— Ну все, доехали, — облегченно выдыхает мама, когда дикая зелень за окнами сменяется редкими деревянными домиками.

— А что ты волновалась-то, я же дорогу знаю, сто раз ездил, — хмыкает папа.

Юрка высовывает голову наружу, стараясь ничего не упустить. Ветер ерошит волосы, запахи цветов и сена щекочут ноздри. Машина подпрыгивает на неровной дороге, и перед глазами все дергается, проносясь кадрами диафильма. Заборы — одни аккуратно выкрашенные, другие сгнившие и покосившиеся. Окошки со ставнями, как в сказках. Цветущие сады с яблонями и черемухами. Привязанная коза, меланхолично жующая траву. Электропровода провисают меж накренившихся столбов, крошечный киоск с вывеской «Продукты» почти не различим среди разросшихся кустов.

— Ну как, вспоминаешь? — спрашивает мама, оглядываясь с переднего сиденья.

Юра пожимает плечами. Воспоминания о деревне давно поблекли, осталось только что-то обрывочное — ребята с улицы, соседская желтая машина, куст жимолости в дальнем конце огорода, жестяная бочка с зацветшей водой, куда можно плюхнуться, если жара совсем уж невыносима. То, что проносится теперь за окном, не пробуждает ни ностальгии, ни фейерверка красочных образов, как говорила вчера мама.

— Дедушкин дом вон там, — кивает папа куда-то вперед. — Уж его-то точно узнаешь.

Дедушка вспоминается лучше, чем деревня. Когда он был здоров, то любил подбрасывать Юру на руках и брать с собой на рыбалку, хоть это и казалось ужасно скучным. Куда интереснее было исследовать большой дом и участок с баней и гаражом, где во многие места совать нос строго-настрого запрещалось. О каждом Юркином проступке дедушка тут же откуда-то узнавал и, наклоняясь, вкрадчиво спрашивал с плохо скрываемой улыбкой: «Юра, ты стащил мою зажигалку?», или «Юра, ты помял весь горох?», или «Юра, ты лазил на чердак?». В качестве наказания полагалась долгая щекотка, если, конечно, не получалось убежать и спрятаться в проеме между забором и сараем, куда протиснуться может только ребенок.

Потом дедушка заболел и перестал вставать с постели, лицо у него оплыло и обмякло, а запах в спальне сделался тошнотворно-кисловатым. Папа и папина двоюродная сестра постоянно крутились рядом и запрещали Юре подходить, но он все равно однажды подкрался, пока никто не видел. Дедушка лежал с закрытыми глазами, однако смог понять, что внук рядом. Разомкнулись сухие серые губы, и дедушка спросил глухим голосом: «Юра, ты съел мой желудок?». Прибежавшие папа и тетя кое-как успокоили разревевшегося Юру, а потом увезли домой и больше в деревню не брали. Это было четыре года назад, когда Юре только исполнилось пять.

Прошлой весной папа сообщил, что дедушка отмучился, и начались периодические разговоры про дом. Папа хотел продать, а мама отговаривала, воодушевленная мечтами о даче и огороде. Споры то утихали, то разгорались, да еще папина сестра подливала масло в огонь, когда забегала на чай. Каждый тянул одеяло на себя, отстаивая свою точку зрения. Казалось, соглашение никогда не будет достигнуто, но этим летом вопросы наконец уладились, все звезды сошлись, и родители взяли отпуска на июль, чтобы вплотную заняться дедушкиным домом.

— Мы сейчас опять уедем, но скоро вернемся, ты не переживай, хорошо? — говорит мама в сотый или тысячный раз. — Просто там столько вещей, еще с балкона весь этот хлам. Мы бы тебя взяли, но хотим все заднее сидение загрузить, а если ты поедешь, то придется в третий раз кататься, а это вообще до ночи затянется. Ты же взрослый совсем, неужели не сможешь один побыть на даче несколько часов?

— Смогу, — вздыхает Юра, изображая неуверенность.

Если мама поймет, что такой расклад его только радует, то тут же что-то заподозрит и перешьет все планы. Тогда никак не получится осмотреть кладовку, гараж и другие укромные места, куда раньше не пускали, а следующего шанса придется ждать неизвестно сколько.

— Ну все, на месте, — говорит папа, глуша мотор.

Дом Юра и в самом деле узнает с первого взгляда — сложенный из бревен, выкрашенный коричневой краской, он возвышается над зеленым забором, оглядывая приехавших окнами без занавесок. Раньше палисадник переливался разнообразными цветами как елочная гирлянда, но теперь тут только сорняки и трава по пояс.

— Вот, помогай, — говорит папа, передавая Юре какие-то легкие пакеты.

Двор за оградой выглядит немногим лучше палисадника — деревянный настил почернел и местами прохудился, давая прорасти пушистым одуванчикам. Доски под кроссовками даже не скрипят, а тихо стонут, продавливаясь как резиновые. С замершим сердцем Юрка отмечает, что дверь в гараж, всегда запертая на тяжелый амбарный замок, теперь слегка приоткрыта, и в проем видно стол с кучей инструментов.

Изнутри дом кажется опустевшим и неживым. Нет ни бесчисленных газет на трюмо, ни сушащихся на печке тыквенных семечек, ни бормочущего телевизора в гостиной. С кресла пропал любимый дедушкин плед, в шкафу больше нет толстых книг без картинок. Воздух пахнет пылью и старым тряпьем, совсем как в городском музее, куда Юркин класс водили на экскурсию.

— Пакеты вон туда, — кивает мама в угол. — Помогай давай!

Через десять минут все коробки и сумки перетащены из машины в дом. Утерев лоб, папа окидывает их задумчивым взглядом и жалобно спрашивает:

— Точно потом не придется обратно везти?

— А что тут везти-то? — возмущается мама. — Твои ботинки лыжные? Монеты твои коллекционные? Пусть тут будут, если выкидывать жаль. Всё уместнее, чем в квартире, там и так не повернуться уже. А здесь всему применение найдется, ничего не пропадет.

Она откидывает со лба прядь волос и указывает на Юру пальцем, принимая максимально грозный вид:

— Мы туда и обратно, понял? Часа три, максимум три с половиной. Чтоб из дому ни на шаг, особенно за ограду. Можешь вон сумки разобрать, или, не знаю даже, папины журналы на полках разложить. Или вещи вот эти в шкаф убери.

— Ты же все равно потом по-своему будешь перекладывать, — усмехается папа. — Юрка не маленький уже, не пропадет. Да ведь?

