Приходи ко мне завтра до обеда. У меня осталась копия рукописи, тебе должно понравиться.

— Хорошо, – улыбнулась она. – Приду, когда позавтракаю. А вечером баню истопим.

Я на секунду отвела взгляд от лица Ксении и вдруг вскрикнула. За спиной моей соседки, рядом с ее сараем, стояла косматая черная фигура. Очертания было трудно разобрать, но в этом силуэте все равно угадывались опасность и злоба. Словно поняв, что я заметила ее, фигура бесшумно отступила прочь, растворившись в темноте.

— Что случилось? – испуганно спросила Ксения, оборачиваясь.

— Там... ты не видела? Там кто-то был!

— Кто?

— Я... не знаю, я не разглядела. Просто темная фигура.

Ксения содрогнулась при этих словах, но быстро взяла себя в руки.

— Ох, Таня. Мы слишком много боялись в последнее время. Нам обеим мерещится всякое. Ты прости, это ведь из-за меня.

— Ну что ты, Ксюша, – я обняла подругу. – Давай ложиться спать. Утром все страхи рассеются.

— Да, – согласилась она. – Утром все будет хорошо.

Мы разошлись по домам. Уже стоя на крыльце и снимая замок с входной двери, я вдруг на мгновение почувствовала тот самый запах травы с Еремеева кургана. Этот запах налетел и исчез, оставив меня гадать, был ли он в действительности, или померещился мне от волнения.

Немного поужинав, я легла в постель. Почему-то — до сих пор не могу сказать, почему — в тот раз я даже не надела ночную рубашку. Может быть, непривычные прикосновения одеяла к голому телу вызвали у меня такой странный сон, а может, виной тому был донесшийся до моих ноздрей на крыльце запах. Мне приснилось, что я иду по ночному лесу, совсем без одежды, и за каждым деревом стоит по высокой, зловещей фигуре. Я не вижу лиц этих существ, но тянутся, тянутся ко мне их жуткие, длинные пальцы, касаются меня, и от этих холодных прикосновений я вся покрываюсь гусиной кожей. Я опускаю глаза и с ужасом вижу, что вокруг моих бледных ступней суетятся большие черные пауки. Я бросаюсь бежать, но лес становится все гуще, пауков на земле — все больше, и вот, уже со всех сторон хватают меня ледяными пальцами ночные призраки, и вот-вот, кажется, схватят окончательно. Вдруг я вижу между деревьями просвет и из последних сил бегу к нему. Ветки царапают кожу, пауки кишат под ногами, но я делаю рывок и выбегаю на широкую, ярко освещенную поляну. Когда я вижу источник этого света, страх подступает с новой силой. Посреди поляны пылает огнем старая изба. Около нее стоит и смотрит прямо на меня покойная баба Настя. Несколько секунд она молчит, потом лицо ее перекашивается болью, и она не своим голосом кричит: «За что-о-о?!».

Я проснулась в холодном поту. Страшный крик, такой же отчаянный, как испустила в моем сне баба Настя, донесся с улицы. Этому крику вторил другой, и чей-то голос громко приказал замолчать. Я почувствовала, как мое сердце проваливается куда-то очень глубоко. На улице явно происходило страшное. Дрожа от волнения, я вскочила с постели, надела на голое тело свое длинное синее платье, лежавшее рядом на стуле, и, забыв про обувь, выбежала на улицу.

Волна нестерпимо-жаркого воздуха обдала меня. Вокруг слышались крики, отовсюду стекались люди, одетые как попало, ночь была ярко освещена пожаром. Горел дом Ксении.