Юра с готовностью кивает, расправляя плечи, чтобы выглядеть больше и взрослее.

— Если что — звони сразу, — не унимается мама. — И я буду звонить, проверять.

В окно видно, как машина с родителями выворачивает на колеистую дорогу и уносится прочь, поднимая клубы пыли. Выждав для уверенности несколько минут — вдруг что-то забыли и вернутся, — Юра почти бегом мчится в дедушкину комнату, к старому комоду рядом с кроватью. Теперь можно открыть все ящики и посмотреть что внутри. Дед раньше и на пушечный выстрел не подпускал к комоду — значит, там точно что-то интересное. Может, даже настоящий пистолет, оставшийся со времен дедушкиной работы в милиции.

Комод оказывается совершенно пустым, если не считать перекатывающейся в нижнем ящике бутылки с вонючим самогоном. Поморщившись, Юрка прикручивает крышку на место и выпрямляется, осматриваясь. Лишенная дедушкиных вещей, спальня чудится раздетой и растерявшей все секреты. Не узнать теперь, зачем дед шарил рукой под матрасом, когда думал, что рядом никого нет. Не посмотреть, что хранилось в жестяной банке на верхней полке шкафа. Не почитать книжку с потертой обложкой, всегда лежавшую на подоконнике. Все обнажено и выпотрошено, неинтересная пустота выпячена почти издевательски и даже будто насмехается.

Побродив недолго по комнатам, приунывший Юра вспоминает про гараж и тут же бежит туда так, будто в любой момент замок на двери может появиться вновь, чтобы сохранить давние тайны.

В гараже душно и сумрачно — закопченное окошко едва пропускает солнечный свет. Запах солярки и мазута такой плотный, что будто обволакивает ноздри, проникая в горло липкой невесомой субстанцией. То и дело машинально утирая нос, Юра медленно ступает вперед, глядя широко распахнутыми глазами. Отсюда еще ничего не вывозили — нет даже намека на ту пустоту, что царит в доме. Прибитые к стенам полки уставлены стаканами с гвоздями и рулонами наждачной бумаги, непонятные дощечки разбросаны тут и там как обломки здания после взрыва. Похожие на беззубый железный рот тиски привинчены к столу в дальнем углу, где сложены молотки, отвертки и еще какие-то непонятные инструменты.

Юрка знает, что раньше здесь еще стоял старенький автомобиль — лично пару раз видел, как дедушка выезжал на нем через большие ворота на улицу. Машину продали давным-давно, когда зрение у деда село так, что приходилось постоянно носить очки с толстыми линзами. Но даже без нее гараж кажется переполненным: тысячи деталей, лезвий, стекол, мотки проволоки — все смешивается в пеструю картину, и взгляд мечется с одного на другое, не успевая выделить что-то отдельное.

Вертя головой, Юра медленно ступает вперед, пока нога не ухает в пустоту. Вскрикнув, он отшатывается и удивленно смотрит на квадратную дыру в полу — погреб. Крышка откинута, и тьма дышит изнутри затхлой прохладой. Света хватает только чтобы различить первые две перекладины уходящей вниз деревянной лестницы. Сглотнув, Юра опускается на колени и щурится в попытке разглядеть еще что-нибудь.

Телефон выскальзывает из нагрудного кармана рубашки и скрывается в темноте. Через секунду раздается тихий глухой стук, какой бывает, когда камень падает на мягкую землю. Сердце пропускает удар, а потом срывается в тревожный галоп, и Юра негромко чертыхается. Если телефон разбился, мама не сможет дозвониться и заставит папу разворачивать машину на полпути, а, вернувшись, устроит такую взбучку, что мало не покажется. И за телефон, и за вылазку в гараж.

Тут же, будто в насмешку, внизу загорается прямоугольник дисплея, и звонкая мелодия поднимается кверху как пар из кастрюли с кипящим супом. Юра прикусывает губу. Значит, телефон цел, вот только ответить на мамин звонок все равно не получится — не лезть же в темный страшный погреб, в самом-то деле.

Телефон заливается и заливается, а Юра глядит на него неотрывно, будто получится примагнитить взглядом. Если подумать, погреб не очень глубокий. И телефон лежит у самого подножия лестницы. Можно быстро спуститься, схватить и стрелой обратно — секунд десять на все про все. Но кто знает, кто мог завестись там за прошедшие годы. Пауки, крысы, или вовсе вампиры. Только и ждут, чтобы наброситься.

Телефон ненадолго гаснет и тут же вспыхивает снова. Едва затихшая мелодия возобновляется, и каждая нота рисует в Юркином воображении маму, напряженную, с нахмуренными бровями и сжатыми губами. Если она сейчас вернется, то обязательно назовет пакостником. Скажет, что ни на минуту Юру нельзя оставить одного, что он малое дитя, ей-богу. И это после того, как они с папой только начали считать его взрослым, даже отпускали с пацанами погулять в другой район.

Ну их, этих вампиров. Есть вещи пострашнее.

Опираясь о края люка, Юра ставит на верхнюю перекладину сначала одну ногу, а потом другую. Вроде крепкая, можно дальше. Вторая перекладина. Сначала одну ногу, потом другую. Третью перекладину уже приходится нащупывать подошвой вслепую. Вот она. Сначала одну ногу, а потом…

Раздается гулкий сухой треск, светлый квадрат люка тут же уменьшается, что-то с размаху бьет по лопаткам и затылку. Воздух выходит из легких одним резким выдохом, и перед глазами взвивается рой искр. Юрка переворачивается на бок, хватаясь за грудь и пытаясь вдохнуть. Секунда растягивается в мучительную вечность, а затем умение дышать возвращается, и Юра садится на земле, постепенно приходя в себя.

Мрак вокруг густой как перловая каша, не разобрать ни утихшего телефона, ни лестницы, только тускло светящийся наверху люк. Изо всех сил отталкивая подступающую панику, Юра шарит ладонями по холодной земле. Он должен быть где-то здесь, прямо тут. Может, отлетел в сторону, когда Юра упал? Тогда надо ждать, когда зазвонит снова.

В темноте мерещатся непонятные шорохи и скрипы. Нет, показалось, просто показалось. А вдруг по сломанной лестнице не получится выбраться? Вдруг родители вернутся слишком поздно, когда Юрка уже умрет от голода? Или вдруг они вернутся, но не найдут его, не подумают посмотреть в гараже, не услышат его крики? Или вдруг…

Пальцы упираются во что-то мягкое, обтянутое тканью. Это точно не телефон, совсем на него не похоже.

— Эй! Юрка, ты, что ли?

Наверху маячит взъерошенная рыжая шевелюра. Широкая улыбка на знакомом веснушчатом лице.

— Леха! — радуется Юра, на четвереньках подползая к лестнице. — Поможешь вылезти?

Он наклоняется ниже:

— Ага, давай сюда.

Преодолев несколько нижних перекладин, Юрка хватается за протянутую руку как утопающий. Ухнув, Леша в мгновение ока вытаскивает его наружу и похлопывает ладонями по спине, помогая отряхнуться.

— Как ты вовремя, — говорит Юра. — Я чуть не умер от страха!

— Ты чего там забыл-то?

— Упал! Телефон уронил, хотел достать, а лестница сломалась, мамка звонит и звонит…

Юра опасливо глядит в черный провал погреба. Мелодии звонка больше не слышно, да и светящегося дисплея тоже не различить. Наверное, батарейка села.

— Сгнила, видать, лестница, вот и сломалась, — говорит Леша со знанием дела, тоже наклоняясь над люком. — Тут уже не починить даже, только новую делать.

— А телефон как тогда?

— А никак пока что. Если только прыгнуть хочешь еще разок, а я тебя потом также вытащу. Ну что, вперед?

— Ну нет!

Лешка хохочет. Он старший сын соседей, и по указанию взрослых постоянно присматривал за Юрой с друзьями, когда играли за оградой. При этом совсем не злился на такую участь, даже наоборот — катал ребят на спине и помогал строить шалаш, а вечерами еще истории рассказывал. Маленький Юрка однажды попросил родителей, чтобы они усыновили Лешу себе, потому что очень хотелось такого старшего брата. Они долго смеялись, а он никак не мог понять, почему.

— Там что-то есть, — говорит Юра негромко. — Внизу.

— В смысле? — тут же хмурится Леша.

— Мягкое, как будто в одежде, ну… Как будто не что-то, а кто-то.

Леша отмахивается:

— Ерунда. В ваш двор уже давным-давно никто не заходил, тебе с перепугу померещилось. Там скорей всего просто мешок с картошкой, это же погреб.

Юра прикрывает глаза, вспоминая ощущения. На картошку не очень похоже, картошка же твердая. Разве что гнилая…

— Спрыгни, проверь, — подмигивает Леша. — По-другому никак не узнать.

— Да не хочу я прыгать! — Юрка отступает подальше от люка, будто его пытаются столкнуть.

— Тогда забей, что ты нервничаешь-то.

Вздохнув, Юра оглядывается на выход:

— Сейчас мамка приедет, точно меня прибьет. Как тут не нервничать.

— Вот когда прибьет, тогда и нервничай, а сейчас надо жизнью наслаждаться. Хочешь, покажу что-то интересное? Тут недалеко, в лесу.

— В лесу? — тянет Юра одновременно с интересом и сомнением. — Мне сказали за ограду не выходить…

— Это если одному. А ты же со мной! Давай, пошли уже, хватит киснуть.

Лес начинается сразу за соседней улицей — Юра и Леша добираются за пятнадцать минут. Здесь лето ощущается по-особенному: зелень ярче и пышнее, запахи будто усилены в тысячу раз — хвойный смешивается с грибным, и между ними угадывается непонятный душистый, как от банного веника. Шумит листва, трещат под ногами сухие ветки. Юрка смотрит во все глаза, пытаясь объять взглядом сразу все. Раньше ходить в лес строго-настрого запрещалось, и оттого хотелось особенно сильно. Даже сейчас Юра не уверен, что родители разрешили бы, поэтому лучше прийти домой до их приезда и ничего не рассказывать.

— Тут недалеко совсем, — говорит Лешка, будто угадывая его мысли. — Моргнуть не успеешь, как уже вернемся.

— А что там?

— Сам увидишь. Или нет, — звучит странно, но Юра не успевает переспросить, потому что Леша продолжает как ни в чем не бывало: — Если что, про это знаешь у кого надо расспрашивать? У бабы Насти. Она в конце твоей улицы живет, дом с синей оградой.

Бабу Настю Юра помнит плохо. Только то, что совсем старенькая, сгорбленная и худая, и что приносила пирожки с малиновым вареньем, когда захаживала в гости.

— Тебя надо туда сводить, — говорит Лешка, как будто оправдываясь. — Чтобы понять кое-что.

Тропинка вьется меж деревьев, уводя все глубже в лес. Кроны смыкаются над головой, силясь загородить солнечный свет, каждая деталь леса кажется излишне подвижной и недружелюбной. По спине пробегают мурашки — нельзя так далеко. Здесь что угодно может случиться, и никто из взрослых не успеет помочь.

— Да не ссы ты, — смеется Леша, заметив, как Юра оглядывается на каждом шагу. — Почти пришли.

Свернув с тропинки, он ныряет в заросли, и не остается ничего другого, кроме как не отставать. Легкая прохлада сменяет летний зной, к носу прилипает невидимая паутинка. При мысли о бесчисленных насекомых, кишащих в коре и во мху, хочется беспрестанно чесаться.

— Вот, — говорит Лешка, неожиданно останавливаясь. — Смотри!

Деревья впереди расступаются, открывая бугристую полянку, поросшую травой и сорными кустами.

— Видишь? — нетерпеливо спрашивает Леша.

— Что видишь?

— Багровое болото!

Юра глядит очень внимательно, но не различает ни единого намека на болото, тем более багровое. В фильмах болота показаны с водой, тиной и лягушками, а тут только твердая земля да жиденькие заросли.

— Что ты врешь? Нет тут никакого болота, — говорит Юра, оборачиваясь.

Лешка исчез. С упавшим сердцем осматривая ближайшие кусты, Юрка пытается сообразить, как можно спрятаться так бесшумно, ничем не зашуршав и не хрустнув. Только что был прямо за спиной, и раз — совсем пропал.

— Лех, — жалобно зовет Юра. — Выходи, пожалуйста! Не смешно!

Раньше Лешка точно не позволил бы себе таких розыгрышей. Надежный и ответственный, он вел себя как взрослый и никого не пугал, даже в шутку.

Повторив про себя «как взрослый», Юра вздрагивает, окончательно сбитый с толку. При их последней встрече Леше было шестнадцать, значит, сейчас должно быть больше двадцати. Он и есть взрослый, но почему-то выглядит совсем как тогда. Это ненормально.

Со скривившимся ртом Юра бредет назад, стараясь не обращать внимания на царапающие ветки. Обида на Лешку и колючий испуг сжимают горло как ледяные ладони. Главное, не разреветься, надо сначала выйти из леса и дойти до дома, а там уже можно вдоволь наистериться. Может, и мама, увидев зареванного сына, не будет сильно ругаться.