***

Колодец был далеко, и подоспевшие мужчины таскали воду из Танаева пруда. В первые минуты, что я выбежала на улицу, еще казалось, что это имеет смысл. Я схватила в сенях ведро и бросилась по тропинке вниз. Пруд уже начал схватываться коркой льда, мужикам пришлось разбить ее, но, даже вбегая босиком в ледяную воду, чтобы зачерпнуть, я не чувствовала холода, как не чувствовала тяжести своей ноши. За пять метров до горящего дома кто-то взял у меня воду, плеснул в открытый дверной проем, вернул мне ведро и я снова побежала его наполнять. Не было мыслей, и даже почти отсутствовали эмоции: наверное, таким образом разум защищал себя, ведь если бы я сразу в полной мере осознала, что происходит, то, наверное, сошла бы с ума. Я принесла второе ведро, и третье, и каждый раз, возвращаясь к полыхающему дому, видела, что огонь только сильнее разгорается, и в дом войти невозможно. Я побежала было к пруду в четвертый раз, но тут раздался свист, звон, стекло в окне, обращенном к моему дому, разлетелось вдребезги и из него, жутко завывая, вырвался столб пламени. Поток воздуха, ничем теперь не сдерживаемого и с удвоенной силой ворвавшегося в избу, раздул пламя, так что оно в минуту охватило дом целиком, прорвавшись изо всех щелей, грозно рыча на оторопелых людей из окна и из дверного проема, мелькая даже над печной трубой. Я стояла с пустым ведром, не в силах пошевелиться, как будто ждала, что сейчас прибежит кто-то очень сильный, смелый, тот, кто точно знает, что делать в такой ситуации — хоть кто-нибудь, пусть он придет, пусть хоть что-нибудь сделает. Но вместо этого все собравшиеся вдруг услышали истошный, нечеловеческий, надсадный вопль — в точности такой же, какой раздался во время прошлой ночной трагедии больше двух месяцев тому назад — ужасный крик моей подруги, но только в этот раз он доносился не снаружи, а изнутри пылающего дома.

То, что последовало за этим, я знаю только по рассказам соседей. Наверное, сознание в очередной раз закрылось щитом, гася сокрушительный удар. Поэтому я не помню, как рвалась в горящий дверной проем, и меня с трудом сдерживали двое здоровых парней. Я плакала, а из дома доносились крики и грохот — очевидно, Ксения вслепую металась по охваченной пламенем комнате и натыкалась на мебель. В эту минуту многие из присутствующих спешно отправились домой: пожар был ужасен, но слышать, как внутри мечется, сгорая заживо, молодая девушка, было просто невыносимо.

Я пришла в себя полчаса спустя, на своей скамейке около крыльца. В небе разгорался рассвет, а дом Ксении, напротив, медленно догорал. За полчаса моего беспамятства у него успела обвалиться крыша — лишь несколько обугленных стропил тлели, торча вверх, как рыбьи кости. От стен тоже мало что осталось, повсюду зияли дыры, проеденные жадным огнем. Как выяснилось позже, на скамейке я просидела не более пяти минут, а перед этим все ходила с отсутствующим видом вдоль горящей избы. Некоторое время меня пытались отвести от нее в сторону, уберегая от угарного газа и горячего воздуха, но вскоре оставили в покое, убедившись, что я, кажется, не собираюсь себе навредить. Более того: именно это, как видно, спасло меня от тяжелой болезни, ведь стоял ноябрь, а я была босиком, но у догорающего дома земля раскалилась, как асфальт в жару.

И вот, придя, наконец, в себя, я взглянула на догорающие руины, вспомнила донесшийся оттуда чудовищный крик, и произошедшее открылось мне со всей беспощадной ясностью.

Ксения умерла. Чувствуя, как слезы бегут по щекам, я повторяла про себя на разные лады эти слова, пытаясь найти в них хоть какой-то изъян, хоть одну, маленькую частицу неправды, но все было тщетно. Ксения умерла. Причем, умерла страшной, мучительной смертью, и я слышала, как она умирает. При всех пугающих и загадочных событиях, произошедших за последние месяцы, при всех ночных купаниях в омуте, взрывах в лаборатории, слезах и зловещих недомолвках, я всякий раз не верила, что это произойдет. Как человек, знающий, что его престарелый родственник может умереть в любой момент, все же не ждет этого события в каждый конкретный день, так и я боялась все это время за Ксению, но теперь никак не могла поверить, что девушка только что сгорела заживо в своем доме: такая молодая, такая живая.

Весь следующий день прошёл, словно в бреду. Я, кажется, так и провела его в этом синем платье, перепачканном сажей, входя в свой дом, бессмысленно переставляя предметы, и выходя обратно. Запоздало приехали из райцентра пожарные, виновато развели руками, а затем извлекли из-под груды угля...

Но я немного пожалею себя и не буду это описывать. Я пыталась не смотреть, но, все равно, упав на колени и захлебываясь слезами, смотрела, как они выносят наружу, складывают на земле, как ищут недостающие кости...

Помню, спустя несколько минут ко мне подошел еще не старый, но рано поседевший пожарный, и спросил:

— Вы были ее подругой?

И я ответила:

— Да.

— Наверное, я должен отдать вам это, – сказал он тогда. – Это было у нее в правой руке, и даже в момент смерти она не разжала пальцы.

Пожарный протянул мне свою мозолистую, покрытую ожогами ладонь, я взглянула на нее и поняла, что лучше бы мне было вырваться от тех двух парней и погибнуть в огне.