Выйдя к тропинке, Юра прибавляет шаг, но через минуту замирает — далеко за деревьями движется что-то непонятное. Размером с корову, только грязно-серое и бесформенное, с множеством непонятных отростков на спине. Юра невольно пригибается, стараясь стать незаметнее. Неуклюже покачиваясь, существо выходит на тропинку и останавливается, будто принюхиваясь. Все-таки намного больше коровы. Наверное, даже больше медведя, хотя тут нельзя сказать наверняка — вживую медведей Юра не видел.

Существо поворачивается всем корпусом из стороны в сторону, то ли осматриваясь, то ли пританцовывая, и с такого расстояния не получается разглядеть ни одного признака, по которому его можно было бы отнести к кому-то из известных животных. Словно огромный неровный ком мусора, обретший способность двигаться.

Замерев, Юра старается не дышать. Если оно хоть на метр приблизится, надо удирать со всех ног — существо слишком большое, так что вряд ли догонит. С другой стороны, те же медведи редко упускают даже самую быстроногую добычу. Блин.

Недолго покрутившись, существо скрывается в зарослях. Хрустят ветви, хлопает крыльями спугнутая птица. Юра выдыхает. Из-за дрожи ноги кажутся бескостными, пропитанная потом рубашка прилипла к спине. Выждав для верности несколько минут, он осторожно ступает вперед. Хочешь или нет, а идти придется именно туда, где стояло нечто. Если сойти с тропинки и пытаться скрыться, недолго потеряться.

Сухая рыхлая земля хорошо сохранила следы. Юра думал, что готов к чему угодно, будь то огромные лапы с когтями, перепончатые отпечатки пришельцев или бороздки от щупалец, но реальность все же удивляет — следы человеческие. Множество хаотичных отпечатков босых стоп, будто только что поперек тропы пронеслась взволнованная толпа.

Где-то в глубине леса щелкает сломанный сучок. Юра подпрыгивает. Сердце застревает в горле и бьется как пойманная рыба, руки сжимаются в кулаки. Это существо. Оно почуяло, оно уже идет сюда.

Ничего не видя, Юрка несется сломя голову в сторону деревни. Совсем недалеко, главное не останавливаться и не оглядываться, если хоть на миг замешкаться, то все пропало, если хоть на секундочку притормозить, то станет слишком поздно.

Дома с оградами выныривают из-за деревьев и проносятся мимо как в ускоренной съемке. Запыхавшийся и взмокший, Юра не позволяет себе сбавить шаг, пока перед глазами не выпрыгивает дедушкин зеленый забор. Бренчит щеколда калитки, скрипит входная дверь. Споткнувшись о порог, Юра с размаху плюхается на кухонный пол. В голове взрываются хлопушки, в легких бушует дикое пламя.

Кое-как отдышавшись, Юра поднимается на ноги. Разбросанные сумки, пустота и тишина — все ровно так, как было, когда он уходил. Значит, родители еще не вернулись. Солнце за окном задумчиво клонится к закату, меняя цвет с белого на красновато-золотистый. Мама все-таки не стала заставлять папу разворачиваться на полпути, когда не дождалась ответа на звонок. Не похоже на нее. В любом случае, они должны приехать с минуты на минуту.

Что-то неправильное цепляет взгляд — дверь в дедушкину спальню плотно закрыта, хотя Юра точно помнит, что оставлял ее распахнутой настежь. Возможно, родители все-таки уже здесь, решили спрятаться и напугать. Но почему тогда снаружи нет машины?

Юра медленно подходит к двери и прислушивается. Ни единого шороха. Нет, такие розыгрыши точно не в духе мамы. Она бы не стала сидеть на месте, если бы приехала и не застала сына в доме, она бы уже всю деревню на уши поставила. Получается, он просто не помнит, как закрыл дверь, вот и все. Нет там никого.

Когда он берется за ручку, с той стороны раздается хриплый дедушкин голос:

— Юра, ты ходил на Багровое болото?

Новая хлопушка взрывается в голове, ослепляя и оглушая. Скуля как щенок, Юра бросается прочь из дома, во двор, потом за ограду. Улица совершенно пуста, просить помощи не у кого. Надо постучаться к соседям, Лешкиным родителям, попросить проверить комнату деда, заодно и на Лешку можно пожаловаться, поделом ему, пусть потом хоть всю жизнь стукачом обзывается.

Совладав с паникой, Юрка спешит к соседскому дому и уже хватается за калитку, когда различает сквозь забор странное движение. Знакомый грязно-серый бок мелькает за сараем и тут же скрывается где-то в огороде. Оно вышло из леса.

Юра бежит к следующим соседям, когда неуютная мысль бьет в голову: находясь на улице, он виден со всех сторон. Существу не составит труда выследить и напасть. Надо в укрытие. Придется возвращаться домой. Лучше уж дедушка, чем непонятное нечто.

В доме по-прежнему тихо и пусто. Дедова спальня закрыта, изнутри не раздается ни звука. Юра прошмыгивает в гостиную и льнет к окну, рассматривая улицу. Только сейчас до пораженного испугом мозга доходит, насколько странно, что снаружи никого нет. Раньше с утра до ночи кто-нибудь обязательно мелькал за окном: играющие ребята, соседские бабульки, коровы и собаки. Теперь же всех как ластиком стерло. Наверное, прячутся по домам от этого чудища. Если так, то оно и правда очень опасное. Надо успеть предупредить родителей, выбежать навстречу и сразу завести в дом, чтобы не медлили.

Время тает как зажженная свеча. Солнце опускается за горизонт, вечер сгущается, растрачивая остатки света и превращаясь в ночь, а Юра так и стоит у окна, дожидаясь света фар и моторного шума. Даже когда становится очевидно, что с родителями что-то случилось, он не двигается с места, терпеливо всматриваясь во тьму. Можно было бы позвонить, но телефон так и валяется в погребе, а туда лезть теперь просто невыносимо.

На всей улице горит всего два окошка, оба в дальних домах, и за занавесками невозможно ничего разобрать. Щурясь, Юра всматривается до тех пор, пока воображение не вырисовывает человеческие силуэты, точно так же застывшие у окон и будто глядящие в его сторону. Трудно сказать, настоящие они или нет, и еще труднее понять, какой вариант пугает больше.

Ноги затекают до боли, поэтому приходится отстраниться и пройтись по гостиной, чтобы немного размяться. Темнота скрадывает силуэты мебели, делая из них незнакомые тени. Можно зажечь свет, но это означает привлечь внимание, так что лучше обойтись.

Уставший ходить по комнате кругами, Юра выползает в кухню и, стараясь не глядеть в сторону дедушкиной спальни, подбирается к окну. Звезды рассыпаны щедрыми горстями над одичавшим огородом, зыбкий серебристый свет выхватывает очертания гаража и бани. Все, что дальше, утоплено в непроглядном мраке, как будто и не существует больше ничего, только дом да участок посреди холодной космической темноты.

Непонятное шевеление разбавляет черную картину — что-то большое перебирается через забор в дальнем конце огорода. Словно перекинули огромный ком опавших листьев, а он, вместо того, чтобы рассыпаться, побрел сам по себе, неторопливо подбираясь к дому. Никакой это не ком, конечно, а то существо. Его невозможно не узнать, даже при том, что почти ничего не видно.

Юра невольно отступает на шаг, не сводя взгляда с бесформенной горы, передвигающейся по огороду. Сердце покрылось ледяной коркой и еле шевелится, пуская по венам холодную загустевшую кровь. Существо скрывается за углом дома. Если не двигаться, оно не заметит, если не двигаться, оно не заметит. Если не двигаться, оно не…

Стонут гнилые доски настила во дворе. Подбирается ко входу.

— Юра, — хрипит дедушка из комнаты, — ты оставил дверь открытой?

Похожее ощущение бывает, когда неожиданно сталкивают в холодную воду — всепоглощающий шок, непреодолимая потерянность. Выпучив глаза, Юра выскакивает в прихожую, движимый одними только инстинктами. Пока скрипят ступени крыльца, он поворачивает замок на два оборота, а потом еще дергает задвижку и бросается обратно, спотыкаясь о разбросанные сумки.

Что-то массивное толкается в дверь с глухим стуком. Звякают ключи на крючке в прихожей, вздрагивают стены. Выломает, точно выломает. Нырнув под стол, Юра замирает и прислушивается. После долгой паузы доносится новый стук, а затем опять поскрипывают доски настила. Уходит.

Вытерпев несколько минут тишины, Юра зажимает ладонями рот и наконец дает волю слезам. Даже не верится, что столько пережил в одиночку. Чудится, будто сунули в большую мясорубку и крутят теперь с неумолимой жестокостью. Мама и папа защитили бы, но они неизвестно где и неизвестно когда вернутся. Есть только дедушка в спальне, но от этого лишь хуже, потому что не должно его там быть, его теперь вообще нигде быть не должно. Беспомощность душит как прижатая к лицу подушка, и нет от этого спасения.

Утомленный, опустошенный и разбитый, Юра понимает что уснул только когда солнечный свет будит его, отражаясь от полированного бока забытой в углу кастрюли. Отлипнув щекой от грязного кухонного линолеума, он выползает из-под стола и с надеждой оглядывается, будто вот-вот из гостиной выйдет мама, и все окажется всего просто сном.

Дом пустой и тихий, это уже кажется привычным. За окнами никого нет, только замершая улица и заброшенный огород. Держась подальше от спальни деда, Юра бродит из комнаты в комнату, пока не вспоминает слова Лешки про бабу Настю. У нее надо про это расспрашивать. Про что «это» — пока не до конца ясно, но сидеть на месте точно не вариант. Вполне может быть, что ничего не изменится, если ничего не делать. Пройдет еще один день, наступит новая ночь, а там кто знает — или чудище все же выломает дверь, или дедушка решит наконец выйти из комнаты.

Нет, надо что-то предпринимать.

Щелкает замок, скрипят дверные петли. Юра ступает на крыльцо и вытягивается на носочках, стараясь заглянуть как можно дальше. Ветерок перебирает траву, по крыше гаража бодро скачут воробьи, плескаясь в лучах утреннего солнца. В воздухе витают запахи цветов и навоза. Все как всегда. Будто не происходит ничего необычного.

Выбравшись за ограду, Юрка крутит головой, готовый убегать при малейшем признаке появления чудища. Внутренности будто сжаты в крепкий кулак, зубы стиснуты до боли. Улица лишена обычной утренней суеты — никто не выпускает кур во двор, не слышно дребезжания ведер и перекрикивания соседок. Низко пригибаясь, Юра быстро шагает вперед. Синий забор в конце улицы постепенно приближается, домик за ним выглядывает занавешенными окнами, будто терпеливо дожидается гостей.

Стоит скрипнуть калиткой, как входная дверь распахивается, и в проеме маячит улыбающаяся баба Настя. Седые волосы собраны в пучок на затылке, халат с маками такой потасканный, что кажется ровесником хозяйки.

— Заходи давай, быстрее! — говорит, делая приглашающий жест.

Юра оглядывается и шмыгает внутрь. Баба Настя тут же закрывается, громко щелкая замком.

— Пришел, слава Богу! Думала, так и будешь на месте сидеть как дурачок.

В доме сумрачно и прохладно. Окна задернуты, пахнет почти как у дедушки — нежилым помещением. В кухне пустой стол и аккуратно расставленная по полкам посуда. Не заметно ни выпечки, ни кипящей на плите кастрюли, вообще ничего съестного, только пучки разных трав развешаны над печкой как флажки в школьном актовом зале.

Юра подает голос:

— Там кто-то ходит, большой такой, непонятный…

— Ходит, ходит, — соглашается баба Настя. — Не бойся, если дверь заперта, в дом он не зайдет. Мы потому тут и маемся в четырех стенах все время, ждем такого как ты.

— Какого?

— Полезного! Мы-то тут все ничего сделать не можем, а вот ты — очень даже.

Пока Юра переваривает услышанное, она резво семенит к печке и начинает ощипывать травы. Кухня тут же заполняется запахами мяты, ромашки и многими другими, пряными, совершенно незнакомыми.

— Понимаешь, — бубнит под нос баба Настя, — способы-то есть, ну, как выгнать его, да вот подобраться никто не может, мы же его не видим, а если наугад, он моментально это самое… Раз — и всё. Потому мы только и можем ждать, а другого ничего не можем.

Она хватает с полки щербатую чашку и ссыпает туда травы. Юра глядит непонимающе:

— Как это — не видите?

— Так и не видим!

— А я почему вижу?

Баба Настя хитро щурится:

— Потому что ты Багровое болото не видишь. Тут что-то одно, и лучше уж как ты, чем как мы.

— Откуда вы знаете, что Багровое болото не вижу?