Собственно, я и не считаю себя живой с этого момента. Мою душу положили в пакет вместе с кучкой почерневших костей и увезли прочь. Опустевшее тело мое вот уже тринадцать лет растерянно ходит по земле, работает учительницей литературы в сельской школе, иногда пишет рассказы, много курит и ждет, когда же это все кончится. Но годы тянутся очень медленно.

Спустя неделю после трагедии я проникла в сарай Ксении, надеясь найти бумаги с ее наработками — сама толком не знаю, для чего, не то собиралась отправиться за ней следом, не то, наоборот, уничтожить все от греха. Но, включив свет в погребе, я с изумлением обнаружила, что все — начиная от стола и кончая самой последней пробиркой, стоявшей на нем прежде — все разломано, разбито и разорвано на самые мелкие части. Сама Ксения сделать такого не могла. Деревянные ящики, стоявшие у дальней стены за погребом, исчезли вместе со своим загадочным содержимым.

Несмотря на так и не состоявшееся объяснение, я, в общем, понимаю, что произошло с моей подругой. Она отключила автопилот ракеты, но не справилась с управлением, и экипаж не простил ей ошибки. Те, кто таким страшным образом свел с Ксенией счеты, постарались уничтожить не только ее саму, но и все результаты многолетнего труда. И я почти рада последнему обстоятельству, но меня не оставляет мысль о статьях, опубликованных ею за годы работы. Один человек из миллиона прочитавших эти статьи людей может пойти по стопам Ксении и повторить ее печальную судьбу.

Что до меня, то я как-то существую, но совершенно одна, без семьи, без подруг, без радости, со страшным артефактом в черной шкатулке. Один раз в год, второго ноября, в день и час смерти Ксении, я беру шкатулку в руки, приоткрываю крышку, и рассветные лучи освещают то, что она сжимала в руке, доживая свои последние секунды. Обугленную, почерневшую брошь, которая была надета всего два раза: один раз мной, и один — ей.

Все мы теряем близких. К моменту переезда в Журавлино у меня уже не было родителей. Многие хоронят мужей, жен, сестер и братьев. Почему же моя жизнь так безвозвратно ушла вслед за жизнью подруги? Какова бы не была причина, я жду конца почти с нетерпением. И все же один страх у меня есть.

Даже будучи готовой к смерти, я ужасно боюсь, что однажды, возвращаясь в сумерках домой, почувствую очень знакомый пряный и душистый запах, и из темноты покажется высокая косматая фигура. Даже будучи готовой к смерти, я не хочу, чтобы она наступила от разрыва сердца, когда лунный свет, наконец, покажет мне лицо этого существа. Ксения была гораздо сильнее меня характером, и я знаю, что не смогу выдержать то, что даже у нее вызывало панический страх.

Иногда я слышу, как по ночам кто-то бродит около моего дома. Это может быть собака, может быть пьяница, живущий от меня через дом. Но я не выглядываю в окно, чтобы проверить, кто шумит. Я накрываюсь одеялом с головой и до рассвета не могу унять дрожь.

Я готова почти к любой смерти — готова даже сгореть, как моя бедная Ксения, если эти существа захотят сжечь и меня тоже. Но перед смертью я не хочу их видеть. Пожалуйста. Все, что угодно. Даже в последнюю минуту жизни я не хочу испытать настолько сильный страх.

деревня оккультизм странные люди странная смерть

2 959 просмотров

+32

Предыдущая история Следующая история

Якутия (Страшные истории)

Оккультное Простоквашино (Страшные истории)

4 комментария

Последние

Написать

Информация
Посетители, находящиеся в группе Гости, не могут оставлять комментарии к данной публикации.

Jamiko 2 августа 2020 22:47

Очень клёвая история. Не хватило немного объяснений, хоть бы чуть конкретнее, над чем именно работала девушка. Но все равно очень атмосферно и почему то мило.
Ник 4 августа 2020 19:57

Очень нудно. Местами как-то по-детски. Вроде такая около лавкравтовщина, но недотягивает.
Надя 20 октября 2020 23:19

Конец всё испортил. Было интересно, вело к чему-то, но так и не привело
Julie Wintertale 13 марта 2021 03:57

Ух, очень атмосферно! Читала на одном дыхании, напряжение до сих пор не отпускает, подколбашивает как от кофе :-) Искренность, тепло, любовь и живость в обрамлении могущественных, древних и непокорных природных сущностей. Читаешь как вино пробуешь - букет раскрывается постепенно и все ярче. Чудо, а не история. Спасибо автору!