— Лешка мне сказал. Бедовый он, на месте не сидится, но тут оно и к лучшему. Это героизм целый, если подумать.

— Лешка сказал? — вспыхивает Юра. — Он меня в лесу бросил с этой тварью, я еле убежал! За что вообще? Предатель настоящий!

— Не говори так, он очень правильное дело сделал, — строго отвечает баба Настя, отряхивая ладони над чашкой. — Надо было проверить, что ты правда… ну, полезный. А убежал он, потому что нельзя долго нам на открытом воздухе находиться, оно чует и идет по следу. Если бы он тебе это начал объяснять, то время бы потратил, да и не понял бы ты ничего.

Она уходит в другую комнату, и через минуту оттуда слышится стеклянный перезвон и непонятный скрежет, будто кто-то ворошит палкой в мусорном баке. Юра так и стоит посреди кухни, растерянно водя носом из стороны в сторону.

— Я тебе все расскажу, обещаю, — говорит баба Настя, возвращаясь. — Но потом, когда закончишь.

В руках у нее склянки и блестящие украшения с крошечными камушками, каких Юра раньше никогда не видел. В воспаленном разуме всплывает давнее воспоминание, когда после очередного визита бабы Насти папа и деда переговаривались, насмешливо обзывая ее колдуньей, потому что верит в глупости и скупает всякие амулеты в магазинах.

— Что закончу? — спрашивает Юра упавшим голосом.

— Вот, смотри.

Она выливает из склянок в чашку мутные масла, и к травяному аромату примешиваются мягкий хвойный с кислым лимонным, а потом в нос бьет что-то резкое и неугадываемое. Размешивая зелье серебряной ложкой, баба Настя шепчет на незнакомом языке. Глаза зажмурены так крепко, что все лицо кажется тугим комком морщин. Словно умом она где-то далеко, и видит такое, чего в обычном мире никогда не увидеть. Юра глядит как завороженный, приоткрыв рот.

— Это поможет, — говорит наконец баба Настя, возвращаясь в реальность.

Той же ложкой зачерпывает бурую жижу из чашки и аккуратно вливает в освободившуюся склянку, похожую на аптечный пузырек из-под таблеток от тошноты. Закупорив склянку деревянной пробкой, ставит ее на стол перед Юрой.

— Что это? — спрашивает он.

— Наше спасение. Тебе надо плеснуть это в рот твари, но только после того, как вот это, — гремит украшениями, — отнесешь на Багровое болото. Они наделены силой, и очистят то место, развеют проклятие.

Юра разглядывает медальоны, где выгравированы солнца и луны с лицами, окруженные крошечными точками звезд. Блики играют на серебре, оживляя застывшие глаза и улыбки.

— Стойте! — спохватывается он. — Как это — плеснуть в рот? Я так близко к ней не буду подходить!

Баба Настя тяжело опускается на одно колено, чтобы заглянуть Юре в лицо.

— Будешь, — говорит вкрадчиво. — Только ты к ней и можешь подойти, понимаешь? Потому что она тебя не видит. Я бы сама это сделала, да и Лешка давно бы сделал, но мы не можем, для нас она невидимая. Да еще чует нас за версту и калечит, стоит оказаться рядом. Она злая, только зло в ней и осталось, ничего больше. Надо изгонять, уничтожать.

Она вкладывает Юре в руки склянку и украшения.

— Не видит? — тянет он с сомнением.

— Тебе бояться нечего, — кивает баба Настя, выпрямляясь. — Помнишь, как идти к Багровому болоту?

— Немножко.

— Вспомни. Найди. Брось туда талисманы, а потом ищи тварь. Выжди, когда остановится, чтобы не промахнуться, и прямо в рот ей вылей, вот и все. Тогда это закончится.

Обнадеженный, Юра вскидывает голову:

— Закончится? Все опять станет хорошо?

— Все станет прекрасно, — улыбается баба Настя. — Главное, сделай как я научила.

Солнце на улице поднимается все выше, и жара набирает силу. Сжимая в одной ладони талисманы, а в другой пузырек, Юра бежит к лесу, опасливо оглядываясь. Слова бабы Насти немного успокоили, но все же не искоренили страх до конца. В любом случае, ничего другого не остается. Хочется поскорее к маме и папе, а для этого придется сделать то, что сказали.

Тропинка извивается, огибая деревья и кусты. Шелестят крыльями птицы в далеких кронах, перепрыгивает с ветки на ветку белка — лес, в отличие от деревни, совсем не выглядит обездвиженным. Юра уходит все глубже, соскребая в голове вчерашние воспоминания, чтобы понять, где именно надо свернуть с тропы, когда прямо за спиной раздается:

— Погоди!

Юрка вскрикивает и оборачивается. Лешка виновато улыбается:

— Блин, не хотел напугать.

— Ты! — возмущается Юра. — Предатель! Я чуть не заблудился, ты меня бросил, я же тебе поверил!

— Ну-ну, хватит, — фыркает Леша. — Я и так далеко ушел, а мне нельзя вообще-то, тебе баба Настя не объяснила разве?

— Объяснила, — бубнит Юра, тут же остывая. — Просто все равно неприятно.

— Ну извини уж. Если бы я начал рассказывать сразу, ты бы вообще никуда не пошел. Потому и пришлось вот так, не тащить же силой.

Он осматривается, в глазах видна тревога.

— А сейчас почему пришел? — спрашивает Юра. — Оно же тебя выследит.

— Я просто подумал, что ты не найдешь дорогу-то. Так что покажу, как в прошлый раз. Только давай побыстрее и не отставай, понял?

Вслед за Лешей Юра устремляется в чащу. На душе становится немного светлее, уверенность отгоняет сомнения. Главное — все сделать правильно.

Когда Лешка уходит с тропы, сердце ускоряется от волнения. Еще совсем чуть-чуть, и эта дурацкая история закончится. Еще совсем чуть-чуть.

Деревья редеют, расступаясь перед неровной поляной. Вот оно, невидимое Багровое болото. Леша мягко подталкивает Юру в спину:

— Давай!

Тут все просто. Юра шагает вперед и швыряет медальоны. Коротко блеснув в воздухе серебром, они бесшумно приземляются в траву и теряются из виду. Проходит секунда, вторая, третья, но ничего не происходит.

— Что-то не так? — спрашивает Юра.

— Не знаю, — отзывается Леша. — Болото на месте. Не исчезает.

Юра оглядывается на него:

— А какое это болото?

Ответить он не успевает: из зарослей слышатся треск и топот. Схватив Юру за плечо, Леша кидается прочь, но тут дорогу преграждает выскочившее чудище. До него меньше пяти шагов, и теперь можно рассмотреть во всех деталях.

То, что раньше казалось серым мусором, на самом деле одежда. Грязные штаны, рубашки, платья хаотично сшиты между собой и прикрывают бесформенное туловище. Торчащие из спины отростки на самом деле десятки рук — жилистые мужские и хрупкие женские, они шевелятся, перебирая пальцами и выгибаясь словно в попытке ухватить роящуюся в воздухе мошкару. Ног тоже много, тонких и толстых, расположены снизу как попало, ступнями в разные стороны, каждая движется по-своему, и оттого вся тварь бесконечно покачивается, неустойчивая и нестабильная. В нос бьет вонь — смесь гнили, застарелого пота и нечистот. Мозг долго отказывается принять очевидное, но в конце концов озарение обрушивается тяжелым валуном: это чудище — на самом деле люди, сросшиеся между собой, слипшиеся как куски слюнявой жвачки.

Лешка шепчет:

– Оно тут? Прямо перед нами, да?

Юра медленно кивает, не в силах издать ни звука.

— Спокойно, — говорит Леша дрожащим голосом. — Я буду приманкой, оно пойдет ко мне. Выжди момент и сделай все как надо, понял?

Существо поворачивается на месте, показывая лицо, выглядывающее сквозь дыру в тряпках. Точнее, лица, перекошенные, искаженные. Множество носов, моргающих разноцветных глаз, кривящихся желтозубых ртов, беспорядочно перемешанных друг с другом. Словно кто-то налепил пластилиновые портреты, а потом психанул и смял их друг с другом в один уродливый ком.

Леша отступает на шаг и машет руками:

— Эй, я здесь!

Шепча и всхлипывая, существо неожиданно быстро бросается вперед. Лешка следит за приминающейся травой и отскакивает в последний момент, перекатываясь по земле. Существо разворачивается, ломая ветви, и ищет взглядом ускользнувшую добычу.

— Он тебя не видит! — выкрикивает Леша застывшему столбом Юре. — Подойди, тебе надо просто…

В один большой прыжок чудище оказывается рядом, с размаху толкая Лешу в кусты. Утонувший в зарослях, он охает и шуршит, пытаясь выбраться, но тварь наступает ему на руку. Раздается влажный хруст, локоть выворачивается в другую сторону. С утробным урчанием тварь забирается на Лешку и топчет ступнями. Хрустят кости, конечности выворачиваются под немыслимыми углами, оглушительный вопль взметается вверх как выпущенная птица. При этом не видно ни ран, ни крови — Лешкино тело сминается как глина, ходят под кожей поломанные кости, грудь продавливается как у пластмассовой куклы. Что-то мешает Лешке умереть, и он корчится на земле, изуродованный под натиском молотящих пяток.

Поборов оцепенение, Юра подбирается ближе. Нельзя, чтобы все это было зря. Склянка скользит во влажных ладошках, приходится сжимать изо всех сил. Чудище все топает и топает, поглощенное необъяснимой яростью, и совершенно невозможно прицелиться, чтобы плеснуть ему в рот зельем.

— Эй! — зовет Юрка. — Эй, повернись!

Никакой реакции. Остервенело подпрыгивая, тварь вдавливает жертву в землю. Один из ударов смял Лешке челюсть, лишив возможности кричать, и теперь он только мычит, бешено вращая выпученными глазами. Если бы можно было как-то отвлечь существо, заставить хотя бы на секунду остановиться…

— Поди-ка сюда! — неожиданно доносится со стороны.

Там баба Настя — замерла среди деревьев, уперев руки в бока. Брови хмуро сдвинуты, ветерок теребит подол халата. Существо неуклюже пятится, забыв про Лешку. Глаза один за другим фокусируются на новой цели, рты скалятся, пуская мутные слюни. Сейчас бросится. Надо успевать.

Юрка подбегает, на ходу пытаясь выдернуть пробку, но потные пальцы не могут как следует ухватиться, и тогда он просто бросает склянку в один из ртов. Кривые зубы стискиваются, стекло лопается, брызжут мелкие осколки. Шершавый язык размазывает по губам пахучую жижу, и смрад становится совсем уж невозможным. Отступая, Юра цепляет ногой торчащий из земли корень и падает в траву, умудряясь ни на секунду не отвести взгляда от твари.

Тварь же, проглотив зелье, как ни в чем не бывало движется в сторону бабы Насти.

Не помогло.

— Блин, — шепчет Юра, приподнимаясь на локтях.

Постепенно ускоряясь, чудище несется на бабу Настю, а та лишь молча глядит на землю, угадывая следы, будто совсем не боится, вот только лицо стало растерянным, а выпяченные в стороны локти заметно дрожат. Существо прыгает, целясь ударить сразу всеми ногами, но тут раздается негромкий хлопок, и все уродливое тело вдруг рассыпается черным прахом. Взмывают вверх обрывки одежды, тают в воздухе оторвавшиеся уши и пальцы. Баба Настя ругается, невольно прикрываясь ладонями от сыпанувшего в лицо пепла.

Как подстегнутый, Юрка вспрыгивает на ноги и мчится к ней с недоверчивой улыбкой:

— Получилось?

Баба Настя осматривается, что-то прикидывая в уме, а потом хватает Юру в охапку и прижимает к себе.

— Получилось, родной, получилось!

Выпроставшись из объятий, он оглядывается на скорченного в кустах Лешку, а потом на усыпанную черной пылью траву.

— А кто это был, баба Настя? — спрашивает.

Она долго отряхивает халат, отводя взгляд, а потом вздыхает:

— Зло это было, Юрочка, зло человеческое. Обида так изъела неупокоенные души, что они перестали чувствовать что-то кроме злобы и начали это изливать на других.

— Как это?

Кряхтя, баба Настя садится прямо на землю и поправляет подол халата.

— Это давно случилось, — говорит. — Еще в военное время. Тогда враги почти всю деревню перестреляли, а потом отволокли в лес да и скидали в яму, вот тут прямо. Без должного погребения, понимаешь? Потому не могли упокоиться души убитых. Шли годы, мучения их копились, и в конце концов родилось проклятие — земля вскипела кровью этих несчастных и стала Багровым болотом, а их души переплелись между собой и сделались сплошной ходячей злобой. Тварью вот этой. Тогда все и началось.

Леша стонет, пытаясь повернуться, и Юра подается к нему, но баба Настя хватает за руку и притягивает к себе:

— Все у него хорошо будет. Теперь.

Юра глядит с сомнением, но не вырывается.

— А что именно началось? — спрашивает.

— Действие проклятия. Багровое болото работает как магнит для душ, поэтому если кто-то умирает поблизости, то не может идти куда следует. Болото не отпускает, понимаешь?

— Даже с должным погребением?

— Даже с ним. Все, кто умирал в деревне, в деревне и оставались, некуда деваться и ничего не сделать с этим. А тварь охотилась на неприкаянные души и мучила их, потому что сама мучилась. Хотела, чтобы все страдали как она, понимаешь? Все и страдали. Она могла что угодно сделать — переломать вдоль и поперек человека, а он так потом и оставался, что ему будет-то, мертвому уже? А мы ее даже видеть и слышать не могли, совсем беззащитные были. Дед твой вот попался, так там вообще смотреть больно. Мы его отнесли в спальню, он теперь даже выйти оттуда не может.

Догадка тренькает в голове лопнувшей струной. Юра сглатывает подступивший к горлу ком и медленно спрашивает:

— Баба Настя, а вы тоже мертвая, что ли?

— Тоже, родной, тоже. Вот уже два года как. Долго мое сердце билось, да ничто не вечно.

— И Леха, что ли?

— И он.

Юра снова оглядывается на Лешу.

— А что с ним случилось? Он же не старый совсем!

— Дурак он просто, вот и все. Признался в любви Таньке Петровой, а она ему от ворот поворот. Вот и повесился в сарае. Молодым же не объяснить, что целая жизнь еще впереди, и все эти глупости совсем ничего не значат. Так и остался с нами тут маяться. Существуем в деревне, она для нас такая же как раньше, только без живых людей. Они в своем мире, а мы в своем. Они там, мы тут. Может, и не так уж плохо это, не будь здесь этой твари.

Юра качает головой, кривясь в недоверчивой улыбке:

— Вы же врете все, баб Насть. Не бывает так. Вы же живая вот, и дышите, и двигаетесь, и говорите.

— Это все память. Душа помнит, как жило тело, и продолжает чувствовать все, что оно чувствовало. Тепло, холод, усталость, страх, боль. Почти всё. Мы иногда даже голод ощущаем, правда еда нам больше не нужна.

Сжав кулаки, Юра недоверчиво хмурится:

— А если и так, то я тут причем? Почему меня заставили с этим всем разбираться?

— Очень даже причем, родной, очень. Мы такого ждали. Я-то не так давно тут застряла, а вот другие говорят, что бывал тут уже один такой. Они и не разобрались сперва, что да как, а когда разобрались, уже все испортили. Поздно стало, понимаешь?

— Нет. Какой как я? Что испортили?

— Дело в том, что Болото действует только на тех, кто знает, что он мертвый. Если же человек не осознает себя умершим, значит, душа его существует в привычном своем мире живых, хотя по факту уже вышла из него. Проклятие Багрового болота перед такими бессильно, потому само болото невидимо, а тварь не опасна. Даже наоборот — уязвима. Это нам и было нужно.

Юра медленно выдыхает. Плечи поникают, по нутру расползается чернь плохого предчувствия.

— Вы что, это все про меня говорите? Как будто я не знаю, что я мертвый? Я же не мертвый, вот я живой, и дышу, и двигаюсь, и…

Слова встают поперек горла. Сочувственно качая головой, баба Настя тихо говорит:

— Теперь ты знаешь. Вон, посмотри.

Юра оглядывается. Там, где была некрасивая полянка, теперь бурлит густая темно-красная слякоть. Надуваются и лопаются большие пузыри, разбрасывая алые брызги. Перекатываются тяжелые всплески. Вязкая поверхность ни на секунду не успокаивается, подвижная и суетливая, будто где-то на дне шевелится большой змеиный клубок.

— К-когда… — хрипит Юра. — Когда я… Когда…

— Когда упал в погреб. Хорошо, что Алешка рядом оказался и быстро все сообразил. А то застрял бы ты с нами и не смог бы никого спасти.

Значит, то, что он нащупал в погребе, и в самом деле не мешок с картошкой. Это было его собственное тело, лишенное души и жизни. Вот почему родители не приехали. Получается, их теперь вообще никогда не дождаться. Тоска растекается по телу едким ядом. Как же так, ведь дома столько друзей, и еще половина летних каникул, а потом сентябрь и день рождения, а папа обещал новый компьютер в подарок. Не может же быть, чтобы все это перестало, отменилось, исчезло. Слишком много такого, что не может просто взять и не случиться. Юра поворачивается к бабе Насте, горячие слезы обжигают глаза. Вздохнув, она поднимается на ноги.

— Поплачь, мой хороший, поплачь. Скоро все будет хорошо. Скоро мы пойдем дальше, все вместе. Туда, куда должны. Там никакого плача, там только радость.

Земля под подошвами содрогается. Шумит листва, вспархивают в небо перепуганные птицы. Багровое болото закручивается неторопливым водоворотом, словно внизу открылся слив.

— Началось. Подействовали мои талисманы, — усмехается баба Настя. — По-хорошему надо было бы вырыть тела да похоронить как положено, только как же мы бы это сделали? Вот я и взяла на себя грех. Мой ритуал уничтожил проклятие вместе с измученными душами, стер их, как будто и не было. Ну, буду надеяться, что мне простят, я же во благо. Стольким помогла, они же до сих пор по домам сидят, не знают, что спасены уже.

Бордовая жижа с хлюпаньем уходит, обнажая глубокую яму. Юра невольно подбирается ближе, чтобы заглянуть внутрь. На дне проступают растрескавшиеся черепа и пожелтевшие кости. Острые ребра похожи на маленькие бивни мамонтов. Болото исчезает окончательно, и яма начинает осыпаться с краев, погребая останки под землей.

— Всё, — говорит баба Настя.

Проследив ее взгляд, Юра замечает, что Леша поднимается на ноги, постепенно выпрямляясь и возвращая здоровый вид. Кожа наливается светом, будто вместо крови по жилам текут солнечные лучи, каждый волосок на голове словно искорка от костра. Леша машет Юре, улыбаясь во все лицо, а потом рассыпается ворохом бликов и устремляется вверх.

— Видишь, в этом нет ничего грустного, — спокойно говорит баба Настя, точно так же обращаясь в сплошной свет.

Юра поднимает руки перед лицом. Белое свечение набирается внутри, готовясь вот-вот вырваться. Небо ясное и синее, каким не было никогда раньше. Спокойствие накрывает теплой ладонью, выталкивая прочь все темное и тревожное. Потому что пора идти дальше.

Туда, где только радость.